Авиаторы - глава 6

Неверный, дрожащий свет выхватывал из темноты избу с пустыми провалами окон, покосившийся сарай и морду вахтовки, облепленную грязью.
На бревнах, уложенных у костра, сидели люди. Лица их, с остро выпирающими скулами, угловатыми лбами и мерцающими нездоровым блеском глазами, были темны от въевшейся копоти.
Над костром, на жерди, укрепленной на двух врытых в землю рогатинах, висел закопченный же котелок.
– Бог в помощь! – поздоровался Игорь.
Никто не ответил.
– Извините за беспокойство, – добавил я. – Мы тут немного заблудились…
В полном молчании прошло еще несколько секунд.
– У нас закончилось топливо, – сказала Агата и указала на канистры.
– Не поможете, добрые люди? – подхватил Игорь.
– И вам не хворать, – сказал наконец тот, что окликнул нас.
Он стоял как-то боком, ссутулившись, – заведя правую руку за спину.
На нем был перехваченный широким, некогда зеленым кушаком, просторный тулуп шерстью наружу, – от чего он походил больше на лешего, чем на человека, – косматая, просторная же шапка, драные ватные штаны и стоптанные сапоги с острыми, загнутыми кверху носами.
Лицо незнакомца до глаз заросло бородой, сбившейся на сторону и всклоченной.
Лохмотья его товарищей были не столь монументальны, но все они выглядели так, будто извалялась в грязи и долго ползли сквозь терновник.
Внешность сидящих соответствовала их убранству.
У одного были треснувшие очки, криво сидящие на свороченной переносице; пальцы другого были испещрены наколками в виде перстней. Был среди них и молодой, нахального вида белобрысый паренек с золотыми зубами, и лысый, беспалый, с заячьей губой карлик, и рыжий, долговязый дылда с нестираемой, недоброй ухмылкой.
Все они глядели на нас в упор, тяжело и беззастенчиво.
– Я и говорю, – продолжал я, – заблудились, и у нас закончился…
– …Солярка, – перебила Агата, глянув на вахтовку. – Солярка закончилась. Наш лесовоз – там, – добавила она, и указала в сторону от аэроплана.
Незнакомец запустил пальцы в бороду и глянул исподлобья.
– Заблудились, значит?
– Заблудились, – кивнул я. – Хотели срезать через лес, и…
– Откуда вы?
– Из Чайнодрищенского, – ответил я, не успев придумать другого названия.
– Ишь ты… – человек почесал в бороде. – С Почайки, что-ль?
– Перегоняем лесовоз, – пояснил Игорь.
– Куда?
– В… Лесное.
– И она с вами? – человек указал на Агату.
– К бабке еду, – ответила Агата. – У меня бабка в Лесном. Прислала весточку, что помирать собралась. Я у ней единственная родственница.
Человек помолчал и спросил снова: «Далеко ваш лесовоз?»
– Далеко, – ответил я наугад. – Весь вечер шли.
Сидящие у костра переглянулись.
– Специально сюда шли? – человек сощурился, став действительно похожим на лешего.
– Нет, мы – на звук, – нашлась Агата. – Когда у нас бензин закончился, мы слышали такой звук… как будто самолет. И подумали, что тут аэродром.
Леший посмотрел на нее с усмешкой. Потом снова насторожился.
– А чего тырились в кустах?
– Так ведь… – ответил я, – ночь, все-таки.
– Неудобно было сразу подходить, – подтвердил Игорь.
– Вдруг не так поймете, – кивнула Агата.
– Испугались, что ли?
– Да, если честно. Лес же…
Кажется, сказанное нами отчасти успокоило человека. Он кривенько усмехнулся и вдруг вытянул правую руку книзу: «Это хорошо, что испугались…»
Из рукава тулупа скользнул стальной ломик и лег ему в ладонь. Мы вздрогнули.
– Не боись, – усмехнулся человек и положил ломик за бревно. – Места здесь глухие. Безоружному никак нельзя. Потом спросил: «У самих-то есть что? Ствол? Заточка?»
– Нет! – хором ответили мы.
Человек успокоился окончательно: «Ладно», – и обернулся к своим товарищам: «Рыжий! Малой!»
Тут же двое, – рыжий дылда и белобрысый паренек, – снялись со своих мест, и подтащили к костру еще бревно.
– Падай, детвора, – указал человек.
Мы повиновались.
– Ну? – спросил он, усаживаясь рядом. – Рассказывайте.
– Так мы и говорим, – ответил Игорь. – Нам бы солярочки. Мы в долгу не останемся. – И вытащил из кармана несколько смятых купюр.
– Бабки – это хорошо, – вздохнул человек. – Только тратить негде. Ну уж давай. – И сунул деньги себе за пазуху.
– А пожрать есть у вас? – спросил белобрысый.
– Нет, – ответила Агата. – Все закончилось.
– А в машине?
– Тоже нет, – сказал я. – Сами третий день голодные.
Агата глянула одобрительно. Нельзя было, чтобы они увязались за нами к несуществующему лесовозу.
– Че, с ним гоняешь? – снова спросил белобрысый Агату, и осклабившись уставился на меня наглыми зелеными глазами: «Или с ним?» – Он перевел взгляд на Игоря.
– Цыц, – процедил леший, и парень смолк.
– Сколько отсюда до ближайшей деревни? – поинтересовался я.
– Три дня лесом, да три пролесками, – ответил за него бродяга с наколками на пальцах. – А потом столько же обратно.
Компания хохотнула.
– Мы-то сами думали, что здесь деревня, – пояснил леший. – Только, вишь, все заброшено. Ни жратвы, ни спирту… – И спросил: «У вас точно пожрать нету?»
– Сейчас бы мясца, да жареного, – прошамкал лысый, с заячьей губой мужичок, и поглядел на нас, – да под водочку…
– Завали уже, – процедил рыжий дылда и сплюнул. – И так живот к спине прилип.
– А вы – геологи? – спросила Агата, прижимаясь к Игорю.
– Может, и геологи, – усмехнулся леший.
Агата изобразила живой интерес.
– Здесь много, наверное, интересного? В тайге?
– Ага, – ответил дылда и сунул руку в карман своих штанов. – Хочешь, покажу?
Над костром снова пронесся смешок.
Лес стоял темный, молчаливый. На многие километры вокруг не было ни души.
Я слышал стук своего сердца и, боялся, что сидящие у костра заметят, как дрожат мои колени.
– Так что на счет солярки? – напомнил Игорь. А то поздно, а нам еще возвращаться…
– Как звать? – будто не замечая Игоря, обратился ко мне человек.
– Йорик.
Он удивленно поднял брови.
– Че за погоняло?
– Такое имя…
– Гляди, братва! – незнакомец обернулся к товарищам. – Бедного Йорика к нам замело, в натуре!
«Братва» заржала.
– А ты? – человек посмотрел на Агату.
Агата представились. За ней – Игорь.
– Ну что, детишки, делать-то будем? – Он склонился к нам и уперся руками в колени.
– Так мы же и говорим… – начало было Игорь. – Нам идти…
– …Далё-ёко вас занесло, – снова перебил человек.
– Мы и сами не поняли, как так вышло, – сказал я. – Хотели по зимнику срезать, а тут такая тайга, что…
– …не выберетесь, – словно бы про себя сказал человек и прежде, чем мы успели понять, спросил: «Кто знает, что вы тут?»
Сердце застучало быстрее.
– Председатель знает… – сказал я. – И в Лесном тоже…
– Мы еще два дня назад должны были приехать, – нашелся Игорь. – Наверное, уже ищут.
– Точно, ищут, – кивнул я.
– Слышь, Князь, – сказал бродяга с наколками, обращаясь к человеку. – А это не за ними сегодня прилетали? Самолет-то? А то смотри, – добавил он, – спалят хату.
Человек – Князь задумался: «Нас-то они точно не видели? На самолете которые?»
Нет, вроде… – ответил бродяга. – Все же в фургон заныкались. – И добавил уверенно: «По любому, не видели».
Князь обернулся к нам. Глаза его сузились: «Так где, говоришь, лесовоз?» – Спросил он снова, вкрадчиво, так, что лед встал у меня под ложечкой.
В тишине потрескивал костер. Черный лес стоял кругом.
Князь молчал, угрюмо глядя в огонь. Губы его шевелились.
И вдруг сказал неожиданно весело: «Вот ведь голова моя садовая! Вам же солярка нужна!»
И обернулся к товарищам: «Пятёра! Канистру тащи».
Лысый мужичок с заячьей губой, – тот, у которого на одной руке не было пальцев, побрел к грузовику.
– Сейчас, ребятишки, вам дадим полную канистрочку, – говорил Князь, улыбаясь приветливо, – и идите себе. А то поздно уже; и вы устали, поди, да и нам отдыхать надо. За денежку спасибо. Дойдем до села – купим себе что-нибудь, от вас на память.
Мы втроем украдкой переглянулись.
– Только ночью одним лучше не ходить, – сказал Князь и пояснил: «Волков много развелось. Волки ночью смелые; задерут. Так что мои ребятки вас проводят. Канистру помогут донести, дорогу покажут. А завтра с утра и поедете».
– Слышь, Шило? – Обратился он к бродяге с перстнями. – С ними пойдешь. Фитиль! Малой! Вы тоже. И Рыжего возьмите. Шило – за старшего.
И, выдержав паузу, добавил с едва заметным нажимом: «проводИте».
– Проводим, – ответил Шило.
– Вот и хорошо! – воскликнул Князь и поглядел на нас: «И вам спокойнее будет, да и мне за вас будет покойненько».
Провожатые наши заворочались, собираясь вставать.
Я видел, как побледнел Игорь, и пальцы Агаты нервно теребят обшлаг рукава.
– Живот подводит, – пожаловался вдруг Малой. – Хоть бы чайку на дорогу. Вон, и вода уже закипела.
Котелок шумел над огнем. Облачко пара золотилось над ним.
– Чайку, говоришь? – Князь поворотился к костру. – Ладно. Только быстро чтоб!
– После нашего чайку сами не заметите, как до грузовика добежите, – обратился он к нам. – Дюже сил прибавляет.
Князь достал из-за пазухи кожаный кисет, искусно вышитый мелким бисером, развязал тесемку и высыпал на заскорузлую ладонь горсть порошка горчичного цвета.
– Ишь, – сказал он, подмигивая, – чаёк-то…
– Чифирь – сила, труд – могила! – осклабился Фитиль, и поправил очки на своей изуродованной переносице.
Общество одобрительно загудело.
Вдруг Агата вскочила и оказалась перед Князем.
– Ой, какой кисетик! – воскликнула она. – Дайте посмотреть?
И не дожидаясь ответа выхватила кисет из его рук.
От неожиданности Князь вытаращился удивленно, но протестовать не стал.
Агата же поднесла кисет к глазам и вдруг закружилась, смеясь и пританцовывая.
– Ой, ну надо же! – восхищалась она. – Красота какая! А узор-то! А бисер! Посмотрите, какой бисер! Бусинка к бусинке!»
Компания в недоумении наблюдала. Мы с Игорем тоже обменялись вопросительными взглядами.
– Вот бы мне такой кисетик! – Агата мечтательно прикрыла глаза и прижала кисет к груди.
– Осторожно, слышь? – забеспокоился Князь. – Не просыпь!
– Не бойся, дядь! – ответила Агата, кружась: «не просыплю!» И снова в восхищении взглянула на кисет: «Ой, ну надо же, красота какая! Я бы с ним только и ходила!»
– Баба, – пояснил Князь товарищам.
Товарищи заржали.
Агата же снова подскочила к Князю: «Дядь, давай заварю»!
И так же, не дожидаясь ответа, сама пересыпала порошок из его ладони в свою ладошку.
– Ой, заварочка такая интересная, – сказала она, разглядывая порошок. – Что это?
– Тебе детка, много знать вредно, – ответил Князь. – А то состаришься, некрасивая будешь, никто замуж не возьмет.
Снова грубый смех разнесся над костром.
– Знаю, знаю, – махнула рукой Агата. – Это ромашка.
–Во-во, – Князь усмехнулся. – Ромашка и есть.
Положение наше было серьезным, однако, что бы не затевали эти люди, неожиданное поведение Агаты на время сбило их с толку.
– Ну, че там? – спросил Князь, взглянув на котелок. – Малой!
Белобрысый поднялся было, но Агата уже снимала котелок с огня.
– Не надо! Я сама, – заявила она и добавила: «Я у вас буду сегодня хозяйка».
Лысый карлик покачал головой.
– Ну, егоза! Помню, у меня в шестьдесят восьмом…
– Да завали ты уже, – оборвал его дылда и уставился на Агату масляным взглядом.
Агата поднесла было руку с порошком к котелку, но остановилось.
– Дядь! А мы что, просто так пить будем?
– В смысле? – не понял Князь.
– Ну, как же? – удивилась Агата. – Тут в тайге столько растет зверобоя, чабреца, душицы, и вообще – всего! А вы пьете, как попало. Она же, наверное, горькая! Заварка-то.
– Горькая-то горькая, – борода Князя раздвинулась в ухмылке, – зато потом – сладко.
Компания загудела одобрительно.
– Ты сыпь, сыпь: нечего тут… – Указал Князь.
– Не-е-ет, – Агата повела пальчиком. – Так не пойдет! – Она открыла кисет и высыпала порошок обратно.
– Я у вас хозяйка, так? – спросила она шутливо-строго. – Значит, вы должны меня слушаться. И не возражайте! Потом сами будете хвалить!
И не дожидаясь ответа порхнула к лесу.
– Куда? – насторожился Князь.
– За зверобоем! – объяснила Агата. – Игорь, дай фонарь.
Игорь протянул ей фонарь.
– Фитиль, – сказал Князь, – сходи с ней.
– Со мной нельзя, – ответила Агата.
– Почему?
Агата изобразила смущение.
– Ладно, – согласился Князь. – Только живо!
Агата исчезла.
Свет фонарика, удаляясь, поплыл между деревьев.
– Черт! – спохватился Князь. – Кисет!
И обернувшись к нам, сказал нехорошим голосом: «Ну смотрите, если не вернется…»
Я не знал, что задумала Агата. Если она решила бежать, я бы не осудил ее: страшно было представить, чем для нее может кончиться эта ночь, останься она здесь.
«Она знает тайгу, – думал я. – Возможно, она найдет людей и успеет позвать на помощь… до того, как станет слишком поздно».
Однако, Агата вернулась, и довольно скоро.
В руке ее был пучок каких-то трав.
– Вот, – обратилась она к сидящим. – Теперь будет чай, так чай. Сам понюхай, дядь!
Она подошла к Князю и сунула пучок ему в нос: «Слышишь, какой запах!»
Князь поворотил прокопчённую свою рожу.
– Давай уже, стряпай, – проворчал он. – Живот подводит – мочи нет. Кисет не обронила?
Агата показала ему кисет.
– Много не сыпь, – указал Князь и пояснил: «Заварочка у нас дюже крепкая».
– Я только горстку, – успокоила Агата.
– А ну, – не доверял Князь, – дай я сам. А то, не ровён час… – и отсыпал порошка Агате в ладошку.
Агата опустила ее в воду вместе с травами, поставила котелок на огонь, и устроилась подле, на чурочке.
– Я помешивать буду, – объяснила она и подобрала с земли длинную щепку: «Хороший чай всегда надо помешивать, а как закипит, то пусть еще поварится, а потом постоит, чтобы все добро из трав в чай перешло», – зачастила она, переводя с одного на другого сидящего широко распахнутые глаза свои.
«Дома я всегда чай сама заваривала, и соседи приходили, и даже коровы ели заварку от чая, представляете?! А отец-то у меня охотник, знаете какой? Он первый по району был, охотился. Когда на охоту он собирался, то всегда просил, чтобы я ему чай с собой заварила, в термосе. – Без твоего чая, Агатка, и охота – не охота, – говорил. – Выпьешь – и весь день по тайге бегаешь без устали: медведей голыми руками ломаешь, волков за хвосты ловишь, вокруг себя разбрасываешь, а они утекают, еще и со страху весь лес пометят», – представляете? Его все медведи боялись! А волки – и подавно. Он их в болота сгонял и там топил, чтоб они по деревням не шастали, не пакостили».
Бродяги застыли от непривычной работы мысли.
«Я еще когда была на реке рыбачкой, – продолжала Агата, – так рыбакам тоже носила чай, в термосе. Они целый день на реке, скучно им, а я чай принесу, напою их, а они как выпьют, так давай в реку сигать и щук да осетров голыми руками таскать, а один даже касатку поймал, представляете? Как он ее нашел, у нас же касатки не водятся, ну вот, а те щук ловят-ловят, да так всех и повылавливали; даже рыбнадзор приехал, на катере, – ой, все пьяные, – они всегда пьяные у нас, – приехали и говорят: «Это что тут такое, – так вашу и эдак, – делается? Это кто тут, такие-сякие, всех щук да осетров повыдёргивал? Мы вас, шельмы, сей же час прищучим! Признавайтесь!» А те смотрят на них и руки показывают, – что сетей нет, и все законным путем, и…»
– Ой! – Агата распахнула глаза шире и всплеснула руками: «я же забыла про багульник!
Она вытащила из кармана комбинезона горсть чего-то и бросила ее в воду: «Вот я дурында! Всегда что-нибудь забуду, а без багульника – какой чай? Мне мамка так же говорила: «Ты Агатка, голову когда-нибудь забудешь, и без головы за муж пойдешь», – представляете? Ой, она вообще такая чудачка, а рыбнадзоровцы-то, которые приехали, нашим рыбакам не верят: «где это видано», говорят, «чтобы рыбу голыми руками таскали? А ну, покажи!» Один из наших чаю глотнул, и прыг – в воду, через минуту вылазит – а в руках щука во-о-от такая! Даже еще больше, представляете? Зубами щелкает, хвостом вертИт, а одного рыбназдоровца – бац! По морде! Ой, он полетел из катера в воду, – представляете, – потому что щука – как лошадь, как бы самого не съела, – ну да, – потом всей деревней ели уху из этой щуки, и рыбнадзоровцы тоже, потому что они тоже люди, хоть и казенные, а мамка котлет нажарила, а тетя Валя, соседка, заливную рыбу сделала, ой, так вкусно, мы даже к ней в гости пошли, и дед Митяй, наш сторож, тоже пошел, и вот мы у ней сидим, едим эту заливную рыбу, и так потом моего чайку захотелось, что я пошла в лес, нарвала душицы, чабреца, зверобою, и еще травок, пришла домой, в котелок сложила, водой залила, на огонь поставила, а как закипело – поварила, палочкой помешала, с огня сняла да и говорю им – все, господа хорошие! Давайте кружку».
Сидящие у костра застыли, неподвижно глядя в огонь.
– «Чего сидим, касатики?!» – воскликнула Агата по-хозяйски, уперев руку в бок «Посуду, говорю, давай!»
«Касатики», очнувшись, встряхивали головами, кряхтели, ухмыляясь и матерились ошарашенно.
– Ну, де-евка, – прошамкал Пятёра. – Точно, как другая моя, с которой в шестьдесят четвертом…
– Да завали ты, – опять оборвал его дылда, не отрывая глаз от Агаты.
Одна рука его шевелилась в кармане штанов с лампасами, будто бы он искал мелочь.
– Фитиль! – позвал Князь. – Тару дай.
Фитиль продолжал сидеть, застыв, на своем бревне; очки кренились, готовые свалиться с его лица.
– Фитиль! – прикрикнула Агата. – Уснул, что ли?! Стакан давай, говорят тебе!
Фитиль вздрогнул, замигал, полез за бревно и извлек из-за него большую, мятую алюминиевую кружку.
– Тара одна, на общак, – пояснил Князь. – У нас с посудой туго.
– Вообще-то, он еще не настоялся, – сказала Агата, наклоняя котелок над кружкой, – но раз уж вам не терпится, то и так сойдет.
– Гостям – первый черед, – сказала Агата и подошла ко мне. – Пейте, мальчики.
Обжигая губы и отдуваясь, я отхлебнул крепкий, терпкий взвар, отдающий аптекой и почему-то курятиной.
– Ну? – спросила Агата. – Что я говорила?
В недоумении я поднял большой палец.
Следующим был Игорь. Затем – Князь.
– Ты че намешала? – скривился он. – Бормотуху…
– Что, не нравится? – удивилась Агата. – Я же говорила, что он должен настояться.
Она покачала головой укоризненно: «Всегда вы, мужики, торопитесь, а потом не получаете удовольствия.
Малой и Рыжий загоготали.
– Ладно уж, – вздохнула Агата. – Допивайте скорее. Сейчас вторая порция будет.
***
«Какие милые люди», – думал я, рассматривая наших новых знакомцев.
После нескольких глотков чая голод действительно отступил, и вместе с ним ушли усталость, тревога, сомнения.
Агата действительно оказалась мастерицей. Впрочем, она не дала нам с Игорем выпить много, заявив, что мы не бедствовали и не голодали так, как эти несчастные люди, и вообще – перебьемся.
«Несчастные люди» не возражали и без колебаний принялись за вторую, а потом и за третью кружку.
Я не испытывал ни зависти, ни обиды.
Напиток раскрывался во мне, преломляясь гранями, как в калейдоскопе; уводил туда, где всегда светит солнце и нет ни тайги, ни этой бесконечной ночи.
Наши новые друзья улыбались в свете костра. Волны добра и света расходились в ночи, проницая все вокруг.
– А чем вы все-таки занимаетесь в тайге? – спросила Агата Князя.
Она была прекрасна, как никогда, и очень благостна.
– Да как сказать, добрая девушка, – ответил Князь. – Ходим, бродим…
– А как вас зовут?
– Дык… Князем кличут.
– А настоящее ваше имя? – допытывалась Агата.
– А настоящее… – Князь погрустнел. – Настоящее я и забыл, считай…
Он вздохнул.
– Так-то я по паспорту числюсь Анатолием Васильевичем Воскобойниковым. Помню, в детстве мамка меня Тошей звала. А теперь, вишь, какой Тоша вырос, – пожаловался он и поворотился перед Агатой на одну и на другую сторону, чтобы та убедилась.
– Сначала – все ничего, – рассказывал Анатолий Васильевич. – Первый класс даже на пятерки окончил. А потом, – отца нет, мамка одна на трех работах, за мной смотреть некому, – связался с компанией, и пошло-поехало…
Городок-то у нас небольшой, заняться нечем, вот мы и развлекались, как могли. Сначала котенка придушили. Потом увели у соседа мопед. Деньги отнимали у школьников…
А когда подросли – поняли, что – все. Нельзя так больше. Хватить свою жизнь разбазаривать! И – грабанули квартиру.
Деньги там были, украшения… мы их продали… напились на радостях… а тот-то, – хозяин, – нас опознал: там, с нами которая была, – моя подруга, – брошь, дура, краденную нацепила, – я ей подарил, – и пошли всем табором гулять по городу, в ночь, – а тот – навстречу. Ну, и опознал ту брошь, да в драку, – пьяный он был, – кричал, что посадит нас, то да сё… Пришлось его порешить.
Два месяца бегал. Потом все-таки нашли меня… И было мне в ту пору осьмнадцать годков. Молодой, считай… Как воск, податливый. А куда меня отвезли – там своя жизнь, свои учителя. Ну, и научили уму разуму… С тех пор так и живу; все по каторгам, да по ссылкам. И все мы тут такие.
Анатолий Васильевич повел рукой окрест себя.
– Вот – Шило. Скольких заколол, и всё – шилом, во сне. Отыскивал по вокзалам, да по автостанциям, кто при деньгах, знакомился, подпаивал, а как те уснут – шило в сердце – и поминай, как звали.
У Рыжего банда была; промышляли на большой дороге. Вместе с тем вот, что в очках. С Фитилем.
Малой рэкетом занимался, а получилось с того рэкета тройное убийство с отягчающими.
А Пятёра повадился людей кушать. Сначала – с голодухи, а потом и для заработка. Он хоть с виду плюгавый, неказистый, – и пальцев на одной руке начисто нет, – отморозил по пьянке, – а поди-ж ты, – бабы по нему сохли.
Познакомится он с бабой, погуляет, а как та ему надоест – молоточком по затылку, разделает, и – в морозилочку. Пельмени, котлеты делал, – продавал на станции…
Да и сам я скольких порешил, уж и не помню.
Анатолий Васильевич вздохнул. В глазах его была светлая грусть.
– Так что, быть бы нам каторжанами до конца жизни, – продолжал он, – но думаем – нет. Чем «там», гнить, лучше мы тут, – Анатолий Васильевич указал пальцем в землю, – будем.
Ну, чё… собрались, придумали план, с кем надо договорились, да и утекли. Гладко-то не вышло; один там крыса оказался… пришлось и его порешить, и из охраны нескольких, но – утекли. И теперь нам обратно никак нельзя. Потому что если все наши грешки сложить, то уж точно каждому выйдет по вышке.
Уже, считай, три года бегаем, – заключил Анатолий Васильевич и поглядел на нас умиленно.
Ночь пела нежными голосами. Костер смеялся, брызгал искрами, и каждая искра была как золото и как рубин. Наши новые знакомцы были так милы, так добродушны и так трогательны в своем несчастье.
– Хорошо, что все мы встретились, – думал я, блаженно улыбаясь.
Игорь тоже улыбался. Лишь Агата оставалась серьезной. Чтобы хоть как-то развеселить ее, я наклонился и потерся носом о ее щеку.
А когда отстранился, все вокруг изменилось.
Борода у Князя оказалась не кудлатая, а окладистая, ухоженная. Вместо уродливой шапки на голове его возник смешной колпачок с бубенчиками. Вместо тулупа, штанов и сапог – алый кафтанчик, перетянутый широким зеленым кушаком, синие штанишки и остроносые, алые же сапожки, отороченные по верху белым мехом. Сам же он был маленький, – не больше моего пальца.
Стало ясно, что Анатолий Васильевич Воскобойников – вовсе не беглый каторжник, а самый обыкновенный лесной гномик, добрый и совсем не страшный.
Я огляделся и увидел, что и остальные тоже были гномики, веселые и до невозможности милые в своих разноцветных кафтанчиках, сапожках и колпачках. Все они смеялись, махали нам пухленькими белыми ручками и болтали ножками, сидя рядком на бревне.
Я посмотрел на Агату.
Ее белоснежная кожа тихо светилась в ночи, кончики ушей заострились, а синие глаза были подобны волшебным кристаллам, излучающим пронзительное сияние.
Она была теперь не Агата вовсе, а самая настоящая Королева эльфийская.
Игорь стал барсуком в жилетке из мягкого зеленого бархата. Он сидел в кресле-качалке; отблески костра мягко ложились на его смешную барсучью мордочку. На кончике длинного, остренького носа восседали очки с маленькими стеклами. Колени его покрывал теплый клетчатый плед, а в ладони уютно устроилась курительная трубочка с чубуком из мореной вишни.
Я тихонько засмеялся от умиления, а еще от того, что все было так уютно и неимоверно чудно; и костер, и волшебный лес вокруг, и милые гномики. Я словно бы открыл волшебную книгу и попал в чудную сказку наяву.
– Я и говорю, – рассказывал главный гномик, – бывший Анатолий Васильевич. – С каторги бежали. Теперь промышляем, чем придется. Тут, в тайге, выбирать не приходится: грабежи, кражи, разбой… бывает, и пристукнем кого… – он засмеялся весело.
Сначала, – когда еще только бежали, – встретили «Газельку». Сломалась, значит. Подошли мы к водиле, слово за слово… В общем, порешили его. Он, оказывается, одёжу вёз; у него с жинкой в Хер-Пойми-Гдеевке магазин; бизнес, значит. – Гномик подмигнул. – Ну, и приоделись. Все лучше, чем в каторжной робе профилем светить.
Так с тех пор и перебиваемся, чем придется.
Вчера отжали у геологов грузовик. Они на просеке застряли, а тут мы… Самих-то их пришлось в болото… Чтоб не донесли.
«Только я теперь думаю, – печалился гномик, – на кой ляд он нам дался, грузовик этот?» Уж лучше бы лошади были, ей богу. Их потом хоть сожрать можно… – вздохнул он, поднимая на нас добрые, лучистые свои глазки. – А грузовик теперь в розыске будет. Там хоть и соляры полный бак, и в багажнике канистра, – а ехать-то некуда!
Я засмеялся от удовольствия.
– Опять-же – вши заели, – делился гномик, болтая ножками. – Баб нету… да и вообще, жизнь – не сахар. То холод (гномик задрожал от радости), то жар, то пожар… гнус заел, удобств никаких… медведя боишься, волка боишься, лося боишься… житья никакого, в общем. Эх доля наша, доля… – Гномик мечтательно посмотрел в звездное небо.
– А еще – йети! – воскликнул его сосед с перстнями из чистого золота на пухлых пальчиках, в которых сияли рубины и изумруды: «Рыщут по тайге, рыщут… чего рыщут – непонятно; поди, пойми, что у них на уме».
– И пришельцы! – подхватил другой гномик, – белобрысенький: «Опустятся над лесом, и висят. А то – светить лучом начнут. Дюже ярко!» – Он поднял бровки домиком и прикрыл глазки маленькими своими ручками: «Говорят, они людей для экспериментов забирают».
– То не пришельцы, – возразил гномик в очках. – То антихрист на тарелке грешников ищет. Как найдет – тотчас его в тарелку, и утащит в геенну огненную!».
Гномики прижались друг к другу и опасливо глянули вверх.
– А еще наладилась новая напасть, – добавил главный гномик, – демоны лесные. Все бродят ночами, воют… чего воют – тоже неясно, но страшно. Так страшно, что и не передать. Недолго и умом тронуться…
– Не демоны то! – замахал ручками малютка с веснушками на крохотном, пуговкой, носике, – а души невинно убиенных по болотам огоньками бродят. Заманят путника в самую чащу, да и бросят лешим на растерзанье.
Гномики, сбившись стайкой, придвинулись ближе к огню, смешно перебирая ножками. Была страшно, и весело, и таинственно, и – ах, что за чудесная, чудесная была ночь!
– А главное – жрать хочется. – Главный гномик погладил уютный свой животик. – С утра и до вечера, и даже ночью не уснуть; живот подводит так, что сам себя бы сожрал. – Он вздохнул. – И теперь-то туго, а снег ляжет – что тогда? Ни грибов, ни ягоды… реки замерзнут… Что делать? – Плача от счастья спросил он, и ангелы плакали в небесах, глядя на нас.
– Что же вы будете делать, милые гномики? – спрашивал я, не в силах сдержать слез восторга.
– Вот и мы думаем: что? – Главный гномик склонил головку на бок и посмотрел полными любви глазами: «Неужто помирать?»
– Помирать! Помирать! – весело закричали его товарищи.
– Помира-ать? – прошептал я в экстазе. – Помирать??! Боги мои… Помирать… ну конечно! Ведь смерть – это же так… так…
Я захлопал в ладоши и сам себя обнял.
– А если мы вот что сделаем? – произнес вдруг плешивенький, тщедушный, самый маленький гномик, который до сих пор сидел тихонечко в сторонке и только слушал.
Все обернулись к нему: «Что же? Что?»
– А вот что.
Гномик поманил нас пальчиком и зашептал, поглядывая игриво: «Что, ежели мы помирать-то не будем?»
– Не будем? – поразились гномики. – Как это – не будем?
– Как это – не будут? – не понял Барсук.
– Действительно! – соглашался я. – Куда же им деваться?
– А вот я вам скажу, куда, – отвечал гномик, смешно морща свое хитренькое личико.
– Скажи же, милый гномик! Скажи! Просим! – изнемогали от любопытства мы с Барсуком.
– Я и говорю, – объяснял тот, – что хотели мы вас проводить до машинки, с солярочкой. Так?
– Так, так, – кивали мы.
– Только у машинки-то мы вас пристукнули бы, – хихикнул гномик, – чтобы не проболтали про нас!
– Да-да, – закивал гномик с перстнями, – вот этим вот ломиком.
Он достал из-под полы своего кафтанчика маленький железный ломик: «Мне его Князюшко передал. Пока вы не видели».
– …А девчонку бы снасильничали, – продолжал маленький гномик, – и тоже пристукнули-б. Потом положили бы вас всех в машинку, облили солярочкой и подожгли. Чтобы следы замести.
– Ай да Малыш! – воскликнули другие гномики. – Ай да рассказчик! Так и было! Точно-точно! – И все мы, вскочив с бревна, закричали: «Да здравствует Малыш! Ура Малышу! Браво! Бис!»
– Погодите! – малыш замахал ручками. – Стойте! Еще не все!
Мы притихли, а Малыш, сияя и дрожа от нетерпения поделиться своей выдумкой, произнес: «А что, если мы вас жечь-то не будем?»
– Как это не будем? – удивились другие гномики.
– Как это не будете? – удивились мы с Барсуком.
– А так, – отвечал он. – Что, если мы вас заколем, засолим, засушим, и будем кушать?
И подмигнул.
– Вы с виду-то справные. Девчонка вот только худосочная: кожа да кости. Но, если экономить, до весны вас троих нам как раз хватит. А уж там – как бог даст.
– Ну? – просиял он, обводя нас лукавым взглядом, – что скажете?
– Ай да малыш! – восхитились гномики, – ай да голова! Золотая!
Они подбежали к своему товарищу, обняли его, обливаясь слезами радости, расцеловали и стали качать: «Браво! Браво, Малыш! Малышу – ура!»
Мне очень нравилась эта сказка. Она распускалась дивными соцветиями в неопалимом пламени живого огня; огонь этот плясал передо мною и тоже смеялся, – такой переменчивый и вечный, чистый и благостный. В дивных завитках пламени я видел хозяина ограбленной квартиры, водителя «Газели», геологов на дне болота, убитых охранников, и еще множество незнакомых людей, бесконечно добрых и светлоликих, улыбающихся из золотых огненных глубин, и нас троих – заколотых, засоленных и высушенных, таких потешных и смешных.
Смешные же гномики распустили свои милые удавочки, достали смешные ножички, вскинули потешные свои ломики, и смешно перебирая ножками подбирались к нам, не переставая улыбаться.
И вот, когда они уже тянули ко мне и Барсуку свои проказливые ручонки, между нами возникла Королева.
Она была более прекрасна, чем когда-либо. Она излучала чистый, слепящий свет. Светилось все; ее руки, одежда, лицо… даже кончики волос источали сияние.
Королева встала перед гномиками: «Ну, что? Понравился вам мой чаек?»
– Понравился! Дружно воскликнули гномики. – Спасибо за угощение, добрая девушка!
Только ты нам не мешай. – Мы теперь вас колоть будем.
– Будете, будете, – пообещала Королева. – Только после чайку, хорошо бы покурить и табачку.
Гномики опечалились.
– Ах! – вздохнули они. – Почто дразнишь, добрая девушка? Почто на рану соль сыплешь? Ведь нет у нас ни табачка, ни даже сигареточек. Сами уж который год мхом да сушеными листьями перебиваемся.
Королева достала из складок своего торжественного платья кисет: «А вот я вас угощу».
Гномики замерли, не веря своим глазам, а затем, позабыв о нас с Барсуком, заплясали вокруг нее, плача от счастья: «Угости! Угости, добрая девушка! Угости, Королева Эльфийская! Угости, наижеланнейшая в сексуальном плане дева! Все бери, только дай покурить! Ведь уж бог знает, сколько маемся!»
– Только если будете хорошо себя вести! – Королева погрозила сияющим пальчиком и нахмурила бровки.
Гномики повалились на землю в шутливом ужасе: «Обещаем! Обещаем!»
– Газета есть? – спросила Королева, и не дожидаясь ответа подхватила рюкзак Барсука-Игоря, извлекла из него уже знакомую мне газету, а в следующий миг, – я никак не мог объяснить себе этого, – в ее руках оказалось шесть толстых, плотных самокруток; как раз по числу гномиков.
– Вот! – Царственным жестом Королева швырнула самокрутки к их ногам. – Берите и курите.
– А потом мы вас засолим? – спросили гномики, бросаясь на землю за угощением. – А то дюже жрать хочется.
– Конечно, засолите, – пообещала Королева. – Но сначала нужно все-все докурить. А кто не докурит, – она снова нахмурилась, – тому не достанется ни кусочка.
Гномики прильнули к огню и старательно запыхтели.
Я и Барсук наблюдали восхищенно.
– Давай ловить дым и делать колечки?! – предложил он.
– Давай! – согласился я.
– Сидите спокойно, – мальчики, – распорядилась Королева. – А то не получите десерт.
– Десерт, десерт!
Мы с Барсуком захлопали в ладоши и даже подпрыгнули на бревне: «Будет десерт!»
Гномики тем временем курили, позабыв обо всем на свете.
– Кто докурит первым – получит приз! – сказала Королева, прохаживаясь между ними.
Услышав это, гномики затянулись с удвоенной силой и все исчезло в плотном, волшебном дыму. Когда дым рассеялся, только крохотные пЯточки остались в их крохотных пальчиках.
– Приз, приз! – гномики запрыгали вокруг Королевы: «Я первый!» «Нет!» «Я первый!» «Нет, я!» «Я!» «Я!»
– Тише, тише, – сказала Королева. – Успокойтесь. Вы все молодцы; все первые. А теперь садитесь и ждите тихонько. Скоро появится приз.
Гномики, обнимая и целуя друг друга от счастья, забрались на бревно, сели рядком и стали ждать.
Временами самые проказливые начинали щекотать и щипать своих товарищей, и даже сталкивать их, шутки ради, в костер, и тогда Королева грозила пальчиком и наставительно качала прелестной своей головкой, восстанавливая порядок.
Мы с Барсуком, сгорая от любопытства, наблюдали.
Наконец, все успокоились и повисла чудная, глубокая тишина.
Костер потрескивал. Стволы сказочных сосен, озаренные трепетным, теплым светом тянулись в холодную, черную высь, мерцающую алмазным блеском далеких созвездий.
Вдруг белобрысенький гномик вздрогнул. В его лучистых бирюзовых глазках застыло недоумение.
– Чтой-то…? – шепнул он соседу, – гномику в очках.
Тот глянул строго, и хотел было отчитать товарища, но прервал себя на полуслове и сам заерзал на бревне, поеживаясь, словно от холода.
– Не знаю… – ответил он, обхватив себя ручками.
Минуту спустя зашевелился лысенький гномик.
– Слышите? – чуть слышно сказал он.
– Что? – насторожился старший гномик.
– Стучит что-то, – лысый гномик указал на свою грудь.
– И у меня… – закивал рыжий гномик.
– И у меня тоже! – воскликнул гномик с перстнями.
– В чем дело? – нахмурилась Королева. – Неужели никто не хочет приз?
– Королева…, – сказал главный гномик. – Там что-то такое…
– Где? – вскинула бровь Королева.
– В груди!
– Что же такое в вашей груди? – не поняла Королева.
Старший гномик поманил ее пальчиком: «Стучит!».
– Не может быть, – Королева поглядела на него печально. – Там нечему стучать. Но я все поняла теперь. Это вы нарочно придумали, потому что не хотите быть послушными.
– Мы хотим, – отвечали гномики, – но там как-то… неправильно стучит…! – И побледнели.
– Ох уж эти фантазеры… – вздохнула Королева. – Чего только не придумают, чтобы подурачится!
– Честное слово, Королева! – тревожились гномики.
– Королева приблизилась и по очереди приложила ухо к груди каждого из них.
– Нет… – Она пожала плечами. – Не стучит. Ни у кого не стучит.
И снова вздохнула: "Я вижу теперь, что вы просто непослушные маленькие гномики, которые…"
Королева оборвала себя на полуслове: «Постойте-ка», – шепнула она.
– Что? Что такое? – заволновались гномики.
– Подождите…
Королева отвела руку, призывая к молчанию и застыла, обратив к лесу изящное свое эльфийское ушко. В глазах ее разлилась тревога.
– А и правда… Правда, стучит!
Гномики испуганно переглянулись.
– Но вот только… – Королева снова прислушалась. – Только это не в груди стучит. Это в лесу стучит! Там! – И указала во тьму.
Гномики прижались друг у другу.
– Слышите? – Королева сделала испуганное лицо.
– Что? – выдохнули гномики.
– Ночь в полную силу вошла, – заклинанием проговорила Королева, отступая на шаг. – Холодом веет…
И воскликнула, обратив к гномикам божественно-светлый свой лик: «Слышу! Слышу поступь тяжелую! То мать-сыра земля дрожит!»
Гномики задрожали. В их широко распахнутых глазках застыл ужас.
Мы с Барсуком наблюдали, забыв, кажется дышать, увлеченные происходящим.
– Кто же… – прошептал главный гномик, совладав с собой, – кто же это идет, о Королева?
Королева отступила еще на шаг. Одна рука ее нежным лебедем поднялась, словно в попытке остановить грядущее из тьмы; другая, с отведенным в сторону остреньким локотком, легла на глаза; гибкий стан отклонился, прелестная головка запрокинулась и Королева вскричала, протяжно и безысходно: «Демоны! Демоны лесные!!!»
Гномики лишились чувств и посыпались с бревна.
Несколько секунд они лежали неподвижно. Потом зашевелились, дернулись раз-другой и снова повскакивали на короткие свои ножки, тараща друг на друга испуганные глазенки.
– Демоны! – восклицала Королева страшно и обреченно. Ночь текла из ее некогда небесных глаз. – Демоны! Восстали из забытых могил! Возжаждали человечьей крови! Чую! Чую, веет холодом нездешним! Холодом замогильным!!!
Гномики заскулили от ужаса.
– То по нашу душу…, – шептала Королева.
Лицо ее стало траурным. Глаза остановились: «Нет спасенья… нет. Придут мертвецы… придут и утащат…»
– …Куда…? – застонали гномики.
Их сотрясала дрожь. Холодный пот искрился на бледных, маленьких лобиках. Они столпились у ног Королевы, будто в ней одной сосредоточилась вся жизнь их и вся надежда.
– В могилы сырые…, – ответила Королева и вдруг поникла, безвольно опустив руки, плечи, прелестную головку свою.
Голос ее оборвался, как пламя одинокой свечи на ветру. Потому что не осталось больше надежды.
– В могилы глубокие…, – осенним ветром прошелестело в отблесках догоравшего костра: «В могилы далекие».
И словно печальным эхо, уже почти неразличимо, донеслось: «На Забытый Погост».
Мрак смыкался над обреченными гномиками.
Бледным пламенем, – последним, обреченным оплотом света, – реял в ночи тонкий силуэт Королевы.
Тихо было кругом, недвижимо. И только нечто, до поры скрытое мраком, кралось среди этой тишины, приближаясь.
***
Костер пылал. Пламя рвалось из-под поленницы.
Кроны сосен, озаряемые яркими всполохами, раскачивались в токах горячего воздуха, на фоне черного неба.
У костра царила паника.
Гномики носились между огнем и бревнами, причитая, воздевая руки, в отчаянии дергая себя за бороды, выдирая из них целые клоки волос.
Они то собирались бежать наугад через лес, то молились всем богам, обещая золотые горы за избавление, то замирали, глядя прямо перед собой безумным взглядом, и вновь неслись по кругу, натыкаясь друг на друга, падая, поднимаясь, и падая вновь.
– В могилы…, – бормотали они, – в могилы глубокие… далекие… Спаси, Королева! Смилуйся!
Королева возвышалась над гномиками божественной доминантой. Совершенное лицо ее было непроницаемо. Она безмолвствовала.
Мы с Барсуком наблюдали, раскрыв рты. Ничего более увлекательного нам не доводилось видеть.
Гномики были сломлены. Королева, любимая их Королева, оказалась бессильна. Она не спасла их.
Не было мужества бежать; страх перед ночным лесом оказался сильнее. Не было воли самим положить конец всему, избегнув несравнимо больших страданий; неуместная жажда жизни лишила крепости руку.
Но еще страшнее было даже попытаться представить себя, еще живыми, под толщей тяжелой, глинистой земли, на Забытом Погосте. Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой; это не могло быть правдой, но – только это и было правдой, и скорым исходом, а все остальное, – вся предыдущая жизнь их, – лишь дорогой к этому исходу.
Отчаяние достигло наивысшего предела. Предела, за которым было только безумие: спасительное бегство разума под сень наваждения.
И вот, когда гномики, уже полубезумные, сами не ведающие, что творят, не сговариваясь взялись за руки и двинулись к огню, чтобы навсегда затеряться в его золотых чертогах, перед ними возникла Королева и преградила путь.
На нее невозможно было взглянуть теперь: лицо, одежда ее, руки – все источало нестерпимое сияние, затмевающее свет костра, вбирающее в себя весь зримый мир. Казалось, Королева растворилась в потоках света, и только голос ее плыл над лесом, широко и раскатисто: «Остановитесь, поскребыши!»
Гномики встали, будто налетев на невидимое препятствие.
– Не губите души бессмертной! – поплыл над лесом ее властный голос. – Я задержу их! Душа моя за вас да ляжет: ибо нет большей жертвы. Вы же бегите и живите. Кровь моя да пребудет с вами!
Гномики стояли, как зачарованные, незрячими глазами уставившись в свет.
– Бегите лесами дремучими! – восклицала Королева. – Болотами топкими! Чащобами темными! Бегите, пока не окажетесь у высокой скалы! В той скале найдете пещеру глубокую. Войдите и молитесь день и ночь, тридцать лет и три года: тогда, может, спасетесь.
Мы с Барсуком зааплодировали.
– Браво! – кричал Барсук.
– Бис! – не отставал я, и приставив пальцы к губам, пытался свистеть.
Гномики же продолжали стоять. Рассудок их был повержен и смысл сказанного не являлся им, но сердца, прежде разума осиянные надеждой, указали путь.
В полном молчании гномики, пятясь, отступили от костра, а затем, так же безмолвно, спотыкаясь друг о друга, падая и поднимаясь вновь, бесформенной массой перевалили через бревно и сгрудились по ту сторону его.
Казалось, здесь решимость вновь покинула их, ибо, сгрудившись, они продолжали лежать, но голос Королевы вывел гномиков из оцепенения: «Демоны!» – воскликнула она так, что даже мы с Барсуком вздрогнули. – «Вижу! Вижу демонов! Бегите, миленькие! Я задержу их!»
Гномики, словно бы их ударило током, подскочили, охнули, а затем гурьбой рванули через поляну и скрылись во тьме. Какое-то время из леса доносились их удаляющиеся, дробленые эхом, испуганные крики и треск веток, но вскоре все стихло, и наступила тишина. Лишь костер потрескивал, и тихонько пел стоящий у огня котелок.
Королева стояла неподвижно, глядя в ночную тьму. Потом устало опустилась на бревно подле нас.
– Это было бесподобно, Королева! – восхитился я. – Позвольте ручку…
– Я в восхищении, Королева! – в тот же миг воскликнул Барсук и потянулся к другой ручке.
Королева отошла, присела на соседнее бревно, опустила лицо в ладони и замерла.
Сидела она так, кажется, долго. Я и Барсук с интересом наблюдали. Мы ожидали продолжения. Однако, продолжения все не было. Королева сидела. Потрескивал костер. Котелок шумел у огня.
Барсук наклонился ко мне конфиденциально: «Будьте добры, скажите пожалуйста, а кофе будет?»
– Кофе еще не завезли, – ответил я. – Но в котелке осталось немного чая. А кроме того, нам обещали дессерт… Так что, я думаю, никто не будет против, если мы…?

продолжение следует...