Загадочная русская душа

                ЗАГАДОЧНАЯ  РУССКАЯ  ДУША
                Рассказ
      Демьян Свиридович, кряхтя, поднялся и сел на постели.  И тут же охнул: прострелила острая боль в пояснице. Стараясь не шевелиться, прислушался к себе. Боль не повторилась. «И на том спасибо», –  подумал Демьян Свиридович и потихоньку встал на ноги, снова сел и потёр  ладонями  колени, хрустнувшие в суставах.
«Ничего, ничего, в мои-то  восемьдесят с гаком   я ещё молодым не уступлю, вот только  спинной хребет вылечу и на свадьбе у правнучки спляшу», – успокоил сам себя  Демьян  Свиридович и пошлёпал  во двор, опасливо поглядывая на  кровать, где  спала его супруга Глафира.
- Поспи, поспи ещё чуток, неугомонная моя! – на ходу пришёптывал  Демьян.
   Выйдя на крыльцо, он  увидел  густой туман, в котором тонули  на огороде  раскидистые яблони и сливы.
Утро было раннее, и туман всё более сгущался. Вот  снизу, от речки  Ольшанки туман поднимался  сплошной пеленой с непривычным розоватым оттенком. Что это такое с туманом? – всегда был привычно белым, аж, как молоко, ну иногда с синеватым отливом, правда, ещё  бывает сиреневого цвета, но чтобы розоватый?!
 Демьян захлопал  реденькими ресницами, пытаясь  отогнать видение, но оно не проходило.
Дед понимал – к обеду, и даже раньше, водяные пары  исчезнут, попросту испарятся.  А ему хотелось  почему-то именно сейчас вспомнить  про другой туман, туман из жизни его отца-фронтовика…
          Дёмке было десять годков, когда  искалеченный войной вернулся  отец. Заявился он на костылях, без одной ноги. О войне отец старался не вспоминать. Но раны сами напоминали о ней. И всё же один из нечастых рассказов   отца на всю жизнь врезался в детскую память…
     Долго  выбирался  из окружения  Свирид Воронцов. Помнил он, как упал последний из  бойцов в том проклятом бою  под Бобруйском. По нему самому протопали немецкие сапоги. Пулемётчик ещё был жив, но не подавал признаков жизни. Он    сдержал стон даже тогда, когда немец пнул его ногой, плюнул и визгливо провопил:
-Руссиш швайн!..
А русский пулемётчик выжил.
Потом он, окровавленный, шёл по  израненной окровавленной    земле. Чужой ли, своей ли – он не знал. В основном пробирался к своим по ночам. А днём отсиживался в лесах и возле болот, где  кормился кислыми ягодами да сочной травой. Тяжко, до скупых мужских слёз было продвигаться по  городу, дотла сожжённому извергами, потому и старался солдат как можно скорее  пробраться к человеческому жилью. Добираясь до  глухих деревенек, иной раз забредал в  чьи-то  уцелевшие от  фашистских погромов хлева, умудрялся  потянуть за сосцы козу, чтобы     тонкими струйками   молока, накопившегося после дойки, утолить  жажду и голод. Коза  тихо  мекала, но Свирид поглаживал её  рукой  и чутко задрёмывал возле   тёплого  бока животины. Уловив полоску рассвета в дверной щели, выползал наружу и снова  затаивался,  где придётся… А в одной из деревушек, состоящей всего из двух улиц, ему посчастливилось у какой-то молодицы помыться горячей водой, согретой в печке в чугунках. Осторожно снимая  заскорузлую одежду с раненого,  молодица испуганно и сочувствующе  вскрикивала, понимая, что вместе с одежонкой снимает частички  кожи с  комочками запёкшейся  крови. Вымытого, перебинтованного солдата   женщина покормила самую малость из-за боязни перегрузить   желудок, который отвык от нормальной человеческой пищи.  Она помогла  Свириду   удобно улечься на постели, чтобы  не потревожить  забинтованные раны…
Как только  раны заживились, солдат окреп и сразу засобирался в путь. Молодица пыталась оставить у себя  мужчину, но Свирид был неумолим:
- К своим надо добраться, прибьюсь, авось, к нашим бойцам . Война ещё не закончилась…
Женщина,  вытирая   с лица набегавшие слёзы, умоляюще просила:
- Не ходи никуда, Свиридушка, ведь  убить тебя могут, оставайся здесь!..
- Нет,  Аринуша, не могу отсиживаться   в тепле да неге, –  легонько  отстраняя от себя женщину, убеждённо говорил  Свирид,  – закончится война, вернусь домой, что скажу жёнке своей и сыночку?  Негоже солдату прилипнуть к бабьей юбке. Не уговаривай!
- Да я ничего, понимаю… понимаю, – смиренно  и как-то потерянно проронила женщина, – подожди только чуток –  соберу тебе в дорогу провизию…
Свирид на прощание крепко обнял  свою спасительницу, расцеловал в бледные щёки и пошёл со двора, не оглядываясь…
Сколько  ни вейся, дороженька, а всё равно приведёшь к человеческой обители… Где-то в приграничной зоне наткнулся уставший донельзя Свирид на избёнку.  Дверь  не была  заперта, и  он вошёл в  помещение. И остановился у порога в полном изумлении от увиденного.
В переднем углу стояла  молодая, но уже седая женщина. Она держала на  руках  запеленатого, посиневшего мёртвого младенца, склоняясь к нему,  осипшим голосом пела  колыбельную:
       - Спи, сыночку мой родной,
         А я рядышком с тобой.
        О, баиньки-баиньки,
        Не шумите, заиньки! А- а-а!
По  отрешённому лицу женщины, по её  тусклому взгляду было понятно – мать лишилась рассудка. Всем своим существом она жила с мыслью о младенце, и ничто другое она не видела и не замечала.
 Ухватившись за юбку матери, стояли три мальчугана и, размазывая на личиках  грязь и сопли вперемешку со слезами, тихими голосками сипели:
- Мамо, дай  исты! Мамо, исты!
В  дальнем углу помещения кто-то зашевелился. Откинув лохмотья, с кровати привстал   старик, похожий на  живой скелет. Он, расчёсывая волосатую грудь от укусов клопов и вшей, беззубо прошамкал:
- Кто ты, человек?  Злыдень аль добрий?
И чуть помедлив, попросил:
- Нет ли у тибя корочки  хлибца?
Свирид  развязал  перемётную сумку, вынул из неё продукты, что собрала ему Арина в дорогу, и подошёл к деткам:
- Держите!
Затем на слабеющих ногах доплёлся до деда и  положил на  его почерневшие искусанные руки оставшуюся еду.
Дедок  дрожащей рукой запихнул в рот кусок  ржаного хлеба, наскоро проглотил  его, потом окинул солдата долгим взглядом и явственно  проговорил:
- Загадочный русский душа! Сам от голоду качаитца, а отдал последнее!
У Свирида поплыл перед глазами красный туман. Он  покрыл всё вокруг   алым облаком, и  густел и густел…и вот уже превратился в  красную реку, и всё равно над той рекой плыл и плыл красный туман…
Что было потом, он не помнит – впал в беспамятство…
Очнулся  Свирид Воронцов в полевом госпитале. Как оказалось, со слов очевидцев, добрёл он до Литовской границы и упал в избёнке местной литовской семьи. Вскоре  на границу   прибыли сводные  мотострелковые войска   взвода под командованием  Алексея Заславского.  Пулемётчики   забрали всех  находившихся в избушке и отправили в  лазарет. А   солдата Воронцова переправили в госпиталь, где  Свирида подлечили, как и многих раненых. А далее – снова на передовую линию  фронта…
И ещё десять месяцев воевал пулемётчик Воронцов,  громя фашистов у самого его логова.  Рядом с  ним  были боевые товарищи по оружию, но уже не было тех, с которыми он   принимал  участие в ожесточённых боях  с первых дней войны…
 И была она, завоёванная Победа.
 И был  путь с войны к родному дому…
                ***
    Помнил, помнил  Дёмка, как кинулась его мать к искалеченному мужу. Как она, обняв обрубок  его ноги, целовала пустующую штанину, будто хотела своей любовью вернуть  Свириду ногу. Как стояла перед  ним худющая, но по-прежнему  красивая своей  неприступной красотой. Не голосила, как многие её  односельчанки в минуты душевных потрясений. Лукерья  без слов и воплей дала понять мужу, как она его ждала с фронта.
Свирид понял, что  он в доме нужен, что здесь его не предадут. И он, ласково  поглаживая жену  по голове,  по плечам, только и   мог приговаривать:
- Лушенька моя… вернулся  я,  вот видишь, какой?
- Родненький ты наш!  Живой, живой! – шептала Лукерья, не выпуская из объятий мужа.
А Свирид, пристукивая костылями,   спешил к нему, Дёмке…
И стал  Свирид потихоньку привыкать к мирной жизни  в своей  родной  деревне с тихим названием –
Ветлянка.
        Дёмка  успел хлебнуть горя горького за время войны; он был несказанно рад возвращению отца  и старался всё время находиться возле него –
 ловил каждое  движение его рук и норовил вовремя что-то подать, принести. Свирид видел перед собой    сына, вроде бы мальца ещё, но уже  по-взрослому серьёзного, делового  и самостоятельного человека. Поглаживая  тёмные вихры на голове мальчугана и прижимая его к своей исхудалой груди, Свирид   украдкой вздыхал:»  Ох, война, что ты наделала? Украла детство у детей, многих осиротила, сколько душ искалечила и погубила?!»
      … Лукерья, наделённая мудростью от природы, не  лебезила перед мужем, знала – жалость не всегда приятна и не всегда бывает правильно понята, а потому  не словами, а в делах  старалась поддержать мужа.  Свирид чувствовал, что жена  будет ему во всём надёжной опорой, и это придавало  ему силы  в борьбе за полноценную жизнь. А вскоре  председатель сельского совета предложил бывшему фронтовику:
- Свирид Филимонович! Нужда у нас с почтовиками, вон Анка-почтальонша , как встретила мужа с фронта, бросила  всё на свете, так и заявила, дескать, теперь я буду отдыхать, пусть муженёк мой  трудится! Так что принимай лошадку почтальонскую – развози   корреспонденцию. По рукам?
Свирид от неожиданности костыль уронил, но быстро  поднял  своего «помощника» и сдержанно промолвил:
- По рукам…
И началась послевоенная жизнь со всеми её радостями, печалями и заботами…
     Вырос Демьян  Воронцов, закончил в городе сельскохозяйственный техникум. И прибыл в Ветлянку специалистом по мелиорации. Свирид дождался возвращения  учёного сына из города –
боялся, что не успеет увидеть,  уж очень начали мучить, особенно по ночам, боевые ранения.
Да и Лукерья начала сдавать – и на её здоровье сказалась та проклятая война…
Перед своей кончиной Свирид, держа в своей слабеющей руке крепкую ладонь сына, через силу улыбнулся и сказал:
- Рад я за тебя, сынок! Хорошим человеком  мы  тебя вырастили. Не  роняй нашей воронцовской чести, будь всегда   добрым к людям…последнее, что есть, отдай тем, кто нуждается…
Свирид закашлялся.
Демьян напоил отца  прохладной водой и прижал  его  руку  к своей груди, погладил  осторожно и  склонил голову.
А Свирид как бы в  полуяви продолжал:
- Долгие годы я  вместе с Лушей своей по всем инстанциям, городам и весям, деревенькам и посёлкам искал тех мальчуганов из далёкой литовской  избёнки. По крупицам собирали данные о них… Просто  по описанию, тому, какое засело в моей голове, и даже беспамятство не смогло затмить образы тех мальчиков… А ведь выжили! Писали после нам, что старика похоронили, дочку его, лишившуюся рассудка, и младенца тоже похоронили, а вот мальчики  живые…Не иначе тот хлебушек, что я им дал, спас их  от голода, а  доктора в лазарете вылечили окончательно…
Свирид снова надрывно закашлялся.
Демьян заглянул в родные отцовские глаза и попросил:
- Пап, не надо…война давно в прошлом.
Но Свирид протестующе поднял руку:
- Пусть в прошлом, но без прошлого не бывает будущего. Запомни это, сын! И ещё раз повторюсь –
никогда  не отказывай в помощи тем, кому плохо, гораздо хуже, чем тебе. Лады, сын мой?
- Лады, батя!..
… Лукерья  недолго прожила после смерти мужа. От тоски слегла, да и не поднялась больше. Их со Свиридом  держала  взаимная неземная любовь, та, которая способна без слов окрылять и творить чудеса. Не стало Свирида, и  умолкло сердце Луши…Не зря говорится в народе – с одним крылом   никуда не улететь…
                ***
      Славится  Ветлянка изобилием  фруктовых деревьев. Почитай,  у каждого дома  свой сад. Ветлянцы и сами  вдоволь  питаются витаминами, и в город отвозят на продажу. А куда девать-то излишки? Ну делают, конечно же, заготовки на зиму – варят разные варенья, джемы, компоты, иные фрукты сушат на поветях в тенёчке ( это для того, чтобы  витамины сохранились). И всё равно фрукты остаются…
Демьян, пока неженатым был, отвозил яблоки, сливы и груши в город. О нет!  молодой мелиоратор не продавал излишки своего сада, а просто выгружал  из машины авоськи так осторо -о -жненько, чтобы не  побить нежные  фрукты, ставил их  на деревянный прилавок и веселым голосом  просил краснощёких женщин-продавцов:
- А налетайте-ка, бабоньки! За просто так отдаю всё сразу!
На аромат яблок сразу же   сбегались  женщины и удивлялись:
- Да ну -у! Прямо-таки за так такое богатство?!
- Берите, берите! –  одобрительно   кивал головой  Демьян, – мне некогда тут стоять на рынке,  поскорее надо  на поля  свои ветлянские.
- Раз так… давайте, освободим вам  тару! – смелели самые  знатные и опытные  продавщицы…
Демьян, довольный тем, что так скоро  освободился  от драгоценной ноши, укладывал в багажник новенькой «Нивы» пустые авоськи – пригодятся на потом.
Продавщицы, надкусывая  краснобокие  сочные яблоки, посмеиваясь,  удивлённо покачивали головами:
- Загадочная русская душа – вырастить такой урожай и отдать за просто так! Чудак-человек!
А Демьян уже пылил по  дороге домой, радуясь тому, что хоть как-то он исполняет волю  своего покойного отца.
     В одну из таких поездок, возвращаясь из города, он догнал  по пути девушку, которая  шла  босиком, держа босоножки в одной руке, а в другой  небольшой чемоданчик.  Девушка напевала какую-то весёлую  мелодию. Её ничуть не смущало, что   на  грунтовой дороге  можно было наколоть босые ноги  остроугольными мелкими камушками, да и ужи выползают частенько – с непривычки  испугаться можно, если, к примеру, не сможешь отличить  ужа от  змеи.  Бывает и такое…
Демьян притормозил.
Девушка, не обращая внимания и не поворачивая головы, шла, не останавливаясь. Только напевать  песенку перестала.
Демьян молча улыбнулся –
 недоступная!
И всё же негромко окликнул:
- Девушка! Садитесь, подвезу. Эта дорога ведёт только в одно селение – в Ветлянку, значит, нам по пути!
Так они и познакомились.
Оказалось, что им было  по пути не только в деревню, но и по жизни.
Глаша направлялась в Ветлянку на работу в школу после   окончания педучилища. Она понимала, что трудностей в деревенской школе – через край, но зато нет соблазнов стать городской фифой, как некоторые девчонки: попали на  кафешные  застолья да и зависли на них…
    Молодой мелиоратор и юная учительница   как-то само собой сблизились, у них  совпадали взгляды на жизнь, рассуждения…
После скромной свадьбы Глаша перебралась из съёмного жилья в дом Воронцовых. Весна в год их свадьбы на удивление  была ласковой и тёплой. Ветлянка   цвела и благоухала. И вместе с нею  расцветала и крепла любовь молодожёнов…
Глафира вышла на крыльцо, придерживая живот ладонями и , щурясь на солнце,    ласково позвала:
- Дём, завтрак готов, добро пожаловать к столу!
Демьян, вытирая руки ветошью, поспешно отозвался:
- Иду, иду, родная ты моя!
Когда Глаша легла в  больницу, её ученики гурьбой прибежали  с букетами цветов и, заглядывая в окна роддома, кричали:
- Глафира Моисеевна!
Молодая учительница, перекинув  русую косу за спину, выглянула в окно и  счастливо засмеялась.
- С дочкой Вас, Глафира Моисеевна! – наперебой кричали  дети, передавая в раскрытое окно букеты…
  Подрастала дочка Варенька. Нежилось в детской кроватке  румянолицее счастье…
Через два года к этому счастью добавилось ещё одно в лице маленького сыночка Фадея.
                ***
   … Взявшись  за руки, бегут по ветлянскому лугу деревенские ребятишки. Трава на лугу высокая –
кому  по пояс, кому-то до колен, а маленького Фадея едва видать – только  плечики загорелые, светло-русая голова да ручонки над нею. И звенит над лугом весёлая детская перекличка. Вот минуют сейчас васильковое поле, а за ним у них свой игровой «пятачок» –  здесь травка всего-то по щиколотку, да такая нежно-зелёная, что так и  зазывает: «А посидите-ка  на моём покрывале, а я вам пяточки пощекочу!»…
Ни с чем не сравнить раздольное деревенское лето! Но когда-то кончается и оно, уступая место  другим временам года…
Шумно в школьном коридоре на переменках, а вот и заливистый звонок зовёт на урок. В класс входит учительница, и дети мгновенно смолкают. Глафира Моисеевна, ответив на дружное приветствие, приступила к занятиям.
- Ребята! – обратилась она к ученикам, –  приближается  день Советской  армии, это праздник наших защитников: дедушек, пап, старших братьев. И сегодня мы с вами на уроке труда будем делать из цветной бумаги  небольшие подарки  для своих родных!
Ребята оживились, доставая цветную бумагу и  линейки.
Девочка, сидевшая на предпоследней парте, робко подняла руку.
Глафира Моисеевна, разрешающе кивнув головой, спросила:
- Что ты хочешь спросить, Варя?
Девочка встала и тихо  сказала:
- Мой дедушка Свирид  Филимонович, бывший  фронтовик, умер… подарок делать папе?
Учительница смутилась.
Но ученица, её дочка, ждала ответа. И она взяла себя в руки и уверенно ответила:
- Конечно же, папе, Варенька!
По классу пробежался лёгкий шумок, сквозь который послышались детские голоса:
- И мой дедушка умер…
- И мой…
- А у меня и бабушка, бывшая фронтовичка, умерла…
Глафира Моисеевна попросила тишины и продолжила:
-Ребята! Во многих семьях в войну поселилось людское горе, не все  вернулись домой. Но мы с вами должны помнить, что они отдали жизни свои за то, чтобы  мы с вами   жили счастливо… Мы всегда будем помнить  всех погибших и умерших  фронтовиков…
В классе повисла минутная тишина.
Затем дети  начали  работать над поделками.
А Глафира Моисеевна подошла  к окну и посмотрела на разрисованные морозом   стёкла. По спине её прошёл  холодок. Глафира вспомнила своё горькое сиротское детство:   родители погибли во время облавы фашистов на город, в котором жила её семья. Девятилетнюю девочку Глашу чудом спасла соседка, она-то и заменила ребёнку погибших родителей…
А теперь вот у неё самой уже девятилетняя  дочка Варенька и семилетний сынок Фадеюшка. Что ж, жизнь не стоит не месте…
А ведь и верно – не только не стоит, но  стремительно  бежит вперёд…
Будто вчера  детки были маленькими, ан глянь – Варенька закончила не только школу, но и Армавирский техникум пищевой промышленности. Уже и своя семья у Вареньки – растёт у них с Русланом дочка Надежда…
Да и сынок у четы  Воронцовых не подкачал: после службы в ВДВ быстренько обзавёлся семьёй – воспитывают они с женой Люсьеной  славного карапуза Радимира…
Вот такая   подрастает  династия у  покойного Свирида Воронцова. Эх,  видел бы он сейчас, как далеко ушли его   крепкие корни! Непременно порадовался бы –
не зря, ой совсем не зря проливал он свою кровь на полях  сражений!..
     Демьян  поправил  ветку яблони, вдохнул полной грудью свежий мартовский воздух и улыбнулся своим светлым мыслям. Вспомнил, как  отвозил в город авоськи с фруктами и раздавал  всем подряд на городском  базаре. А ещё вспомнил дед Демьян, как в один из приездов в деревню дочери с мужем и их дочкой Наденькой, девочка достала из шкатулки свои бусы и попросила:
- Мамочка, папуля,  можно я свои бусики подарю подружке Алёнке, а?
Варвара с Русланом  удивлённо переглянулись.
А девочка опять настойчиво повторила свою просьбу.
Услышал ненароком  Демьян разговор  девочки с родителями и не преминул вмешаться:
- Правильно, внуча моя!  Меня учил мой батя: делай добро тому, кому хуже тебя…
Девчушка обрадованно прижалась к деду и уже смелее пояснила:
- У   Алёнки  папы нет, уехал куда-то на Алтай, а у мамы её нет лишних денег на бусы…
Что тут поделаешь?   
- Да ладно уж, дари своей Алёнке бусы, – согласились Варвара с Русланом.
Демьян ещё раз  одобрительно улыбнулся – добрая душа у внучки…
Давненько это было. Теперь уже и  Надежда подросла. Вышла замуж и ждут они с мужем   своего первенца. Говорят, что вроде бы  девочка будет, даже имя придумали – Фатима.
Вот и получается, что  дождутся они с Глафирушкой  ещё  рождение и правнучки.
«Ну обещал же я сам себе, что спляшу на свадьбе  у правнучки, значит, надо дожить до такого счастливого момента», – подумал Демьян,  заходя в сенцы, где уже хлопотала его  верная спутница по жизни Глашенька…
                ***
Она встретила Демьяна  у порога,  явно встревоженная ранним  уходом  его из дому.
- Дёма, ты что так раненько сегодня поднялся с постели? Или  нездоровится тебе? –   озабоченно спросила Глафира, заглядывая в  глаза, по-прежнему     синие, незамутнённые ни временем, ни трудностями, выпавшими на его долю.
Демьян постарался успокоить:
-  Да всё в порядке со мной, просто захотелось  на мартовский рассвет посмотреть.
И чуть помедлив, добавил:
- Туман-то  ныне над Ольшанкой поднимался какой-то странный – розоватого цвета. И шла от него  необычайная  лёгкость, прямо  невесомым  пушком ложилась на душу…
Глафира поправила выбившийся из-под  платка седой завиток  и легонько погладила по плечу мужа.
-  Романтик ты мой! Каким был в молодости  загадочным, таким и доныне остался, – ласково сказала мужу, – душа твоя светлая увидела  сказочный туман!..
- Ладно-ладно, не верь, коли не хочешь, я не принуждаю – миролюбиво  согласился  Демьян.
А потом, после завтрака, они вместе  раскладывали  газеты, принесённые вчера почтальоншей. Неожиданно Глафира ойкнула, прижав ладонь к губам.
Демьян  удивлённо  посмотрел на жену:
- Ты чего, Глаша?
- Да, дед, чуть не забыли мы с тобой – сегодня же исполняется десять годков нашей правнучке Фатимке!
- И впрямь! – отозвался Демьян, откладывая газету в сторону…
      Ближе к вечеру собрались   у дома Воронцовых на добротной скамейке  соседи, в основном,  деды. Разговоры  вели про всё: про экономику, погоду, политику, здоровье.
-Демьян, ты как со здоровьем-то, ладишь аль нет?
Ить вон оно как прокатилась война-то по нашему детству, не сказался на  желудке  хлеб из проросших ячменных зёрен? – спросил  сгорбленный дед Кирилл.
Демьян  сурово  сдвинул  седые  брови:
- На что намекаешь, соседушка? На скорый приход костлявой? А вот хрен ей в глотку! Мы ещё в силе, да, мужики?!
- Знамо дело! – одобрительно загудели деды, похлопывая друг друга по плечам.
- Ну, а как там, на передовой? Дают жару наши ребятки этим украинским нацистам?
-Дают, дают, – оживился Демьян, – вон внук мой Радимир танком управляет. Связь с ним, правда, не всегда есть, зато по телевизору видел, как наши ребята воюют…
- Оно и правда, достаётся мальчишкам… вот не думали, не гадали, что внуки наши будут воевать…
Но  они взяли в руки оружие, чтобы отстоять  и защитить  наши земли, наш народ,  свою Родину в прямом смысле слова, –  отозвалось сразу несколько  голосов.
- Вот понимаете,  мужики, коли б  позволял мой возраст, пошёл бы я добровольцем, не раздумывая ни минутки, –  горячо произнёс  Демьян.
- А что, Свиридович, и я не отстал бы! – живёхонько поддакнул  молчавший до этого  Иван, уже испытавший утрату – погиб его   внук Илюша в бою на Купянском направлении…
Расходились мужики уже затемно, когда  на западе погасла  розовая полоска вечерней зари…
А утром Демьян сходил к Геннадию,сыну  Ивана и, немного поговорив о том о сём, неожиданно предложил:
- Ген, возьми мою моторку… Мне она  уже ни к чему, а ты борозди по волнам нашей  Ольшанки, рыбачь, сколь хошь…
Геннадий недоверчиво  посмотрел на Демьяна и  попытался отказаться:
-  Ты что, Демьян Свиридович?  Моторка-то твоя дорогая и не изношенная нисколько…
- Бери, бери, Гена! Тебе она нужнее! – не отступал Демьян.
- Ну, коли настаиваешь, давай куплю я её у тебя! – перестал сопротивляться Геннадий.
- Да  что ты, Ген?  Не привычен я продавать! Я за просто так тебе   отдаю, бери, не обижай меня!
Геннадий  удивлённо пожал плечами и улыбнулся, может, впервые со дня гибели   внука Илюши.
Ушёл Демьян.
А Геннадий долго смотрел ему вслед и как бы сам с собой вёл разговор:
- Вот  человек-загадка, прямо не знаешь, как разгадать! Не всегда  можно понять загадочную русскую душу…
А Демьян шёл домой и светло улыбался.
Он  всегда помнил  напутствие покойного отца –
делай добро людям, отдай последнее  тем, кому хуже, чем тебе!
… Под  угор ошалело  катилась мартовская талая вода.