Часть 3. Первый шаг

Как же стыдно порой оборачиваться,
Заглядывать в детского сознания колыбель.
А боялись мы того, чего стыдно опасаться,
А стыдились мы того, что выискиваем теперь.
(с) Кошка Сашка - Золото



      — Знаешь, это очень сложно объяснить, но для меня они все живые! — парень сидел на подоконнике, облокотившись спиной о раму окна и заворожено смотрел как за окном крупными хлопьями оседал снег. Приставленный вплотную к окну стол позволяя сидя вплотную к окну вытянуть ноги и поставить рядом большую кружку горячего чая.
      С высоты шестого этажа в комнатку пробивался тусклый свет уличного освещения, витрин и подсветки. Желтоватые фонари, светившие на дорогу и остановку под самыми окнами, искрили снежинками и утопали в стылом ночном безмолвии. Под причудливой вышивкой теней, от окружавших дом деревьев, иногда проносились спешащие из ниоткуда в никуда машины. В учреждении напротив сторож начал свой регулярный обход здания, поблескивая фонарем из внутренних помещений. Хлопья кружились медленно, величественно, укрывая сонный Город, словно пеплом. Они падали из бездонной сероватой массы, распростершейся над Городом тяжелыми равными клоками, в небольшие просветы которых иногда смущённо выглядывала луна.
      — Я не знаю как это правильно объяснить или описать, — продолжил он тихим, но четким голосом, — Это просто есть. Оно большое, великое, можно сказать даже грандиозное… Словно все эти улочки, проспекты и дворы, как отпечатки пальцев. Это персональный, особый, запоминающийся оттиск. И у каждого он свой.
      Приехавший старый автобус, лязгнув дверьми, высадил на остановке последних спешащих домой жителей. Где-то во дворах ворчливо залаяла разбуженная собака. По дороге, рьяно вгрызаясь в свежевыпавший снег, прошла снегоуборочная машина возмущённо мигая в ночную рыжеватую мглу своими проблесковыми маячками. Парень лишь улыбнулся ей мысленно пожелав ночному работяге поскорей оказаться в тепле родного очага.
      — У каждого Города… — он улыбнулся, смотрят в окно, — А еще они умеют жить, дышать, слушать, любить и улыбаться. Они могут шутить, обижаться и верить. Верить в нас, живущих в них. Я даже не знаю с чем это сравнить… Не подумай, это не то как ты веришь в… Ну… Например в бифидобактерии в кефире. Нет, тут другое. Они верят в нас скорее как мать верит в ребенка. Что он сможет, поймет, у него получится, он вернётся и не забудет. И, наверное, как и мать, никогда до конца не верит, что мы способны его предать.
      Мерный вальс тяжелых мохнатых снежинок словно силился спрятать под тяжелым белым покрывалом все изъяны, сотворённые человеком. В соседних домах засыпали последние огоньки, проваливаясь в огороженную персональную тьму каждой отдельно взятой комнаты.
      — А мы, как самые настоящие дети, спешим вырасти. Потом уже, когда вырастаем, начинаем смеяться над старыми привычками, стесняться их, как морщин у матери. Закапываемся в дела, бытовуху, погоню за мелкими удобствами и жвачкой для мозгов… А Город нас ждёт. Вспоминает наши улыбки, танцы босиком по лужам, отраженные эхом голоса, первый шаг, разбитые коленки, поцелуй, любовь. Словно перебирая огромный многомиллионный фотоальбом, он ждёт когда мы вновь вспомним про него, замрём на мгновенье и улыбнёмся. Когда он сможет ответить нам на нашу улыбку.
      Осторожно шелестя шинами к остановке подъедет патрульная машина. Нахохлившись из неё выйдет усталый человек и спешно подойдет к стоявшему недалеко от остановки ларьку. Протарабанив в окошко он дождется когда в ларьке мигнет свет и дверца откроется. Быстро совершив обмен нахохлившийся человек спешно скроется в тепле машины и, не нарушая сонного оцепенения зашелестел шинами дальше. Разбуженный продавец выйдет из ларька, присев на пороге и выпустит сигаретный дым вперемешку с паром в навалившееся на крыши небо.
      — Любовь… Она ведь тоже бывает разная, понимаешь? И Города тоже умеют любить, — он улыбнулся, словно ребенок впервые увидевший радугу, — От людей я же всякое видел… И подхалимничал много кто, и льстил, и в чувства играл, а Город научил меня любить просто так. Потому что я живой, потому что я просто есть, понимаешь? И я не мог ответить ему чем-то кроме взаимности. Даже к людям потом мне относиться стало проще. Просто в какой-то момент я понял что моя ответная любовь к Городу стала распространяться еще и на них, как просто на часть него. В какой-то момент любовь Города стала для меня чем-то безусловным, сродни любви матери… А потом я встретил тебя.

      Парнишка посмотрел вглубь темной комнаты и снова улыбнулся. Чуть потянувшись, чтобы разогнать кровь в затекших мышцах, он осторожно слез с подоконника и спрыгнул на пол. В дальнем углу, отгородившись от остального мира шкафом из книг, под ровным светом старого торшера, чётко очертившего границу дозволенного, спрятавшись с ногами в уютное кресло, сидела она. Легкий аромат её духов дразнился, окуная его в теплый шлейф не то воспоминаний, не то желаний. Её улыбка радовала его, а задумчивая игра пальцев с выпавшим из прически локоном добавляли шарма и игривости. Приблизившись он любовался ей, словно чудом.
      — Вот как-то так… — немного смущённо произнес он, — А ты?
      Девушка поднимает на него свой немного обеспокоенный и удручённый взгляд, вынимая из ушей наушники-капельки.
      — Прости, задумалась, что я?...