Инвалиды цивилизации 11. В матрёшке

11. В матрёшке

Журавлёв летел над двором, обнесенным кирпичным забором, вдыхая аромат фиалок и роз, и над ним мерцали далёкие звезды.

В сумраке ночи он видел купы дерев, и цветочные клумбы, и бассейн, и фонтан, и гипсовую девушку, о чем-то грустившую в своей раковине…
 
Тело подчинялось его воле, и он был способен лететь куда угодно, словно птица, и это новое для него ощущение было необычным и радостным.

Полковник опустился на ветку дерева и увидел, что оно усеяно какими-то плодами, похожими на ягоды Дамского Пальчика. Он сорвал одну из них. Плод оказался сладким, как мёд, и так и таял во рту, а вкусом напоминал сочную сливу из времён его далёкого детства.
 
Съев несколько плодов, полковник взмыл в небеса.

Он перелетел забор и обнаружил под собой волнующееся море. Оно плескалось у самого забора, и его волны вздымались у его груди. От них веяло свежестью, и его лицо обдавали брызги.

На некоторое время Журавлёв завис над волнами, с наслаждением вдыхая прохладный бриз, а потом повернул назад, но ни забора, ни участка с домом на прежнем месте уже не оказалось – повсюду, насколько хватал глаз, простирались морские просторы.
 
Это, впрочем, не удивило его. Он сознавал, что попал в иной, неведомый ему мир и теперь впитывал в себя новые ощущения, как новорождённый младенец.

А младенцу интересно всё, и его впечатления необычайно свежи. Но удивляться он пока не научился. Если с ним заговорит кошка, он воспримет это как нечто должное. И лишь когда повзрослеет, и обрастёт житейским опытом – только тогда говорящая кошка и сможет его удивить.

Пожалуй, удивить даже до такой степени, что он и не поверит собственным ушам и припишет это слуховым галлюцинациям, либо найдёт другое «разумное» объяснение и – успокоится на этом.

Но продолжим.

Итак, Журавлёв висел над безбрежными волнами океана, ощущая себя ребёнком в огромном, незнаемом им мире. И океан дышал под ним, словно живое разумное существо.

Журавлёву захотелось подняться ещё выше над ним, и его тело послушно воспарило вверх. Он стал обозревать морские просторы. Нигде не было ни клочка земли – везде простиралась одна лишь вода.

И тогда он полетел наобум.
   
Он реял над бескрайним океаном, подобно некоему бестелесному блику, и душа его была полна умиротворения и покоя. Ни беспокойства, ни страха, ни тревог он не испытывал. Он чувствовал себя частью этого нового мира – и этого безбрежного океана, и этих небес, и далеких звезд...

О своём задании он и не вспоминал даже – словно погрузился в некий волшебный сон, и в этом сне не было места его прежней земной жизни.
 
Был ли он единственным живым существом под этими небесами?

Едва в нём мелькнула эта мысль, как где-то в стороне от него блеснул бледно-молочный луч, и в его освещении он увидел фигуры людей. Они стояли друг за другом, как бы на ленте движущегося эскалатора и, когда один конец небесного транспортёра коснулся поверхности океана, с него стали сходить на воду эти воздушные пассажиры, двигаясь в луче серебристого света.

Журавлёв подлетел к ним – настолько близко, что мог бы коснуться кого-нибудь из них рукой.
 
Но, похоже, его никто не замечал.
 
Перед ним проплывали мужчины, женщины, дети, и все они пребывали как бы в некоем трансе, подобно лунатикам или призракам, и от них веяло такой безнадёгой, таким унынием и покорностью фатуму, что ему стало не по себе…

А потом перед ним возникла песчаная отмель, и люди-призраки начали выходить на неё. Они поднимались по взгорью, проходили через какие-то ворота в бетонном заборе, за которым стояло приземистое здание из запылённого кирпича и, пройдя по пустынному двору, скрывались в его проходной.

Возможно, это был какой-нибудь заводской корпус? Но какую продукцию здесь выпускали?

Однако это оказалось нечто совсем иное.
 
Журавлев поплыл по воздуху рядом с людьми и вместе с ними попал в просторную палату. В ней стояли койки, и над ними нависали какие-то чаши, что-то вроде рефлекторов, или спутниковых тарелок. Оставаясь незримым для всех, полковник наблюдал, как пришедшие с моря люди укладываются на кровати лицами вверх и застывают в этих позах.

Когда все улеглись (а их было не менее полусотни) в помещении появился коротконогий тип в белом халате, с рыхлым бабьим лицом нездорового цвета. Он подошёл к пульту, что стоял на столе, и включил тумблер. Тарелки засветились зеленоватым свечением.

Очевидно, это был врач. Он принялся прохаживаться в проходах между койками, всматриваясь в лица пациентов. Облитые зелеными лучами, лежащие в палате люди походили на покойников – на некие пустые оболочки, из которых вычерпывали жизненные силы.

Удовлетворенно хмыкнув, врач вышел из помещения, и Журавлёв последовал за ним.    
Доктор прошествовал по коридору и остановился у двери с латунной табличкой: «Процедурная». Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. То же самое проделал и Журавлёв, посмотрев в помещение через его плечо.

Он увидел комнату, в которой стоял ряд кресел, а в них восседали какие-то странные типы, вызывающие чувство омерзения.

Были ли они людьми? Ручаться за это он бы не стал…

Над головами этих тварей висели колпаки-тюльпаны, похожие на стародавние фены в женских парикмахерских. Вдоль кресел прохаживалась тощая, словно сушеная вобла, женщина в белом халате – по всей видимости, медсестра.

Доктор закрыл дверь и двинулся дальше. У двери с латунной табличкой: «Доктор Мендель», он остановился, открыл её, протопал к столу и по-хозяйски уверенно опустился в кресло.

Дверь за собой он притворил, однако Журавлёв открыл её и, пока врач шествовал к своему креслу, вошёл в кабинет.

Полковник уселся на один из стульев у стены.

Доктор Мендель почесал нос, пощипал ухо и наморщил лоб, как бы решая некую сложную задачу. Потом задумчиво воздел водянистые глаза к потолку. Щёки у него были одутловатые, как у алкоголика, хотя он им, скорее всего, не являлся. Возможно, имел проблемы с почками? Врач почесал нос и, приняв, наконец, какое-то решение, протянул руку к тумбочке у стола. Он открыл дверцу и достал бутылку кока-колы. Потом извлёк оттуда стакан, открывалку, откупорил бутылку, наполнил стакан, выпил напиток и удовлетворенно крякнул. После чего закрыл бутылку крышечкой и спрятал вместе со стаканом на её прежнее место.

Журавлёв кашлянул. Доктор Мендель никак не отреагировал на это. Выпятив нижнюю губу, врач задумчиво потребил её пальцем.

В дверь постучали.

– Да! – откликнулся хозяин кабинета писклявым, как у бабы, голосом

Дверь приоткрылась и в кабинет протиснулся плюгавенький кривоногий субъект в потрепанной серой толстовке и в обтрепанных джинсах. На картофельном носу сидели очки в тонкой оправе, и на потасканном лице играла сладенькая улыбка.

– А, Марек! – приветливо пропищал доктор Мендель. – Заходи, заходи, старина! И каким это ветром тебя сюда занесло?

– Да вот, решил маленько подкачаться… – ответил Марек, потупляя очи.

– Так я же тебя недавно подкачивал... – улыбнулся доктор. – Что, снова батарейки подсели?

– А! – Марек вяло махнул ладошкой. – Хватило лишь на несколько дней, а потом всё пошло по старому кругу.
 
– Что так? Ведь ты же подключён к системе?

Марек развел руки, изображая и лицом, и позой своё неведение:

– А я знаю?

– Странно… – произнёс доктор Мендель. – По идее, если у тебя возникли какие-то сбои в организме – система должна была бы отреагировать и привести всё в норму…
Марек уселся на стул напротив врача и произнёс.

– По идее, мы вообще должны жить вечно. Так, во всяком случае, вещают наши ученые мужи. Однако этого не происходит, не так ли? 

Доктор откинулся на спинку кресла, вывернулся каким-то замысловатым кренделем, сложил пухлые ладошки на животе и посмотрел на своего визави с хитринкой.

– А ты что, хотел бы жить вечно? – в его голосе прозвучали саркастические нотки.
 
– А кто бы не хотел? – возразил ему Марек.

– А зачем? Только коптим небо, а толку с нас – нуль.
 
– И, тем не менее, – сказал Марек. – Лучше небо коптить, чем угаснуть насовсем.
 
– Так откажись от своего тела. В чем проблема? Запиши свою личность на диск и подключайся к глобальной сети. Ты же слышал о проекте Грингольца: «Жизнь в смартфоне?»

– А кто ж о нём не слышал?

– Вот и дерзай. Баксов, я думаю, у тебя на это достанет…

– Не-а, – сказал Марек. – Не хочу. Бессмертие – оно, конечно, штука завлекательная… Но лучше я пока ещё поживу в своём физическом теле.

– Осторожничаешь? – доктор улыбнулся.

Видно, беседа доставляла ему удовольствие.

Марек сдвинул плечами:

– А куда спешить? Соскочить в виртуалку я всегда успею, а вот вынырнуть оттуда –  это вряд ли...

– Так, так… И что же тебя беспокоит?

– Ну, как сказать… – Марек почесал за ухом. – Общее состояние. Вялость, слабость, головные боли… Утром валяюсь в кровати до полудня и никак не могу заставить себя встать. И вообще такая апатия навалилась, хоть застрелись. А тут ещё и геморрой разыгрался, и боли в суставах, и зуд, и насморк. В общем, целый букет осенних хризантем. А сегодня ночью так сердечко прихватило – думал, вообще ласты склею… а у меня же вечером эфир, мне надо быть в форме – блистать перед аудиторией…

– Ну, что ж, – пропищал доктор Мендель. – В таком случае, ты вовремя ко мне подскочил… как раз поступила новая партия людей. Свежачок! Вот от них мы тебя и подпитаем… 

Марек кивнул, вынул из кармана толстовки кошелек, раскрыл его, вынул из него стодолларовую купюру и положил её на стол пред доктором Менделем.

– Этого хватит?

– Вполне. Но только, Марек, хочу тебя сразу предупредить: надолго тебе этой подкачки не хватит.

– Почему?

– Ну, это слишком долго объяснять. Да и не поймёшь ты. 
 
– А всё-таки?

Доктор Мендель хитро прищурился:

– Ты что же, хочешь выведать мои профессиональные секреты?

– Да. Но только те, что касаются меня лично. 

Какое-то время доктор колебался, а потом сказал:

– Ну, ладно. Ты – мой давний пациент, и я попытаюсь объяснить тебе, в чём корни твоих болезней, и из какого корешка вырос твой осенний букет хризантем. Но не думаю, что тебе это поможет.

– Почему?

Мендель посмотрел на него, как на малого ребёнка, и его пухлые губы тронула снисходительная улыбка:

– А как ты считаешь, Марек, пьяница знает, что спиртное гробит его печень?

– Естественно.

– И как, это знание сильно помогает ему?

Марек снова открыл кошелек и вынул из него ещё одну купюру:

– Самуил Яковлевич, вот тебе ещё пятьдесят баксов. И давай перейдём к делу.
Доктор Мендель взял зеленую бумажку и спрятал её в своё портмоне.

– Убедил, – кивнул он. – Но смотри, Марек, уговор: об этом – никому не свистеть. Ведь я, в случае чего, всё равно отверчусь. Кто меня тронет? Сам знаешь, какие перцы у меня лечатся! – он потыкал пальцем вверх. – А обнулить какого-то телевизионного болтуна, уж извини меня, Марек, за прямоту и заменить его на другого – это для них самое плёвое дело.   

Телеведущий кивнул:

– Да знаю я. Знаю.

Самуил Яковлевич почесал щёку и взял со стола открывалку.

– Кока-колы хочешь?

– Не. В другой раз.

Доктор глубокомысленно повертел в руке инструмент для вскрытия бутылок и отправил его в тумбочку.

– Ладно, – сказал он и поднял на Марека испытующий взгляд. – Очень надеюсь, Марек, на то, что ты умеешь держать рот на замке. Ибо это – в твоих же интересах.

– Будь спок, – заверил Марек. – Могила.

– Ну, так вот, есть у меня одна старинная книженция... Только не думай, Марек, что я храню её незаконно. Она для сугубо служебного пользования. И я, как у дипломированный врач-психиатр, имею на неё разрешение от властей. И в этой книжке есть прелюбопытнейшие тексты, между прочим…
 
Он поерзал в кресле, устраивая своё учёное седалище поудобней.
 
– И какие же? – подыграл Марек.

– Ну, в ней утверждается, например, что в нашей вселенной есть некий источник вечной жизни, незримая нами живая и разумная субстанция, которая сотворила весь сущий мир – как видимый, так и невидимый. Её называют по-разному: Солнцем Любви, Живой Водой, Богом – не суть важно… а человека там уподобляют смоковнице, либо виноградной лозе. И когда корни смоковницы питаются живой водой, а её ветви согревается Солнцем Любви, дерево цветет и приносит прекрасные плоды, и никакой червь её коснуться не может.

Марек ухмыльнулся.

– Но! – воскликнул доктор Мендель, поднимая палец! – Но! Когда дерево произрастает на сухой земле под темными холодными небесами, оно хиреет и не приносит плода, и её начинает точить червь и всякая тля. А, поскольку от такого дерева нет никакого прока, его срубают и бросают в костер.

– А я-то тут при чём? Я же не дерево.

– Погоди, – сказал врач. – Доберемся и до тебя. Так вот, в этой старинной книге описаны механизмы того, как дотянуться до живой воды и света!

Отёчные щеки доктора порозовели от волнения. По-видимому, ему уже давно хотелось поделиться с кем-нибудь своими откровениями…

– Ты только прикинь, Марек, – возбужденно проговорил он, – в этом писании говорится, что источник живой воды находится не где-то там, за лесами, за морями – а рядом с нами, только руку протяни. И каждый, кто хочет, может из него напиться! Как тебе такой карамболь?

Он захихикал в кулак. 

– Как это? – с изумлением воскликнул Марек.

– А так!

Психиатр торжествовал.

– Смотри, какая там проводится оригинальная мысль.
 
Поскольку сотворившая всё субстанция являет собою абсолютную Любовь и Правду, то и человек должен жить по Любви и Правде. И, перво-наперво, ему надлежит возлюбить своего Творца и своих ближних – то бишь, других людей. И тогда его сердце наполнится горним светом – то есть энергией самой жизни!

Губы телеведущего дрогнули, поползли вбок.

– Что это? Проверочка? – спросил он. – Так я на такие наживки не клюю.

Мендель вздохнул:

– Я же говорил, ты не поймешь…

– Так объясни! Как это я могу возлюбить того, кого в глаза не видывал? Да ещё, сверх того, и полюбить какого-нибудь вонючего козла? Да ко мне в студию такие гады приходят...

– Знаю. И, тем не менее, факт остается фактом. Бог создал человека по образу и подобию своему, то есть абсолютно свободным и исполненным любви ко всему миру. И потому человек мог бы жить вечно, ничем не болея. Но творение Божие, видишь ли, решило, что оно само себе голова – и его стали одолевать болячки. Вот потому-то мы и вынуждены теперь подпитываться энергией от других сущностей. Божественный краник-то у нас тю-тю, перекрыт.

– То-есть, ты хочешь сказать… что мы паразиты?

– Именно! Паразиты! В самую точку попал!

Марек Быдл с сомнением покачал головой:

– Что-то не вяжется эта твоя сказочка с концепцией о позитивной деградации…

– А она должна вязаться?

– Хорошо. Тогда скажи мне, Самуил Яковлевич, они что там, в верхах, – Марек поднял палец и многозначительно воздел очи к потолку, – этой книжки не читали?

– Не читали! – саркастически воскликнул Мендель. – Ещё как читали! Да они же выучили её назубок!

– Ну?

– Баранки гну!

– Нет, ты ответь мне, Самуил Яковлевич, отчего они тогда не припадают к источнику жизни?

– Э, голова садовая, два уха! Неужели тебе это ещё непонятно? Пить живую воду – это значит изменить свою суть, стать человеком. А мы предпочитаем употреблять мёртвую.

– Значит, ты хочешь сказать… ты хочешь сказать…

– Ничего я не хочу сказать. Я и так наговорил много лишнего. Но пусть у тебя голова о других не болит. Ты лучше со своими проблемами разберись. И, на твоём месте, я знаешь, с чего бы начал?

– Ну. С чего?

– С твоего языка.

– А что не так с моим языком?

– Болтаешь много. Вы там, в твоём Марек-Лайф, только и делаете, что собачитесь, да скубетесь. А это, поверь мне, на пользу твоему здоровью не идёт.

– Но у меня же профессия такая! – запротестовал телеведущий. – Если я не стану держать аудиторию в тонусе – меня же просто вышвырнут за борт.

– Знаю. И все-таки мой тебе совет: поменьше там ляпай языком. Ибо в той книжке сказано: «За каждое праздное слово человек даст ответ на божьем суде».

– Так то ж человек! А я – вебштейн.

– Дурилка ты, Марек. Хотя и очень известная.

– Это почему же?

– Да потому, что мы с тобою всё те же люди, но только с разными техническими наворотами – это, во-первых. И, во-вторых, законы Творца универсальны и касаются всех существ. – Он махнул на телеведущего рукой: – Э! Да что с тобой толковать! Пойдём-ка, я лучше тебя подкачаю.

Они поднялись с мест и вышли из кабинета. Журавлёв незримым образом прошествовал за ними. Он наблюдал, как эта пара вошла в кабинет, где принимали процедуры какие-то странные существа, потом дошёл до конца коридора и увидел, что он тут ещё не оканчивается. Налево шёл как бы аппендикс, и на правой его стене было две двери. Он потянул за ручку одной из них. Туалет. Приоткрыл вторую. Похоже, эта дверь вела в какое-то хозяйственное помещение.

Дальше, в конце тупика, виднелась ещё одна дверь. Он подергал её за ручку. Дверь не поддалась.

Интересно, куда она вела?

Журавлёв возвратился к подсобке – так он её для себя окрестил – и вошёл в неё.

На металлических столах с алюминиевыми столешницами стояли чаны, неровный пол был выложен охровым кабанчиком , а стены – синим. К потолку прикреплены плоские стеклянные плафоны. Они горели мутным жёлтым светом, и в помещении было очень тускло.

Что это? Кухня? Прачечная?

Возле одного из котлов стояла толстопузая баба в неряшливом халате. В руках она держала палку. Весь облик её источал уныние и полнейшее равнодушие ко всему на свете.

Баба подняла крышку и стала что-то перемешивать в котле. Глаза у неё были словно стеклянные.

Полковнику стало не по себе.

Он проскользнул мимо пузатой бабы, миновал узкий грязный коридорчик и попал в другое помещение.

Здесь расхаживали люди в серых больничных халатах – очевидно, пациенты доктора Менделя. Все они были исхудалые, костлявые и измождённые, с потухшими глазами, и от них веяло такой невыносимой скорбью печалью… Передвигались они как-то вяло и неуверенно, словно на ходулях, подобно заведённым куклам.

Журавлёву двинулся дальше и вскоре увидел узкую дверь в стене. Он открыл её и попал в другое помещение, но и в нём обретались больные в мышиных истрепанных халатах, и повсюду царила мерзость запустения, и стоял отвратный больничный дух от пота немытых тел, лекарств и грязной провонявшей одежды.

Уныние и мрак, казалось, сочились здесь из самих стен, грязных и смрадных, и от почерневшего низенького потолка, и из спертого воздуха, которым дышали эти люди.
 
То была обитель безумцев, несчастных существ, живущих в таком отчаянном положении, что и тюрьма могла бы показаться для них раем.
 
Но где же выход из этой преисподней?

Ага! Вот ещё одна дверь!

Но и за ней – безумцы с трясущимися руками и ногами, и все они какие-то уродливые, измождённые… тот с бельмом на глазу, этот с отвратной физиономией Дауна, как бы сошедшего сюда с портретов династии Габсбургов.
 
Ах, как тоскливо, как невыносимо тоскливо и тяжело находится среди этих убогих существ!

…и ещё одна палата… И снова серые халаты, серые лица, и серый мертвенный свет… И запах мочи, пота, плесени…

Журавлёв блуждал по этим помещениям, словно призрак, и никак не мог найти выход.
 
Иной раз ему попадались крохотные чуланчики, и в них были прорублены под потолками маленькие грязные оконца, и он взмывал к ним, пытаясь вылететь наружу, и всякий раз окошки оказывались либо зарешёченными, либо заколоченными досками; и он бился о них, как птица в клетке…

Наконец он толкнул какую-то дверь – уже неизвестно какую по счёту – и вышел в вестибюль.

У входной двери, запертой на засов, стояла табуретка и на ней восседал охранник в униформе болотных цветов. Это был грузный детина со свинячьей рожей и хорошо раскормленным животом.
 
Журавлёв прислонился к стене, наблюдая за этим типом.

На лице охранника лежала печать вселенской скуки. Казалось, он мог просидеть на этой табуретке и до скончания веков. Однако прошло не так уж много времени, когда снаружи донесся шум подъехавшего автомобиля и затем кто-то застучал в дверь. Охранник поднялся, прошествовал к двери и посмотрел в дверной глазок. Он отцепил от пояса связку ключей, открыл замок, висевший на запоре и отодвинул засов, затем открыл дверь и в помещение вошли два типа в грязно-серых комбинезонах. Один из них сказал, приподнимая руку:

– Привет, О’Лори. Как дежурство?

– О’кей, – бесцветным голосом ответствовал охранник.

Пара в комбинезонах проследовала мимо О’Лори и тот, заложив руки за спину и важно выпятив живот, потопал вслед за ними. Рабочие остановились у закутка в глубине коридора и стали выгребать оттуда старое больничное тряпьё. Пользуясь моментом, Журавлёв выскользнул в открытую дверь и очутился во дворе, обнесенном забором из сетки рабицы. Машина, на которой приехали эти типы, стояла у порога. Дверь будки была открыта для погрузки...
 
Полковник осмотрелся.

Рабочие уже топали назад, неся на плечах тюки с тряпьём. За ними маячила фигура охранника.

Журавлёв обогнул машину и присел на корточки за капотом – хотя и был незрим.
Рабочие забросили тюки в кузов и отправились за новой партией. Журавлёв забрался в будку и спрятался за ворохом тряпья.

Там и сидел он, дожидаясь, пока рабочие окончат загрузку. Потом один из них залез в кузов и стал оттаскивать наваленный хлам поближе к кабине. После этого он спрыгнул на землю, закрыл дверь и через секунду-другую машина тронулась с места.   
Вскоре они остановились, и послышались чьи-то невнятные голоса, но о чём шла речь, Журавлёв разобрать не смог. Кто-то снова открыл дверцу и заглянул в будку, но влезать в неё не стал. Затем дверь закрыли, и машина поехала дальше.
 
КПП, понял полковник…

Судя по тому, как резво покатил Газик, они ехали по асфальту, но затем пошла грунтовка и машину стало потряхивать на колдобинах. Минут через двадцать они остановились, дверь открылась, и рабочие стали выгружать тряпьё. Пока они занимались этим делом, Журавлёв выпрыгнул из кузова. Оказалось, что машина стояла неподалёку от нескольких проржавевших урн, наполненных мусором, и он укрылся за одной из них.

Местность напоминала лубочную картинку.

Чистый прозрачный воздух, ласковое солнышко в синих небесах, и жёлтая тропинка, уводящая куда-то вверх по отлогому холму – всё здесь дышало девственной чистотой и покоем. Слева от тропы тянулась березовая рощица, и Журавлёву почему-то подумалось, что в ней должны водиться олени и всякая живность – как в первые дни мирозданья…

Единственным признаком высокоразвитой цивилизации здесь были урны с мусором, да небольшая куча всякой дряни.

Наконец машину разгрузили, и она укатила; Журавлёв вышел из своего укрытия. Он обогнул кучу мусора и стал подниматься на холм по жёлтой тропе. Несмотря на то, что всё здесь дышало покоем, на душе было почему-то тревожно. Некая скрытая опасность, как чудилось ему, витала в воздухе, и он чувствовал себя перед ней абсолютно беззащитным.
 
По мере того, как полковник взбирался на холм, тропа становилась все извилистей и круче. На поросших кустами обочинах стали попадаться валуны. Он прошёл уже изрядный путь, когда небо вдруг потемнело и появились первые грозовые облака; вскоре подул резкий ветер, предвещая ливень.

Он почти достиг вершины холма, когда на него надвинулось облако сиреневатого тумана... За спиной послышался вой собак, тело его обмякло, налилось тяжестью, и он упал.

Он распластался на тропе, и как бы врос в неё всем телом, и по его спине пробежала свора собак, гонимая животным страхом.

Журавлёв предпринял отчаянную попытку оторваться от земли и с неимоверным усилием отлепил от неё сперва грудь, а затем колено…

Он поднялся на ноги и, шатаясь как пьяный, двинулся вверх по тропе.
Стало ещё темнее, раздались громкие раскаты грома, и из разверзшихся небес хлынул ливень.

Иссечённый ветром и дождём, Журавлёв упорно продвигался к вершине холма в каком-то сизом мареве, по раскисшей от грязи тропе – но куда? Зачем?

Он добрёл до вершины взгорья, и… вдруг увидел перед собой сияющий багровым пламенем круг. Журавлёв протянул к нему руки, как маленький мальчик, вошёл в него, сделал несколько нетвердых шагов и… исчез.

А в это время генерал Сысоев сидел у себя в кабинете на двенадцатом этаже. С того памятного дня, когда полковник Журавлёв совершил прыжок в неизвестность, прошло две недели, а о нём не было ни слуху, ни духу.

Вернется ли он с задания? Или ему суждено на веки вечные сгинуть в каких-то неведомых мирах?

Взгляд генерала упал на телефонный аппарат. У него возникло искушение позвонить своему другу Балодису и узнать у него, нет ли какой весточки от полковника. Но он запретил себе это, хорошо понимая, что никой весточки у того нет и быть не может; если бы она была – он бы уже связался с ним.

Тем не менее, рука генерала в нерешительности зависла над телефоном… И в этот самый момент он увидел, как из стены его кабинета выдавливается полковник Журавлёв – мокрый, как утка – и в изнеможении валится на пол.

Продолжение 12. Обер Дон-Дон Каленский http://proza.ru/2024/04/17/672