Письмо брату

Здравствуй, брат, пишу в своей глуши,
расстоянье вехой мысли мечу.
Магистраль мы с двух сторон вершим,
медленно, но движемся навстречу.
Сколько нам до шумного стола?
До житейски – немудро;й беседы?
Может быть полгода, может, два –
суть не в том. А, может быть, и в этом.
И всей жизнью спишется сполна,
если двое, наливая полный,
за янтарной радостью вина
трудную дорогу свою вспомнят.
Впрочем, это мудрено забыть,
трудным было жёсткое начало.
Вспомни, как палаточный наш быт
вьюги запоздалые венчали.
Было всё. И, будто бы во сне,
одеял холодные конверты,
первый дом, и тот последний снег,
а потом черёмушные ветры.
Рук усталых богатырский труд,
первое (но чьё-то) новоселье,
бедненький вагончик – котлопункт,
что кормил, хотя и еле – еле.
Мы тогда роптали, мол, смешно
от такой кормёжки, наши жили…
Только всё ругать сейчас грешно,
если всё давно уж пережили.
Котлопункт – забвенье, но у нас,
(не вина ль прогресса, право слово?)
есть, что недовольны, хоть сейчас
мы уже питаемся в столовой.
Впрочем, на брюзжанье новичков
старожил нисходит до усмешки,
вот бы этот юный соплячок
да погрыз суровые орешки.
Что москвич нам пишет, Михаил?
Что ни письма, то сплошные слёзы,
А ведь был заведомо Ахилл
и, тьфу-тьфу, не сглазить бы, философ.
Четверть века парню, а по мне
каждый день вдвойне бы был нам дорог,
если только сердце всё в огне,
да пораньше рвалось бы в дорогу.
Я таких заведомо не чту.
Проживёт за юбкой сольно-сладко…
Ты ещё не позабыл черту,
за которой первая палатка?
Нет палатки нашей больше, нет,
только вижу грустными очами:
белый флаг, как будто целый свет,
ветры беспокойные мочалят.
Как ребята? Да ребятам что?
Вырастают в собственном наитьи. 
Всё нормально, уж наперечёт
выросло два новых общежитья.
Проявили плотники талант,
ну а скоро, только потеплеет,
в строй войдёт и новенький детсад,
справят и детишки новоселье.
Я иду – не верится глазам:
моего труда здесь тоже доля.
Ты б сейчас посёлок не узнал,
вырос с той поры примерно втрое.
Магазин отстроили на днях.
Как снабженье? Думаю, что сносно.
Полпоселка вытрясли карман,
щеголяют в импортном, японском.
А Захар, (ну, был что холостяк),
выглядит по-новому: картинно.
Был недавно у него в гостях –
сшил себе трусы из трикотина .
Впрочем, обойдя опять закон,
он сейчас чуть-чуть семейный, что ли.
Хочет уезжать к себе домой,
в Сочи. Заскучал по морю.
И сейчас уже не бригадир
и не плотник. Изменил обету.
Я теперь на стройке впереди,
от него принявший эстафету.
И чуток завидую ему:
всё же пять годков на БАМе – кредо.
Я, бесспорно, тоже дотяну,
но в отличье – только до победы.
Что ещё? Пойдёт ли по резьбе?
Пусть тебе не кажется банальным –
тут у нас имеется пробел
в полный голос говоря – моральный.
Я тебе не жалуюсь ни в чём.
Заверять не буду и не клясться.
Мне плевать, какой цены, почём
кругозор больших цивилизаций.
Я, конечно, тоже бы не прочь
в Третьяковку, скажем, на седьмое…
До кино, до оперы охоч.
Только не хочу я жить спокойно.
Понимаешь, душно в городах.
По какому мы с тобой проекту,
что к тайге мы тянемся всегда,
хоть в ущерб, наверно, интеллекту.
Я, дорогой долгою влеком,
Потихоньку, но иду к прозренью.
Чувствую, как бьется под рукой,
чуткий пульс великого мгновенья.
А когда-то, памятью плывя,
в годы, что прошли не суетливо,
думками былое опаля,
справим поминальную молитву.
Но и то, как глазом посмотря,
под каким углом судьбу аукать.
Всё былое, честно говоря,
это наши азы, веди, буки…
Может быть молитвы обойдя,
цену им приличную отсыпав,
истинам букварным нам сказать
надо громогласное спасибо?
Мы о том подумаем с тобой.
А пока, не стоя у обочин,
если не приходится на бой,
мы на труд свою сверяем прочность.
Выстоим – похвалимся шутя,
что по жизни топали недаром.
Может быть истории, как знать,
мы свои автографы подарим.
Пусть тогда читает гордо нас
ребятня, идущая на смену.
И о них, вот так же, как про нас
Евтушенки возгласят поэмы.
Да и мы, конечно же не стары,
поучая, как радушней жить,
тоже, может, будем в мемуарах
графоманством небольшим грешить.
Ерунда, нам спишется в потомках.
Если не за то, что согрешим,
то за те несносные пелёнки,
что в музей семейный не вошли.
Вот внизу темнеет заводь льдиста,
серый снег совсем плаксиво тал.
Почки, как ребята – альпинисты,
смело пробиваются к ветвям.
Молодеет край наш, молодеет.
Сознаюсь, что вечно бы хотел
оставаться молодым у дела,
чем пенсионером не у дел.
Вот и всё. Уже не видно глазу.
От карьеров, тяжело гудя,
катят, не устали б только «кразы»,
далеко на запад уходя.
Вижу я – спешат с зелёных сопок
годы, словно шустрые ручьи.
Вечер из мечты, наверно, соткан.
Да, конечно, только из мечты.
Оттого смелею по привычке
и, сквозь дней нетерпеливый зуд,
слышу крики первых электричек,
что в дорогу новую зовут.

1977г