Воскресный самоход

Я просто бесцельно шатался по Васильевскому острову. Был чудесный воскресный день, солнышко слегка приглушенное пеленой белых перистых облаков не жарило, как всю неделю до этого, а ласково грело, а прошедший за два часа до моей прогулки дождик, прибил городскую пыль и наполнил воздух озоном. Накануне, получив «неувал»  за какое-то незначительное прегрешение, я, по разумению начальства, был обречен сидеть в каменном мешке училища Дзержинского, но на этот счет наши мнения кардинально расходились. После обеда переоделся в спортивный костюм, и в считанные секунды, перемахнув четырехметровый забор восточных ворот, оказался на набережной Невы. Идти на Дворцовую площадь или гулять по Невскому проспекту не хотелось – патрули мне были не страшны (я ведь был в «гражданке» ), но всегда оставался шанс наткнуться на кого-нибудь из командного состава роты или факультета. А за «самоход» вполне можно было отхватить до пяти суток ареста. Поэтому свернул на Дворцовый мост и через пять минут неторопливо брел по Университетской набережной в сторону Съездовской линии.
Мне еще не исполнилось и двадцати лет, и я не то что не был женат, но даже не имел постоянной девушки. Родители уехали в отпуск на юг, ехать к бабушке и деду на обед в Купчино – далековато, так что просто выбрал вариант прогулки по историческому центру Ленинграда. Хоть я и был украинцем по отцу, но родился в этом городе и жил здесь всегда – сначала на улице Марата (моя мама училась вместе с Александром Розенбаумом), потом недолго на Есенина, откуда мы всей семьей переехали на проспект Художников. На сегодняшний момент я уже третий год, как учился и жил в здании Главного Адмиралтейства, в военно-морском училище.
Свернув с набережной направо, я перешел проезжую часть и двинулся по первой линии по направлению к Среднему проспекту. На этой стороне тень от домов совсем загораживала солнечный свет, и делало прогулку еще более комфортной – все-таки на улице было около плюс двадцати пяти градусов. Выйдя на Средний, свернул в сторону метро. Никакого плана действий у меня не было, и я остановился в раздумье, куда направиться дальше. Можно было зайти в кафе на шестой линии, взять порцию ароматных, пахнущих укропом чебуреков, какой-нибудь салатик и компот из свежих фруктов. Сглотнул слюну. Под такую закуску можно и сто грамм беленькой пропустить, а то и двести. Залез в карман и извлек его содержимое – от двадцати двух рублей стипендии осталось чуть меньше десятки, а до следующей получки еще две недели. Что ж, придется обойтись без захода в чебуречную. Но есть хотелось очень. Купил у лоточника большой сочный персик и с аппетитом принялся жевать.
Наконец, появился план: давно хотел поменять гитару – моя совсем пришла в негодность. Семирублевая доска со струнами и изначально-то звучала, как консервная банка, а за три года использования еще и дека рассохлась, планки ладов повылазили, короче – надо покупать новую. А на «Ваське» хороший магазин музыкальных инструментов, кажется, так и называется «Музыка», где-то в районе двенадцатой линии. Туда и двинул.
Минут через двадцать уже рассматривал достаточно богатый для 1990 года ассортимент. Правда, по уже ставшей привычной модели поведения сначала смотреть на цены, сразу понял, что в ближайшее время сменить гитару не получится. Цены для курсанта были неподъемными. Но мне просто доставляло удовольствие перебирать струны новых, хорошо настроенных инструментов. Двенадцатиструнка вообще свела меня с ума. На секунду захотелось вместе с ней метнуться к двери, распахнуть тяжелые створки и рвануть куда-нибудь дворами – я бы наверняка убежал, спортивная форма у меня была хорошая. Но что потом? Гитара – не иголка, ее в карман не спрячешь. Да и не вор я. С сожаление поставил на место и вышел в суету узких линий Васильевского.
Дойдя до метро, решил уже было, что пора возвращаться в «систему», вот только пирожков надо купить на вечер – молодым всегда хочется есть. Но тут кто-то хлопнул меня по плечу. Обернулся. Сзади, обступив меня с разных сторон, стояли три парня. Были они, как и я, одеты в треники, только вместо спортивных курток накачанные торсы у двоих обтягивали футболки, у одного – майка.
– Слышь, братан, – развязано обратился тот, что в майке, – закурить не будет?
Я поскучнел: старая, как мир «заводка», за которой через пару фраз последует толчок в грудь с подножкой сзади, а может сразу удар в лицо или поддых. Усугубляло положение то обстоятельство, что я не взял с собой сигарет – курил редко и мало, но в прикроватной тумбочке лежала пачка «трагедии семьи» – болгарский «Опал».
– Извините, ребята, не курю, – вежливо ответил.
– Спортсмен? Здоровье бережешь? – Ребята приблизились. – Молодец. Только нам-то с этого что? Курить очень хочется.
Я развел руками и сделал шаг назад.
– Ты вот что, – говоривший за всю троицу взял меня за отворот воротника, – денежек нам зашли долю малую, а мы уж так и быть сами купим.
– Благотворящий бедному дает взаймы Господу, – добавил вдруг тот, что стоял справа.
Я, признаться, был очень удивлен, услышав дословное цитирование девятнадцатой притчи.
– Ну, так что – дашь или нам самим посмотреть? – Опять встрял главарь.
«Лучше бы в чебуречной деньги проел, – подумал с тоской, и резко рванул плечом, освобождаясь от захвата».
Последние несколько лет я занимался рукопашным боем и в принципе достиг в нем определенных успехов, и по мышечной массе не уступал ни одному из парней, но эти ребята не были похожи на пропитых хануриков, да и сигареты им, скорее всего, были нужны только как предлог. К тому же, опыт подсказывал, что при прочих равных условиях, трое всегда одолеют одного. Оставалось универсально средство защиты – удрать. Но как: с трех сторон меня обступили «качки», а за спиной была стена.
– Я курсант, – сделал еще шаг назад, – откуда у меня деньги?
– Нет, так нет, но проверить надо, – снова попытались схватить за рукав куртки, я увернулся.
В следующую секунду сбоку в скулу, что называется, прилетело. Меня качнуло, но на ногах устоял, и даже концентрацию не потерял. А потому от летящего в лицо кулака ушел, поднырнув под руку бьющего, и сам ударил крюком, описав дугу снизу-вверх и вниз. Удар пришелся точно в переносицу, послышался противный треск сломанного хряща – удачно попал. Майка главаря вмиг покрылась темно-красными мазками, и теперь напоминала незаконченную картину художника-импрессиониста. Но долго любоваться «шедевром» мне не дали – сфокусировать внимание сразу на трех противниках я не мог – не Брюс Ли и не Джеки Чан, а потому кулак того, что находился справа, разбил мне губы, наполнив рот горячей солью. На этот раз от падения на землю меня спасла только стена, в которую впечатался спиной. Опытный уличный боец я тут же резко присел, и надо сказать вовремя – набитые костяшки пальцев одного из нападавших сильно врезались в стену над моей головой.
– О-ой, бли-ин! – Завыл он, баюкая разбитую о кирпичи руку.
Я кувыркнулся через голову и оказался за спиной того, кто еще никак не пострадал. Кода он развернулся ко мне лицом, пробил с «вертушки»  ему ногой в грудь. Получился скорее не удар, а толчок, противник сделал пару шагов назад, но сил все эти акробатические элементы отняли у меня много, я тяжело дышал, и в ушах звенело. К тому же, отметил краем глаза, что и тот, кому я сломал нос, и другой, с ушибленной рукой, уже пришли в себя. Но расклад в целом поменялся в мою пользу – дорогу больше никто не преграждал. Сзади была подворотня, и я точно знал, что она проходная – туда и рванул.
– Стой, сука! – Услышал сзади, но, понятно, окрик только придал мне прыти.
Подворотню пролетел насквозь за пять секунд, и хотел было кинуться вперед через дорогу и попытаться затеряться в хитросплетениях архитектуры дворов Васильевского острова, но тут услышал голос:
– Мальчик, мальчик! Беги сюда!
Это «мальчик» просто умилило. Я обернулся, входная дверь одной из парадной оставшегося сзади дома была приоткрыта, на пороге стояла молодая девчонка и махала мне рукой. Я на всякий случай ткнул себя пальцем в грудь, мол «Ты мне, что ли?» Она часто закивала. В подворотне послышался топот нескольких пар ног, медлить было нельзя. Я в три прыжка преодолел расстояние до открытой двери и быстро заскочил в подъезд, тут же послышался характерный звук защелкивающегося замка.
Мы некоторое время стояли молча. Через пару минут стало ясно, что преследователи пробежали мимо.
– Как зовут тебя, спасительница? – Я взял ее за тонкую кисть и коснулся ее разбитыми губами.
– Ася… Ой, что вы… – Она отдернула руку. – У вас кровь на подбородке, и на рукаве, и вот еще… надо умыться. Пойдемте ко мне.
Мы поднялись на второй этаж, и зашли в квартиру. Прихожая отсутствовала, вперед тянулся длинный коридор, в который выходило три двери. Мы зашли в первую. Комната метров шестнадцать квадратных, обставлена просто и скромно: кровать, два стареньких кресла, платяной шкаф и открытый секретер с разложенными на нем книгами и тетрадками. В углу еще стоял стул, на которым стопкой лежали разные газеты и журналы.
– Я вас в окно увидела, – оно выходило как раз на место уличной стычки, а выход парадной был на другой стороне дома, – а как побежали, сообразила, что надо вас спрятать. Здорово вы их…
– Да и они меня тоже здорово, – я потрогал нижнюю челюсть – болело, – спасибо тебе, если бы догнали – больничка обеспечена.
Я незаметно, как думал, рассматривал хозяйку квартиры: это была вовсе не девчонка, а очень миловидная девушка лет семнадцати-восемнадцати, невысокая, с тонкой талией и длинными до пояса волосами, заплетенными косой.
«Если их распустить, – пришла глупая мысль, – они ей, пожалуй, попу закроют».
– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказала она, – снимайте ветровку и пройдем в ванную.
Через пятнадцать минут я умытый, в застиранной олимпийке сидел с Асей на кухне и пил чай с печеньем. Было очень хорошо, уютно и спокойно. Даже сильно разбитые губы, казалось, болели меньше, когда девушка улыбалась мне. А меня несло: я рассказывал ей про деревню, в которой проводил каждое лето, начиная с восьмимесячного возраста, про своих друзей, про учебу в военно-морском училище. Вспоминал веселые истории, которыми изобилует любой учебный процесс в военной организации. Не остался без внимания и поход вокруг Европы с заходом в одну Африканскую страну, и семибальный шторм в Атлантике, и развалины Карфагена, и чуждые нам капиталистические нравы жителей Туниса.
Когда мне удавалась какая-то особо удачная шутка, Ася заразительно и звонко смеялась и ее голубые глаза светились каким-то таинственным лунным светом. Очень хотелось обнять девушку, прижать к себе и поцеловать, не обязательно в губы – можно в щечку, или в нос, в шею, плечо… И я придвинулся к ней, чтобы осуществить это намерение, но Ася все поняла и отстранилась.
– Не сейчас, – сказала она и улыбнулась одними уголками губ, – мы едва знакомы.
– Извини, – я покорно кивнул и встал, – мне, наверное, пора.
– Да, – она тоже поднялась, – скоро придут мои родители.
– Мы еще увидимся? – Спросил я без особой надежды.
Ася подошла к секретеру, взяла ручку и на тетрадной страничке написала семь цифр и свое имя, вырвала лист и протянула мне.
– Мой телефон, – пояснила то, что и так было ясно, – позвонишь мне?
Я затряс головой – еще спрашивает!
– Конечно, – сказал, – когда?
– Когда соскучишься.
– Тогда я наберу тебя с ближайшей телефонной будки.
Она засмеялась.
– Подожди хотя бы до завтра.
Сделал шаг вперед, положила мне руки на грудь и чмокнула в небритую щеку.
Я выбежал на улицу в таком боевом настроении, что встреться мне сейчас та троица парней, я бы разделал их «под орех»! С другой стороны, не будь той стычки, я бы не познакомился с Асей. Так что, еще и поблагодарить их должен был, вроде, а не морду бить.
Направился к Большому проспекту. Я был так счастлив, что хотелось бежать вприпрыжку, как делал это в пятилетнем возрасте. Едва сдерживался. Через несколько минут забрался в троллейбус десятку и покатил в сторону училища. На спуске Дворцового моста образовалась большущая пробка – кажется впереди «поцеловались» две иномарки. В салоне было очень жарко, открытые окна общественного транспорта дела не спасали, хотя ветерок с Невы нет-нет, да и продувал вагон. Я стоял, держась за поручень, и думал о том, что завтра обязательно позвоню Асе, договорюсь о встрече на ближайшие выходные, куплю ей большой букет цветов. Потом мы пойдем гулять по городу, от Исакия свернем на Майорова, а когда пересечем Садовую, я поведу ее в «Салхино» . Деньги? Ерунда – займу у ребят, правда, потом придется пару месяцев рассчитываться, отдавая всю курсантскую стипуху, но оно того стоит. Ой, ой – неужели я влюбился?
Однако, стояли уже минут десять, духота становилась нестерпимой. Пассажиры роптали, что водитель мог бы выпустить их прямо здесь.
– Товарищи! – Подвыпивший мужик в штучных плохо отглаженных брюках и мятой рубашке на выпуск поднялся с сиденья, – обратите внимание на здание Адмиралтейства справа от вас. Оно было основано в 1704 году по проекту Петра I и представляло собой в то время одноэтажный бревенчатый дом, обмазанный глиной. Но уже в 18 веке Адмиралтейство считалось центром военного кораблестроения; там находились верфи, доки, мастерские, склады для вооружения и снаряжения кораблей. В 1721 году началась перестройка здания в камне и появилась башня с золоченым шпилем, но в восьмидесятых годах все было уничтожено огнем.
Он перевел дух, наклонился и достал из сумки открытую бутылку «Жигулевского», отхлебнул и продолжил.
– К началу 19 века был возведен Зимний дворец, и все близлежащие территории были застроены домами знати, пришлось и облик нового здания Адмиралтейства возводить в соответствии с общей архитектурой центра столицы. Эту задачу с блеском решил талантливый русский архитектор Захаров.
Он замолчал и вновь припал к горлышку бутылки.
– Что еще расскажешь? – Раздался голос из дальнего конца салона троллейбуса.
– Еще? – Мужик улыбнулся щербатым ртом, не хватало переднего зуба и клыка. – В центре фасада Адмиралтейства, обращенного к Невскому проспекту, находится въездная арка, над которой возвышается башня, окруженная колоннадой и увенчанная куполом со шпилем высотой более семидесяти метров, на вершине которого находится позолоченный флюгер – кораблик. Вес кораблика – 65 кг. Это уже третий кораблик – первый был установлен в 1720 году, потом он был отреставрирован в 1846 году, а теперь хранится в фондах Центрального военно-морского музея. Этот кораблик – один из исторических символов города. Под ним на шпиле находится позолоченный шар, в котором содержится вся информация о реконструкциях Адмиралтейства, а также несколько образцов Петербургских газет.
– С 1925 года здесь расположено Высшее военно-морское училище имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, – это уже добавил я.
– Правильно, – обернулся ко мне рассказчик и дополнил, – во время Великой Отечественной войны город подвергался ежедневным артиллерийским обстрелам, а шпиль служил отличной точкой наводки огня для фашистов. Наши спортсмены-альпинисты накрыли шпиль и кораблик защитным чехлом из мешковины весом в пятьсот килограмм. Потом Адмиралтейскую иглу поместили на медаль «За оборону Ленинграда».
Обстановка разрядилась, все как будто забыли о духоте, зашушукались, посыпались комментарии услышанного.
– А о Зимнем что знаешь? – Задал вопрос все тот же голос.
– О Зимнем? – Мужик почесал затылок, – так, в прошлом главный императорский дворец России. Всего за период 1711—1764 годов в городе возводилось целых пять зимних дворцов. Нынешнее, пятое здание дворца построено в 1754 – 1762 годах итальянским архитектором Растрелли. С октября 1915 года до ноября 1917 года во дворце работал госпиталь имени царевича Алексея Николаевича, с июля по ноябрь 1917 года размещалось Временное правительство. Потом там был открыт Государственный музей революции, который делил площадь с основной экспозицией Государственного Эрмитажа.
– Все?
Мужик стушевался. И то сказать – я хоть и учился уже три года в здании Адмиралтейства через дорогу с Зимним дворцом, а столько узнал о них впервые.
– Чего еще-то надо? – Бросил я в сторону привередливого гражданина, – и так считай, бесплатную лекцию прослушали.
– Здание включает в себя около 1500 комнат, а общая площадь дворца порядка 60000 квадратных метров, – добавил «лектор» и сел.
– Откуда ты все это знаешь? – Не унимался любопытный.
– Так я доктор исторических наук, профессор; до перестройки экскурсии здесь водил. Да, и тема диссертации аккурат об архитектурных особенностях Санкт-Петербурга.
В этот момент троллейбус рывком снялся с места, и через несколько минут я вышел на остановке. Спившийся профессор сделал мой день!
Быстренько обогнул желтое здание, о котором только что узнал столько нового, забежал в проезд перед санчастью. Здесь цемент между кирпичами стены выкрошился, и ваш покорный слуга, цепляясь пальцами и опираясь на носки ботинок, быстро забраться на крышу склада ГСМ . Оттуда я примерно таким же макаром спустился вниз и угодил прямо в объятия дежурного по училищу. Есть такой сорт офицеров, которых хлебом не корми – дай покараулить в засаде курсантов, возвращающихся из самохода.
– Ага, голубчик, – он ехидно улыбался, – вот и еще один кандидат на отчисление. Какая рота?!
Я ответил. Он повел меня в казарменное помещение. В канцелярии командира не было – это понятно: воскресенье, выходной. Мою самоволку оформил старший мичман – старшина роты. Он построил весь не уволенный в город личный состав и перед строем от имени дежурного по училищу объявил мне пять суток ареста. Это было хорошо, потому что наказывать дважды за одно нарушение дисциплины не предусматривается уставом, а значит – не отчислят.
Я стоял и улыбался, и мыслями был далеко от ротного помещения, училища в целом, будущей гауптвахты, от командиров и начальников – я думал об Асе. Ведь не завтра же меня отвезут в комендатуру, да и вообще – отвезут ли? Там всегда мест не хватает. Скорее всего, придется опять отрабатывать полученные сутки в каникулярном отпуске. Но это так далеко… А завтра… завтра я позвоню своему ангелочку и договорюсь о встрече. И пусть меня хоть расстреляют, но в следующие выходные я опять свалю в город.
– Что скалишься? – Старшина был не вредный, просто делал свою работу.
– Потому что счастлив, – просто ответил я.
– С чего бы это? Получил пять суток, морду кто-то разбил, у тебя, кажется, еще и задолженности по физике и сопромату – к экзаменам могут не допустить.
Я махнул рукой (строй давно распустили).
– Да разве в этом дело?
Мне очень хотелось поделиться событиями сегодняшнего дня, но старший мичман был не тот человек, которому стоило изливать душу. Я пошел расстилать койку, потом вымылся, почистил зубы и лег в кровать.
Лежал и думал, что все произошедшее со мной за сегодняшний день, наверняка могло случиться с кем-то еще и совсем в другом городе. Но случилось здесь в культурной столице Советского Союза, и со мной. За несколько часов я успел отхватить по физиономии, квалифицированно ответить на эту агрессию, встретить прекрасную девушку и влюбиться первый раз в жизни, прослушать в душном троллейбусе, пусть короткую, но весьма познавательную и интересную лекцию о знаменитейших памятниках архитектуры города, получить пять суток ареста и, не смотря ни на что, лечь спать самым счастливым человеком на Земле. Сладкая дрема замедлила мыслительные процессы, отключила мозг, и уставшее тело погрузилось в глубокий сон.
…Почти тридцать лет прошли с того памятного дня; курсант, отдав Родине несуществующие долги и не получив ничего взамен, стал военным пенсионером. Много за это время произошло разных событий –  хороших, плохих и даже судьбоносных. Через сомнения, неверие и предательство прошел по жизни тот морячок, пока не научился ко всему относится философски и радоваться вещам простым и обыденным, не принимая близко к сердцу ничего, что не связано с жизнью и здоровьем его родных. И сейчас, с высоты прожитых лет, окидывая мысленным взором этот почти полувековой марафон, ловлю себя на том, что предложи мне некто всемогущий что-то изменить в своей жизни, или даже начать все сначала – отказался бы. Потому что я по-прежнему счастлив, как в тот день, когда влюбился в первый раз.