de omnibus dubitandum 33. 444

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1668-1670)

    Глава 33.444. ЛЮБИТ НАШ ЦАРЕНЬКА, ИЗ СЕБЯ СОЛОМОНА ЯВЛЯТЬ…

    А все-таки эта быстрота — черта значительная. Такие письма надо внимательно читать, в каждую букву надо вглядываться, если они незнакомы были прежде…
И неясное раньше, безотчетное подозрение вдруг до боли ощутительно охватило и стало давить грудь Алексею.

    «Не он сам, так их кучки боярской дело… Их рук работа», — совсем уверенно решил в уме царь.

    И в силу этой самой решимости особенно доверчиво и ласково зазвучал его вопрос, когда кончил чтение боярин:

    — Што же… Как мыслишь… Што скажешь, Богданушка?.. Порадь, боярин… На тебя одново надея… Как твоя дума: с какова краю камень брошен? Правда али поклеп тута писан… Сам не чую, не пойму. Больно дух смятен во мне. На тебя на единово надея, как друг ты мне и роду нашему давний и верный, гляди, што единый. Порадь, Богданушка!..

    Лицо боярина совсем расцвело и просияло.

    — Твой раб, слуга твой верный, осударь. По гробову доску. Разыщем, изловим составщиков… Нетрудно намекнуться: хто тута всем делу заводчик? На Матвеева, гляди, весь той поклеп… али правдашний донос. Коли оно, правда — и правды оберечися можно… Коли поклеп?.. Кому иному клепать надоть, коли не родичам невестиным, из тех, хто по нраву тебе особливо пришелся, акромя Натальи Нарышкиных. Слух словет, што ей, гляди, Наталье, колечко да ширинку* подати сбираешься… Царицей наречи Московской изволишь? — сказал Хитрово и передышку сделал, словно ждет, подтвердит или отрицать станет царь такое предположение.

*) УбрУс (намётка, ширИнка)(см. рис.) — старинный традиционный восточнославянский и польский головной убор девушек и замужних женщин, относящийся к типу полотенчатых головных уборов. Как правило, белого цвета, из тонкого полотна домашнего тканья], иногда украшенного вышивкой. Его носили женщины в Белоруссии, Литве, Польше, южных областях России и на Украине. Полотенчатый убор считается наиболее архаичным
Намётка намитка, полотенце, ширинка, подширье, фата, гомылька, накид, накидка, плат, платок; фата; ширинка, полотнище, полотенце; белор. убрус, намётка, обмётка, наме;тка, на;метка, на;мітка, на;мятка; укр. перемітка, намітка, намітец, серпанок, рантух, склендячка, обрус, убрус, плат, пінка, півка, завійка, рубець, ширінка, пелена, оковит, рубова хустка; полес. старовіцька хустка, серпанок, на;мітка; польск. ;erpanek, rantuch, namiotka, namietka
Ширинка от слова ширина. Первичное значение — «кусок холста, отрезанный по ширине ткани», «полотнище во всю ширину», затем — «вставной лоскут, прошва». Устаревшие значения слова ширинка в русском языке — полотенце (рушник), а также «широта, обилие»
Представляет собой полосу из очень тонкого белого кужельного льняного полотна. Нити утка не прибивались плотно друг другу, поэтому готовое полотно напоминало марлю. Полотна шириной 30—70 сантиметров и длиной от трёх до пяти метров. В полотенчатом уборе украшением выступают кисти и бахромы на концах и краях полотнищ или с тканными на концах узорами. Начельная часть выделяется драгоценной вышивкой. Убрус у знатных женщин мог быть шёлковый.
Укладывался вокруг головы поверх подубрусника — мягкой шапочки, закрывавшей волосы, — и завязывался под подбородком, закалывался булавками или его концы свободно опускали на плечи. Убрус могли придерживать на голове обручем. Поверх убруса иногда надевали меховую шапку. Первые сведения о ширинках относятся к XVI веку. Более известен в XVII—XVIII веках в Европейской России и в Сибири. До XVIII века они употреблялись и в боярском, и даже в царском быту. В XIX — начале XX века почти не встречался. Бархатные убрусы хранились в сундуках украинских крестьян вплоть до начала XX века.
Более короткие убрусы (ширинки) делали в виде полотнище однотонного белого или белого в красную полоску холста шириной 30—70 см, длиной от 50—80 см, с тканными на концах узорами (см. Закладное ткачество). Девушки носили такую ширинку как платок, согнув её по диагонали и завязав два конца на затылке под третьим концом.
Преемником убруса стали повойник и платок.
В Русской православной церкви убрусом также называли «низаный очельник под венцом, на образах угодниц или вообще не кованый иконный оклад».
Описание убруса, сделанное Павлом Мельниковым-Печерским в 1881 году
Убрус — головной убор замужних женщин, из шелковой ткани, большею частью — тафты; концы убруса (застенки), висевшие по сторонам головы, вышивались золотом и бывали унизаны жемчугами и маленькими дробницами (золотые дощечки).
Убрус представляет собой прямоугольное полотнище 2 метра в длину и 40—50 см в ширину. Материал зависел от благосостояния владелицы. Наиболее распространённый вариант — украшенное вышивкой или каймой льняное полотно или другая плотная ткань. Знатные женщины носили убрус из белого или красного атласного полотна и парчи. Часто поверх него надевалась маленькая шапочка с декором из ткани и меха.
Изначально убрус носили и в будни, и в праздники, но после из-за достаточно большой сложности завязывания он стал нарядом для особого случая: праздника, ярмарки, какого-либо обряда, например, свадьбы, его также надевали в церковь. Убрусы украшались сложной вышивкой, часто с символическими традиционными узорами. Вышивка располагалась по краю и на концах намитки. Использовались также коклюшные кружева и узорное ткачество.
Плотно прилегающий платок, открывающий только лицевую часть головы — преемник убруса. Богемно закинутый назад шарф также имеет черты сходства с этим головным убором. Платок с пестрым оформлением концов или углов также является убрусом в современном прочтении.
Полотнище ткани складывалось в виде полосы в 15—17 см шириной и три раза обматывалось вокруг головы. Концы намётки закладывались по сторонам таким образом, чтобы бахрома свисала на виски и уши, или завязывались на затылке, спускаясь на плечи. Позже убрус стал треугольной формы. Его концы скалывались под подбородком и завязывались небольшим узлом на верхней части головы, то есть «головкой». Под подбородком его стали носить в начале XIX века. Эта традиция пришла из Германии. Также встречались варианты повязывания на темени.
В зависимости от местности существовало большое количество различных способов завязывания намиток. Под намитку женщины надевали чепец, который мог быть соткан из грубых ниток домашнего прядения, а мог быть сшит из покупного полотна и украшен золотой вышивкой в зависимости от достатка семьи. Иногда на голову клали вырезанную из дерева подложку для того, чтобы форма намитки была более выразительной и красивой. В качестве подложки могли использовать также валик из кудели, обшитый полотном, на который накручивали волосы или подвачка — обруч из лозы или ясеня шириной в ладонь и размером в обхват головы. Полотнище обматывали вокруг головы, спуская концы на плечи и спину. Намитка закрывала лоб и шею, привлекая внимание к глазам и придавая им особое сияние, поэтому даже немолодые женщины выглядели более красивыми. Свисающие концы намитки подчёркивали осанку.
Также девушки могли носить ширинку как платок, согнув её по диагонали и завязав два конца на затылке под третьим концом
Чаще всего женщина впервые надевала намитку на собственной свадьбе. Свадебная намитка хранилась всю жизнь и укладывалась в гроб женщины.
В 1526 году С. Герберштейн в «Записках о московитских делах» при описании обряда венчания на царство указал, что барма и княжеская шапка на аналое были прикрыты «шёлковым покровом, который они называют ширинкою»

    Но Алексей держится настороже. Не шевельнется ни один мускул на лице его. Он весь обратился во внимание и тоже ждет, что дальше будет толковать этот оракул дворцовый, старый честолюбец Хитрово.

    И боярин, несколько разочарованный, продолжал:

    — А ины бают: Беляева Овдотья тебе болей полюбилася… Да, слышь, Артемон Матвеич, как слуга любимый твово царскова величества, ей путь застилает, на свое тянет… Вот… как мыслишь, осударь: кому корысть выходит поклепы один на другова возводить?.. Али правду лихую тобе, милостивец, объявити?.. Коли оно, правда-истина все, што тута на Матвеева писано…

    — Поклеп… истинно… Так, верное твое слово, боярин, — ласково, протяжно, словно погрузясь в глубокую задумчивость, повторяет царь.

    Но напрасно теперь Хитрово в свой черед старается взором прочесть, что творится в душе повелителя. Лицо царя словно застыло. Ни единая мысль, ни самое мимолетное ощущение не отражается на нем.

    «Надо быть, с перепугу в себе укрылся Алеша, — думает лукавый дворцовый затейник. — Али бо меня обойти осударь сбирается, — как проблеск молнии озаряет ум Хитрово справедливое подозрение. — Ишь, нигде инако, здеся, в Кремле, при отце с матерью, среди нас вырос осударь. Може, и чует правду, да виду не подает, изловить хочет…»

    Подумал это Хитрово, и невольная тревога заметалась в его душе, отражаясь и в глазах, которые, против воли, заморгали, словно забегали. Заметил и это Алексей. Еще теснее, еще больнее стало у него в груди. А сам так ласково говорит:

    — Вижу, нет мне друга милее, охраны вернее, ничем ты, боярин. Ин, добро. Тако и буде, как ты говоришь. Пока, слышь, в совет пойдем. Там, гляди, тревожитися учнут. Иноземны послы тамо. Негоже больно долго ждать их неволить… А посля совету… Как потрапезуешь… загляни, свет, сызнова ко мне… Пообсудим, как и што?.. По горячим следам искать надобно.

    — Твоя правда, истинная, осударь… Твой слуга. Шествуй со Господом. В час добрый!

    И, распахнув дверь, он придержал суконный занавес, пока царь перешагнул за порог в соседний покой, где уже ждало несколько человек из ближних царских слуг, чтобы провожать Алексея по длинным, извилистым дворцовым переходам в Грановитую палату, на большой совет боярский, на тайную аудиенцию иноземных послов.
Палата была довольно хорошо озарена и люстрами, вроде паникадил, свисающими со сводов, и многосвещниками, канделябрами самого разнообразного вида, медными, чеканными и резными, из рога, из кости, из дерева. Они стояли и по углам, и у тяжелых колонн, подпирающих грузные своды.

    Вся царская Дума была уж налицо. Грузинский царевич, Николай Давидович, царевичи: Касимовский, Василий Арасланович и Сибирский, Петр Алексеевич с братом Алексеем, князья: Василий Ростовский-Приимков, Федор Ромодановский, Петр и Борис Львовы, Григорий Козловский, Урусов Петр, Хилковы, отец Василий с сыном Яковом, Григорий Сунчалеевич Черкасский, Шереметев Петр, Юрий Никитыч Хворостинский. Бояре: Андрей Бутурлин, Толстой Андрей, Иван Бутурлин, Акинфов, Смирной-Свиньин, Киреевский, дворяне стольники: Наумов, Алексей Шеин, Борис Бутурлин, два брата Нарбековы, Лопухин Леонтий. За ними — думные дворяне: братья Головины, Александр Севастьяныч Хитрово, Артамон Матвеев, с ними думные дьяки дежурные: Караулов Григорий, Дохтуров Герасим, Голосов Лукьян и дьяк Приказа Великого Государя тайных дел Федор Михайлов.

    Старец, дьяк думский, Алмаз Иванов (тесть Артамона Матвеева – Л.С.), знаток восточных многих наречий, занимавший место «печатника» (канцлера царского) еще при покойном Михаиле, тоже пришел. О восточных делах толк будет. И его советы понадобятся. Да и разузнать интересно старику, в каком положении дело со смотринами царскими. Ведь внучка Алмазова (племянница Артамона Матвеева – Л.С.) тоже попала в число девиц, допущенных ко вторичным смотрам. Где же, как не здесь, узнать, есть ли надежда для любимой внучки надеть царский блестящий венец и оплечья парчовые, златокованые?

    Пока царь мимо бояр, почтительно склонивших головы, проходил на свое место и усаживался на невысокий трон, Хитрово, тоже проходивший степенно на свое место, задержался близь стола, за которым сидел Федор Михайлов, шепнул ему что-то и передал тот список подметного письма, который царь не взял у него из рук.
Другой список остался у Алексея. Царь сунул его в карман своего кафтана уже на ходу.

    Приняв благословение от митрополита Новгородского Питирима, который с Чудовским архимандритом и еще несколькими представителями духовенства сидел особняком, как представитель церкви Христовой в совете царя, Алексей подал знак. Дьяк поднялся и объявил:

    — Соизволением Божиим и царским велением царевой Думе началу быти!
Один из посольских дьяков с приставами вышел, чтобы ввести послов, которых следовало принять царю.

    Дохтуров поднялся и стал читать столбец со справкой по очередному делу: о новом торговом договоре с его величеством шахом персидским.

    Пока по всей палате разносилось звучное, но монотонное, усыпляющее чтение дьяка, Алексей что-то шепнул «жильцу», юноше-рынде Ромодановскому, который еще с другими пажами стоял за троном царя, и князек, пробравшись между думных дворян, передал сказанное Матвееву.

    Матвеев сейчас же поднялся и незаметно постарался пройти к трону, где и стал по правую руку.

    Слегка откинув голову к своему любимцу, Алексей негромко сказал:

    — Как Дума кончится, пройди к моим покоям. Пожди тамо. Дело есть немалое. Потолкуем.

    Матвеев уже успел узнать о подметных письмах, найденных во дворце. Чуял, что удар не может миновать его, и очень тревожился.

    Приглашение Алексея и порадовало, и встревожило его.

    Склонив почтительно голову вместо ответа, Матвеев пошел на свое место, раздумывая:

    «Что значит такое приглашение? Сделано оно явно. Милость это новая или предстоит суровый допрос со стороны самого государя, который очень любил сам творить суд и расправу, не только в своем домашнем дворцовом обиходе, но и в государственных и гражданских делах».

    Как царю — мало дела, предоставлено Алексею. Вот Дума заседает. Дела докладываются. Бояре свои голоса подают. Люди поопытней или посильнее, за которыми кучка присных помноголюдней числится, эти люди свои мнения высказывают. Кто каким отделом в управлении царством заведует, или спорит, или соглашается с высказанными мнениями. И решается все помимо царя, часто даже вопреки его личным желаниям или выводам. Что он может? Он знает лишь то, что ему скажут. Может лишь то сделать, в чем ему помогут другие, так называемые слуги его, а в сущности, они-то господа и над ним, и надо всей землею. Понимает это Алексей и ничего поделать не может. Тесным, железным кольцом сплелись боярство и знать московская, духовная и светская, вокруг трона, отрезали его, властелина по имени, от земли… Землю от него отгородили своими рядами… Где сил взять, чтобы порушить этот непроницаемый оплот?

    Не чувствует в себе этих сил Алексей, И смиряется.

    Терпит, как может, одного лишь желая: тихо бы все было… Не очень бы тревожили своей сварой боярской его душу окружающие все… Не очень бы земля стонала и плакала на неправду на явную, на разоренье непосильное.

    И, что может, старается сделать для этого царь Тишайший, Алексей Михайлович.
Хитрово заметил появление Матвеева за троном царя. Сначала нахмурился было, но сейчас же успокоился.

    «Кабы што для нас дурное было, кабы таил што государь, не стал бы открыто Артемошку подзывать. Потайно призвал бы ево в покои свои… Видно, на допрос придти ему сказывал. Любит наш царенька из себя Соломона являть… Туды же…»

    И, таким непочтительным отзывом разрешив свою тревогу, Хитрово погрузился в собственные расчеты и мысли, почти не слушая, что творится в совете. Дела разбирались ему известные. И все почти решения наперед были ему тоже известны. Из всех думцев больше половины составляли его друзья, родичи или бояре, чем-нибудь связанные с родом Хитрово.

    Значит, безо всякого предварительного уговора (совсем как наша государственная дума) всегда так станут дело вести, чтобы ему, Богдану, со всеми присными на пользу вышло. Это только и надо боярину. До земли, до царства ему и нужды мало.

    Стояло царство и будет стоять. Росло и будет расти. Конечно, не смердов ради, не ихним разумом, ничтожным и грубым, а на пользу сильным и многоумным боярским родам, а первей всего — роду Хитрово.

    Теперь, когда Богдану казалось возможным избавиться от обеих нежелательных заместительниц покойной царицы, важный вопрос возник в уме боярина: кого дать в жены Алексею?

    Не раз и не два оглядел он всех, сидящих в этой Палате, у кого есть в семье девушки-невесты.

    Смотры еще не кончены. Прием не прекращен. Если не сыщется подходящей из тех, кого представляли царю, можно и новую добыть… Лучше бы, конечно, из незначительного рода, из своих доброжелателей, похлебников наметить кого-нибудь… Но это трудно выполнить. Другие сильные люди не поддержат приспешника, преданного одному роду Хитрово…

    И пот даже прошиб заботливого боярина, который торопился решить мудреную задачу, пока случай или чья-либо интрига еще более не усложнили ее.

    А совет идет своим чередом. Обсуждаются дела, решаются, как будет выгоднее самим значительным боярам и духовенству. Царь, конечно, мог бы беспристрастно взвесить все доводы за или против известного решения. Но доводы ему представляются в ограниченном количестве и все такие, которые невольно наталкивают на известное, угодное сильным людям решение.

    И властное царское:

    — Быти по сему, — раздается оно торжественно, но звучит как-то условно. Даже словно насмешкой отдается оно в душе самого Алексея.

    Он понимает, что не может сказать «не быти»… Не может дать своего одобрения тому, чего желает сам, а не пожелает эта, сейчас столь покорная на вид, но такая своекорыстно-упрямая и всесильная Дума боярская, весь круг служилых, ратных и приказных людей… Можно бы бороться, правда, и с этим зверем многоголовым. Но нужны великие силы, которых не чует в себе Алексей.

    Часам к десяти кончился совет.

    Царь ушел к себе. Сел за утреннюю трапезу. Бояре все разъехались. Поспешно против обыкновения поев и умыв руки после стола, Алексей не лег отдохнуть, как делал это обычно после совета и еды, а приказал позвать Матвеева, который дожидался в переднем покое.

    Выждав, когда закрылась дверь покоя за постельничим, Алексеем Лихачевым, который впустил Матвеева, царь заговорил:

    — Не посетуй, Артамон, што задержал тебя. Гляди, и голодно тебе, и знать не терпится, пошто призываю?.. Да дело-то больно великое… Знаешь…

    — Почитай, што знаю, государь. Шепнули мне приятели. Слышь, граматы подметные тебе, государь, подкинуты… Почитай, што в опочивальне самой в твоей царской…

    — Вот, вот… Ишь, как оно все расплывается, ровно масло по воде!.. Ничево-то не скроешь, ничевошеньки. Ровно в ларце в стеклянном мы, цари, живем. Нам только и видать, что поближе, а нас всем издалека видно, и в день и в ночь… Ни однова дела потайно не сделаешь… Ну, слушай же скорее, покуль Богдан Хитрой не пришел. Не любит он тебя, хоть и боится, приязнь мою к тебе знаючи. Вот, читай. На тебя поклеп, под ваши стены подкоп. Только, слышь, не поверю я ничему! Читай, гляди, скорее. Да говори, што думаешь про цидулу. Откуль камень кинут? От ково обороняться? Руки кому вязать надо?

    Протянув письмо Матвееву, царь умолк, давая время прочесть донос и разобраться в нем.