Товарищ юных лет

          Мишка – мой сверстник. Мы не виделись многие годы, так как, начиная с девятнадцатилетнего возраста, он постоянно «сидел». Непокладистый по характеру, Мишка в любом случае норовил пустить в ход кулаки, а поэтому неудивительно, когда я приезжал в отпуск, он зачастую отбывал очередной срок в колонии за какую-нибудь драку.

          – Хорошо выглядишь, – после взаимного приветствия подытожил товарищ, когда я зашёл к нему в дом.

          – Спасибо! Ты-то как живёшь-здравствуешь?

          – Так я, чё – так себе… Полгода назад освободился, тяжеловато приходится…

          Мы присели в комнате перед неработающим телевизором.

          – Видишь, – продолжил Мишка и, открыв рот, ткнул в нутро пальцем, – вот только несколько цельных зубов осталось, да и те болят…

          Немного помолчал.

          – У тебя, вижу, зубы хорошие. Питаешься хорошо, – то ли спросил, то ли констатировал он.

          На кухне, накрывая на стол, копошилась Мишкина жена.

          – Верка, – обратился к ней Мишка, озабоченно ощупывая правую щёку после демонстрации мне зубов, – посмотри-ка, у меня один сверху сильно шатается, может, выдернешь, а то проглочу как в тот раз.

          – Подождёшь, – отмахнулась занятая хозяйка, – походи пока так, ты с зубом красившей, вечером вытащу.

          – Питание – основа! – продолжил Мишка, – у тебя оно, конечно, хорошее…

          Прерывая наш разговор, Вера пригласила за накрытый стол… Первый тост – за встречу. Пошли вспоминания про детство, школьных друзей-товарищей, про то – про сё…

          – По-прежнему в суде работаешь, – спросил Мишка, – в прокуроры что – никак?

          Ответ, что работать в должности судьи почётней, да и судейский заработок намного больше, чем прокурорский, Мишка воспринял скептически.

          – Да, ладно тебе… Прокурором не хочешь – рассказывай! В прокуроры все хотят! Главней их мало кто будет, даже Верка это скажет.

          Я не стал переубеждать Мишку и попытался перевести разговор в другое русло, но у меня не получилось.

          – Ты, подожди, я чё спросить хочу: тебе паёк на работе дают?

          – Нет, – признался я.

          – Вот те – на! – изумился Мишка, – а ты говоришь прокурор – это как бы по званию ниже судьи. У прокурора, знашь, какие пайки – ого!

          – Да никаких пайков у них нет, – возражаю я, – у меня дочь ни один год в прокуратуре работает и никаких пайков не получает. Да и вообще, нет такого положения о пайках в прокуратуре.

          – Подожди, – не унимался Мишка, – как это так! Ни судьи, ни прокуроры паёк не получают! У нас на зоне всё руководство паёк получало, даже охранники на вышке, а вы – нет! Такого не может быть, чтобы ваши подчинённые паёк получали, а вы не получали.

          – Какие подчинённые? – пытаюсь выяснить я.

          – Ну, офицера, – делая ударение на последней букве, ответил Мишка, – всякая там охрана…

          – Постой, что ты всё в кучу валишь, – с раздражением останавливаю собеседника, – причём здесь «офицера;», «охрана». Они сами по себе – это другая структура, прокуратура – иное ведомство, а суд – самостоятельный орган власти!

          Чувствуя моё раздражение, Мишка притих. В школьные годы безобидные беседы между нами нередко перерастали в драку, исход которых был не в пользу моего товарища.

          – Ну, ладно, – миролюбиво закончил Мишка, – давай ещё выпьем.

          Выпили, разговор перешёл в мирное русло. Посмеялись, вспомнив прошедшую юность. Во время воспоминаний товарищ приподнял на голове прядь поседевших волос, под которыми виднелся серповидный шрам и, как бы радуясь, заявил:

          – Смотри, это ты меня звезданул!

          – Сам виноват, – ответил я, вспомнив тот случай.

          Тогда нам было лет по тринадцать. Возвращаясь из поселкового магазина с бидончиком молока, купленным по заданию бабушки, я увидел на противоположной стороне дороге Мишку. Правая его нога была травмирована ещё в младенчестве, и он, косолапя, шёл во встречном направлении. Приблизившись на минимальное расстояние, Мишка остановился и впился в меня подозрительным взглядом. По выражению лица было видно, что он не в духе, а это значило – драки не миновать. Намереваясь разойтись мирно, я вскинул правую руку со сжатым кулаком вверх и заискивающе поприветствовал: «Но пасаран!»

          – Ты кому это кулак кажешь! – недовольно загудел Мишка, восприняв мой жест по-своему.

          – Да это, Миха, приветствие такое интернационалистов: «Рот Фронт!», «Они не пройдут!»

          – Кому чё в рот? Кто куда не пройдёт? – и, загребая косолапой ногой пыль поселковой дороги, разъярённый товарищ кинулся в атаку.

          Сражение было по традиции недолгим. Разлитое молоко добавило мне злости и, подняв с земли алюминиевый бидончик, я от души хрястнул им по стриженой голове нападавшего.

          – Иду себе домой, – возмущался после драки Мишка, вытирая с головы кровь, – а ты мне кулак кажешь, будто я падла какая-то. Я же по-хорошему спросил: «За чё ты мне угрожаешь?», а ты мне в ответ чё? – «Хрен тебе в рот! Ничё, мол, у тебя не пройдёт!» – Вот, видишь, какой ты человек!

          – Ну, прости, Мишка, с бидончиком тогда погорячился, каюсь, но ты тоже не разобрался в приветствии.

          – Ни фига себе приветствие, – не соглашается Мишка, – кулак мне выставил – всё, мол, капец тебе! Кому это понравиться.

          Действующий федеральный судья и освободившийся из мест лишения свободы бывший заключённый – не очень гармоничная компания. Тем не менее Мишка – мой товарищ по юным годам. Жил с матерью-инвалидом в постоянной нужде. Едой избалован не был, одежду донашивал с других плеч – кто что отдаст. Помню, как-то в клубе текстильщиков проводилась облава на стиляг, и Мишка, забежав в комнату отдыха, спрятался под биллиардным столом. Позже, когда дружинники удалились, я спросил товарища, чего собственно он-то боялся. Тогда Мишка, взявшись руками за борта поношенного материнского пиджака с большими лацканами, важно заявил: «Видел, клифтяра – стильный!» После чего провёл руками по ушитым фэзэушниковским брюкам: «Штаны – дудки, с мылом надеваю, а причесон – за такой сразу же на пятнадцать суток засадят».

          За стильную причёску Мишку, конечно, не посадили, но первую судимость он получил вскоре за то, что ударил военнослужащего сверхсрочной службы, когда тот пытался без очереди купить в пивном киоске пиво. Стоящего в очереди Мишку возмутило поведение служивого человека, бесцеремонно просовывающего в окно киоска многолитровую канистру, и он, схватив его за шиворот, оттащил от вожделенного окна. Завязалась словесная перепалка, и в ответ на какое-то оскорбительное слово Мишка нанёс сверхсрочнику удар, отчего сломал ему челюсть.

          Все мы были в детстве разные. И сейчас каждый из нас живёт по-своему. Жизнь, что тут поделаешь. Огорчает только то, что всё меньше и меньше остаётся из того ушедшего в прошлое времени. Да и мы все с годами меняемся, становимся другими. Приезжая в родной посёлок я с грустью замечаю, как всё изменилось. Особенно больно узнавать, что тот или другой знакомый тебе человек уже не живёт на этом свете – его просто нет. Недавно узнал, что не стало и Мишки. Во время семейной ссоры жена Верка ударила его по голове сковородкой, после чего, пролежав в реанимационном отделении десять суток, он умер, не приходя в сознание. Жил Мишка непутёво и погиб непутёво. Хотя не знаю, для чего я это рассказываю. Наверное, просто так… Уходит время, и ты всё чаще думаешь о прошлом, и всё больше жалеешь людей, какие бы они не были…