Сибирский цирюльник

От автора. О будущем писать немыслимо. О настоящем невозможно – отсутствует здоровая питательная среда. Что остаётся? Прошедшее. Не как упущенная возможность стать Человеком, но как мелкие события, оставившие следы на фотобумаге, ценность которых заключается в их интерпретации.

 


«Ужасное дело это - дело странное, загадочное, неразрешимое. С одной стороны, оно очень просто, а с другой -  очень сложно, похоже на бульварный роман…»
                (Бунин «Дело корнета Елагина»)

Полковник артиллерии Савельев Михаил Сергеевич был из «бывших». Об этом в частях, где он служил и которыми последние годы командовал, не знали.  И даже заподозрить на могли – Гражданская война, давшая Савельеву искупление грехов, партбилет, новые звания и награды, сделала его совершенно «своим» - рабоче-крестьянским. Подделка идеальная - Савельев был требовательно-груб с подчиненными, к месту и не к месту матерился, в нужный момент восхищенно поминал товарищей Сталина и Ворошилова. Сознательная примитивизация или «оскотинивание», как он сам называл свою социальную мимикрию, простиралось дальше: ел,  громко жуя, чавкая, и только ложкой; сморкался, если такая необходимость возникала, не пользуясь носовым платком; после курения смачно сплевывал слюну, даже если находился в помещении.  А в минуты или часы тяжелого опьянения не иссторгал из себя ни одной (хотя язык знал прекрасно) французской фразы. Не говоря уже о пении «Боже, Царя храни!», когда до дрожи подмывало это сделать, когда хотелось рыдать, как истово рыдал он во время выпуска из Михайловского артиллерийского училища, будучи тогда совсем мальчишкой.
Боевые награды Савельева были заслуженные – помогали ум, военные знания («военспец»!) и безжалостность, с которой он воевал против бывших «своих». Был выбор – биться до последнего с красными или попытаться сохранить себя, с ними слившись. Как сохранили известные Савельеву высокие военные чины Императорской Армии. Не он один, таких много - успокаивал он совесть. Или заглушал в себе страх за себя, очень скоро сделавший его смелым красным командиром. Такое бывает. Ровно, как и наоборот.
Но остался… «Всосанный с молоком матери» вирус природного превосходства. Савельев по-прежнему глубоко презирал тех, кем командовал (их число с годами росло); тех, кто составлял его непосредственное окружение (равные по званию); тех, кто  командовал им.  Отсюда негласное кредо -  перед «чернью» никаких обязательств и моральных норм.  По праву высокого происхождения и  цвета крови  – кровь у него голубая.  Говоря иначе, Савельев как был, так и остался подлецом.
Беспринципность касалась и женщин, с которыми ему доводилось иметь отношения. Отношения физические и довольно частые (но без явных улик и последствий). Причина -  похоть, от которой  страдало мощное тело неженатого Савельева. Зачем ему жена? Зачем, если женщину можно найти везде и всегда, за исключением линии фронта. Найти и  воспользоваться, употребив власть, лесть, шантаж, или  обаяние.   Нужно заметить, что Михаил Сергеевич был красив. Пусть и особой «офицерской красотой», создаваемой  осанкой, добытой в боях сединой на висках, обтягивающей широкую грудь формой, носимыми  постоянно орденами, добавляющей фасона портупеей. И блестящими сапогами, они  – одна из забот ординарца.
Дамы, вступавшие с Савельевым в интимные отношения, были разные. Не только чужие жены, и не обязательно сослуживцев. Любая, до которой он решил добраться, если она ему понравилась. То есть, если Савельев  ее захотел «оросить». На раз, на месяц… Пока не надоест. Зависело от конкретных условий и географии – лагерные сборы, отпуск, гарнизоны один другого  сменяющие в порядке получения новых званий и должностей. Без маниакальной одержимости, но постоянно. Как отдых, тактическая игра, как альтернатива накатанной службе. Таковой она постепенно стала  после декабря двадцать второго года.
В каких-то женщин Савельев ненадолго влюблялся, кто-то удовлетворял его сугубо физиологически, не вызывая никакого сердечного отклика (он называл это «глупым порывом»). С кем-то случались связи и вовсе  мимолетные - гостиница, короткое знакомство в веселой праздничной компании, где он после застолья ночевал. Один раз даже в поезде… Были в половой жизни полковника женщины, имена и лица которых он не забудет никогда. Бывали девицы, исчезающие из памяти, как только они  исчезали из ситуаций.
В тысяча девятьсот двадцать девятом году Савельев (тогда еще дозревающий до следующего звания подполковник) находился в двух километрах от города N.  Умело командуя дивизионом, регулярно посещая штаб Западно-Сибирского военного округа и  в свободное от дежурств время местный Дворец культуры. Для развлечения (не все же пить с комиссаром  водку) и поиска любовных приключений.  Храм искусств почти еженедельно предлагал жаждущим культуры   работникам кирпичного завода, промкомбината и «Молокосоюза»  результаты своей добросовестной непрерывной работы. От неуклюжих цирковых номеров, до бутафорских спектаклей «Оптимистическая трагедия» и им подобных. Включая, конечно,  концерты. Как русских народных инструментов, так и вокальные.
Это случилось в мае. «Это» означает, что Савельев встретил Риту Давыдову.  Пережив во время ее первого лицезрения двойное потрясение. Одна его составляющая относилась непосредственно к услышанной музыке.
После хора, выдавшего несколько похожих на гимны бравурных, прославляющих отечество песен, сцена ненадолго опустела. Вскоре на нее выкатили рояль, его открыли, и с папкой нот появился седой человек в сером от старости фраке. В этот момент Савельев почувствовал некое дежавю – словно это он уже когда-то видел. Там, в нижних пластах, задавленных уже ставшей натурой ролью «своего», что-то зашевелилось. Какие-то образы, обрывки воспоминаний: такой-же рояль, радужный хрусталь похожих на груши  люстр, одетый во фрак мужчина с бородкой…
Началось пение романсов Чайковского.  Их, по количеству произведений,  исполняли трое: дородный баритон, тощий, длинноносый тенор и  сопрано, принадлежащее Рите. С первых же аккордов Савельев ощутил подобие  дрожи – да! Этот романс он знает, знал. И ничего никуда не делось и деться не могло! В груди под орденами защемило. Хотелось закурить,  хотелось выпить залпом стакан водки. Хотелось оказаться среди тех, в кого он некогда палил из орудий.
Но когда у рояля встала  очень красивая коротковолосая стройная девушка в светлом платье, Савельев о водке и совершенном предательстве  забыл. Девушка обладала великолепным, вызывающим удивление голосом. Казалось, что  она только открывает рот, а поет другая, спрятавшаяся за кулисы тяжеловесная тетя с громадным бюстом. Но нет, пела Рита, и Савельев, проклиная себя за слабость, глотал слезы. А после вежливых аплодисментов  сделал Риту своей  «боевой задачей».
Не сразу, но он узнал, что Рите (Маргарите Андреевне) восемнадцать лет, она не замужем и скоро уедет поступать в консерваторию.  Куда уедет? В Москву. Когда? В конце июля. Значит в его распоряжении два месяца.
Еще один раз Савельев ходил Риту «просто» слушать  - пела она уже не романсы, а  «советское» и «народное». Савельев сидел  центре первого рядя и громко  хлопал Рите.  На второй (снова Чайковский)  он  принес цветы, чтобы, как  полагается,  вручить букет после концерта.
- Разрешите войти? – нежным голосом спросил он после стука в дверь с картонной табличкой «Уборная».
И не дожидаясь ответа, вошел в маленькую комнатку с туалетным зеркалом, диваном и гардеробом. В ней кроме Риты находилась еще она участница выступления, которую Савельев словно бы не увидел.
- Я потрясен!  Вы, Маргарита Андреевна, изумительны. Прошу!
Эффект был. Не мог не быть  - первые в жизни цветы, офицер-орденоносец. Пусть не молодой, но очень приятный.  Его восхищенный блеск в глазах.   
Силы эффекта хватило на то, чтобы Савельев, дождавшись Ритиного выхода  из здания, проводил её до автобусной остановки, продолжая по  пути восторгаться ее голосом и признаваться в любви к музыке:
- Для военного человека, Маргарита Андреевна, музыка – пожалуй, единственная отрада. Не маршевая, не частушки на привале, а настоящая. Вы позволите называть вас «Рита»? 
Потом была новая встреча. Положение Савельева позволяло ему бывать в N тогда, когда потребуется – поводов, действительно, полно. Встреча «совершенно случайная» - Савельев догнал Риту на улице. И вновь разговор о музыке, к которому примешивались рассуждения об одиночестве, родстве душ, о котором и не подозреваешь… Прогулка завершилась приглашением в ресторан – отметить «день рождения» Савельева. Еще раз – один он будет отмечать в части, потому что отказать товарищам неудобно, второй хотел бы разделить с ней. Это будет для него настоящий праздник.
Его отмечали в вокзальном ресторане. Скромно, без шика, но с конфетами и вином, которое Савельев усердно Рите подливал, изнемогая от вожделения…
После он провожал ее домой, вежливо ведя под руку и  откровенничая – вот и еще один год им прожит. И моложе он не стал. Но силы есть, а он до сих пор еще холостяк, все еще не теряющий надежду встретить ту «единственную», ради которой он сейчас служит и копит средства…
Что-то подобное, невыносимо банальное и пошлое. При этом все сильнее сжимал Рите руку, отчего она ускоряла шаг.
Не получалось…
Тогда Савельев ослабил хватку и вновь вернулся к музыке, к Консерватории, куда Рите поступать было страшно. Видимо, она до конца не осознавала своего редкого вокального дара.
- Кстати, Риточка! А ведь у меня в Москве живет хороший знакомый. Очень хороший, можно сказать, друг. Тоже певец. Причем высочайшей квалификации. Его очень часто приглашают в приемную комиссию на вступительные экзамены. И куда бы вы думали? В Консерваторию!
Так началась сделка. Её условия – Ритина любовь (со стороны Савельева, разумеется тоже,  и до гроба!) в обмен на протекцию, организовать которую совершенно несложно. А помощь такого человека – гарантия поступления.
Все это не прямо, обиняками; нежным и мягким голосом влюбленного, не очень молодого, но красивого мужчины. Офицера с седыми висками и одиноким сердцем.
И Рита согласилась. И Савельеву отдалась.
Совокупление произошло в «организованном» Савельевым месте - на окраине N, в низком домишке, с грязной от копоти печкой, жестким топчаном и покрытым скатертью столом – две бутылки вина, пряники, засохший марципан.  До отъезда Риты местом встречи они пользовались еще  несколько раз. На прощание Рита получила листок с именем-отчеством и номером московского телефона…
Рита уехала. У Савельева в части начался смотр. Затем были перешедшие в учения лагерные сборы, после них поездки в штаб округа.  Там был подписан приказ о повышении Савельева в звании.  И, как отличившемуся в маневрах, ему было выдано направление на  «Офицерские курсы повышение квалификации». Куда?  В  Ленинградскую артиллерийскую академию. Направление полковник  Савельев с радостью принял, про себя назвав поездку  «возращением к истокам».
О Рите он вспоминал редко, с хитрой улыбкой «сорвавшего банк» карточного шулера. Что с ней теперь, его совершенно не интересовало.
На курсах Савельев среди преподавателей  узнал еще одного «из бывших», теперь тоже насквозь пролетарского. Человека в военных кругах довольно  влиятельного. Поэтому после учебы Савельев остался служить в Ленинграде. В получасе езды от него.
***
Как многие из сладострастных людей, полковник любил нежные прикосновения. Любил (чуть ли не жмурился от удовольствия), когда его бреют и стригут. И везде, где Савельев служил, имелся специальный человек, его ежедневно бреющий и раз в неделю занимающийся его волосами.  Кто-то делал это хуже, кто-то лучше.
Внешний вид старшего офицера – зеркало того, что происходит в его части. Да и младшего тоже. В частности, внешний вид капитана Воронцова – выбрит не очень, но пострижен волосок к волоску.
- Кто это тебя, капитан? – не мог не спросить вновь испеченный командир в/ч 1232.
Последнее время Савельев был недоволен тем, как его стригут. Уже не солдатики в части, поскольку подобные замашки он  оставил в  далеком  сибирском N.
- Есть один человек, товарищ полковник. Специалист своего дела. Художник, можно сказать.
- Поясни.
И капитан Воронцов рассказал о том, что его стрижет «личный» парикмахер. Почему «личный»? Потому что приезжает на дом. За очень умеренную плату. Обратиться к нему посоветовал майор Каптюг.
- Эстафета, что ли?
- Так точно!
- Тогда передавай своего цирюльника мне.
- Будет сделано, товарищ полковник.
Теперь все окончательно встало на свои места – отличная служба, прекрасная  квартира рядом с гарнизоном и собственный парикмахер, делающий с головой «чудеса». Редкие волосы Савельева кажутся густыми,  фуражка на их форму не влияет, лицо кажется не таким полным. Чудотворец по имени Павел Дмитриевич, хотя отчества еще не заслужил. Ну и черт с ним – Павел Дмитриевич, так Павел Дмитриевич! Тем более, что он не только стрижет, но и изумительно бреет. Не бреет, а гладит. У него  не бритва, а женская ладонь. И новое чудо – такого бритья хватает на неделю.
Брить полковника Павел Дмитриевич приезжал  по воскресным вечерам. Их Савельев ждал, предвкушая обязательную сладость процесса – распарка кожи, ее намыливание воздушной ароматной пеной, затем нечто, словам не поддающееся.
В тот вечер шел сильный дождь. Поэтому Савельев был хмур – а вдруг парикмахер дождя испугается? Нет, не испугался, и ровно в семь раздался звонок:
- А вот и я, товарищ полковник.
- Молодец. А я уж было…
- Ну что вы? Приступим?
Вскипятили воду, подготовили место, Павел Дмитриевич разложил инструмент.   Затем закрывший глаза Савельев был окутан простыней, намылен и предоставлен бритве.
- Не беспокоит, товарищ полковник?
- Нет. И не торопись, Павел Дмитриевич, не торопись. Дай понасалаждаться. Не гони лошадей.
- Вас понял. Спешить некуда.
И бритва медленно поползла по щеке…
Затем Павел Дмитриевич стал Савельева обходить. Но не обошел, а встал сзади. И тогда полковник почувствовал, что  схвачен за волосы, и схвачен сильно, а лезвие уже не на щеке, а на горле.
- Не рыпайся.  Мне еще нужно кое-что тебе сказать. Дернешься, горло перережу сразу. Понял?
Савельев  осторожно кивнул.
- Вот я до тебя и добрался. Есть, значит, бог. Или случай. Хотя я тебя все равно бы нашел, даже если на это ушла вся моя жизнь. Помнишь Риту? Помнишь, не можешь не помнить. Как ты ее купил и подло обманул.  А ведь она была моей невестой. А ты, мразь, ее погубил. И меня вместе с нею. И себя. Вот так, Савельев…
Огненная линия полоснула полковнику гортань, выпустив наружу фонтан крови.
Савельев упал со стула. Но этого не понял – ему очень хотелось воздуха, а воздух не шел. Никак не шел! Только натужный хрип и бульканье. Дайте дышать! Дышать! И чтобы не было так больно. И так страшно. Помогите!  И кровь…  Или это не кровь, а кипяток? И почему так темно? Где свет?! Куда делся свет?!
Ответа быть не могло…