Рассказки про Андерсена фрагмент

               Матушка Ханса Кристиана могла бы рассказать

Оплакали мы с  Хансом Кристианом умершего отца  вместе со сверчком, который шумел за очагом. Эту ночь спали мы на полу, отдав усопшему единственную кровать, и плакала я уже от осознания этой бедности. Сколько ни стирай белья по заказам, как ни наглаживай чужие кружева, хватает только на одежду моему быстро растущему мальчику.
 
Как же я его люблю, моего долговязого фантазёра! Как-то полоскала я бельё в реке, а Ханс Кристиан  прыгал по камням и пел. Слова народных песен переходили в звуки, которые перекрывали шум воды из шлюзов, мальчик играл своим высоким голосом, и прохожие останавливались послушать. Они же и подняли крик, на который я, наконец, разогнулась. Водяные крысы бросались на моего мальчика, вернее, на рыбу, которую он руками ловил и складывал на камне. От испуга сын молчал и отбивался той же рыбиной от мерзких крыс. Я швырнула в них тем, что было в руках, крысы отступили, а Ханс Кристиан с гордостью поднял несколько рыбин: »Мама, сегодня у нас будет  смёрреброд! (сельдь с хлебом)». Но вечером ни он, ни я не могли есть эту рыбу…

С тех пор, отправляясь работать, я отводила сына в богадельню. Там его учили песням и сказаньям, арифметике (насколько хватало терпенья и у Ханса Кристиана, и у его наставников). Всем нравилось слушать его придуманные истории. Только когда я услышала в его театральном представлении знакомые интонации полоумной бабки и бранные слова, смысла которых, по счастью, Ханс Кристиан сам не понимал — перестала водить его в богадельню.

Знатные семьи, ценившие и звонкий голос моего сына, и его театральные фантазии, договорились для мальчика об аудиенции у короля, проводившего лето в замке в Оденсе. Передали и одежду для Ханса Кристиана, но он на это мало обращал внимания, как и на мои наставления, что и когда говорить. Всю дорогу до замка он молчал, так же молча кивнул удивлённому королю, который сразу спросил, какое ремесло мальчик хотел бы изучать. Он, Кристиан VIII, как губернатор острова Фюн, берётся оплатить обучение. Мальчик молча разглядывал правителя. Король сам предложил ремесло плотника, столяра, но тут мой сын твёрдо заявил: «Я хочу играть в Королевском театре! Я умею петь.» Король Кристиан, видя, что мальчик приготовился было запеть, махнул с досадой рукой: « Пение- это не ремесло в руках. Ты подумай хорошо.» Тут сын, наверное, вспомнил мамины слова и с поклоном добавил: « Самое большое моё желание — учиться в университете.» Король удивился ещё больше, чем неучтивому поведению, но ещё раз махнул рукой: «Наслышан про твои умения декламировать чужие стихи. Это ещё не говорит о твоём собственном уме. Учёба в университете долгая и дорогая. Если ты выберешь настоящее ремесло — я готов позаботиться о тебе.»

Обратный путь сын снова молчал, но до темноты разыгрывал какую-то фантазию в своём театрике. Что-то про серого утёнка, которого все гонят прочь…
И что я могла ему дать, моему любимому «утёнку», которого розгой выпорол  учитель в этой школе для бедняков, надавали тумаков на фабрике в первый и единственный день работы? Дала единственное, что могла: свободу фантазировать, заниматься своим самодельным театром, и отпустить в большой мир.  Старшую свою девочку, шестью годами постарше Ханса Кристиана, не уберегла я от этого мира: увёз лихой молодец в Копенгаген. То ли чиновник, то ли плут, какая теперь разница. Прижила я свою Карин тоже от такого же красноречивого плута. Судьба…
Сколько ни взывай  к ушедшему мужу и всем там, откуда виднее, оттуда ответа не было.  Пошла я в нашу богадельню, к городской предсказательнице. Были разложены замусоленные донельзя карты, опрокинута гуща принесённого с собой кофе, и прозвучали, наконец, решающие слова: «Ваш сын станет знаменитым. В его честь будет фейерверк в нашем Оденсе.» Я понимала, что все жалеют меня, моего мальчика. Доживающим свой век тут, в приюте, хотелось верить, что хоть кто-то из бедняков Оденсе лучше свою жизнь завершит.

Мир не без добрых людей. Заручилась поддержкой моих добросердечных именитых соседей, написавших письма своим родным и знакомым в Копенгаген.
 Ханс Кристиан так долго копил медяки за свои представления, за рисование декораций для городского театра, на них и купил билет до  Копенгагена. "Мама, меня примут в Королевский театр, вот увидишь! И ты будешь получать письма с маркой королевской почты! " Да, этот ярко- красный почтовый ящик на углу дома был для нас с сыном хранилищем тайн со всего света и самое яркое, что мы видели из окошка. Нет, ещё алая и белая розы у дома напротив, такие весёлые кусты! А у нас не было своего клочка земли и зелень выращивали в ящике на крыше.


Всю жизнь стоит передо мной эта картинка не из театра: Ханс Кристиан, махая мне из почтовой кареты, кричит: «Мама, я стану знаменитым и богатым!»
 Уже в богадельне мои соседи передавали друг другу, как сказку, что «наш мальчик» выбился в люди, и знаменит не только в Дании. Каким-то ты стал, мой любимый серый утёнок?.. (конец фрагмента)