Порт Арктур. Глава 1. Одинокая Лилия. Часть 2

Терния Звёздная "Порт Арктур", 2024
Предыдущая часть: http://proza.ru/2024/04/15/74

И вмиг – точно переключателем щелкнули и сменили угол зрения на реальность, на её персональную «воспринимаемую действительность» - Лилли «поплыла и расщепилась». С ней внезапно случилось это причудливое и редкое состояние: такое абсурдное чувство, словно ты вообще не отсюда, жил себе где-то в бесплотном мире, и тут нежданно упал в это тело и теперь изумляешься своим ощущениям, запахам, игре света, бликам на ресницах, чувствительности пальцев, осязанию своего лица, форме своей фигуры. И ты смотришь на всё это: всё такое чужое, непривычное, новое и забавное. И ты думаешь: как же я сюда попал? Кто этот человек, чьими глазами я смотрю на эти непривычные руки? Какое чудо, что я могу ощущать их, управлять ими, хлопать ресницами и наблюдать как они искрятся, выхватывая солнечные лучи. Чудеса! И я являюсь частью этого мира? И я являюсь частью этого чуда!
 
«…Вот она я. Вот это моя плоть, я смотрю на мир этими глазами. Почему я именно такая, а не другая? Почему я так мыслю, чувствую? Вот мне 21 год, я сижу тут в парке, что-то знаю, чему-то научилась, и вот уже рассуждаю, пишу научные статьи. Как я дошла до такой жизни? Неужели это всё та же я - маленькая папина девочка? Ещё вчера. Как я стала такой? Как-то незаметно, не думая об этом. На это просто никогда в эти годы не было времени. А тут вдруг я нашла минуту наедине с собой и обнаружила себя. Вот такую, как я есть сейчас. Это так необыкновенно. Когда задумаешься о своем бытии. Словно смотришь на себя со стороны глазами кого-то другого. И так весело становится, что хочется сильно смеяться. В детстве я и хохотала. Теперь сдерживаю этот порыв, по крайней мере, когда меня могут заметить другие люди. Ведь это так странно: сидит девушка на скамейке, начинает пристально изучать свою руку, а потом вдруг хохочет. Да, это странно. Не хочу быть странной.

И всё же это очень занятно: вот это тело, этот комок противоречий, спутанных волос и мыслей, серьезных чувств, привязанностей и поверхностных увлечений, обкусанных губ и длинных тонких пальцев - вот это существо именуется одной буквой "Я" и подвластно моему управлению. Хочу – налево пойду, хочу направо. Свобода и выбор. По крайней мере в том, в какую сторону парка направиться, когда я встану с этой скамьи. Что касается остальной жизни, то свобода и выбор так же иллюзорны, как и то, что я имею какое-то право на это тело. Если разобраться, то у меня даже выбора нет, куда пойти. Я ведь решила идти направо, в сторону моря. Я хочу к морю, и мы договорились там встретиться с подругой. Значит, я не могу встать и пойти в противоположную сторону. Моё желание и уговор с другим человеком – делают за меня выбор. А мои желания и отношения с этим человеком, невозможность его подвести и обмануть – это свойства моего характера. Я именно такая, а не иная. Так был ли выбор? Или всё заранее предопределено моей личностью?»

Лилли и не заметила, как из туманного состояния двойственности восприятия вновь вернулась в себя и уже рассуждала вполне логично о предопределённости. Но ей всё же сейчас хотелось «пощупать» случившееся эфемерное наваждение и придать ему какую-то форму, облаченную в мысль и анализ.

И она стала думать: «Это чувство возникает крайне редко, но обычно после продолжительной сосредоточенности. Так бывало после игры на флейте или после завершения дела, требующего собранности. В психиатрии это сродни диссоциации. Одна твоя личность сконцентрирована на трудоёмкой задаче, а вторая, требующая уже отдыха, веселья и смены обстановки, как бы наблюдает за первой. И ты словно оцениваешь себя как не себя. Если вспомнить, такое переключение наступало, когда думала о чем-то важном, погружалась в творчество или философские рассуждения, и резко внимание отвлекалось на что-то примитивное или материальное, например, в забытьи прикусывала губу. Или закончив играть только что сочиненную мелодию, душой летая где-то далеко, вдруг обнаруживала свои руки и флейту в них. Словно душа так внезапно возвращалась в тело и не всегда сходу понимала, что случилось, позабыв, что она вообще-то живёт в этом теле и пока привязана к нему.

Возможно, это всего лишь легкая форма диссоциации, но мне больше нравится называть это чувством «обнаружения себя в пространстве».

Сестра этого ощущения зовется дежавю. Есть еще и не названный брат: когда ты вроде как точно предвидишь на пару секунд вперёд, что сейчас будет. И тоже, словно ты наблюдаешь за собой чуть со стороны чужими глазами: как в кино, заранее зная, что предсказуемый персонаж сейчас сделает по сценарию.
Вместе с тем «обнаружение себя в пространстве» отдалённо похоже на то состояние, когда взгляд фокусируется на каком-то мелком узоре: дырочки на обивке крыши ретро автомобиля, выпуклые линии металлического пола в лифте или специальные объемные картинки - и ты вдруг «отъезжаешь» в некую визуальную «надреальность», выцепляешь взглядом эту иллюзию, трехмерное изображение, плавающее поверх этих узоров. И это так необычно и радостно. Ты какое-то время наслаждаешься происходящим и боишься потерять.
Но всё равно теряешь, оптический морок развеивается. Так же и с этим «расщеплением». Лишь на короткое время – буквально пару секунд - ощущаешь эйфорию и полноту этого помрачения, а потом оно ускользает. И как не пытайся снова поймать, ухватиться за этот бесплотный край подклада мироздания, внезапно и по недосмотру выбившейся наружу, ничего уже не выходит, ты не можешь возобновить и продлить это состояние волей, хотя только что испытывал и ещё хорошо помнишь. И сознание возвращается в реальность, занимая привычный объем снова своего тела.

Можно представить ещё так: ты был зрителем в театре, смотрел из темного зала, да так увлекся происходящим на сцене, ярко освещенной софитами, что совсем позабыл о себе, о том, что ты зритель. И прожил какой-то промежуток времени – минуту, минут пять – только в реальности пьесы, разыгрываемой очень хорошими актерами, которым невозможно не поверить. А потом вдруг – раз! – и ты снова зритель в темном зале. Покрутил головой, а вокруг тебя всё лица, лица… выхваченные мягким светом из темноты. И ты вспоминаешь, кто ты есть на самом деле. Ты лишь зритель. Но жизнь так ослепительно освещена софитами, так рельефна и чувствительна, что на какой-то промежуток времени – пятьдесят лет, сто – тебе кажется, что она вполне себе реальна и ты ее проживаешь. А вокруг всё лица, лица…»

Лилли так погрузилась в глубины переживаний, увлеклась созерцанием собственного «Я» со стороны, так сосредоточенно пыталась ухватить этот фантом сознания за хвост и описать для себя доступными образами этот опыт, что совершенно забылась. Но маленькая сладкоголосая птичка, присевшая где-то близко в кронах платанов, завела свою звонкую песню о том, что вокруг лето, погожий солнечный денек, и надо наслаждаться юностью, просто жить, а не сидеть мраморным изваянием с застывшим каменным серым взглядом посреди парка.

«Да уж, диссоциации личности - это именно то, о чем стоит думать в такой приятный августовский вечер. Может лучше подумать, какое мороженое выбрать?»

Птичка как заведенная искусно высекала свою затейливую дробную трель. Так старалась, заливалась. Периодически где-то поодаль еще забористей подпевали другие, словно пытаясь превзойти ее, перещеголять. Или перескворечить. Лилли улыбнулась этому неожиданному пернатому концерту-соревнованию и мысленно стала напевать ноты, повторяя жизнерадостную мелодию: «Ми-фа диез-ля, ми-фа диез-ля… фа (2 октавы) - ре-си-ля (3 октавы)…» Как на занятиях сольфеджио. Преподаватель в музыкальной школе давал им такое задание – слушать птиц, животных, природу, запоминать услышанные мелодии и перекладывать их на ноты, а затем брать за основу для своих домашних сочинений. Лилли обожала эти уроки. Подумать только – кто-то в этом мире обожает сольфеджио! Но ей и наказы преподавателя были не нужны – она и так с раннего детства любила «подслушивать» у природы, а затем дома наигрывать «песни птичек» на пианино, а позже на флейте – ее основном инструменте.

«Вот счастливые существа. Не знают забот, не мучаются тяжестью раздумий. Порхают и щебечут, воспевая красоту мира и света. И цветы распускают свои бутоны - молчаливый гимн любви и совершенству...»
- … И Каждое… Дыхание… Да Славит… Творца… - вдруг услышала она размеренный, переливающийся, многоголосый, неспешный еле различимый шепот, который уже давно не слышала.

Она запрокинула светловолосую голову – кроны деревьев на легком ветру шелестели своими шелковистыми нарядами и танцевали причудливый завораживающий танец света и тени – зеленый живой океан, сквозь который играючи пробивались ласковые яркие солнечные лучи, распевались радостно птицы, то тут, то там выныривая и вновь теряясь в кудрявых пучинах.

- Здравствуй! Неужели это Ты?! Ты так давно не говорил со мной… - промолвила Лилли тоже шепотом, но это было не обязательно, ведь беседа шла скорее в мыслях, а шелест листьев больше походил на музыкальное сопровождение.
- Нет… Это ты… Так давно… Не говорила… Со мной…

Лилли задумалась на мгновение: а ведь и правда, она уже более четырех лет, как уехала в Москву, не слышала этот знакомый голос. По правде говоря, голос этот звучал только в ее голове. Никто из окружающих людей, если бы кто-то надумал проходить мимо или, того непростительней, присесть рядом на скамейку, не услышал бы ни слова из этого молчаливого диалога. Да и ни к чему было его облачение в угловатые слова и пресный набор звуков речи – Лилли со своим таинственным собеседником общались более живыми и объемными образами, передавая друг другу напрямую чистую суть помыслов и чувств. Но если бы ей снова довелось пересказать папе подобную беседу, то получился бы примерно такой разговор:
- Да. Это, к сожалению, правда… Очень давно.
- Приветствую тебя… Лилли… Ты… Загрустила…
- Нет, что ты. Просто… взрослая жизнь, взрослые проблемы.
- Тебе… Нравится… Как Поют Мои… Птицы?
- Да! Как всегда, чудесно. И радостно от их пения. Я никак не могу их наслушаться.
- Птицы… Для Радости… Человека… Не Грусти… Нравятся?... Приветствую…загрустила-а-а… поют… Давно-о-о-со-Мной…

Теперь в ее голове словно загремел водопад из смыслов и образов. Они словно заполнили собой всё пространство ее разума, беспорядочно сновали туда-сюда, сталкивались друг с другом и бились о границы сознания – «оказывается, какое оно у меня узкое!» - и рикошетом отскакивали, создавая еще больше шума и хаоса. Собеседник ее был гораздо масштабнее, древнее и многомерней. Его голос звучал многослойной полифонией. И, наверное, это была симфония удивительной красоты и глубины – для того, кто мог бы ее услышать. Но Лилли была всего лишь маленький юный человек. С весьма ограниченными возможностями.

Ещё в детстве она нашла способ как выделить моно-сигнал, пригодный для восприятия ее внутренним приемником в доступной сознанию плоскости. Не сразу, но однажды случайно получилось, и она поняла принцип. Нужно сосредоточиться. Выбрать одно дерево или крупный кустарник. Если беседа завязалась в лесу. Или крупный валун – если разговорчивыми оказались скалы.

Недолго думая, взгляд ее падает на тот самый куст жасмина, который раскинулся напротив, по другую сторону аллеи. Может он просто хотел отдохнуть, вздремнуть в тени высоких собратьев, но Лилли выбрала его в качестве переговорщика и переводчика с «вселенского» на человечий. Чем больше она концентрировала внимание на кусте и вслушивалась, тем яснее и отчетливее вновь зазвучал «голос»:
- Ты стала… Взрослой…
- Куда деваться. Хотя если бы меня спросили, я бы еще от пары лет детства не отказалась, - Лилли попыталась пошутить, но получилось как-то грустно.
- … Но сохранила… Детское… Сердце... И ты… Готова…
- К чему готова?
- Вестать…
- Вестать? Что это значит? - Лилли не поняла полученного смысла. Этот образ не облачался ни в одно подходящее слово ни на каком языке. А знала она их достаточно.

«Весть? Верста, весна, стать? Кем-то стать? Еще похоже на славянское «веста». Ведь невеста – это не ведающая, глупая, а веста – ведающая знания, мудрая. Может я в скором времени обручусь?»

- Путь твой… Ступай… Сделать шаг… Ты будешь…Скоро…
- Привет, красотка! О чем задумалась? – раздался мужской голос, словно из другой реальности.
- Что?! – выпалила Лилли, адресуя вопрос одновременно и безмолвному кусту, и носителю мужского голоса, маячившему теперь между ней и кустом.
- Что «скоро»? – настойчиво переспросила она еще раз, не осознавая, что произнесла вслух свой мысленный вопрос – так сильно ей хотелось узнать продолжение фразы и про свой путь.
- Скоро познакомимся? Чем скорее – тем лучше, - манерно и самоуверенно промурлыкал парень.
- Нет… это я не вам…

Лилли раздирала досада. Всё! Безмолвный диалог с давним и таинственным Другом детства оборвался. Какой-то глупый парень со своим неуместным флиртом нарушил такое важное общение! Хотелось стукнуть кулаком по скамейке и топнуть ногой, а еще обругать его. Но она была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить себе такое. Она лишь глубоко вздохнула.

- Прости, ты думала о чем-то, а я тебя потревожил? – вроде бы искренне произнес юноша, но на самом деле не сильно сожалея, судя по его томному взгляду и легкой полуулыбке.
- Нет, я просто разговаривала вот с тем кустом.
- Даже так! Интересно, - усмехнулся он. – И что, с кустом интереснее, чем со мной?

Лилли подумала, что правды лучше ему не говорить, иначе это прозвучит обидно. А зачем обижать человека? Тем более того, кто не сделал тебе ничего плохого, а просто неудачно попытался познакомиться? Но настроение разговаривать не было совсем.
- Не важно. Просто задумалась.
- Тебя как зовут?
- Лиля, - сказала она намеренно привычную вариацию своего имени, чтобы не было вопросов, и чтобы поскорее от него отделаться. Парень был симпатичный и явно уверенный в своей неотразимости. Подтянутый, спортивный, модно одетый, в меру раскованный, но не слишком развязный. Не такой, которого сразу хотелось бы гнать в шею.
- Ха! – усмехнулся он. – А я Коля! Лиля и Коля, прикольно, - продолжал смеяться он своему каламбуру и между делом присел рядом.
- Не то слово, - процедила Лилли, надела очки и включила режим «держись-от-меня-подальше». Но поджимать губки в стиле старой строгой фурии не стала – это были крайние меры для особо противных или пьяных.
- О, ты очки носишь? – с еле заметной нотой разочарования заметил Коля.
- Да, в них лучше вижу.
- Это ты меня собралась так рассматривать? – самодовольно улыбнулся Коля.
- Надо же видеть, с кем общаешься.
- Да что ты серьезная такая? – улыбнулся он. - Много читаешь?
- Да, читаю, учусь постоянно.
- Ясно. Умная, значит?
- Наверное.
- Тебе очки даже идут. Ты такая красивая.

«Кошмар. Пункт первый - «превентивные меры: отталкивающая внешность» - провалился. Да, обычно это хорошо работает в сочетании с косичкой, поджатыми губками и потупившимся взглядом. Хотя порой находятся такие ценители истинной скромности и стеснительности. Пункт второй – «артобстрел научными терминами и занудством»:
- Внешность – это не главное в жизни. Красота увянет, тело вообще бренное. Можно потерять ногу, руку, стать некрасивой, постареть. А с умным человеком всегда есть о чем поговорить.
- Да ладно! Ум тоже можно потерять. Ударился головой, например, - и дурачок.

«Только не шутить, только не показывать юмор», - мысленно запретила себе Лилли, так как ее уже разбирало ляпнуть что-нибудь смешное, как это обычно бывало с Надей или Сэтом.
- Удариться можно и так, что откроешь важный закон физики или станешь великим святым.
Коля рассмеялся:
- Если биться, то только так! А ты смешная.
«Да неужели». Но вслух продолжила:
- Вообще смех – это защитная реакция психики на возникший парадокс. Стимулирует выработку эндорфинов.
Её собеседник расхохотался открыто и красиво, обнажая белые ровные ухоженные зубы.
«Неужели это так смешно?»
- С тобой не соскучишься! Ты такая забавная. Как хорошенькая училка из аниме!
- Я не ношу коротких клетчатых юбок и откровенных блузок.
- А тебе бы пошло. Будешь преподом или врачом? Угадал?
- Буду переводчиком.
- Эт чё – бабушек через дорогу переводить?
- Дедушек.
- О, я хотел бы стать таким дедушкой. Чтоб ты меня за ручку по улицам водила, - промурлыкал Коля, понизив голос, и расплылся в белозубой улыбке, свидетельствующей о регулярных визитах к стоматологу, чем не могла похвастаться Лилли. – А серьезно?
- Серьезно. Пока переводишь бабушку через дорогу, ещё и перевести ей стих Чжэн Сяоцюн с китайского на русский успеваешь.
- Сложно как всё. Я больше спец по денежным переводам. Продукты еще перевожу.
- А ты за словом в карман не лезешь.
- Да ты тоже. Мы прямо идеальная пара. Так значит, говоришь, китайский знаешь?
- Поверхностно. Это не мой профиль.
- Ну профиль у тебя точно не китайский, - с напускным оценивающим видом Коля чуть наклонился так, чтоб видеть Лилли в профиль. – Славянский! Не удивляйся, детка, я эксперт по профилям. – Продолжал он дурачиться.
- Европейский.
- К чёрту европейский! Славянский тебе говорят, русский!
- Да я про языки. Я изучаю романо-германские языки.
- Тоже к чёрту! Зачем? Это прошлый век какой-то. Никому не нужно, лапуля.
- Да потому и изучаю. Много будет переводчиков с восточных языков. Но европейцев тоже кто-то должен понимать.
- Ой, не смеши опять! Понять европейца – проще кубик-рубик [сноска: Кубик Рубика. Эрнё Рубик – венгерский скульптор и преподаватель архитектуры] собрать. Да и зачем их понимать? Пусть сидят в своей Европе, нечего им тут делать.
- Хотя бы для того, чтобы помогать.
- А, сами виноваты. Помогать им ещё теперь.

Лилли почувствовала, что вот они плавно подошли и к третьему этапу программы «держись-от-меня-подальше», так как первые два с треском провалились, и завязался оживленный, но легкомысленный разговор, который нужно было сворачивать. Да, проще простого можно было сразу отпугнуть парня, придумав что-то страшное про здоровье, или что она замужем, или прикинуться дурочкой. Но отец учил ее не лгать. В любой ситуации. По возможности. Быть искренней. Или обходить тему, умалчивать, что не хочешь или не можешь сказать. Но не врать. Да Лилли и сама внутренне противилась обману и лукавству. Было в этом что-то отвратительное, словно это какая-то внутренняя грязь, от которой потом никак не отмоешься. Поэтому, она просто продолжала испытывать парня на прочность – поверхностный повеса сбежит, серьезный и порядочный – заинтересуется.

Пункт третий – «зачистка религиозностью и милосердием» – это был обычно переломный момент, которого почти никто не выдерживал. И если вера в Бога еще иногда воспринималась как женская милая слабость или дань моде, то склонность к благотворительности редко кого умиляла. Девушка, которая готова раздавать малоимущим и ютить обездоленных – не лучшая кандидатура в подружки, а в последствии и в жены.

- Как же так! Помогать нужно, ведь это по-христиански. «Помоги ближнему своему».
- Так ближнему и надо помогать. Я вот, смотри, как близко к тебе, - попытался приобнять ее Николай, но Лилли слегка отстранилась, давая понять, что этого она не позволяла. – А они никакие не близкие. Они дальние. И даже не родственники.
- Какая разница. Они несчастные обескровленные люди, - абсолютно серьезно заявила она.
- Ты вот жалеешь их, а они сейчас понаедут к нам, освоятся, а потом еще бунт внутри страны устроят лет через тридцать. Будет нам, - тоже уже без иронии возразил Николай.

Лилли совершенно не хотелось вдаваться в политические споры, ей уже надоел этот диалог и этот молодой человек, и хотелось поскорее избавиться от него. Она пошла на штурм:
- В Писании сказано, что нужно прощать и не держать камня за пазухой.
- А, это типа, если получил хук по морде справа, то подставь и левую часть? Чтоб фингалы симметричные были, - хохотнул Коля.
- Вот ты смеешься, а я каждое воскресенье на службу в храм хожу.
- Ты такая религиозная? - неприятно удивился он.
- Очень, - пришлось уже приврать немного. Как и на счет регулярных посещений воскресных служб. Хорошо, если пару раз в месяц заходила и по большим праздникам.
- Может ты еще передумаешь? Давай в это воскресенье в ресторан сходим, вином угощу тебя дорогим, кальян покурим. Для разнообразия. Поверь, тебе больше понравится, - не унимался Коля.

Противник попался матерый и опытный. В упор валишь, а он прет напролом, как зомби. Остается решительная мера – «контрольный в лоб» - пункт четвертый, обычно заключительный.
- Я не пью и не курю. Мне еще детей рожать. Хочу, как минимум, троих. И я за целомудренные отношения до брака, - практически искренне выпалила Лилли.
Коля сидел в замешательстве и молча хлопал глазами, словно и правда был, если не убит, то контужен. Наконец он пришел в себя:
- Жаль. Такая красивая девушка, но какая-то ты зажатая.

Лилли только пожала плечами. Она понимала, что если сейчас что-то скажет, то беседа может выйти на новый виток, и потом от Коли будет еще труднее избавиться. В крайнем случае всегда можно было катапультироваться, покинув вышедшую из-под контроля ситуацию, – сослаться на то, что ты спешишь, уже опаздываешь на встречу, попрощаться, встать и удалиться быстрым шагом. Но ей не хотелось уходить – она всё еще надеялась в глубине души, что сможет продолжить прерванное общение с кустом. Не горящим, но тоже выступающим переговорным устройством между ней и кем-то более мудрым.

Коля, видимо, тоже понял, что дальше разговора не будет, но так просто не сдался. Он ухмыльнулся, вытянул листик бумагия [сноска: Бумагий (или интербумага) – заменитель бумаги. Тонкие, порой полупрозрачные пластинки, похожие по свойствам на бумагу, но являющиеся цифровым устройством ввода-вывода. Носители информации, которую можно добавлять, менять и удалять], сказал на него «запиши мой телефон» и протянул Лилли. Она взяла полупрозрачный тончайший листик, на котором были красивым шрифтом выведены номер телефона и имя Коли:
- Если надумаешь, звони. Может сходим в кино или на пляж. А свой номер не оставишь?
- Я сама позвоню, если надумаю.
- Понял. Позвони. Дай шанс. Рад был. До свидания! – последнюю фразу он сказал намеренно раздельно, с легким ударением на «свидание», намекая, что это не прощание, а уверенность в новой встрече.

Коля улыбнулся своей ослепительной дорогостоящей улыбкой, не признающей отказа, махнул рукой и самоуверенной походкой, руки в карманы, чуть вразвалочку, удалился навстречу новым знакомствам, судя по всему.

«Даже и не рассчитывай!» - подумала про себя Лилли и быстро сунула его листок в карман. Вздохнула с облегчением и постаралась сосредоточится вновь на кусте жасмина. Но сколько бы она не взывала, куст оставался нем и безучастен. Никакого движения. Лилли почувствовала что-то неопределенное между обидой и злостью. «Подумать только, за столько лет я снова заговорила со старым добрым другом, окунулась в счастливое состояние, забытое со времен школьного возраста, - это было практически сравнимо с внезапной встречей с отцом! И так нелепо всё прервалось. Из-за самовлюбленного гуляки».

Но вдруг, неожиданно для нее самой, приступ гнева сменился смехом. Она смеялась сама над собой, так как внезапно увидела ситуацию со стороны: «Надо же, я сижу одиноко на скамейке и жду продолжения разговора с кустом. Ради этого оттолкнула симпатичного парня с неплохим чувством юмора. Что со мной не так? Может слегка сумасшедшая? Может это шизофрения или от одиночества?» Лилли откинулась на спинку лавочки и старалась сильно не рассмеяться, чтобы не выглядеть, и правда, помешанной в глазах прохожих.

«Воспаленный мозг играет со мной злую шутку? Мне кажется, что я веду высокие беседы с голосом Леса. Радуюсь и огорчаюсь, получаю какие-то знания. Словно действительно есть этот Разум, который связывается со мной. А на самом деле… на самом деле я глубоко больна, и мне нужен хороший психиатр? Но неужели действительно психическое заболевание может так проявляться, вызывая настолько реалистичные галлюцинации? Ведь всё действительно выглядит таким правдоподобным. Ничего не могу с собой поделать: я слышу всё наяву. Такие удивительные и занимательные истории, которые я бы сама никогда не придумала. Музыку – которую сама бы не сочинила. Знания о Земле, космосе – которые не сами же возникают в моей голове. А если я себя просто уговариваю? Может заболевание так и проявляется. На самом деле происходит какое-нибудь давление на кору головного мозга или излишняя стимуляция этого участка – врожденная аномалия, дефект развития – и получаются отсюда таланты под аккомпанемент шизофрении. Всё прозаично, а мне кажется, что я беседую со Вселенной. Надо признаться себе, что это болезнь, отклонение. Но ведь говорят, что по-настоящему больной не признает свой недуг, так же как алкоголик не признает свою зависимость. А если я отдаю себе отчет и признаю себя больной – то значит, я здорова? Или это двойная хитрость, самообман? Я признаю себя больной, чтоб затем отменить свой диагноз?»

Лилли снова услышала, как затенькала звонкая птичка. Она отвлеклась от своих раздумий и с надеждой ожидала, что вот-вот сейчас вслед за птичкой, как и прошлый раз, снова услышит долгожданный многоголосый и безмолвный шепот. На секунду радость от предвкушения теплой волной залила ее сознание. Но ничего не происходило. А птичка усердно выводила свою занятную мелодию.

Лилли мысленно одернула себя: «И чего ты ждешь? Снова убежать в свои фантазии? Чтобы не жить в реальности? Это всё от одиночества. Как говорит мама, я совсем одичала. Не удивительно. Чувство одиночества преследует меня всю жизнь, с самого раннего детства. Да, у меня было немало приятелей, миловидная внешность и смешливость привлекали людей, поэтому меня охотно брали в любую компанию для каких-то детских забав и игр. Брошенной, забытой и ненужной я точно никогда себя не ощущала, наоборот, порой меня утомлял избыток внимания. Но настоящих друзей не было. Кому можно было открыться, рассказать о своем мире, о том, что тебе на самом деле интересно. Одиночество – это когда не с кем поделиться своими мечтами. И вообще - не с кем поделиться, когда есть чем. Когда у тебя избыток чего-то интересного, доброго, светлого, радостного – а разделить не с кем. Стеснялась, думала, что никто не поймет. Боялась, что будут считать ненормальной. Хотя ненормальной меня всё равно иногда называли. Да и толком рассказать я не могла – так сложно всегда было выражаться в словах. «Не может связать двух слов» – да, это было про меня. И не в буквальном смысле, а в прямом. Единственный человек, который меня понимал и был настоящим другом, - это папа. Наверное, потому я и пригласила в свою жизнь воображаемого друга. Чтоб папе рассказывать о нем, а ему о папе. Ведь помимо того, кого любишь, нужен ещё кто-то важный и дорогой, кому будешь рассказывать о том, кого любишь. К тому же, ведь папа не мог постоянно играть со мной. И я подолгу оставалась одна. Привыкла разговаривать сама с собой. Вот как сейчас. Ничего не меняется.

Только папы больше нет. И нет того, кому бы я хотела рассказать, какой у меня был замечательный, самый лучший папа на свете. И папе я уже не расскажу о том, о самом главном человеке, которого я однажды встречу. А встречу ли? Мне уже 21 год, а я до сих пор не знаю такого, в которого смогла бы для начала влюбиться. Влюбиться, заинтересоваться, изведать его характер и душу, чтобы однажды полюбить. Может я сама виновата, что предпочитаю флирту с симпатичным парнем шепталки с лесным таинственным другом. Наверное, пора повзрослеть. И строить настоящие отношения. Но где он?

Где он? Где тот самый единственный и родной? Тот, которому захочу всё рассказать о себе: что чувствую, как вижу, что слышу, каким понимаю и люблю этот мир. Поделиться, как птицы радуются заре, как горы поют свои молчаливые вековые песни, как звёзды молчат о самом главном, о том какое это счастье жить, быть человеком, видеть и знать все это. И разделять. И слушать его. Жадно, словно прильнув к целительному и успокаивающему источнику. Утоляющему любую жажду и голод, любопытство и печаль, праздность и невежество, скорбь и боль.

Кто он? Моя Судь-Ба. Мой Суд Божий? Какого я заслужила перед Господом? Какого мне ссудят? А кто заслужил меня? Так ли я хороша, чтоб достаться хорошему человеку? Или мне достанется ужасный, чтоб он тянулся за мной и воспитывался. И смирял меня, и воспитывал во мне доброту. Или я так ужасна, а достанусь доброму и буду перевоспитываться. А он скрепя сердце будет тянуть меня в гору, не отпуская, не разжимая руки.

И если я полюблю, то знаю точно, что это будет раз и на всегда. Я просто так хочу. Не представляю, как можно иначе. Как это грустно, когда иначе, когда не складывается, и люди расходятся. И твоя память хранит как фотографии в альбоме эпизоды с предыдущим мужчиной, счастливые и печальные, и другой мужчина так же будет носить в себе лишним багажом память о других предыдущих женщинах. Он будет сравнивать меня с ними, а я буду сравнивать его с кем-то. Как это печально. Как люди так живут? Поэтому, прошу Тебя, Господи, не дай мне такой судьбы! Хочу прожить всю жизнь с одним мужчиной. Полюбить однажды и пронести это чувство сквозь время и препятствия на нашем пути. Хочу встретить его, пока он молод, ничего не добился, ничего не имеет. Вместе идти одним путем, вместе покорять нашу общую вершину и быть друг другу поддержкой и опорой. Тогда и любовь будет крепнуть, и столько всего мы сможем в старости вспомнить. Хочу, чтоб он потом, спустя много лет, осознал, что я была с ним с самой нижней ступени, что любила его бедного и больного, ненужного и неприметного. Не потому, что я такая молодец, а чтоб он почувствовал себя счастливым, осознав это. Но чтоб это был такой человек, чтоб душа в душу, чтоб понимать друг друга с полуслова, смотреть только друг на друга и не отворачиваться, не глазеть по сторонам на других».

В памяти Лилли вдруг возник давний забытый эпизод из ее школьной жизни. Как однажды они разговорились с одноклассницами о парнях, о будущем замужестве. Было им лет по пятнадцать. Одна из девочек, которая считалась модной и привлекательной, на полном серьезе заявила: «Я выйду замуж, но не собираюсь всю жизнь жить с одним мужчиной! Фу, представьте только – всю жизнь с одним и тем же телом! Как это противно и скучно. Еще чего! У меня будут любовники. Буду менять их, когда наскучат». Многие девочки посмеялись. Но не над ней, а над ее оригинальностью, дерзостью, как она смело и самоуверенно рассуждает. Кто-то промолчал. Лилли тоже промолчала и подумала с искренним сожалением: «Какая она несчастная. Она и те, кто ей приглянется».

«Надо же, а ведь раньше я не задавалась такими вопросами. Для меня было само собой разумеющееся, что я вырасту, и когда придет время полюбить, то я сразу же встречу того самого, своего единственного. Ведь я привлекательная, всегда мальчикам нравилась. Жила себе счастливо, наслаждалась детством, юностью. У родителей всегда было много разных интересных друзей. Походы, встречи, праздники. Меня баловали, со мной все играли, восхищались, разрешали подолгу засиживаться со взрослыми. Я была в общем-то счастливым любимым ребенком. В друзьях были в основном мальчики, но о романтике я и не думала. А если кто из них и начинал намекать на романтическую привязанность, то я сразу же начинала их избегать. Неловко как-то было. Ты хочешь еще играть с ним, веселиться, дурачиться, а он теперь смотрит на тебя щенячьими глазами, молчит, вздыхает и таскается везде по пятам, ждет по полдня на лавочке возле дома. И за хлебом даже не выйдешь – увяжется.

А потом умер папа. И мне стало не до мальчиков. Мне вообще стало ни до чего. Мир стал пуст и сер. Говорят, что человек ничего с собой на тот свет не возьмет. Но папа уходя забрал с собой всё. Всё нужное, важное и дорогое мне. Не помню, как я из школьницы стала студенткой. Все как в тумане. Я всегда много и хорошо училась, а в то лето перед поступлением я заколачивала боль беспрерывным чтением, зубрежкой. Я не столько хотела поступить в престижный ВУЗ, сколько хотела не сойти с ума от горя. Беспрерывная подготовка к экзаменам стала моим наркозом, искусственной комой, чтоб не чувствовать боль переломанной души.

И вот теперь я задумалась о мужчинах. Я выросла. Вышла из комы и оказалась в полном одиночестве. Да, есть мама и друзья. Я их люблю, и они любят меня. Но ЕГО нет у меня. А меня нет у НЕГО. А вдруг нет никакого «того самого»? Что если нет на этом свете мужчины, с которым я могу быть счастлива? И я так и останусь в одиночестве. Одиночество раньше лишь привлекало меня. Это было мое убежище, мое укрытие от чрезмерного внимания. В одиночестве так хорошо читалось, так сладко мечталось. О красоте этого мира, природы, о таинственных звездах и возможных неизведанных мирах, о необъятной человеческой душе, о тех мелодиях, которые я слышу, но еще не записала нотами и не сыграла, о моем тайном языке, который я знаю сколько себя помню, о сказках Леса, о том, как я стану переводчиком и буду путешествовать по всему миру… Одиночество мне помогало учиться, думать, сочинять. В жизни было столько людей и событий, что мне всегда не хватало одиночества. А теперь оно тяготит меня, я начинаю его бояться. Оно начинает мне мешать жить. Мешать учиться, заниматься лингвистикой, творчеством.

Но что последнее сказал Лес? «Вестать»? Может надо просто встать, двинуться в путь и самой приложить усилия, чтобы найти свою любовь? А не сидеть вот так безучастно на скамейке. Мимо проплывают парни по течению, а я даже не оцениваю их. Я как та рыба на дне, раскрывающая широко рот - что мимо проплывает, то и мое. Пора пройтись. И, может, ноги сами приведут на встречу к судьбе».

Продолжение: http://proza.ru/2024/07/12/5