Конец века. Борьба за свободу. книга 1. часть 2

               
                Часть вторая.
               
                Демократ и диссидент…
   
                На Руси не все караси -
                есть и ерши.
               
               
                Русский фольклор.
 
   
        В последнее время Виктор Федорович плохо спал, - мучила бессонница, если засыпал, то сон был неглубок и непродолжителен.  Он чувствовал себя утомленным и разбитым.
        Конечно, никто ничего не замечал, - директор не любил жаловаться на свое здоровье.
        Терентьев еще более стал похож на неутомимого робота, который с механической неизбежностью делает свое дело.
        Свое раздражение он не мог сорвать на других, - не та натура.
        Он чувствовал, что в стране, да и в его - ему вверенном  училище, начинают происходить такие вещи, которые не в состоянии осмыслить.
       И опять этот Кобрин… Правильно говорит Городова, что его нарочно к нам «подсунули».  А рекомендовала ни кто нибудь, а сама Зоя Вениаминовна, - третий секретарь горкома партии: именно она была зам. директора училища до Городовой.
      Сегодня Кобрин на педсовете сделал такое заявление, что в пору его зарезать.  Он посягнул на самое, можно сказать – святое, что было и есть у Терентьева.
      Давайте по порядку…
      Единственное действо, которое неизменно вызывало у Терентьева чувство воодушевления, такого, как сказал поэт – «хочется -  идти, приветствовать, рапортовать!».  И весь текст – в лесенку, то есть – все по отдельности, и одновременно -  разом.      
      Но, Виктор Григорьевич не интересовался поэзией, - считал пустым, никчемным занятием.
        Это действо – ежедневная училищная линейка.
        Он, вообще, почитал её как главное дело, главная обязанность и еще Бог знает какое... но главное. Уже когда из хаоса, толчеи и гомона начинали вырисовываться ровные ряды учеников, выстроенных в составе групп, у него начинало подниматься настроение.
       Виктор Федорович всматривался в исчезающий хаос и вслушивался в распоряжения мастеров, следил,  как торопятся чуть опоздавшие, отмечал, - кто из учителей присутствует, и кого еще нет…
       И этот, так похожий на армейский, шум, -  вливал  в него свежие силы. Он светлел лицом, его жесткие унтер-офицерские черты, как-то разглаживались, глаза начинали блестеть…
       По внешнему виду, тем, кто близко не знал директора (а в училище у него близких не было) эти изменения были незаметны: так же -  молча, стоит он перед строем, ничем не выдавая себя, - углубленный, уверенный командир.
       Наступает эта заветная минута, - заканчивается тонкий ручеек опоздавших учеников – это значит, -  дежурный по училищу уже не пропускает из фойе на второй этаж, где сейчас начнется линейка.
       У задержанных записывают фамилии и номера групп, -  с ними будет отдельный разговор.
       А сейчас ряды выровнены, - перед ним прямоугольник строя учащихся. Между группами маленькие интервалы, мастера отступают в задние ряды, - там нужно поддерживать порядок особенно.
      Преподаватель военного дела – майор в отставке – руководит построением, - командует:
                - Училище! – Равняйсь! – Смирно! - строевым       шагом подходит к директору и докладывает, что училище на линейку построено.
       Терентьев делает шаг вперед, - все молчит и замирает, на минуту становится слышно бульканье горячей воды в батареях отопления.
                - Здравствуйте, - товарищи учащиеся! - раздается ровный, но твердый голос директора.
                - Здравия желаем, - товарищ директор! – оглушающе  гремят молодые голоса сотен пэтэушников.
        Звук, не находя выхода в замкнутом пространстве коридора, мгновенно гаснет. Опять на мгновение – тишина. Опять ровный голос Виктора Федоровича:
                - Слово для сообщения предоставляется заместителю директора по внеклассной работе, - Городовой Валентине Михайловне, - сказано торжественно, с полным перечнем должности и имени.
         Все, -  торжественная часть заканчивается, но начинается не менее важная – текущий момент.
         Городова сразу меняет тональность действа, переходя (по её мнению) на самое главное, а главное -  то, чем руководит она, - зам. директора.
         Переваливающейся уткой  выходит, держит в руках листы текста, и буднично, немного ворчливо начинает шепеляво бубнить:
                - В субботу, на заседании комиссии мы подвели итоги соревнования между группами по следующим направлениям…
         Городова, -  тоном, своей манерой, как будто дает понять, что главное дело и главный воз тяжелой работы по воспитанию не только учащихся, но и не совсем сознательного коллектива, везет она. Но, к сожалению, этого недооценивают, поэтому и слышатся в голосе нотки усталости.
        Ученикам сразу становится скучно, прежняя тишина сменяется все более и более нарастающим гулом. В задних рядах раздается шиканье и одергивание, - мастера безуспешно стараются навести порядок.
        Завуч невозмутимо и напористо зачитывает нудный текст, который уже никто не воспринимает.
        Директор смотрит на часы и что-то тихо говорит Городовой, - она поняла – время вышло. Быстро, быстро, проглатывая слова, произносит несколько общих фраз.
        Инициатива переходит к военному руководителю.
                - Училище, - равняйсь! – смирно! – передние ряды немного подтягиваются, звучит последнее, - разойдись! –  голос военрука заглушает звонок, который возвещает начало уроков.
        Терентьев доволен: он держит ситуацию в руках, - он видел всех, его видели все; текущий момент схвачен, итоги подведены.
        Чувство выполненного долга приносит ему не только удовлетворение, а даже – отдохновение. Да, ради этого стоит жить и работать.
         Сентиментально, - скажет читатель. А что вы думаете, - сентиментальность и сокровенное всегда рядом…
 
          А этот «мутный» историк на педсовете взял слово и заявил буквально следующее, да ведь какую теоретическую базу подвел!
                - Уважаемые коллеги, - так Кобрин начал свое выступление, - в сложившихся общественно-политических условиях и в русле перестройки, которая охватила все стороны нашей жизни, - считаю, нецелесообразно проводить ежедневную училищную линейку.
          Сделал паузу, обвел взглядом кабинет военного дела, в котором проходил педсовет и задал вопрос ко всем.
                - Скажите, какую педагогическую нагрузку несет это мероприятие?
          Коллектив ошарашено смотрит на ретивого историка, но… мудро молчит, - ждет, что будет дальше.
          Евгений Валерьевич, разделяя слова, ответил самому себе:
                - Данное мероприятие не несет педагогической нагрузки, - эмоциональная пауза и усиление, - мало того, ежедневное построение сотен юношей и девушек – пустая трата времени и сил, - коротко передохнул и сделал сокрушительный вывод, - поэтому теряет всякий смысл.
          Все же голос из глубины кабинета раздался (конечно, все догадались – кто…), но человек не поднялся, желая остаться анонимом.
                - То, -  было необходимо, а сейчас уже – бессмысленно…
                - Хорошо, - спокойно продолжил историк, - попробую пояснить, - если в армии или в тюремном бараке постоянные построения и имеют какой-то смысл и оправданы особыми условиями и задачами, то, -  спрашивается – зачем превращать учебное заведение в казарму, где права солдат ограничены, опять повторюсь – особыми задачами, которые выполняет армия.
         Терентьев смятенно искал аргументы против такой наглости.  Лицо его сделалось пепельно-серым, зубы сжались так, что мышцы лица стали заметны.
         У многих на лицах уже рисовалось согласие,  и проглядывали радостные улыбки.
         Городова поняла, что симпатии вот-вот перейдут на сторону Кобрина, поднялась со своего стула и стоя вполоборота к коллективу и к директору решительно заявила:
                - На линейке объявляются основные планы, подводятся итоги, выступают представители милиции, комиссии по делам несовершеннолетних, выступают ветераны… - помолчала, вспоминая, все ли перечислила и неожиданно добавила, - линейка дисциплинирует, отмечают, -  кто присутствует, а кого нет.
       Историк нисколько не смутился, как будто знал все аргументы противников.
                - А зачем учителя на каждом уроке отмечают отсутствующих? Нам какой еще контроль нужен?  Загляните в любой классный журнал, и вы увидите всю картину с посещаемостью.  (Женя не знал, что кроме этого мастера групп сдают рапортички, где ведется учет отсутствующих).
       Кобрин последовательно разбивал доводы Городовой.
                - Встречи с различными представителями должны организовываться по группам, а не с толпой в пятьсот человек, - для этого и существуют классные часы.
        Историк понял, что возражения ничтожны и старался доказать  коллективу абсурдность таких линеек.
                - Тот разбор, который устраивает администрация после этих линеек, приводит к напряженности и нервотрепки в коллективе, это разобщает коллектив, сеются семена недоверия между коллегами. – Вы, - историк напрямую обратился к директору, - так хотите управлять?
     Терентьев сидел уже не с пепельным, а сине-белым лицом и молчал.
     Кобрин понемногу начинал приходить в себя после столь резкого выступления. Он много чего хотел сказать, но увидев лицо Терентьева, не на шутку встревожился: « Не хватало еще того, чтобы его кондрашка хватила после моего выступления».
      Не только лицо Виктора Федоровича сбило решительный настрой историка. Он ясно почувствовал, что коллектив не готов принять решение о прекращении линеек, которое он собирался поставить на голосование.
       «Получиться холостой выстрел, - соображал Кобрин, - а это мне сейчас совсем ни к чему».
     Получилась, как говорят в среде военных – разведка боем. Она показало, что силы пока неравны…
      Через год, без особого шума, распадется Советский союз, рухнет «командно-административная система»…
      После педсовета Евгений высказал все, что оставлял в запасе.            
                - Максим, ты сам встречался не раз с этой маразматической штукой, - обращался Кобрин к своему другу.
       Петриков,  не понимая, что подразумевает товарищ, тем не менее,  внимательно слушал.
                - Я веду урок. Прошел организационный период. Записана тема на доске. Объясняю, рисую схемы сражений, работаем с картой. Ученики старательно ведут запись в тетради, - нормальная рабочая обстановка. Вдруг, неожиданно открывается дверь, не входит, а вваливается группа «балтийских матросов» - это дежурные по училищу: проверяют посещаемость. Для чего?! – Евгений повышает голос, доводя до драматизма. – Я отметил, кто отсутствует – этого мало? И как это все происходит: они не обращаются к учителю. Нет, - они – требуют: « Дежурный, назовите номер группы, и кого нет в классе». Пока называется,  и записываются фамилии, может завязаться диалог между одной из ввалившейся и её знакомой.                Все начинается с беспардонного вопроса: « Кать, а ты в новых сапогах?» Эта дура-Катя, довольная, что обратили внимание на её обувь, начинает подробно объяснять, - где и почем купила…
     Что в это время делает учитель?  И как он себя чувствует? Я объясняю: он чувствует себя пятым колесом в телеге нашего образования, – в голосе слышны нотки безысходности. – Ничего унизительнее  для учителя нельзя придумать. – Но, нужно продолжать урок. Не тут-то было, - настрой сбили, внимание, которого добивался в начале урока – улетучилось: все идет насмарку. Скажи, Максим – кто придумал эту антипедагогику? Я тебя уверяю – это «изобретение» советской педагогики, ничего подобного до революции не было! - все, историк выдохся и тот накал, тот напряг эмоций начал ослабевать, поэтому заговорил спокойно, даже равнодушно. – А самое интересное, - знаешь что? Нет? Я скажу, - самое интересное, что это коробит только меня. И это каждый день. Кто умом тронулся? Получается –  я сшибся разумом, а остальные – умные.
       Наивный педагог не учитывал одного психологического фактора, а он был решающим. Позднее, когда прочитал стихотворение нобелевского лауреата – «… и вдруг понять, как медленно душа заботиться о новых переменах», - догадался, почему он тогда не получил поддержки. Нельзя требовать от людей невозможного…
      
      В год смерти Сталина Вите Терентьеву исполнилось пятнадцать лет.
      Насколько он себя помнит, везде и всегда ему приходилось ходить строем: в школе, в ремесленном училище, в армии.  Он не мыслил себя вне строя – вне коллектива.
      А что, -  строй и коллектив  - понятия идентичные? Нет, конечно, но только не для Виктора Федоровича.
      Коллектив он не может представить, как только  - марширующая масса людей. Стройные ряды, интервалы, - у каждого своя задача, которая помогает решить одну, большую – коллективную.
      Когда-то отвечал за небольшую группу людей, сейчас – более тысячи. А что значит – отвечать за коллектив? Это означает отвечать за каждого человека, добиться, чтобы все одинаково понимали задачи, одинаково мыслили…
      Терентьев, без преувеличений, испытывал детскую радость, когда, наконец, государство нашло средства одевать пэтэушников в добротную, современную одежду-форму и ношение этой формы стало обязательным.
      Это было верх мечты. Система, как будто читала мысли Виктора Федоровича.
       Тотчас появилась возможность контролировать ношение этой одежды и спрашивать с мастеров и классных руководителей. Директор неколебимо считал, что добиться сознательной дисциплины можно только четким распределением обязанностей между всеми и постоянным неусыпным контролем всех и вся…
     Он поражал  Кобрина тем, что сам распределял ведра и веники, хотя завхоз училища, Марья Ивановна, без труда с этим справлялась.
      Женя только сокрушенно качал головой, когда в кабинете директора собственноручно расписывался в ведомости на получении ведра и веника для кабинета истории и получал искомое из рук директора.
      После этой процедуры он заходил к себе в пустой класс, садился за учительский стол и, невидящим взором упираясь в пустоту, растерянно думал, вспоминая строчки знаменитого романа  Даниеля Дефо – « бедный Робин, бедный Робин Крузо! Куда ты попал?»…
       …Но сейчас в кабинете директора говорили не о мифическом Робинзоне, а часто упоминалась фамилия историка.   
       Говорил директор, Городова слушала, иногда вставляла реплики. Разговор не на нервах, так – беседа, вроде размышления.
                - Что этому умнику надо? Я все для него сделал, - даже больше чем для других. Он только год проработал в училище, а уже получил квартиру из двух комнат в пристрое. У меня есть мастера, которые годами работают и просят комнату в пристрое, я им не дал, а ему – пожалуйста.
       Городова, в унисон, мысленно возражала: «Ну, положим, такая договоренность была у тебя с ним. Ведь он переводом пришел из 84 ПТУ и с условием – ему дадут двухкомнатную, как только освободиться. Иначе, зачем шило на мыло менять?»
       Валентина Михайловна понимала, что эти упреки не к историку, а к ней.
       Именно она, побывав на открытом занятии в 84 училище, которое давал Кобрин, рассказывала, что этот учитель очень толковый и мероприятие  проводит, не занудливо и шаблонно, а в  форме пресс-конференции, а это как раз в русле новой политики – гласности.
       А потом, когда в результате какой-то интриги, ему на следующий учебный год дали только голую ставку уроков – восемнадцать часов в неделю, он пришел в горком к их общей знакомой Зое Вениаминовне Кечиной, - третьему секретарю и она посоветовала перейти в 85 ПТУ, - к ним.
       Кечина позвонила ей – Городовой и – дело было решено: первого сентября он уже работал здесь. Далее рассуждала: « И тебе сначала Кобрин понравился, так как прежний историк  был вообще – ни рыба, ни мясо».  А вслух произнесла:
                - Он неблагодарный – добра не помнит.
      О, Валентина Михайловна – великий политик!  Если бы умел Терентьев разгадывать людей, он бы ужаснулся, узнав, кто главный разрушитель его системы воспитания. Недаром она носила ученическую кличку – Кабаниха. Горе тому, кто встанет на её пути!
      Терентьев сам не понимал, что «неусыпным контролем» ограничивает «кабанью» активность и не дает проявиться её яркой индивидуальности.
       Поэтому, далеко не союзницей она была. Только в этом проявилась везучесть Кобрина – его противники тайно соперничали, сами того не ведая…
      Виктор Федорович продолжал:
                - Я никак не пойму, я чувствую – многие готовы его поддерживать…
                - Он дешевой славы для себя ищет, ишь – знаменитость!
       Валентина опять поняла, что и этот камень, - в её огород. Это её упрекают, что не эффективно  работает с коллективом. Существовал негласное распределение обязанностей между ней и директором: она отвечала за внутренний климат и готовила почву для увольнения особо ретивых. Мысленно тут же парировала: « Нечего валить с больной головы на здоровую, я что ли виновата, что парторгом выбрали её противницу – Караеву, - с этого все и началось…»
       Да, так и было. Неожиданно умер зам. директора по производству – Николай Иванович, - не старый (чуть за сорок), но болезненный мужчина.
     На освободившееся место назначили Шевцова Геннадия, - настояла Валентина Михайловна.
      И никак она не ожидала, что на освободившееся место парторга  директор предложит кандидатуру Караевой.
     Уже через месяц Нина Владимировна собрала открытое партийное собрание, на котором главным вопросом повестки дня стояло: « Состояние дисциплины училище» и главным докладчиком должна выступать Городова.
      Да, не на ту напали. Ей вообще плевать на это собрание. Нет, не плюнула, конечно, но отчитываться не стала. Отговорилась, -  мол, тема обширная и у неё не было времени на подготовку, да еще заявила, что, мол. для этого дела надо создавать комиссию.
      Зато пришлось выслушать много неприятного про себя от мастеров из «фронды».
       Еще через месяц пришел черед Терентьева. По стране объявили выборы. Впервые на альтернативной основе, - настоящие выборы в местные советы депутатов трудящихся.
        Кто же мог предполагать, что эти выборы по» гамбургскому счету», введение поста президента СССР, пересмотр 6-й статьи конституции, то есть ликвидация монополии КПСС на власть ознаменуют не начало политических реформ, а покажут, что система не воспринимает новшеств и неспособна к реформированию. Получилось как всегда – революция.
     ( Истинно – неисповедимы пути господни…)
      Система сыпалась,  как изношенный двигатель. Начался обратный отсчет времени…
  По неизменной  традиции коллектив выдвигал кандидатом в депутаты в городской совет – директора. А на этот раз все пошло по-другому: выдвинули кандидатуру Кобрина. А председатель  участковой избирательной комиссии, как и положено – парторг, - то есть – Караева.
       И случилось непредвиденное. Четыре кандидатуры было по этому округу. Один кандидат даже из горкома, та самая – третий секретарь, - подруга Городовой.
        Она, между прочим, вылетела в первом туре. А во втором туре в тяжелой предвыборной борьбе с прокурорским следователем большинство набрал Кобрин.
      … Да, с этого все и началось.
           Терентьев продолжал говорить свое.
                - И кабинет ему оформили художники  – все с иголочки.
        Городова поддакивала директору  не совсем искренно. Она прекрасно понимала, что неформальное лидерство Кобрина, сильно  подрывает авторитет директора. Зато ускользающая от Терентьева власть переходит к ней.
       А директор начал говорить более решительно:
                - Надо признать, что мы сами многое прошляпили, и часть коллектива стала, -  пусть негласно, на сторону историка.
        Трудно дались эти слова Терентьеву. Он считал историка пронырливым выскочкой. И его пугала какая-то неуловимая, для него, способность Кобрина на непредсказуемые поступки.
                - Да, Виктор Федорович, - почуяв жесткость в голосе директора, подхватила завуч, - вам нужно было выдвигаться  кандидатом в депутаты.
                - Я,  не мог даже предполагать, что кандидатура горкома не пройдет, - слабо возразил директор.
      На самом деле Терентьев даже не понял, что новый состав горсовета, в условиях отмены 6-й статьи, будет органом настоящей власти, а не фикцией, чем на самом деле был. А роль и значение депутата будет стоять высоко.
                - Вы понимаете, что Кобрин нас везде опережает, он инициативу перехватывает, - продолжала Городова.
                - Да, - согласился директор, - как они сообразили быстро с выборами Совета училища, согласно новому закону. Ведь председателем Совета училища избрали опять Кобрина, - директор  сделал паузу и упрекнул помощницу, - Валентина Михайловна, ведь я не могу за всем уследить, у меня куча хозяйственных дел.
                - Ничего, мы ему не дадим почивать на лаврах и командовать, есть у меня кое-какие задумки, - заканчивала разговор завуч, - сейчас поздно – скоро все учителя в отпуск пойдут, а с нового учебного года и начнем…
         
          Новые «задумки» стали явными с первых дней нового учебного года.  И этому способствовало одно обстоятельство…
       Зам. директора по учебной части, - Людмила Павловна Алабина перешла работать в среднюю школу, на ту же должность.
     Так получилось, что три года назад, когда Евгений перевелся в это училище, Алабина – преподаватель математики, была назначена зам. директора по учебной части.
     Об уходе завуча Женя узнал в первый рабочий день – двадцать шестое августа.  Сразу оценил это событие, как негативное.
      Даже сам не понял – почему? Как будто черный туман сгустился вокруг, - такая беспросветность… потом рассеялось, но чувство – осталось.
     Три года они работали вместе, и только с её уходом понял Кобрин, что она была единственным человеком, который серьезно пытался понять его, интересовалась его мнением.
     Сблизились они сразу. То обстоятельство, что у обоих родители были учителями, - действовало на Евгения безотказно.
      Многое бы могла рассказать Людмила Павловна своему коллеге, но понимала, что это только повредит историку, который оставался почти один, без её поддержки.
       Поэтому, на вопрос Евгения о причинах ухода ответила кратко:
                - Мне там,  рядом – два шага, я живу в том конце города и ежедневные поездки мне надоели, - продолжила с безнадегой в голосе, - эта давка автобусная…
      Сказала, но тон был не совсем уверенный и Женя подумал:  «Что-то недоговаривает, видимо есть и другие не менее важные причины: пятнадцать лет ездила…».
      Хотя понимал, по собственному опыту, что причина – уважительная, да и должность такая же.
      Не ошибся Кобрин, -  конечно было то, о чем трудно рассказать даже близкой подруге.
      Людмила Павловна знала, что главное – это её нереализованные возможности. Не математика была её главной заботой и не школьный класс. Она родилась руководителем, но не таким, который приходит на готовое место; в коллектив со своими, до неё сложившимися порядками и традициями. Нет, ей уготовано другое: такие, как она, сами создают новую структуру.   
      Уже из-за этого нужно было уходить. Алабина быстро поняла, что Терентьева она не «пересидит» и место директора училища ей никогда не добиться. Хотя бы по той простой причине: женщин на такие должности не ставили. Ну, была такая традиция, что ли? Не принято было. Вообщем у нас много таких необъяснимых вещей.
     Она даже жалела о потерянном времени и о той сложной тайной войне, что она вела, борясь за должность завуча.
     В принципе, на этой должности она сразу и резко блокировала неумные и нахрапистые посягательства Городовой на сферу её деятельности. По крайней мере, никакой речи о снятии учащихся с уроков для разных смотров не могло даже идти.
    Есть знаменитые строчки Некрасова о русской женщине–  «коня на скаку остановит…» - да, именно к такому типу женщин относилась  Людмила Павловна.
     Но, ни коней останавливать и тому подобными вещами заниматься никогда не хотела, хотя, при необходимости – могла.
     Она хотела «сделать карьеру», но стать лидером в коллективе могла только в борьбе с конкурентами. Вот тут и проявлялись её незаурядные качества организатора и бойца.
      Подобрать друзей-соратников, направить их действия в нужном направлении, постепенно расширять свое пространство и влияние, - потом законно и уверенно занять место руководителя.
      Потом окажется, что вместо аморфной хаотичной, плохо организованной школьной жизни, вырисовывается хорошо отлаженный механизм новой структуры.  И в этой «новой» школе авторитет директора уже непререкаем, дисциплина – железная, без кавычек.
    При такой организации коллектив школьный может решать сложные и нетривиальные задачи, - вплоть до создания школы нового типа.
     Можно  возразить, - а разве школе это нужно?  Нет, не нужно. Школа предельно гуманное учреждение. Но, в определенных обстоятельствах это помогает.
     Все это ожидало Алабину в будущем, которое плохо просматривалось, вот почему тон её был не совсем уверен, что несвойственно таким организованным женщинам.
     Между прочим, другой русский поэт -  Коржавин -  перефразируя строки Некрасова, скажет, - сто лет спустя – « а ей бы хотелось иначе, - носить подвенечный наряд, а кони все скачут и скачут, а избы горят и горят…».
      Как раз наступало для страны экстремальное время, когда «избы горят», и это время требовало таких, как Людмила Павловна.
      А что же автор не обрисует эту незаурядную женщину, она же сразу должна привлекать внимание! А вот и нет, уважаемые, - ничего сверхъестественного во внешнем облике у ней не было.
       Все было естественно: крепкая, хорошо сложенная фигура, могла даже кому-то показаться изящной, но командорская поступь делала её немножко величавой.
       Одежда всегда добротна и немного склонна быть классической. Хорошее, открытое, чистое лицо, прямой и внимательный взгляд, который как бы внутренне говорил – « ничего не бойся, я тебя помогу, я не брошу в беде, не слушай, что обо мне говорят недоброжелатели, для друзей я готова на многое».
      Что могло случиться с её врагами,  лицо не выражало, это знали только враги Людмилы Павловны…
       Вот какого покровителя лишался Женя Кобрин, вот почему черный туман сгущался над его бедовой головой…
       Но и тут судьба была к нему благосклонна: новым завучем оказалась его старая знакомая, - Нина Ивановна Банова.
       С ней Женя работал в прежнем училище. Нет, особых, дружественных отношений у них не сложилось. Но и не было явной неприязни, что частенько случается между учителями, ведущими один и тот же предмет.
       Банова была достаточно закрытый человек и строгая
моралистка.
        Встречается у нас такой тип женщин, это очень выдающиеся женщины, но всегда остаются в тени и достаточно незаметны. Они этого и хотят, - не любят выскочек и сами не выпячиваются.
         Среди школьного руководства или вообще среди какого-либо начальства их нет. Не потому, что этого недостойны.  Они не хотят, так как понимают – это не их работа.
        А причина очень проста: эти женщины всегда защищают слабых, бедных обиженных. Всем сердцем ненавидят всякую мафиозность, - и явную и неявную.
         Согласитесь, что наше руководство, как и любое, -  немного смахивает на мафию, то есть организованную структуру, со своими целями и задачами, которые достаточно часто не совпадают с целями подчиненных им людей.
      Их симпатии будут скорее на стороне проигравшего, побежденного, чем на стороне победителя.
      Ну, какие из них руководители? Они не способны солгать, а о предательстве и говорить не стоит.
      Тяжел и тернист путь этих достойных женщин.
      Да и время наступало такое, что ни о какой морали: ни государственной, ни общественной  - речи уже не шло. Все, что было плохо, стало – хорошо, - и наоборот. Если говорить о людях, то могу утверждать – именно такие женщины сохранили понятия об общественной морали в первозданном виде. Может быть, придет время, когда их представления будут востребованными…
       Вот к такому типу относилась их новый завуч. Позднее, историк это понял.
        Когда Евгений услышал фамилию нового завуча, то очень удивился, если не сказать больше.
       Первой мыслью по этому поводу было: « Странно, никогда бы не подумал, что Банова будет претендовать на место завуча. Сама ничем особым не выделялась. Близко к начальству не стояла,  склонностей заметных к руководящей работе не проявляла».
       Сам Кобрин прекрасно знал, о чем судил. Был он уже к своим тридцати восьми годам и заместителем директора по воспитательной работе и директором сельской восьмилетки три года отработал, - поэтому имел право так рассуждать.
      У него-то как раз «руководящего» зуда давным-давно не было. Евгению более существенной казалась работа с самими ребятами, заниматься «живой» педагогикой, чем думать о необъятных и не выполнимых, в наших условиях, школьных хозяйственных проблемах.
     Тем не менее, был искренне рад, что его старая знакомая будет работать в этой должности.
       При первой же встрече открыто и честно сказал:
                - Нина Ивановна, вы спрашивайте все, что сочтете нужным, - на меня всегда можете положиться.
      Она, в свою очередь, осторожно поинтересовалась:
                - Евгений Валерьевич, а какова обстановка в коллективе?
      Женя, прямо и не виляя, ответил:
                - Обстановка немного не такая, как у вас в училище, - здесь все сложнее. Вначале на вас никто не будет давить, так что спокойно начинайте  работать и потихоньку разбирайтесь, - потом поймете, - и добавил, - если что, я вам подскажу -  если захотите.
      По честному, он не просматривал перспективы её работы  в качестве завуча, - просто он хорошо знал ситуацию среди руководства, но не хотел заранее что-либо предопределять.
       Оказался прав, - ровно через год она уволилась и ушла на свое прежнее место.
       Но за этот год оказала неоценимую услугу Кобрину, за что Женя всегда вспоминал о ней с благодарностью и даже с каким-то восхищением.
        Все началось с того, что Женя сказал завучу:
                - Нина Ивановна, вы начните посещение уроков с меня, - так вам легче будет потом других посещать.
         Банова не последовала этому совету. Она хорошо знала Кобрина и понимала, что ей, как историку, не имеет особого смысла посещать его уроки.  Ей интересны другие учителя.
        В декабре, когда новый завуч вполне освоилась в должности и учителя поняли, что Нина Ивановна умеренно строга, но достаточно лояльна, - приняли и манеру и справедливость требований, её вызвал директор.
       Беседа носила деловой, рабочий характер. Надо сказать, что никаких затруднений в общении с директором Нина Ивановна не испытывала, - наоборот, все, что они говорили друг другу вызывало взаимный интерес и даже могло превратиться в небольшую дискуссию, на которую немногословный Терентьев живо откликался.
      Но, через три месяца Банова поняла, что эти совместные беседы-дискуссии ни к чему не приводят. Точки зрения не совпадали. Это вызывало обоюдное раздражение, которое постепенно накапливалось.
      Сам Виктор Федорович с неудовольствием стал осознавать, что новый заместитель смотрит на поставленные задачи под своим углом и выполняет по своему, что, конечно было для него недопустимо: он не мог её контролировать.
      Вот и сейчас Терентьев задал контролирующий вопрос:
                - Нина Ивановна, как обстоят у вас дела с посещаемостью уроков?
      Банова внутренне напряглась, ей претил такой мелочный контроль, который считала проявлением недоверия.
      Поэтому сухо ответила:
                - Я посетила уроки у всех учителей общеобразовательного цикла, кроме Кобрина. С января месяца планирую начать посещать уроки у преподавателей спецпредметов, -  график я вам представлю.
      Терентьев, молча, принял к сведению этот ответ и опять спросил:
                - А почему Кобрин оказался вне вашего контроля?
                - Виктор Федорович, я планирую посещение его урока в третьей декаде, точнее двадцать первого декабря. Потом, я знаю Евгения Валерьевича, как преподавателя, - у нас в 84-м училище практиковалось взаимопосещение уроков у преподавателей одной дисциплины.
      Завуч вышла от директора с чувством досады и ощущением
какой-то недоговоренности.
      В назначенный день, когда она, заранее предупредив историка, шла коридором к его кабинету, произошла непредвиденная задержка, - тут Нина Ивановна все поняла.
     Звонок вот-вот прозвенит и Банова хотела попасть в кабинет до начала урока, чтобы не причинять учителю лишних хлопот.
     Неожиданно из соседнего кабинета  вышел Басков, - преподаватель военного дела и заявил:
                - Нина Ивановна, согласно решению партбюро училища меня направили вместе с вами посетить урок Кобрина.
     Завуч пробовала возражать:
                - Юрий Михайлович, а вы с Евгением Валерьевичем это обговаривали?
                - Нет, но меня Виктор Федорович направил.
                - Вообще-то это не принято…
    В это время зазвенел звонок на урок, время на дискуссию не оставалось.
      Раздосадованная Банова входит в кабинет, в котором начинается урок, за ней ужом проползает военрук.
      Евгений, предупрежденный о посещении, спокойно взирает на завуча и удивленно на Баскова, который бесцеремонно сел на первый стол у окна. Нина Ивановна садится на другой стол, рядом с подвинувшейся ученицей.
     Женя начинает лихорадочно соображать: « Она мне ничего про Баскова не говорила, а так не должно быть… Если я сейчас потребую вытряхнуться из класса этого хмыря, то уж точно сорву урок и меня же обвинят».
      Но все же не стерпел и спросил спокойно:
                - Нина Ивановна, мы с вами про Баскова не договаривались…
                - Он сам пришел, - не соврала завуч, тем самым, давая понять, что учитель имеет право попросить незваного покинуть кабинет.
     Кобрин не хотел причинять Нине Ивановне никаких проблем, и его неожиданно озарила мысль: « А, черт с ним, у меня как раз тема урока – «социалистическая идея», - вот я расскажу про эту идею и её воплощение».
     Эта мысль его вдохновила, - урок начался…
     Юрий Михайлович появился в училище недавно, и Женя отметил – « как черт из табакерки вылез». Где его Терентьев откопал, - непонятно.
     Обычный отставник военный. На офицера -  по внешнему виду и повадкам -  и близко не смотрелся.
      Небольшого росточка, ни выправки, ни твердого голоса, - какой-то скользкий. Маленькие свинячьи, безбровые глазки просверливали каждого, - какой-то неопрятностью от него несло.
      Кобрин сразу прозвал его про себя – хмырь. Глядя на него, думал: « Что такие хмыри в армии делают? По- моему, кроме пакости, они ни на что не способны».
      Ученики тоже этого майора невзлюбили, но почему-то побаивались.
       … Своим ходом шел урок. Женя провел опрос. Поставил оценки. Начал объяснять новую тему, в которой сделал упор на основные положения теории социализма, и как она претворялась в жизнь.
       А в конце объяснения открытым текстом заявил: « У коммунистической партии за время её правления находились деньги на войну в Афганистане, на помощь угнетенным народам, себя тоже не забывали, только на образование денег не хватало. Вот и влачит бедное существование  народное образование, - основа нашей культуры».
      Получилось немного по плакатному, но, подумал историк –  «пусть проглотит, он и понимает только такой шершавый партийный язык».
      Урок закончился. Девушки из тридцать восьмой группы продавцов покидали кабинет.
      Неожиданно Басков встал со своего места и обратился к учителю с претензией.
                - То, что вы говорили ученикам, не совсем соответствует правде.
     Женя сощурил глаза, ему стало весело, но вида не показал, спросил серьезно:
                - А вы знаете правду? Я вижу, вас ходоком от «Правды» ко мне прислали.
     Нина Ивановна прервала:
                - Евгений Валерьевич, давайте, не теряя времени, - в упор посмотрела на Баскова, - кратко разберем ваше занятие.
     Во время разбора, завуч быстро-быстро проговорила, что методика проведения выбрана правильно, урок прошел в нормальном темпе,  все части урока были соблюдены, а объяснение соответствует историческим источникам, которыми пользуются учителя истории.
    Басков молчал, он, как догадался Женя, ничего не понял из всего этого разбора.
    Опять прозвенел звонок, в класс входила другая группа учащихся и учителю нужно продолжать запланированный рабочий день…
     Закончились уроки, дежурные убрали кабинет, но невыраженная злость на директора не проходила. «Так, решил этого динозавра против меня использовать. Но ты его только подставил. Неужели непонятно, что на моем поле, со мной – ни тебе, ни ему – не тягаться. Ладно, посмотрим, как на это среагируешь» - так думал Кобрин, а руки сами доставали из дипломата листок бумаги.
      Быстро написал заявление на имя директора, с просьбой разобрать на коллективе это вопиющее нарушение учительской этики.
      Отдал заявление секретарше, - от души как-то отлегло.
       Вечером, упоминая этот случай, записал в своем дневнике:
« Боже мой, старый человек, (военрук, вообще был не старый, только-только минуло пятьдесят…) офицер, а поступил элементарно по-хамски. Так низко пали партийцы. Не объяснил, - зачем пришел, для чего? Тьфу, так противно, мерзко, что писать об этом не хочется»
  В ближайшее время никакого ответа не получил, да и забыл об этом быстро. Как оказалось напрасно…
   
      
         Самой главной задумкой Городовой было то, что с первого сентября Кобрина назначили классным руководителем группы с одногодичным сроком обучения, - слесари-жестянщики.
      Обычно один год учились те, кто уже закончил десятилетку, и к ним классный не назначался, - только мастер, а здесь – пятнадцатилетние…
       Женя сразу почувствовал неладное.  Когда ознакомился с личными делами -  все понял: вот как задумали натыкать его носом в чужое дерьмо.
      В группе двадцать восемь юношей, из них десять сирот, которые прибыли из близлежащего дома-интерната.
      Начал с сирот. Наугад взял тонкую папочку личного дела. На обыкновенном тетрадном листке сверху было написано – объяснительная. И – далее: « Я, Гусева Евдокия, в 6 часов утра вышла на крыльцо родильного отделения. На верхней ступени лежал сверток. В свертке оказался грудной ребенок, мальчик…».
     Далее шло перечисление вещей, в которые ребенок завернут их цвет, количество…
      На следующих страничках прослеживался путь сироты: роддом, потом еще сиротский дом для самых маленьких и последний интернат, откуда поступил к нам на полное гособеспечение.
           Женя, пораженный прочитанным, потому, что это был не роман или какая либо повесть – это была самая жесткая реальность, с которой педагог не встречался, схватился за голову: « Боже мой, я ведь счастливый человек, - у меня было все, чего не было у этого подростка. Как мне с ними себя вести, ведь у остальных примерно такая же картина…»
     … Через месяц в училище приехала Антонина Михайловна, - воспитатель с этого интерната. С ней Евгений сразу встретился, и состоялась памятная беседа.
       Воспитательница имела тридцатилетний стаж работы с сиротами, была очень доброжелательна, - на Евгения смотрела, как на сына и была рада, что незнакомый учитель интересуется всерьез её воспитанниками.
       Самое главное, что сразу вызвало доверие Кобрина, - ничего не приукрашивала и говорила правду.
       Первое, что историк спросил сразу:
                - Антонина Михайловна, почему сироты
ненавидят своих матерей?
                - Евгений, -  сразу стала называть по имени, как близкого человека, - так, ведь, по сути, их мамы совершили самый страшный проступок – предательство. Мы осуждаем детей, бросивших престарелую мать, а дети не осуждают, а судят своих матерей с колокольни подросткового максимализма, - неожиданно спросила, - а ты откуда узнал, что они своих матерей ненавидят?
                - На первом же классном часе попросил их написать об их отношении к матери. Просто спонтанно получилось. Я не ожидал такого результата. Глупо, конечно, поступил…
                - Нет, почему же, - они этого не скрывают – это их главный козырь в схватке с обществом.
                - Какой такой схватке?
                - Простой, -  посуди сам, если их предала самый близкий и родной человек, то кому они будут верить?
                - А какие меры воздействия вы применяете к своим воспитанникам?
                - Никаких мер особых. Только ласка, только доброта, только уговоры и посулы. А иных нам не положено.
                - А они не обманывают вас?
                - Обманывают постоянно, своевольничают, не хотят заниматься, не хотят себя обслуживать, да ведь и многие домашние дети этим грешат.
                - Почему? Я смотрю на них, проверяю комнаты в общежитии: беспорядок, грязь…
                - Евгений, пойми – они на полном государственном обеспечении, на всем готовом. Наши дети очень хорошо знают, что им положено.  Не беспокойся, - свое они потребуют. Дома, дети видят, как непросто родителям обеспечить семью, а наши считают, что это виртуальный старик Хоттабыч все дает и, что самое плохое – думают -  так будет всегда.
                - А от них может быть хоть какая-то отдача благодарность?
                - Нет, вы этого не ждите. А кого, конкретно им благодарить, - разве только Хоттабыча. Сироты считают – им все должны, они несчастные, обездоленные…
                - Но, ведь они на самом деле – несчастные…
                - Кто же спорит, но чувства ответственности у наших, увы, нет. Нет, они благодарны, по своему, нянечкам воспитателям, но у них свой мир. Мы не можем заменить маму, - вот в чем дело. Мы работаем в интернате, а родители вместе с детьми – живут, - улавливаете разницу?
                - Я смотрю, среди них нет особых грубиянов, хулиганов, они никогда не спорят с учителями. Почему?
                - Ну, Маряшин, к примеру, может и выпить и даже побуянить. Калмыков – тихий, но на самом деле жесткий лидер. Они давным-давно поняли, -  нахрапистым требованием у нас мало чего добьешься. А потом с ними никогда не поступали жестоко. Лучше подольститься, притвориться… Жестоки те, кто прибыл в интернат из пьяных, буйных семей и не в маленьком возрасте. Многие повидали такое, чего нам за всю жизнь не увидать.
                - Антонина Михайловна, почему же так? Все окружающие желают добра, а на самом деле получается…
                - Женя, это тот случай, про который говорят –
«дорога в ад устлана благими намерениями».
                - Так, чего же я еще не спросил?
                - Ты не спросил главного. Для чего ты затеял эту беседу? – умная женщина улыбнулась, - как тебе поступать с ними, как найти общий язык?
                - Да, точно, - смутился историк.
                Единственное, что ты должен и обязан делать – ты должен их защищать. Как угодно, но защити, -  в данный момент у них нет никакой защиты – ты главный защитник. А в остальном поступай, как с обычными учениками.
                - Так, кое- что прояснятся, - спасибо вам – Антонина Михайловна.
                - Погоди говорить спасибо, тебе с ними год работать. Но, имей ввиду, что кое-кто может попасться на мелком воровстве.
                - А разве воруют?
                - Есть такой грех, могут и на более серьезное
преступление пойти: они же растут, - сильными становятся…
                - А тогда, есть ли смысл учить какому-то ремеслу?
                - Смысл, конечно, есть. Они должны получить возможность, как-то в жизни опереться. У них единственная опора – это профессия. Хотя…
        Чего – «хотя» - Антонина Михайловна не договорила, её позвала пришедшая училищная медсестра, которой она привезла недостающие медицинские книжки детей.
      
             Когда Евгений познакомился с остальными юношами…
        Стоп, – здесь нужно объясниться с читателями.  Евгений не особый любитель заимствований из чужого языка, но и не ярый противник. Понимал, - во всем нужна мера.
        Почему остановились на слове  - юноши? Ну, никак нельзя этих ребят назвать юношами; тогда – подростки, - тоже не подходит.
        И тут Женю озарило – тинейджер! Именно так определяется подросток-юноша от 13 до 19 лет – это дословно с английского. А в американском лексиконе тинейджер определяется, как бунтующий подросток.
        Найдено словцо, - нет, никогда он не называл своих подопечных так. Про себя помнил, что они – бунтующие и, тем не менее – подростки.
        У нас есть просторечное слово, можно сказать, - аналог – пацан  (пацан – сказал, пацан - сделал ) но, все равно: тинейджер – точнее.
        Против кого бунтовали эти ребята? Да, если  сказали, что они – бунтующие, -  не поняли бы. Они просто не вписывались в современную школу. По разным причинам, но в основном по – неблагополучию в семьях.
        Отсюда конфликты с учителями, сверстниками, отставание в учебе…
        Что интересно, когда их собрали вместе: оказалось, что они, по каким-то неуловимым показателям – одинаковы: сразу исчезли многие проблемы, которые были в школе.
         А в остальном Евгений надеялся на молодого, двадцатипятилетнего Олега Малышева, которого уговорили перейти из заводской бригады жестянщиков,  мастером производственного обучения.
         Олег не простой рабочий от «станка», -  имел экономическое образование, но предпочел рабочую специальность.
         Кобрин размышлял: « Олег – классный специалист, - и увлеченный. К нему ребята потянутся. Как только они поймут, что у них кое-что получается по слесарному и жестяному делу, то можно сказать – не даром хлеб едим. Главная проблема, чтобы преступление, какое не случилось и посещаемость, посещаемость…»
       Конечно, Женя знал, что без эксцессов этот год не пройдет и понимал: за каждый промах его будут винить. Без вины виноватый…
              Гром грянул в начале второго учебного полугодия, вернее, - в последний день зимних каникул.
       По традиции, именно в этот день назначался педсовет, на котором подводились итоги полугодия и ставились задачи на новое.
       Женя вообще не воспринимал такие педсоветы. Итоги, то есть оценки за первое полугодие выставили в конце декабря. А ставить какие-то новые задачи перед коллективом? Помилуйте, есть учебные планы, программы, - там все расписано и по всем предметам.
      Только мало смыслящие в учебном процессе люди могли говорить о чем-то на таких «педсоветах».  Ничего позитивного, кроме ненужных «отчетах» и милостивой, или не милостивой реакции директора.
      Поэтому Кобрин ожидал очередную тягомотную канитель и даже принес интересную книгу.
      Книга называлась «Апокалипсис нашего времени» и автор, - В.В. Розанов, про которого только слышал, так как автор был под запретом и его произведения впервые после 1917 года были напечатаны.
    Но, не суждено было спокойно почитать, чтобы не слушать эту пустую говорильню.
     Все начиналось, как обычно: кабинет военного дела был заполнен до отказа. За ученическими столами сидели по трое. Мест всем не хватило, принесли стулья из других кабинетов и учительской.
     Начались отчеты заместителей. Отчитался Шевцов. Слово предоставили Городовой. Евгения настолько захватила книга, что он почти отключился от действительности, – неожиданно прозвучала его фамилия, и он уловил конец фразы: « …Кобрин не оказывает помощь своему мастеру Малышеву».
     Евгений взорвался сразу, его возмутил не смысл сказанного, тон,  каким был сделан столь категоричный вывод. В голове мелькнуло: «Вот, зараза, даже не потрудилась охарактеризовать группу. Не поинтересовалась у него, как идут дела, как решаются проблемы…», а вслух ляпнул не совсем впопад, перебивая докладчицу:
                - Я оказываю помощь мастеру Малышеву регулярно, - ваше заявление голословно!   
         Городова не ожидала такой резкой реакции, - ей на педсоветах никогда не возражали: знали, что злопамятна.  Она, сразу закончив выступление, села на свое место, - этот выпад у ней был подготовлен на самый конец. Довершить дело должны другие, - согласно её плану.
       Женю выручил Олег, иначе его запальчивое заявление не имело бы никакого смысла.
       Этот молодой парень оказался неробкого десятка, выйдя  в проход, заявил:
                - Я хочу задать три вопроса, первый, - какую помощь оказали мне вы, - Валентина Михайловна? Второй, - что сделал Шевцов для снабжения моего кабинета инструментами и материалами? Третий, - когда я могу увидеться с Кобриным, если я постоянно мотаюсь по заводу в поисках необходимого материала и инструмента.
       Неожиданно слово берет Кобрин и заявляет:
                - Не все в нашей группе плохо: сложился здоровый костяк коллектива, есть лидер, есть такие, кого мы сумели вытащить из дерьма, есть мастер, которого ребята уважают, - а это не мало, учитывая состав группы, - добавил для напоминания, -  с ними школы не справились, а мы работаем.
А уж если случится, что все двадцать восемь благополучно окончат училище, - и добавил для хохмы, - то Олегу надо давать звание героя соцтруда, а мне присваивать звание член-корреспондента Академии педнаук, - все засмеялись.
       Тут Олег подошел к Шевцову и что-то ему сказал. Геннадий Александрович вскочил, как ошпаренный со словами: « Я терпеть это уже не могу» - быстро вышел из кабинета. Педсовет все больше превращался в цирк.
       Тут же завязалась некрасивая перепалка Городовой с историком, можно было разобрать отдельные выкрики.
                - Не нужно проводить с Олегом командно-базарной педагогики, - выпаливал Женя, - его слова в ваш адрес, просто критика.
                - Это не критика, а критиканство, а ты выступаешь, как паяц, - её уже несло, и сбивалась с мысли, - ты один такой уникальный!
                - Да, двойников у меня тут нет. И если мы будем искать козлов отпущения, то дело действительно будет страдать, - и сел на место.
       Педсовет пошел обычным рутинным порядком. Выступил старший мастер, завуч, - Нина Ивановна, физрук… и тут,  неожиданно, и вне всякой логики, слово берет Басков.
       Никто особо и внимания не обратил, когда заговорил о какой-то политико-воспитательной работе. Звучит, который раз фамилия историка и он начинает «докладать», как он посетил урок обществоведения у Кобрина, как он его плохо провел, «гнул не такую линию и не упомянул последние работы Ленина».
       Евгений еле-еле сдерживал себя, только в лице сильно переменился и стал по-настоящему страшен. Но, дождался, когда военрук кончит читать по бумажке, - задал вопрос, стараясь не выходить их рамок приличия.
                - Скажите, пожалуйста, как вы попали ко мне на урок?
      Вопрос был, конечно, с подвохом и той тонкостью, которую никак не мог усвоить отставной военный: к учителю на урок могут приходить только те, кто имеет право –  директор, завуч, а остальные просят разрешение, если только это не открытое, заранее спланированное занятие.
                - Я пришел к Виктору Федоровичу и сказал, что я хочу посетить урок у Кобрина, -  сдал директора военрук, - он мне сказал, ссылаясь на какую-то бумагу, что общественные организации могут проверять работу учителей.
       Кобрин продолжал спрашивать, получалось, как будто он вел допрос, что со стороны выглядело довольно забавно.
                - Так, какую же общественную организацию вы представляли? И почему вы об этом не сказали?
                - Как, какую, -  удивился отставной майор и с гордостью, - коммунистическую партию!
                - Да, -  саркастически заметил историк, - прямо всю КПСС? –  у вас большие полномочия, только это не общественная организация, а политическая партия, в которой я не состою с августа прошлого года. Проверяйте своих партийцев, - добавил многозначительно, - я выясню, что за подпольные решения вы принимаете.  Потом, я же сразу дал вам понять, что вы – нежелательный элемент на занятиях.
                - Я этого не заметил, какие сигналы вы мне подавали, - начал признавать свою ошибку военрук.
      Тогда историк, обращаясь к завучу, спросил:
                - Нина Ивановна, разъясните, как было дело?
      Завуч честно и без утайки рассказала:
                - Басков, неожиданно подошел ко мне, когда я шла на урок к Кобрину, и увязался за мной.
      Женя внутренне даже возликовал: вот точное слово – увязался. Всем стало понятно, чьих рук это дело.
      Историк продолжал спрашивать, и создавалось впечатление, что это он вел педсовет.
      Директор сидел на месте председателя, как парализованный, только становился все бледнее, и натягивалась кожа на скулах, выделяя кости лица.
                - Нина Ивановна, объясните педсовету, каков был ход урока и соответствовал ли он требованиям, - в чем меня, довольно странно обвиняет дилетант Басков.
      Отставной майор непонимающе таращил свиные глазки, не осмысливая сути происходящего и терминологию. По его прежнему опыту, сейчас в роли обвиняемого должен быть историк, а оказывался он.
      Завуч спокойно и твердо заявила:
                - Урок был разобран тогда же, в присутствии Юрия Михайловича. Занятие прошло на должном методическом уровне и соответствовало современным требованиям.
       Вот тут историк получил свободу действия и дал волю эмоциям, не щадя отставного майора и не соблюдая субординации.
                - У тебя хватило наглости прийти ко мне на урок без разрешения! Кто ты такой? – гремел Кобрин, - я закончил историческое отделение университета и работаю преподавателем пятнадцать лет. Ты пришел в училище без году неделя, ничем себя не проявил и решил, что можешь контролировать всех! – добавил, обращаясь к председательствующему, - у меня еще будут вопросы к директору по этому поводу.
       Во время этой горячей тирады, его мастер – Олег, даже выкрикнул: «Правильно!»: педсовет грозил превратиться в революционный митинг.
      Коллектив все это время просидел простым зрителем, но чувствовалось, что симпатии на стороне рядовых игроков, а не администрации…
      На этом бы директору нужно было закрывать заседание, так слишком сильные эмоции Кобрина могли способствовать тому, что у многих могло прорваться накипевшее.
      Умный руководитель это давно бы понял, но только не Терентьев. У него же «повестка дня не исчерпана…»
      Отчеты продолжались: отчитался мастер группы сварщиков, - Сергей Владимирович, руководитель подросткового клуба – Антонина…
       Историк сидел спокойный и опустошенный, размышляя:  «Ну, и зачем Терентьеву эти скандалы? – именно, базарная склока, в которую превращается все, к чему прикладывает свою руку Городова. То ли заранее все так бездарно спланировано? (он был недалек от истины).
  А директор сидел как базарный зевака и разыгрывал из себя роль непонимающего идиота. Интересно, понимает ли, что такой педсовет и ему не делает чести? Вряд ли… Кстати, этот хмырь – Юрий Михайлович, мое заявление на имя директора, назвал кляузой! Интересно, как он об этом узнал? Завтра с директором будет крупный разговор».
      В заключении, Виктор Федорович еще минут пятнадцать бубнил какую-то тягомотину, - никто не слушал…
      У себя в дневнике Кобрин записал вечером: «Наши педсоветы превращаются в театр одного актера, самое печальное, что этим актером является – ваш покорный слуга.
    Борьба за свободу начинается с битвы за собственное достоинство. Видит Бог, ничего такого Женя не хотел, да и не для борьбы он был рожден.
    Просто хотел свободно думать, свободно рассуждать… Какое там! Пришлось встать на защиту собственного достоинства, - достоинства учителя, – в первую очередь.
    Сейчас, когда Евгений отдал мне свои дневники и сказал:  «Знаешь, бери эти мои записи. Я уже и так много тебе рассказал. С момента, когда меня выбрали депутатом горсовета, я начал вести дневник или как хочешь их назови: конечно – дневник, так как даты поставлены, иногда даже время. Я думаю, что они мне больше не понадобятся. Кому я их оставлю? Да и кому это интересно? Эти записи моим детям ни к чему, - у них своя жизнь. Я считаю: свой опыт нельзя передать. Потому, как никогда не повторятся те ситуации, в которых я оказывался. Потом, многие были в «моем времени», но ведь каждый поступал, как считал нужным. Вот почему никто не может судить людей и оставлять после себя злобу и ненависть, пусть даже и в книгах. Я честно пытался понять свое время: конечно -  ошибался, конечно -  сомневался, но никогда не мстил и не таил зла. Хотя зла мне делали много: почитай записи за декабрь 90-го года и начало 91-го, и поймешь, как сильна была система».
     Я спросил Евгения: « А что ты понимаешь под системой?»
« Под системой я понимаю систему взглядов, на основе которой строился порядок управления, то есть – власть. Она по форме была народной, а по истине – волчьей, особенно к тем, кто осмеливался ей возразить».