Я русский, а не славянин

---
     Я как-то давно, лет семь мне было, в деревне летом был, сам-то городской. И что-то там заговорили промеж собой на  завалинке взрослые. Я чего-то там недопонял и спрашиваю у бабушки, мол, а я то кто, славянин или русский. Она говорит, мол, славяне, это что поляки что-ли, на о ударение.
     И тут сзади меня дед пинком в самый зад и говорит, русский ты, пойди с берега притяни корягу. А он ремеслом занимался всяким. с кожи выделывал и с дерева всякие дела. А у нас в роду два раза никогда не повторяли. Сказали за стол, второй раз не позовут.
     Почёсывая задницу, двинул я на речку, смотрю, а коряга та аж в два пуда весом. Так она у берега пристала, вполовину в песок влезла, сидит, ухмыляется. Покоряжился я чуток, думаю, надо деда звать, глядь, а он стоит, смотрит, к мне нейдёт. Ну, думаю, всё. А тут пацаны шебуршились у камышей. Попросил помочь, не отказали, знали, что я слабак городской, всегда под опеку брали. Единогодки, а ростом и весом в два оборота боле моего были. Дотащили. 
===============
     Ещё случай был с перехожим, тогда много ходили. Принимали всегда, а то в другую избу пойдёт, скажет, что такие-то не пустили, разговору у колодца утром не оберёшься.
     Вечером дед команду дал на весь двор, ужинать, мол собирайтесь, а перехожий уже на печке лежал. Ну, все быстро прибежали, сидят, ждут, когда с печки слезет. А тот видать по другому воспитан был. Дед ему, мол, ну давай, слезай-де, ждём. Для них снисхождение делал, для гостей незнакомых.
     Тот кряхтит там что-то, ждёт по третьему разу позовут. Дед по третьему ему, мол, давай, слезай. Тот там начал ворочаться, ногу с печки на лавку скинул, а дед и говорит, мол, ну не хочешь, как хочешь. У перехожего нога-то и повисла. Ну он и обратно, в угол самый забился, сопит там.
     Бабушка ему туда потом в полотенчике сунула поесть по-тихому, чтобы дед не видал. А и видал бы, поругается да пойдёт корягу скрести, с ней про политику в государстве вести.
---
     Это мать рассказывала, когда в Орехово-Зуево на Новый Снопок приезжали к её старшему брату, дяде Осе. А он улыбался и всё говорил распевчато, мол, даааа, а ты помнишь, Маруся....
     А мы, с братом, сидели и ждали, когда же они про войну-то начнут вспоминать. Повспоминают, мать потом всю ночь на кухне плачет, и дядя Ося её ласково поругивал.
     Всю войну прошли от и до. Мать зенитчицей, дядя Ося в Кавалерии, высокий был, больше двух метров.