О пушкинских панталонах и иных забавных мелочах

А НАЧНЁМ МЫ, ДРУГИ МОИ, с известной  строфы XXVI «Евгения Онегина», где автор описывает, как его герой готовится к выходу в свет:

 В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред учёным светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б это было смело,
Описывать моё же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.

Понятно, что Александр Сергеевич не утверждал, будто в русском языке того времени не существовало названий панталон, фрака и жилета. Он лишь иронически намекал, что эти слова отсутствуют в Словаре Академии Российской (о чём у нас будет возможность поговорить), а в быту как раз используются. Однако в том же словаре отсутствовали и другие иностранные названия предметов одежды; почему же особое внимание «солнца русской поэзии» привлекли именно эти три элемента мужского костюма?

Да какая разница! - отмахнётся читатель-поскакун. Я так называю тех, кто лихо перелистывает страницы, не особо вдумываясь в содержание. Ну, помните лакея Петрушку из гоголевских «Мёртвых душ»: «Ему было совершенно всё равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, – он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от неё бы не отказался. Ему нравилось не то, о чём читал он, но больше самоё чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает что и значит».

Но мы пойдём другим путём. Как говаривал мудрый деревяшка Буратино: «Здесь кроется какая-то тайна»… А она таки здесь и впрямь кроется. Будем читать, как говорил геноссе Фамусов – «с чувством, с толком, с обстановкой». А проще говоря – с наслаждением, смакуя каждую строку, узнавая, что прячется там, за словом, «которое иной раз чёрт знает что и значит». Не подумайте, что я таким способом хочу противопоставить «мэтров от литературы» и, так сказать, «людей от сохи». Положа руку на сердце, нередко эти самые мэтры представляют собой не более чем сантимэтры. Вот опять же о наших панталонах (вернее, о пушкинских). Как-то раз (давненько это было) смотрел я программу Михаила Швыдкого «Культурная революция», где одна известная критикесса решила блеснуть и процитировать классика. Начала бодро: «Но панталоны, фрак…» - и вдруг затормозила. Память подвела. Но «знатная пушкинистка» быстро спохватилась и продолжила: «…омлет -всех этих слов на русском нет!». Более подходящей рифмы к слову «нет» у неё в мозгу не всплыло. А напрасно. Я мог бы предложить целый модельный ряд – жакет, буклет, рулет, валет, стилет, билет… В общем, права русская поговорка: «Промолчи – сойдёшь за умного».

ИТАК, ПОЧЕМУ ВСЁ-ТАКИ ПУШКИН остановил своё внимание именно на панталонах, фраке и жилете? Чтобы понять это, для начала перенесёмся в эпоху, когда император Павел I занял императорский трон после кончины матушки своей – Екатерины II (6 ноября 1796 года). Сказать, что новый самодержец был человеком своеобразным – значит не сказать ничего. В период его правления правила приличия, светские манеры и моды были, можно сказать, «поставлены во фрунт», подчинялись строжайшим требованиям, порою доходившим до дикости. Самодурство Павла переходило все мыслимые границы. Очень точно заметил Алексей Константинович Толстой в своей саркастической «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева»:

За ней царить стал Павел,
Мальтийский кавалер,
Но не совсем он правил
На рыцарский манер.

Генерал-майор Николай Саблуков, известный англоман, в своих «Записках о времени императора Павла и его кончине» писал: «Ни один офицер ни под каким предлогом не имел права являться куда бы то ни было иначе, как в мундире… офицерам вообще запрещалось ездить в закрытых экипажах, а дозволялось ездить только верхом, или в санях, или в дрожках. Кроме того, был издан ряд полицейских распоряжений, предписывавших всем обывателям носить пудру, косичку или гарбейтель <особый вид косицы на затылке, с вплетённой лентой. – Ф.Ж.> и запрещавших ношение круглых шляп, сапог с отворотами, длинных панталон, а также завязок на башмаках и чулках, вместо которых предписывалось носить пряжки».

В принципе, молодого императора можно понять: при его матушке в высших чинах армии воцарился такой бардак – хоть святых выноси. Как вспоминал в мемуарах «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков» известный русский писатель и философ: «Монархиня у нас была милостивая и к дворянству благорасположенная, а господа гвардейские подполковники и майоры делали что хотели». «При императрице мы помышляли только чтоб ездить в общества, в театры, ходить во фраках», - с благостной тоской писал генерал от инфантерии Евгений Комаровский.

Военному в столице следование моде обходилось дорого: «Для содержания себя в Петербурге гвардейскому офицеру требовалось очень многое. Ему нельзя было обойтись без <…> хорошей и дорогой новомодной кареты <…>, без многих мундиров, из коих и один не менее стоил 120 рублей <…>, без множества дорогих жилетов, без хороших сюртуков, дорогих плащей и великой цены стоящих шуб, без множества исподнего платья, шелковых чулков, башмаков, сапогов, шляп и прочего. Сверх того, надобно было иметь хорошую квартиру, не гнусный стол, многих служителей, одетых порядочно» (Записки Андрея Болотова). Такое могли себе позволить только люди очень состоятельные, остальные же попросту влезали в долги и разорялись.

Или же отчаянно воровали. Тот же Болотов сообщает: «Нельзя изобразить, в каком странном и удивительном положении была до сего гвардия и коль многие злоупотребления господствовали в высочайшей степени в оной <…>. Полки, хотя счислялись в комплекте, но налицо бывала едва ли и одна половина оных, но как жалованье отпускалось на всех, то командиры из жалованья распущенных скопляли превеликие экономические суммы <…>. Государю было сие неугодно <…> В таковом-то положении застал государь свою гвардию <…>. Уничтожил он вдруг и одним разом всё сие <…>, переменив сперва у всех гвардейских офицеров мундиры и вместо прежних дорогих приказав сделать их из недорогого темно-зеленого сукна, подбитые стамедом <недорогая шерстяная ткань. - Ф.Ж.> и столь недорогие, что мундир не стоил более 22 рублей».

Пора дорогих жилетов, фраков, панталон, плащей и шуб канула в лету. А что взамен? «Всё пошло на прусскую стать: мундиры, большие сапоги, длинные перчатки, высокие треугольные шляпы, усы, косы, пукли, ордонанс-гаузы <комендантские помещения, из немецк.-Ф.Ж. >, экзерцир-гаузы (здание-манеж, где происходило строевое обучение солдат, из немецк. -Ф.Ж.), шлагбаумы (имена дотоле неизвестные) и даже крашение, как в Берлине, пёстрою краскою мостов, буток и проч. Сие уничижительное подражание пруссакам напоминало забытые времена Петра Третьего» (Записки Болотова). И это казалось тем более возмутительным, что почивший ещё совсем недавно генерал-фельдмаршал светлейший князь Григорий Потёмкин вычистил армию российскую от всех этих помад, пудр, кос, буклей, треуголок и прочих прусских «прелестей», которые способствовали только появлению вшей.
 
На третий день царствования Павел призвал в Санкт-Петербург свои, верные ему войска из Павловского и Гатчины и объявил, что они поступают в гвардию. Екатерининские гвардейцы были в шоке. Тот же Николай Саблуков вспоминал: «Новые пришлецы из гатчинского гарнизона были представлены нам. Но что это были за офицеры! Что за странные лица! Какие манеры! <…> Легко представить себе впечатление, которое произвели эти грубые бурбоны на общество, состоявшее из <…> офицеров, принадлежавших к лучшим семьям русского дворянства. Все новые порядки и новые мундиры подверглись строгой критике и почти всеобщему осуждению. Вскоре, однако, мы убедились, что о каждом слове, произнесённом нами, доносилось куда следует».

СТРЕМЛЕНИЕ САМОДЕРЖЦА ВИДЕТЬ ВСЕХ ВОКРУГ ничтожествами и холуями достигало болезненных, вселенских размеров. Мужчины, встретив на улице императора, должны были сбрасывать на землю верхнее платье, снимать шляпу и, поклонившись, стоять, пока государь не пройдет. Дамы (в том числе и сама императрица!) выходили из экипажа и также, спуская верхнее платье, приседали на подножках. Князь Адам Чарторыйский в своих мемуарах сообщает: «Каждый повстречавшийся с императором экипаж должен был остановиться: кучер, форейтор, лакей были обязаны снять шапки, владельцы экипажа должны были немедленно выйти и сделать глубокий реверанс императору, наблюдавшему, достаточно ли почтительно был он выполнен. Можно было видеть женщин с детьми, похолодевшими от страха, выходящих на снег во время сильного мороза, или в грязь во время распутицы, и с дрожью приветствующих государя глубоким поклоном».

Швейцарец Шарль Массон в своих «Секретных записках о России» вспоминал: «Горе тому, кто при целовании жёсткой руки Павла не стукался коленом об пол с такой силой, как солдат ударяет ружейным прикладом. Губами при этом полагалось чмокать так, чтобы звук, как и коленопреклонение, подтверждал поцелуй. За слишком небрежный поклон и целование камергер князь Георгий Голицын был немедленно послан под арест самим Его Величеством». Аресты следовали один за другим. «Было запрещено, — свидетельствовал француз Этьен Дюмон, — показываться раздетым даже у окна. Не полагалось видеть мужчину в халате. Упущение такого рода было неоднократно наказано заключением в исправительном доме».

Такая самодержавная политика очень быстро привела к тому, что группа из 12 гвардейских офицеров, которых окончательно допекли «завихрения» императора, ночью 24 марта 1801 года ворвались в спальню Павла, который получил удар тяжёлой золотой табакеркой в висок и затем был удушен шарфом.

НО ВСЁ ЖЕ ВЕРНЁМСЯ К ОНЕГИНСКОМУ ДВУСТИШИЮ. Ну да, мы как-то вскользь упомянули о запрете Павлом панталон, фраков, жилетов в общем перечне «прелестных мелочей», которые пришлись не по душе императору. Однако вот какое дело: именно эта «триада» особо привлекала внимание как современников Павла, так и современников Пушкина – то есть и в допавловское, и в послепавловское время. Конечно, прежде всего – записных модников, особенно англоманов – русских денди. Три перечисленных предмета туалета для них были как сейчас, к примеру, для нас джинсы, бейсболки и кроссовки. Даже более важны, поскольку выделяли носителей из общей среды, были своего рода вызовом, неким позёрством.

Итак, ближе к панталонам. Среди близких знакомых, можно сказать - приятелей Пушкина числился Филипп Вигель. Филипп Филиппович был старше Александра Сергеевича, что не мешало им часто и тесно общаться и в литературном обществе «Арзамас», и у Василия Жуковского, и у братьев Тургеневых, и в Одессе, где Вигель с мая 1823 года служил чиновником по управлению Новороссийской губернией и Бессарабской областью. Позднее Пушкин встречался с Вигелем в Москве и в Петербурге, где Филипп Филиппович занимал пост вице-директора Департамента иностранных вероисповеданий.

В прекрасном эссе «Вигель и Пушкин» Валентина Томашевская отмечает: «”Человек злоречивый, самолюбивый, обидчивый, колкий и умный”, по характеристике Герцена, привлекал поэта живостью и увлекательностью рассказов о виденном и пережитом… Множество исторических лиц прошло перед Вигелем. Он помнил вступление на престол Павла, знал Николая Павловича ещё великим князем, видел семейство Е. Пугачева, соприкасался с масонами и мартинистами, посещал радения квакеров в Михайловском замке». Пушкин писал о приятеле: «Я люблю его разговор — он занимателен и делен». К тому же Вигель оставил нам замечательный слепок эпохи – свои «Записки». Вот на эти «Записки» хочу я обратить ваше особое внимание.

Не сомневаюсь, что в разговорах Вигеля и Пушкина нередко возникала в том числе тема правления Павла I. Да и как иначе! Ведь одной из причин ссылки Пушкина в 1820 году стала ода «Вольность» (1817, по другим данным – 1819 или 1820 годы), где он описывает убийство Павла. Как известно, молва приписывала государю Александру I если не прямое участие, то бездействие, в результате которого погиб его батюшка. Осведомлённость цесаревича Александра Павловича о заговоре до сих пор вызывает споры историков. В Российской империи вплоть до революции 1905 года версия об убийстве Павла была под запретом; официально считалось, что самодержец умер по естественным причинам: «от апоплексического удара» (инсульта). А между тем Пушкин в «Вольности» прямо писал о жестокой расправе над императором:

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец  —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъёмный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наёмной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.

Для справки: брошенный дворец – это Михайловский замок в Петербурге, где обитал Павел I, Клия (Клио) – муза истории, а римский император Калигула (Гай Юлий Цеезарь Август Германик) упомянут потому, что, как и Павел I, был убит ближайшим окружением в результате дворцового переворота.

А собственно, какое отношение к теме нашего исследования имеет то, что Филипп Вигель и Александр Пушкин наверняка беседовали о царствовании Павла? А прямое. Потому что в «Записках» Вигеля несколько раз встречается сочетание «панталоны, фрак, жилет» как триединое целое. Вот, например, о павловских временах: «Одно поразило тогда меня в Киеве: новые костюмы… Павел вооружился против круглых шляп, фраков, жилетов, панталон, ботинок, сапогов с отворотами…». И далее, уже о первых днях после смерти самодержца: «Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, была перемена костюма: не прошло двух дней после известия о кончине Павла, круглые шляпы явились на улицах; дня через четыре стали показываться фраки, панталоны и жилеты»…

Мне могут возразить: но ведь Вигель упоминал также запретные шляпы, ботинки и сапоги. Однако Пушкин их в «Онегина» не вставил! Конечно, не вставил - потому они считались чисто русскими словами и были отмечены в шеститомном издании «Словарь Академии Российской»; оно издавалось с1789 по1794 год и содержало 43 257 слов. Впрочем, Александр Сергеевич, возможно, «заглядывал встарь» и во второе издание, которое вышло в 1806–1822 годах – «Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный». В него вошли 51 288 слов. Николай Карамзин назвал его «творением важнейшим для языка… необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других».

А вот панталоны, фрак, жилет даже в пушкинские времена были ещё чужеродными. Так, поэт Пётр Вяземский саркастически отмечал в записной книжке:

«-Знаете ли вы Вяземского? – спросил кто-то графа Головина.
-Знаю! Он одевается странно.
Поди после гонись за славой! Будь питомцем Карамзина, другом Жуковского и других ему подобных, пиши стихи, из которых некоторые, по словам Жуковского, могут называться образцовыми, а тебя будут знать в обществе по какому-нибудь пёстрому жилету или широким панталонам!».

Замечу: не просто знать, но и считать «странным человеком».
 
Да, даже после смерти императора Павла Петровича «триада» панталоны, фрак, жилет должна была завоёвывать достойное место в обществе. Но для начала разберёмся, что собой представляли эти предметы одежды.

НАЧНЁМ С ПАНТАЛОН. Согласно «Онегинской энциклопедии» (том второй): «Панталоны – в XIX  в. длинные мужские штаны. Название заимствовано из французского языка, но восходит к имени персонажа итальянской комедии – Панталоне <если быть точнее, Панталоне – не просто персонаж, а маска итальянской комедии дель-арте. – Ф.Ж.). В европейскую моду панталоны вошли в 1800 г.».

Император Павел не случайно запретил панталоны, даже вправленные в сапоги. Он видел в этой моде веяния Французской революции 1789 года, когда народ в противовес дворянству, носившему короткие штаны, перешёл на длинные и стал именовать себя «санкюлотами» (то есть теми, кто «не носит коротких штанов»). Уточним: панталоны – не просто длинные штаны, но к тому же без заглаженной складки. Поверх обуви их стали носить только к концу второго десятилетия XIX века. Но и тогда это воспринималось как вызов, «пощёчина общественному вкусу». Такая мода воспринималась как простонародная. «Онегинская энциклопедия» отмечает: именно поэтому панталоны первоначально называли не штанами, а портками. Юрий Лотман в своих комментариях к «Евгению Онегину» приводит анекдот Петра Вяземского из «Старой записной книжки»:

«В 18-м или 19-м году в числе многих революций в Европе совершилась и революция в мужском туалете. Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами сверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх сапог или при башмаках на бале. Эта благодетельная реформа в то время ещё не доходила до Москвы. Приезжий NN первый явился в таких невыразимых на бал к М. И. Корсаковой. Офросимов, заметив это, подбежал к нему и сказал: “Что ты за штуку тут выкидываешь? Ведь тебя приглашали на бал танцовать, а не на мачту лазить; а ты вздумал нарядиться матросом”».

Владимир Бурнашев (по определению современников, «анекдотист и собиратель слухов») в своей книге «Наши чудодеи: Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода» (1875) сообщал: «В 21-м и 22-м годах начали появляться изредка нынешние брюки поверх сапогов со штрипками и чёрные атласные галстуки с атласными булавками. Это называлось американскою модою, и П. П. Свиньин, вместе с мистером Бэготом младшим, был её инициатором в Петербурге…». Павел Петрович Свиньин – основатель и редактор журнала «Отечественные записки», известный писатель, издатель, художник пушкинской поры.

Другую версию выдвинул бытописатель Михаил Пыляев в книге «Старое житьё: Очерки и рассказы бывших в отшедшее время обрядах, обычаях и порядках в устройстве домашней и общественной жизни» (1898): «Существующего вида брюки поверх сапогов первый ввёл в Петербурге герцог Веллингтон, генералиссимус союзных войск и русский фельдмаршал. Брюки носились со штрипками; называли их тогда “веллингтонами”».

Пушкиновед Елена Потёмина в «Онегинской энциклопедии» пишет: «Когда отправлялись просто по делам, носили панталоны из манчестера (разновидность хлопчатобумажной ткани), из тончайшего атласовидного сукна – для визитов или обеда».

ТЕПЕРЬ О ФРАКЕ. Обращусь к статье «Фрак» той же Елены Игоревны Потёминой в «Онегинской энциклопедии»… Как честный человек признаюсь, что при описании всех трёх предметов одежды я активно использовал названное выше капитальное двухтомное иллюстрированное издание. Увы, вышло оно ничтожным трёхтысячным тиражом и достать его очень сложно. В Интернете с ним тоже не ознакомишься, так что я выполняю в некотором роде и «культуртрегерскую» работу. В своё время мне удалось приобрести этот великолепный двухтомник, и я рад при случае поделиться почерпнутыми из него сведениями.

Но вернёмся к фраку:

«Фрак – мужская одежда с длинными узкими фалдами сзади. Фраки появились в XVIII в. в Англии, первоначально как военная одежда или одежда для верховой езды. В России фраки завоевали особую популярность. Так, немецкий путешественник Генрих Сторх писал о том, что в России в 1793 г.  во всякое общество можно было являться во фраке. Во времена правления Павла I фраки были запрещены – в них видели символ идей, заимствованных в революционной Франции. Но сразу же после смерти императора фраки появляются в столице и Москве, а затем – в провинции…

Молодому человеку в начале XIX в. необходимо было иметь в своём гардеробе как минимум три фрака, каждый из которых предназначался для определённого времени и места, отличались они цветом, тканью, отчасти фасоном…

Так, для утреннего выхода по делам или на прогулку надевался фрак зелёного цвета (популярными были также синий и тёмно-лазурный цвета), оттенки которого соотносились преимущественно с возрастом носившего; людям солидным приличествовало носить фрак бутылочного цвета, более молодым – серо-зелёного.
Возможно, что Онегин, прогуливающийся по бульвару, был одет во фрак светло-зелёного цвета, талия слегка завышена, рукав у плеча расширен, а внизу – воронкообразный манжет. Воротник обычно обтягивался бархатом иного цвета, чем ткань самого фрака. Полы утреннего фрака в отличие от вечернего были несколько длиннее. Но на нём мог быть надет и совершенно иной фрак, подобно тому, что, по воспоминаниям современников, носил Пушкин в 1817 – 1819 гг. – чёрного цвета с нескошенными фалдами a la американе. По мнению Ю. М. Лотмана, нарочитая грубость такого фрака являлась верхом щёгольской утончённости…».

Дело, однако, не только в самом фраке. Обратимся к замечательной книге пушкиноведа Нонны Марченко «Приметы милой старины. Нравы и быть пушкинской эпохи». Вспомним описание главного героя в начале первой главы романа:

Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как dandy лондонский одет —
И наконец увидел свет.

Отдельную главу Нонна Александровна отводит дендизму. Википедия даёт представителям этого направления следующее определение: «Де;нди (англ. dandy) — социально-культурный тип XIX века: мужчина, подчёркнуто следящий за эстетикой внешнего вида и поведения, изысканностью речи». Между тем Марченко делает важное уточнение: «Денди не просто человек высшего общества, законодатель моды». Дендизм возник в Англии конца XVIII - начала XIX века как вызов жёстким правилам этикета, которые не давали простора индивидуальности и потому вызывали протест. Денди - герой праздной элегантности. Он восстаёт против правил, принятых в обществе, «но его бунт – это дерзость воспитанного человека, дерзость на грани разрешённого, его поведение всегда вызов, но вызов элегантный».

«Дендизм — это вся манера жить, а живут ведь не одной только материально видимой стороной, — писал исследователь Барбе д’Оревильи. — Это — ,,манера жить”, вся составленная из тонких оттенков». И тут Д’Оревильи как раз заостряет внимание на фраке, подчёркивая, что денди - «это не ходячий фрак, напротив, только известная манера носить его создаёт дендизм. Можно оставаться денди и в помятой одежде...».

Нонна Марченко подчёркивает характерные признаки денди: «Он привлекает к себе внимание, раздражая общественное мнение. Денди – утончённый стилист, утверждающий свою индивидуальность всеми возможными способами». Один из самых ярких и остроумных примеров – история появления популярного и поныне жакета «спенсер».
 
«Спенсер» - это короткий, примерно до талии, как женский, так и мужской жакет или пиджак. У него, как правило, длинные рукава, он может быть однобортным или двубортным, скроенным по фигуре или более свободным, с воротником и лацканами или без оных. Изобретателем этой детали туалета считается Лорд Джон Джордж Спенсер – к слову сказать, прямой предок принцессы Дианы по отцовской линии. Кстати, и сама «леди Ди» любила носить «спенсеры».

Но какое отношение «спенсер» имеет к фраку и дендизму? Да самое прямое.  Ежели верить историкам, этот жакет появился в конце XVIII века, а точнее — в 1790-х годах. Граф Спенсер, выпускник Кэмбриджа, политик, известный библиофил, одно время даже министр иностранных дел Англии, прослыл ко всему прочему большим оригиналом. Существует три версии появления жакета-«спенсера».

Согласно первой, лорд то ли задремал в кресле возле камина, то ли встал слишком близко к огню и случайно подпалил фалды своего фрака. Спенсер мгновенно срезал их, укоротив фрак — так появился новый предмет одежды.

По другой версии, Спенсер, будучи верхом, оборвал фалды длинного фрака во время охоты, зацепившись за колючие кусты шиповника, и затем укоротив фрак, чтобы подобных неприятностей больше не случалось.

И, наконец, третий вариант. Лорд, страстный любитель пари, поспорил с друзьями, что сможет придумать нелепый и бесполезный предмет одежды, который, несмотря на это, станет популярным. Так появился «спенсер».

Вот вам яркий пример «фрачного дендизма».

Но и это не всё! Как пишет уже упомянутый выше  д’Оревильи, как только короткие жакеты «спенсеры» стали привычными, денди «переступили все пороги дерзости, им больше ничего не оставалось. Они изобрели эту новую дерзость, которая так была проникнута духом дендизма: они выдумали, прежде чем надеть фрак, протирать его на всём протяжении, пока он не станет кружевом или облаком. Они хотели ходить в облаке, эти боги. Работа была очень тонкая, долгая, и для выполнения её служил кусок отточенного стекла. Вот настоящий пример дендизма. Одежда тут ни при чём. Её даже почти не существует больше».

Конечно, далеко не всем в России была по нутру новая мода. Фраки стали объектом спора между западниками и славянофилами. Да дело не только в славянофилах. Многие, что называется, «продвинутые» люди не принимали фраков, поскольку видели в них, опять-таки переходя на современный уличный сленг, «дешёвые понты». Александр Грибоедов в «Горе от ума» вкладывает в уста Чацкого яркий монолог:

Пускай меня отъявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую одежду на другую
По шутовскому образцу:
Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
Рассудку вопреки, наперекор стихиям…

Даже в середине века, в 1850-е, известный писатель и драматург Михаил Загоскин раздражённо отмечал в своём сочинении «Москва и москвичи, 1840-е гг.»: «А что такое фрак? …Тот же самый сюртук, с тою только разницею, что у него вырезан весь перед. Ну, может ли быть что-нибудь смешнее и безобразнее этого?».

И, НАКОНЕЦ, ПЕРЕХОДИМ К ЖИЛЕТУ. Этот предмет одежды появился в период Тридцатилетней войны (1618-1648). Жилет в первоначальном виде - одежда, которая носилась под камзолом. Камзолом в XVII веке называли мужскую одежду, сшитую в талию, длиной до колен, сперва с рукавами, а позже без них, со стоячим или отложным воротником.

У жилета тоже поначалу были рукава, которые в XVIII веке исчезли, он стал короче камзола и не имел воротника. Жилеты шились из дорогого материала, украшались вышивкой и дорогими пуговицами. Как пишет искусствовед и специалист по истории одежды Раиса Кирсанова, название жилета связано «с именем персонажа-маски комического театра – Жиля. На гравюрах XVII в., изображающих Жиля, хорошо видны все детали театрального костюма, в том числе и той детали, которую стали называть жилетом» («Розовая кандрейка и драдедамовый платок»). Впрочем, существует и другая этимология, согласно которой родиной жилета является Турция, по-турецки такая безрукавная одежда именуется yelek, по-татарски jылыту («согрей»); затем безрукавку переняли арабы, за ними - испанцы и французы и прочие народы Европы.

В эпоху рококо («вычурный» стиль западноевропейского искусства середины XVIII века) вошел в моду «английский жилет» из белого пике. В гардеробе элегантного мужчины полагалось иметь комплект цветных и белых жилетов.
Не удержусь, чтобы не рассказать немного о пике - плотной, в ХIX веке шелковой и хлопчатобумажной ткани, лицевая поверхность которой была выработана в виде выпуклых рубчиков. К концу 10-х — началу 20-х годов XIX века такие жилеты стали признаком особого щегольства.

А нам эти пикейные жилеты хорошо знакомы по… Ну, вспоминаете? Конечно! По блистательному роману Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой телёнок». Уже тогда, в 1920-е – 1930-е годы, выражение «пикейный жилет» обозначало всё отжившее, устаревшее, даже нелепое: «Это были странные и смешные в наше время люди. Почти все они были в белых пикейных жилетах и соломенных шляпах канотье… Старейший из пикейных жилетов погрузился в трясину высокой политики».

Но мы забежали далеко вперёд; вернёмся же к веку XVIII. В эпоху Французской революции жилет шился из шёлка и бархата, украшался вышивкой, оставался чрезвычайно модным и популярным. Во многом именно поэтому злосчастный император Павел запретил эту деталь одежды как проявление французского революционного духа. Дарья Ливен, сестра шефа жандармов Александра Бенкендорфа, светская львица и тайный агент русского правительства в Лондоне, вспоминала в своих записках: «Жилеты запрещены. Император говорит, что именно жилеты совершили французскую революцию. Когда какой-нибудь жилет встречают на улице, хозяина препровождают в часть».

И снова обратимся к «Онегинской энциклопедии»: «В России жилеты известны с XVIII столетия, в конце века в моде были двубортные, с широкими лацканами, которые обыкновенно выкладывались во всю их ширину поверх лацканов сюртука, иные носили несколько жилетов, один на другом».

А что это были за жилеты! Вот как красочно описывал моду начала 1780-х годов православный историк и мемуарист Дмитрий Благово в «Рассказах бабушки» (1878): «Мужчины на/шивали такие рисованные жилеты «с сюжетами», то есть немало что с картинами, только по белому атласу и шитые шелками, а пуговицы на кафтанах величиною в медный пятак с разными изображениями и фигурами, рисованные на кости, по перламутру и даже эмалевые в золотой оправе, очень дорогие».

В царствование Екатерины II гвардейские модники надевали по семь жилетов один поверх другого; во времена Онегина, как правило, обходились двумя. Впрочем, «Московский телеграф» Николая Полевого в 1825 году сообщал, что «щёголи носят три жилета вдруг: один чёрный бархатный, на нём красный, наконец, сверх обоих – суконный или казимировый чёрного цвета».

К сему следует добавить отрывок из «Воспоминаний» композитора и музыкального критика XIX века Юрия Арнольда: «И с правой и с левой стороны торчали из-под жилета довольно массивные золотые цепочки, из которых обыкновенно на одной висело несколько breloques, а на другой в тяжёлой оправе большой камень: либо карниоль, либо аметист с вырезанной печатью фамильного герба».

ТАК ЧТО, КАК МЫ УБЕДИЛИСЬ, «онегинская триада» модных элементов мужского костюма упомянута в романе хотя и вскользь, но далеко не случайно. Бурная и даже драматическая история обретения ею популярности в русском обществе XIX века ещё раз доказывает нам: чтобы не просто читать роман Пушкина, листая страницу за страницей, но и понимать его, в полной мере наслаждаться его поэтическими прелестями, надобно проявлять достаточно интереса и любопытства по отношению к истории своего Отечества. Ну, мне так кажется.