Обретение Бурлей

Мы уже побывали на Бурлях летом этого же года. Тогда Женя ловил сазана на пирсе в заливе, а я – жереха на блесну, с морской стороны. Оба мы отловились неплохо. Боря просто гулял по окрестностям, купался и отдыхал. Все вместе мы кормили комаров, когда не было ветра. Еще запомнилась непроходящая жажда. Дневной порцией нам была кружка чая, грамм на 300. Если можешь – пей соленую воду из моря, продолевая отвращение. Кое-как она проходила внутрь, добавляя еще несколько глотков в день.

Теперь мы подготовились чуть получше. Во-первых, пришла идея варить побольше супа, используя морскую воду. Зачем зря портить пресную, соля ее? Во-вторых, мы взяли с собой еще одну канистру воды. Кроме того, осенью не теряешь влагу с потом, и оттого меньше хочется пить.

- Еще мы возьмем с собой Колку, - сказал Женя, - он скучает по охоте. Я с ним гуляю по садам, но это все не то. Ему нужно слышать стрельбу и приносить добычу.

Речь шла о Женином спаниеле. У него - длинное имя на суахили, которое заканчивается на М’Кола. Оно преобразовалось в Колку. Почему так произошло, я не знаю.

- Как ты его возьмешь в поезд?

- Спрячем в рюкзаке. Вроде бы его можно везти легально, но для этого нужна куча справок, а у нас и билетов-то не будет.

Ради экономии мы ездили, давая проводникам на лапу. Торговался с ними Женя. Он всегда старался заплатить меньше стоимости билета.

Женя посадил Колку в рюкзачок, засунув его морду в прорезанный для этого клапан. Через дыру в этом клапане он дышал. Через нее же можно было заглянуть в его преданные черные глаза, если знать куда смотреть. А с виду – рюкзак как рюкзак. Колка в нем почти не шевелился, зная что этого нельзя делать.

Мы расположились в купе, положив Колку на верхнюю полку. Проводник ничего не заметил, но цыгане, которых набился целый вагон, вычислили собаку сразу же. Они весело смотрели на нас и на нее, чуть ли не подмигивая. Женя часто вставал, прижимался к собаке, о чем-то с ней беседуя, давал ей пить из своей кружки. Ночью я проснулся от суматохи. Цыгане проспали свой Уш-Тобе, и теперь покидали в спешке вагон. Мужики повыпрыгивали, а женщины в панике хватали свои пышные одеяла и подушки, увязывая их в пестрые узлы. Все это в гвалте, в детском крике.

Когда мы сгрузились на станции Акбалык, Колка ошалел, стал прыгать в рюкзаке, и выкочил из него. Морда его осталась в клапане, и теперь он скакал, мотая головой у путей, стараясь скинуть с нее рюкзак, на потеху зрителям изо всех окон. Мы не знали, видели ли эту сцену проводники. Нам-то еще ехать обратно тем же манером.

Мы двинулись в путь. Колка прочесывал окрестности нашего маршрута. Он выглядел абсолютно счастливым. Теперь мы шли на Бурли более или менее прямым путем, не то что летом, когда давали кругаля по берегу полуострова под злобным солнцем. По пути мы вспугнули стайку сайгаков. Как метеоры, с дробным стуком они ударились вскачь от нас, и в одно мгновение исчезли. За эти секунды было немыслимо привести в готовность ружье, даже если бы оно висело за спиной. А оба ружья были в рюкзаке.

Мы разбили лагерь в барханах там, где сразу видно и море и залив, на краю плато. Женя осмотрелся.

- Сколько уток! Душа радуется, глядя.

Весь залив был полон уток, сидящих густыми стаями на воде. Был абсолютный штиль. Вода и небо были одного цвета.

Женя с Борей ушли на зорьку, а я остался на хозяйстве. Не прозвучало ни одного выстрела. Как мне объяснили, утка не летала. Она не покидала воды. Утром это повторилось. Вода пестрела от бесчисленных уток, сидящих в середине залива, вне всякой досягаемости. Мы были бессильны перед этим фактом. Звалась та утка чернеть, как сказал Женя.

- А что, если бы она вдруг вся сразу поднялась, - мечтательно сказал я.

- Это было бы здорово.

- А что, если ее как-то пугнуть хорошенько?

- А как?

- Подплыть к ней на лодке.

- И где взять лодку?

- Н-да. А если пустить ракету?

- Сигнальную ракету можно купить в охотничьем магазине, - сказал, подумав, Женя, - но учти, охотиться с огнем запрещено. Вечером эту ракету все увидят издалека, а путь отступления здесь только один. Не стоит обращать на себя внимание. Нам сюда еще не раз ездить.

С вечерней зорьки они принесли одну утку, случайно подвернувшуюся под выстрел в сумерках.

- Если бы не Колка, мы ее бы не нашли, - сказал Женя тоном, каким гордый отец рассказывает об успехах своего ребенка, - мы ее уже совсем было потеряли. Она, подраненая, забилась в камыши, и затаилась там. А Колка ее нашел и принес.

На этом наше везение кончилось.

Когда они еще сидели в скрадке, я пошел погулять по косе вдоль цепочки небольших заливов с берегами, поросшими камышом и тростником. Низкий берег вырастал в барханы, с другой стороны которых угадывалось море. Вот коса прервалась. Впереди был пролив в сотню шагов, а дальше – продолжение косы. Пролив был глубиной по колено. Разувшись, я пересек его. Через некоторое расстояние последовал новый пролив, такой же мелкий. За этой последней твердью расстилался большой пролив, в котором уже угадывалась глубина.

Здесь проходили в порт суда, подумал я. Слева из песка торчал какой-то частокол из массивных брусьев. Я подошел. В песке была погребена большая деревянная барка. Частоколом были ее ребра-шпангоуты, на которых еще вполне сохранилась под песком деревянная обшивка. Выступающая из песка ее часть была, повидимому, сорвана штормами, или местным населением на строительные нужды. На песке валялись какие-то черный обрубки. Это были гвозди, которыми обшивка крепилась, обросшие на палец коростой ржавчины. Они были какие-то замысловатые, как бы с насечкой зубцами. Что случилось с этой баркой? Села на мель, выброшена ли штормом? Кто за это пошел под суд? Капитан? Начальник порта? А может, никого за нее не сажали, а просто ее бросили за ненадобностью когда закрывали порт? Сняли с нее все что могли: палубный настил, обшивку надводных бортов. Что она возила? Рыбу, руду, заключенных? Этого уже никогда не узнать, так же как никогда не узнать, что было в том каменном бараке, руины которого мы обнаружили летом со стороны пирсов.

Днем Женя сказал Боре:

- Не хочешь ли посидеть у чучал, может, что и подвернется?

Боря ушел в скрадок. Мы трепались о том, о сем. Женя ненавязчиво вытянул из меня рассказ о моем разрыве с женой, который я тогда от всех скрывал. Кольца с пальца я не снимал, а с сыном, с которым мне не препятствовали встречаться, попадался на глаза всем. Так что никто ничего не подозревал. Мне же в качестве женатого человека было удобнее подкатываться к девочкам. Взять с меня было нечего, поэтому отношения, когда они случались, принимали откровенную окраску. Меня это вполне устраивало.

Мы стояли на бархане, любуясь видами. Справа море, слева залив, окаймленный камышом. Перед нами коса, уходящая вдаль барханами. Где-то далеко она прерывается пунктиром. Небо синее, солнечное. Облака редкие, белые, легкие.

За спиной раздался звук, похожий на звук от листа жести, колеблющейся на ветру. Это в залив над нами летела четверка лебедей строем. Такой звук издавали их крылья. Она прошла над нами.

- Природа ликует! – сентиментально воскликнул Женя. Мне на ум пришла картина Рылова «В голубом просторе» из учебника «Родная речь». Думаю, что и у Жени в душе было что-то подобное.

Лебеди поравнялись с камышом, и вдруг оттуда загремел выстрел. Мне показалось, что лебединый строй дрогнул, продолжая свой полет.

- Ах, он Боря, вот негодник! Что он делает...

Но Женя не выглядел очень сердитым.

- Он бы все равно не достал, но наказать его надо. Так поступать нельзя.

Через пару минут Боря показался из камышей. Он брел к нам невеселым шагом, а мы как судьи, сурово смотрели на него сверху. Он поднимался к нам на бархан, волоча ружье за ремень прикладом по песку.

- Ребята, я – подлец, - мрачно сказал Боря. Вид у него был подавленный. Понятно было, что в эту минуту он презирал сам себя.

Мы что-то ему сказали для порядка, но наше праведное негодование при взгляде на него как-то улетучилось.

- Ладно, - сказал Женя, - а теперь я прогуляюсь. И он ушел с Колкой.

Вскоре захлопали его выстрелы. Он появился к вечеру, веселый, весь обвешаный зайцами.

- Мы совсем забыли про них. Сезон правда еще не открыт. Но их здесь так много.

Колка при нем давно выглядел серьезнее, чем раньше. Теперь он был равноправным членом команды, вел себя солидно. Может быть, он уставал, весь отдаваясь долгу поисков.

Назавтра Женя вновь ушел по зайцу, оставив скрадок на Борю. Ни одной утки так и не появилось. Зато Женя принес еще пару зайцев. Он был откровенно рад. А что, поездка удалась, оправдала себя.

Пока их не было я разделал зайца, и сварил. Содраную шурку я присыпал солью и распялил на кусте подсушиться.

- А это для чего? – спросил весело Женя.

- Выделаю дома на мех, - ответил я.

Женя засмеялся:

- Это так не работает. Это - заяц–толай. У него шкура слабая. Если бы она годилась для выделки, то жены охотников ходили бы в шубах.

Я с сожалением распростился со своими планами.

- А ты чего сидишь, - обратился он ко мне после обеда, - попробуй поохотиться и ты.

Я взглянул на Борю. В этой иерархии я был третьим номером, потому что Боря первым начал ходить на охоту с Женей, и с ружьем теперь обращался по хозяйски.

- Ладно.

- У тебя есть три часа. За это время мы снимем лагерь и соберемся. Нам надо засветло успеть в Акбалык. Вечернюю зорьку будем стоять там.

Я закинул ружье на плечо.

- Что ты будешь делать, если сейчас выскочит заяц? – спросил Женя.

Я стал снимать ружье с плеча.

- Нет, так ты не успеешь ничего. Держи ружье все время наготове со взведенными курками.

- А если я упаду, и оно само выстрелит? – спросил я, вспомнив страшные рассказы, связанные с ружьями, слышаные в детстве от взрослых.

- А ты постарайся не падать. Вот тебе патроны. Этот с картечью, на всякий случай.

И я пошел по барханам вдоль косы. Раньше Женя взял здесь пару зайцев, почему бы и мне их не взять? Ведь были случаи, когда заяц прыскал из под самых ног, или где-нибудь сбоку, а то и сзади, когда его уже миновали. Я напрягал все свое внимания, но зайца не было. Жене было легче, у него - Колка. Колка увязался было за мной, но вскоре исчез. Не признал во мне, наверно, равного.

Итак, я безуспешно шел, и увидел с бархана птицу, сидящую на воде, не так уж далеко от берега. Бог с ним с зайцем, займемся ею. Я припал к земле, помня слова Жени, что утка узнает человека по силуэту. Вот почему она не боится скотины и зверей, бродящих по берегу, и улепетывает от человека, только завидев его. Полуползком, прячась за хилой растительностью, я спустился с бархана, подкрался к самой воде, и лег, прячась за низкой порослью тростника. Сильно далеко плавала серая птица с длинной, гнутой шеей. Кто это? Не лебедь. Цвет серый, шея толстая. Но и не утка. Слишком крупная. Может быть гусь? Я их до этого мало встречал, но у гуся шея прямая, а у этой изогнута. Кроме того гусь двухцветный, а эта вся серая. Но не лебедь, это точно. Лебедь – он ведь белый.

Дробью я точно ее не достану. Надо попробовать картечью, авось картечь долетит. Я долго выцеливал эту птицу, не решаясь выстрелить. А, была не была!

Трассы от картечи прошли по воде вокруг птицы, и она полетела от меня как самолет на взлете, оставляя отметины от взмахов крыл на воде. Я не очень огорчился, скорее наоборот, мне полегчало.

Потом я, очарованный природой, шел берегом вдоль стены камыша, отгораживающего меня от воды, уже не ожидая ничего, как вдруг в камыше образовался разрыв, и я оказался перед заливом, сплошь усеянным уткой.

Сначала в воздух с треском взлетели ближние, потом стали подниматься те, что подальше. В секунды передо мной встала стена из взлетавших уток. Это была чистая Африка. Ничего не соображая, я выпалил из обеих стволов в это пространство, разумеется, ни в кого не попав. После выстрела отовсюду из-за кустов тростника взмыли вверх еще и еще стаи, и воздух заиграл, запел. Небо стало полным уток. Стаи разбились, и стали виться в высоте, закладывая виражи. Вот одна стая несется на меня, а другая заходит сбоку. Я перезарядил ружье и выпалил снова в их сторону, не целясь. Я не знал как целиться в летящую птицу. Пока я опять перезаряжал ружье, круги стай отдалились от меня, и полетели в сторону моря. Я стоял ошеломленный и очарованный. Минуты не прошло, как залив, теперь пустой, зеркально отражал небо. Далеко, в море, стаи уток заходили на посадку.

Мое время вышло. Обратно я почти бежал.

Вернулся я переполненый впечатлениями, из меня так и перло. Но на мои рассказы обратили внимания меньше, чем я ожидал. Все были заняты сборами, говорить пришлось на ходу. Кто же была та самая серая птица с длинной гнутой шеей?

- Не гусь, ты думаешь? – сказал Женя, - тогда остается лебедь.

- Это не был лебедь, - сказал я, - ведь лебедь белый.

- Молодой лебедь серый. Вспомни сказку про гадкого утенка.

- Но сейчас не лето, - отбивал я подозрение, - и им уже пора улетать.

- Я не знаю, когда они точно меняют перо. А впрочем, пусть тебе будет впредь урок: надо знать породу птиц, и не стрелять в того, кого не знаешь.

И мы пошагали на Акбалык. Так Бурли, с того 1981-го года, вошли в мою душу навсегда