Сашка быль

Как бык шестикрылый и грозный,
Здесь людям является труд
И, кровью набухнув венозной,
Предзимние розы цветут…
               
                Осип Мандельштам

Распределение в нашем институте было достаточно лояльным, и студенты практически сами выбирали место предстоящей работы. Я распределился в ведущее НИИ по профилю образования, расположенном в ближайшем Подмосковье, с целью построения полноценной научной карьеры, нацелившись на поступление в аспирантуру. Но не тут-то было! Не прошло и месяца, как меня вызвал начальник отдела и сообщил «радостную» весть о том, что необходимо «по велению комсомольского сердца» отправиться на месяц в один из районов Московской области на строительство колхозного коровника.

Я не был обременён семьёй, поэтому воспринимал эту трудовую повинность как некую обязаловку от которой невозможно было отвертеться. Сбор трудового «десанта» объявили на следующий день. Утром в походной одежде с приличной сумкой сменного белья, домашней и рабочей одежды, а также несколькими пачками известного резинотехнического «изделия №2», я уже стоял у горкома КПСС нашего наукограда и лицезрел странную и достаточно живописную картину сбора кадрового состава стройотряда, состоящего из какой-то смеси расхристанной шпаны, алкоголиков, тунеядцев и небольшого количества «комсомольцев-добровольцев». Какой-то там по счёту секретарь горкома произнёс перед всей этой гоп компанией пламенную речь во славу труда и светлого коммунистического завтра, и вся эта публика с шумом, гамом и матами загрузилась в автобус. По дороге к месту дислокации в автобусе царил пьяный гвалт в перемежку с дикими воплями. Водка лилась рекой, квасили ребята знатно, без остановки. Моё пролетарское происхождение работало как бронеспинка от любых выпадов в мой адрес. Достаточно было пару раз послать этих обормотов в далёкое эротическое путешествие, и я сразу же был принят за своего в доску, но пить с ними отказался.

Из нашего НИИ в стройотряде было только два молодых специалиста: я, да рыжеватый Юрка из другого отделения. С ним я и коротал время в автобусе. Юрка был достаточно говорливым и обаятельным парнем, видимо большим любимцем у женщин. Прибытие трудового десанта на место представляло собой потрясающую своей театральностью картину: из автобуса с песнями и плясками в разной степени подпития вывалилась разношёрстная ошалелая толпа, удивлённо озирающаяся по сторонам в состоянии абсолютной алкогольной прострации со страстным желанием продолжения «банкета», при этом один из наших строителей так и остался лежать пластом в автобусе. Как выяснилось позже, этот товарищ реально «склеил ласты» от выпитого безумного количества водки и бездыханный труп без всяких разборок и, положенных в таких случаях процедур, этим же автобусом отправили обратно.

С хлебом и солью нас конечно никто не встречал, но положенное в таких случаях размещение в пустующих летом классах местной деревенской школы было достаточно оперативно проведено. Мы с Юркой заняли скрипучие металлические кровати с приличным постельным бельём около небольшого окошка и отправились обследовать места общего пользования и ближайшие окрестности нашего жилища. Далее путь пролегал на строительную площадку, расположенную рядом с действующим коровником.

Юрка болтал без умолку и наизусть шпарил С. Есенина из цикла «Москва кабацкая». Конечно мы не могли пройти мимо действующего коровника, из которого пахнуло специфическим амбре. Бабёнки, уж не знаю кем они там работали, сразу же обратили внимание на двух городских пижонов. Со скабрезными шутками, прибаутками и откровенными похотливыми намёками девки пытались обратить на себя внимание. Юрка оказался «как рыба в воде», отпуская пошловатые циничные шуточки вперемежку с образцами высокой поэзии:

Не ругайтесь! Такое дело!
Не торговец я на слова.
Запрокинулась и отяжелела
Золотая моя голова.

Нет любви ни к деревне, ни к городу,
Как же смог я ее донести?
Брошу все. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси.

Тут же появилась полногрудая розовощёкая деваха с алюминиевой кружкой и батоном белого хлеба. «Приняв на грудь» по кружке холодного молока (парное мой желудок не переносил с детства) и закусив половинкой батона мы «обмякли» и полилась задушевная шаловливая беседа, приправленная Юркиной декламацией нетленных стихотворных строчек С. Есенина:

Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.

Здравствуй, златое затишье,
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.

Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет.

Стелется синею рясой
С поля ночной холодок…
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!

Розовощёкая девица «растаяла» на глазах и в мгновение ока впала в какое-то состояние реального физиологического экстаза. Я сделал вид, что интересуюсь техническими характеристиками аппаратов для дойки коров, а счастливая парочка, уединившись, уже весело щебетала в некотором удалении от подруг девицы по работе, которые нехотя стали расходиться по рабочим местам. Вот она волшебная сила поэзии! Не прошло и нескольких минут, а уже возникло некое подобие вожделенных любовных отношений. Даже я, прожжённый грубоватый циник, несколько ошалел от такого неожиданного поворота. Создавшаяся ситуация показалась мне какой-то нелепой и уморительно смешной. Я хохотнул, а про себя подумал: «Ну надо же, что делают гормоны?! Уж о чём они там договорились я не знаю, но только через небольшой промежуток времени Юрка показался с улыбкой до ушей как мартовский кот, которого только что накормили сметаной.

Картина строительной площадки производила удручающее впечатление. Она представляла из себя недостроенный коровник и, рядом расположенный котлован, под фундамент ещё одного коровника и небольшое административное здание, сиротливо стоявшее без отделки. Рядом с котлованом в навалку валялось небольшое количество фундаментных железобетонных блоков, а недалеко от недостроенного коровника несколько рулонов стекловаты для утепления стен. Тут же стоял старенький подъёмный кран на колёсном шасси, а поодаль заляпанный грязью бульдозер. Вот и весь фронт работ!

Утром следующего дня в состоянии глубокого абстинентного синдрома строительный отряд имени нашего славного наукограда в полном составе, за исключением почившего в бозе «бойца», завтракал в импровизированной столовой административного здания без отделки. Если большинству наших алкашей завтрак в состоянии глубокого похмелья был совершенно не интересен, то для нас, молодых ребят, еда показалась совсем скудной. Пришлось добирать простым серым или, как его ещё называют в просторечии, ситным хлебом. 

Строительные работы были организованы из рук вон плохо. Прорабу было всё «до фонаря», снабжение стройматериалами грешило приличными задержками. При этом наша публика не горела желанием пахать в условиях аврала и строго соблюдала режим труда и отдыха в соответствии с КЗоТ.

Я быстро подсуетился и, соображая, что больше всего можно заработать на нулевом цикле нового коровника, вызвался укладывать фундаментные блоки на песчаную «подушку» нового котлована. Работа эта была мне знакома по студенческому стройотряду, тем более, что в кармане находилось официально оформленное удостоверение такелажника. На пару с Юркой мы рулили геодезией и монтажом фундаментных блоков. Пара мужиков готовили пескоцементную смесь и раствор для блоков, а один работал с лопатой на подхвате.
Обед разочаровал нас окончательно. Он состоял из жиденького пустого супчика, отварных макарон с консервами кильки в томате и чая непонятного цвета. Мужики приуныли, началось «брожение» умов, которое вылилось в моментально появившийся лозунг на бетонной стене столовой: «Каков корм – таков и норм»! Где только мужики чёрную краску раздобыли, ума не приложу? Правда через пару дней питание немного улучшилось. Видимо подействовал красноречивый лозунг на умы местного деревенского начальства.

Остальные строители равномерно распределились на кирпичной кладке, земляных и кровельных работах. В «подвешенном» состоянии оставались работы по утеплению стен коровника стекловатой, той самой старой советской стекловатой, прикоснувшись к которой потом невозможно было стряхнуть с себя мелкие колкие стеклянные иголочки. Руки от такого утеплителя нещадно чесались и зудели. Конечно, дураков не было, и никто на такую работу идти не хотел за исключением одного человека. Прозвище у него было Квазимодо. Это был здоровенный одинокий нелюдимый мужик с грубыми чертами лица. Он действительно был похож на звонаря из известного романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Отличало его от известного персонажа только отсутствие горба. Он ни с кем не общался, не пил, не обращал внимания на женщин. При этом, не спеша качественно выполнял свою работу, облачившись в брезентовую робу, резиновые сапоги и респиратор. Как он избавлялся от последствий работы со стекловатой не понятно? Однако, факт остаётся фактом, этот человек целый месяц проработал на этом участке, добросовестно выполняя свои функции в любую погоду.

Был в нашей странной строительной команде один разбитной весёлый парень лет восемнадцати с курчавой белой шевелюрой. Звали его Сашкой. Сашка ни минуты не мог сидеть на одном месте. В течении рабочего дня он мигрировал от одной строительной бригады к другой, матерясь и рассказывая похабные анекдоты скабрезного содержания. С шутками и прибаутками брался за самую тяжёлую и неблагодарную работу, поэтому ему всё прощалось. У него была одна проблема: прооперированная язва желудка, которая не давала ему покоя. Никакой диеты он конечно не придерживался, регулярно выпивал, а после, обхватив живот руками, пил какие-то таблетки, которые, по-моему, ни черта ему не помогали.

Вечерами, после ужина, во дворе разводился костерок, вокруг которого на брёвнах собирались наши мужики. Подтягивались и деревенские ребята и девчата. Пить было уже не на что, поэтому, как это не странно, капитально протрезвевшая публика потянулась к поэзии С. Есенина. Тут уж Юрка заблистал во всей своей красе, эмоционально декламируя известные строчки:

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.

Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.

Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.

Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.

И пускай со звонами плачут глухари.
Есть тоска веселая в алостях зари.

После таких строчек, под аккомпанемент соловьиных трелей, некоторые парочки ненадолго исчезали и через некоторое время возвращались вновь посидеть у костра. Страстный поэтический вечер поэзии С Есенина продолжался:

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.

Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.

Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.

Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.

Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь – простыня да кровать.
Наша жизнь – поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер...
Не умру я, мой друг, никогда.

Дня за два до окончания месячной трудовой повинности, в разгар трудового дня, неожиданно прибежал на наш участок работы один из мужиков и заорал благим матом о том, что по соседству работавший бульдозер провалился в котлован вместе с бульдозеристом. Мы рванули за ним. В небольшом, но очень глубоком котловане заполненным водой, вырытом под фундамент какого-то вспомогательного объекта: толи трансформатора, толи компрессорной станции, – лежал под наклоном бульдозер, в кабине которого был зажат бульдозерист. Вокруг котлована столпились работяги, а в котловане безуспешно пытался вытащить мужика из кабины наш Сашка. Бульдозер медленно, но верно засасывался песком-плывуном отвратительного зеленовато серого цвета вперемежку с глиной и погружался в воду. Мгновенно оценив ситуацию, я заорал диким, срывающимся на крик голосом, сдабривая речь отборными матюгами: «Что уставились, тащите быстро паллеты из-под кирпича, лестницу и пару-тройку ломов»! Как на зло, заморосил мелкий холодный дождик. Сашка, находясь по пояс в воде, продолжал безуспешные попытки вызволить бульдозериста из кабины. Установив длинную металлическую лестницу, удалось спустить несколько паллет, поставив друг на дружку и прижать кирпичами с таким расчётом, чтобы можно было в них упереться ногами и не завязнуть в этой песчано-глиняной «каше». Пара мужиков с ломами опустились в котлован и с двух сторон начали заводить лома в кабину в районе рычагов управления. Сашка истошно матерился и в мутной воде на ощупь пытался концы ломов завести так, чтобы можно было отжать рычаги и освободить зажатую ногу бульдозериста. Попытка следовала за попыткой, но ничего не получалось. Между тем, бульдозер продолжал медленно погружаться в вязкую жижу вместе с зажатым мужиком. И тут Сашка истошно заорал: «Дайте ещё один лом»! Мужики просунули третий лом вдоль кабины, уперлись в него с двух сторон двумя другими ломами и, о чудо, отжали рычаги бульдозера. Сашка дёрнул зажатого бульдозериста на себя и вытащил из кабины.

Спасённого мужика подняли из котлована и отправили к фельдшеру на осмотр. Сашка попытался вылезти по лестнице сам, но не смог. Пришлось его вытаскивать точно также, как и бульдозериста. Он был бледным, осунувшимся, с посиневшими губами. Толи от холода ледяной воды, толи от перенапряжения и стресса, толи от всего этого вместе взятого, Сашку пробивал дикий озноб. Он попросил водки. Из какой-то заначки мужики вытащили чекушку, которую Сашка выпил залпом. Мы оттащили его в рядом расположенную местную деревенскую баню, которая в этот день, на счастье, работала. Там его пьяного отмыли и привели в порядок, а затем уложив в постель, накрыли несколькими одеялами.

Каково же было моё удивление, когда на следующий день, проспавшись и заглотав стандартную порцию своих таблеток, Сашка как ни в чём не бывало появился на стройплощадке и матюгаясь и балагуря стал снова хвататься за самую тяжёлую и неблагодарную работу. Никто не вспоминал о вчерашнем случае, никому не было дела до разборок причин случившегося, как будто ничего страшного и не произошло.

Я внимательно смотрел на этого простого русского паренька, прекрасно понимая, что вчера он совершил настоящий подвиг, который никто никогда не оценит и за который ему даже спасибо никто не скажет. Я смотрел на него и думал, как все-таки несправедливо устроена жизнь? К кому-то благоволит, а кого-то бросает в пучину пьянства, распутства и личной жизненной неустроенности, оставляя на пыльной обочине судьбы. При этом, когда наступает момент истины, на авансцену истории выходят именно такие пацаны как Сашка, совершая подвиги, на которые не способны те, кто родился «с серебряной ложкой во рту». Всегда, когда зовёт наша многострадальная Родина, такие вот Сашки выходят вперёд, кидаясь на «амбразуру», не жалея своей молодой, но уже практически загубленной своей бесшабашностью жизни, ещё не осознавшие и не познавшие в полной мере счастья любви…
      
…Люблю твои пороки,
И пьянство, и разбой,
И утром на востоке
Терять себя звездой.

И всю тебя, как знаю,
Хочу измять и взять,
И горько проклинаю
За то, что ты мне мать.
             
                Сергей Есенин