Конец века. Борьба за свободу. книга 2. Часть 6

                Педагогическое воздействие. (часть шестая)

                Падучая звезда,  тем паче - астероид
                На резкость без труда твой праздный взгляд
                настроит.
                Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.

                Иосиф Бродский.  Пятая годовщина.


           В кабинете директора шло заседание комиссии по профилактике правонарушений.
            В торце стола стоял лопоухий подросток – Коля Каравайкин.  Директор, суровым, но спокойно-скорбным голосом вел допрос:
                - Ну, скажи Каравайкин, как ты оказался в милиции?
              Коля, угловатый и тоненький ученик второго курса ПТУ парнем еще и не смотрелся: такой полуюноша, полумальчик.
               Хуже всего для него было то обстоятельство, что за его спиной, на стуле, вдоль задней стены кабинета, - сидела его мама. От этого в душе закипало какое-то неосознанное чувство несправедливости. Ему было жалко мать и возмущало то, что сейчас эти незнакомые люди начнут её упрекать.
                Утром, провожая сына в училище, Анна говорила просящим тоном:
                - Коль, ты там, на комиссии не дерзи, ведь сам виноват.
                - В чем я виноват? Я что, один в парке был? – уверенно отвечал подросток.
                Мама понимала, что вместе с Колей находились ребята из его училища,  -  их не задержали, но все же пыталась вызвать чувство вины у сына.
                - Так выпимши же были?
                - Ну и что? Мы только пиво пили. Это к нам пристали ребята, - они тоже поддатые были.
                - Остальные-то оказались в стороне, а ты в бороне, - мать вспомнила поговорку своей бабушки.
                Николай, уже в который раз прокрутил в голове эту злополучную свалку в парке, которую назвали – дракой.
                Он вообще, даже и не дрался. Хоровод махающих кулаками парней закрутился вокруг него. Он упал от удара в затылок и от того, что нога предательски зацепилась за корень дерева, выступающий из земли.
                Коля даже сначала не понял, что его прижимает к земле милиционер, а ребята дали деру. Спросил мать:
                - А ты на комиссию придешь?
                - Да, приду, ваша мастер просила, - я не хочу её подводить. Отпрошусь у начальника участка на два часа, я сегодня во вторую смену, - и добавила, - суп-то холодный не ешь, - разогрей на кухне.
                Коля, недовольным тоном:
                - Мам, я же на повара учусь, - как нибудь соображу.
                Анна про суп напомнила оттого, что сын очень не любил бывать на общей общежитской кухне.
                Горько думала: «Непонятно когда моя очередь на квартиру придет». Потом её мысли побежали дальше: о том, что она-то выросла в своем родительском доме, - с садом, огородом, с играми на деревенской улице… А её Коля ничего не видел, кроме общежитского коридора, в котором толпа ребятишек могла только бегать. Потом у неё вырвалось:
                -  Я тебя сколько раз предупреждала: веди себя смирно! Вот присудят мне штраф за тебя, да пришлют на завод, а я в цехе первая на очереди, на квартиру, и дом заводской вот-вот сдадут. А эта бумага… ты соображаешь?
                - А причем тут ты?
                - Э сынок, никогда не знаешь, откуда беды ждать. Эта бумага может роль сыграть… перенесут вот очередь на несколько номеров…
                Анна осеклась, эта высказанная мысль показалось ей страшной…
                А сейчас, отпросившись у начальника участка, где она работала станочницей, Анна Николаевна сидела на жестком стуле в кабинете директора училища и видела перед собой стоящего у стола сына.
                Кабинет был наполнен наполовину, но родительница знала только мастера группы, в которой учился сын – Валентину Ивановну.
                Мастер только что закончила говорить, то есть, по установившейся традиции, - характеризовала своего подопечного. Выходило, что «данный учащийся нарушений дисциплины не имеет», кроме этого случая, « на уроках достаточно прилежен, успевает по всем предметам, с товарищами поддерживает дружеские отношения».
                Далее педагог обратила внимание, что « привод в милицию – первый» и ранее Каравайкин « в употреблении спиртных напитков не замечен».
                Пока Валентина Ивановна говорила, Кобрин смотрел на присутствующих и недоумевал: «Почему нет никого из  учителей?»
                За столом, примыкающим к директорскому, сидели заместители, капитан от детской комнаты милиции, а на стульях, расставленных вдоль стены – мастера производственного обучения. Потом его озарило: « А, вот в чем дело… Эта комиссия полная прерогатива Городовой, она здесь – хозяйка и она определяет кто должен участвовать и решать судьбы подростков, а учителя у ней не в доверии…»
                Женя мало значения придавал всяким комиссиям, в том числе и такой наиважнейшей, по мнению Городовой,  как эта. Кобрин, совершенно справедливо полагал, что все важное должен решать педагогический совет.
                И на самом деле, все подобные бюрократические структуры служат для оправдания самого бюрократизма, как явления и самого чиновника, который этим самым демонстрирует видимость бурной деятельности и «неутомимой» работы.
                Кобрина вынуждены были пригласить, так как он был избран депутатом от этого округа и являлся председателем нового органа – Совета училища.
                Выслушав доклад мастера, Виктор Федорович, задал вопрос, который прозвучал вначале повествования и продолжил:
                - Ну, расскажи Каравайкин, всю правду: употреблял спиртное на октябрьские праздники?
                Коля, монотонным и безразличным голосом привычно забубнил:
                - Пил, пять бутылок пива…
                Директор попытался на своем бесстрастном судейском лице выразить удивление:
                - Столько и лошадь не выпьет?..
                Ученик чуть не божиться, что пил только пиво и продолжает рассказ:
                - Шел, никого не трогал, ( фраза, конечно классическая) ни с того, ни с сего ко мне пристали несколько парней. Завязалась драка. Меня ударили, я упал… Подняла меня уже милиция…
                Виктор Федорович, интересуется:
                - А где же остальные, их, почему не забрали?
                - Остальные – разбежались.
                Рассказ закончен.  Коля переводит дух, уши у него торчат перпендикулярно голове.
                Кобрин мысленно представляет себя на место директора и думает: « Все с мальчиком понятно: интересно, что дальше будет, - неужели Терентьев «моралю» читать начнет?
                К своему удивлению – не ошибся. Виктор Федорович стал изрекать прописные истины, да не просто изрекать, а вести «задушевную беседу», которая была похожа на упрек в отступничестве.
                В шаблонном монологе упоминалось о «хороших юношах, которые спасают утопающих», тушат пожары, выводят старушек и детей из горящих домов… Кобрин поймал себя на неожиданно возникшей ассоциации, что директор не воспитывает, а какую-то машину разбирает, протирает детали, смазывает и при этом упрекает это железо в каких-то непонятных грехах…
                Коля стоял с отрешенно-задумчивым видом и создавал впечатление, что эти казенные фразы доходят до его сознания.  И – неожиданно даже для самого себя сделал, как сейчас говорят -  «оговорку по Фрейду», то есть, вместо того, чтобы изобразить покаяние и соответствующим образом высказаться, он воспользовался небольшой остановкой в монологе и произнес то, о чем на самом деле думал:
                - Простите, я больше не буду, - дайте доучиться!
                В голосе молодого человека было такое, что Кобрин на минуту окаменел: « С чего он взял, что его хотят исключить? Да, и вопрос об исключении не эта комиссия решает. Вот как запугали подростка, - он сейчас нам в ноги кинется…»
                Евгений хорошо знал этого парня, - вел уроки истории в этой группе второй год.
                Дело в том, что Коля был единственный мужчина в женской группе будущих поваров. Никакой дерзости и озлобленности у него не было. В девчоночьей группе он смотрелся органически и, кажется, сам был доволен, что учиться не с парнями, которые по природе жестче и грубее.
                Ни сама фраза, ни тон учащегося никак не повлияли на присутствующих, - все сидели с бесстрастными судейскими лицами и делали вид, что Коля представляет печальное исключение  среди моря трезвенников.
                Потом Евгению стало не по себе, - какой-то надрыв слышался в голосе подростка, какая-то нота протеста зазвучала: «Зачем он прощения просит? Это нам, взрослым, надо просить прощения у молодежи. У нас, даже такая печальная присказка ходит, что пьют все, кроме фонарных столбов, да и то, потому, что у них чашечки перевернуты».
                Но раскаянье, которое непременно ожидалось и понималось как несомненная сознательность молодого человека, придало импульс уверенности членам строгой комиссии, что они недаром просиживают  стулья в директорском кабинете.
                Далее шел отработанный вариант: показать милость   и строгость. Валентина Михайловна встала, -  деловито и шепеляво объявила:
                - Тебя, Каравайкин никто исключать не собирается, - подумала секунду и добавила, -  по крайней мере, на этот раз. А еще повториться такое, - взглянула на родительницу, - то уж не обессудь.
                Две буквы «С»  в последней фразе слышались как змеиный шип.
                « Ну, зачем она угрожает, мальчик и так напуган. И ведь знает, что если и повториться подобное, то все равно – не исключат, хотя бы потому, что этим сразу понизит показатели учебного заведения и на всех совещаниях в области тебя будут «склонять» в первую очередь» - так рассуждал Евгений.
                Городова продолжала, уже как решенное:
                - Обязательно обследоваться у врача-нарколога, может, ты уже болен алкоголизмом и тебе необходимо лечение!
                «О чем она говорит? – смятенно думал Кобрин, - это она родительницу позорит, и где этот врач-нарколог? И где его лечить, -  в наших ЛТП? Так туда  взрослых пьяниц-забулдыг и тунеядцев отправляют. Что-то я не слышал о подобных заведениях для совершеннолетних».
                Кобрин понимал, что, в принципе, - ничего страшного не происходит. Просто каждый из присутствующих ведет  «свою игру».
                « Ну, хорошо, - строгость проявлена, а какая же будет милость?» – рассуждал историк.
                Но, до милости еще дело не дошло.
                Завуч поворачивается к родительнице, -  Анна интуитивно напряглась, - почувствовала, что сейчас будут про неё. Звучит обвинительный приговор:
                - А родителям придется заплатить штраф!
                Нюра начинает плакать, - шмыгает носом, слезы бегут по щекам. Плачет для порядку, - знает -  разжалобить комиссию невозможно.  И, сквозь шмыганье и слезы, - произносит:
                - Вы уж – пожалуйста, штраф на работу не присылайте, а сама заплачу.
                Такое согласие получает и продолжает плакать уже от облегчения, - понимает, что система своих решений не меняет, и, что гроза пролетела мимо: не исключили и на работу не сообщат.
                Это и есть – милость. Все же у нас могут проявлять человечность…
   
       В дурном расположении духа Кобрин пришел домой. Хотя, какой дом, - общежитие, есть общежитие. Хорошо, что у него две комнаты. Три года назад они получили две комнаты в пристрое.
        Терентьев не обманул и как только прежние жильцы переехали, ему разрешили занять эту квартиру. Правда, ему пришлось  на два летних месяца съездить с группой учащихся в Краснодарский край, где они занимались сбором яблок.
        А до этого…  Тяжелые воспоминания полезли в голову. Женя, расстроенный увиденным и услышанным,  не имел сил остановить этот поток, хотя понимал их разрушительную силу.
        По приезду в Тешинск им выделили маленькую комнатушку, - тринадцать квадратов.  Когда родился Степан, разрешили перенести вещи этажом ниже в другую комнату. Они радовались, как дети и удивлялись большой площади жилища, - двадцать квадратных метров.
        Когда перешел на работу в 85 училище и проработал год, его неожиданно вызвали к директору  ПТУ, -  где раньше работал, и все друзья остались прежние, от которых узнавал все новости.  Его товарищ, Валерий Павлович, рассказывал:
                - Ты же знаешь, что Семен ( так промеж собой называли директора – Семена Митрофановича) уволился в ту же осень, что и ты.
                - Да, помню, - подтверждал Евгений, - только непонятно – из-за чего? Ведь еще не пенсионер и выглядел, можно сказать – лощено.
                - Так его и к нам перевели с завода тоже как-то непонятно, мужики заводские рассказывали, что он, будучи заместителем директора по быту закупил и привез партию деревянных лопат для чистки снега.
                - Ну, и что?- не понял Евгений.
                - А в это время на завод назначили нового молодого руководителя и у него, что ни слово, то – «научно-технический прогресс».  Он и посчитал, что деревянные лопаты несовместимы с технической революцией. Вот и сплавили Семена Митрофановича к нам. У нас как раз директор на пенсию выходил, хотя мужчина был еще крепкий и толковый организатор. Да, ты его знаешь – Дормидонтов, он вечерними курсами заведует.
        На самом деле, шутку с этим прогрессом сыграла система набора кадров для нового строящего завода в Тешинске.
         Будущий заместитель директора по быту прибыл с уральского завода по партийному «призыву».
         Делалось просто: в партком завода присылалась разнарядка, - откомандировать инженера-коммуниста на новую стройку. Естественно, партийный заводской секретарь своей властью не мог решить эту проблему, - подключался директор, замы, начальники цехов…
         « Кого пошлем?» – задавался вопрос. Толкового, грамотного инженера не могли отдать, никак не могли, но разнарядку выполнить необходимо, - и в результате – деревянные лопаты…
                - С заводом понятно, а сейчас-то почему Семен оказался крайним?  - интересовался Евгений у друга.
                - Тут тоже какая-то интрига, но не совсем понятная, только слухи ходят.
                - У нас, что ни назначение, то – интрига…
                - Тут – другое… Как сказать, в общем, наш новый начальник  работал в заводском парткоме, но, вероятно, не сработался с заводским секретарем парткома, а туда попал из комсомола, - первым секретарем горкома комсомола работал. Мы его, между собой – комсомольцем зовем, -  такой нагловатенький…
                - Так, Семен-то, сразу в, сентябре уволился, а этот, как ты говоришь – комсомолец, в конце года появился в училище, - вспомнил Женя.
                - Точно так. Его сразу к нам и назначили, но он не подчинился и еще три месяца в партком на работу ходил, пока  директор завода приказал его через проходную не пускать.
                - Не, Павлович, - так не бывает, - усомнился Женя.
                - Не знаю, но так было.            
                - Скорее всего, - продолжал рассуждать Евгений, - эта какая-то партийная кухня. Вероятно,  были у него покровители, и поэтому долго не утверждал обком, - так вот – бывает.   
            Далее Кобрин объяснил своему беспартийному другу, что это назначение в училище означало для их начальника конец партийной карьеры. То, что называли – «выпасть из обоймы», то есть -  номенклатуры,  из списков людей, которые могли быть назначены на более высокий партийный пост.
                - Ваш «комсомолец»  достиг потолка карьерного роста, так и просидит до пенсии у вас, – предрек Кобрин.
            Этот новый директор  и вызвал Женю.
            Вошел в знакомый кабинет, увидел молодого человека, примерно своего возраста, может чуть постарше. С ним не поздоровались, не предложили сесть и сходу нахрапистый тон, и на «ты»:
                - Ты, вот уже второй год у Терентьева работаешь, а живешь у нас в общежитии.
             Евгений спокойно объяснил:
                - Мне там обещали квартирку в пристрое, как только освободиться, сразу перееду, - не задержусь.
              И тут начальник выдал такое, что сразу Кобрин и не уяснил. Это, вероятно, и спасло Евгения от ответной грубости и резкости. Он, впоследствии, вспоминая, даже гордился той выдержкой, какую проявил в данном случае.
                - Ты знаешь, мне приходилось так действовать: попрошу ребят, они и выкинут твои вещи из общежития.
              У Жени в голове мелькало: « Это о ком говорит, какие вещи, - мои что ли?» Только,  когда уяснил, все же сумел сдержаться и достаточно спокойно ответил:
                - А детей моих, двоих маленьких, - тоже прикажешь выкинуть?
              «Комсомолец» заметно смешался и сразу пошел на попятную:
                - Я звонил Терентьеву, говорил, что бы он позаботился о жилье для своего работника.            

  Евгений уже взял себя в руки, -  твердо и жестко ответил:
                - Я не у Терентьева работаю, а у родного советского государства.  Оба училища подчиняются одному областному управлению, и ушел я отсюда переводом, с сохранением очереди на квартиру, -  развернулся и вышел.
          …А сейчас расстроенный он сидел за столом в комнате, где уже спала Настя, а за перегородкой спали дети: семилетняя Катя и трехлетний Степан.
          «Почему я промолчал, и слова не сказал на комиссии? - снова и снова задавал себе вопрос, и сам себе отвечал, - нет, мне надо самому разобраться, прежде всего, в самом себе».
          Кобрин понимал, что никакого отношение к педагогике и воспитанию, то действо, которое  наблюдал в кабинете, - не имеет. Ну, на самом деле: нельзя унижать маму  на глазах у подростка.
           Он вспомнил, как вздрогнули плечи, и опустилась голова у Коли, когда он услышал за своей спиной плач матери. И, потом, эта «воспитательная» речь Терентьева… Господи, как все это примитивно.
            И вновь задавал себе вопрос: « А как же нужно? Ведь все согласны с такой «методой»…  А потому, что другой не знаем…
И этот штраф?..  по-моему, штрафовать имеет право только милиция, - надо проверить».
            Потом молнией пронеслась мысль – нужно написать статью в газету. Описать весь ход заседания…
            Достал из дипломата бумагу и начал писать…
      
   
         Обычно, депутатство в городском совете никаких особых обязанностей не предполагало. Депутатами становились, по установившемуся порядку, руководители различных городских структур: директора школ, техникумов, руководители заводов, главные врачи больниц, поликлиник…
             Эту массу руководителей среднего звена «разбавляли» передовиками производства от различных предприятий, учителями, врачами, работниками торга и бытового обслуживания, и более мелких производств.
        Особую группу представляли директора крупнейших предприятий, - они обязательно входили в состав президиума совета.
         Депутатский мандат был обеспечен ректорам вузов, -  таких в Тешинске было двое.
        Так же было в те, последние выборы (кто бы предполагал, что – последние)  городского  совета.  Но сыграло свою роль, то обстоятельство – эти последние выборы были настоящие.  Голосовали не за одного кандидата блока партийных и беспартийных, а на альтернативной основе.
         Партийное руководство решило, что руководящая и направляющая роль коммунистов должна быть подтверждена проверкой, именно на таких выборах.
         И – закрутилась политическая карусель: начались встречи кандидатов с избирателями, печатали и распространяли агитационные материалы…
         Никаких особых перемен в составе Советов новая избирательная система не произвела, кроме одного…
          В сущности, эту перемену так никто и не заметил, как не заметили, что Советы стали называться «народными», а не «депутатов трудящихся».
           Еще более удивительным был тот факт, что на сто пятьдесят избранных депутатов, рабочий оказался только один – Семин Александр, который трудился слесарем-сборщиком на машзаводе.
         Забыли завет вождя, что рабочие-пролетарии – главная движущаяся сила революции и к обновленному социализму решили двигаться без передового класса?
        Получалось, что партия отказывается от собственной основы, а в советах заседают депутаты, которые никого не ведут и не направляют?
        Отнюдь, все депутаты -  коммунисты, и именно, в своих коллективах играют не последнюю роль. Но… если применять ленинскую терминологию, получалось, как предупреждал вождь: мелкобуржуазная волна захлестнула рабочий класс,                откуда-то пошло гулять по газетным и журнальным публикациям  новое понятие – средний класс. Это уж совсем отступление от марксизма.
           Оказывается большинство депутатов, как раз подходило под это определение: руководители, врачи, учителя преподаватели вузов, масса управленцев, инженеры, парторги освобожденные, председатели профкомов – это и есть средний класс.
           А Владимир Ленин определял этих людей – мелкая буржуазия или, по крайней мере – носители буржуазной идеологии. Хотя, по современной  терминологии – служащие.
           И напрасно звучали голоса партийных ортодоксов, которые призывали «выйти из окопов» и ринуться на врагов социалистического строя. Наоборот, все увереннее в состав языка возвращались термины периода Нэпа: прибыль, самоуправление, кооперация, самостоятельность предприятий, и – свободы, свободы… Страна все увереннее двигалась в прошлое…      
 

            Кобрин записал в своем дневнике за 1990 г: 14 мая (вечер). "Удостоверение сегодня не выдали (нужны фотографии), зато познакомился с лидером тешинского народного фронта Зотиным Николаем. Он избран депутатом по 42 округу. Зотин понравился, - мужик заводной. Во взглядах (по первому впечатлению) мы, видимо, сходимся. Будем бороться вместе. Нам до зарезу нужно организовать независимую депутатскую группу".
           Но, не случайно все же Евгений употребил такие выражения, как «по первому впечатлению» и «видимо». Было такое, что создавало определенное препятствие между этими людьми. Разговор начался как раз о создании группы депутатской.
           Николай Алексеевич с интересом смотрел на достаточно молодого человека. Он ему нравился, - напорист, решителен и, как кажется, способен не только говорить.
                - Вот ты говоришь о независимой группе депутатов, - Зотин выяснял, что ему возразит Кобрин, - от кого независимых?
                - Независимых, прежде всего, от командно-административной системы и её стереотипов мышления, - горячо и заученно объяснял Евгений.
                - То есть, мы будем утверждать свою правду, а остальные – свою? – опускал Кобрина на землю опытный  Николай Алексеевич и добавлял, - чем же мы будем отличаться от КПСС?
                - Хотя бы тем, что мы будем предлагать альтернативные точки зрения при решении вопросов! – настаивал собеседник.
          Зотин удивлялся некой наивностью своего нового знакомого, но вида не показывал. Хотя прекрасно знал, чем занимается городская власть. Какая может быть альтернатива, - убирать мусор в городе или не убирать… А собеседник продолжал убеждать:
                - По крайней мере, существование такой группы позволит избежать губительного всесогласия и так называемого «всеобщего одобрения».
           Николай Алексеевич понимал, что на самом деле идет борьба за власть, и он вынужден будет участвовать в этой  «демократии», как участвовал в работе политического клуба.
            Но, он уже не имел претензий к власти, кроме одной. Зотин был рад, что его кровный враг – Говоров – был низвергнут, то есть лишился должности секретаря горкома.
            Конечно, в этом Зотин никакой роли не играл, все произошло согласно китайское мудрости, которую, наряду со стихами Омара Хайяма любил читать : «Сиди спокойно на берегу  реки и мимо проплывет труп твоего врага».
            Понятно, что никакой реки и тем более тела не было, а был страшный взрыв в Тешинске, и так получилось, что организация работ по устранению последствий взвалил на себя председатель исполкома городского совета – Милов Петр Иванович.
              Уже с первых дней, когда прибыла правительственная комиссия, и опытный московский руководитель сразу оценил расторопность и толковость Милова.
              Партийный лидер  оказался на втором плане.
             И через полгода, городской партконференции было рекомендовано обкомом партии, избрать на должность первого секретаря горкома Петра Ивановича Милова. Что и произошло.
            Учитывая это обстоятельство и факт избрания в число депутатов. Зотин желал только одного: получить руководящее кресло. Поэтому он не хотел портить отношения с новым руководством.
             А Кобрин преследовал абсолютно абстрактную и наивную цель: сделать демократические перемены необратимыми.
             Но Зотин предлагал не торопиться:
                - Нужно вначале прозондировать обстановку, послушать,  что будут говорить на сессиях совета.
             Женю это не устраивало:
                - Нет, так политика не делается, даже такая маленькая: надо сразу брать быка за рога и навязывать именно свою точку зрения.
             Николай Алексеевич оборонялся:
                - Так эту группу еще надо создать, людей узнать!
              Собеседника это не смущало:
                - Несколько человек всегда можно найти, все, - даже великие дела, начинались среди небольшой группы единомышленников, - и добавил, сбавив тон, – даже с одного…
              В конце концов, сошлись на том, что Кобрин напишет проект или своеобразное обоснование для этой группы, - потом обсудят…
              В эти же майские дни Кобрин познакомился с Догадовым Николаем. Произошло это достаточно необычно.  Евгений стоял у открытой двери депутатской комнаты, неожиданно к нему направился высокий, худощавый человек его возраста, с темными волосами, на затылке забранными в пучок.
                - Ты тоже записался в группу по образованию и культуре? – протянул руку и назвался, - Догадов, - потом поправился, - Николай Серафимович.
              Женя пожал протянутую руку с длинными пальцами, и, в свою очередь, назвал себя: «Евгений Валерьевич». Кобрин был не чужд экстравагантности, поэтому не сильно удивился такому стремительному знакомству, только подумал: «Нет, я бы не стал забирать волосы в пучок».
             Как-то быстро нашли общий язык. Разговор сразу коснулся политики и прошедших выборов. Оказывается,  Николай применил необычный способ агитации, - он быстрой скороговоркой – излагал:
                - Я ходил в каждую квартиру.
                - Как это? – уточнял удивленный собеседник.
                - Просто, - выписал все фамилии и адреса со своего участка. Звонил в дверь, заходил в прихожую, представлялся и заводил беседу, во время которой объяснял свою программу.
                - Что, каждый день ходил?
                - Каждый вечер, -  днем люди на работе. Я  прикинул: если хотя бы с десятком избирателей встречусь, то участок свой, то есть пятьсот избирателей, за пятьдесят дней пройду, - уточнял Николай.
                - Титанический труд, -  заметил Евгений.
                - Да, конечно, но зато меня узнали все избиратели.
             Женя подумал: «Где же ты время столько нашел?»  и у него вертелся на языке вопрос: «А что у тебя -  «команды»  не было,  - приходилось самому агитировать?» - но, промолчал.
              На самом деле, времени у Николая было более чем достаточно. Догадов жил с мамой, которая все домашние дела делала сама и души не чаяла в сорокалетнем сыне.
              Новый знакомый казался рубахой-парнем: громко говорил, широко и обаятельно улыбался, но, когда Женя спросил: « Николай Серафимович, ты, где работаешь? – ответил кратко:
                - В центральной библиотеке.
               Женя уточнял:
                - Филолог по образованию? – перед этим Догадов ему сказал, что учился в Тёшинском пединституте, но не назвал факультета.
                - Нет, я окончил биолого-химический факультет.
                Потом, дотошный историк выяснил, что Николай преподавал физкультуру в семьдесят четвертом училище и у них много общих знакомых, а потом заведовал городским парком.
                Этот перечень профессий и занятий вызвал некое изумление, но Евгений вида не подал. В голове пронеслось:  «Странно, - по специальности не работал ни разу… А уж такой неожиданный переход с культурно- парковой работы на работу инженером по техническим средствам обучения в библиотеку...» - но задал только один вопрос:
                - А чего же с парка ушел?
                - Я заболел, у меня что-то с сердцем началось. Попросил, чтобы перевели, ведь и парк и библиотеки подчиняются отделу культуры горисполкома…
                Ни в какую приемлемую схему для определения характера или основных пристрастий эти сведения не укладывались. Но, Кобрин был единственным человеком, который не воспринимал Догадова, как неудачника.
               Евгению еще не раз придется удивляться запутанности жизни этого сорокалетнего мужчины, с  которым соединит его судьба на долгие годы.
                Много позже Женя догадался, что Николай не отделяет свои фантазии от реальности. Мало того, что не разделяет, он мечты воспринимает как реальность.
               Это непостижимо! – скажет читатель – и – ошибется. Это постижимо, так как эти люди обладают способностью превращать фантазии в реальность.
               Такие люди по-настоящему скрытны потому, что бояться насмешек над своими туманными идеями, которые хотят воплотить в жизнь.
                В первую встрече Догадов ничего не сказал о своей семье. А через три месяца вдруг предложил проводить его до загса, - ему там понадобилось взять какой-то документ.
                Только что закончилось заседание комиссии по просвещению и культуре. Евгений был взвинчен и зол, - напористо утверждал:
                - Ты понимаешь, Николай, существует приказ министра просвещения о недопустимости применения труда учащихся на колхозных работах! Это что – пустой звук, что тут обсуждать? -   Догадов полностью поддерживал друга и даже выступал на комиссии.
           Заседали в кабинете ректора пединститута – Рысова Василия Германовича, который по долгой, советской установившейся традиции возглавлял комиссию по просвещению и культуре.
           Василий Германович удивлялся, слушая этого депутата, - для чего это сотрясение воздуха?  Насколько он помнит  - всегда студенты и школьники помогали колхозам убирать картофель и никто не возмущался, а тут…   Кобрин резко и твердо говорил:
                - Работа студентов и учеников в колхозах – показатель неумения организовать социалистическое хозяйство. Привыкли пользоваться даровым трудом. Кто хочет работать – пусть едут добровольно. С такими,  колхозы пусть заключают договоры – лично. А то, мы не спрашиваем, и,  от имени школ заключаем договоры с колхозами!
           Уже по дороге Кобрин продолжал разглагольствовать:
                - Ты смотрел на Василия Германовича, а это ведь ректор пединститута! Мне кажется, его вообще не волнует,  учатся его студенты или картошку копают…
            На самом деле Рысову было понятно, что сложившийся порядок сломать невозможно. И он только удивлялся на этого неразумного историка, который посягнул на святая святых системы – колхозный строй.
            Женю злило и то обстоятельство, что его друг-соратник, хоть и согласен с ним, но тоже как-то инертен.
            А Николая мучила другая проблема и такая мелочь, как колхозная картошка,  его не интересовала. Он говорил Жене:
                - До загса пешком дойдем, тут недалеко.
             Кобрин спохватывался:
                - До загса, говоришь, - я так и не понял: зачем тебе в загс нужно?
                - Я с женой развожусь.
            Женя постарался не выказать удивления.
                - Что, давно не живете?
                - Фактически – несколько лет, я с мамой живу.
            Женя смотрел на Догадова и удивлялся: « Не похож на
          выпивающего, он даже не курит. На бабника – тоже». Решился спросить:
                - А в чем же причина вашего развода?
             И, к своему удивлению, получил ответ, который для Кобрина ничего не объяснял.
                - Да, там все – торгаши, и жена и теща.
             Женя терялся в догадках, но потом махнул рукой на непонятные обстоятельства жизни его приятеля.
             На самом деле все было далеко не так. Догадов относился к категории людей, которые мало кому доверяют и мало кого слушают. А слово – подчинится, - им вообще не ведомо.   
             Единственный авторитетный человек у него – мама, - Нина Николаевна. Она всю жизнь проработала на железнодорожной станции, - сортировала посылки в цехе перевозки почты.
              Ко времени знакомства с Догадовым, Нина Николаевна имела вид пожилой, худощавой и высокой женщины с командирским голосом и тоном уверенным и безапелляционным.
              Нина гордилась, что не меняла место работы. Как пришла в начале 1942 года на станцию, в отделение перевозки почты, так и завершила через сорок пять лет свой рабочий стаж.
               Она была уверена и сумела в этом убедить сына, что именно на этой работе она «сделала карьеру».  На самом деле, начала работать подсобницей, потом сортировала почту, а последние годы уже занимала должность заместителя начальника цеха.
               Когда Догадова избрали депутатом горсовета, ей шел шестьдесят седьмой год, и выглядела довольно моложаво. Нет, дорогой читатель никакой особой роли  Нина Николаевна в нашем повествовании не сыграет, но зато, именно в ней кроется разгадка судьбы её сына. Мы вообще мало придаем значение и мало думаем о судьбах родителей, а – напрасно. Возможно, многое бы прояснялось в собственной жизни…
              То обстоятельство, что все было «не так», как объяснял Николай своему приятелю, являлось мучительной и незаживающей язвой, которая мучила его всю жизнь, и о которой старался не только говорить, но и -  думать.
            К тому времени, когда они направлялись к зданию городского загса, все страсти улеглись, и осталось поставить последнюю точку.
            Догадов никогда не признавал своих поражений, ошибок и тому подобных вещей, поэтому он никогда и никому не рассказывал о перипетиях своей семейной жизни.
            Его брак оказался непрочным, хотя нажили двоих детей, но это не остановило разрушительных процессов. И в этом был виноват только Николай. Хотя, женился, как ему казалось по любви, - Таня нравилась ему, но она была не похожа на его маму.
            Так бывает довольно часто и многие молодые семьи с этим справляются, если бы не одно обстоятельство. Догадовы – мать и сын – представляли собой одно нераздельное целое.
             Обыкновенно, в таких случаях проблемы должны были разрешиться в подростковом возрасте, - юноша освобождался от опеки матери. Но здесь этого не произошло. Почему?
             Ни от какой родительской зависимости освобождаться было не нужно, - то, что делала мама, не было опекой или ненужным и надоедливым контролем: была полная гармония отношений между мамой и сыном.
             Потом выяснилось, что не все безоговорочно и безропотно, как требовал супруг, вторая его половина исполняет. Это было неприятно, очень неприятно, - он к этому не привык.
             Николая не интересовали переживания и внутренняя жизнь Татьяны. Он абсолютно равнодушно воспринимал заботу о себе и никогда не выражал чувства благодарности.
             К детям относился как к назойливой помехе и постоянно утверждал, что пока дети пачкают пеленки, - с ними должна быть мать, а вот когда они войдут в разум, функции воспитателя перейдут к отцу.
             Но, когда супруг дошел до того, чтобы тиранически ограничивать её свободу, вплоть до того, -  с кем она имеет право встречаться, то Татьяна дала понять, что это обидно, и она не верит в его благородство и честность натуры.
          Хотя это проходило без скандала, на спокойной ноте, но – было началом отчуждения. Особенно раздражали просьбы супруги, - хоть немного времени уделить своим детям:           своим временем он привык распоряжаться сам.
          Также неприятны были разговоры о покупке каких- либо вещей, о способах где-то подзаработать…
           Размолвки происходили все чаще. Все длительнее были его уходы на ночевку к маме. Догадов уходил от этих мелких и малозначащих для него проблем. Они мешали ему жить в его настоящем мире. В этом мире было трудно отличить реальность от фантазии. У таких типов мысли всегда далеко и высоко под облаками, и, по большой части в неведомых глубинах космоса…
         Семья распадалась, но Николай не винил себя ни в чем, как никогда не брал на себя никакой ответственности. Его мать заменила ему все, - она бесперебойно обеспечивало его существование, и только с матерью он чувствовал себя комфортно
          Никаких «интеллигентных» разговоров они не вели. Нина Николаевна, в основном, «перемывала косточки» своим подругам, знакомым, сослуживцам, соседям…
          С детства Коля знал в нелицеприятных подробностях жизнь материнского окружения. Всем давались характеристики достаточно подробные. Нет, это не походило на сплетню, все было достаточно объективно.
           Конечно, во всех этих рисуемых бытовых картинках, она выглядела самой умной, дальновидной, рассудительной.  Нина достаточно подробно объясняла сыну, какие несуразности делает её начальство и как нужно правильно наладить сортировку писем и посылок.
           Когда сын вырос и стал работать, он точно также объяснял маме, какое у него неумное и мало понимающее руководство.
            Вы заметили, читатель, что разговоры не касались материальных вопросов. У Догадовых не было культа вещей, жили очень скромно.
          Особой темой была тема рода Догадовых. Мать сумела убедить сына, что его отец никакой роли в появлении на свет сына не имел. Это более всего удивляло.
           Со своим мужем – фронтовым офицером , отцом Николая, они прожили менее года.  Причины расставания не известны. Нина Николаевна больше замуж не выходила, и фамилия её стала фамилией сына.
            Мать убедила, что он – чистый Догадов и именно её предки были известными каретниками в Тешинске и до семидесятых годов сохранялся их родовой дом, вид которого запечатлен на старых фотографиях.
             Именно с этого началось увлечение Николая краеведением и привело его в стены городского архива, который сыграл впоследствии немаловажную роль в его судьбе.
             Мама же привила сыну интерес к политике, она регулярно читала местную газету, была в курсе всех радиопередач, не чуждалась книг. Согласитесь, что для простой работницы это достаточно необычно, - к тому же она была атеисткой.
             Все это возвышенное, духовное и… абстрактное. Вот в этом, достаточно иллюзорном мире обретались Догадовы.
            При этом Нина Николаевна знала все слухи и сплетни городка и всему давала свою категорическую оценку.
             Сын был полностью согласен с мамой, но только с возрастом ему становилось все скучнее и скучнее с родительницей…
              В момент окончательного распада семьи, сорокалетний - он и увлекся краеведением и стал составлять свое родовое древо. Может быть для того, чтобы заглушить тяжелые мысли об обстоятельствах его развода.
              Догадов никогда не предполагал, даже об этом никогда и не думал, что с ним это может случиться. Так всегда бывает: чего и не ждешь, - оно и случается.
               Эти уходы из дома, иногда на недели, -  даром не прошли: У жены появился другой мужчина. Да кто?! - его близкий и лучший друг!
                Но, заметим – Татьяна в этом не виновата. Просто мудрый муж, витающий в облаках, за время совместной жизни даже не догадался, что его жена относится к категории женщин, которые одни не остаются при любых обстоятельствах.
               Нет, Таня не любовника искала, она искала нового мужа. И – нашла. Друг Догадова женился на его жене и вырастил его детей. При этом Татьяна ни разу не сказала детям плохо про отца.
              Именно тогда с ним случился сердечный приступ, который на месяц уложил его в постель. Потом пришлось съездить в санаторий для сердечников. Кстати, этот приступ почти никак не повлиял на его постоянные занятия волейболом и участие в командных соревнованиях.
              Это обстоятельство сыграло и добрую службу: он получил веское основание для увольнения с должности директора городского парка.
             Вообще, он убил двух зайцев: освободился от занятий, которые были ему не по душе, и получил спокойную должность с минимальным окладом.
             И это устраивало: он навсегда затаил смертельную обиду на бывшую супругу и хотел, чтобы алименты были минимальны.
             Вот почему Догадов отделался такой малопонятной фразой о торгашах. Разве про это расскажешь? Да, и, – зачем? Кроме того – долго объяснять, и – неизвестно – поймет ли собеседник?
              Недаром говорят – старый друг, лучше новых двух. Старому другу ничего объяснять не нужно, он без объяснений – поймет. Поэтому Николай и не стал ничего объяснять своему новому товарищу.   
              Догадов находился в своеобразном феерическом настроении. Все, что происходило в стране, в городе и вокруг него приводило в восторг. Рождало много идей и открывало много возможностей.
              И новый товарищ импонировал: казалось, - они созданы друг для друга. И позвал его именно потому, что почувствовал, - Кобрин мало значения придает семейному положению своих знакомых и не подумает осуждать, - у него интересы шире, и он  не будет рассказывать о своей семье или хвастаться крепостью семейных уз.
               Догадов, как будто чувствовал, - пришло его время.  Ему все удается и хотел, чтобы это продолжалось бесконечно долго.  Он доказал, в первую очередь своей бывшей жене, на что он способен, и кого, в его лице, она потеряла. И, именно, в этот момент «ставил последнюю точку»  в бракоразводном процессе.
           Это тоже было своеобразной местью, ведь на последнее заседание он не явился, в надежде задержать принятие решения.   
            Дело в том, что он изъявлял желание поделить детей. И написал в заявлении, чтобы суд учел требование отца и оставил с ним жить старшего ребенка, - девятилетнего Илью.
             Ничего из этого не получилось, да сказать по правде, - это было сделано тоже больше из мести, для того, чтобы помучить бывшую супругу.
              Дети остались с матерью, согласно сложившейся судебной практике, а отцу присудили уплату алиментов в размере тридцати трех процентов от зарплаты, как и положено было по закону.
              Поэтому, когда друзья подошли к дверям загса, - оставалось только получить свидетельство о расторжении брака и поставить соответствующий штамп в паспорте.
             Женя потом удивлялся и недоумевал, - для чего он понадобился Догадову? Но спросил только, когда работница проделала все формальности и передала паспорт и справку:
                - Это все? – и получил такой же короткий ответ. – Да, - все.
              И продолжили разговор, который начали по дороге. Он касался вопросов истории страны, которые тогда обсуждали на всех уровнях. Николай хотел расположить к себе Кобрина и для этого выказывал интерес к этим темам. Он спрашивал историка:
                - Ленин на самом деле являлся немецким шпионом?
                - Кто это тебе сказал?
                - Как кто? Его еще при Керенском объявили немецким шпионом и хотели судить. А сейчас печатают документы, которые напрямую свидетельствуют о том, что на немецкие деньги революцию сделал, и всю цепочку проследили…
                - Николай, не будь наивным. В данной ситуации, термин – шпион, – не подходит.
                - Ну, а как же?
                - Ленин – революционер и враг самодержавия. Он хотел разрушить несправедливое государство. Мы же выступаем против всевластия коммунистической партии?
                - Да, выступаем.
                - И ты – за революцию?
                - Нет, я за демократию…
                - Ленин тоже был за власть народа, по крайней мере -  на словах, то есть за демократию… и одновременно – за революцию. А как ты посмотришь на то, что нынешние события в стране назовут великой демократической революцией?
                - Но, он желал поражения России в мировой войне!
                - Не совсем так. Он желал, чтобы армии воюющие обратили оружие против своих правительств.
                - Но, ведь это и есть – предательство!
                - А, вот с этой точки зрения – это уже не предательство.
                - А, что же это?
                - Это – политика, - Евгений рассуждал спокойно, как уже много раз продуманное и неожиданно высказал то, о чем товарищ не спрашивал.
                - Ленин был обречен на победу.
                - Как это?
                - А так. Владимир Ильич был великий политик и является автором великого политического открытия.
          Догадов уже привык, что все демократические газеты и журналы, вовсю ругали Ленина и печатали то, что было скрыто в архивах. Поэтому для него странно слышать от человека, который только что сдал свой партийный билет, похвалу вождю революции.  Поинтересовался:
                - Какое же открытие сделал Ленин, что до него не было известно?
                - Он создал партию и назвал её – авангардом пролетариата, и утвердил, что именно эта партия свергнет «гнет вековой навсегда». Иначе говоря, Ленин создал инструмент, при помощи которого можно разрушить старое государство и построить новое.
                - Так, и другие партии в России были.
                - Да, были, только не такие и у них не было такого вождя, - и Кобрин неожиданно перевел беседу в другое русло:
                - Как ты думаешь, вот декабристы, которые тоже выступали за свободу и против власти царя, - были правы?
                - Нам в школе говорили, что они были революционеры, и они были правы. А сейчас уж и не знаю…
                - А почему же не знаешь? Тут, вообще-то уже ясно. Они были правы – исторически, - подчеркнул последнее слово собеседник. -  Никому и в голову не придет восстанавливать крепостное право и самодержавие.
                - Как это – исторически?
                - А так, что они предугадали дальнейшее развитие исторических процессов, только немного вперед забегали. Молодые были, - ждать не захотели…
        Догадов, воодушевившись, с подвохом -  заявил:
                - Тогда и большевики, - тоже – исторически правы?
                - Вполне, возможно… В принципе, как мне кажется – недолго ждать…
                - А они не забегали вперед? Сейчас те же лозунги: за демократию и власть Советов, а это большевистские лозунги…
                - Это еще ни о чем не говорит… Вот когда о земле заговорят…
                - Мне кажется, Евгений Валерьевич, ты как-то пытаешься  события той революции, как-то наложить на современность. Не повторяется все под копирку.
                - Да, конечно, - и уверенно добавил, завершая разговор.  - Одно – несомненно: и прошлое и современность – как-то взаимосвязаны.  Я вообще-то пытаюсь как-то уловить эту связь…
         

        …По идее, то, что предлагал Кобрину Николай Алексеевич – людей узнать поближе, не было лишено смысла. Депутаты, согласные войти в отдельную группу, непредусмотренную обязательным регламентом – нашлись.
           Это были те же, кто посещал заседания клуба «Позиция». Правда, там не оказалось наших знакомцев: Розова, Вязова, Дымова и Озерова.
           Розов помогал Дымову организовать его выборную кампанию.  Все силы горкома партии были брошены на то, чтобы не допустить клубного лидера до депутатства. Каких только порочащих слухов не распускали, каких только листовок не печатали…
           Все было напрасно. Народ, который был убежден, что Дымов является настоящим выразителем его дум и чаяний переубедить невозможно. Когда, уже во время подсчета голосов стало ясно, что подавляющее большинство проголосовало за Юрия Дымова, последовала решительная команда: выборы на этом участке признать недействительными.
            Вязов больше не появится в нашем повествовании, он отойдет от политики и правильно сделает – это не его. После событий августа 1991 года он будет стремиться зарабатывать деньги, -  в конце концов,  судьба приведет его в Германию, где он устроит уютное гнездышко и предпочтет наблюдать за событиями на неспокойной родине издалека.
            Евгений узнавал знакомые лица, которые он видел во время митинга. Было еще одно памятное мероприятие, когда он лицезрел этих товарищей.
              Ранней весной проходил митинг, который организовали коммунисты. Митинг проходил в городском парке, где была расположена летняя эстрада с лавочками.
             Стоял яркий весенний день конца марта. Народ двигался к эстраде по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Сама тропинка представляла смесь воды и снега, у стволов старых берез вытаивали полукружья жухлой травы.
             И вдоль этой «народной» тропы стояли члены клуба «Позиция» и держали в руках самодельные  плакатики и транспаранты. Тексты на этой «агитации» были довольно банальные: «Даешь независимую прессу!», «Демократии – Да! Тоталитаризму – Нет!», «Гласности – широкую улицу!»…
             Женя прошел мимо транспарантов, никакого значения этому не придавая. То, что печатали перестроечные журналы «Огонек», «Новое время» и популярнейшая газета «Аргументы и факты» было намного острее и злободневнее…
              Только обратил на обозленные лица тех, кто эти плакаты держал и подумал: « Зачем у них такое выражение лиц – как будто зубы болят, да им радоваться надо, что они свободно выражают свое мнение и ничего за это не будет? Ведь это, как- никак -  победа демократии…»
              Митинг тоже никакого впечатления не произвел. Призывы – « выйти их окопов» - никого не трогали. А Евгения только злили, он ясно видел, что в партии все больше берут вверх партийные ортодоксы, сам лидер – постоянно лавирует, а партия в это время теряет «перестроечный» настрой и становится консервативной силой.
              Он рассуждал: « Невооруженным глазом видно, что громадная часть партии не приемлет перестройки и обновления социализма,  а Горбачев никак не решиться отсечь эти консервативные силы и тем самым обновить кадры. Только так можно сохранить лидерство. В свое время Ленин спокойно шел на раскол. Из партии выходят лучшие, - разве это непонятно?…  Странно все перемешивается, коммунисты – всегда были – левые, а сейчас: получается, мы выходим на правые спектр политического поля и становимся контрреволюцией. Как так? А ведь объявлено, что перестройка – это мирное, но революционное обновление социализма?»
               В то время, Кобрин еще надеялся на обновление социализма, ему только было обидно, что никакого перестроечного движения в городской партийной организации незаметно. Было видно, что всю горбачевскую затею, считают временной компанией…  До августа 1991 года оставалось еще более года…
                Только пугающе выглядели полки магазинов… И Кобрин вспомнил недавний случай, которые произошел у них в училище. Во второй половине учебного года к ним на экскурсию стали водить учащихся городских школ. Это, так называемая – профессиональная ориентация: учеников знакомили с рабочими профессиями.
                Завуч попросила Кобрина: «Евгений Валерьевич, Людмила Николаевна, мастер группы продавцов – сейчас занята, покажи, пожалуйста, класс-кабинет группы продавцов продовольственных товаров, - ученики из десятой школы уже в фойе стоят со своей учительницей» -  и сунула в руки ключ от кабинета.
             Кобрин повел толпу подростков на второй этаж.
             Кабинет был оборудован под настоящий магазин: прилавок, стеклянные витрины, весы и полки, на которых были разложены муляжи различных продуктовых товаров.
             Когда эта галдящая толпа подростков вошла в кабинет, - сразу установилась гробовая тишина…   Кобрин даже встревожился – что-то случилось?. .   И, повертывая головой, внимательно оглядывал учащихся.
             Только, когда увидел направление взглядов юных экскурсантов, -  все понял: взоры были прикованы к магазинным полкам.
             Эти дети никогда не видели таких магазинов, вернее, - такого изобилия различных продуктов. Особенно их взоры притягивали полки,  где лежали коробки с различными конфетами, шоколадом, вафлями…
             Евгений поймал себя на мысли: « А ведь – точно, уж лет десять, как исчезли те товары, что свободно лежали в 70-х годах. А этим детям 13-14 лет, то, что они видели семилетними – уже забыли, а в памяти осталось, то, что – сейчас. И тогда, чуть ли впервые  Кобрину стало по- настоящему страшно…
      
             Чего не было в советской жизни? Какую искорку загасили большевики?  Они заглушили желание жить…   Убили индивидуальную мечту каждого и заменили одной общей мечтой о прекрасном будущем. Большевизм убил  свободу…
              Ну, не может быть мечтой – счастливое будущее – это не мечта, а мираж, греза… Вся жизнь в большевистском мире – это «день сурка», как в известном фильме, - все известно заранее и нельзя из этой предписанной известности выбраться.
              Выражайтесь яснее, - уважаемый. Яснее? Пожалуйста: большевизм убил индивидуальность и сделал великим героем одного человека, на которого все должны быть похожи. Отныне все должны быть похожими в привычках, мыслях, одежде…
             Этого достаточно? Вполне…
             Время, о котором рассказывается, характерно именно тем, что неожиданно  и непонятным образом появились люди мыслящие не так, - и заговорили, - и  их стали слушать.
              Могут возразить, -  такие люди были всегда. Да, -  всегда и всегда пытались говорить, но их не слушали и заставляли замолчать: расстреливали, сажали в тюрьмы, оправляли в ссылки…
              Почему этих не стали стрелять и сажать? Вообще, могли расстрелять и посадить, только – не знали, что делать после этого разгрома. Но, на самом деле, никто среди правящего слоя партийцев не верил в марксизм,  и одновременно боялись перемен в своей собственной жизни, которые были неизбежны в случае потери власти.
              Вот этот ручеек инакомыслия появился в Тёшинском совете, и остановить его не смогла прогнившая партийная идеология. Так было по всей стране: в каждом городе, в каждом районе.  Ручейки сливались в единый поток…
               Такое явление трудно назвать революцией, как нельзя назвать таяние снега - половодье – революционными переменами. Это природный процесс. Здесь нужно пользоваться библейскими терминами, такими как –« наступила полнота времен»  или – «древнее прошло, теперь все новое» - это более подходяще…
               
               Все же Кобрин оказался прав, когда утверждал, что не нужно никого «прощупывать» на предмет выявления политических пристрастий.
               Уже после первой сессии совета, сложился костяк демократической депутатской группы. Пословица русская, как всегда оказалась права, - рыбак рыбака видит издалека.
               Собралось около десяти человек. Среди них выделялись,  кроме известных нам персонажей – трое: Шестков Слава, - начальник цехового техбюро,  Федосов Василий, - преподаватель техникума и ведущий инженер с проектного  института – Охрименко Яков. Это люди серьезные и себе на уме.
             Но больше всего Кобрин был рад, что единственный рабочий – Семин Саша, оказался в составе этой группы. Семин был похож на классического заводского рабочего, как его описывала советская литература.
             Приземистый и широкоплечий с медвежьей фигурой, походка в перевалку. Он был единственный из депутатов, про которого можно сказать – «от заводского станка».
              Александр оказался довольно резким мужиком и мог лепить правду в лицо начальству, за что и пользовался уважением среди своего коллектива, который выдвинул его в депутаты.
             Память Кобрина не удержала подробности знакомства с Шестковым Славой. Сложилось впечатление, что давным-давно знает этого человека. Просто на какое-то время пришлось расстаться и вот сейчас встретились вновь и рады встрече и Слава весело смеется, рассказывает…
             Слава относился к тому типу незаметных людей, вернее они делают вид, что незаметны, но на самом деле, тот, кто им нужен будет постоянно натыкаться на них. Как будто говорят:  «Я нужен везде, без меня не обойтись».
              Что-то нужно организовать, кому-то нужно передать, сообщить. И как-то забывается его специальность, для чего он приставлен, но получается – без него обойтись нельзя.
               Когда Евгений пытался анализировать политические воззрения  Славика, то на ум приходили строчки из некрасовской поэмы – «… Каких-то слов особенных Наслушался:  атечество, Москва первопрестольная, Душа великорусская. « Я – русский мужичок!».
             Потом Евгению на ум пришла ассоциация, связанная с известным советским фильмом, времен хрущевской оттепели. Там показывали комсомольское собрание, и один герой,  все порывался и задавал такой провокационный вопрос: «А если бы он вез патроны?»  Слава очень был похож на этого киногероя, - небольшого роста, немного  встрепанный, - такой игровой правдолюбец.
              Его речь состояла из каких-то отрывков газетных статей, которые, казалось,  он пересказывает чуть не наизусть, но безо всякой связи и смысла.
               Кобрин, вначале, как-то пытался уловить хоть какой-то рациональный смысл в его выспренных и напыщенных речах, но потом махнул рукой и перестал обращать внимание. В конце концов,  Слава всегда со всем и всеми соглашался.
          Полной противоположностью Славы являлся Федосов Василий Александрович. По настоящему, он являлся лидером демократической группы депутатов. Но, все дело осложнялось тем, что он старался держаться в тени.
          Василий Александрович, на самом деле, был наделен всеми качествами лидера: воля, определенная харизма.
          Даже внешний вид выражал волевую целеустремленность. Его можно было встретить в разных точках города. В легкой курточке и узких брючках, с неизменной спортивной сумкой на плече, подтянутый и энергичный, резкий в движениях, был похож на любознательного городского туриста или постаревшего студента, который хочет побывать в разных интересных местах.
         Конечно, Федосов был самым честолюбивым из этой депутатской братии. Учитывая, что имел два диплома о высшем образовании, - инженера и экономиста, но, по советским меркам мало чего добился и никакой карьеры не сделал.
          Начинал на производстве, но, став начальником цеха, - неожиданно уволился и перешел на преподавательскую работу.
          Причиной таких карьерных неудач являлась его строптивость и определенная отстраненность от людей. Обладая острым умом, который схватывал все на лету, он, в условиях партийной советской системы представлял определенную опасность.
          И система это чувствовала, так как именно такие строптивцы могли бросить камень в стоячее болото и нарушить покой.
           Сам Василий Александрович, понимал это и, находя в себе силы приспосабливаться, вынужден отстраняться от конкретных дел и, в отличие от Кобрина, конечно не хотел размениваться на такие мелочи, как практическая возня с недостатками системы, которая требовала непомерно большой траты сил и нервов.
           Поэтому он нашел себя в таких неформальных образованиях, каким являлся политический клуб. Вот тут, понимая, что партийная власть терпит крах, он сделал решительный выбор и начал бороться и был активным и действенным организатором митинга и выступлений с плакатами в городском парке.
           Проблема таких лидеров состоит в том, что они не любят прямо излагать свои взгляды. А стремление лидерствовать, и при этом оставаться в тени, сильно ослабляли его волевой и организационный потенциал в условиях открытой политической борьбы.   
           В тех условиях он очень боялся показать себя сторонником единовластия. Скорее всего, он склонен был встать под сильную руку советского руководства.  Нельзя здесь видеть противоречия:  несомненно,  он хотел изменения системы и стремился сделать карьеру именно в измененных условиях, но хотел получить почти абсолютно самостоятельный пост.
           И он не прогадал, так сложилось, что искомое  - получил, но об этом речь впереди…
            Само советское руководство, в условиях разваливающийся прежней властной структуры и ослабления такой привычной партийной власти, не понимало «куда несет нас рок событий».
             Но, тем не менее, еще не осознавало всю серьезность происходящего и пыталось игнорировать новые распоряжения новой российской власти и ориентацию держало на ЦК ЦПСС, которое стало основной силой противостоящей новому российскому лидеру – Борису Ельцину.
            Только одного человека из своей группы депутатов никак не мог определить Евгений. Это был – Охрименко, - ведущий инженер проектного института.  Небольшого роста, полноватый мужчина, по годам – лет сорок пять.
             Сделаю отступление: как стало понятно впоследствии, всю перестройку «сделали» люди, рожденные между 1945 и 1955 годами, так называемое -  послевоенное поколение. Вкрапления из других возрастов были, но их можно считать исключениями. Почему? Это задача для будущих политологов и психологов. Не будем у них отбивать хлеб…
            Что же не нравилось Кобрину? -  взгляд и повадка. Он никогда не смотрел на человека прямо, его взгляд скользил куда-то вбок. Общался, в основном, только с Федосовым и Догадовым.
             От остальных держался особняком. Он играл или пытался играть какую-то странную роль тайного манипулятора. Надо сказать, что его советы были достаточно оригинальны и разумны. В хитрости и изворотливости ему не откажешь.
            Догадов им прямо восхищался и постоянно в перерывах между заседаниями подходил к Якову Александровичу и советовался с ним. Потом излагал чужие мысли всем.
             Кобрин понимал, что столь малая группа депутатов ничего существенного изменить не сможет. Но все же был рад, когда им удалось заявить о себе: в конце года Федосов зачитал с трибуны сообщение об образовании группы «Демократическая Россия» и приняли декларацию.
            Таким образом,  на официальном уровне группа была зарегистрирована. Это было существенно, и это поняли все остальные депутаты.
           Нет, отношение к ним не переменилось. По-прежнему, старались не подходить и не вступать в разговоры с ними, а если говорили, то не о политике. Некоторые не скрывали своей враждебности. Отчуждение было явным…
 

            А чем же закончилась история, которая описана в начале главы? Написал Кобрин заметку, а далее…
            Далее, уважаемый читатель, произошло то, что Евгений вообще не мог предполагать. Даже самого автора ввело в определенный ступор, - ему даже смеяться не захотелось.  Но, по порядку…
            Конечно, никакой подобной заметки, простого учителя никогда бы не напечатала городская газета, которая была одна на стотысячный город. Почему?
             А потому, что газета являлась органом городского комитета партии. Заметка посягало на самое святое, - советскую педагогику и заканчивалась словами: « Слава нам, слава советской педагогике!»
             Но, заметку напечатали по двум причинам: её написал депутат горсовета, а газета одновременно  являлась рупором Совета (вот оно, пресловутое двоевластие). Это – первое, а во - вторых, ничего политического в ней не было. Просто призывала, косвенно даже, к поиску новых форм воспитания.
             Кобрин, признаться, - забыл об этой заметке:  текучка школьной жизни полностью затягивает учителя в свой бесконечный круговорот. В школе – не соскучишься, там же -  молодежь и события текут быстрее и острее, чем в коллективах взрослых людей. Поэтому, даже не интересовался, как идут дела с заметкой, и не было в редакции знакомых, кто бы мог сказать.
            Когда секретарша попросила его зайти в кабинет директора, мог думать о чем угодно, но только не это…
            Вошел в пустой кабинет, увидел одинокую фигуру Виктора Федоровича, который немного согнувшись за столом внимательно, с красным карандашом в руке, -  читал газету.
             Сел на предложенный стул и уже вблизи увидел ту заметку, которую читал Терентьев, густо подчеркнутую в отдельных местах.  По выделенному заголовку – «Педагогическое воздействие» – понял, -  что читает Виктор Федорович.
              Догадался о причинах вызова и с недоумение ждал вопроса. А сам думал: « Ну и чего он в моей заметке вычитал? Он её изучает, как руководство к действию? Ищет зацепку, чтобы упрекнуть меня в искажении картины?»
              Ему и в голову не приходила удивительная мысль, что для таких людей, как Терентьев, все, что напечатано в партийной прессе, надо немедленно исполнять. Только потом догадался, что это -  именно так.
               И тогда вспомнил такой термин – мастодонт. Именно так называли в то время людей цепко державшихся за старые формы и порядки. И окончательно утвердился в своей правоте, - да – именно, – сталинский мастодонт.
              Звучит вопрос:
                - Ну, и чего мы сделали неправильно, вот ты пишешь…
            Вопрос был такой жалкий и вид виноватый, что Евгений решил слукавить, перебил говорившего:
                - Виктор Федорович, я знаю, что я там написал. Мне только непонятно,  почему вы приняли все на свой счет. Там ведь не указано, -  в каком учебном заведении это происходило, и фамилий никаких нет.
             Было заметно, как начало светлеть лицо Виктора Федоровича. В смятенном сознании галопом неслись мысли: « А ведь верно. С чего я взял, что это про нас? Убей меня, - я не помню этого заседания. Да и присутствия Кобрина на таких заседаниях – не помню…»
               А Евгений, в свою очередь – размышлял: « Вот, оказывается, как к написанному слову можно относиться. А все же сразу узнал себя, - узнал, и не поймет, как поступить? Ничего, я ему сейчас помогу…»
               А вслух сказал:
                - Виктор Федорович, это такое обобщение, направленное против таких эксцессов. Там ведь комиссия сама себя чернит…
                - Как так? – опешил директор.
                - Просто. Ведь штраф, как вам известно, накладывает милиция, вернее, решением специальной комиссии УВД, - зачем же нам объявлять, что это наша комиссия штраф наложила? Зачем учебному заведению, пугалом в глазах родителей выглядеть. Школа – гуманная структура, не надо её в репрессивный орган превращать. Наоборот, - она должна защищать молодых людей.
                Разговор закончился. Терентьев понял, что напрасно вызывал Кобрина. Евгений вышел из кабинета и уже в коридоре почему-то вслух подумал:
                - И, чего я насчет гуманности заговорил, надо еще выяснить, -  понимает ли он это слово…