Тамбовское монашество в годы гонений

Период, начавшийся после 1917 г. в истории Русской Православной Церкви, наиболее сильно ударил именно по монашеству, так как власти, фактически признавая, наличие в советском обществе верующих, отказывалось признавать такое явление как монашество. В советском государстве монахов де-юре просто не существовало, даже тогда, когда разрешили открыть несколько монастырей. Монахи были не просто изгоями, как все рядовые верующие, но и преступниками по определению, так как сам факт жительства людей в монашеской общине являлся контрреволюционным (а затем антисоветским) деянием.
В нашей епархии гонения на монашествующих открылись уже при Временном правительстве. Община в с. Терском Козловского уезда была закрыта 12 октября 1917 г. по распоряжению Козловского уездного земского комитета. Этим распоряжением комитет изъял все имущество общины, которое никаким образом не могло быть обобществлено, так как ранее являлось частной собственностью. Изъятие имущества привело к закрытию общины. Другой факт, бывший в том же 1917 г., это расправа неких неизвестных людей с игуменом (он был повешен) и братией (расстреляны) Носовского Преображенского монастыря. Конечно, можно сказать, что все это были издержки того времени и следствием фактического безвластия на местах. Но думается, что большевики, просто довели до логического конца те идеи, которые разного рода либералы высказывали по поводу такого института как монашество (вспомним, что в Государственной Думе звучали призывы вообще закрыть монастыри).
После принятия в 1918 г. Декрета об отделении церкви, все монастыри в бывшей Российской империи прекратили свое официальное существование. Однако в Тамбовской епархии на 1919 г. в действительности было ликвидировано лишь три обители (Иоанно-Предтеческий Трегуляевский мужской монастырь, Терская Казанская женская община и Казанский Богородичный мужской монастырь), остальные так или иначе продолжали существовать, чаще всего, избрав для себя статус сельскохозяйственной артели или коммуны. Такое положение было экономически выгодно уездным и волостным властям, так как «коммуны» и артели были неплохими производителями.
В первые годы после революции новые власти в борьбе с монастырями старались сыграть на тех противоречиях, которые существовали внутри некоторых монастырей еще с дореволюционного времени. Теперь эти противоречия использовались для внутренних провокаций, так поступили относительно Оржевского Боголюбского Тишениновского женского монастыря, где в результате интриг от настоятельства была отстранена игумения, а власть перешла к монастырскому «совету», такой же сценарий разыграли и в Санаксарском монастыре.
И все же, несмотря на усилия к концу 1920-х годов общины таких монастырей как Тамбовский Вознесенский, Прошин, Мамонтовский, Сухотинский и др. продолжали под тем или иным видом существовать. И все они окончательно были распущены (или разогнаны) в 1926-1927 гг. Здания переданы на разные хозяйственные нужды, церкви закрыты. После 1927 г. в истории тамбовского монашества начинается новый период, когда практически все перешли на положение «белого монашества», если этот термин понимать более широко, как монашество без монастырей.
Конечно же, огромная масса монашествующих, не могла бесследно исчезнуть. Она просто растворилась на необъятных просторах бывшей Тамбовской губернии. В конце 1920-х гг. нам известен только один факт массового ареста монахинь: в бывшем Сухотинском монастыре ставшим теперь домом престарелых, где проживало несколько десятков пожилых насельниц этого монастыря, и они даже получали пенсию от государства. По рассказам жителей села их в одну ночь погрузили на машину и увезли в неизвестном направлении.
Большая часть бывших жителей монастырей после их закрытия вернулись в свои родные села, где участвовали в церковной жизни прихода и прислуживали в церкви в качестве псаломщиков или алтарников. Иеромонахи часто служили в приходских церквах или же искали себе свободный приход за пределами епархии. Неизвестны факты расстрижения за исключением одного: настоятель Кирсановского Александро-Невского монастыря игумен Андрей в 1919 г. снял сан и уехал к себе на родину (на Украину), где женился и начал жить семейной жизнью.
В новых условиях, когда нужно было элементарно думать о выживании, о том, где добыть пропитание, чрезвычайно сложно было соблюдать все монашеские правила. А в условиях начавшейся в 1922 г. церковной смуты, перманентно длившейся вплоть до 1927 г., когда умы верующих были поколеблены «Декларацией» митрополита Сергия, остро встал вопрос и о духовных наставниках, не изменивших православию. В Кирсанове, Моршанске, Тамбове, с. Старое Устье Моршанского р-на, с. Осиновые Гаи Гавриловского р-на возникло несколько так называемых «общинок», состоявших из бывших насельниц Тамбовского Вознесенского, Кирсановского Тихвинского, Прошина, Мамонтова, Свято-Никольского Черниева и Оржевского женских монастырей. Обычно монахини в складчину покупали домик, где и проживали по 3-5 человек, занимаясь рукоделием и возделыванием огорода. В том же Кирсанове было несколько таких общинок, общее руководство которыми осуществляла бывшая настоятельница Кирсановского Тихвино-Богородицкого монастыря игумения Евгения (умерла около 1927 г.). Сведений об общинках такого рода из насельников мужских монастырей у нас нет, но есть сведения о нескольких монахах проживавших в лесу
Монашествующие стали самыми стойкими противниками безбожной власти и вели агитацию против нее уже просто тем, что никак не хотели менять свой образ жизни. Они не приняли обновленчество, большая часть из них отрицательно относилась к колхозам и разным другим мероприятиям советской власти, ведущим к разрушению традиционного уклада крестьянской жизни. В 1920-х годах они занимали часто активную, как бы сейчас сказали, гражданскую позицию, выступая в качестве ревнителей православной веры. С 1924 г. в губернии верующие стали посещать святые источники, власти сделали вывод, что это: «Массовый религиозный психоз, подогреваемый скрытой агитацией попов, всяких монашек и прочих лиц» [90]. И действительно на всех таких источниках (в Горелом, Дубовом, Оржевке и др.) читали псалтирь, акафисты, участвовали в молебнах, вели проповедь, рассказывали о чудесах чаще всего именно монашествующие.
В 1927-29 гг. по губернии прокатилась волна так называемых «бабьих бунтов», поводом к которым были попытки властей закрывать храмы или каким-либо образом притеснять духовенство. В ряде случаев представители органов власти одними из «зачинщиков» таких «бунтов» считали именно монахинь, проживающих в селе (как это было с монахинями бывшего Оржевского монастыря сестрами Неучевыми, обвиненными в организации беспорядков в с. Скачиха Кирсановского уезда). В конце 1920-х гг. немало хлопот органам безопасности доставляли «бродячие монахи». Информационные сводки ОГПУ этого времени полны сведений следующего типа: «1929 г. гражданин с. Пушкари Тамбовского района Мишка Шатер, считает себя монахом. Ходит по селам с библией, предсказывает конец света, ведет агитацию против коллективизации, провел несколько сборищ»; 1930 г. гражданин с. Лысые Горы по кличке «монах» ведет агитацию» [91] и прочее. После 1927 г. началось формироваться «монашеское подполье», состоящее из тех, кто не принял сергианства и кого в последующее время советские ученые стали называть Истинно Православным Христианством – Истинно Православной Церковью (ИПХ-ИПЦ) или «катакомбниками». Общины таких верующих, конечно же, состояли не только из бывших насельников монастырей, но они всегда там присутствовали.
С начала 1930-х гг. увеличилось количество арестов среди духовенства и верующих. До начала войны были арестованы и приговорены к различным срокам заключения практически все бывшие насельники тамбовских монастырей. После войны вернулись немногие и всерьез влиять на духовную атмосферу в епархии они уже не могли. Тех, кто действительно прошел монастырский искус и знал на опыте, что такое монашеский подвиг и вообще в чем смысл монашеской жизни оставалось очень мало. Архиепископ Лука, назначенный на Тамбовскую кафедру в 1944 г., обнаружил, что духовная жизнь в епархии в полном запустении. Вот как об этом он говорил в своих проповедях: «Огрубело сердце народа сего, и отвращаются от заповедей Христа, и очи свои сомкнули, чтобы не видеть святыни». И на взгляд владыки нужно было бы вернуться к строгим дисциплинарным мерам древней церкви ибо «многих из вас надлежит нам страхом спасать, ибо нет у вас собственного страха, ибо расслабление жизни христианской, распущенность нравов среди народа нашего достигли вопиющих размеров» [92]. Суждения владыки, может быть, выглядят несколько резковато. И действительно, как мы теперь знаем, в епархии еще оставались здоровые монашеские силы и были люди, жившие полноценной иноческой жизнью или стремящиеся к такой жизни. Чаще всего такие люди группировались вокруг какой-либо яркой в духовном плане личности, явно отмеченной печатью Божьего избранничества. На юго-востоке области (бывший Кирсановский уезд) таковым был блаженный Костя. Слепой от рождения, смиренный и простой он обладал даром прозорливости и духовного рассуждения, к нему за советом и духовной помощью шли со всей округи и даже приезжали из других областей. Жил он недалеко от Кирсанова в с. Чутановка и его руководством пользовались еще проживавшие в то время в городе монахини бывшего Кирсановского Тихвинского монастыря. По воспоминаниям ухаживающих за ним людей старец носил вериги, каждый день вычитывал длинное правило, вечерницу и обедницу, молился ночью. Умер блаженный в 1953 или 1954 гг. Младший современник блаженного Кости крестьянин Саратовской области Емельян Белан, после первой отсидки (в 1930-х годах) переехал на жительство в Кирсановские пределы, где по благословению Кости стал пасти скот в с. Гусевка. Здесь под руководством другого старца отца Антония началась его подвижническая жизнь. После второй отсидки, в годы войны, освобожденный от службы в армии, проживал Емельян в землянки вместе с двумя такими же как он любителями отшельнической жизни. Тогда уже вокруг него собралась небольшая община, состоящая в основном из женщин и девиц, пользующихся его духовными наставлениями. Эта группа в 1948 г. в полном составе и отправилась в Караганду в заключение. Для Емельяна это уже был третий срок, вернулся он в 1956 г. Фактически с этого времени Емельян Белан жил в затворе, его ближайшие духовные чада об этом периоде вспоминали: «Когда приехал из лагеря, жил опять скрытно, не хотел прописываться. Емельян жил нелегально, в затворе. Прятался от записей, переписей. Одна вдовица взяла его к себе. И он жил в нижнем этаже, в землянке» [93]. В 1974 г. Емельян принял постриг в Москве, а в 1975 г. архимандрит Амвросий (Иванов) постриг его в схиму с именем Енох. Последние годы жизни провел в с. Бондари, где и умер. В круг общения отца Еноха входили пользующиеся большим уважением в народе священник Сергий Купорев, отец Петр Ершовский. Отец Сергий служил тайно, опасаясь ареста, и не принимал официальной регистрации. Именно эти люди «нелегалы» руководили духовной жизнью в Кирсановской округе в те времена, когда все, что касается церкви, находилось под тотальным контролем безбожного государства. Им доверяли и их уважали, они вдохновляли на подвиг и сами были примером подлинной жизни в Боге. И Костя и отец Енох представители «белого монашество» уже в эпоху «социализма».
Еще один очаг «белого монашества» обосновался на северо-востоке области. Административно он охватывал территории Шацкого района Рязанской области и Моршанского района Тамбовской области. В Шацком районе центром притяжения верующих стало с. Польное Ялтуново, где проживали сестры Петрины: Анисия, Матрона и Агафья. Воспитанные в строгом благочестии они были духовными чадами «белого» старца Григория Коныгина. В годы гонений прошли через лагеря и ссылки, а, вернувшись домой, жили в своем родном селе тихо, незаметно. Паспортов не имели, никаких пособий и пенсий от государства не получали, жили своим трудом, обрабатывая огород. Пока были в силах, делали восковые свечи и отправляли их в действующие монастыри. Сами ездили в Печоры, Сергиеву лавру, Пюхтицы, Одесский Успенский мужской монастырь. До открытия церкви в Шацке верующие собирались у них. Ходили к ним, даже священники и служили у них в подполье. Собирались тайно. Такие же собрания проводились близкими к ялтуновским сестрам подвижниками в с. Желанном и в д. Боголюбовка Шацкого района. Память людская сохранила только имена тех их сомолитвенников: дядя Саня, дядя Егор, дядя Ваня, тетя Варя.
С открытием церкви в Шацке, сестры стали усердно посещать её. Но по-прежнему собирался народ и у них. Приходили на Пасху, Рождество, Крещение и другие праздники. Пели церковное, читали акафисты и каноны, беседовали на духовные темы. Матери приводили детей, бабушки внуков. Постепенно образовалось что-то вроде общины, в которой руководительницами были они - сестры. Всякого приходящего к ним, особенно девиц, настраивали оставаться девами, блюсти свое девство, посвятив себя Христу и таких было немало. Своеобразный монастырь, а видимый знак его - крест над крышей Петринского дома. По слову Евангелия они были теми светильниками, которые невозможно сокрыть. Свет Христовой веры, горящий в них, просвещал всякого приходящего к ним. Местные жители вспоминали: «Сколько они привели к Богу не сосчитать. Никто не умел ни читать (по-церковнославянски), ни петь, а сейчас кто в округе в церквах - все ихние». И это было главное в деятельности подобного рода людей: они сохранили веру предков и смогли донести до нас ее свет. Понимая, однако, что нет и, наверное, не будет теперь подвижников уровня старца Григория или блаженного Кости, да и сами-то они были уже уходящей Русью, с которой нынешняя имеет мало общего. Не зря же последняя из стариц Агафия перед самой смертью на вопрос одной из женщин: «К кому же нам теперь обращаться?» Ответила: «Обращайтесь к своему священнику». Они же были и последними хранителями традиций монашеского делания, но, к сожалению, практически никак не повлияли на общую духовную атмосферу в самой епархии. Может быть потому, что истинное, подлинное никогда не лезет в глаза. Ведь последователи Еноха, стариц-сестер Петриных жили тихо и незаметно, совершая свой монашеский подвиг вдали от любопытного человеческого взора [94].
Большим влиянием и известностью пользовалась другая подвижница послевоенного времени схимонахиня Серафима (Белоусова), проживавшая в г. Мичуринске. Сейчас вокруг этого имени очень много толков, ее почитатели упорно отстаивают идею о прославлении ее в лике святых и, даже в 2004 г. выпустили книгу о ней. И, пожалуй, именно эта книга единственный источник, из которого мы можем что-то узнать о схимонахине Серафиме. Источник этот весьма невразумителен и странен по своему составу, здесь минимум биографических данных о самой матушке, но зато много чудес, видений и разных необычайных случаев из жизни подвижницы. Старица была представителем нового монашества советского типа, монашества без монастырей. Она не провела в монастыре ни одного дня и была пострижена тайно. После войны, а особенно в 1960-1970 – е годы было «настрижено» большое количество тайных монахов и монахинь, живших почти во всех уголках епархии. Много их было в городах. У них имелись духовные наставники, жившие чаще всего, где-то за пределами епархии. Жизнь подобного рода монахов и монахинь была непростой, в условиях, когда и наставники духовно здоровые отсутствовали, и духовных книг не было. В таком положении сохранить здравый незамутненный ум и чистое сердце, не впасть в то или иное умное искушение было практически невозможно. Сама матушка Серафима – это тип благочестивой бабушки, за простоту своего сердца сподобившаяся от Господа некоторых даров. Но не все в ее жизни можно принять бесспорно, смущает обилия разного рода видений, где матушке неоднократно являлись и Божия Матерь, и Ангелы и Сам Господь Иисус Христос. В 1920 г., при посещении Оптиной пустыни ей было видение в котором она услышала: «Чудесное ангельское пение, и меня стали крестить…От купели меня приняла одна Матушка и вывела наружу. Прямо по земле было постлано множество ковров до самого храма. Я спросила: «Что же это? Верно, владыку будут встречать». «Нет. Встречать будут тебя» - ответила Она», затем уже будучи в кельи иеромонаха Анатолия (Потапова) только она видела как: «Вошла Матерь Божия во славе – с девами и святым Иоанном Крестителем, с преподобным Серафимом, Ангелами». Уже, будучи схимонахиней она рассказывает о другом видение в котором сама Божия Матерь обращается к ней: «Ты схимонахиня Серафима? Я промолчала. Тогда она повторила свой вопрос еще два раза. «Я и так много говорю. Много говорить – плохо», - ответила я. Матушка приободрила: «Сей, сей, ты будешь говорить моими устами» [95]. По этому поводу еще свт. Игнатий Брянчанинов писал: «Первое духовное видение есть видение своих согрешений…Зрение недостатков наших – вот безопасное видение! Зрение падения и искушения нашего – вот нужнейшее видение». А святой прп. Симеон Новый Богослов и вообще предупреждал: «Никогда не принимай, если что увидишь чувственное или духовное, вне или внутри».
В той книге, что сейчас свидетельствует о матушке, нет ее образа, ее жизни, ее подвига, а лишь то, что самим автором показалось важным для них самих. Но само по себе это ясный ответ на то, каково духовное состояние авторов-составителей книги. Искажение образа подвижницы пусть останется на совести этих людей, нам же интересен для нашей темы тот факт, что матушка без сомнения оказала значительное влияние на духовное формирование многих людей, которые ныне осуществляют пастырское служение в нашей епархии.
В 1960-1970 гг. в епархии еще проживало несколько «настоящих» монахов, бывших насельников русских обителей. Судьба их складывалась по-разному, но упомянуть здесь стоит лишь об одном архимандрите Рафаиле (Брыксине). Он был пострижеником Вышенской Успенской пустыни, можно так сказать одним из последних ее монахов. Отец Рафаил родился в 1893 г. в с. Иноковка Кирсановского уезда в семье крестьянин. Окончил Вышенскую Купленскую второклассную школу. В 1915 г. призван на фронт и вскоре направлен в Харьковский медицинский институт, где окончил фелдшерские курсы. После войны возвращается в Вышенскую пустынь, где в 1920 г. был пострижен в монахи, а затем посвящен в иеродиаконы. После закрытия монастыря уезжает в Новосибирск, где посвящается в сан иеромонаха. Затем снова возвращается на родину и служит священником в Калугино, Трескино вплоть до 1937 г., когда переезжает в г. Иванов, а оттуда призывается в армию и практически всю войну служит в эвакогоспитале. Как видим, в жизни отца Рафаила было все и монастырь, и служение на приходах, и работа в светских лечебных учреждениях. Огромный пастырский опыт, приобретенный им в эту пору, очень пригодился впоследствии, когда, вернувшись на родину и вновь начав служить он, все больше внимания стал уделять духовному руководству простых верующих людей, быстро приобретя славу мудрого старца. Духовных чад его можно было встретить практически по всей епархии. В 1953 г. он был назначен духовником Кирсановского округа, однако принимал всех, кто к нему обращался, чем вызвал ропот среди своих собратьев-священников. Со стороны правящего епископа Иоасафа последовало строгое внушение, чтобы ему: «как Окружному духовнику не следует врываться на территорию окружающих приходов, а быть аккуратным и внимательным к своим словам, которые могут внести раздор в причтовую среду». В ответ на это пишет объяснительную на имя епископа в которой выражает свою озабоченность состоянием паствы: «В настоящее время дело обстоит просто угрожающе. Всевозможных оттенков сектанты, хитросплетенными уловками лиют на православную церковь омерзительную грязь и этим уловляют самих верующих в Православной церкви, а неверующим ничего не надо. Даже канон Пасхальный переложило в своем духе: поют не Пасха красная, а Пасха земная». И все же его переводят в другой приход назначая в 1955 г. настоятелем Троицкой церкви с. Бондари. Но и здесь его деятельность как пастыря вызывает скрытую зависть собратьев и ненависть безбожников. В его адрес раздаются угрозы, постоянно батюшка получает письма следующего содержания: «Рафаил – дешевый игумен! Сегодня еще раз решили тебе напомнить, что бы ты по хорошему распрощался с Бондарской церковью. Ведь срок твой – кажется уже на исходе? Ты человечишка, смотри скоро будет из тебя панихида. Такую гаду, как тебя, давно надо согнать с белого света…». Все это приводит отца Рафаила в совершенное нервное расстройство, он пишет архиерею: «Настоящим прошу Ваше Преосвященство, освободить, т. е. исключить меня из Тамбовской епархии, так как Вам известно, мне надо лечиться и периодически делать консультации врачу невропатологу. Советы врача требуют тщательного лечения: может быть тихое помешательство». Отца Рафаила преводят в с. Моршань-Лядовку, затем в Питим, Беляевку и наконец последнее место его служения с. Александровка Сосновского р-на (он умер в 1976 г.). Везде он пользуется большим духовным авторитетом, везде к нему идут за советом и помощью. В 1960-х гг. в местной прессе даже появились статьи, в которых упоминалось его имя. И сегодня могилка его на Петропавловском кладбище г. Тамбова чтится как одна из святынь нашей епархии.
Бурно расцвело в это время «черничество». Практически в каждом селе, а в особенности в тех, где не было действующей церкви, были женщины, которых называли «черничками». С 1960-х годов среди них стали преобладать не девицы, а именно вдовы. Но они продолжали выполнять те же функции, что и прежде: собирали верующих по домам в воскресные и праздничные дни, читали псалтирь по усопшим, служили «панифидки». Однако в народе истинными «черничками» почитали тех, кто еще с дореволюционного времени встал на этот путь и сохранил девство. К вдовам-черничкам относились как к равным, не всегда признавая их первенство и чаще, даже называли не «черничками», а «попадьями» или «молящими». Истинных черничек чтили и уважали, и среди них было действительно люди святой жизни. Так в с. Благодатка Моршанского района на местном кладбище было отведено специальное место, где хоронили черничек. И среди них особо чтили Параскеву Люлин умершую в 1975 г.
Все эти факты свидетельствуют о том, что монашеские традиции сохранялись на Тамбовщине вплоть до начала 90-х гг. прошлого века. Т. е. до того времени пока еще были живы носители этих традиций. Со смертью же их открылась новая эпоха, которая пока не дала каких-либо ярких представителей тамбовского монашества.