Плач по убиенной глава 4

        На четвёртый день, а это было воскресенье, ближе к полудню, в дверь постучали.
        — Да...да, — больше для проформы, отозвался Родька, сомневаясь при этом, услышат ли его. Жильцы комнаты ещё с утра разбежались: кто в кино, кто в библиотеку.
        В дверном проёме, будто на картине с тёмным задним планом, освещаемые пологими лучами зимнего солнца, «отрисовались» две стройные фигурки в зимних пальто и песцовых шапках.
        — Родя, ты так внезапно исчез, что мы испереживались, не случилось ли чего скверного с тобой, — щурясь от яркого света и лучезарно улыбаясь, с каким-то внутренним облегчением, проворковала Марианна.
        — Захворал, что ли?! — молвила Элеонора, — мы на пару секунд, мимо шли. — Ты ни о чём таком не помышляй, приходи запросто.
        — Ой девчонки, мне бы вас хоть чаем напоить... — просипел Родька и натужно закашлялся.
        — Нет уж! Благодарим покорно. Выздоравливай скорее, а мы пошли уже. До встречи, —  помахала пальчиками из-за двери  Марианна.

        Через пять минут Родька поднялся на ноги. «Вроде держат»,— удостоверился он. Ещё через двадцать, он, голый сверху по пояс, сидел перед  врачом в областной больнице, что располагалась сразу за общагой:
        — Нет, нет, молодой человек!..не пневмония, бронхит, не более.
        «Удивительное дело, почти при смерти, а дополз до доктора и тут же выздоровел!» — неся своё исхудавшее тело в столовую размышлял Родька. Денег хватило на второе: картофельное пюре и шницель, а второго хватило напомнить организму о его обязанности — быть живым.

        К девочкам Родька попал ох как не скоро.
        Пропустив за время болезни пару занятий по психиатрии, ему пришлось отрабатывать цикл полностью (уж такие на кафедре порядки), а это четырнадцать дней в психбольнице, проведённые среди пациентов, к большинству из которых спиной  поворачиваться - себя не уважать.
        Зарешеченные окна с немытыми годами стёклами. Голые, грязно-зелёного цвета стены палат. Узкие, сумрачные коридоры. Смесь тошнотворных испарений от сотни немытых тел, пищеблока, сортиров и лекарств. Не люди,- тени: лежащие, бесцельно слоняющиеся, сидящие и раскачивающиеся маятником. Нескончаемые вопли бесноватых, распнутых на безматрасных панцирных кроватях, будто с пыточных подвалов поднятых. И постоянное, изматывающее душу чувство опасности, исходящей со всех сторон. 
        — Вот оно: «Исчадие!..» — шептал Родька, курсируя в поисках очередного больного, словно ёжик в тумане.

        Человек, как продукт эволюции, ко всему притирается со временем, и Родька не исключение. Душевнобольные уже не казались типами, отснятыми с кальки. Своим норовом и болезни историей, они разнились существенно. А «откопать» место поломки психоматрицы у иного «экспоната»,- занятие хотя и сложное, но достаточно увлекательное и азартное. 

        Временами возникало ничем не объяснимое желание обменяться халатами с каким-нибудь дуриком и слиться с местностью. Побыть растением чуток или кишечнополостным, к примеру: губкой морской, как тот синеглазый блондинчик с кровати в углу палаты шестой, сутками восседающий в позе счастья на подушке. Человек? без фамилии и отчества, то ли с кличкой, то ли с именем: Афаня. Умиротворённый и расслабленный, с долгим лучистым взглядом, отвечая на вопросы,  он разговаривает негромко, слегка картавя «р»:
        — Как здесь оказался? Сказали: форму милицейскую купил, палку полосатую. Права проверял на дороге. Поддельные рвал. — Обманывают, будто бы больной. Ничуть. — Эти вон больные… Не умеют лунные блинчики пускать...  Как я это делаю? Да просто! Видишь, в небе перемигиваются огоньки будто в затухающем костерке? Это светящийся планктон!.. А там, где планктон, там и океан. Блинчики лунные где беру? Ну, ты смешной...рожаю конечно… Вон тот, напротив, солнышки родит. А я блинчики… Запущу и считаю, сколь раз подпрыгнет. Рекорд - тридцать три.

        И странное дело, но завершение отработки он воспринял без особой радости.
        — Какой ни есть, а всё же дом...со своим уставом и аминазином в задницах, который всех ровняет. Пристанище предпоследнее для тех, кого никто не ждёт, кому идти некуда и точно!  незачем,—  вздохнул Родька, притворив за собой шелушащиеся краской двери лечебного заведения.

        Тем временем, ноябрь, некое преддверие зимы по календарным понятиям, почил в бозе, уступив дорогу декабрю - месяцу трёх концов: года, семестра и конца всему, чем живёт студент между сессиями.
        Навестить девчонок времени у Родьки не доставало и чтобы не терять установленные связи, он изредка названивал им по общежитскому телефону. Да, да,  в их квартире стоял телефонный аппарат!..что по временам «застоя» являлось несомненной роскошью и признаком высокого социального положения владельцев.    
        На долгие пересуды у Родьки не хватало новостей, и на вопрос:
        — Как жизнь? — почти всегда следовал ответ, — нормально!..и до свидания.
        Лишь в канун Нового года он получил от Элеоноры конкретное приглашение: встретить праздник общими усилиями. И ничего с собой не брать кроме какого-нибудь друга для соблюдения пропорции полов.

        На авантюру поддался Потап, неидеальный дубликат  Аполлона и то, после длительного «расклада»: где и как встретить Новый год. Поскольку иных вариантов не просматривалось в принципе, а любой праздник в общаге превращался в уже поднадоевший ритуал с массовой попойкой, потными плясками, а то и членовредительством, согласие Потапа было получено не сразу, но после некоторого раздумья:
        — Жаль...но...попробовать стоит, — молвил он, задумчиво почёсывая в промежности.
        Родька догадывался, что означает это его: «жаль». Для Потапа общежитская среда являлась ареалом обитания, где чувствовал он себя привычно и уверенно. Дело ещё заключалось в новогодней традиции, сложившейся благодаря некой особи женского рода из параллельной группы: Таськи Усягиной, по прозвищу: «Гамбузия», взявшей в привычку раз в триста шестьдесят пять дней, именно  в новогоднюю ночь дарить себя Потапу. Каким образом эта невзрачная и с виду: серенькая личность, проникала к тому под одеяло, для Родьки оставалось неразрешимой загадкой, поскольку в общежитии не обитала. Впрочем, догадки оставались догадками, как говориться: «со свечой не стоял» и Новый год стабильно «встречал» уже во сне, а информацию о причудах Гамбузии получал на утро от более стойких товарищей по комнате.

        И вот так, запросто всё бросить и пойти навстречу неизвестности с непонятным для себя желанием поиска ощущений новизны...не каждый решится.

        И его очередь подошла: день декабрьский оборотился ввечеру и узрев за собой гнетущую пустоту, осознал: он последыш. И не сказать: долгожданный… А ведь служил благословенной датой в той, давно минувшей жизни Родьки, где чудеса вовсе  не были таковыми и явление деда Мороза со Снегурочкой представляло собой вполне естественный процесс, типа круговорота воды в природе.
        И неосознанное стремление вернуться из действительности в тот далёкий  блистающий мир, двигало сейчас его ногами. Какая из иллюзий переставляла конечности Потапа, оставалось тайной ровно до той поры, пока он не выдохнул в морозную темноту:
        — Ёлка будет - хорошо!..закусь будет - замечательно!..девки будут - совсем красота!..а наливать-то сподобятся?..на сухую эт не праздник...
        — Я тебе налью…шампанского. Заказал через знакомого проводника, из столицы вёз. Устроит? — негромко проронил Родька, устремив взор на светящиеся окна четвёртого этажа. «Отчего так: благородные чувства, мысли, намерения, поступки отождествляются в мире не иначе как высокие, а плохие - как низкие?.. Даже слово придумано: низменные... Не оттого ли, что: рай - всегда верх,  но ад - низ?.. Я сейчас иду вверх, значит я на пути к...какому полюсу?..если прошлое посещение никак не назовёшь: экскурсией в райские кущи...» — читал он словно на телетайпной ленте приходящие невесть откуда мысли, шагая по выщербленным ступеням лестничного пролёта.
Сзади топотил, натужно сопя и трагически вздыхая, Потап.

Продолжение: http://proza.ru/2024/07/01/800