Месть бывает разной

   
                Памяти моего дяди Виталия, замученного в застенках ЧК

С тех пор, как узнал, что один из палачей царской семьи лежит на Новодевичьем кладбище, я потерял покой. Случилось это еще до тех печальных событий, связанных с похоронами царских останков в Петропавловской крепости.
К пониманию гнусности преступления, совершенного в далеком 1918 году, я шел постепенно почти всю сознательную жизнь. Сначала, где-то в шестом классе, я впервые столкнулся с коммунистическим враньем, и касалось оно недавно окончившейся Отечественной войны.
Беларусь, куда я попал в 1944 году, лежала в руинах, народ голодал, но пытался хоть как - то наладить жизнь, кто как мог. Крестьяне в погоне за рублем на  обувь  и одежду наладили самогоноварение и меняли зелье в городах на  самое необходимое. Горожане с энтузиазмом восстанавливали предприятия и жили чуть лучше крестьян, многие еще и не покинули землянок рядом с их сожженными домами.
Нас учеников шестого класса повезли в колхоз убирать картошку, поскольку рабочих рук, преимущественно   женских, на это не хватало. Ефросинья Ивановна - наша классная -  учительница химии развела нас по домам, куда по три, куда по четыре человека в небольшой деревеньке.  И на другой день мы на поле стали собирать картошку (бульбу – по-белорусски), которую выворачивал плугом страшно худой мерин под руководством такого же худого старика.
Что было здорово, так это печеная картошечка прямо из костерка на краю поля, такая вкусная, что и сказать больше нечего.
В первый день работы мы крепко вымотались, но завершили полный бурт тонны на три, и подались на ночлег в свои хатки. Наша хозяйка молодая женщина никак не могла угомонить сынишку лет трех - четырех. Он хныкал и просил поесть.
-« Покормите вы пацана! »- не выдержал Бутвил  (Бутвиловский Гарик - впоследствии великолепный футболист, лыжник и гимнаст,  а потом и офицер Северного флота), -  он и нам спать не дает». А расположились мы на полу в единственной комнате, «загнав»  хозяйку с сыном на русскую печь.
- «Так нема ничога  акромя  самагонки, - ответила мать и заплакала, - ён яё и прося,  байструк  немецкий». Она слезла с печи, повозилась в закутке и вернулась с граненой рюмкой зелья. Пацан  здоровой  ручонкой схватил её и тут же выпил. Правая его рука была завязана белой тряпкой покрытой следами крови. Вскоре он уснул,  и мы тоже.
Рано утром мы подались на поле и оттуда вечером сперли и принесли в дом с полмешка картошки и отдали хозяйке со словами: «Сварите и накормите пацана  от пуза»
- «Ён як искалечну руку, акрамя самагона ничега ести не стау, -
сообщила женщина и опять заплакала, - сунул пальцы в шестеренки, кали я малола жита, усе их перемалол».  – « А в больнице вы были?»- спросил кто-то из нас.
- « Бригадир не пущае, да больнице же нада пехам  17 верст плястись».    Парень опять потребовал зелья и угомонился после принятия пятидесяти граммов спиртного.
Мы обо всем рассказали нашей учительнице, и она сразу сообразила , что  парень может  остаться без руки и побежала к руководству ругаться на сей счет. Вернулась она в подавленном  настроении и на наши вопросы ответила, что в обед  бригадир обещал подводу, чтобы отвезти мальчика в больницу. Но никакой подводы не появилось, и опять пацан рвал душу весь вечер слезами.  Видимо, рука у него сильно болела, а лечение было одно - самогон и моча на месиво из пальцев.
   Наши девчонки выведали у Фроси (так мы её звали любовно за глаза) потрясающую новость –пацан- то оказался наполовину немцем и  родился в сорок пятом году. Вся деревня об этом знала, но как потом выяснилось, не питала неприязни к соседке, кроме начальства в лице бригадира и парторга - безрукого поляка. Он шлялся  с портфелем по полям и наводил порядок среди тружеников - несчастных женщин, переживших оккупацию, потерявших мужей  (кто погиб на фронте, кто в партизанах, кто в полицаях - все было перемешано и обросло множеством легенд) и сохранявших детишек от голодной смерти.
Через пару дней, видимо,  у пацана  дело пошло на поправку, поскольку он не стал постоянно скулить, но наркотик - самогон требовал постоянно. Наша хозяйка, а лет ей было не больше двадцати,  пришла с тока в большом подпитии, вывалила из шаровар с пару кг зерна для двух кур – (все ее хозяйство), села в горнице, приняла еще и стала плакать и причитать: « Мама родная,  як жа я без тябе буду жить? Як подниму сынулю?»
Мы пробовали её  успокоить, но напрасно. Её истерика продолжалась довольно долго. На другое утро соседка на току, куда нас на-правили по случаю дождя, рассказала, может,  и не совсем правдивую историю про эту семью.
Немцы в 44 устроили блокаду партизанам вокруг озера Палик, и в этой деревне обосновался отряд карателей. В нашей хате они тоже квартировали,  и эта девчонка влюбилась в солдата. Он  оставил он ей сына на радость, позор и страдания. Мать её  умерла в сорок лет  год назад, а отец с братом погибли  на Палике, были партизанами.
Тогда  мы очень были ошарашены - связалась с фашистом, который, возможно,  ее брата с отцом и прикончил. Как такое могло быть?
Мы же немцев считали тогда зверьем, которое надо безжалостно уничтожать.  Но  вот соседская старуха тогда впервые произнесла слова, которые запали в мою память и послужили катализатором постепенного переосмысления всей нашей истории вопреки оголтелой  пропаганде властей.
  - «Немцы-то разные были, - говорила она, - они кады бы не партизаны, николи бы нас не тронули, такие же люди, тольки культурнее нас. А Нюрка у таго Курта втрескалась и голову потеряла, а маци яе дажа и не ганяла за эта. Зато потом не выдержала пазора и памерла. А яки пазор? Деука палюбила. Вы яще маладые и не паймете. Як закахаешь, тады и успомнишь мяне» .  Мудрая была старуха и, видимо, если бы не она, то Нюра эта залезла бы в петлю. Старуха приходила к ней домой и нянчилась с пацаном, пока та ломала спину на току.
Много позже я узнал кое- что про оккупацию, кто и как себя вёл,  и вывод мой был таков: зверствами занимались наши подонки. И больше всех тут отличались хохлы и прибалты, немцы же их направляли по определенным адресам, сами руки не марали. Потом из уст очевидцев узнал,  кто зверствовал против народа с полномочиями покрепче гестаповских. Наши НКВД- шники из всяких контор типа СМЕРШ.   Сразу после войны белорусское НКВД возглавлял и беспредельничал   Цанава  Лаврентий Фомич.
    Его борисовские  подопечные  приложили руку к уничтожению футбольной команды «Батовцы», ложно обвинив  игроков  в изнасиловании какой-то женщины.   Единственная вина футболистов этой  команды  заключалась в том, что они однажды  с крупным  счётом обыграли команду минского «Динамо», принадлежащую этому зловещему ведомству. Отомстить   Цанаве  мне не удалось, так как  умер он в тюрьме после расстрела Берии, а  где похоронен неизвестно.
  Добавили в мои метания и  события после смерти Сталина. И уже  концу школы я имел окончательное мнение - советская власть  не жалела свой народ, мягко говоря.  А как с этим дальше жить? Воевать против неё? Бесполезно, да и ума для такой деятельности мало было. Или приспосабливаться?
Но вернусь к Нюре. После того вечера она больше не выпивала и, приходя домой,  занималась сыном, мыла, перевязывала, ласкала и плакала. Он уже стал лепетать разные слова, был блондинистым с голубыми глазками - весьма симпатичный малый. И мы постепенно стали на него смотреть не как на сына врага и забавлялись с ним всячески. Нюра вся светилась, когда видела его у кого-нибудь из нас на руках, начинала рассказывать,  как они при немцах жили, что делали. И невольно из её  рассказов выходило, что тогда им было легче, не надо было гнуть спину в колхозе, не надо было платить налоги. А если немцы и отбирали, то только у тех,  у кого было что  отобрать.
Двух нюриных  кур они так и не тронули, и еще подкидывали ей  иногда  консервы и маргарин.
Мы за оставшиеся дни натаскали ей зерна пуда три и картошки мешка четыре и расстались друзьями, совсем забыв про её «страшный» грех. Думаю, что она подняла парня на ноги, но с искалеченной рукой и, видимо,  закончила свою жизнь с любовью к тому Курту, с которым прожила вместе всего-то  неделю. Но сколько она перетерпела   унижений и презрения,  на многих бы хватило. Циники - коммунисты умели и умеют издеваться над людьми, особенно над теми, кто за себя не может постоять. Но постоявших  за себя  они под корень уничтожали  с таким упорством и настойчивостью, что диву порой даёшься.   
         Прощаясь с Нюрой, я спросил: «А ты знаешь, Нюра, что в Борисове с конца  44 года на предприятиях работали  пленные немцы?  Может быть, среди них и твой Курт был? Не пробовала его искать?»  - «Як же не пробовала?  У хусточку  завярнула хлебы, бульбы и пёхом у Борисов. Коля переезда, где колонну пленных гнали,  стояла,  да так и не знайшла».
Итак, эта Нюра ускорила мое понимание жизни, и прожил я её  тайным  антисоветчиком,  но об этом знали только моя мать и сестренка, которая была такой же идейной противницей коммунистов. И вот когда началась горбачёвщина,  я сообразил, что еще рано свои мысли напоказ выставлять и правильно поступил, но вдруг обнаружил, что жизнь-то уже почти вся прожита. И от моих мыслей никому ни тепло,  ни холодно. Что же оставалось делать?
Моя мама изобрела один прием, позволявший ей с подонками вести себя достойно. Она в разговоре выставляла в кармане им фигу, и ей было комфортно и смешно от этого фокуса. Нечто такое же стал делать и я. Втихаря  я стал мстить всем подонкам  земли русской, которые мне на пути попадались.
Первым под мою руку попался палач царской семьи, лежащий  на Новодевичьем кладбище.  Я об этом узнал случайно, и засела во мне заноза - как этой сволочи, даже на том свете пребывающей,   отомстить за семью царя - батюшки, которого долбанные либералы  заставили отречься от престола, большевики угробили без суда и следствия с женой, дочерьми, сыном и преданными до конца слугами.
Пришлось проявить изобретательность и настойчивость, чтобы разыскать могилу этого подонка. Оказалось, что он лежит на алее между героями страны, сложившими свои головы в разные годы. Но кто действительно герой, а кто жульничеством им стал - поди разбери. Но такие факты нам известны. Самый  фальшивый и нелепый, на мой взгляд, иконостас на груди Брежнева Леонида Ильича. Какой он к черту Герой Советского Союза? А вот Героя  Соцтруда, пожалуй,  он единственный из  плеяды  бонз заслуживает. Застойный  период обернулся  временем стабильной ситуации в экономике страны, чего потом никогда не было.
В качестве кары мной был избрал самый безобидный способ - наложить кучу на могилу, либо помочиться. Для нормального человека вполне понятна дурость такой акции, но меня зациклило,   и вспомнил я одну историю из  детства.
Нас из  пионерлагеря повезли по  Березине к месту, где чуть Наполеона не  прижучили кутузовцы   во время его бегства из России. В деревне Студенка мы высадились и пошли к месту бывшей переправы отступавшей армии. Нас подвели к фундаменту, где  перед   Отечественной войной французы поставили памятник своему великому соотечественнику. Вместо памятника на постаменте красовалась увесистая куча говна, которая периодически обновлялась (деревенские  пацаны утверждали). Так  местный народ чтил  историческое событие.  То есть, я был не оригинален.  К тому же надо учитывать наличие на знаменитом кладбище серьезной охраны. И попадись я за акцией возмездия,  уж  точно бы попал на 15 суток и под разборку партийных органов, тогда я еще был при должности и не малой - директор НИИ.
При первом посещении кладбища провел разведку – определил подходы и отходы, придумав легенду недержания на случай задержания и отложил акцию до поздней осени, чтобы в потемках осуществить задуманное.
       Я твердо верю в Бога и знаю, что он сам судит всех  за  земные деяния, и меня будет судить и не оправдает за такое, а душа  этого  подонка который год ждет Страшного Суда. Достать своей струей до нее я не мечтал, мозгами понимая абсурдность задуманного, но ничего с собой поделать не смог. И что в результате? Получил такое облегчение  своей души, что и не предполагал. Много дней я с радостью вспоминал тот вечер и представлял, как,  возможно, корчится душонка того революционера, который закончил земную жизнь на персональной пенсии, жрал и пил в свое удовольствие за счет Иванов и Нюрок, горбатившихся  в  полях и на заводах, чтобы он жил припеваючи. Я отомстил за помазанника Божьего, за его семью, за Нюру и миллионы загубленных большевиками невинных  душ.  Так мне до сих пор кажется,  и я живу с этими мыслями.
        Акцию пришлось повторить совсем недавно, когда помер главный «демократ», приложивший  свою партийную  руку к истории расстрела царской  семьи - снёс Ипатьевский дом, где свершилась эта гнусность. Но главная его заслуга - уничтожение государства. Если бы не алкоголь, подорвавший его здоровье, то уж точно бы все распродал и развалил, но не успел. И что? Вместо  доживания на нарах, получил индульгенцию  и опять жрал и пил за счет народа вместе со своими сподвижниками.
Но тут мне пришлось изменить тактику. Положили  его на главной алее,   и паломничество было многолюдным.  Каждый хотел посмотреть на могилу этого сатрапа. Я купил четыре гвоздики для Ростроповича  (он теперь должен терпеть соседство с этим типом) и пошел на кладбище. Подошел к могиле этого деятеля и стал ждать,  когда поубавится народа.
- И вы ему еще цветы хотите преподнести? – спрашивает кто-то  рядом.
-  Вот что я ему преподнесу! - сказал я и плюнул на могилу, - а цветы  великому музыканту я принес. Не успел я испытать чувство облегчения (оно наступило позже). Не успел я вспомнить слова одного профессора из Аризонского университета, пригласившего меня для обмена научными результатами, посмотревшего «танцы» нашего лидера, как услышал за спиной речь.
 - «Ты что паразит сделал? - подскочила ко мне пожилая,  на вид вполне приличная дама вся в  черном и с огромным букетом алых роз, -  « На кого ты плюешь? Где милиция!?»
  - « Заткнись,  засранка столичная, - обратился к ней тот самый мужик, - он столько горя нам принес,  и сколько мы еще его подлые проделки будем править? Где мой сын? Я его могилки не знаю - сгинул в Чечне!»
 - «Да вы тут одна шайка предателей и хулиганов, вам место в тюрьме. Люди зовите милицию! - орала явно бывшая функционерка  партии или какой-нибудь бесполезной конторы, где пенсию дают на порядок выше рядового труженика. Назревал нешуточный скандал.
Но нас спас молодой парень, оказавшийся сыном этой дамы. Он обнял её  за плечи и повел к выходу, приговаривая: «Сколько раз тебе говорил, что народ  не весь так твоего вождя любит, как ты. Хочешь поскандалить? Так не ровен  час - побьют и не пожалеют».
Им навстречу шла пара блюстителей порядка, но женщина не стала им излагать суть случившегося, видать сын повлиял, а мы с моим защитником подались к могиле музыканта и там расстались единомышленниками, обменявшись телефонами.
Да, не весь народ готов ему увековечить память, не все согласны улицы в его честь переименовывать, библиотеки строить. И пройдет не так много времени,  ему воздастся по заслугам. Он из той же стаи, которую когда-то сколотил Ленин (Ульянов) и вся его преступная камарилья. На мой взгляд, пружина справедливости уже сжата до предела. И хотят или не хотят правители, но придется историческую справедливость восстанавливать. Преступников живых или мертвых надо судить.  Только так можно двигаться по пути процветания родины, а не топтаться на месте.
Но у меня опять заноза в сердце. Ему уже недавно памятник соорудили, надо же его тоже «освятить».  Так мне кажется. И в мавзолей надо бы успеть заскочить с той же целью, но оттуда уже так просто не выйду. Сознаю свой примитивизм, но ничего поделать не могу - может это уже из области душевного заболевания?
Москва, июль 2008
 P.S. Совсем недавно  я отметил своё   88-летие.  Видимо, Бог решил,  что свою миссию по отмщению палачам я ещё не выполнил до конца. А список кандидатов полнится, очередь  на отмщение растёт. Сил поубавилось, но задор не иссяк. Скорее всего,  не удастся наказать всех. Но вот Гайдара и Бурбулиса прямо руки чешутся. Хочется окропить  тем же, чем окроплена  могила Юровского. А тут ещё и слухи всякие поползли, и очень хочется дождаться правды  на этот счёт.  Забот невпроворот.  Я Богу, конечно, обещаю выполнить миссию, добровольно взятую на себя, но сомневаюсь, хватит ли сил и времени.  Мне кажется, что я далеко не одинок  в желании       наказать  преступников.  Я  бы очень обрадовался, если бы в этом деле у меня  нашлись последователи.
 28.11.23 г. Минск