Осенняя Рапсодия

Я никогда не мог понять, что меня влекло к этой женщине. Ну, поначалу ясно, ей было сорок, мне семнадцать, она была обворожительна, мила и ко мне снисходительна. За что я был ей благодарен…, за мою неопытность, она не возмущалась, а нежно направляя мои губы, вводила меня в неслыханное наслаждение…

Узкая небольшая улица, скорее переулок, соединяющий две параллельные улицы, был тихий и в вечернее время мало освещённый, она жила на пятом этаже, лифт был старый и медленный. Это была скорее студия с большим альковом, где было окно, что само по себе являлось редкостью, кровать в виде ладьи, укрытая большим серо-сиреневым вязанным пледом, крошечная прикроватная тумбочка с одним ящичком, ночник Gall; и прозрачный стакан с цветком. Белый маркизет был небрежно перекинут на латунную перекладину, оставляя часть окна распахнутым так, чтобы, лёжа в постели можно было смотреть на звёзды. А в студии стояло одно мягкое кресло с торшером, ломберный стол с зелёным сукном и уютная атаманка.

Поначалу я забегал к ней чуть ли ни каждую неделю, потом пореже, с той же нежностью и с теми же чувствами, и она была всегда с таким теплом, такой отдачей, она никогда не бывала пасмурной, всегда со счастьем, светящимся в глазах. Ей почему-то ничего никогда не нужно было, от всех моих вопросов, только улыбаясь, один пальчик прикладывала к губам.

Сколько было радости и благодарности за скромный букетик fleur d'orange, я всегда их приносил, потому что, когда пришёл впервые, они стояли на прикроватной тумбочке. Она научила меня наблюдать за желанием женщин, приглядываться к тем вещам, на которые они засматриваются, проходя витрины магазинов. Всё делать тонко, невзначай и получать большую радость от дарения.

Шли годы, закончились мои университеты, вокруг меня роились девочки молодые, смешливые, ничем не озабоченные, но в дни осеннего сплина меня почему-то тянуло к ней. И в хорошее свое настроение, я с радостью бежал к ней, торопясь по крутой лестнице, не дожидаясь лифта, потому что с ней хотелось делиться всем и радостью, и печалью. Иногда нравилось просто полежать на её старенькой бархатной тахте, чтобы она непременно сидела рядом и перебирала своими, уже тронутыми возрастом пальцами, мои густые упрямые волосы, или нежно поглаживала щёку тыльной стороной руки.

Моя голова, лежавшая на её коленях, в блаженстве слушала рассказы о её молодости, встречах с известными людьми, в этих сюжетах не было пошлости, было лёгкое сожаление прошлых лет.

В двадцать семь я женился, но перед…, хотелось её благословения и прикосновений, они были нежнее что ли, или скорее всего добрее, прикосновения, отрёкшиеся от себя и старавшиеся отдать мне больше тепла, чем было в её силах. И это я чувствовал, и эта её беззаветность мне была необходима.

Она неизменно называла меня мой мальчик, как в первый раз, так и потом, когда моя густая щетина росла быстрее быстрого, а она неизменно называла меня мальчиком, щадила меня, скрывая свои чувства. Нет, это не был комплекс сына и матери, нет, это была женщина сердца, огромной души и тонкого понимания. Она протяжно читала мне свои декадентские стихи:


Ведь жизнь без музыки мертва,
Как и цветы без аромата,
Всегда с приходом Рождества,
Звучала Лунная соната.

И тусклых фонарей качание
С рекой играло в отражение,
Едино с музыкой касание,
В ночи божественно видение.


С её тактичной, ненавязчивой подачи я научился разбираться в пикантных сортах сыра, в терпких винах слышать послевкусие, много ещё интересного она знала и о Прованской жизни с её лавандовыми полями, и о польских утончённых женщинах, среди которых прошло её детство.

Теперь-то я знаю, что не всякая женщина благость даёт душе, многие её портят, а она…, она исцеляла душу, понимая и чувствуя тонкие грани любви…

- Алиса, сейчас я могу тебе сказать, когда тебя уже нет рядом, ты была моей путеводной звездой, незримой спутницей этикета, женщиной, которой никогда не хотелось перечить... Я плачу, горько плачу, ты ушла…, мне только тридцать шесть, как много ты могла бы ещё мне дать совета, тепла, душевной чистоты и счастья. Ты была единственной женщиной, которая за все девятнадцать лет ничего никогда в обмен не желавшей.


Зелёный чай принёс и fleur d'orange,
Ведь ты любила аромат его воздушный
И отомстила, взяв реванш,
Хотя была мне бесконечно нужной.

Зажёг свечу с сиреневым звучанием,
Ноктюрн Шопена слышен в том углу,
Где я валялся с обожанием
И ты поглаживала мне щеку.

Есть музыка, цветы, вино, свеча,
Казалось, что ещё для счастья надо,
А мне хотелось, сгоряча,
Услышать, что со мной была ты рада.

Бывали ночи смятых простыней,
Чужого, суетного аромата,
Ненужных дам, где был и я ничей,
Случайного, бездушного разврата.

Всегда тянула в ту сирень,
В твою, уже осеннюю усталость,
В короткий, отведённый Богом день,
В твою любовь, в рябиновую сладость.

Грустит Шопен, вино, свеча,
Цветы склонились у портрета
И ты с него мне шепчешь сгоряча,
Что в жизни мной была согрета.


Наташа Петербужская. @2024. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США.