Конец века. Борьба за свободу. Книга 2. Часть 7

 
                Часть 7. Strike. (забастовка)

                Генерал! Воевавший всегда как лев,
                Я оставляю пятно на флаге.
                Генерал, даже карточный домик – хлев.
                Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге.
                Для переживших великий блеф
                Жизнь оставляет клочок бумаги.

                И. Бродский. Письмо генералу Z


        Виктор Федорович сидел у себя в кабинете, и невеселые мысли лезли в голову. Хуже всего было осознание какого-то падения в пропасть, безысходности.
        Он понимал, что все происходящее в училище, в городе, в стране, - все неспроста. Это происки врагов. Было явно, - кто враг.  Самый ближний – это Кобрин.
          Плохо было то, что он ничего не может сделать со своим врагом. Чуть ли не впервые он не мог понять своего противника. Вначале считал, что историк – единичное явление, случайность в его коллективе.
           С болью вспоминал, что до Кобрина  уволил историка,  с подачи Городовой, которая жаловалась на его безликость и вялость.  Язвительно подумал про своего зама, чуть ли не впервые: « Ну, вот, нашла  яркого и энергичного, -  на мою голову».
            И сейчас продолжает его убеждать: «Кобрин на публику работает, популярности и славы ищет. Ничего, мы на него так надавим, сам убежит с училища»
             Но «надавить» как-то не получалось. Историк приобретал влияние и сумел это влияние превратить в нечто такое, что его просто так нельзя уволить.

            Тогда подступала это вечная его проблема: может он, неправильно что-то делает? Однажды, не выдержал и открыто высказал прямо в лицо Кобрину: « Вам нельзя доверять воспитание учащихся!», - рассчитывал смутить историка и заставить его стушеваться.
              Этот наглец, нисколько не смутился, только весело посмотрел на него и громко заявил:
                - Виктор Федорович, это почему такой вывод сделали? У меня, между прочим,  диплом государственного университета имеется, где указано, что я имею право делать. Вы что, уже государству не доверяете?
               Пришлось прикусить язык, так как вспомнил, что он сам имеет диплом инженера, а не педагога. Не хватало еще,  чтобы этот фрукт и по этому поводу что-то съязвил, -  с него станется.
                Вот что из этого получилось. Главное – историк не боялся начальства. Этого Терентьев не мог представить, но вывод сделал правильный: никогда в открытую схватку самому не вступать. У того язык, как помело, -  так Городова выражается, и за словом в карман не полезет.
                Если бы Терентьев хоть немного читал книги по психологии, где говорится об управлении коллективом… Стоп, читатель… - какие книги по психологии…  Да, сам термин представлялся, как нечто далекое и прочно забытое после институтских лекций.
                Коллективом  было принято управлять по армейскому образцу: прямо и примитивно. Но, если бы… Хорошо, - почитал, и чтобы он вычитал? Многое. Во-первых, сразу бы понял, что историк – это и есть тот самый неформальный лидер коллектива. А он – директор – формальный лидер. И что делать?
                А что тут сделаешь? Сегодня, например, прибежал заместитель Шевцов и сходу начал жаловаться:
                - Виктор Федорович, Кобрин опять учеников булгачит!
                - По поводу чего?
                - По поводу холода в классах. Ученики опять хотят подписи собирать,  с его подачи.
                - Ну, а вы чего предприняли?
                - Ученики, вернее, -  командиры и профорги групп собрались в кабинете и стали писать заявление о сборе подписей. Я потребовал у Кобрина объяснение этого…
                - Ну, а он что?
                - А он разъярился и потащил меня к телефону и сам позвонил в санэпидемстанцию, и сказал главному врачу, что звонит депутат, и что в классах плюс девять градусов и заниматься холодно.
                - Да, вот как? А что же дальше было?
                - А дальше, он дает трубку мне и Прасковья Михайловна сказала, что при такой температуре занятия проводить нельзя. Что будем делать, Виктор Федорович? Опять у него на поводу пойдем?
                - Никуда, ни на каком поводу не пойдем, - обиделся директор, - собирай мастеров и преподавателей в учительской, после уроков, - проведем собрание.
             Шевцов смотрел на директора и нечего не понимал, - как-то необычно повел себя Терентьев. Вместо усиленной угрюмости на лице, заметил затаенную усмешку.
             А Виктор Федорович внезапно внутренне вдохновился, так как нашел выход из затруднительного положения.
             Дело в том, недавно был звонок из областного управления образования и его предупредили: « В области готовится всеобщая забастовка учителей. Необходимо сделать все, чтобы не допустить срыва занятий. Отвечаете персонально».
             Терентьев неожиданно сообразил, что ситуацию с холодом в училище можно использовать для срыва этого мероприятия. Сразу почувствовал себя уверенно, - хоть сейчас точно знал, что делать.
              Шел на собрание и думал со злорадством: «Посмотрим, что сейчас у тебя получиться, - депутат ты наш». Он был уверен, что в открытую,  против директора никто не выступит. Кроме того, дал указания Городовой поработать с мастерами.
              Когда опросили преподавателей, большинство заявило, что заниматься можно. Кобрин пытался возражать:                -                - Как же можно заниматься, если у меня девять  градусов, - сама медсестра – Галина Васильевна -
 приходила с градусником.
                Но, ему резко возразила Соболева Татьяна, с которой «поговорила» Городова.
                - А у меня в кабинете нормальная температура!
                Историк пожал плечами и перестал возражать. Терентьев незаметно торжествовал и думал: « Я знаю, что завтра собирается коллектив, будут решать,- принять ли участие в забастовке. Вот завтра я и объявлю о своем решении».
            
              Евгений, которому в январе исполнилось сорок лет, уж никак не предполагал, что этот год будет самым напряженным и без преувеличения – судьбоносным.
                В эти времена везде стали публиковать книги по астрологии и различные астрологические прогнозы, что ранее категорически запрещалось.
                Женя, по своей любознательности, достаточно серьезно изучал этот вопрос. Уяснил одно: астрология – один из способов познания мира, поэтому её нельзя исключать из сферы внимания, даже полезно прислушиваться.
                Наступивший год сулил для него различные опасности, и астрологи советовали – « тигру желательно отправиться в кругосветное путешествие, ибо это едва ли не единственный способ спасти свою шкуру».
                Евгений усмехался, читая этот прогноз, и думал: «Да, неплохо бы… Господи, какие-то нереальные фантазии…». Как всякий русский Кобрин был фаталист – «чему быть, того не миновать…»
                Вообще, эта возня с холодом в кабинетах повторялась их года в год. Учителя ходили одетыми, ученикам разрешали не снимать куртки. Кобрин принес к себе в лаборантскую свою старую шубу из искусственного меха, и не уносил её по весне.
                Терентьев объяснял коллективу:  холодно оттого, что училище замыкает ряд домов, которые отапливаются от котельной машзавода и «носитель тепла поступает в батареи отопления холодным».
                От этого легче не было. Кобрин понимал, что Терентьев ни в чем не виноват и только обвинял его в бездействии или нежелании, что-либо изменить. Однажды в сердцах высказал директору:
                - Виктор Федорович, ведь в одно прекрасное время, - училище закроют из-за того, что мы задачу – учить! -  не выполняем.
                Директор ничего не возразил. А что тут возразишь? Кобрина возмущало не бессилие руководителя, а безразличие самой системы, которая потеряла способность реагировать и устранять неполадки.
                Такие «холодные бунты» учащихся случались почти каждую зиму. И каждую зиму уроки сокращали на пятнадцать минут, ученики сидели в классах одетыми, а Евгений надевал свою старую теплую шубу и, жалея учеников - думал: « Я нахожусь в лучшем положении, чем они, -  мне по классу можно двигаться…»
                А в этот раз ситуация с холодом наложилась на проблему учительской забастовки. Идею забастовки Кобрин принял без восторга. Он, вообще, был противником таких радикальных протестов, да еще в учебных заведениях.
                Понимал, что болтающиеся без присмотра толпы учеников, только осложнят обстановку и ни к чему хорошему это привести не может, да и родители…
                А учительские коллективы неожиданно взбунтовались и проявляли несвойственное учителям непокорство начальству. Это объяснялось просто: большинство школьных директоров понимали справедливость требований
( выступали за повышение учительских ставок, которые не менялись лет тридцать), поэтому тайно поощряли зачинщиков. В редких случаях,  даже возглавляли движение…
                Тем не менее, забастовка советских учителей – дело невиданное и неслыханное. Единственно, что ждал Евгений от таких действий: полное ослабление партийного влияния на коллективы.
                «Чудные дела вершатся, - размышлял Кобрин, - партия, которая  кричала, что она – защитница интересов трудящихся, сейчас чьи интересы защищает?»
                За день до этих событий, состоялось собрание коллектива. Решили провести тайное голосование по вопросу забастовки.
                Еще когда  раздавали листочки-бюллетени, раздавались голоса, которые обращались к директору:
                - Виктор Федорович, вы должны возглавить забастовку!
                Кобрин усмехался про себя: « А вот, это -  неплохо. А что? – директору и карты в руки. Вот тебе и – авторитет».
                Стали подходить к маленькой урне и опускать «бюллетени» и преподаватель математики – Клашина Александра опять призвала директора:
                - Защита интересов коллектива – обязанность директора!
                Евгений прекрасно понимал, что Терентьев никакой забастовки не возглавит и осознавал – без директора бастовать не будут.
                Тем не менее, когда учитель физики – Телина Галина вытряхнула урну и подсчитала голоса, - «за» -  оказалось сорок два человека. «Против»  -  никто не выступил. Почему-то Кобрина это не обрадовало.
               
               В день голосования областные газеты и радио – принесли весть: забастовка учителей назначена на четвертое февраля.
                Сразу после собрания, Евгений поехал в городской совет и попал на горячее собрание школьных профоргов, директоров школ и партийных секретарей первичных школьных организаций.
                Обсуждали вопрос  о новом порядке  начисления заработной платы учителям, а потом перешли к забастовке.
                Кобрин, чтобы придать направление разговору взял  слово:
                - Забастовку мы должны рассматривать, как способ давления на областные и городские структуры и не придавать этому политический характер.
            Пора перестать  рассматривать учительство, как некую прослойку. Власти должны понять, что материальное положение учителей – плачевное.
             Выслушали молча, по-видимому, были информированы в негативном плане, что этот депутат входит в какую-то непонятную группу.               
              Потом слово взяла председатель городского учительского профсоюза – Нина Васильевна, - дама средних лет, плотного телосложения  -  напористая и пылкая, -  такая комсомолка в возрасте
                - Городской профсоюзный комитет поддерживает требование об увеличении оплаты труда учителей на двадцать пять процентов. Учитель получает меньше рабочего. Область и город должны изыскать средства, чтобы удовлетворить справедливые требование учителей.
               Кобрин слушал и удивлялся: « Как твердо говорит, - это неслыханно… Такого, раньше за руководителями профсоюза не замечалось…  Вот так профсоюзница… Посмотрим, как ты о забастовке выскажешься».
                А Знаменская продолжала:
                - По забастовке: нужно создать постоянно действующий совет при профсоюзном комитете и он будет отслеживать, как будут выполняться требования учителей.
                Евгений  понял её позицию: тяжело находиться между двух огней, - коллективы школ и горком партии. Кобрин увидел второго секретаря горкома партии, которого вначале не заметил – Галина Юрия и понял, кто тут главный,  и сейчас разыграет свой сценарий, который срывался от выступления депутата и Знаменской.
                Но, подготовленный ход собрания срывался, - Знаменская объявила:
                - Слово предоставляется делегату профсоюзного учительского съезда Рябовой Александре Ивановне!
                Евгений с интересом наблюдал следующую картину: поднимается моложавая,  и в теле, -  учительница с очень решительным – до отчаяния – выражением лица.
                Начала резко и громко:
                - Бастовать и немедленно! Никто об учителях  не думает и не собирается думать! Только твердая и последовательная позиция школьных профкомов и коллективов заставит руководство области, -  да и правительства, изыскивать средства для повышения зарплаты учителям!
            Это было самое категоричное выступление. Такой радикальности Евгений не ожидал.
            « Да, этот человек другого склада, чем Знаменская… Вот кого выбрали учителя города на профсоюзный съезд… Эта Александра Ивановна, кажется, -  и беспартийная, - так рассуждал Кобрин, пока слушал речь, - по-моему, она способна идти до конца, - и сделал вывод, -  наш человек».
          По задуманному сценарию предоставляют слово директору городского торга, который врал бессовестно, изворачивался при ответах на вопросы. Утверждал, что мол, в школы поставляли товары, которые распределяли среди учителей по лотерее. Среди учителей слышался ропот и чуть ли не крики – долой!
            Пока выступал этот скользкий торговый работник, с опухшим, несвежим лицом и хамской ухмылкой,  Кобрин думал о  втором секретаре: « Да, далеко тебе до тех большевиков с мозолистыми руками, которые показаны в советских фильмах пятидесятых годов. И, на коммунистов шестидесятых -  мало похож: те изображались такими рабочими интеллигентами, деловыми строителями нового общества: подтянутые, энергичные и честно-благородные».
            Это рассуждения были верными: Юрий Иванович являлся человеком другой партийной формации. Сибариты – так их можно обозначить. Они были способны гладко говорить, обходя острые проблемы, но уже не чувствовалась в них истовости, как у коммунистов – сталинцев.
              Вид имели -  настоящих партийных бонз: не было растрепанности или неряшливости в одежде: хорошо сидящие пиджаки с галстуками придавали вид ухоженности и претендовали на лощеность. Обязательное золотое кольцо на безымянном пальце, дорогие запонки и дорогой же, зажим на галстуке.   
             Но эти атрибуты сытой и обеспеченной жизни, еще ничего не говорили, так мог выглядеть заводской инженер или работник конструкторского бюро.
              Поражало другое, - барское и самоуверенное лицо партийного чиновника, который давно потерял способность вести людей за собой и уже отстранялся от этой непонятной массы народонаселения, но, почему-то уверенного, что за ним – неспособным и вялым – вся сила государства.
              Мало того, он считал: эта сила готова выполнить его распоряжения по мановению его холеного пальца.
               А получалось по-другому: с треском проваливалось плохо подготовленное собрание. И Галин не понимал, что он сделал неправильно.
               Вот дают слово -  по его задумке -  директору книжного магазина, и – опять осечка. Неубедительно было утверждение, что много книг получили учителя по подписке.
                А далее -  и того хуже: директор треста столовых, - хамоватая, молодая баба, разодетая в импорт, -  вызвала только раздражение у учителей.
                Все эти кадры, выращенные и вскормленные партийным аппаратом, давным-давно обслуживали только городскую партийно-хозяйственную верхушку.
                Именно они, были подлинными хозяевами жизни; тайными, но хозяевами: хвост уже начал вертеть собакой. И уж никак не годились, на роль пропагандистов и агитаторов партийной политики.
                Галин понял: еще немного, собрание выйдет из под контроля,  сейчас только достаточно небольшой искры, даже случайности.
                Взял слово, и стал бить на самую болевую точку русской интеллигенции, - на сознательность и совесть.
                Как ни странно – его слушали. Сменив указующий и начальственный тон на увещевательно –проникновенный, - негромко убеждал:
                - Обстановка в стране очень сложная, подумайте, какой пример подадут учителя другим слоям населения.
               
        Из зала раздался возмущенный голос:
                - А кто подумает об учителях!
         Партийный чиновник продолжал:
                - Тем более, что если учителя забастуют, это приведет к тому, что тысячи городских учащихся останутся без присмотра, а родители в это время находятся на работе. И потом, вы понимаете, что забастовка не совсем законна, не пройдена определенная процедура. Поэтому, могут последовать увольнения…
            Из другого конца зала опять раздался возглас:
                - А вы нас не пугайте!
            Тут уж Кобрин не выдержал, встал и заявил:
                - Странно слышать от представителей горкома партии эти угрозы. Скажите, какое отношение к наказанию учителей имеет партия? У КПСС нет права вершить суд и расправу. Когда учительство плясало под вашу дудку, - то мы хорошие были, а сейчас – бяки.
              Самоуверенного партийного чиновника этот упрек не смутил, он продолжал уже без угроз:
                - Зачинщики забастовки пытаются раскачать лодку, в которой все сидим и воспользовались тем обстоятельством, что вводится новая система оплаты труда. Материальное положение учителей не ухудшится от этого нововведения.
              Последние слова опять вызвали ропот среди слушателей, раздались реплики:
                - Но и не улучшится!
               Перелома в настроении присутствующих достичь не удалось. Знаменская объявила, -  это собрание не уполномочено решать вопрос о забастовке: каждый коллектив будет решать у себя.
                Кобрин понял задумку: « Они, конечно, поедут по школам, будут уговаривать учителей…».
                Сам Евгений, особенно после речей Галина, кипел возмущением и был готов «на смертный бой»…
                Это мероприятия проходило в четверг, в последний день января, а утром, на следующий день, директор неожиданно объявил, что занятия  на субботу – отменяются из-за холода в кабинетах.
             Вот тогда Шевцову разъяснилась загадочная усмешка директора. А для Евгения сложилась довольно сложная ситуация, хотя, с другой стороны, для него тоже создавалась возможность «сохранить лицо»…
               Дорогой читатель, воспользуемся возможностью и приведем дневниковую запись нашего героя, благо разрешение на это, мы получили…
                Итак, Кобрин  - писал:
                2 февраля 1991 год.
         "События нарастают стремительно ( пишу рано утром). Вчера собрали собрание для того, чтобы решить окончательно вопрос о забастовке.
            Утром директор объявил о том, что занятия отменяются. Сложность ситуации заключается в том, что собрание назначено после уроков, т.е. – на 12час. 30 мин -  уроки по 35 минут, т.к. в училище -  холод собачий, у меня в кабинете +10градусов. Даже, если мы примем решение – бастовать, то ученики об этом не узнают и придут в понедельник учиться.
            В этом случае нам придется вести уроки, хотя, конечно можно и утром в понедельник объявить ученикам о забастовке и распустить их по домам.
               Далее: на собрание Терентьев долго и нудно врал, что забастовка незаконна,  и он подаст в суд на забастовщиков. В ответ я заявил, что если такое случиться, мы образуем свой забастовочный комитет и первым нашим требованием будет…Тут он меня перебил и сказал: «Снятие директора со своего поста».
                Я ему ответил спокойно: « Совершенно верно» - и заявил примерно следующее, что я здесь являюсь представителем советской власти и обязан защищать интересы коллектива, и своих личных интересов у меня – нет.
                Учителя – Чурин, Клашина – высказались в том смысле, что директор должен и даже обязан возглавить забастовку. Терентьев после этого несколько – увял. Он зачитал телефонограмму от директора 47 ПТУ (г.Н.Новгород)            
 Белянчиковой Валентины Егоровны – она, якобы, является представителем стачкома от училищ.
                В телеграмме говорится, что необходимо перенести забастовку до 10 февраля. Позвонил в Н. Новгород для проверки этой телефонограммы, её секретарша ответила, что есть решение стачкома о переносе забастовки. Мы вернулись в педкабинет – рассказали об этом.
               После всего этого, пошел к тестю, которому дали новую однокомнатную квартиру, как ветерану войны и мы: я, тесть, теща – пошли получать ордер и ключ от квартиры. Получив все это и посмотрев квартиру, в которой еще надо устанавливать сантехнику самим, мы вернулись.
               Я пошел к своему другу Валерию Павловичу в общежитие, нашел его, и когда у него сидел, то по радио услышал интервью члена областного стачкома, в котором ни слова не говорилось о том, что забастовка отложена.
               Я понял, что нас просто обманули. Тут у меня созрело решение, что если не удастся мне организовать забастовку в понедельник, то я - забастую один".
               Кипел, конечно, Женя от подлости такой и рассуждал:
« В конце концов, почему я должен кого-то убеждать и заставлять бастовать, - в принципе – решение принято, все за то, чтобы оставить работу. Так и поступлю, скажу, что я не работаю, а остальные пусть сами решают. Пора переставать быть стадом».
              И стало спокойно на душе, так спокойно, как будто нашел правильное решение трудной задачи. Впоследствии, вспоминая это ощущение  - философствовал: «А ведь тогда вела меня какая-то невидимая сила и помогала, и делала, чтобы именно так все случилось».
               На самом деле это было время его выбора, когда нужно доказать, что стоит человек. И он, не за увеличение зарплаты боролся, а за свое человеческое достоинство, и не позволил растоптать собственную душу

             Часы на руке показывали ровно семь, когда Евгений, пройдя полутемными лестничными пролетами, поднялся к себе в кабинет истории, который располагался на третьем этаже.
                Немного посидел за учительским столом, собираясь с мыслями.  Открыл навесной замок двери в лаборантскую  и нашел на стеллаже  большие портреты членов политбюро периода 70-х годов.  Посмотрел, это были не громадные, глянцевые черно-белые фото, какие обычно выносили во время праздничных демонстраций, а рисованные с фотографий большие цветные портреты.
                Выбрал портрет Брежнева. Генеральный секретарь ЦК КПСС изображен в полный рост в маршальском мундире, брюки с широкой красной полосой по всей высоте и с полными регалиями, то есть со всем наградным «иконостасом».
                Подумал: «Как-то символично получается», - положил лист на стол и на обратной чистой стороне аккуратно красным фломастером написал: « Я – Бастую. 4/2 – 91 г. Преподаватель Кобрин».
                Внизу, мелкими буквами приписал – «Ребята, прошу плакат не срывать, - он будет нужен». Вышел за дверь кабинета и канцелярскими кнопками прикрепил плакат к двери.
                Только сел за стол в кабинете, - вошел директор и, не здороваясь, потрогал батареи, посмотрел на термометр (показывал +9 градусов), спросил:
                - Почему мусор в кабинете?
                Евгений спокойно ответил:
                - Тридцать девятая группа уже третий день не убирается, - а сам подумал: « Ходишь, как петух, кукарекаешь, холодные батареи щупаешь, а рассвет не наступает и мастера тебе не подчиняются или специально мастеров с преподавателями стравливаешь, - вечно скандалы с этими уборками кабинетов».
                Своеобразно  отреагировал на плакат:
                - Ты этим решением поставил себя в смешное положение.
                Кобрин подозрительно спокойно заявил:

                -   Смешнее, чем  был, -  я уже не буду и терять мне нечего, так как у меня ничего нет – не заработал, хотя работать пошел с семнадцати лет, -  нет даже элементарного жилья.   
                Терентьев ничего на это не сказал и вышел.
                Женя спустился в учительскую, где проходят планерки, -  сказал завучу, что присоединяется к областной забастовке учителей и громко заявил для всех:
                - Нас бессовестно обманули, забастовку никто не отменял. Я сегодня не работаю.
                Полная тишина в учительской, все молча,  отводили глаза, а преподаватель информатики – Кумов Виктор – примирительным тоном  проговорил:
                - Ладно тебе, Евгений Валерьевич, брось нервы трепать, - все равно ничего не добьемся.
                Мунина Лидия Александровна, - учитель немецкого языка и близкая приятельница Евгения, тихо, чуть не про себя прошептала:
                - Зачем же – один?
                Кобрин, в ответ на такую реакцию учительского коллектива – ответил, не напрягая связок и нервов:
                - Все равно нужно кому-то начинать, - и вышел из учительской.
                Подходя к двери своего кабинета, с удивлением заметил, что плакат с сообщением о забастовке - исчез. Он так и не узнал, что объявление, по распоряжению директора, осторожно снял военрук и отнес, как вещественное доказательство, к себе в лаборантскую…
               
               Кобрин даже не думал обижаться на своих коллег, которые фактически предали его, и пришлось одному бросить уроки. А что ему было делать? – назвался груздем…
                Только тогда он понял, настоящий смысл утверждения, что «русский народ, народ – государственный. Русс кий человек всегда пойдет за начальником и будет выполнять инструкцию…

          Но, с этого начальника - и спросит,  и обвинит его во всех своих бедах,  так как он самый – невиноватый человек. Именно в этом состоит суть империи российской. Империя не должна терпеть поражения…  Про невиноватых уже Библия говорит:
            Сказал же Адам Господу, что «…жена, которую ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела».
             Трудно признать себя виноватым, легче обвинить кого либо. Так же переменчиво настроение людей.  Тем не менее, полностью сорвать забастовку не удалось, - в Тешинске бастовали две школы - №11 и №12.
              В районе тоже бастовала Чернухинская школа, но, как потом стало понятно Евгению, это заслуга директоров бастовавших школ, которые открыто поддержали  и поощряли действия коллективов.
             Еще больше обрадовало Кобрина, что в областном городе,  учителя бастовали очень мощно. Евгений понимал, что эти разовые акции мало могут помочь. По- настоящему,  нужно было создавать девственную систему социальной защиты учителей….
              Через день после забастовки, Евгений объявил коллективу, что требование учителей не удовлетворены, то тот же Кумов, который утверждал, что «все равно ничего не добьемся и нечего нервы трепать», - неожиданно резко и решительно заявил:
                - Надо бастовать не один день, а больше!
               Кобрин и ухом не повел на такого «смелого», - он не любил хитрозадых…  Но, больше всего удивила Лидия Александровна Мунина…
                Мунина – крепкая сорокавосьмилетняя женщина, с несколько тяжеловатой фигурой, аккуратно и неброско одетая. Лицо имела круглое нечетко очерченное, голос спокойный, при эмоциях поднимался до высоких нот. Надо отменить, что из себя она выходила редко, хотя женщина была -  трепетная.
               Лидия Александровна принадлежала к редкому типу женщин, которые спокойно могла обходиться без мужчин, а как же характерное  прилагательное – трепетная, спросим автора?
               А эта оценка относится к впечатлительной натуре, которая ничего не принимала на веру и все подвергала логическому анализу, а её трепетность связываем с не совсем правильным проявление эмоций, - иногда они проявлялись не очень красиво, особенно в спорах, до которых она была большая охотница.
           Лидию судьба не баловала, её пришлось воспитать и вырастить двух дочерей-погодков. Её муж, прапорщик –сверхсрочник, бросил семью и увлекся другими женщинами, которых у него было много.
             Её свободная и независимая натура, не стерпела измен и нашла в себе силы и мужество – развестись и остаться одной. Приехала из Восточной Германии, где в гарнизоне служил супруг, а она преподавала немецкий язык в школе военного городка.
              В Тешинске оставались родители. Отец – потомственный железнодорожный машинист и мама – работница конторы при этой же дороге.
               Детство и юность Лиды прошли в этом городе и на железнодорожной станции, так как  их маленький домик находился рядом со складскими помещениями, железнодорожным депо и конторой.
              У них не было даже обыкновенного двора, потому, что они переселились сюда, когда родилась Лида. А это было во время войны. В этом доме размещался склад, в котором хранились запасные части для локомотивов. Все убрали, в помещении сложили печку и разгородили на две половины, выкроив место для маленькой кухоньки.
               Вся земля вокруг дома была пропитана какими-то паровозными маслами и имела маслянистый вид, и кроме того её засыпали отходами и мелким шлаком от сгоревшего в топках угля.
               Тем не менее, трудолюбивая Лидина мама сумела раскопать участочек вокруг стен домика шириной метра два.
          Огородик загородили  штакетником и посадили яблоньки и кусты сливы, и вишни. И сирень, - для души.
           Железная дорога находилась в пятидесяти метрах от их домика, - к постоянному стуку колес так привыкли, что вообще не обращали на это внимания…   
            … К этому времени, когда Кобрин стал работать в том же училище, что и Лидия Александровна, - все её основные жизненные неурядицы ушли в прошлое.
            Удалось вступить в жилищный кооператив и получить двухкомнатную квартиру в пяти минутах ходьбы от работы. Дочери оказались умненькими и учились в техникуме и вузе.
             Старые родители  были еще живы, и Лидия чувствовала себя победительницей, и обрела ту уверенность, которой ей так не хватало.
                Ей понравился этот моложавый историк. Нет, понравился не как мужчина, просто его слова и поступки,  находили отклик в её натуре, - свободной, жаждущей справедливости и способной за эту справедливость бороться.
              Она безоговорочно признала  его лидерство, и первая почувствовала отсутствие у Кобрина какого либо корыстного интереса. Кстати, именно это было решающим фактором у таких типов личности, как Мунина. Надо отметить, что Лида постоянно и во всем сомневалась и колебалась, чем создавала о себе мнение не очень решительного человека.
              Её удивляло умение Евгения вести борьбу с директором, в котором она видела недалекого солдафона. Лидия Александровна и сама могла задать довольно каверзные вопросы Терентьеву и высказаться достаточно резко.  Поэтому и не входила в группу « близких».
             Но, зато, сложились дружеские отношения с Городовой, которые она старалась не афишировать, но и не скрывала.
             Она смело говорила в лицо, когда в частном разговоре , Кобрин, высказывал довольно нелестную характеристику заместителю директора. Мягко, без волевого нажима указывала:
            - Ну, уж ты, Евгений Валерьевич, несправедлив по отношению к Валентине Михайловне.
             Кобрин в ответ кипятился, и говорил без обиняков:
             - Да, ладно вам, - Лидия Александровна, -
 Городова, вообще, недостаточно образована, и самодурка…
            Потом неожиданно - воодушевлялся, как будто попал на своего конька и с мягким беззлобным юмором рассказывал:
                -  Готовила открытый урок  моя коллега – Ухова, она тогда вела историю, хотя по образованию – литератор. Но, у нас считается, что историю, вообще, могут вести все. А она была еще к тому же, парторгом училища. Да вы её помните… - Мунина согласно кивала головой, -  Евгений продолжал: приходит ко мне советоваться – какую тему взять? Я говорю, - Антонина Николаевна, возьмите – «Культура России во второй половине девятнадцатого века», -  она как раз идет у вас по плану и вам близка, как преподавателю литературы. На  последние слова, почему-то подозрительно на меня взглянула, но ничего не сказала. Далее, советую, - урок можно построить следующим образом: вначале кратко сформулируйте  основные перемены, которые произошли в общественной жизни страны после 1861 года. Потом, по заранее выданным заданиям учащиеся готовят доклады о наиболее выдающихся  писателях, поэтах художниках, архитекторах, но очень кратко, иначе – не уложитесь в сорок пять минут, хотя,  конечно, эта тема явно на два урока тянет. В принципе, можете дать доклады, но доклады  все  - не заслушивать, - просто поставить оценки. Потом, ваше краткое резюме по всему сказанному. Понятно, что нужно максимально использовать наглядные пособия.  И, в заключении, ей говорю – должно получиться, - тема благодатная. Ну, ладно. Тут, немного времени спустя, объявляют открытый урок: всем гуманитариям – быть. Прихожу, сажусь за парту, сзади садится Городова и другие. Все идет примерно так, как наметили, только Ухова заметно волнуется, даже – нервничает. Выходят девушки (группа девчоночья), рассказывают. Доходит очередь до художников. На стене висит репродукция картины Репина «Не ждали». Это, между прочим, одна из непонятных его картин, но в свое время имела очень большой резонанс. Девушка стоит с указкой в руках и как-то растерялась, то ли плохо подготовилась, - начала так: « На картине изображено…»  и -  запнулась. Такая пауза, и я слышу за моей спиной шепот шепелявым голосом – «декабристы…», потом опять шепот-подсказка – «декабристы…» Я начинаю понимать -  подсказывает Городова. Мне и смешно и зло берет, - ведь подсказка-то – неверная: на картине изображен момент возвращения народовольца с каторги. Это еще бы ничего – ученица видимо вошла в определенный ступор, в этом случае ничего от неё не добьешься. И, что вы думаете? Эта Ухова, как бы подхватывает эту лжеподсказку и начинает абсолютно уверенно излагать: « Да, ребята, - это декабрист, который отбыл каторгу и ссылку. На картине изображен момент его возвращения…» Смотрю на класс, на присутствующих учителей, - все воспринимают, как должное. Кончился урок. Ученики вышли из класса, -  начали разбор занятия. Встают учителя и говорят, как обычно: все хорошо, урок на уровне. Я дурак, один не мог выдержать, - встаю и с таким упреком и обидой говорю: «Вы, Антонина Николаевна, смазали все впечатление от урока этим разбором картины. Лучше бы посадили эту девочку на место и ничего не говорили. Какие декабристы на картине? – это я в пику Городовой замечаю, - посмотрите на обстановку комнаты, на одежду: в конце концов, -  видите, чьи портреты на стенах – Некрасова и Шевченко, а на фото, - Александр второй на смертном одре! По ленинской градации – это второй этап революционного движения – разночинский…» Вот, что получилось. Разнес я их в пух и прах. Многое могу простить учителю, но одного не могу, и сам себе не прощаю – непрофессионализма.
         Развеселил Кобрин Лидию Александровну, но, тем не менее, своей точки зрения она не изменила. Когда Евгений опять начал  с упреков:
                - Городова может только людьми манипулировать, - это у неё хорошо получается. Сколько из-за нее молодые мастерицы слез пролили…
         Мунина опять легко поправляла:
                - Мастерицы сами тоже не во всем правы.
          Кобрин не уступал:
                -  Так пусть научит и покажет. Я что-то ни разу не видел, чтобы она сама приготовила и провела какое либо мероприятие. Она только мстит, тем, кто под её дудку не пляшет и ей ничего не докладывает…
           Лидия Александровна,  видя возрастающую ярость оппонента, дипломатично спор заканчивает.
           Сама же считала и достаточно верно, что Городова, на самом деле, ведет свою игру и нисколько не является опорой директора. Только это свое наблюдение держала в глубоком секрете.
            А простодушный Женя даже не догадывался, что многое Мунина передавала Городовой, - мнения, которые высказывал историк и даже свои планы…
             Что поделаешь, жизнь сложная штука и надо уметь лавировать и приспосабливаться, особенно когда нет за спиной твердого мужского плеча…

            Но, историку, Лидия Александровна – помогала, особенно во время избирательной кампании. Именно тогда посыпались обвинения против Кобрина, что он нарушает закон о выборах.
                Заместитель директора  училища – Шевцов, - высказывал ему открыто, прямо в учительской:
                - Я напишу заявление в избирательную комиссию, о том, что ты нарушаешь закон о выборах.
                Кобрин удивился. Прекрасно знал, что ни в чем не был замешан, поэтому спокойно поинтересовался:
                - Конкретно, в чем состоит мое нарушение?
                - Ну, не сам ты нарушил закон, - начал вилять Шевцов, - а твое доверенное лицо – Мунина, которая расклеивала твои  агитационные листовки и одновременно срывала листы других кандидатов, - и добавил для убедительности, - я сам видел.
               Евгений нисколько не стушевался, и тут же парировал:
                - Ну и что? Мои листовки тоже срывали, - уточнил, – это такие нарушения, которые в принципе доказать невозможно.
              А сам думал равнодушно: « Какой принципиальный стал, что же ты не принципиальничал, когда продукты
своровали из столовой».
             Кобрин давно понял, что поступки человека определяет не чувство справедливости, а собственная польза.
           Потом Кобрин выговаривал своему доверенному лицу:
                - Лидия Александровна, зачем же вы листовки чужие срывали?  Геннадий Шевцов вас видел, и мне высказал.
           Лидия, задорно блестя глазами, энергично высказалась:
                - А его, какое дело?! Нет бы, поддержал тебя, ты же от нашего коллектива кандидат!
             Женя объяснил:
                - Так, он член избирательной комиссии, - обязан следить за соблюдением законности. Прошу вас – ничего не срывайте…
            
            …А вот сейчас, на следующий день после забастовки – удивила…
             Мунина готовила общую линейку посвященную дню юного антифашиста. Еще за несколько дней до забастовочных событий, -  спросила  Евгения какие –то подробности касательно этой даты.
              Кобрин, замотанный, и уроками, и этой забастовочной суетой – ответил и… вообще забыл про мероприятие. А когда училище построили для проведения линейки, увидел, что Лидия выводит подготовленных учеников для выступления, попросил:
                - Лидия Александровна, вы мне предоставьте слово после того, как ваши девочки выступят?
              Он и не ожидал какой-то особенной реакции. Обычно, когда Евгений просил, о чем нибудь подобном, его коллеги охотно соглашались, зная, что скажет интересно и познавательно.
              А тут… Мунина, быстро и, как будто собираясь спрятаться от него, быстрой скороговоркой, чуть не прошептала:
                - А аполитичного ничего не скажешь?
             Женя вначале опешил, потом онемел и уже оправившись, сказал спокойно: «Нет, ничего крамольного не скажу».
              Непонятно, заметила ли она его некоторое замешательство, но Евгений, в ходе линейки еще раз напомнил о своей просьбе.
               Слово о фашизме Кобрин сказал, - умно и запоминающее. Он рассказал о случае в берлинской электричке в апреле 1945 года, о котором он где-то прочитал и запомнил.   
               "В вагоне ехали женщины, дети старики и среди этой массы, -  фронтовой, немецкий солдат  с нашивками на рукаве, которые означают – два подбитых танка. В этот момент советские самолеты начали бомбить город. Слышаться проклятия в адрес летчиков: «Варвары! Изверги!». Солдат громко приказал: «Молчите! – когда замолчали, сказал тихо, - вы даже представить не можете, что мы сделали на их земле».  Женя знал, что такие свидетельства убеждают лучше всяких высоких слов.
               Потом долго переживал свою обиду и думал: « Ну, если Лидия Александровна, считает, что я могу сказать не так перед учениками, то -  как остальные? А я больше всего с ней рассуждал о своих взглядах на современное положение в стране. Что я делаю -  не так? Может быть, я слишком много на себя беру и начинаю отражать лишь собственную точку зрения? Пусть мне скажут. В принципе я сам чувствую – мне надо себя поберечь. Ничего хорошего эта борьба для меня не сулит».
               Потом немного подумал и пришел к выводу: « Бог с ней, с Лидией Александровной, её просто напугали, она и осторожничает. Я себя переменить все равно не смогу, как будто запрограммирован, это уже рок какой-то ведет меня».
                На этом, отринув все сомнения, - успокоился…
   

         Как же получилось так, что Кобрин, появившись в Тешинске семь лет назад, обрел такую уверенность и вступил на скользкий и неверный путь противостояния с руководством училища?
          Человек не любит вспоминать и рассказывать о тяжелых временах: это остается в глубинах памяти и блокируется каким-то физиологическим процессом, как будто организм понимает, что постоянные напоминания о несчастьях гнетет и мешает понять и освоить новую реальность.
             Тяжело далось это привыкание. Нет, то, что связано с работой, прошло «без сучка, без задоринки». Те же ученики, только более взрослые, что очень Евгению нравилось. Он, с первых дней работы в школе – понял: лучше всех у него получается работа в старших классах. Иногда, даже мелькала мысль: « А еще бы лучше – в вузе».
              Но гнал от себя эту недосягаемую мечту, понимал – время упущено. Такие карьеры начинаются со студенческой скамьи.
              Тем не менее, через год после приезда в Тешинск, изнывая, от обилия свободного времени и от физического безделья, - поступил на заочное отделение филологического  факультета местного педагогического института.
              Поступил – слишком громко сказано, просто сдал нужные документы в приемную комиссию. Зачислили на первый курс без проблем, хоть и очень удивились.
               Пришел на первую лекцию, где собрали весь курс. Лектор, пожилой преподаватель вуза, по-птичьи закрывал глаза, - остренький нос, тонкие губы, - протяжно и глубокомысленно изрекал, набившие оскомину,  непререкаемые догмы из теории научного коммунизма.
               Евгению настолько стало тошно, что он ушел сразу после первого перерыва и больше ни разу не ходил.
               Потом, какое-то время жалел об этом, но впоследствии – понял, что ничего свежего и оригинального не вынес бы с этого провинциального вуза, насквозь пропахшим тленом коммунистической идеологии, самого консервативного пошиба.
              Впоследствии только получал доказательства своей правоты, хотя его судьба еще соприкоснется с этим вузом.
              Тяжело было привыкать к потере социального статуса. Женя сидел в маленькой комнатке-курилке, в конце общежитского коридора и с тоской  смотрел на открывавшеюся из окна третьего этажа,  картину.
               Пустынное шоссе, чахлая трава вдоль тротуарных тропинок. Иногда прогремит грузовик,  везущий груз на завод, который находился южнее метров на пятьсот.
 далее, глаз упирался  в желтый пивной киоск, у которого вечно толпилась жиденькая кучка местных пьяниц, алчно ждавшая какого-нибудь знакомого или просившая у прохожих двадцать копеек – «на пиво не хватает».
                Кобрин с тоской думал: «Неужели мне придется лет двадцать наблюдать этот пейзаж? Нет, я не выдержу. Стоило ради этого из Нават уезжать. Я хоть там был директором школы, – как «первый парень на деревне – вся рубаха в петухах», а здесь я кто?»
                К новому году, ладони, отвыкшие от физического, сельского труда  - начали облезать, - кожа сдиралась толстыми кусками, как перепревшая подошва.
                Только тогда, Женя понял, как же он много физически работал, хоть и был «работником умственного труда».  Одни дрова, которые сам заготовлял в лесу, колол и укладывал, - требовали усилий.
                Сам же, со школьным кочегаром, огородили новым штакетником школьный участок, физкультурную площадку. Да, и немалый огород, который засаживал картофелем.
                Неожиданно, начались острые боли в позвоночнике. Не привыкший ходить по больницам,  Кобрин вынужден  был записаться к хирургу на прием.
                Врач, который смотрел и ничего не понимал в причинах таких болей у тридцати трехлетнего человека – заявил, глядя на его руки:  «Вам приходилось много физически работать?»
                - Да, доктор. Я приехал в Тешинск из села. Хоть я в школе  работал, но, сами понимаете, -  приходилось и физическим трудом заниматься.
                Проницательный эскулап,  уверенно заявил:
                - Все понятно. У вас произошла смена образа жизни. Не может позвоночник болеть у такого здорового мужчины. Это – реакция организма: нужно вернуть физические нагрузки и все восстановится, -  задал вопрос. – У вас гантели, эспандер – найдутся?»
                - Да, то есть – нет, - замешался Женя.
                - Ну, вот – гантели найдешь – эспандер купишь, можно и гири…
             Потом Евгений часто рассказывал знакомым:
                - Понимаешь, как он угадал – до сих пор не пойму. Не мучил меня разными анализами, рентгенами… Сказал про физические нагрузки – и все…
                Кобрин послушался доктора. И с тех пор до старости не расставался с гантелями, гирями, эспандером. Даже, когда через несколько лет приобрел дом в деревне под дачу, все равно по зимам с удовольствием занимался домашней гимнастикой и в свободное время катался на лыжах.
                Но, так безнадежно было только первый год…               
                Постепенно жизнь возвращалась.  Женя как будто просыпался от летаргического сна: все четче становились очертания лиц и характеры окружавших его людей и коллег.
                Только позже, Евгений понял, что ему здорово повезло с коллективом. Во-первых, работала в основном молодежь, и средний возраст не превышал тридцати пяти лет. Не менее четверти, из  которых, проживала в общежитии.
                Там он приобрел друзей и сохранил с ними связи на многие годы. Именно, общежее- житие способствовала тесным связям. Советское общежитие – это своеобразная община, которое воспроизводило самые старинные формы русской общинной жизни.
                Не менее двенадцати семей проживали на пятом этаже общежития,  в котором селили работников училища: преподавателей, мастеров, воспитателей…
                Как ни странно, но общежитское соседство остается в памяти на всю жизнь. Почему? А потому, что всё про всех – знают. Главный информационный пункт общежития – общая кухня. Это уже говорит о том, -  что готовит, как готовит и кушает каждая семья.
                Нельзя скрыть характер взаимоотношений внутри каждой семейной пары. Известны подробности жизни одиночек, для которых, именно это наиболее неприемлемо. И все это обсуждается, обсуждается и оценивается…
                В таких маленьких общинках - общежитиях не враждуют, - это невозможно. И всех сближает почти одинаковый

возраст и наличие детей, тоже, примерно одного возраста.
                Как ни странно, многие, даже с какой-то ностальгической тоской, вспоминают годы молодые, проведенные в условиях своеобразного коммунизма. Сближает и единая для всех мечта – получить собственное жилье.
                Особый момент в жизни таких общежитий, где проживает малое количество людей, связанных к тому же – общей работой – это вахта.
                Для неискушенной молодежи – поясню. Вахта – это своеобразная проходная, где сидят, по большей части, солидные женщины, которые обязаны наблюдать за порядком при входе в помещение.
                А каков этот порядок? Ну, например, - постороннего не пропустят, а посторонним является -  всякий, кто не живет в общежитии, будь, хоть мама родная.
                Что это означает? Тебе говорят, что мол, подождите, сейчас кто-то пойдет наверх и передадут наверх тому, -  к кому вы пришли – он спуститься. На вас же не написано, что он ваш брат, сват… Ну, или что-то в этом роде.
                На вахте имеется единственный телефон и только с разрешения вахтерши можно позвонить. Именно через вахту, начальству училищному известны все мельчайшие подробности вашей частной жизни.
                Короче говоря, - вахта – это то, о чем вспоминать не хочется. Потом, не надо забывать, что на остальных трех этажах проживают учащиеся, с которыми ты занимаешься.
                Поэтому, ощущение кролика, которого положили под большое увеличительное стекло – и разглядывают – не будет странным.
                Семьи расселялись следующим образом: по левую сторону длинного коридора, располагались самые маленькие комнаты, - тринадцать квадратных метров. Именно на этой стороне, - Кобриных  поселили. А другая сторона – окнами на восток, комнаты были больше – двадцать квадратных метров, там проживали, так называемые – старожилы.
                А вторая, дальняя от входной двери, половина этажа, - была не занята. Комнаты стояли пустые. Впрочем, это продолжалось недолго. По какому-то решению ЦК комсомола, в центральные области стали прибывать группы юношей из Таджикистана. Этих юношей распределяли по небольшим промышленным городам в профессиональные училища.
                Для Кобрина сразу нашлась дополнительная нагрузка. Его вызвали к директору и завуч по внеклассной работе сообщила:
                - Евгений Валерьевич, к нам прибывает группа учащихся из Таджикистана. Они будут у нас учиться на автослесарей.  Вам поручается классное руководство.
                Женя только спросил – понял, что отказаться нельзя – это уже партийное поручение.
                - А сколько лет они будут учиться?
                - Это группа одногодичников, на базе десяти классов, - ответила завуч.
                « Ну, это легче, всё же взрослые ребята, - год без родины -  вытерпят» - так он подумал с облегчением. Но, Евгения, конечно, предупредили об особой  ответственности. Мастером производственного обучения к ним назначили Бавина Алексея, который был на хорошем счету у руководства.
                Три года продолжался этот своеобразный  эксперимент, цель которого, до конца так и никто не понял.  И все эти годы Кобрин неизменно назначался классным руководителем. Были такие курьезы, над которыми смеялись, но они много «говорили» о той, среднеазиатской жизни.
                Приезд первой группы прошел без Кобрина, а вот на второй год. Женя и встречал группу в аэропорту и размещал по комнатам. А на следующий день, училищная медсестра сказала Евгению:
                - Твои подопечные завтра должны сдавать кал на анализ. Пусть в спичечных коробочках захватят анализы, - завтра они пойдут со мной в лабораторию.
              Евгений все это передал уже назначенному командиру группы:
                - Сарабек, скажи ребятам, чтобы они завтра принесли в спичечных коробках -  кал, на анализ.
              Командир, - высокий, стройный и красивый парень, согласно кивал головой.
               Всех этих ребят собирали из разных областей республики: были из столицы – Душанбе, были из глухих кишлаков. Кобрин, сам мало представлял истинное положение
в республиках Средней Азии.
             Ребят расселили, как раз, в ту пустую половину пятого этажа, где жили работники: это такая своеобразная страховка, для того чтобы максимально отделить таджиков от общения с другими учениками.
             На следующий день, - утром, до подъема зашел к ним в общий туалет – проверить порядок: так делали всегда по очереди, то – мастер, то классный руководитель. И – оторопел… сначала подумал, что это обыкновенное хулиганство: на плиточном полу, ровными рядами, - кучечки человеческого кала, штук тридцать, - а все четыре унитаза были исправны…
              На короткое время Евгения захлестнула волна бешенства: почти, теряя контроль за своим поведением, Евгений рывком открыл дверь комнаты, где проживал командир, сдернул одеяло, и, схватив за футболку, потащил его в туалет.
               Задыхаясь, прокричал ему прямо в ухо:
                - Сарабек! Что это такое!?
               Командир, который, не смотря на действия учителя, не потерял азиатского спокойствия, - ответил:
                - Сами сказали – кал сдавать…
             …Из Жени выпустили воздух, как из резинового шарика. Он ошеломленно сознавал реальность. В сознании проносились обрывки выводов: « Вот как оказывается – там даже не знают, что такое – унитазы и как им пользоваться. Господи, мы вообще не знаем свою страну и об этом никто и ничего не говорят, - даже не обсуждают».
                И Евгению только оставалось сказать Сарабеку:
                - Ладно, понятно все: уберите в туалете до прихода уборщицы.
                Лет через десять, на очередных курсах повышения квалификации учителей истории, лектор рассказал историю, которая превратилась в некую притчу-анекдот: «Профессор объясняет студентам понятия – цивилизация и культура, - так: унитаз – это цивилизация, а умение им пользоваться – культура». Евгений тогда вспомнит историю с таджиками…
            
               Для того, чтобы не отрываться от  своей группы, Кобрину передали уроки политэкономии. Этот предмет входил в учебный план одногодичных групп. Евгений смеялся, рассказывая Насте об этих уроках:               
                - Кто придумал, таджикам-ребятам политэкономию преподавать, - это ведь упрощенный вариант «Капитала» Карла Маркса. Да еще два урока в неделю.
                - Так – везде преподают, они, что – исключение?
                - Да, дело не в этом. Оказывается, там больше половина учащихся плохо владеют русским языком.
            Настя удивляется, она тоже плохо представляет ситуацию в той, далекой стороне. Думает, что во всем Союзе – одинаково. Ведь никто и никогда не объяснял истинное положение дел, особенно в тех республиках, и на это заявляет:
                - Русский язык везде преподают, да и вообще – как они без русского языка?
                - Это нам, так кажется, мы думаем, что в Таджикистане, как у нас в Чувашии или в Мордовии, - все на русском говорят. Оказывается – это далеко не так, - и рассказывает о своем  «открытии», которое сделал на этих уроках.
                - Веду я урок политэкономии. Хорошо подготовился, все стараюсь изложить понятно, доступно, и – интересно. Хорошо, слушают внимательно. Начинаю во второй половине занятия -  выяснять – усвоили ли материал? Поднимаю одного, другого. Стоят. Молчат. Не выдерживаю и повышаю тон: « Что такое, почему молчите, - не поняли объяснения?».  Наконец, командир – Сарабек, мне поясняет: « Евгений Валерьевич, они по-русски  не понимают», (на самом деле таджики называли Кобрина – Учитель, - именно так с большой буквы, как у них принято).
Я, -  взъерошиваюсь: « Как так, ведь русский язык десять лет в школе изучали!». Меня опять возвращают с небес на землю:    «Да, изучали, но учитель был – таджик».  Я опять выпускаю воздух как проткнутый воздушный шарик. И начинаю – понимать. А потом, как я рассказал эту историю мастеру – Бавину, который с делегацией ездил в Таджикистан:
по кишлакам агитировал, выступал, - он мне рассказал:  «Евгений, ты себе представить не можешь, что я там увидел. У них в школах, вообще, полов нет, парты стоят прямо на земле. Куча грязных детей, в рваных халатах с голодными глазами. А в классах -  одна черная доска: нищета – ужасная. Ты не смотри, что они сюда приехали в новых халатах, а мы их одели в хорошую форму: я там, на детях,  ничего нового не видел – рвань такая, - впору выбросить. Их ведь – таких, всем кишлаком собирали к нам поехать. Там, на русском никто не говорит. У нас в группе есть ребята из Душанбе, ты посмотри у меня документы – увидишь.
            Кобрин стал знакомиться с личными делами: место рождения, отец-мать, далее – братья, сестры… Тут опять удивление, - под последней графой, столбиком, - перечисление братьев и сестер. Меньше шести, нет ни у кого…
             Евгению приходилось только удивляться. Но, удивлялся только  первый год, потом приноровился к ним и начал понимать их способ жизни и мышления.
             Вначале, непонятна была привычка ребят, сосать какую-то зеленую травку. Её они называли – насвай или коротко – нас. Эту зеленую смесь они привезли с собой. А потом им присылали в посылочных ящиках, в которых укладывали полиэтиленовый мешок, набитый насваем.
              Каждые молодой человек носил у себя в кармане маленький пакетик, который постоянно пополнялся из присланного мешка. Никто не понимал, что это такое: воспринималось это, как какая-то национальная привычка, вроде курения. Но, что интересно, - таджики не курили сигарет, а насваем, пользовались все.
               Делалось это следующим образом: из пакетика, двумя пальцами доставали щепотку зеленой травки и ловко забрасывали её под язык. Через некоторое время, эта зеленая смесь выплевывалась.
                Стены училища были выкрашены темно-зеленой краской и ученики-таджики приноровились плюнуть  «отработанной» зеленью на стену. Они вначале даже не понимали – это делать нельзя, - пришлось объяснять.
           На самом деле, что такое насвай, подробно и квалифицированно объяснил Сарабек. Кобрин не любил вилять вокруг да около и сразу, когда увидел, что делают его подопечные с этой травой, -  спросил командира группы.
                - Сарабек, расскажи подробнее, что такое – насвай?
           Евгений специально оставил в комнате одного командира, поэтому посторонних никого не было. Этот спокойный и красивый парень честно рассказал:
                - Евгений Валерьевич – это слабый наркотик.
            Женя впервые сталкивался с таким понятием и даже не совсем понимал, что такое – наркотики, поэтому интересовался:
                - Из чего делают насвай?
                - Из листьев табака и добавляют гашеную известь иногда золу и растительное масло, - объяснял юноша.
                - Что, каждый может приготовить насвай?
                - Ну, не каждый захочет этим заниматься, - замялся молодой человек, - у нас его свободно продают на базарах; десять копеек – ложечка.
                - Так это не запрещается? – удивлялся плохо информированный историк.   
                - Как сказать… - замялся парень ( он не мог объяснить, что у них запретить каким-либо законом – нельзя: запрещать или разрешать – это дело старших), вообще, старики ругаются, когда молодежь сосет насвай, но это не жесткий запрет.
                - Значит, это своеобразное курение, -  допытывался классный руководитель, - так же действует?
                - Как вам сказать, помните, когда вы в классе, то одного, то другого спросили – они молчат. Тогда повысили голос: «Вы чего молчите?». А вам, Амиров ответил – «Бальдеем…»  А вы удивились и ничего не поняли, только засмеялись…
                - И, что? – он на самом деле находился под действием наркотика?..
                - Конечно, - уверенно подтвердил Сарабек.
              Евгений, как будто что-то вспомнив, раздумчиво и тихо проговорил:
                - А ведь – точно, глазки-то у многих подозрительно блестят, а мне и невдомек…
                И Сарабек подтвердил:
                - Да, действует как сигарета, только в несколько раз эффективней.
                И, неожиданно предложил:
                - А вот вам щепотка – попробуйте, - поймете, - и протянул пакетик с насваем.
                Кобрин взял двумя пальцами зеленый комок зелья и положил под язык. Сарабек внимательно наблюдал. Буквально через минуту у Евгения резко закружилась голова, и он почувствовал свои неуверенные ноги и слабость. Проговорил:
« Что-то плохо мне с твоего насвая, пойду – лягу». Выплюнул траву в ведро и не совсем твердой походкой дошел до своей комнаты в другом конце коридора. Только через полчаса голова пришла в норму и слабость прошла и никакого удовольствия не испытал.
                Потом говорил командиру:
                - Нет, Сарабек, - это далеко не сигареты, действия другие, да и мутит, и голова кружится.
                Молодой таджик улыбался хитрой восточной улыбкой, почти не раздвигая губ, и отвечал:
                - Это у вас с непривычки. А у нас некоторые, чуть ли не с начальных классов насвай сосут, - без него уже не могут…
                С этой первой группой учеников-таджиков связано у Жени, одна, но памятная встреча. Он всегда, впоследствии считал этот случай – символичным.
                Для его учеников существовала отдельная программа мероприятий: их водили по Тёшинским музеям, в театр. Кроме этого, для них организовывали встречи с известными людьми.
                Такая встреча с местным поэтом -  Плотниковым, была организована, освобожденным комсоргом Наташей Лях и председателем ученического профкома Зоей Щегольковой. С обоими у Кобрина сложились самые доброжелательные отношения.
                О поэте  Евгению ничего не было известно:  историк был в этот день в странном настроении и немного рассеян. Дело в том, что Кобрин впервые встречал свой тридцать третий  день рождения  в Тешинске. Именно, встреча с Плотниковым была назначена на семнадцатое января.
                Были куплены сорок экземпляров последней вышедшей книги поэта – «Зерно и осколок». Предполагалось, что в заключение встречи, автор подпишет книжки, и каждый получит экземпляр с автографом.
                Плотников приехал уже в сумерках на своем старом москвиче. Его встретили и сразу провели в аудиторию, где были собраны ученики-таджики.
                Женя второй раз в жизни видел профессионального литератора. Первая встреча была, когда учился в девятом классе:  к празднику пятидесятилетия Советской власти, к ним, в Медянскую среднюю школу приезжал писатель, который тогда рассказал  удивительные вещи.
                Это писатель написал повесть о красном командире – Думенко, который на самом деле, был организатором легендарной, первой конной армии. Тогда, юный Евгений, был поражен услышанным, что сильно ломало привычные взгляды на революцию и гражданскую войну.
                Плотников, - высокий, сухопарый, жилистый, с аскетическим, но необычайно живым лицом, на котором весело сияли небольшие круглые, -  в глубоких глазницах, голубенькие, но хитренькие глазки.
                Видно было, что он очень подвижен, такой живой непоседа. Никто бы не дал ему шестьдесят три года. Он смотрелся мужчиной средних лет. Но не это было главное…
                В тот раз, Женя только запомнил облик поэта и необычайно внимательный взгляд светлых глаз.
                Александр Иванович читал свои стихи, рассказывал о своем жизненном пути, о войне, в которой участвовал, хотя понятно было, что он несколько удивлен и, вероятно, первый раз выступал перед столь необычной для Тешинска аудиторией.
                Кобрин, впоследствии, вспоминая подробности этой встречи, сильно подозревал организаторов, что они ввели поэта в заблуждении, насчет состава аудитории. Было заметно, как удивился Александр Иванович, когда увидел в учебном кабинете сплошные черные таджикские головы…
             Потом, как и было задумано, Плотников подписал книжки и, когда Кобрин подошел к нему, и, в кратком разговоре, непонятно для чего – сказал, что у него сегодня день рождения.
            Тогда Александр Иванович взял книжку и поверх обложки, четким, ровным и разборчивым, учительским почерком – написал: « Получай стихотворенья – поздравляю с днем рожденья!»
              Судьба еще сведет Евгения с поэтом Плотниковым, -  нет, они не станут близки (слишком большая разница в возрасте). Но, Кобрин всегда будет утверждать, что Плотников – самый замечательный и цельный человек, которого встречал в Тешинске…