Глава 23. Возвращение

          Предыдущая глава: http://proza.ru/2024/01/28/1694

Моему сыну сейчас девятнадцать лет. Он стоит, я прикасаюсь к его плечу.
Почему сильных так хочется пожалеть? Почему я отпускать его не хочу?
У него молодость — смотрит прямей на мир, у него мужество — руки на рукоять,
Я клонюсь в зиму — зачерпывать снег горстьми, он — горит, не собирается умирать.
Вот оно — то, для чего даже слова нет: жжёт, саднит, в старые кости мои вросло.
Он молчит и улыбается — так, что мне от любви больно, от радости тяжело.
Сохранить мелочи, бисером нанизать: вот он весь — темноволосый, родной, живой…
Я ещё помню, как тысячу лет назад моему сыну исполнилось рождество.


                Анастасия Спивак



          1

          Покинув свои покои и пройдя бесчисленными дворцовыми коридорами, Лафей, тяжело ступая, поднялся по винтовой лестнице на вершину тонкой, словно игла, башни. На самом верхнем ярусе он остановился, едва переводя дух от усталости.

          Это было круглое помещение с мраморным полом, на котором, концентрически сходясь в центре, змеились древние руны языка, забытого много столетий назад. Пять больших арочных окон без стёкол впускали внутрь холодный северный ветер и снежные вихри, отчего кое-где у стен образовались небольшие сугробы, а в других местах снег слежался в синеватый лёд. Каменные стены были покрыты изящными белыми морозными вензелями. С верхнего края оконных проёмов свисали огромные, прозрачные сосульки, размер которых мог бы посрамить клыки самого Фафнира.

          Лафей невольно залюбовался открывшейся его взору картиной.

          Перед ним, как на ладони, лежал Утгард, окружённый, словно короной, высокими горными вершинами, покрытыми вековым ледяным убранством, отливающим золотом в лучах восходящего дневного Светила. Нижний ярус гор, укрытых белоснежным покрывалом, подчёркивал их блеск изысканными оттенками серебра. А тянущиеся у основания хвойные леса напоминали благородную патину, прибавляющую древности этой монументальной короне ледяного мира.

          Вокруг царила безраздельная тишина. В разлитом вокруг всепоглощающем безмолвии и величии не существовало ничего, кроме застывшего мгновения времени.
 
          Торжественность этого ледяного царства была настолько выше страстей, обуревающих мятущуюся душу Короля, а покой, исходивший от окружающего пейзажа, так не соответствовал его настроению, что Лафей поневоле закрыл глаза и медленно вдохнул обжигающе холодный воздух и подставил лицо острым снежинкам, стараясь побороть, охватившее его отчаяние. Это утро принесло ему самый большой страх и самое глубокое разочарование за последний миллениум. Вновь обретённый, любимый сын решил покинуть его и вернуться в Асгард – в эту проклятую обитель напыщенных, самовлюблённых льстецов и обманщиков.

          От этой мысли у старого Короля вновь перехватило дыхание, и тысячи мыслей, словно запертые в клетки птицы, хаотично захлопали своими незримыми крыльями.

          В Утгарде Локи находился в безопасности, хоть и достаточно хрупкой. А что ожидает его в Асгарде, Лафей даже боялся предположить. Вряд ли Один стал добрее за тысячелетие изгнания Йотунхейма, и с благосклонностью отнесётся к желанию приёмного сына вытащить их Царство из зияющей пропасти разрушения, куда он вверг его своей беспощадной дланью. Узнав, что его долгая интрига, начатая на ледяных пустошах Утгарда, неожиданно эпически провалилась, скорее всего Один просто закуёт принца в цепи и будет держать в клетке, подобно зверю, нежели позволит ему выбрать свой собственный путь.

          Король сжал кулаки. Тени страшных предчувствий вспыхивали и исчезали в красных глазах йотуна с пугающей быстротой. Грубое лицо его превратилось в каменную маску, в сердце плеснула ненависть, а глубокие шрамы-узоры засияли багровым светом.

          Он знал, что примет любую предложенную цену, если Один решит шантажировать его, предложив жизнь единственного наследника в обмен на вечную, горькую покорность и пожизненную дань – ведь ледяной мир был богат драгоценностями, металлами и другими редкостями, до которых алчный Всеотец был весьма охоч.

          Перед мысленным взором Лафея возник образ ехидно скалящегося Одина, обливающего его презрением и невыразимым злорадством. Его давний враг. Холодный и бездушный правитель, построивший свою Империю войнами, хитростью и обманом.
 
          Легенды рассказывали, что три брата-Титана – Один, Вилли и Вё, чьими предками были инеистые великаны, построили Девять миров из костей, плоти и крови убитого ими, злого и жестокого Первоотца Имира. Лафей хорошо знал, что это всего лишь высокопарная чушь, призванная оправдать преступления братьев, вобравших всю грязь и пыль покорённых миров, пропитавшихся кровью всех тех, кого они убивали и мучили, жестоко ломая их жизни и судьбы с единственной целью – удовлетворить свое раздутое эго и утвердить свою власть на Иггдрасиле.

          Правда была гораздо прозаичнее. Имир обладал неограниченными знаниями, в его крови пела первозданная магия, ему подчинялись стихии, он мог изменять мир вокруг себя одной силой своей воли. И это стало причиной его гибели. Один, обучавшийся волшбе у своей матери-йотунки Бестлы, знал, как приносить жертвы, и Великий Титан стал первой вехой на этом пути. Его плоть, кровь и магия стали тем краеугольным камнем, который позволил намертво закрепить, находящиеся в неустойчивом равновесии, огнём и мечом завоёванные владения.

          Окончательно утвердив Асгард над всеми мирами, Один отлил огромный трон из золота, украденного у покорённых народов, и с удовольствием уселся на нём, всеми силами демонстрируя остальным мирам, что он, Один Борсон, есть нечто более великое, чем просто зарвавшийся мелкий тиран.

          Лафей вновь закрыл глаза и медленно выдохнул, страстно мечтая сломать хребет великого Аса. И плевать на бойню, которая потом придет в Йтунхейм, плевать на то, что его Королевство обратится в прах. Лучше сражаться и умереть, чем видеть, как Йотунхейм и его дети становятся рабами Асгарда.

          Словно нехотя, йотун вынырнул из своих тяжких дум. Узоры на его коже светились еле видимым, постепенно затухающим светом.

          Внезапно тишину рассветного утра нарушил шум раздуваемых мехов и ритмичный звон металла о металл, доносившийся снизу из кузниц ремесленников. Город медленно просыпался, чтобы встретить новый день.

          Король открыл глаза и устремил свой взор на площадь внизу. Его внимание привлекли две фигуры, завёрнутые в плотные плащи, направляющиеся к главным воротам Утгарда. Их единственными спутниками были длинные, острые тени, что стелились перед ними по белому покрывалу чистого, ничем не запятнанного снега.

          Йотун замер. Дыхание в его груди перехватило. С высоты башни было трудно определить, кто это, но Лафею и без этого было понятно, что ранние путники - Локи и Ангрбода.

          С каждым шагом его сын удалялся от обители своих предков, оставляя на сердце старого Короля ядовитые раны, откуда вылетали частички души, словно бабочки с порванными, грязными крыльями, собравшими на себе его вековую боль.

          Надежды на то, что удастся любовью, словами, обещаниями предотвратить тот день, когда Локи покинет его, не оправдались. И теперь, стоя в своей, устремлённой ввысь, башне,  Лафей с мучительным, ослепляющим ужасом следил за медленно удаляющейся, тающей на глазах, фигурой сына.

          Он снова остался один, обречённый в одиночестве бродить по нескончаемым залам своего дворца.

          Локи обещал вернуться.

          Король же будет держать свои сомнения при себе.


          2


          Бледная, совсем не греющая, Дневная Звезда, медленно всходила из-за высоких пиков, и от её лучей величественные горные вершины, покрытые нетающими снегами, вспыхивали, как самые большие в мире бриллианты, сияющие так, что было больно глазам.
 
          Холодный Нордри ударил в лицо Локи, отбрасывая волосы назад и выбивая слезы, ледяным покрывалом обволакивая незащищенную кожу. Принц полной грудью вдохнул морозный воздух – чистый, суровый и холодный, как олицетворение самой Зимы, ставший почти родным за время, проведённое им в Йотунхейме.

          Свобода быть собой – вот о чем пел северный ветер, запутавшийся в густых волосах принца. А сколько продлится эта свобода, несколько дней или же до последнего вздоха, пусть решают Норны, ткущие покрывало его жизни.

          Здесь, в Утгарде, Локи впервые ощутил, как ветер перемен расправил над ним свои призрачные крылья, закружил, унёс далеко-далеко от его прежней жизни. Хватит ли ему сил не сломаться и не согнуться под его порывами?

          Локи твёрдо решил вернуться в Асгард и, во что бы то ни стало, попытаться исправить ущерб, что был нанесен Йотунхейму непримиримой враждой обоих его отцов, причина которой не была до конца ему понятна.

          Не менее важная задача, которую поставил себе принц, была его обязанность позаботиться о своих будущих детях и их матери. Хотя вряд ли стоило переживать о женщине, непредсказуемый характер которой мог заткнуть за пояс любой ураган, а возможность засыпать пеплом весь Иггдрасиль – вулканы Муспельхейма, вместе взятые.

          Локи несколько раз бросал осторожные взгляды на шедшую рядом колдунью, стараясь, чтобы Ангрбода не заметила его внимания к себе. Глаза девы подозрительно блестели, золотистые блики от лучей восходящего светила бежали по её лицу, срезаясь на высоких скулах, обрисовывая то край подбородка, то мягкий профиль. Локи невольно залюбовался её красотой, чёткими чертами лица, глазами, меняющими свой цвет в зависимости от настроения хозяйки, её бледной кожей, чуть светившейся, контрастируя с тёмными волосами цвета запёкшейся крови. А тот факт, что эта несносная колдунья носила под сердцем плод их любовной связи, придавал ей какое-то особое очарование в глазах принца.

          Хозяйка Железного леса нравилась ему всё больше, несмотря на предпринимаемые им отчаянные усилия сдерживать в оковах свои чувства: неопределённые, сумрачные, сокрытые в самой глубине его души. Он уговаривал себя, пытался убедить доводами разума – ничего не помогало, и все не утихала тревога, и горечь переполняла сердце.

          Локи устало вздохнул, мельком подумав, что сам затягивает слишком тугой узел на своей собственной шее.

          Ангрбода шла, погружённая в свои невесёлые думы, сохраняя гордое молчание. Боль разрывала её душу, боль от того, что открылась ему, пустила в сердце и ошиблась! Она чувствовала, как её захлестывает волна отчаяния – снова одна, совсем одна. Что ждёт её в будущем? Ей было холодно – не так, как на зимнем ветру, гораздо холоднее, ибо это было внутри неё самой, словно кусок льда застыл у неё внутри. Горечь грядущей потери холодным комом накапливалась у неё в горле, не давая ни кричать, ни плакать. Неужели же, думала она, не существует способа, чтобы обойти судьбу? Всегда есть способ. Другой вопрос, какую цену запросят Великие Прядильщицы за то, чтобы изменить полотно её жизни.
 
          Путники вышли за ворота замка. Никто их не задержал. Охрана в виде двух безмолвных неподвижных стражей за их плечами была больше похожа на камни, чем на живых существ.

          Они отошли довольно далеко от стен Утгарда, когда Локи остановился.

          – Пора, – сказал он. – Держись за меня крепко. Я не знаю, как действует артефакт Рахги. Надеюсь, перемещение не будет слишком жёстким.

          Ангрбода, расправив ссутуленные плечи, наконец, посмотрела на принца – тоска выглядывала из её переменчивых, с золотистыми искрами, глаз. Так смотрит волк зимней ночью на бледную луну, заливающую снег мертвенно-бледным светом.
 
          Локи сделал вид, что не заметил этого взгляда, подумав про себя: неужели в его глазах такая же пропасть или ему лучше удаётся скрывать свои чувства? И в очередной раз пожалел, что не может отбросить свои проклятые сомнения и уже не возвращаться в Йотунхейм никогда, сбежав от ответственности и постылой судьбы. Безумный, жгучий порыв, на миг охватил его всего.

          Ангрбода, словно почувствовав настроение принца, недолго думая, крепко взяла его под локоть, доверчиво прижавшись к боку.

          Локи, взял себя в руки, устыдившись своих мыслей. Не мог он малодушно бросить на произвол судьбы целый мир и его обитателей, всецело ему доверившихся. Те изменения, что произошли с ним за время, проведённое в Йотунхейме, сделали его другим, научили прощать и ставить на первое место дорогих вместо самого себя, подарили первых в его жизни друзей, показали, что честь и долг – не просто слова. Он научился понимать и ценить тепло и холод, радость огня в очаге в морозный день и костра в зимнюю ночь. Он научился любить звенящий мороз и черный лед зимнего ночного неба, мягкое сонное величие заснеженного леса, отблеск зари на замерзших озерах, и падение шапки снега с ветки в тишине лесной чащи. Он больше не мог поступать так, как привык, согласно своим личным правилам и принципам, что въелись в него на подсознательном уровне.

          Осторожно повернув ободок кольца на пальце, совмещая половинки рун, Локи медленно произнёс, чётко выговаривая слова:

          – Где дом старой Рахги – там буду я.

          Ладонь принца ощутимо кольнуло острыми иголочками силы проснувшегося артефакта. Голубая капля кристалла, вставленного в перстень, стала наливаться ровным, глубоким свечением. Оно шло из глубины камня, словно что-то разогревало его изнутри. И вскоре там зажглась крошечная точка, похожая на звёздочку. Сияние становилось всё ярче, меняя цвет с голубого на ярко синий, потом стало наливаться белизной. Раздался звук – такой тихий и такой отчётливый, что показалось, как будто он возник в крови, когда она с тончайшим шорохом течёт по сосудам. Пальцы ощутили мелкую вибрацию.

          И вдруг – как порыв лёгкого ветерка, что-то всколыхнулось в пространстве. Словно далёкий отзвук грома. Почти неощутимое перемещение, лёгкое и осторожное как эхо. Воздух дрогнул и пошёл волнами. В следующую секунду голубая сетка из светящихся нитей, словно всплеск воды, стремительно взметнулась из-под ног путников. В одно мгновение она кольцом охватила место, где стояли Локи и Ангрбода, растопив снег под их ногами. Синие всполохи, издавая басовитое гудение, стали завиваться в спирали, выстраивая защитный купол над желающими перейти в другой мир. И в тот момент, когда они сплелись в сложнейший узор над их головами, купол коротко полыхнул и бесследно исчез. Лишь пара голубых молний змейками проскочили по неровной ледяной площадке, сопроводив своё исчезновение шипением и треском. Воздух качнулся в сторону только что исчезнувшего куска пространства, и все затихло.


          3


          Из окна своей башни Лафей увидел, как вдалеке над двумя маленькими фигурками вдруг возникла сияющая полусфера, налилась голубым светом, освещая белое пространство вокруг и, вспыхнув в одно мгновение, с треском поглотила и Локи, и Ангрбоду.

          Что-то дёрнулось внутри у онемевшего Короля. Он невольно прижал руку к груди – там, где билось израненное сердце. Жалкая птаха с оборванными крыльями. Лафей повернулся – медленно, как поворачиваются смертельно раненые, перед тем как упасть, и тяжело стал спускаться по лестнице. Глаза неимоверно жгло, воздух был тяжёлым, душным и давил на грудь, словно камень. Он почти ничего не видел и находил дорогу на ощупь. Пошатываясь, йотун с трудом добрался до своей комнаты, прижав ладонь к груди, где саднящим комом дергалось сердце. Лафей распахнул окно и постоял несколько мгновений, вдыхая ледяной ветер, а затем добрел до ложа и ничком упал на него, сжавшись в комок от внезапно возникшей, мучительной боли в груди.