Непридуманная история часть 1 главы 1-8

Пролог
2 августа 1983 года я с дедом Олегом и бабушкой Диной (по линии матери) приехал на ПМЖ в старинный русский город Владимир. До этого где я только ни побывал, как лягушка-путешественница. Родился я в Москве, где и прожил с родителями (матерью Еленой Олеговной и отцом Юрием Дмитриевичем) до 6 лет. Своего жилья в Москве у нас не было, несмотря на то, что отец имел два высших технических образования и работал в научном проектном институте, находившемся в ведении Министерства Обороны СССР и занимавшемся разработкой боевых баллистических межконтинентальных ракет. Министерство Обороны имело приоритет на обеспечение своих сотрудников жильём за счёт госбюджета, но для этого сотрудникам надо было постараться, подсуетиться и собрать ряд документов, на основании которых им было положено выделение бюджетного жилья. У моего отца была преференция в виде меня, несовершеннолетнего ребёнка. Но отец явно не горел желанием заморачиваться сбором каких-либо документов, и получить квартиру не стремился. Его устраивала жизнь с родителями в подмосковном Электрогорске, где время от времени мы жили всей огромной семьёй: дед Дмитрий Максимович; бабушка Нина Мироновна; мои отец и мать, и я, мелкий шустрый шкет. У моего отца был брат Сергей Дмитриевич (дядя Серёжа, как я его называл), на 7 лет моложе моего отца. Но он жил отдельно, где-то в Москве со своей сожительницей по имени Роза. Дед Дима был фронтовик-ветеран, но при таком почётном звании он как человек являлся изрядным дерьмом. С одной стороны, он был больным человеком (он постоянно сильно кашлял и харкал), и это можно было считать для него смягчающим обстоятельством. Но с другой стороны десятки миллионов людей по всей планете больны даже тяжелее, чем он, и тем не менее они остаются добросердечными и приветливыми. Дед Дима же нас всех терпеть не мог: постоянно орал на всех; в меня (в ребёнка, надо заметить) швырял тапками. И даже имел место и вовсе вопиющий случай гадливости с его стороны. На кухне на подоконнике постоянно стояла трёхлитровая банка кипячёной отстоянной воды для питья. И вот однажды дед Дима подошёл к этой банке и плюнул в неё свою харкоту. Хорошо, что бабушка Нина Мироновна случайно это увидела, и когда дед Дима ушёл в свою комнату и улёгся в постель, пошла на кухню, вылила воду и начисто промыла банку. Мать моя образования выше среднего не имела и толком нигде не работала. Ей приходилось куда-то трудоустраиваться лишь потому, что в то время на государственном уровне практиковалась борьба с тунеядством, и, если в течение трёх месяцев и более человек нигде не был трудоустроен, его начинал допекать участковый милиционер, и дело могло дойти вплоть до тюремного заключения. Поэтому моя мать куда-нибудь на пару месяцев устраивалась на работу, эти пару месяцев валяла там дурака, а после увольнялась и снова на срок до трёх месяцев вела праздный образ жизни. Но за просто так праздно жить не получится, за всё нужно расплачиваться. Из моего отца с его инженерским окладом в 160 рублей спонсор был никудышный. И тогда на подмогу моей матери приходил её отец, мой дед Олег Александрович. И возникает закономерный вопрос: и где только моя мать умудрилась откопать себе такого муженька. А ведь всё, что с нами происходит, является звеньями одной жизненной цепи событий, которые мы генерируем сами и связываем их в эту самую цепь. И цепь эта берёт своё начало ещё во временах далёкой юности родителей моей матери.

Часть 1 «Становление»
Глава 1 «Прежде чем...»
Родители моей матери Олег Александрович и Дина Павловна родом были тоже из Москвы, но после окончания Великой Отечественной войны, в 1946 году подались на заработки на Сахалин. До Сахалина друг с другом знакомы они не были и познакомились уже на Сахалине на одном из вечеров танцев. Ничего серьёзного мой дед завязывать с моей бабкой не планировал, ну так, немного подгульнуть и завязать. Но жил он на Сахалине со своей тёткой Анной Антоновной, родной сестрой его покойного отца Александра Антоновича. Она была женщиной строгих правил, и различные вольные гульки крайне не приветствовала. Она начала наседать на ещё юного Олега (как она его называла, Алик, и в то время, в 1947 году, ему было всего 19 лет) и настаивать, чтобы он уделял больше времени необходимому для пользы дела образованию, а не танцулькам и девочкам. И тогда он решил доказать своей тётке Анне, что это не просто гульки и девочка, а вполне серьёзный шаг, и предложил своей подружке Дине, которая была на год его моложе и всячески мозолила ему глаза, не давая ему прохода, и ей только недавно исполнилось 18 лет, выйти за него замуж. Так и началась их семейная жизнь. Он ушёл от тётки Анны Антоновны, и со своей юной супругой они сначала снимали чердак в каком-то частном доме, а затем обосновались в городе Тойёхара, который был переименован в Южно-Сахалинск, в одном из небольших японских домов, который был оставлен его прежними владельцами-японцами после перехода южной части острова Сахалин от Японии Советскому Союзу как стороне, победившей во Второй Мировой войне. Оба они работали и учились в ВУЗ-ах. Родителями они могли стать ещё в 1948 году. Но тогда материальное положение у них было очень тяжёлое, плюс необходимо было окончить обучение в ВУЗ-ах, и Дина, юная супруга тогда ещё молодого деда Олега, сделала аборт. Но так как срок беременности был уже 5 месяцев, у неродившегося малыша вполне распознавался пол. У них в 1948 году мог бы родиться сын, но так и не родился, и дед Олег всю оставшуюся жизнь болезненно переживал произошедшее. Но родителями они всё-таки стали, правда тремя годами позднее. 14 мая 1951 года у них родилась дочь Елена (моя будущая мать), и пришлось с ещё большими усилиями стараться ради улучшения благосостояния семьи. Дед мой был очень способным парнем и успешно окончил ВУЗ. Бабка Дина от него старалась не отставать. В итоге они оба добились значительных трудовых успехов: ко времени окончания моей матерью средней школы дед Олег занимал пост директора Южно-Сахалинского целлюлозно-бумажного комбината, а бабка Дина находилась на должности ведущего экономиста в Сахалинском «Рыболовпотребсоюз»-е. Жили они в двухкомнатной квартире на последнем четвёртом этаже в «хрущёвке» с адресом «улица Комсомольская, дом 155А». У деда уже была вторая машина, «Москвич-2140» цвета «Охра золотистая», которую он купил взамен предыдущему пепелацу «Москвич-407» светло-голубого цвета. Надо отметить, что это по меркам советской жизни было неплохим шиком с такой скоростью менять машины, в то время как основная масса желающих купить авто стояла за ними в многолетних очередях. Дома было изобилие художественной литературы различных мировых авторов, в том числе целые подписные издания. Книгами были заставлены самодельные стеллажи, прикреплённые к стенам, высотой от пола до потолка. Дед старался дать дочери достойное образование и желал, чтобы дочь и приумножила их с матерью достижения, и свою жизнь построила достойно. Но что-то пошло не так, и дочь не желала ни учиться, ни работать. Дед пытался определить её в Педагогический институт, но она не пошла. Тогда он пытался устроить её в Педагогический техникум, где она смогла бы получить специальность преподавателя младшей начальной школы, но она и туда не пошла. Тогда, используя свои связи, уже после окончания набора, он устроил дочь в педагогическое училище, где мать должна была получить профессию воспитателя детского сада. Но моя мать учиться категорически не желала, и училище бросила, отучившись всего год и получив справку о том, что прослушала образовательный курс продолжительностью в один учебный год. Дед не оставлял надежду на то, что дочь образумится. Она же этим пользовалась, и уговорила отца отправить её в Москву, где она бы поступила в ВУЗ. К тому моменту дедова тётка Анна Антоновна с мужем Евгением Григорьевичем уже закончили свою эпопею заработков и вернулись с Дальнего Востока в Москву, где благополучно трудоустроились на неплохих должностях и получили однокомнатную квартиру на втором этаже в «хрущёвке»-новостройке с адресом «Мичуринский проспект, дом 28». Вот туда-то моя мать свой взор и устремила. Дед Олег и его тётка Анна Антоновна пришли к соглашению, что моя мать будет жить в Москве на Мичуринском, а дед будет финансировать проживание дочери и её обучение. Тем временем близился к завершению 1971 год, а моя мать, взрослая двадцатилетняя девица, без образования и профессии продолжала «висеть на шее» своего трепетно любившего её отца и бессовестно его использовать. Но отец в очередной раз уверовал в свою дочь и отправил её в Москву в надежде, что она в самом деле поступит в ВУЗ и получит достойное образование и специальность, которая обеспечит ей стабильную жизнь. Отец щедро финансировал проживание своей дочери у тётки Анны Антоновны, отправляя деньги тётке, и финансировал саму свою дочь, чтобы дочь имела всё необходимое для обучения. А дочь отцу врала, что поступила в ВУЗ и успешно учится. Но моя мать и не предполагала, что бабушка Анна Антоновна окажется не какой-то простушкой-старушкой, а очень грамотной женщиной, чётко анализирующей происходящее вокруг. Бабушка Анна Антоновна конечно же очень быстро обратила внимание, что в доме никогда не видно ни конспектов, ни учебной литературы, а внучатая племянница почему-то домой возвращается ночь — за полночь, и от неё постоянно источается стойкий запах табака и алкоголя. Анна Антоновна постоянно поддерживала телефонную связь с племянником, отцом моей матери, и в какой-то момент рассказала ему о происходящем, и дед Олег дал добро своей тётке устроить своей дочери пристрастный допрос. И когда в очередной раз моя мать вернулась за полночь с тусовки из своей компании, бабушка Анна Антоновна не стала дожидаться утра, а устроила допрос матери что называется прямо здесь и прямо сейчас. Моя мать ни разу не смогла объяснить ни отсутствие конспектов и учебной литературы, ни столь поздние возвращения домой, ни источаемый ею устойчивый запах табака и спиртного, только молчала, отведя глаза с безразличным взглядом в сторону. И, узнав всю предысторию, мне многое стало понятно. Двадцатилетняя взрослая дылда без образования и специальности конечно же понимала, что сколько бы отец её беззаветно ни любил, а прозрение однажды снизойдёт и на него, и настанет конец её «покатушкам на его шейке», и нет смысла этого дожидаться. Надо найти вариант, чтобы перепрыгнуть с шейки отца на чью-нибудь другую шейку. Подходящим был вариант обучения в Москве, и тогда можно было бы отсрочить крах беспечной жизни. Моей матери удалось организовать себе эту отсрочку на год, больше не получилось. Вмешалась бабушка Анна Антоновна. И теперь моя мать явно начала задумываться над тем, что надо бы выскочить замуж за москвича, заморочить ему голову, родить ему ребёнка, и тогда уже сесть на шейку мужу и кататься в своё удовольствие, и никуда он не денется. Но вот задача, где найти подходящего мужа. Ведь кроме её тусовки никаких иных вариантов общества, где были бы более подходящие и надёжные кавалеры, у моей матери не было. Но и в её тусовке парни уже знали её как облупленную, травили с ней хихоньки да хахоньки, и отфутболивали. И вот в той самой тусовке оказался и мой отец. Он был беззаботным любителем женщин, которому очень нравилось, что женщины добиваются его внимания. Парень он был внешне симпатичный: почти метр 80 рост, тёмный шатен с густой вьющейся шевелюрой, с хорошо подвешенным языком. Только вот ни о каких серьёзных отношениях с женщинами он не задумывался, и уж тем более ни о какой женитьбе. При этом от природы он был наивным простачком, которому без особого труда можно было заморочить голову. А моя мать, в попытках склеиться к парням из тусовки, в итоге была ими вытолкнута прямо в объятия моего отца, у которого от неё отвертеться не получилось. Думается мне, мать уже с воодушевлением предвкушала, как выскочит замуж за этого простачка и вольготно заживёт, и получив Московскую прописку и получив возможность использовать в своих гуляночных целях мужню зарплату. Только она и в страшном сне себе представить не могла, какие ещё большие проблемы в будущем она огребёт вместо того, чтобы от проблем наоборот избавиться. Во-первых, жених оказался не из Москвы, а из Подмосковья. Ну да ладно, это тоже неплохо. Во-вторых, у него отец оказался жуткой гадливой мразью. Хотя, впрочем, и это не особо страшно, с учётом того, что они же конечно же должны получить свою квартиру по линии работы жениха. Но то, что в-третьих, моя мать себе и вообразить не могла. Это стало очевидно лишь спустя время, когда путь назад ей уже был отрезан: она за него вышла замуж, и родился я. И только тогда ей стало понятно, что муж её обыкновенный рохля, безразличный и к ней, и к своему сыну, который не стремится ничего сделать для улучшения благосостояния своей семьи, потому что семья ему была тоже безразлична, и его устраивало проживание с родителями, несмотря на больного отца с гадливым сдвигом по фазе. Зато мать (как он её называл на французский манер «маман») его любила всеми фибрами души, и как любая мать, слепо любящая своё чадо, готова была ради него пожертвовать собой. Но такая жизнь не устраивала мою мать. Во-первых, это вечная нищета. Ведь жить приходилось на один его инженерский оклад. А ведь и я рос, и ей самой хотелось хотя бы время от времени обновлять свой гардероб, а не ходить вечно в одних и тех же сапогах и одной и той же дублёнке. И тут на выручку снова приходил беззаветно любящий отец. Он постоянно отправлял деньги своей дочери, даже несмотря на то, что она уже давно была мужня жена, не говоря о том, что она тем более давно была взрослым человеком, при этом не получившим ни образование, ни профессию, не имевшим стабильного трудоустройства и перебивавшимся редкими временными заработками. Во-вторых, жить в семье моего отца для моей матери было сродни пытки раскалённым железом. Она постоянно пыталась оттуда вырваться. Но куда! Ведь своего-то жилья у них нет. Оставалось только жильё снимать. А за это надо было платить, и причём недёшево. И тут на выручку снова приходил беззаветно любящий отец (боже, если вдуматься, сколько же денег отец вгрохал в свою непутёвую дочь, а толку ноль). Он оплачивал всё то жильё, которое снимала моя мать. А вот собственно самой моей матери приходилось подбирать варианты квартиросъёма. Мой отец не принимал в этом ни малейшего участия. Он вообще касаемо своей семьи ни в чём участия не принимал. Даже хотя бы просто воспитанием своего сына (а ведь это сын, наследник, будущий мужчина) и то не занимался. Что я помню из детства об отце? Кроме его бренчания на гитаре, ничего. Даже когда я к нему подходил вплотную, он продолжал бренчать на своей гитаре, глядя сквозь меня как сквозь прозрачное стекло, словно и нет меня вовсе. Хотя, когда мне было 4 года, мы ездили на отдых в Абхазию в Новый Афон. Сохранились фотографии из той поездки. Отец был с нами. Я помню, как мы ездили на озеро Рицца и посещали там плавучий ресторан. Есть даже фото, и отец там присутствует, но почему-то я его не помню. Основное время я был вместе с матерью. В Новом Афоне мы останавливались в каком-то частном доме высоко на горе. Дом стоял на тенистой улице, густо поросшей огромными деревьями неизвестной породы с развесистыми кронами. Улица имела значительный уклон, и перед одним из домов стоял какой-то интересный джип в защитной окраске, под колёсами которого лежали булыжники, явно для того, чтобы он не укатился к морю. И всё то время, сколько мы там пребывали, а это не меньше двух недель, тот джип так и стоял на одном и том же месте и никуда не ездил. По этой улице со значительным уклоном каждое утро мы спускались к морю. В самом конце спуска была обширная горизонтальная площадка, и там располагалась железнодорожная станция, и каждый раз на станции стояла электричка с округлой кабиной, но не зелёная как у нас в Москве, а красно-жёлтая: у неё борта под окнами и двери были красного цвета, а оконный пояс жёлтый. И ещё ярким впечатлением от этой электрички был устойчивый едкий запах застарелой мочи, который она почему-то источала. На пляже продавалась варёная кукуруза и сахарная вата, и я всё время просил мать купить мне кукурузу и вату, но она меня в этом сильно ограничивала, равно как и ограничивала походом в тёплое море, пугая тем, что там водятся медузы, которые жалятся насмерть. Но несмотря на эти мелкие неприятности всё равно это была благодать, которая, к сожалению, очень скоро закончилась, и когда по возвращении с юга мы выходили из поезда на Курском вокзале Москвы, столица встретила нас жгуче холодным осенним дождём и промозглым, до костей пробирающим, ветром. И опять же, отца я в этой поездке на юг не помню. Вполне возможно, что уже тогда между ним и матерью «пробежала чёрная кошка», и он от неё и меня вместе с ней дистанцировался.

Глава 2 «Вольный ветер»
Всё, во что я был одет, всё, во что я играл — это благодаря усилиям моего деда Олега. Он часто летал в командировки с Сахалина в Москву, и конечно же обязательно находил время приехать в Электрогорск или на съёмное жильё, чтобы повидать своего внучёнка и привезти ему новую игру или игрушку. Он привозил мне различные развивающие игры, в которые после мы играли с бабушкой Ниной Мироновной (надо заметить, что не с отцом и не с матерью, а именно с бабушкой). А ещё он привёз мне ГДР-овскую железную дорогу с шириной колеи 12 мм, в комплект которой входил кольцевой путь овальной формы длиной 4 метра и шириной 2 со стрелками, а также тепловоз розового цвета и четыре пассажирских вагона зелёного цвета. А ещё он привёз мне детскую педальную машину зелёного цвета, похожую на «Москвич-2140». Она была довольно-таки большая, и дома хранить её было негде. Поэтому она хранилась в Электрогорске в сарае на «ближнем» огороде, который располагался в полукилометре от дома (в Электрогорске была двухкомнатная квартира-распашёнка в кирпичном доме по адресу «Улица Советская, дом 32А» по соседству с железнодорожной веткой Павловский Посад — Электрогорск, на втором этаже). Однажды какая-то шпана пробралась на огород, выломала крышу у сарая и украла эту машину. У меня нет слов, какая это была тогда для меня трагедия. И ведь наверняка с этими мерзавцами лицом к лицу я сталкивался каждый день во дворе дома и не знал, что это они украли машину. Потому как сделать это могли только те, кто знал и меня и наш огород, и что машина хранится там в сарае, а знать это могли лишь те, кто жил в том же самом доме с нами по соседству. Но, как говорится, не пойман — не вор. А ГДР-овскую железную дорогу я сам довольно-таки быстро разломал и растерял, и остался от неё только небольшой прямой кусочек пути длиной примерно 1,5 метра, который был уложен на подоконнике на стороне, выходившей на железнодорожную ветку, тепловоз и пара вагонов, которые уже ездили не сами от пульта управления, а подталкиваемые моей детской ручонкой. Когда я слышал, что от платформы «14 километр», которая располагалась неподалёку от нашего дома, по соседству с Электрогорским мебельным комбинатом, на котором вахтёром работала бабушка Нина Мироновна, отправляется электричка, я бежал к окну, и, синхронно ехавшей электричке, по сохранившемуся пути, лежавшему на подоконнике, двигал составчик из сохранившихся розового тепловоза и двух зелёных вагончиков. А в это время дед Дмитрий Максимович, громко перхая, невнятно ругался и швырял в меня тапками. Но однажды дед Дмитрий Максимович умер. Произошло это поздней осенью 1978 года. И тут произошла ситуация, которая описывается крылатым выражением «Устами младенца глаголит истина». Гроб с покойным стоял посреди комнаты, выходящей на сторону двора. Мы с бабушкой Ниной Мироновной стояли справа от гроба в углу
комнаты, а с другой стороны заходили соседи и прощались с покойным.
- Бабушка, а что это с дедушкой случилось? – задал я по-детски наивный вопрос.
- Дедушка умер, - полушёпотом ответила бабушка Нина Мироновна.
- А как это «умер»? – я тогда не имел представления о смерти.
- Ну это значит, что крепко-крепко заснул, - снова полушёпотом ответила бабушка.
- А когда он проснётся?
- Он уже больше не проснётся, - снова полушёпотом ответила бабушка, а в это время соседки, подвывая, проходили мимо гроба и качали головами.
- Никогда-никогда? – оживился я.
- Никогда-никогда, - снова полушёпотом ответила бабушка.
- Ой, как хорошо-о-о-о! – громко и восторженно воскликнул я своим писклявым голоском.
И после бабушка меня ругала, что нехорошо так говорить о покойном. Но это означает лишь то, что ребёнок высказал то, что чувствовал. Вот насколько дед затерроризировал ребёнка, что ребёнок был искренне рад, что дед больше
никогда не проснётся.
Вообще, железная дорога в детстве меня очень интересовала. Я любил наблюдать, как мимо ходили электрички, задавал про электрички много вопросов бабушке Нине Мироновне. Помню, как она рассказывала мне, что в Электрогорск ходят только «старые» электрички (это так она обозначала те электрички, у которых была округлая форма кабины, деревянные рамы в окнах и деревянные скамьи в салонах), а «новые» (ими были электрички с более современной угловатой формой кабины, стеклопакетами в дюралевых рамах и мягкими диванами в салонах) ходят только на Петушки и на Владимир. А ещё под Электрогорском на болотах были торфоразработки, и туда уходила узкоколейная железная дорога, а неподалёку от центральной автодороги ближе к центру города была станция, и я туда таскал бабушку Нину Мироновну (снова надо заметить, что не мать ходила со мной и не отец, к сожалению) посмотреть на пассажирские узкоколейные вагоны и посидеть в них внутри. Вообще, в раннем детстве из-за своей ненужности ни матери, ни отцу я был шалопаем, «вольным ветром», который совершал нередко такие поступки, вспоминая которые теперь волосы начинают шевелиться на голове. Так, однажды я поджёг летнюю деревянную эстраду во дворе и наблюдал, как она разгорается. Но кто-то вызвал пожарных, и они приехали и всё потушили, а я стоял и наблюдал за процессом. А ещё, когда мне было 5 лет, я взял девочку из соседнего подъезда, которую звали Наташа Корнилова, отвёл её на расположенную неподалёку остановку электричек «Платформа 14 км», (откуда мы с матерью часто ездили в сторону Москвы, так как в Реутове я ходил в детский сад) и, когда подошла электричка, следовавшая в сторону
Москвы, я ей задал вопрос:
- А ты смогла бы туда войти?
- Смогла, - тихо ответила она.
- А ну, войди, войди, - начал подзуживать её я.
- И войду, - промяукала она.
- Ну войди, войди, - продолжал подзуживать я.
Электричка почему-то подозрительно долго стояла, словно специально ждала, когда же Наташа шагнёт в тамбур. И она, встав на карачики на откидной фартук входа, поползла к противоположной двери, доползла, развернулась и поползла обратно. И когда до выхода оставалось меньше метра, двери зашипели и закрылись, и электричка поехала, увозя с собой маленькую Наташу. И только когда электричка начала мне помахивать круглокабинным хвостиком с тремя светящимися на нём красными огоньками в виде буквы «Г», я понял, что произошло, и подумал: «Куда же она теперь уедет-то!». И, вернувшись во двор, я дальше ждал, что же произойдёт, немного побаиваясь, что милиция узнает о моей выходке и меня посадят в тюрьму. Но всё окончилось для меня гораздо безопаснее, чем я думал. Через какое-то время я увидел, что по двору отец за руку ведёт Наташу, которая громко плачет. Позади них семенила мама и тихо
плакала, утирая слёзы платком. Отец грозно дёргал Наташу за руку и кричал:
- Кто тебе разрешил уходить со двора?!
- Это не я-а-а-а! - заливаясь слезами, кричала Наташа.
- А кто?! - грозно спрашивал отец.
- Это мальчик! - говорила навзрыд Наташа.
- Какой мальчик?!
- Я не знаю! - и она утирала заплаканное личико рукавом своего польтеца.
Вот оно было моё спасение — Наташа даже не знала моё имя. И я выдохнул с облегчением. А после я услышал, как соседские бабки на лавочке судачили: «У Корниловых-то чё Наташка учудила. Ушла на платформу, забралася в электричку и уехала. А потом в тамбуре стала плакать, а пассажиры-то услышали и сдали её в ПавлаПосаде в детску
комнату».
Я бродил всюду как кот, который гуляет сам по себе. Однажды, примерно в том же возрасте, летом, я загулялся на заброшенных карьерах настолько долго, что наступила тёмная ночь с чистым звёздным небом. Я, не торопясь, брёл домой. Мне предстояло перейти через насыпь железной дороги. И тут я услышал голос, похожий на голос бабушки Нины Мироновны, который где-то недалеко громко кричал и называл моё имя. И вдруг я увидел, что на железнодорожном пути появилась бабушка Нина Мироновна, которая стояла и кричала: «Саша! Саша!». И мы с ней пошли домой. Она очень распереживалась и плакала. И опять же надо отметить, что на мои поиски отправились не отец и не мать (к сожалению), а всё та же бабушка Нина Мироновна. И надо отметить, что бабушка Нина Мироновна очень много времени проводила со мной. Мы с ней даже ездили в Москву к её старшей сестре Елене Мироновне (как её все называли Баба Лёля). И однажды мы с бабой Лёлей пошли погулять, и я её потащил в подземный переход, который тогда для меня был экзотикой. Мы спустились в переход, и я побежал. Я-то побежал, а вот баба Лёля бежать была не в состоянии. Я по ступенькам поднялся наверх. А вокруг было полно народу, и все такие большие, и я сбился с ориентира. Побегав вокруг ограждения перехода, я нырнул в него снова, но бабу Лёлю я там не обнаружил. Побегав по переходу туда-сюда, я испугался и начал реветь. И таким образом я сам, как когда-то Наташа Корнилова, угодил в детскую комнату милиции. Меня, конечно, нашли. Пришли и бабушка Нина Мироновна и баба Лёля, которая была бледная как ситец. Ещё бы, я представляю её состояние: доверили ребёнка, а она его потеряла. И снова я был связан с электричками. Ведь в Москву из Электрогорска и обратно мы ездили на электричках. А в Реутове у отца был его научный институт, где разрабатывались боевые баллистические ракеты, и там же, в Реутове, я ходил в детский сад. В том же детском саду работала и моя мать. Меня взяли в детский сад лишь при условии, что она туда тоже устроится нянечкой. Им, конечно же, нужны были и воспитатели, но для воспитателя у неё не было образования. Ведь педагогическое училище она не окончила. И работа нянечки доставляла ей откровенное недовольство. Дети её нервировали. Я помню, как она сидела на ступенях входа в корпус садика, отвернувшись от нас, а между пальцев у неё была зажата дымящаяся сигарета. Но в Реутове мы никогда не жили. Помимо Электрогорска мы жили на съёмных квартирах в разных районах Москвы, а в одну из зим даже жили в домике на одной из дач в Никольском. И всё время приходилось ездить на электричках. А электрички в те времена ходили битком. И вот однажды, как-то поздней осенью, когда мне было года 4, мы с матерью возвращались откуда-то в Электрогорск. Мы стояли на платформе в самом начале. И подошла электричка с круглой кабиной, и пассажиры начали тромбоваться в дверях. Мать со мной в эту давку лезть не решилась. Она подошла к помощнику, стоявшему в двери служебного тамбура кабины и контролировавшему посадку. Я при этом остался стоять там, где мы с ней стояли. Она о чём-то с помощником поворковала, потом подошла ко мне, взяла меня за руку, и мы вошли с ней в кабину. Я был слишком мелок, а мне хотелось смотреть вперёд во время движения. Но надо мной нависал пульт управления машиниста. Ручонками я цеплялся за пульт и пытался подтянуться повыше, но у меня ничего не получалось. И так всю дорогу я стоял у стены и в маленькие окна кабины видел лишь пасмурное марево наверху, всё серое, и грустил. От проживания на съёмных квартирах у меня осталось немало ярких впечатлений. Когда мы жили в дачном домике в Никольском, однажды вечером я никак не мог заснуть, и мать решила меня напугать. Она сказала, что, если я не засну, придёт Бука и меня заберёт. Но вместо того, чтобы заснуть, я стал ждать того самого Буку. Ждал я его довольно-таки долго, молча сидя на постели, укутавшись одеялом и глядя в темноту за окном. И вдруг за окном начал клубиться туман, и один из его вихров принял форму какой-то головы. Увидев это, я крикнул: «Ой, Бука идёт!», и, с головой нырнув под одеяло, мгновенно провалился в глубокий сон. В дачном домике в Никольском мы жили зимой. Мать, уходя, запирала меня дома, и мне оставалось только глядеть в окно, за которым я видел лишь мрачную картину стоявших напротив других дачных домиков, обильно заваленных снегом, и серого неба, плотно укрытого беспросветной облачностью. И мне становилось очень грустно. Я ощущал себя зверьком, лишённым свободы и загнанным в клетку. В Москве я хорошо помню, что мы жили на съёмных квартирах в районах Новогиреево и Чертаново. В Новогиреево я не столько помню саму квартиру, сколько то, что её окна выходили на железную дорогу, по которой одна за одной туда-сюда пробегали электрички. Я часами мог сидеть у окна и наблюдать за ними. Тогда я начал их рисовать. Я обратил внимание, что у одних форма кабин была округлая, а у других – угловатая. Рисуя кабины электричек, я пытался передавать либо ту округлость кабин, либо угловатость, только те округлость и угловатость я рисовал не в тех плоскостях, какими они были на самом деле. И электрички с округлыми кабинами у меня получались пузатыми, а электрички с угловатыми кабинами получались с кабинами перекошенными. А в Чертаново мы жили в квартире некой Татьяны Борисовны (во всяком случае мать говорила, что мы живём у Татьяны Борисовны, которую я ни разу в глаза не видовал), которая располагалась в панельном доме на каком-то очень высоком этаже. В серванте на высокой полке стояли макеты различных самолётов, и мне очень хотелось ими играть. Но сам я до них достать не мог, а мать ими мне играть не позволяла, говорила, что Татьяна Борисовна будет очень сильно ругаться. Однажды либо в конце августа, либо в начале сентября вечером к матери пришли какие-то три дядьки, и она с ними пошла гулять. Меня оставить было не с кем, и меня она взяла с собой на улицу. Одет я был в лёгкую кофточку и шортики. Гулять они пошли к какому-то оврагу. Дома находились справа от дороги, изгибавшейся вправо, а слева от дороги был пустырь и за ним овраг, в котором густо росли кусты. Сам пустырь был густо заросшим травой. Мать с теми дядьками стояла в траве, которая по высоте доходила ей до колен, о чём-то разговаривала, смолила сигареты одну за одной, и периодически они с громким гоготом смеялись. А я в этой траве бегал, не столько от того, что мне было интересно, сколько от того, что мне становилось холодно и кусали комары. И наконец я уже утомился бегать, подбежал к матери, начал дёргать её за руку и ныть: «Мам, пойдём домой! Мне холодно, меня комары закусали!». Она в ответ нервно отдёргивала мою руку и на повышенном тоне отвечала: «Отстань, дай мне поговорить с друзьями!». И надо отметить, что во всех случаях проживания на съёмных квартирах в Москве отца почему-то не было. Особенно ясно это прослеживалось во время проживания в Чертаново, если к матери приходили какие-то дядьки. Разве дядьки приходили бы, если бы в доме был мужчина? Помнится ещё эпизод, когда мы с матерью поздно-поздно вечером, либо поздней осенью либо ранней весной, потому что было холодно, мы были тепло одеты, а вокруг всё было заснежено, возвращались почему-то не на какую-то съёмную квартиру и не в Электрогорск. Я очень сильно устал и ныл, что у меня уже не идут ноги. А мать говорила: «Потерпи, скоро придём к тёте Розе на Яузу». Мы направлялись к сожительнице дяди Серёжи, младшего брата моего отца. Но почему именно туда, я не знаю. Дом находился действительно на набережной реки, ограниченной резным чугунным парапетом, и был каменный двухэтажный, стены окрашены светло-кремовым. У входа деревянные ступени, которые вели в деревянные сени. В сенях на проводе висела лампочка, которая явно была небольшой мощности, так как светила очень тускло. Тётя Роза была молодой женщиной невысокого роста с короткой стрижкой под мальчика и крупных очках в роговой оправе с искривлёнными дужками, в длинном платье тёмного цвета (во всяком случае при тусклом освещении мне это так виделось), на плечи накинут чёрный байковый платок с красными и розовыми бутонами. На ногах шлёпанцы с открытыми носами и на пробковой подошве-платформе, благодаря чему она казалась выше, чем есть на самом деле. Женщина она оказалась очень доброжелательная с мягкой улыбкой. Дома у неё было очень уютно, обстановка чем-то напоминала ту, которую, повзрослев, я нередко видел на старинных дореволюционных фотографиях: кровать с набалдашниками на вертикальных стойках, подушки горкой, накидка, абажур с бахромой.
Однажды оказалось, что мать развелась с отцом. Насколько я знаю, мне тогда чуть-чуть не исполнилось 5 лет. Возможно, когда мы жили и в Новогиреево, и в Чертаново, мать уже с отцом не жила. Но в Никольском отец с нами был, потому как я помню, что весной начиналось половодье, и мы шли втроём от остановки электричек «Платформа Никольское» к тому дачному домику, в котором жили, и отец с матерью поднимали меня за руки, перенося через небольшой ров, переполненный водой, которая затопила перекинутый через него мостик в виде железобетонной плиты. Но даже несмотря на то, что мать с отцом развелась в 1979 году, до поздней осени 1980 года мы жили в том числе и в Электрогорске. И лишь поздней осенью 1980 года мать решила вернуться на Сахалин к родителям, и меня увезла с собой. Рассуждая объективно, 9 лет проведённые в Москве моя мать проваляла дурака, ради какой-то несбыточной идеи связалась с посторонними для неё людьми, родила ребёнка, о котором она особо и не заботилась и который для неё всю дорогу был в обузу, и она постоянно желала от него любыми правдами и неправдами избавиться.

Глава 3 «На краю света»
** Эпизод 1 «Небо» **
Итак, в возрасте 6 лет у меня состоялся первый опыт перелёта на самолёте, причём на очень длительное расстояние. В то время авиаперелёты осуществлялись немного иначе, чем сейчас. В Москве есть станция Замоскворецкой линии метро «Аэропорт». Так она называется неспроста. Когда-то там располагался центральный аэровокзал. Все авиапассажиры приезжали именно туда, и уже в соответствии с аэропортом вылета, указанном в билете, пассажиров развозили комфортабельными автобусами «Икарус-256» от центрального аэровокзала в сами аэропорты вылета. Вот и мы с матерью тоже были доставлены из центрального аэровокзала на таком автобусе в аэропорт «Домодедово», откуда был вылет нашего рейса. Но рейс был не прямой, а с пересадкой по Хабаровску. Туда 8 часов мы летели на самолёте «Ил-62». Дальше весь день мы сидели в вестибюле Хабаровского аэропорта. Тогда не было такого разделения зданий аэропортов, как сейчас: зона вылета; зона прилёта; транзитная зона. Мы вышли в обычный холл аэропорта Хабаровска, где был оборудован зал ожидания. В здании аэропорта были огромные витринные окна, через которые очень детально было видно улицу. Длительный перелёт меня утомил, и я не сидел, а лежал поперёк сидений, положив голову на ногу матери, и смотрел через те витринные окна на улицу. Там прямо перед зданием аэропорта разворачивались троллейбусы, но тогда почему-то я на них особого внимания не обратил. Наверное, потому что был уставший после длительного перелёта. А дальше из Хабаровска в Южно-Сахалинск мы летели на турбовинтовом самолёте местных авиалиний «Ил-18». А в Южно-Сахалинске моему детскому вниманию сразу же бросилось изобилие автобусов ЛиАЗ-677, которые ездили как по городу, так и на пригородных маршрутах. А когда мы ехали на автобусе № 9 от площади Ленина по Коммунистическому проспекту, меня поразила необычная архитектура здания с крышей в виде ладьи и остриями по краям. Позднее я узнал, что это здание, построенное японцами, которые до 1945 года занимали южную половину острова Сахалин, и в нём располагался Южно-Сахалинский краеведческий музей.
** Эпизод 2 «Жили-были дед и баба» **
И вот приехали мы с матерью к деду Олегу и бабке Дине, сдала она меня им на руки, и пустилась гулять в своё удовольствие. Так сказать, освободилась от обузы. Если деда Олега я уже знал, так как он регулярно приезжал к нам во время своих командировок в Москву, то с бабкой Диной я имел возможность познакомиться только теперь. Контраст в их внешности был потрясающим: по сравнению со стройным телосложением деда Олега (он был подтянутым мужчиной со слегка выпирающим животиком и седой шевелюрой с залысинами на лбу) бабка Дина была огромной бесформенной бочкой, у которой во время ходьбы под плотно сидящим платьем жиры и арбузовидная грудь перекатывались из стороны в сторону, а по налитым жиром щекам пробегали волны, вызывая у меня не очень приятные впечатления. И тогда я уже осознал, что толстые мне не нравятся, и я сам подобным толстым и безобразным быть не хочу. И теперь весь груз моего воспитания невольно возлёг на деда Олега, который любил меня так же беззаветно, как и свою дочь, а может быть и больше, так как всегда хотел, чтобы у него был сын, но вместо сына ему стал внук. Но с моим воспитанием у деда Олега возникли трудности, от него особо не зависящие. От напряжённой работы весной 1981 года у него случился инфаркт, и полгода он провёл в больнице. Из-за этого я с опозданием попал в школу. Дело в том, что мать мной не занималась, в том числе и не оформляла мою прописку и не подготавливала документы для моего зачисления в школу. Поэтому для школы меня не существовало. А когда дед вернулся из больницы, мало того, что ему нельзя было напрягаться и нервничать, ему пришлось взвалить на себя груз моего запоздалого оформления по месту проживания и запоздалого зачисления в первый класс школы. Из-за такого безалаберного поведения своей дочери по отношению к её сыну и его внуку он очень переживал, и часто ему становилось плохо, он ложился на кровать и лежал с закрытыми глазами. Из-за инфаркта он ушёл с поста директора Южно-Сахалинского целлюлозно-бумажного комбината на менее напряжённую работу инспектором энергосбыта. Но всё же, используя свои давние связи, пусть и с опозданием на месяц, но он всё же оформил меня в школу № 23, которая находилась неподалёку от дома. И так моей первой школьной учительницей стала Тамара Никитична, фамилию которой, к сожалению, я не помню. Учёба мне давалась сравнительно легко. Я быстро освоил правописание и счёт, хотя до школы совершенно не умел писать, даже печатными буквами. Можно сказать, что учиться в школе мне даже нравилось. Но ещё больше мне нравились автобусы. Я настолько ими увлёкся, что в крайне короткий срок изучил все городские и пригородные автобусные маршруты Южно-Сахалинска, знал сами автобусы что называется «в лицо», рисовал их, вырезал. Дед отдал мне длиннющую резиновую ленту эспандера, на которую я нанёс разделительную полосу разметки, и получилась автодорога, которую я раскатывал по квартире и по этой дороге гонял свои автобусы.
** Эпизод 3 «Скотовоз» ***
Помимо этого, я таскал деда, перенёсшего инфаркт, в автобусный парк, в силу того, что не понимал, каково было человеку, перенёсшему инфаркт, выносить подобные нагрузки, а он молча всё терпел и каждый раз шёл у меня на поводу. Даже из зимних санок я сделал «автобус». Я уговорил деда сделать из листа металла специальный карман, куда будут помещаться таблицы с указанием маршрутов, как на настоящих автобусах. Карман был размером примерно 20 см в длину и около 10 см по высоте. Деду было физически тяжело, но он это сделал, а я ему помогал. Он учил меня крепко держать в руках молоток, пользоваться пилой и отвёрткой. И после с этими санками я бегал по дворам возле домов в районе, изображая, что управляю автобусом. При ярком солнце на улице стоял мороз градусов 30, но меня это не останавливало. Я хватал свой санный «автобус» и отправлялся в «рейс». Но иногда в «рейс» выйти было невозможно, особенно когда на улице пуржило. А пурга на Сахалине — это не то что в Москве. Это суперпурга с мощным ураганным ветром и несметным обилием снега, таким обилием, что на метр от себя ничего не видно, а след заметает за считанные минуты. Поэтому в такую погоду из дома выходить лучше не стоило. Называется это буран. Снега наметает столько, что заметает первые этажи зданий. В начале 1982 года такой буран накрыл Южно-Сахалинск и испытывал его на прочность почти 3 дня. Ветер достигал такой силы, что рвались мощные провода высоковольтных ЛЭП, и на целые сутки мы остались без электричества. На этот случай в доме всегда в изобилии были предусмотрены свечи. И вот сидели мы дома при свечах, а за окнами с воем и гулом носился ураганный ветер, а любые попытки посмотреть в окно не увенчивались никаким успехом, ибо из-за плотного снегопада ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. А когда буран закончился, наступило ясное солнечное утро. Но выйти из дома просто так было невозможно: сугробы нанесло такой высоты, что окна первых этажей не было видно, а от подъездных входов наружу торчали лишь козырьки. Кстати, на этот случай на Сахалине предусмотрено, что двери подъездов домов открываются не наружу, а внутрь. Предусмотрено это для того, чтобы люди, проживающие в домах, не оказывались заложниками стихии, и, открыв дверь внутрь, сквозь сугроб начинали выкапывать выход наружу. И вот снова ярко светит солнце, мороз кусает кончик носа и щёки. Мы с бабушкой Диной куда-то идём в сторону Коммунистического проспекта по узкой тропинке, протоптанной в этом мегасугробе. Я плотно укутан в тёплую одежду и из-за этого похож на маленькую копну сена. Пейзаж вокруг совершенно неузнаваемый: на улице почему-то нет ни одного дерева, хотя они растут вдоль проезжей части улиц. Из сугроба торчит что-то чёрное. Мы подходим ближе, и оказывается, что мы находимся на перекрёстке улицы Комсомольской и Коммунистического проспекта, а то чёрное, что торчит из сугробов — это головки светофоров. Снаружи лишь их красный глаз, всё остальное скрыто под снегом. Несмотря на то, что никакого движения транспорта по дорогам нет, светофоры работают, и красный глаз вдруг включается, некоторое время светится, затем начинает моргать и гаснет. Но для Сахалина подобные бураны апокалипсисом не были. После окончания бурана выезжала мощная снегоуборочная техника, которую в Москве я никогда не видел. Сначала путь расчищался огромными тракторам «Кировец» с объёмным ковшом, а затем по этому пути шли роторные снегоочистители на базе вездеходов «Урал». В итоге получалось нечто вроде каньонов внутри сугробов. Важно было превентивно реанимировать транспортное сообщение. Затем с помощью тех же «Кировцев» сугробы срубались, и на огромных самосвалах «КрАЗ» и «Урал» снег вывозился сначала с основных улиц, а затем расчищались и дворы. На полное возвращение к привычной жизни уходила примерно неделя. И снова мы ходили в школу, и снова я хватал свой санный «автобус» и отправлялся с ним в «рейсы» по привычным маршрутам. И тогда моей мечтой, когда я вырасту, была стать водителем автобуса.
** Эпизод 4 «Женюсь!» **
Но школа оказывала на меня своё влияние. У меня появилось окружение, хоть и не слишком обширное, которое незначительно отвлекало меня от увлечения автобусами. Я с детства был одиночкой и к себе особо никого не подпускал. Но парочке одноклассников посчастливилось стать кем-то вроде моих друзей. Ими стали Дима Таращенко и Оля Юдина, с которыми я не только учился в одном классе, но и жил в одном доме в соседних подъездах. Как ни странно, но не Дима Таращенко стал мне более близким другом, а Оля Юдина. Диме не особо нравилась моя крайне крепкая привязанность к автобусам, он обижался, что я больше внимания уделяю им, чем ему, и говорил о них нетерпимо «автобус-мибобус». Оля же была со мной везде и всюду, на автобусы не обращала ни малейшего внимания. Я всегда был балаболом, травил какие-нибудь байки, а Оля Юдина громко смеялась, и когда она смеялась, то постоянно произносила «Гы-ы-ы-ы». С ней мы играли в семью и в больницу, и я однажды даже оповестил деда и бабушку, что хочу на ней
жениться. И тогда дед Олег устроил со мной, семилетним пацаном, типа серьёзный мужской разговор:
- М-гм, - озадачено прихмыкнул он, - И где же вы будете жить?
- Как где, - простодушно ответил я, - Здесь.
- А чем вы будете питаться?
- Тем, что в холодильнике, - снова по-детски наивно ответил я.
- А как вы в холодильник будете приносить продукты?
- Ну ты нам будешь давать деньги, а мы сходим и купим, - сейчас мне очень смешно становится, когда я вспоминаю ту свою детскую наивную простоту.
- Это почему же я вам буду давать деньги?! - как будто на полном серьёзе возмутился дед Олег, - У вас семья, а ты как мужчина будешь главой этой семьи. Ну так и ты и должен будешь работать и зарабатывать. И где ж ты будешь работать?
- А как мне надо будет работать? - этот ответ деда Олега однозначно загнал меня в мыслительный тупик.
- Вот ты и подумай, прежде чем жениться, как тебе работать, и чем ты будешь заниматься, чтобы обеспечивать свою семью! - грозно ответил дед Олег, - А то ты женишься, а мы с бабкой что же, должны будем тебя с твоей женой кормить? Дудки, не выйдет! Раз женишься, значит корми свою семью самостоятельно. А если не можешь прокормить свою семью, значит прежде подумай, стоит ли тебе жениться!
Сказанное дедом Олегом меня очень сильно озадачило. Я усиленно раздумывал над тем, как же это «работать» и что значит «зарабатывать, чтобы прокормить семью». В итоге я пришёл к выводу, что ничего не умею делать, чтобы работать. А если я не смогу работать, то не смогу прокормить семью. И тогда я принял для себя мучительное решение, что на Оле Юдиной жениться не буду. А она ничего и не знала, ни о том, что я хотел на ней жениться, ни о том, что я жениться на ней раздумал. И мы продолжали проводить вместе много времени. Она очень часто бывала дома у нас, а я был нередким гостем дома у неё. После окончания первого класса школы на лето нас с ней разлучили. Она куда-то уехала, и меня дед с бабушкой тоже отправили в пионерский лагерь, который назывался «Орлёнок» и находился среди сопок в окрестностях Южно-Сахалинска. Пребывание в пионерском лагере стало для меня своего рода испытанием, которое окончательно сформировало мою личность как человека-одиночки. Обычно в пионерских лагерях у детворы появляются новые друзья, новые интересы, новые занятия, которые их увлекают и затягивают с головой.
** Эпизод 5 «Акула!» **
В лагере я ни с кем не подружился, держался особнячком. Лагерный режим, по сути армейский, я никак не мог воспринять и отторгал его всей своей сутью. Мне ни разу не нравилось ходить строем и петь хором какие-то отрядные песни; мне не нравилось играть в активные спортивные коллективные игры, хотя сами по себе для развития детского организма они были крайне полезны; меня не увлекали забавы других детей, я тосковал по своей обстановке, по своему уединённому мирку. Мне очень хотелось вырваться из этого муштровальника, и месяц для меня тянулся словно столетие. И когда однажды дед Олег и бабка Дина приехали в лагерь навестить меня, я был безмерно счастлив наконец забраться в дедов «Москвич-2140» цвета «Охра золотистая» и вырваться на долгожданную свободу. Они повезли меня на горную реку купаться. Хотя стоял летний месяц июнь и было довольно-таки тепло, даже почти жарко, вода в горной реке была почти ледяная. Но дед после инфаркта регулярно занимался силовой гимнастикой с гантелями, утренними пробежками и закаливанием, и меня стал приучать к тому же. Под контролем деда Олега дома и я занимался с гантелями, вместе с ним по утрам бегал, и обливался холодной водой в ванной. Поэтому я не должен был бояться холодной речной воды. И я пошёл плавать в реку, хотя «плавать» — это слишком громко сказано. На самом деле река была мелкая. Соизмеряя её глубину в соответствии с моим нынешним ростом взрослого человека в 170 см, её глубина мне нынешнему достигала бы чуть выше колена. Но тогда для меня, семилетнего пацана, её глубина была мне по шейку. Сильно далеко в реку я не заходил, потому что в центре реки её течение было довольно-таки бурное, и меня начинало сносить. Ближе к берегам течение было гораздо спокойнее, и я удерживался на ногах. Войти в холодную воду по началу было болезненно, но я под влиянием настаиваний деда Олега всё же вошёл в реку по самую шейку, и как ни странно, но очень скоро ощущение обжигающего холода воды прошло. Я прыгал в воде и радовался, что наконец не нахожусь в этом неприятном пионерском лагере. Мне не хотелось отсюда уезжать. Но вдруг что-то тёмное проскользнуло в воде неподалёку от меня, а потом ещё раз и ещё. Я увидел какую-то крупную рыбу, которая показалась мне просто гигантских размеров, и с писклявыми криками «Акула! Акула!» я кинулся прочь из реки. И вот тогда я узнал для себя кое-что новое, о чём запомнил на всю жизнь. Дед Олег рассказал, что это не Акула, а Лосось: «... Он для человека не опасен. Лосось в это время поднимается из моря по горным рекам к местам своих нерестилищ, где отмечет икру и погибнет. А из икры вылупятся мальки, которые подрастут и, как когда-то их родители, отправятся вниз по течению к морю, где будут обитать до тех пор, пока не настанет их черёд метать икру. И тогда уже они, как когда-то их родители, отправятся из моря в горные реки, чтобы продолжить свой рыбий род. Кстати, та красная икра, которую ты регулярно с удовольствием лопаешь — это как раз и есть икра вот этого самого Лосося». После прогулки на горную реку со слезами я уговаривал деда Олега и бабку Дину забрать меня домой и не возвращать в этот ненавистный пионерский лагерь. Но они мне ответили, что возвращаться домой мне пока рано, и надо побыть в лагере ещё немного. Они уехали, а я ещё некоторое время горько плакал. Вожатые меня успокаивали, но успокоился, в общем-то, я сам, хотя ещё больше замкнулся, в себе и в ожидании окончания смены. И смена окончилась, нас на одном из знакомых мне автобусов, которые снимали с маршрутов для перевозки детворы из города в пионерские лагеря и обратно, доставили в Южно-Сахалинск. Пока мы ехали, я радовался, что еду в этом моём любимом автобусе ЛиАЗ-677. Автобус привёз нас прямо к нашей школе, где нас встречали родители, ну или кто-то из родных и близких. Меня встретила бабка Дина, и мы пошли домой. Я домой не просто шёл, я скакал вприпрыжку, окрылённый, что наконец закончилась эта ужасная смена в пионерском лагере, что я снова в родном дворе, в окружении родных улиц, рядом с нашим Комсомольским парком отдыха, где была детская железная дорога, с моими уютными городскими улицами, с моими родными автобусами. И после возвращения из пионерского лагеря деда Олега и бабку Дину я оповестил, что больше никогда (!) в пионерский лагерь не поеду! Но спустя неделю природа преподнесла свой зловещий сюрприз. С подобным явлением я ещё никогда не сталкивался, потому что, как и буран, в Москве такие явления природы не происходят.
** Эпизод 6 «Мы — всего лишь жалкие букашки» **
В середине июля 1982 года над Сахалином пронёсся мощный тайфун, оставивший после себя последствия колоссальных размеров: в городе повсюду деревья были либо переломаны либо с корнем вырваны и лежали во дворах и на проезжей части улиц; во дворах были потопы из-за несметного количества воды, которую принесли ураганные ливни; с сопок сошли селевые потоки, один из которых прокатился по небольшой горной речушке, протекавшей по территории парка Комсомольский. Эта речушка была перепружена плотиной, благодаря которой посреди парка находилось живописное искусственное озеро. Кольцевая детская железная дорога дважды пересекала эту речушку: первый раз после отправления от станции в центре парка по той самой плотине; а затем в густых зарослях по небольшому мосту. Селевой поток снёс мост, ворвался в озеро, вызвав в нём мощную волну, натиск которой не выдержала плотина, её прорвало, и всё озеро вытекло, оставив в чаше жуткое грязевое месево. Мост унесло селевым потоком, но железнодорожное полотно не оборвалось и плетью болталось над руслом речушки. Живописный лес Комсомольского парка, по тропинкам которого нередко ходили гулять мы с дедом Олегом и бабкой Диной, превратился в непроходимый бурелом. Но гнев природы людей не испугал и дух не сломил. Очень скоро были восстановлены и улицы, и дворы города, и парк Комсомольский с его уютными тропинками и аллеями и детской железной дорогой, по которой вновь начал курсировать поезд, на котором почему-то я ни разу не ездил в силу того, что прокатиться на этом поезде у меня желание не возникало, хотя подобные узкоколейные поезда в Электрогорске, которые ездили на торфоразработки, вызывали у меня живой интерес. Вместо этого, помимо своего интереса к автобусам, по старой Электрогорской памяти время от времени я снова совершал разные сумасбродные поступки.
** Эпизод 7 «Отголоски вольного ветра» **
За один из своих проступков от деда Олега мне крепко влетело. Я собрал ораву детворы, среди которой были и девчонки, в том числе и Оля Юдина, мы пошли на площадь Ленина к железнодорожному вокзалу, откуда отправлялись автобусы пригородных маршрутов, сели в автобус маршрута № 108 и поехали в аэропорт посмотреть на самолёты. Пока мы там гуляли и резвились, даже не заметили, как пролетело время, и уже наступил вечер и начало смеркаться. Точно так же на автобусе маршрута № 108 мы отправились обратно. Мы стояли на задней площадке, автобус подбрасывало на неровностях дороги, при этом и нас подбрасывало, от чего мы начинали громко хохотать. А одна девочка с серьёзным
видом стояла у окна, держась за поручень у неё над головой и переминаясь с ноги на ногу.
- Чё ты пляшешь? - с усмешкой спросил я её.
- Писить хочу, - полушёпотом ответила она.
И когда мы вернулись в город, она побежала под ель и пристроилась там справить свою нужду. Домой я вернулся уже почти в 11 часов вечера. Дед Олег был в гневе, а бабка Дина рыдала в истерике, нафантазировав себе всякие разные ужасные вещи. «Налупи его, налупи!», - в слезах кричала она. И дед Олег устроил мне крепкую порку, после которой у меня ощущения были, словно я сел в куст крапивы. По сравнению с этим поступком остальные были гораздо безобиднее, но тоже с точки зрения взрослого человека не совсем дружившие со здравым рассудком. На площади победы на высоком каменном наклонном постаменте стоял танк Т-34, и я сподвигал свою ораву детворы залазить на этот постамент, пробираться под днищем танка и через окно в днище забираться внутрь танка. Всем ужасно это занятие нравилось, оказаться внутри танка, но это было сопряжено с тем, что можно было сорваться и из-за отсутствия на постаменте каких-либо ограждений и выступов скатиться по его наклонной части, упасть на асфальт и если на разбиться насмерть, то крепко покалечиться и остаться инвалидом. Но мы тогда это не понимали, и, слава богу, ни с кем из нас трагедия не произошла. А как-то раз во дворе соседнего дома я нашёл потёртый кошелёк оранжевого цвета, внутри которого оказались деньги на сумму 3 рубля 61 копейка. По тем временам это были солидные деньги, на которые можно было жить неделю, с учётом того, что стандартный обед первое/второе/компот в столовой стоил 50-60 копеек. Я всей своей компании показывал этот кошелёк, мы гурьбой ходили покупать мороженое и пирожные, катались на аттракционах в Комсомольском парке, играли на автоматах, где нужно было щипцами-захватами доставать игрушку. И буквально за пару дней от этих денег остались считанные копейки. Вот что значит дармовые деньги. И вдруг во дворе соседнего дома мы столкнулись с девочкой по имени Катя, и я и ей показал кошелёк, и рассказал, что нашёл его в другом соседнем дворе. И вдруг она сказала, что это её кошелёк и стала просить отдать его ей. Я с неё начал требовать доказательства того, что это её кошелёк. Она стала ходить за нами, плакать и ныть «Отда-а-ай! Это мо-о-ой!». А я не отдавал, и только крутил его в руках и дразнил её. Она продолжала ходить за нами и плакать. В конце концов Дима Таращенко сказал: «Да ну её, отдай ты ей этот кошелёк! Чё она за нами ходит и ревёт, надоела уже!». И я кошелёк Кате отдал, но, раскрыв его, она обнаружила, что в нём осталось не больше 30 копеек, и разразилась такими рыданиями, от которых содрогались стены соседних домов. Но её рыдания почему-то у меня вызывали реакцию не сочувствия или жалости, а дикий хохот, и следом за мной хохотали и все остальные, а Катя от обиды и отчаяния рыдала ещё сильнее и громче. Изо всего этого можно сделать вывод, что даже на Сахалине из-за недостатка в присмотре за мной в какой-то степени я так и оставался Электрогорским шалопаем, который ходил где хотел, и иногда совершал не очень хорошие поступки. Но всё же этих не очень хороших поступков благодаря влиянию деда Олега становилось всё меньше и меньше. И в то же время и дед Олег и бабка Дина работали, а матери в её развлечениях было не до меня. Своими развлечениями она не могла пожертвовать никак ни разу. В дни зимних школьных каникул в январе 1983 года дед Олег и бабка Дина работали, а матери девать меня было некуда, и она брала меня с собой на свои тусовки. И вот отправилась она на одну из своих тусовок, и меня вынуждена была взять с собой. Тусовка это происходила в квартире на третьем этаже в доме на углу улиц Сахалинской и Физкультурной. Мать меня туда привела, отправила в одну из комнат и заперла там. В комнате стоял какой-то небольшой сервант, маленький столик прямоугольной формы и диван. На диване сидел плюшевый мишка светло-серого цвета. Заняться мне было нечем, и я сидел на диване и маялся от скуки. В какой-то момент я почувствовал, что хочу писить. Желание усиливалось, я начал стучать в дверь и кричать «Откройте! Я хочу писить!». Но за дверью громко играла музыка, и меня никто не слышал. Я подошёл к окну. Окно выходило прямо на сторону улицы. Из окна было видно примыкающую к Сахалинской улицу Физкультурную, а на противоположной стороне Сахалинской за тротуаром замёрзший пруд. Я хотел от безысходности открыть окно и из него пописить прямо на улицу, но открыть окно у меня не хватало сил. Тогда я уселся на диван, прижал ноги коленями к груди, а между зажал плюшевого мишку, и стал терпеть из последних сил. Но вдруг дверь открылась, и в комнату заглянул какой-то дядька. Тогда мне, восьмилетнему пацану, он показался солидным дядькой, но по факту это был симпатичный парень, брюнет со слегка вьющимися волосами, роста чуть выше среднего, возраста
под 30 лет. Он подошёл к дивану и прямо напротив меня присел на корточки.
- Привет, а ты кто? - широко улыбаясь, добродушно произнёс он.
- Я Саша, - тихо пролепетал я.
- А я Игорь, ну, или дядя Игорь. А что ты тут делаешь? - всё так же добродушно произнёс он, по-прежнему широко улыбась.
- Я писить хочу, - снова пролепетал я.
- Ну так пойдём пописием, - и он взял меня за руку и отвёл в туалет, после чего мы с ним вернулись в эту же комнату.
- А как ты сюда попал? - широко улыбаясь, спросил он.
- Я пришёл с мамой, - начал повествовать я, - Она меня тут закрыла и куда-то ушла. Я захотел писить, стучался в дверь, но никто не открывает.
- А кто твоя мама? - спросил он, и лицо его стало серьёзным, а брови сдвинулись, и над переносицей появились складки.
- Лена, - ответил я.
- Лена... Лена... Кто же у нас Лена? - задумался Игорь, отведя взгляд в сторону и выставив левую руку вперёд ладонью вверх, - Ну да ладно, после разберёмся. Ты вот скажи, а чем же ты тут занимаешься? - с удивлением произнёс Игорь.
- Сижу на диване, держу мишку, - уныло ответил я, - А где мама?
- Ну, насчёт мамы ты не переживай, найдём мы её, - широко улыбаясь, добродушно произнёс Игорь, - Будем искать вместе. Если надо, вызовем вертолёт, и даже поисковую милицейскую собаку. А пока скажи, чем бы ты сейчас хотел заняться?
- А расскажите мне, кто Вы, - немного осмелев, произнёс я, заёрзав на диване.
- А вдруг я известный сказочник, - ответил Игорь и засмеялся.
- Тогда расскажите мне сказку, дядя Игорь, - воодушевился я и заулыбался.
И Игорь сначала что-то мне рассказывал, причём рассказывал так, что мне было интересно. А затем я спросил его, можно ли пойти погулять. Он на мгновение вышел из комнаты, затем вернулся, мы с ним пошли в прихожую, он нашёл мои вещи, одел меня, оделся сам, и мы пошли с ним гулять, и гуляли вокруг того пруда, который был виден из окна. И всё время Игорь мне о чём-то рассказывал, а мне было очень интересно его слушать. А после мы с ним покатались с ледяной горки. Свежий воздух и энергичная прогулка меня утомили, и мне захотелось спать, и мы с Игорем отправились обратно. На обратном пути я шёл и думал о том, что очень жаль, что Игорь не мой папа. А уже как я оказался дома, я не помню. Но главное в том, как наплевать было матери на родного сына. Впрочем, так по-хамски она относилась не только ко мне, но и к своим родителям деду Олегу и бабке Дине. В то время она работала в Южно-Сахалинском тепличном комбинате. И опять же, в дни зимних школьных каникул в январе 1983 года не с кем было меня оставить дома, все работали, и мать вынуждена была взять меня с собой на работу в тепличный комбинат. Работала она в теплице с огурцами. Впрочем, как она работала, я увидел собственными глазами. Теплицы были очень длинными, с проходами вдоль всей теплицы и поперечными проходами, пересекающими проходы продольные, на расстоянии примерно 3 метра друг от друга. Между поперечными проходами располагались заросли лоз с огурцами. Вдоль проходов с одной из сторон проходили трубы для полива с ответвлениями в проходы поперечные. Эти трубы я воображал железной дорогой и играл в поезд, бегая вдоль труб. Мать же сидела на одной из труб и постоянно одну за одной курила сигареты. Какие-то другие сотрудницы к ней подходили, что-то ей говорили, она отмахивалась от них рукой, и они отходили. Спустя непродолжительное время, как-то вечером мы все были дома. Мы с матерью находились в большой комнате. Она сидела в кресле перед выходом из прихожей, нога на ногу, облокотившись правой рукой на поручень кресла и подперев ею голову под щёку. Я сидел на диване, стоявшем у стены в углу. Напротив, у окна стоял цветной телевизор «Фотон-714», там шла какая-то развлекательная передача. Мы с матерью смотрели телевизор. Дед Олег и бабка Дина находились на кухне, дед периодически выходил из кухни в комнату, что-то брал и уходил обратно. Раздался звонок в дверь. Дед Олег прошёл из кухни в прихожую и открыл. Дверь на кухню открылась, и в проёме появилась бабка Дина. Дед Олег проследовал из прихожей обратно на кухню, и за ним прошли трое: пожилая женщина лет 50; мужчина лет 40; и молодой мужчина лет 25-30. Мать, сидя в кресле, обернулась на пришедших, посмотрела на них равнодушным взглядом, словно на посторонних людей, снова оперла голову на правую руку и продолжила смотреть телевизор. Трое за дедом Олегом проследовали на кухню, и дверь закрылась. Разговор на кухне продолжался примерно полчаса, затем дверь отворилась, и из кухни в прихожую вышли молодой мужчина, за ним мужчина постарше, затем вышла самая старшая женщина, подошла к матери, наклонилась к ней, оперевшись левой рукой о колено, и стала ей что-то говорить, но говорила она настолько тихо что я ничего не слышал, но было видно, что эта женщина мою мать за что-то сурово отчитывает, размахивая правой рукой перед её лицом. Мать же на это реагировала абсолютно равнодушно, ни разу к этой женщине не обернувшись, словно эта женщина представляла из себя пустое место, и продолжала смотреть телевизор, не отрывая от него взгляд. Наконец женщина закончила говорить, выпрямилась, махнула правой рукой с явным выражением огорчения на лице, и скрылась в прихожей. Дед Олег с бабкой Диной тоже прошли в прихожую и находились там, пока старшая женщина отчитывала мою мать. Уже когда я стал взрослым, вспомнил этот эпизод из детства, и задал деду Олегу вопрос о том, что же тогда произошло. Оказалось, эти трое — это была комиссия из тепличного комбината, которая пришла обследовать жилищные условия моей матери, бывшей на тот момент сотрудницей тепличного комбината. Моя мать сидела на трубах для полива и курила не только тогда, когда взяла меня с собой, а всегда. Другие сотрудники упрекали её в том, что она не работает, а только и делает что сидит и курит. Она им отвечала: «Отстаньте от меня. Мне дома житья не дают, дайте мне хоть здесь отдохнуть». Вот и отправилась комиссия с комбината выяснять, что же за такая тяжёлая жизнь у моей матери дома. А та самая старшая женщина в комиссии после беседы с дедом Олегом и бабкой Диной мою мать отчитала: «Как тебе не стыдно, мерзавка! Как же ты можешь наговаривать на своих собственных родителей, что они тебе житья не дают! Это такая она у тебя тяжёлая жизнь дома?! Сидишь, телевизор смотришь, а пожилые родители на кухне упираются! Да ты должна им ноги целовать за ту жизнь, какая у тебя есть!..». Но, судя по виду моей матери, все упрёки отскакивали от неё как от стены горох, а её отношение к упрекающей её были по пословице «Ссы в глаза — скажет: божья роса». Так что доставалось ни за что от моей матери не только мне. А уж по отношению к своему отцу, который вложил в неё по сути огромные деньги за многие годы её бесполезного времяпрепровождения, её поведение и вовсе заслуживает присуждения ей минимум административного наказания с наложением штрафа в крупном размере и назначением исправительно-трудовых работ. Но, к сожалению, в нашем законодательстве не было и нет пункта, касающегося этической стороны отношения близких родственников друг к другу. Лишь личная совесть человека является в этом случае основным судьёй и вершителем. Но совесть моей матери была явно в глубоком анабиозе, а потому никак на поведение «хозяйки» не реагировала.
** Эпизод 8 «Возвращение на родину» **
Но сколь бы для деда Олега моя мать любимой дочерью ни была, а и его терпению настал предел. Как оказалось, ещё в 1969 году дед Олег и бабка Дина, задумываясь над тем, что, выйдя на пенсию, надо будет вернуться поближе к родным и близким, которые проживали в Москве, в силу советских нормативов тех лет, с 1960 года при утрате московской прописки запрещавших вновь поселяться и прописываться в Москве, вступили в жилищно-строительный кооператив ЖСК-129 «Сахалинец-2» во Владимире, где в строящемся по адресу «Улица Егорова, дом 1» пятиэтажном доме купли в рассрочку на 18 лет трёхкомнатную квартиру в последнем восьмом подъезде на втором этаже. В силу особенностей социально-экономической структуры СССР эта квартира полноценной частной собственностью не являлась, даже при том, что была получена не от государства, а приобреталась за свои денежные средства. Поэтому жилищные нормативы распространялись и на неё. Изначально дед Олег и бабка Дина приобретали трёхкомнатную квартиру из расчёта 12 квадратных метров жилой площади на каждого проживающего с учётом того, что проживающих будет трое, так как и моя мать тоже учитывалась. Но к моменту сдачи дома в эксплуатацию в 1975 году моя мать уже была замужем и переезжать с родителями во Владимир не планировала, поэтому количество проживающих резко уменьшилось до двух человек, на которых жилая площадь трёхкомнатной квартиры намного превышала норматив, разрешённый для проживания двух человек. Поэтому ещё до ввода дома в эксплуатацию дед Олег вынужден был поменяться с другим пайщиком, отдав ему квартиру трёхкомнатную и взяв у него двухкомнатную квартиру во втором подъезде на третьем этаже. Соответственно снизилась и общая паевая сумма, которая была обязательна к уплате. Она составила 4600 рублей, а это означало, что ежемесячно нужно было вносить в счёт погашения долга 22 рубля. С момента сдачи дома в эксплуатацию в 1975 году дед Олег сдавал эту квартиру неким Егоровым, так как они с бабкой Диной решили уже до выхода на пенсию дорабатывать на Сахалине. И вот бабка Дина вышла на пенсию в 1977 году, хотя и продолжала работать дальше, а срок выхода на пенсию деда Олега наступал в начале 1982 года. Они бы могли переехать во Владимир и раньше 1983 года, но так как оформление пенсии требовало неопределённого количества времени, а они решили забрать меня с собой, то тут уже дело упёрлось в моё обучение в школе. Переезжать накануне начала нового учебного года было проблематично, и дед Олег и бабка Дина решили, что второй класс школы я отучусь в Южно-Сахалинске, а переезжать вместе со мной они будут в 1983 году во время летних каникул, тогда же они оформят и мой перевод из средней школы № 23 города Южно-Сахалинск в одну из ближайших школ города Владимир. Моей матери дед Олег сказал: «Мы уезжаем во Владимир, и его забираем с собой. Ты его ничему хорошему не научишь!», на что моя мать ответила «Ну и забирайте. Он мне не нужен». Очень прискорбно и обидно... Прискорбно, что мать так пренебрежительно относится к своему ребёнку. А обидно мне теперь не за себя, а, глядя взглядом взрослого человека, обидно за того пацанёнка, который оказался настолько не нужен родной матери! Не нужен, словно он какая-то вещь, а не маленький человечек вовсе. Каким же чёрствым и эгоистичным человеком по отношению к своим родителям и своему сыну оказалась эта женщина, которая по воле рока являлась моей матерью. И получилось, что и отцу я не был нужен, и матери я не был нужен, и при живых-то родителях я оказался сирота. И если бы не инициатива деда Олега, я не сомневаюсь, что мать в итоге сдала бы меня в интернат. Но, как известно, родителей не выбирают... А тем временем о моём отъезде с Сахалина стало известно в моём классе. Но так как я особо ни с кем не контактировал, то и огорчиться из-за моего отъезда особо никто не смог, кроме Димы Таращенко, конечно же Оли Юдиной, и... Как оказалось, в классе была ещё одна девочка, которая как-то была ко мне неравнодушна, постоянно крутилась рядом, но я её почему-то не замечал. Звали её Таня Смородина. Она подошла ко мне и попросила адрес моего нового проживания, потому что очень не хотела прощаться со мной навсегда и хотела поддерживать связь со мной хотя бы через переписку. И я узнал у деда Олега точный адрес во Владимире, где мы будем жить, и дал его и Тане Смородиной, ну и конечно же Оле Юдиной, которая настолько расстроилась из-за моего отъезда, что плакала и не могла успокоиться. Дед Олег к отъезду готовился в течение всего первого полугодия 1983 года. Он арендовал контейнеры для перевозки имущества из Южно-Сахалинска во Владимир. А имущества, которое он забирал, было немало. В том числе он забрал и цветной телевизор «Фотон-714», оставив моей матери старый чёрно-белый телевизор. Квартиру в Южно-Сахалинске и часть имущества он оставлял моей матери, пожелав ей начать наконец строить свою жизнь самостоятельно. К тому моменту моей матери исполнилось уже 32 года. Только вдуматься — до 32 лет взрослый человек сидел на шее у своих родителей и катался на ней, свесив ножки, хотя в те времена для саморазвития и построения своей жизни, ни от кого не зависимой, были все возможности. Два летних месяца мы прожили ещё в Южно-Сахалинске. Я думаю, это было связано с тем, что после окончания учебного года и выставления итоговых оценок нужно было решить вопрос с оформлением моих ученических документов, которые в дальнейшем предстояло передать в другую школу во Владимире, и моим откреплением от Южно-Сахалинской средней школы № 23. На всё это требовалось время, и всем этим снова занимался дед Олег. Таким образом в середине июля мы были готовы к переезду, и мне предстоял второй авиаперелёт. Дед Олег устроил всё так, чтобы в Москву мы прилетели ко Дню Рождения бабушки Анны Антоновны, который у неё был 27 июля. В отличии от перелёта из Москвы в Южно-Сахалинск перелёт в обратном направлении был беспересадочный, на самолёте Ту-154. Когда самолёт взлетал, я, непоседа, бегал от борта к борту, мешаясь другим пассажирам, и заглядывал в иллюминаторы, стараясь увидеть покидаемый мной остров Сахалин со всех сторон. Ведь за 2,5 года жизни на нём я успел к нему привыкнуть, и даже полюбил его. И там оставались и ставшие мне родными Южно-Сахалинские автобусы, и два близких мне человека: мой товарищ Дима Таращенко, и конечно же подружка Оля Юдина «Гы-ы-ы-ы», о которой позднее я вспоминал не один раз, и в итоге пришёл к выводу что она могла бы стать мне самой настоящей верной женой, если бы нас с ней не разлучили тогда, в далёком детстве.

Глава 4 «Непререкаемая традиция»
Перелёт прошёл для меня незаметно. Я его совершенно не помню. Скорее всего, меня укачало, и все эти 8 часов полёта от Южно-Сахалинска до московского аэропорта Домодедово я спал. И вот я снова в Москве, мы едем в такси. На дороге очень много транспорта, от которого сильно шумно. Мы проезжаем какой-то перекрёсток, слева от нас практически вплотную огромное колесо и часть борта какого-то из видов общественного транспорта. Сейчас я понимаю, что это был троллейбус, но тогда в плотном потоке столичного транспорта троллейбусы я почему-то не заметил. Потом нам предстояло ехать на электричке с Ярославского вокзала на дачу к бабушке Анне Антоновне в Монино, и, оказавшись на Ярославском вокзале, я сделал для себя новое открытие. У электрички была угловатая кабина нового образца (и я вспомнил, как бабушка Нина Мироновна такие электрички называла «новыми»), но при этом у её вагонов были деревянные оконные рамы и в салонах вагонов деревянные рейчатые скамьи, какие были у электричек с округлыми формами кабин (и опять же, как такие электрички называла бабушка Нина Мироновна «старые»). Так что же это за электричка такая? С одной стороны, новая, а с другой — старая. И таким электричкам я придумал собственный термин «старо-новые». Тогда, повзрослев на 4 года относительно времени проживания в Электрогорске и уже умея хорошо читать и писать, я начал обращать внимание не некоторые детали во внешнем виде тех же электричек. И я обратил внимание, что у них на лобовых частях между фарами крупно было написано «ЭР2-», а после тире — номер, причём у каждой электрички свой, индивидуальный. И тогда я успел уловить, что «старо-новых» электричек ездило не так уж и мало в соответствии с теми номерами, какие я успел зафиксировать: 1075, 1076, 1077, 1079, 1081, 1083, 1088, 1093, 1096, 1110. А ещё я отметил, что, проходя по составу из вагона в вагон в поисках более свободного вагона, в череде «старых» салонов в каждой электричке почему-то было обязательно два «новых» вагона со стеклопакетами в дюралевых оконных рамах и мягкими диванами. А ещё, когда мы по платформе проходили вдоль электрички, я отмечал, что на каждом вагоне был нанесён свой индивидуальный номер, в общем первыми четырьмя цифрами совпадавший с номером, который был нанесён на лобовой части головных вагонов, а в конце у каждого вагона были свои цифры от 01 до 10, а у тех двух «новых» вагонов номера почему-то сильно отличались, начинаясь на «2», и представляли из себя нечто типа, к примеру, «ЭР2-211602» и «ЭР2-211603». И это говорит о том, что тогда активно развивалась мои наблюдательность и мышление. Ведь я начинал задумываться о том, а где же есть сама та электричка «ЭР2-2116», и вообще, почему-то электричек с номерами, начинавшимися на «2», я ни разу не встречал. Бросились мне в глаза и необычные наименования конечных пунктов, которые были установлены в маршрутоуказателях электричек, стоявших под посадкой на Ярославском вокзале: Фрязино; Софрино; Щёлково; Загорск; и самое длинное — Александров. Пока мы ехали на электричке, я тоже обращал внимание на необычные наименования остановочных пунктов, к которым у меня возникали вопросы, а почему их так назвали: «Северянин»; «Лось»; «Перловская»; «Тайнинская»; «Подлипки Дачные»; «Воронок»; и самое непонятное — «Бахчиванджи». Я задавал вопросы деду Олегу, но у него ответов на мои вопросы не было. Он отвечал «Значит так надо». Монино оказалось конечным пунктом нашей электрички. От платформы в сторону дачи бабушки Анны Антоновны надо было идти в обратном направлении. Дачное товарищество находилось по левую сторону от железной дороги, если ехать от Москвы, а справа от железной дороги находился собственно сам город Монино. На даче я столкнулся с массой незнакомых мне людей, которых я увидел впервые, в том числе и саму бабушку Анну Антоновну я никогда до этого не видел. Она была осанистой брюнеткой невысокого роста с волосами, уложенными на затылке в комель. На переносице небольших размеров очки в позолоченной оправе. Черты лица строгие, взгляд всепроникающий. Остальные присутствующие были многочисленными родственниками по линии деда Олега — Баранниковых: муж бабушки Анны Антоновны Евгений Григорьевич Лукаш, дядька огромных размеров, похожий на медведя с седой кучерявой шевелюрой, но очень добродушный; старший брат бабушки Анны Антоновны Михаил Антонович — по строгости не уступавший сестре, но ещё и высокомерный; дочь Михаила Антоновича Лариса Михайловна — дама вся напудренная и густо заретушированная макияжем, с губами, накрашенными ярко-красной помадой; муж Ларисы Михайловны Леонид Аркадьевич — мужчина очень высокого роста (как я узнал позднее 2 метра 2 сантиметра), внешне очень похожий на Императора Петра I, которого я несколько раз видел на картинках в учебниках; их старшая дочь Елена Леонидовна, уже взрослая, с яркой внешностью, в которой в глаза бросались чем-то напоминавший турецкий разрез глаз, и длинные брови, сросшиеся на переносице; их младшая дочь Ольга, моя ровесница, очень похожая на старшую Елену, но только с детской внешностью; младшая сестра моего деда Маргарита, или как она просила себя называть «Тётя Рита», жгучая брюнетка с ярко сверкающими глазами и заметным темпераментом в характере; её муж дядя Володя Сургучёв, который был и внешне и по характеру полной противоположностью тёти Риты — блондин, спокойный, уравновешенный; их дети старший Вова и младшая Рита, Вова был старше меня на 8 лет, Рита — на 6. Во дворе садового участка стояли белые «Жигули» ВАЗ-2101. Это была машина дяди Володи Сургучёва. Они всей семьёй приехали на дачу бабушки Анны Антоновны из Купавны, где проживали. «Жигули» так близко я увидел первый раз в жизни, и теперь у меня выдалась возможность попасть внутрь. И у меня сразу в памяти отпечатался необычный запах внутри, исходивший от отделочных материалов салона и обивки кресел. «Москвич-2140» деда Олега, который он продал незадолго до нашего отъезда с Сахалина, внутри пах совершенно по-другому. Стол у бабушки Анны Антоновны ломился от разнообразных яств. Первый раз в жизни именно у бабушки Анны Антоновны я отведал буженину и окорок, приправленные специями и чесноком. В саду яблони изобиловали спелыми плодами, а на вишнёвых деревьях тяжелели налившиеся почти чёрного цвета ягоды. На столе стояли вазы с яблоками, которыми я просто объедался, а за вишнями я залезал на сами деревья, и наедался вишен настолько, что начинало сводить оскомину. В парниковых теплицах изобиловали крупные садовые огурцы и помидоры, которые собирал дед Евгений Григорьевич и подавал к столу. Обязательным атрибутом дня рождения бабушки Анны Антоновны были крупные спелые сахарные арбузы, за которыми дед Олег и дядя Володя Сургучёв ходили в город на рынок. Арбузы они выбирали истинно сахарные, настолько сахарные, что их мякоть таяла во рту. И в дальнейшем я уяснил, что подобные празднования Дня Рождения бабушки Анны Антоновны (как её называл дед Олег «Бабанечка» или «Бабаня Аня») были обязательной ежегодной традицией, с обязательным изобилием на столе. Но в то же время никогда почему-то не отмечался, и уж тем более не праздновался, День Рождения мужа бабушки Анны Антоновны деда Евгения Григорьевича, и я даже не знал его точную дату, вроде бы в январе. Почему так, я не знаю. Вообще, в их семье бабушка Анна Антоновна была главой семьи, а дед Евгений Григорьевич был всегда на вторых ролях. Стоило только бабушке Анне Антоновне громко и грозно крикнуть «Женя!», как он тут же отзывался «Да, да, Анечка» и послушно прибегал к ногам бабушки Анны Антоновны. В чём секрет такого поведения, я тоже не знаю. И лишь отпраздновав День Рождения бабушки Анны Антоновны и ещё немного отдохнув на даче, 31 июля мы наконец отправились во Владимир, к месту нашего нового проживания. Но отправились во Владимир мы не сразу, а через остановку в Москве, в квартире бабушки Анны Антоновны и деда Евгения Григорьевича на Мичуринском проспекте. Обратно из Монино до Ярославского вокзала мы ехали снова на одной из «старо-новых» электричек, затем на метро от станции «Комсомольская» Кировско-Фрунзенской (ныне Сокольнической) линии до станции «Университет». Метро для меня чем-то новым не было, ибо мы с матерью, ещё когда проживали в Москве, нередко им пользовались. Но даже добравшись до станции метро «Университет», это ещё не было окончанием пути. Предстояло до дома ещё ехать на автобусе № 47 или № 661, а это порядка 20-25 минут пути. Да их ещё надо было дождаться, тем более, что ехали мы вечером, когда основная масса общественного транспорта уже заканчивает работу. И опять же, на проспекте Вренадского часто ходили троллейбусы, но в сумерках я их как-то и не заметил. Весь день в субботу 1 августа 1983 года мы провели в квартире на Мичуринском проспекте, прошлись по магазинам, дед Олег что-то покупал в универсаме «Диета», что мы забрали с собой во Владимир. А в воскресенье 2 августа к часу дня мы отправились на Курский вокзал, откуда около половины второго дня отправлялась электричка до Владимира. Вышли из дома мы заранее, потому что было воскресенье, общественного транспорта было меньше, чем в будни, и надо было снова дождаться автобус № 47 или № 661, чтобы доехать до станции метро «Университет». На Курском вокзале под посадку была подана электричка однозначно «новая», а иначе и быть не могло. Ведь это же электричка на Владимир! Ещё со времён проживания в Электрогорске я помнил, как бабушка Нина Мироновна рассказывала мне, что на Владимир ходят только «новые» электрички с мягкими диванами.

Глава 5 «... С палочками на крыше ...»
И вот чуть больше трёх часов пути на электричке, и где-то около пяти часов вечера мы вышли из электрички на вокзале станции «Владимир». И теперь, после такой длительной предыстории, я возвращаюсь к тому, с чего начал повествование: 2 августа 1983 года я с дедом Олегом и бабкой Диной приехал на ПМЖ в старинный русский город Владимир. Теперь нам предстояло добраться до улицы Егорова. У нас было с собой много вещей, поэтому мы поехали не на общественном транспорте, а дед взял такси. Он сидел на пассажирском кресле рядом с водителем, а я и бабка Дина расположились на пассажирском диване сзади. День был солнечный и жаркий. Форточки у водителя и у деда были открыты настежь, и нас с бабкой Диной освежающе обдувало быстрым потоком набегающего воздуха. Всю дорогу я смотрел строго вперёд, рассматривая новые для меня незнакомые места. Транспорта на дороге было очень мало, в сравнении с шумной Москвой можно сказать, что и вовсе транспорта не было. От площади Фрунзе до перекрёстка с улицей Мира мы проскочили на скорости буквально за минуту, и за это время навстречу проехала пара каких-то грузовичков. Дальше мы остановились на светофоре, а когда тронулись, преодолели разбитый железнодорожный переезд, и снова набрали скорость. И тут навстречу появилось какое-то интересное необычное транспортное средство. Внешне оно напоминало автобус ЛиАЗ-677, какие в большом количестве ходили в Южно-Сахалинске, да и в Москве от станции метро «Университет» до Мичуринского проспекта и от Мичуринского к станции метро «Университет» мы тоже ехали на автобусе ЛиАЗ-677: такие же округлые формы, выступающие вперёд фары, так же сверху по центру окно с указателем номера маршрута, а по бокам два более длинных окна для указателей конечных пунктов, которые почему-то были закрашены. Но самое необычное было на крыше. Там торчали какие-то две поднятые палки. Номер маршрута
стоял «11», а на борту был нанесён номер «240». Это ещё что за зверь такой?
- Дедушка! А что это за автобус такой с палочками на крыше? - в недоумении своим детским писклявым голоском произнёс я.
- А, это тралебус, - небрежно ответил дед Олег, как бы давая понять, что этот «тралебус» (именно так первоначально я расслышал это слово) — это нечто не совсем серьёзное.
Мы сначала с «тралебус»-ом поравнялись на мосту через реку Рпень, а затем разминулись, и я развернулся, забравшись коленями на диван и облокотившись на спинку, глядя в окно и провожая удаляющийся «тралебус», который доехал до того перекрёстка с железнодорожным переездом, который только что мы миновали, и на перекрёстке повернул направо. Когда «тралебус» скрылся из виду, я снова сел на диван лицом по ходу движения, задумался, и «тралебус» всплыл у меня в воображении. Я уже не смотрел вперёд, я вообще не смотрел никуда, весь ушёл в свои мысли, ехал и думал «Тралебус!». С этими мыслями я не заметил, как мы оказались у подъезда нашего нового ПМЖ.
Квартира была просторная и совершенно пустая. Каждый звук отражался от стен звонким эхо. В отличии от Южно-Сахалинской квартиры здесь комнаты были раздельными. В Южно-Сахалинске большая комната была проходная по диагонали, и в стене у выхода на балкон была дверь во вторую, очень маленькую комнатку. Здесь же комнаты выходили на разные стороны дома. Одна выходила на сторону двора, другая — на сторону улицы. Из каждой комнаты был выход на балкон, то есть в квартире было два балкона. Мы приехали во Владимир гораздо раньше, чем прибыли контейнеры с имуществом, поэтому нам не на что было ни присесть, ни прилечь, ни стола, где можно было бы пообедать, тоже не было. На противоположной стороне улицы был гастроном, рядом с которым около пандуса разгрузки товара в навалку лежала груда ненужных деревянных досчатых ящиков. Дед Олег натаскал их оттуда, и это на первых порах стало и нашими стульями, и нашим столом. Ну а, выйдя на балкон со стороны улицы, я обнаружил, что прямо под окнами ездят те самые «тралебус»-ы, только они отличались от того, который я увидел первым на мосту через реку Рпень. Тот был весь округлый и двухдверный, а эти угловатые и с тремя дверями. Теперь я начал наблюдать за этими «тралебус»-ами. Оказалось, что среди большинства угловатых трёхдверных «тралебус»-ов округлый двухдверный не только один № 240. Были и ещё. Мимо нашего дома проходили маршруты троллейбуса №№ 1, 4, 11. Так вот, на маршруте № 1 я очень быстро обнаружил ещё три округлых двухдверных «тралебус»-а № 166, № 167 и № 181. А ещё вдруг мимо балкона проехал какой-то угловатый «тралебус», у которого весь борт был изрисован какими-то картинками. Я спустился на улицу, перешёл через дорогу, пришёл на остановку и стал ждать. Разрисованный «тралебус» приехал снова. Он был весь сияющий белого цвета с «юбкой», окрашенной в тёмно-вишнёвый цвет. У него на переднем бампере белого цвета ярко-синим было написано, что он «АГИТ...», а на лобовой части над бампером красным было аккуратно написано «Обходите транспорт только сзади» и в красном круге нарисован чёрный человечек, перечёркнутый красной полосой. А справа между передней и средней дверями разными цветами было написано «Переходите дорогу только на зелёный сигнал светофора» и рядом нарисован чёрный светофор со светящимся зелёным глазом, а между средней и задней дверями тоже разными цветами было написано «Переходите проезжую часть только по пешеходному переходу» и рядом нарисован дорожный знак «Пешеходный переход» — на синем поле в белом треугольнике чёрная «зебра». По внешнему виду «тралебус» был свеженький, да и в салоне он тоже выглядел свежо, видимо, практически новый. Следовал он по маршруту № 1, и номер у него был «350». Я пришёл домой и решил этот «тралебус» нарисовать, только левый борт я не очень запомнил, и почему-то мне показалось что текст «АГИТ...» был написан именно на левом борту. На листе тетрадной бумаги я нарисовал «тралебус» с двух сторон, справа написал тексты о переходе улиц, а слева — крупно во весь борт заглавными буквами синим по белому написал
«АГИТТРАЛЕБУС», и побежал показывать свой шедевр деду Олегу.
- Двоечник! - громко гаркнул дед Олег.
- Почему? - не совсем поняв, в чём дело, смущённо пролепетал я.
- В одном слове три ошибки допустил!
И лишь теперь я узнал, что не «трАлебус», а «о», две «л», ещё и «й», и таким образом получалось «трОЛЛеЙбус», и с тех пор, как пишется это слово, я запомнил на всю жизнь! Естественно, свой рисунок я переделал, и на новом рисунке, на левом борту на белом ярко-синим уже было написано «АГИТТРОЛЛЕЙБУС». Как истинный непоседа очень быстро я начал тащить деда Олега в город, и посмотреть, что там есть, и увидеть, какие по городу ходят ещё другие троллейбусы. Дед был терпеливым, и ходил со мной везде, куда я его ни тащил. И таким образом я узнал, что ездят и ещё округлые двухдверные троллейбусы: на маршруте № 2 троллейбус № 221; на маршруте № 8 троллейбус № 163; на маршруте № 9 троллейбусы № 171, № 172 и № 173; на маршруте № 10 троллейбус № 232; и на маршруте № 11 помимо уже увиденного троллейбуса № 240 ездил и ещё один такой же № 241. А ещё к моему величайшему удивлению в центре города у Золотых Ворот вдруг подъехал «АГИТТРОЛЛЕЙБУС», следовавший по кольцевому маршруту № 8. И это был не № 350. У него номер был похожий, но «351», и это означало, что таких «АГИТТРОЛЛЕЙБУС»-ов в городе два. Очень быстро, ещё до начала учебного года, то есть в течение меньше месяца, я успел не только изучить троллейбусную контактную сеть в своём районе, но и увидеть и запомнить все троллейбусы, которые работали в городе! И даже с дедом Олегом успел прокатиться почти по всем троллейбусным маршрутам. Исключение составляли маршрут № 3, который ходил настолько редко, что его очень трудно было дождаться, и маршрут № 6, который ходил отдельно ото всей городской троллейбусной сети в жилой массив за Клязьму. Во многих троллейбусах двери в кабину водителя были открыты, и я подходил к кабине, наблюдал, как работает водитель, и начинал с ним разговаривать. Водители в-основном были приветливые, и беседу поддерживали. И так от водителей я узнал, что округлые двухдверные троллейбусы — это ЗиУ-5. Они уже очень старые, и их списывают. И осталось их очень мало. А угловатые трёхдверные троллейбусы — это ЗиУ-9. И я узнал, что троллейбусных депо в городе два. И что по номеру троллейбуса можно определить, какого он депо: если номер троллейбуса начинается на 1 или 3, то это троллейбус первого депо; а если номер троллейбуса начинается на 2 или 4, то это троллейбус второго депо. И я узнал, что в первом депо маршруты №№ 1, 5, 8 и 9; а во втором депо маршруты №№ 2, 3, 4, 6, 7, 10 и 11. Помимо того, что меньше чем за месяц я успел запомнить все троллейбусы, которые работали во Владимире, я их начал по-детски мастерить. Я их рисовал на тетрадных листах с двух сторон и вырезал, как когда-то рисовал и вырезал автобусы Южно-Сахалинска, и играл ими. Помимо этого, из пластилина я начал лепить маленькие троллейбусики, которые в длину были не больше 5 см. Первый я вылепил полностью из чёрного
пластилина и побежал показывать его деду Олегу. В это время с бабкой Диной они чем-то занимались на кухне.
- Дедушка! - подбежал я и протянул свой «шедевр».
- Что это? - в недоумении спросил дед Олег.
- Троллейбус, - пролепетал я.
- Какой же это троллейбус! - грозно прикрикнул дед Олег.
- А что же это? - теперь уже немного в недоумении оказался я.
- Козёл это, а не троллейбус! - грозно ответил дед Олег.
- Почему козёл? - в недоумении пролепетал я.
- А что это такое? - и он пальцем ткнул в то, что было у моего троллейбусика внизу.
- Колёса, - пискнул я в ответ.
- Копыта это, а не колёса! - ответил дед Олег как отрезал.
После такого разноса я пулей помчался на балкон. По дороге ехал троллейбус, и я начал сравнивать колёса у него с теми, какие были на моём «шедевре». Оказалось, у троллейбуса колёса-то круглые, а у моего были какие-то ножки, в самом деле похожие на копыта. «Копыта! Козёл!», подумал я и решил сделать троллейбус заново. Когда новый «шедевр» был готов, я снова побежал показывать его деду Олегу. Дед Олег что-то мастерил, и мне пришлось его отвлекать:
- Дедушка! - подбежал я и протянул свой «шедевр», у которого колёса уже были круглые.
- Что это? - резко спросил дед Олег.
- Троллейбус, - пролепетал я.
- Какой же это троллейбус! - грозно прикрикнул дед Олег.
- А что же это? - я снова оказался в недоумении: ведь колёса теперь круглые, что же теперь ещё не так?
- А что ж ты над людьми издеваешься! - грозно буркнул дед Олег.
- Почему издеваюсь? - в недоумении пролепетал я.
- А где же окна и двери? Запихал людей в темницу! - ответил дед Олег как отрезал.
После очередного дедова разноса я снова пулей помчался на балкон. По дороге ехал троллейбус. Оказалось, у него и в самом деле есть окна и двери. «Темница!», подумал я и решил ещё раз сделать троллейбусик заново. Теперь мой «шедевр», оставаясь сделанным всё так же из чёрного пластилина, стал чуть длиннее, и у него по бокам, спереди и сзади из белого пластилина были наклеены окна. Когда очередной «шедевр» был готов, я снова побежал показывать его деду Олегу. Дед Олег собирал стеллажи для библиотеки, которую они с бабкой Диной целиком вывезли из Южно-Сахалинской квартиры, и отвлекаться ему было не с руки, но я всё равно назойливо начал лезть к нему под руку:
- Дедушка! - подбежал я и протянул свой «шедевр», у которого теперь уже были и круглые колёса, и белые окна, и двери.
- Что это? - резко спросил дед Олег.
- Троллейбус, - пролепетал я.
- Какой же это троллейбус! - грозно отчеканил дед Олег.
- А что же это? - и снова я оказался в недоумении: чего же ещё не хватает моему троллейбусу, чтобы стать троллейбусом?
- Лесовоз это какой-то! - грозно ответил дед Олег.
- Почему лесовоз? - в недоумении пролепетал я.
- А что это такое? - и он пальцем ткнул в то, что громоздилось у моего троллейбусика на крыше.
- Штанги, - пискнул я в ответ.
- Какие же это штанги! Брёвна это, а не штанги! - ответил дед Олег как отрезал.
После такого разгромного дедова разноса я снова мухой помчался на балкон. По дороге ехал троллейбус, и я начал сравнивать штанги у него с теми, какие были на моём «шедевре». Оказалось, у троллейбуса штанги тоненькие аккуратные, а у моего громоздкие, каждая занимала половину крыши. «Брёвна! Лесовоз!», подумал я, и решил в очередной раз сделать троллейбус заново. Только теперь я уже не торопился. Теперь я уже обратил внимание, что троллейбусы цветом вовсе не чёрные. Ведь и рисовал я их белыми с красными полосами. Так почему же лепил из чёрного пластилина? Но сделать тоненькие штанги для меня стало целой проблемой. Если пластилин я раскатывал очень-очень тонко, он загибался. И тогда за подсказкой я обратился «в зрительный зал» к деду Олегу. И он откуда-то достал катушку медной проволоки, покрытой электроизоляционным лаком, и предложил в качестве каркаса для штанг использовать её. Каков же был мой восторг, когда штанги, выполненные из проволоки, облепленной тонким слоем пластилина, смотрели вверх, как у настоящего троллейбуса, и не загибались и на брёвна похожими быть перестали. В дальнейшем с годами своё мастерство в выполнении этих поделок я только оттачивал. Для их окраски я начал использовать масляные краски разных цветов. Геометрия поделок всё больше стала приближаться к геометрии настоящих троллейбусов, и они стали похожи на масштабные модели, выполненные в очень малом масштабе. А ещё дед Олег принёс откуда-то квадратную доску примерно метр на метр, из щепок ножами мы с ним выточили цилиндрические палочки. В доске дед Олег просверли целый ряд углублений, в которые эти цилиндрические палочки вставлялись, и получилась улица со столбами. А после на эти столбы я навесил сделанную из швейных нитей и проволоки контактную сеть, и здесь мои троллейбусики, подталкиваемые моими руками, начали ездить.

Глава 6 «Ольга Евгеньевна и новая команда»
А тем временем наступило 1 сентября, и начинался новый учебный год. Теперь мне предстояло учиться в другой, для меня совершенно незнакомой школе, и предстояло вливаться в другой коллектив одноклассников. Средняя школа № 36, в которую я был определён, находилась прямо в нашем квартале, точно так же до неё от дома было идти недалеко, как и в Южно-Сахалинске от дома до средней школы № 23. На школьный двор меня за руку привёл дед Олег. Школьный двор был переполнен людьми. Начиналась торжественная линейка, посвящённая началу нового учебного года. На этой торжественной линейке я узнал, что мой класс будет 3Д, а мой классный руководитель — молодая, симпатичная и очень культурная и образованная учительница Ольга Евгеньевна Зотова. Дед Олег проводил меня до входа в задние школы, я вместе с классом вошёл внутрь, а дед Олег скрылся из виду, оставшись на улице. Итак, у меня начиналась новая жизнь, которая сулила мне получение новых знаний и нового жизненного опыта.
В классе, куда я попал, уже был сложившийся коллектив, и меня детвора не особо приняла. Но всё же и здесь у меня появился небольшой круг общения. Появился у меня товарищ, которого звали, так же, как и в Южно-Сахалинске, Дима, только Шахов. И появилась подружка Инна Попова. Подружка, конечно, была не такая близкая, как Оля Юдина, а вот с Димой Шаховым контакт завязался довольно-таки крепкий. Он был хохмач, любил делать пародии на учителей и некоторых одноклассников, чему очень быстро от него научился и я, ещё в дальнейшем и перещеголял его. Но самым неожиданным открытием для меня стало то, что муж нашей классного руководителя Ольги Евгеньевны оказался водителем троллейбуса, работал на маршруте № 1 на троллейбусе № 199. Ольга Евгеньевна регулярно возила нас на разнообразные выставки. Н память приходят: «Подводный мир»; «Золотая Хохлома»; «Старый Владимир». И каждый раз на выставку мы ехали на том самом троллейбусе № 199, за рулём которого был её муж Владимир Зотов, коренастый дядька роста около среднего, шатен с крупными усами до подбородка и зачёсанными на затылок волосами с крупными залысинами. И что было для меня примечательно, так это то, где мы осуществляли посадку в троллейбус. Троллейбус нас ожидал прямо напротив школы на той стороне улицы, где располагалась школа. При этом троллейбусы ходили по кольцу вокруг района против часовой стрелки. Линия для встречного движения не использовалась, хоть и была полностью готова к использованию. Перед поворотом на нашу улицу Егорова линия разветвлялась, и после разветвления одна линия уходила прямо до неиспользуемого старого разворотного кольца. Затем она возвращалась обратно, пересекая линию поворота на улицу Егорова и следуя по прямой до Суздальского проспекта, и присоединялась к ней после её выхода с кольца вокруг района, после поворота кольцевой линии с Суздальского проспекта, где была установлена сходная стрелка. То есть Зотов ехал по прямой, разворачивался через старое неиспользуемое разворотное кольцо и ожидал нас около школы, не отсоединяя штанги от проводов, потому что никому не мешал в силу того, что регулярного движения троллейбусов здесь не было. Кстати, касаемо троллейбусной контактной сети в нашем районе: ещё я обратил внимание, что по нашей улице Егорова и по улице Комиссарова висела и встречная троллейбусная контактная сеть, но она была с обеих сторон тупиковая и заканчивалась на специальных поперечных перекладинах, закреплённых на угловых опорах контактной сети на поворотах с Суздальского на Комиссарова и с Егорова на Добросельскую. Обычные пассажирские троллейбусы попасть на эту контактную сеть не могли, а вот водители грузовых троллейбусов, которые могли под неё подъехать на автономном ходу с использованием ДВС, иногда ей пользовались. А вот по Суздальскому проспекту в противоположном направлении опоры контактной сети были, а вот контактной сети не было, хотя на опорах кое-где сохранялись остатки её подвеса, что говорило о том, что когда-то контактная сеть была и здесь. Но это немного другая история, и эту тему я разовью немного позднее. А сейчас речь идёт о наших поездках на выставки, которые нам устраивала наша учительница Ольга Евгеньевна. Она сама была человеком очень образованным и разносторонне развитым, и нас старалась приучить к прекрасному. Но половина класса была откровенными шалопаями, особенно из числа пацанов, и все эти выставки интересны им не были. Эта же половина класса за моё увлечение троллейбусами приклеила ко мне прозвище «Троллейбус», или сокращённо «Тралик». Но меня это почему-то не обижало, а правильнее будет сказать, что мне было безразлично, кто и как меня называет. От своего интереса к троллейбусам из-за этой ерунды я отрекаться всё равно не собирался, и продолжал фиксировать всё до мелочей, что происходило с троллейбусами во Владимире.
Прошла пара недель сентября, и вдруг я обнаружил появление каких-то двух относительно свежих троллейбусов, похожих на новые, но со старыми номерами 194 и 263. Оказалось, некоторые старые троллейбусы направлялись в другие города на специализированные ремонтные заводы для проведения им капитального ремонта. Вот как раз эта парочка 194 и 263 вместе только что вернулись из Куйбышева (как в то время называлась Самара) с капитального ремонта. Я заприметил, что похожие, но уже слегка потрёпанные, есть ещё два троллейбуса № 193 и № 249. Оказалось, и они поступили с капитального ремонта из Куйбышева, но в мае. А ближе к концу сентября вдруг мимо наших окон прошелестел совсем свеженький троллейбус цветом такой же, как был у деда Олега на Сахалине «Москвич-2140» с новым номером 355. Я побежал на нём прокатиться, но, подождав на остановке совсем немного, дождался новый троллейбус, но другой, с номером 358. Правда, он был белый с «юбкой», окрашенной ярким красно-коричневым цветом. 355-ый троллейбус я тогда дожидаться не стал, поехал на 358-ом, и у водителя узнал, что пришло их всего 5 новых троллейбусов, 4 из которых в депо № 1 и один в депо № 2. Оказалось, что из этих пяти новых троллейбусов ещё один был такой же охряный, как 355, и ещё два таких же белых с красно-коричневой юбкой, как 358. Но вместе с этим я отметил, что стареньких округлых троллейбусов ЗиУ-5 поубавилось. Так прошла первая четверть учебного года, и наступили осенние каникулы. За это время пришли с Сахалина контейнеры с имуществом. Мы с дедом оклеили стены новыми обоями, и все втроём мы уже частично обставили квартиру мебелью. Уже появилось и на чём сидеть, и где обедать, и на чём спать, и где мне заниматься домашними уроками. Но каникулы на то и каникулы, чтобы от уроков и заданий отвлечься. На улице стоял ноябрь, и было серо и промозгло. Но меня это не останавливало, и я уговорил деда Олега поехать прокатиться на троллейбусном маршруте № 6. Маршрут проходил от Ерофеевского спуска по мосту через железную дорогу и Клязьму, по дамбе и дальше по Судогодскому шоссе до Загородного парка. Мы с дедом Олегом уселись в троллейбусе слева почти напротив средней двери, я сел к окну. Троллейбус набился битком и медленно начал спускаться к мосту. Мост был не в лучшем состоянии, что называется, как стиральная доска, и поэтому быстро по мосту троллейбус двигаться не мог. Троллейбус ехал, а я смотрел вниз, на железную дорогу, на реку и на её противоположный берег. И вдруг на том противоположном берегу я разглядел стоящий рядом с зарослями кузов старого округлого троллейбуса ЗиУ-5, и писклявый детский крик вырвался из груди сам по себе «Дедушка! Там троллейбус стоит! Пойдём!». От такого неожиданного нарушения тишины стоявшие рядом пассажиры вздрогнули, и эту волну дрожи, наверное, ощутил весь троллейбус целиком. Но меня то, что пассажиров я вогнал своим криком в стрессовое состояние, нисколько не беспокоило. Мы с дедом пробрались к средней двери, вышли на следующей остановке с названием «Совхоз Коммунар», которая находилась после выезда с дамбы, перешли на противоположную сторону и по дамбе вдоль дороги, по которой непрерывным потоком двигался транспорт, пошли в обратную сторону. Там перед въездом на мост по насыпи дамбы была уложена каменная лестница, по которой мы спустились к подножию дамбы и отправились к берегу реки. Где-то там стоял тот самый кузов троллейбуса ЗиУ-5. К берегу перпендикулярно реке вела неширокая асфальтированная дорога, на которой мог уместиться грузовичок ГАЗ-53, но если ему навстречу поехал бы даже мотоцикл, то разъехаться без съезда с дороги они бы не смогли. Перед выездом на берег дорога поворачивала влево от дамбы. По этой дороге мы с дедом Олегом вышли на берег, и тут я увидел тот самый кузов троллейбуса, который стоял от поворота метрах в ста, и кинулся к нему. Оказалось, этот троллейбус ещё совсем недавно ездил мимо наших окон по маршруту № 11. Это был кузов троллейбуса № 241, полностью разоукомплектованный, и его зачем-то привезли сюда и установили на трубы в проёмах, предусмотренных на кузове для колёс. Номера троллейбусов спереди и сзади устанавливались в виде накладных дюралевых цифр. Спереди все цифры были сняты, а на задней стенке этого кузова от номера осталась цифра «1». У меня возникло острое желание эту цифру снять на память. Таким образом появился повод приехать сюда ещё раз, и через пару дней я уговорил деда Олега поехать туда снова, но уже взять с собой инструмент, чтобы снять эту цифру. Открутить винты, которыми цифра была закреплена на кузове, не получилось, и тогда дед Олег воспользовался молотком-гвоздодёром и стамеской, и тогда цифра поддалась. Отверстия в обшивке, в которые входили крепёжные винты, надорвались, и цифра вместе с винтами вышла наружу и оказалась в моих руках. С тех пор это место стало местом моего уединения. Как только сходило половодье, и до самого первого снега я приезжал сюда, и так продолжалось до самого моего после окончания средней школы поступления в университет.

Глава 7 «Золотой юбилей»
А в конце ноября 1983 года бабушка Анна Антоновна и дед Евгений Григорьевич отмечали «Золотую свадьбу». И на это торжество мы с дедом Олегом и бабкой Диной отправились в Москву. Для этого торжества был арендован банкетный зал в ресторане «Прага», что находится на углу Нового Арбата (в то время проспект Калинина) и Гоголевского бульвара. Зал был огромный и ярко освещённый, во всяком случае его размеры мне, маленькому пацану, показались очень большими. В зале стояли ряды роскошно накрытых столов, всё выглядело крайне аппетитно. Единственный минус всего этого мероприятия был в том, что никого из детей, кроме меня, не было. Поэтому находиться в зале вместе с компанией взрослых тётек и дядек мне было скучно. И поэтому я вышел в огромный холл, окна которого выходили аккурат на перекрёсток проспекта Калинина и Гоголевского бульвара. На улице уже совсем стемнело, шёл мелкий дождь. Сырой асфальт проезжей части и тротуаров отражал синеватый свет, источаемый светильниками, закреплёнными на уличных мачтах. Движение транспорта уже стало редким в этот поздний час. Но на что я обратил внимание, так это на то, что по проспекту Калинина в обе стороны часто сновали те самые округлые троллейбусы
ЗиУ-5. Их в Москве было заметно намного больше по сравнению со Владимиром. Во Владимире их осталось всего 4 троллейбуса, и встретить их на линии было великой удачей. А тут они один за одним, один за одним. И все разноцветные. У нас все троллейбусы были белые с красными «юбками», а тут и синие, и зелёные, и оранжевые. И весь вечер до самого окончания мероприятия в окно я наблюдал за улицей, и остался под глубоким впечатлением.

Глава 8 «Зимние впечатления»
А тем временем наступила зима. Дед Олег купил мне лыжи, на которых кататься мне очень понравилось. Неподалёку от нашего дома был парк имени 60-летия ВЛКСМ (сейчас он называется «Добросельский»), который люди называли просто «поле», так как на парк собственно он похож особо и не был. Больше он походил на огромный пустырь, расположенный между улицами Юбилейная, Егорова, Комиссарова и Суздальским проспектом, в юго-западном углу которого рядом с перекрёстком улицы Юбилейной и Суздальского проспекта одиноко стоял кинотеатр «Русь». И по периметру этого пустыря была проложена кольцевая лыжня, на которую мы всем классом выходили в том числе и на уроках физкультуры. Но и помимо уроков физкультуры я регулярно вместе с дедом Олегом вставал на лыжи, и мы по полю проходили несколько кругов. В честь этих пробежек на десятом году своей жизни я даже сочинил свои первые стихи, хоть и простенькие, но ото всей души:
«Я одену лыжи
И пойду на поле.
Нет, сначала к школе,
А потом на поле.
На поле там кругом свежо,
Так красиво, хорошо.
Распахнуться не спешу,
Своё горло застужу».
И вот, уже в январе 1984 года, катаясь по полю на лыжах и двигаясь вдоль улицы Комиссарова, у себя за спиной услышал я вдруг необычный чистый гудящий звук. Явно ехал троллейбус, но звук от работы двигателей у него был чистый-чистый, совсем не как у тех троллейбусов, которые уже проработали какое-то время. Я невольно обернулся, и восторженно воскликнул: «433!». По дороге ехал ярко-охряный совсем новенький троллейбус. Последний новый троллейбус в депо № 2 поступил в сентябре, и его номер был 424. Значит пришли новые троллейбусы! Каждое поступление новых троллейбусов было для меня праздником, хотя приходили тогда они регулярно, и зачастую не один раз в год. Но в этом случае открытием для меня стал запуск нового троллейбусного маршрута № 12, который стал ходить из нашего района на вокзал. Теперь по нашей улице Егорова проходило не 3 троллейбусных маршрута, а 4: №№ 1, 4, 11 и 12. И четыре из десяти поступивших новых троллейбусов пошли как раз на этот новый маршрут.

Если моё повествование читателю окажется интересно, и возникнет желание узнать, что же происходило дальше, я продолжу публикацию.