Отец

Время способно течь в обратную сторону не только в фантастических фильмах или рассказах вроде «Загадочной истории Бенджамина Баттона» Ф.С. Фицджеральда, перекочевавшей и на киноэкраны. Можно не верить, но я сам встретил в жизни такого временного перевертыша, у которого по непонятным причинам сбились биологические часы, и который, родившись на свет обычным ребенком, вырос, прошел все возрастные циклы человека, а затем, отмотав обратный круг, завершил земное пребывание крохотным беспамятным младенцем. История эта кажется мне еще более загадочной и невероятной, чем любая голливудская кинокартина, где главный персонаж парадоксальным образом движется во времени наперекор общему потоку. И все потому, что события, о которых идет речь, произошли в моей семье, я стал их свидетелем и невольным участником. Роль Бенджамина Баттона неожиданно досталась моему отцу – обычному вроде человеку, никогда не проявлявшему феноменальных способностей, от которых «волосы могут подняться дыбом». По чьей-то безумной прихоти он пережил детские годы дважды, достигнув между ними зрелого возраста мужчины, и только после этого судьба бросила родителя к порогу смерти, как подкидыша. Шокирует эта история еще и тем, что к вдруг обнаружившему себя умению отца мо-лодеть во второй половине жизни, что вступало в противоречие со всеми законами природы и здравым смыслом, добавилась одна мерзкая черта, доставившая родственникам проблем больше, чем самому «бенефициару». Но не буду забегать вперед, расскажу все по порядку.    

Отец умирал от неизвестной врачам болезни. Дела обстояли так плохо, что лечение казалось бесполезным. Родитель лежал с закрытыми глазами в кровати, высохший до состояния мумии, белый, словно мел, не издавая ни звука. Голоса близких уже не доходили до него, теряясь где-то на подступах к отказывавшемуся работать мозгу. Все попытки наладить с отцом хотя бы слабую связь завершались неудачей, он был оторван от внешнего мира. Мы ожидали трагической развязки, надеясь, что смерть принесет облегчение и безнадежному больному, и моей маме, измученной круглосуточным уходом за лежачим, не контролирующим себя человеком. Близкие родственники успели детально обсудить между собой финансовую сторону неизбежной в таких случаях траурной процедуры, единодушно исключив самый пышный вариант похорон. Лечащий врач отца, с закрепившимся за ним статусом «друга семьи», и с растущей славой в городе чувствовал себя виноватым и постоянно извинялся за свою неспособность помощь больному. Наверно, поэтому, отвечая на провидческий вопрос «сколько ему осталось», пытался назвать максимально точную дату кончины подопечного:
– Продержится, дай Бог, неделю.
Однако в «назначенный» день смерти папы ничего экстремального не случилось. Наоборот, его лицо и кожа рук заметно порозовели, долгое время сохранявшиеся впалыми щеки вернули здоровый объем, резкие складки у рта и морщины около глаз разгладились, дыхание стало более интенсивным и глубоким. Заметив это, насторожился не только врач, местный светила, но и близкие, денно и нощно дежурившие возле кровати родителя. В те дни в нашем доме находилась, кроме меня и мамы и других людей, двоюродная сестра отца, приехавшая из другого города, чтобы «проститься с беднягой». Тучную разговорчивую тетю Пенни окрестили в семье «всезнающей», в силу ее неистребимого желания всем все объяснять, даже если это от нее не тре-бовалось – самооценка у женщины зашкаливала. Но знаменита среди род-ственников тетя была лишь тем, что сразу после окончания колледжа она выскочила замуж за военного моряка и после своей свадьбы ни дня не ра-ботала. Нанести отцу «последний визит вежливости» при жизни вызвался и его ветхозаветный дядя, с трудом державшийся на ногах и требовавший внимания и заботы от окружающих не меньше, чем сам больной.
Тетя Пенни первая высказалась по поводу непредвиденных изменений в теле отца, по-научному заявив, что «мы стали свидетелями необратимых физических процессов в организме человека, являющихся предвестниками его ухода». И что пришло время готовиться к худшему.   
– Финал близок, это верный признак, – повторила гостья подавленным голосом и промокнула потекшие глаза носовым платком. – У приятелей год назад то же самое произошло с дядей. За неделю до кончины безнадежный больной вдруг «похорошел», – тетя обладала умением откапывать в памяти подтверждение любому жизненному случаю.
Стоявший рядом со мной врач шепотом прокомментировал, что мадам говорит полную ерунду. Ничего похожего в своей практике он не наблюдал. И чтобы прервать «ученую речь» родственницы, вмешался в ход событий:
– Дайте больному воды, – произнес доктор, как бы признавая ошибку по части объявления им неверной даты смерти пациента.
Отцу принесли стакан с водой и попытались общими усилиями влить несколько ложек в разжатые губы. Жидкость попала в рот, и обступившие постель больного близкие решили, что к первой порции требуется добавить еще одну – якобы вода благотворно подействовала на родителя. Время было позднее, окончив процедуру поения, тетя сказала, что останется дежурить в комнате отца до утра, остальные могут лечь спать. Врач выразил желание переночевать у нас дома – на случай оказания экстренной помощи, а утром на машине, припаркованной возле подъезда, объехать других пациентов.
Отец находился в критическом состоянии, и никто из окружавших его в тот момент родственников даже не допускал мысли, что после внезапного обнаружения на лице больного смутных признаков жизни, выразившихся в розоватом оттенке кожи, произойдет чудо его полного выздоровления. Нет, все казалось сложнее: странная болезнь словно отступила на короткое вре-мя, взяла паузу, дав нашему папе слегка отдышаться. Судьба отсрочила его угасание, но события той ночи, которым мы стали свидетелями, доказали, что не все, с чем человек сталкивается в своей жизни, совпадает с расхо-жими представлениями о ней.
Среди ночи в комнате отца вдруг раздался истошный женский вопль. С больным осталась дежурить тетя Пенни, поэтому не было сомнений, кому принадлежит напуганный голос. Все, кто находился в квартире, вскочили с кроватей и бросились к папе. Когда я, накинув брюки и рубашку, одним из первых вбежал к нему в комнату, то буквально застыл от удивления. Отец с открытыми глазами спокойно сидел на краю постели и, хлопая руками по одеялу, что-то искал. Картина выглядела немыслимой: мы оставили больного в плачевном состоянии, не имея и тени надежды на то, что снова увидим его здоровым. И вдруг такое! Но главным было не то, что родитель нашел в себе силы встать с кровати на итоговой стадии болезни, а то, что его лицо заметно помолодело и приобрело вид, который имело еще до выявления недуга. Как будто физическое состояние его хозяина с тех пор не менялось. И не было позади массированного, кропотливого, но бесполезного лечения дорогими лекарствами с отчаянными попытками хоть как-то облегчить су-ществование отца, я уже не говорю – отвоевать его у ждущей своего часа смерти. Посвежевший вдруг родитель явил собой результат невероятного фокуса, снявшего все опасения за состояние его здоровье. Отец сидел в пижаме на краю кровати и болтал обутыми в домашние тапочки ногами – этого было достаточно. Оставалось узнать, что он искал и что хотел пред-принять в результате своих поисков. Обитатели квартиры в недоуменном ожидании стояли рядом, немая сцена искала своего разрешения.
– Куда вы засунули пульт от телевизора? Ведь просил не убирать! – зло высказал претензии папа, продолжая копаться в складках одеяла.
Все, кто прибежал на крик, как по команде кинулись искать пропажу. Врач оказался проворнее и первым заметил пульт в непривычном для него месте – на полке между книг. Телевизор в комнате не включали с тех пор, как отцу стало совсем плохо, пульт убрали подальше, чтобы не мешал. Врач достал пластмассовую черную коробочку с кнопками и протянул недавнему умирающему.
– Чемпионат мира по боксу. Начало пропустил, – объяснил недовольство отец и попросил не мешать ему, устремив взгляд на вспыхнувший экран телевизора.
Я переглянулся с матерью, стоявшей в комнате напротив, и угадал в ее глазах немой вопрос: откуда родич узнал, что должна начаться трансляция соревнований по боксу? Весь месяц он был не в состоянии поднять голову с подушки, ни с кем не говорил и точно – не включал сам телевизор. Однако куда большее удивление вызывала внешность отца, на лице которого не осталось ни малейших признаков, казалось бы, одолевшей его болезни. Белизна щек исчезла совсем, жуткие мешки под глазами искусно разгладила рука невидимого косметолога. Каким-то непостижимым образом отец избавился за одну ночь и от пугающей худобы: его тело налилось, окрепло, хотя долгое время глава семьи не держал крошки во рту. При этом его взгляд выражал не тоску, вызванную ожиданием неминуемой кончины и горечью расставания с жизнью, а радость, воодушевление и даже азарт по отношению к тому, что происходило вокруг.
– Наш папа помолодел, – шепотом высказала мама мысль, висевшую в воздухе. И хорошо, что глава семьи не услышал это.
Спорить с ней никто не стал, потому что перемены в облике отца были разительны и очевидны. Другое дело, что поделиться вслух этим открытием близкие отважились, лишь когда по-настоящему осознали «чудо». 
– Волосы не такие седые, как вчера, – с уверенностью констатировал врач. – И залысин стало меньше. Крайне любопытный случай... 
Пока мы перешептывались между собой, отец с пылом комментировал яростную боксерскую потасовку на экране телевизора, неумело изображая руками движения спортсменов и подбадривая одного из них выкриками:
– Врежь ему! Вот так. Теперь отойди…
Ситуация в доме за прошедшую ночь изменилась кардинально. Вместо лежачего больного, внушавшего мысли о смерти, перед нами сидел бодрый, исполненный сил мужчина, способный прожить не один десяток лет. Было заметно, что медицинская помощь и ежедневный уход родных отцу больше не нужны. Дождавшись перерыва трансляции, он резво вскочил с кровати и, не глядя на стоявших в комнате людей, прошел на кухню. Раздался звук отрывающейся банки пива. 
– «Хольстен», другого в магазине не было?
Пиво оставалось в холодильнике с тех времен, когда наш папа еще был здоровым и любил выпить баночку вечером, за отдыхом перед телевизором. Впрочем, он и сейчас уже чувствовал себя дома вполне комфортно, словно за прошедшие пару месяцев ничего экстраординарного с ним не случилось. Выразив недовольство маркой пива, отец спокойно вернулся в комнату, взял газету, давно лежавшую на прикроватном столике, и начал листать.
– Я хочу читать свежую прессу, а вы подсунули мне старье. Неужели сложно купить газету в киоске! – родитель стрелял злыми глазами из стороны в сторону, как бы выискивая виноватого.
Резкий выговор заставил нас с мамой и врачом переглянуться: все, кто хорошо знали отца, наверняка отметили бы в ту минуту, что поразительные изменения произошли не только в его внешности, но и в характере. Дома и на работе родителя знали как мягкого и воспитанного человека, он ни разу не повысил голос на окружающих, не высказал им претензий или упреков, даже если имелся повод, и вообще старался не обращать на себя внимания – врожденную скромность сейчас редко встретишь. Тем удивительнее было слышать поносное замечание папы про отсутствие в доме утренней газеты: раньше в такой ситуации он сам молча вышел бы на улицу и купил свежий номер. Но стояла ночь, киоски не работали, и лучшим объяснением поведения отца была мысль, что он психологически еще не преодолел последствий своего страшного физического состояния, в которое его погрузила болезнь, чтобы начать демонстрировать лучшие человеческие качества.
– Дадим ему отдохнуть, – мудро распорядился врач, и мы все вышли из комнаты, оставив родителя с вызвавшей возмущение газетой.
В гостиной мама и все близкие договорились между собой, что обязательно проведают больного при любых подозрительных звуках.
Спал я, к счастью, до самого утра. А проснулся вновь от крика, вернее – отборной ругани, которая неслась из комнаты отца, пережившего «второе рождение». Снова одевшись, как пожарный, я кинулся к нему. Родич стоял на балконе и кого-то грозно наставлял внизу, не жалея матерных словечек, по поводу недопустимости выгула собаки под его окном. Отец разъяренно махал кулаком и обещал в следующий раз «выпустить псу кишки», если тот выберет для унавожения земли неподходящий участок. Я успел подойти к окну и даже рассмотрел униженного человека, принявшего на себя потоки площадной брани. Оказалось, что вокруг дома между деревьями безобидно прохаживалась со своим шпицем тетя Нора из соседнего подъезда. Раньше отец был с ней предельно вежлив, а женщина любила совершать утренний моцион с четвероногим питомцем, повторяя один и тот же маршрут. Тем агрессивнее показался ей кавалерийский словесный наскок мужчины, едва ли не состоявшего у тихой соседки в приятелях, а теперь пустившего в ход против нее весь арсенал отборных ругательств. С испугом и непониманием озираясь на мечущего последние проклятия нашего папашу и придерживая одной рукой модную шляпку, тетя Нора экстренно покинула опасную зону.   
Когда женщина исчезла из поля зрения, родитель вернулся с балкона в комнату, ошарашив меня, как и пожилую соседку, но не устной руготней, а откровенным внешним видом. Рассвирепевший отец, наперекор устоявшимся в семье правилам и его личным привычкам, был одет в одни черные стринги. «Крутой перец!» – утверждала надпись на мужском нижнем белье. Гнусный наряд впервые вызвал во мне чувство брезгливости по отношению к папе. Раньше родителя знали как умного, интеллигентного человека, наделенного тонким вкусом буквально во всем, он умел подать себя в любой обстановке. Но неведомая болезнь внесла свои коррективы.
Объяснить логически бредовые отцовские выходки не получалось. Однако уродливый карнавальный костюм папаши отошел на второй план, когда я, увидев лицо и тело родителя, понял, что он снова помолодел, еще заметнее, чем в прошлый раз, когда родственники, после истошного тетиного крика, со страхом влетели к нему в комнату. Отцу недавно исполнилось пятьдесят три, на пике минувшей болезни ему можно было дать все шесть-десят пять – так плохо он выглядел. Но сейчас, оказавшись передо мной без домашней одежды, он, куда-то спрятавший свои морщины и седины, тянул от силы на сорок пять, несмотря даже на плотный пивной животик, выступавший над стрингами.      
К той минуте, когда отец сотрясал окрестности отборной бранью, стоя на баллоне, мама еще не встала с постели. Очевидно, этим обстоятельством и решил воспользоваться вернувшийся к жизни предок. Разговор со мной он начал втихаря, заговорщически – с просьбы одолжить ему денег. 
– Браток, выручи, дай двести баксов взаймы…
Фраза покоробила меня. Отец не выносил запанибратства и держался на расстоянии от людей, приветствовавших вольности в обращении друг с другом. Я не помню, чтобы он хоть раз употребил фамильярное выражение, и был ошарашен, когда глава семейства, стоя рядом в откуда-то взявшихся чертовых стрингах, обратился ко мне с просьбой дать денег, причем, как к своему сверстнику или знакомому с улицы. Высказывать упреки отцу, нуждавшемуся после болезни в сочувствии и помощи, я не посмел, а просто сбегал в комнату за требуемой сумой и протянул ему, из любопытства спросив, для чего с утра экстренно потребовались деньги. На мой взгляд, папе лучше было провести несколько дней дома, но, как выяснилось, он был по-лон далеко идущих планов.
– Обрыбилось выгодное дельце, но жена заперла все мои бабки. Это не жизнь, парень, а издевательство…
Ответ озадачил меня: отношения между родителями всегда отличались искренностью и доверием друг к другу, прятать чужие деньги в шкафу или где-то еще, в виде наказания, у нас дома было не принято. Но я решил, что сейчас не самый подходящий случай ловить отца на слове. Короче купюры перешли к нему в руки.
– Спасибо, братишка, – вновь сфамильярничал отец, а затем подошел к серванту, достал початую бутылку коньяка, открыл и большими глотками осушил почти на треть.   
На часах было десять утра, и таких разудалых номеров с выпивкой я в исполнении папы ни разу не видел. А уже через минуту родич выскочил из своей комнаты переодетый в брюки, вязаный свитер и скрылся за дверью, даже не сказав, куда направился. В руках он держал целлофановый пакет, и мне показалось, в нем что-то булькало. Зачем-то взял бутылку на улицу – мелькнуло у меня в голове. Неужели будет пить в подворотне?
Наконец-то проснулась мама, я с тревогой рассказал ей о конфликте с соседкой на балконе и об утренних возлияниях отца. Не утаил и то, что он под каким-то смутным предлогом выпросил у меня денег. Его собственный кошелек якобы заперт на ключ. Мама всплеснула руками и покраснела.
– С папой что-то не так. Я не видела его утром, и о деньгах разговора не было.
Мы долго набирали номер сотового отца – без ответа. Было непонятно, взял он с собой телефон или нет. Одно время трубка лежала выключенной в шкафу, но теперь ее там не было. Нервно гадая, куда подался утром глава семейства, мама сделала успокоительный для себя вывод, что после долгого лежания в постели он просто захотел «выйти подышать».
– Наш папа соскучился по общению с людьми.      
Оставалось терпеливо ждать возвращения беглеца. В первой половине дня это не вызывало волнений. Ночевавший у нас дома врач посчитал, что его услуги здесь больше не нужны, и откланялся. А мама начала готовиться к праздничному ужину по случаю счастливого выздоровления «обожаемого всеми папочки». О чем она не преминула сообщить родственникам, все еще находившемся в нашем доме. 
– Я приготовлю гуся с яблоками и черносливом, – горделиво объявила мама.
В тот момент я заметил у нее в руках старую фотографию в рамке, где мама была изображена с отцом – оба молодые. Снимок затерялся в комнате больного, а во время внеплановой уборки, в отсутствие хозяина, попался на глаза. Мама бережно вытерла рамку салфеткой и поставила на сервант в ознаменование того, что отец снова с нами, и он полон энергии.   
– Вот подходящее место для этой фотографии.
Мама отошла от серванта – полюбоваться своей работой, а затем стала обзванивать ближайших родных, приглашая их на ужин. На этом утренняя
идиллия у нас дома и закончилась. А началось семейное светопреставление, бедлам, хаос. Когда мама на кухне разделывала гуся, мне на сотовый вдруг пришла странная эсэмэска от неугомонного отца: «Срочно вышли денег!». Я не собирался скрывать очередную папину тайну и сразу показал сообщение оживленной маме. С той минуты ее словно подменили: гусь остался лежать на разделочной доске, про яблоки никто даже не вспомнил.
– С ним что-то случилось, – запричитала мама.
Телефон отца упорно молчал. Возникла идея позвонить в полицию, там могли что-то знать о главе нашего семейства, если с ним вдруг произошло несчастье. Мама больше всего боялась, что папу избили бандиты или ограбили на улице. Я не впадал в крайности в прогнозах, но понял, что теперь с родичем не соскучишься.
– Я отдам все деньги, лишь бы узнать, что с ним стряслось, и помочь, – чуть не плакала мама.
Еще через какое-то время она начала звонить по больницам и моргам, но и там о местонахождении отца ничего не знали.
– Он просто не рассчитал свои силы после болезни, а нам следовало бы удержать папу от этой прогулки.
Всезнающая тетя Пенни после бессонной ночи с опозданием вышла из своей комнаты, а когда узнала о причине тихих всхлипываний мамы, сразу выдала порцию «фирменных» дурных предсказаний.
– Его шантажируют. Недавно такой случай произошел с моим соседом по даче, – слова родственницы всегда звучали безапелляционно. – Бедняга продал квартиру, чтобы спасти свою жизнь.
Страшилка от тети Пенни доконала маму, она села на диван и взялась рукой за сердце. Гостья дала ей какую-то таблетку, я быстро принес стакан с водой.
– Мы сейчас вместе отправимся на поиски отца. Едем в город, – мама выразительно посмотрела на меня, намекая, что я должен выйти на улицу и завести старый «фольксваген», стоявший возле дома.
Проведение спасательной операции пришлось на выходной, к счастью, я был свободен и пулей выскочил за дверь с ключами от машины, чтобы не терять времени. Сидя дома на диване, мы, и правда, не помогли бы отцу. С другой стороны, никто не знал, где находится родитель, и колесить наобум по городу, можно было бесконечно. Тем не менее я завел авто и стал ждать маму с эксцентричной тетушкой.
Когда парочка уселась на заднем сидении, тетя Пенни дала указание объехать сначала те заведения, которые отец посещал до болезни. Я петлял по улицам мимо кафе, магазинов, кинотеатров, а мама с тетей пристально всматривались в толпу: вдруг папа почувствовал себя плохо и сейчас лежит на улице, беспомощный. Избранная тактика действий была не самой выигрышной и заставила нас слишком часто выходить из автомобиля: в каждом выпивохе у ночного бара или бомже, просившем мелочь, потерявшая самообладание мама видела нашего «отпетого гуляку». Она то и дело вскрикивала, сидя в салоне авто, стучала мне по плечу, а затем открывала заднюю дверку, самоотверженно бросаясь на спасение чужака, в котором, благодаря одинаковому росту и телосложению, ей померещился папа.
– Это он, я говорила – что-то стряслось!
Я не спорил с ней и каждый раз тормозил машину, чтобы убедиться:  попавший под мамин «прицел» мужчина – не наш человек, и рано наводить панику. Мы продолжали хаотично колесить по городу, всматриваясь в лица прохожих. На одной из улиц завязалась драка, мама без страха кинулась из авто на помощь незнакомцу в коричневом свитере (примерно в таком отец ушел из дома). Но отчаянно лупивший кулаками по противнику худощавый мужчина даже испугался, когда увидел на поле битвы храбрую защитницу, вставшую на его сторону. Хорошо, что маме не попало от обоих участников пьяного мордобоя.
Неизвестно, как долго мы еще мотались бы по городу. Два неутомимых рулевых на заднем сидении даже не допускали мысли, чтобы бросить отца на произвол судьбы. Но поздно вечером мне на сотовый вдруг позвонили с незнакомого номера. Я затормозил у обочины и ответил, предвидя развязку утомительной поисковой операции.
– Это офицер полиции Джон Бонэм. Ваш родственник находится у нас в отделении. Приезжайте, самостоятельно он домой не доберется.
Сказав маме с тетей, что отец найден, я стал выруливать на улицу, где находился полицейский участок. Адрес мне любезно назвал офицер.
– Чувствовала, что он в беде, – обреченно сказала мама, теребя в руке носовой платок. 
Ровно через двадцать минут мы были на месте. Из кабинета на первом этаже вышел офицер в рубашке с погонами, приятной наружности: гладко выбритый, пахнущий одеколоном. Он провел нас коридором к помещению, в котором сидел папа. Походя выяснилось, что он подрался с охранниками казино, когда проиграл в нем всю наличность.
– Задержанный был сильно пьян, его скрутили и продержали на улице до приезда полицейского наряда. Не советую больше появляться в городе в таком виде, проблемы будут серьезнее, – произнес офицер, открывая дверь – за пустым столом, на потертом деревянном стуле сидел, понурив голову, пропавший отец.
Результат выдворения нашего родителя из развлекательного заведения был запечатлен на его хмуром лице: свежие красные фингалы под каждым глазом, губы – тоже разбиты. Волосы топорщились клочками, один рукав у свитера был оторван и испачкан кровью, брюки отца напоминали грязную мешковину, как будто их обладатель пытался чистить собой дорогу.
– Вот таким мы его и доставили сюда из казино. Хорошо, что не успел натворить больше, а то сидел бы в отделении до утра, – добродушно сказал офицер и жестом указал на выход. – Забирайте родственника.
Штраф отцу, как выяснилось, уже выписали.
Из полицейского отделения мы вчетвером быстро поехали домой. Отец всю дорогу молчал, но мучить его вопросами о произошедшем не хотелось. Мама косилась на синяки под глазами, оценивая урон, и удрученно качала головой. Дома папу общими усилиями привели в порядок и снова уложили в кровать.
По мнению мамы, мы все были виноваты, что отпустили отца из дома, не вылечив до конца. А вот на взгляд тети Пенни, никакой вины родных в папиной беде не было. Она сразу перебрала в памяти скандальные новости из криминальной хроники в ее городе, где говорилось о молодых девушках, подсыпавших снотворное мужчинам при случайном знакомстве в кафе или в другом месте. Стоило жертвам уснуть, коварные изводчицы грабили их и исчезали.
– С вашим отцом случилось то же самое, поверьте. Его хотели отравить и ограбить. Ведь деньги исчезли! Никто их не проигрывал в казино, офицер сказал неправду…
В тот вечер мы с мамой смогли уговорить «всезнающую» тетю уехать к себе домой. Посильный вклад в спасение отца она уже несла, а слушать без необходимости ее небылицы не хотелось. Другие родственники тоже разъехались, поняв, что сейчас главное оставить побитого хозяина в покое – дать ему подлечиться уже от другой болезни.

Два дня отец смирно лежал в своей постели, со сменными примочками и повязками на разбитом лице, не дававшими двигаться. Мама ухаживала за ним изо всех сил, заботясь, как о малолетнем ребенке: умывала, готовила любимые блюда, взбивала подушки и даже вспоминала подзабытые случаи из их общей молодости. Последний пункт, замечу, придавал папиному лицу странное выражение, исполненное недоверия и тревоги. Но вскоре в семье произошло новое ЧП. Когда мама и я стали уже привыкать к безропотному поведению «погромщика казино», он вдруг снова исчез. Причем, в самой простой ситуации: мама зашла утром в комнату к больному и не обнаружила его.
– Вольдемар! – дрожащим голосом позвала она меня.
В ожидании дурных вестей о нашем родителе я бросился на помощь. Растерянная мама сидела перед пустой кроватью, хотя прошлым вечером в ней лежал папа. Дверь в его комнату предусмотрительно запирали на ночь ключом, дабы исключить новый побег. Звуков из комнаты слышно не было. Вопрос – куда исчез глава семьи? Дедуктивные методы расследования мне были незнакомы, из рассказов Конан Дойля я мало что почерпнул, однако раскрыть тайну неожиданной пропажи избитого отца выпало именно мне. Разыграв простейший логический шар, я подошел к единственному окну в папиной комнате и распахнул полузакрытые ставни. Мама удивилась:
– Что ты делаешь?
Объяснять ничего не пришлось. Буквально через секунду я предъявил изумленной маме веское доказательство истинности своего предположения. В самом центре подоконника в нескольких местах виднелись темные следы от мужской ступни, а к крестовине оконной рамы была привязана толстая альпинистская веревка, что указывало на попытку отца спуститься по ней вниз. Чтобы окончательно разгадать план беглеца, мы с мамой перегнулись вниз и посмотрели на улицу.
Отец, держась одной рукой за толстую веревку, свисавшую из нашего окна, вылезал из форточки соседки, живущей этажом ниже. Одет он был в рубашку и домашние брюки, волосы сильно растрепаны. В первые секунды мы с мамой не поняли, зачем ему понадобилось, рискуя жизнью, совершать такой опасный трюк. Папа услышал наши голоса, испуганно поднял голову и на мгновение застыл, почувствовав себя разоблаченным. Долго стоять на  узком кирпичном выступе под окном он бы не сумел, а запасного варианта действий у отца не было, поэтому он ухватился обеими руками за веревку и стал подниматься по ней наверх, ловко работая ногами – как будто он всю жизнь практиковался в этом упражнении. Сгибаясь и вытягиваясь, словно гусеница, отец в три перехвата руками добрался до нашего окна, а затем я ухватил его за ремень и буквально забросил на подоконник. Наконец, папа был в безопасности, и мы с мамой первым делом потребовали объяснений – зачем он полез в окно к соседке, ведь одного неверного движения хватило бы для того, чтобы сорваться вниз. В тот момент мы даже предположить не могли, что ответит отец, но его слова оказались хуже любых догадок.
– Поделим на троих, согласен, – с этими словами он вынул из кармана брюк триста долларов, золотые женские часы и пару сережек. – Оставаться дольше в квартире не мог. Забрал то, что лежало на виду…
Мама обхватила лицо руками и качнулась – ей стало плохо. Я бросился за сердечными каплями…
Финал у этой истории был такой: мы отобрали у отца все сворованные им вещи и деньги (в кармане брюк «затерялось» золотое кольцо), дождались приезда соседки с работы и вернули ей в целости и сохранности. При этом объяснили, как смогли, инцидент с проникновением в чужую квартиру. По сфабрикованной мною версии, у родителя случился приступ лунатизма, во время которого он воспроизвел сцену из любимого детектива: спустился по веревке к жертве и прихватил чужое добро, даже не осознавая, что делает. Соседка снизу в ответ лишь сочувственно качала головой и интересовалась здоровьем обладателя редкой болезни.
– Ему сейчас лучше?
В конце разговора женщина любезно предложила свести нас с врачом, разбирающимся в «ночных психических заболеваниях». Но мама деликатно поблагодарила, и мы откланялись, посчитав свою миссию выполненной.
– Как ты думаешь, откуда наш верхолаз узнал, что соседки нет дома? – Мама, несмотря на подавленное состояние, подбирала мягкие, безобидные словесные обороты в адрес главы семейства.
Мне сложно было ответить на этот вопрос. Да лучше было и не думать, готовился ли отец к своему «воровскому трюку» с веревкой, иначе получила бы подтверждение тревожная догадка, что он не один раз спускался вниз и следил за хозяйкой квартиры.    
Но о самом главном я пока не рассказал. Когда отец после виртуозного восхождения на свой этаж оказался на подоконнике в «группе поддержки», я невольно заметил, что он снова помолодел. Тело стало более мускулистым, плотным, как в то время, когда он занимался спортом, плечи выпрямились, пивной живот за двое суток сошел на нет. Кожа лица обрела недосягаемую для человека его возраста свежесть и упругость (синяки вдруг исчезли), а в глазах горел молодецкий огонек! В тот момент мне стало не по себе. Маме, разумеется, было еще хуже.

Изменения во внешности отца стали незыблемым доказательством то-го, что время способно течь вспять, хотя бы в жизни отдельно взятого человека. Вскоре после ограбления соседки папа выглядел физической копией самого себя многолетней давности. Именно таким я и запомнил его благодаря фотоснимку, который мама, тщательно протерев от пыли, поставила на сервант: им обоим тогда было по тридцать пять! Молодая пара смотрелась идеально. Но именно это и стало неразрешимой проблемой, потому что в нашем доме теперь жил человек, не годившийся по внешности мне в родные отцы, а маме – в мужья. Она в одночасье потеряла любимого супруга и сильно переживала драматический и безумный поворот судьбы. Мы не смолкая говорили на эту тему.
– Как ты думаешь, отец знает, кем мы ему приходимся? – со страхом в глазах спросила мама, когда мы общались наедине в моей комнате.
У меня не было однозначного ответа на этот вопрос. Как выглядело со стороны, отец продолжал жить обычной жизнью: носил принадлежавшую ему одежду, спал в своей комнате, говорил с нами, узнавая каждого в лицо. Но с того момента, когда с родителем произошла временная катастрофа, и он начал двигаться к смерти в обратном направлении, от зрелого возраста к юности, да еще в режиме «ускоренной перемотки», членом нашей с мамой семьи стал непонятный человек с жутким характером. Ситуация дома выглядела куда сложнее, чем в упомянутом мною рассказе Ф.С.Фицджеральда «Загадочная история Бенджамина Баттона». Там главный герой сумел сохранить свою личность в неравной схватке со временем, как бы тяжело ему это противостояние не давалось. А нашего папу после болезни как будто подменили: вместо рассудительного воспитанного человека в доме находилось неуправляемое первобытное чудовище, представлявшее опасность не только для нас с мамой, но и для всех окружающих. Один раз отец уже преступил закон, и невозможно было угадать, что он натворит в будущем. Нас пугало присутствие рядом непредсказуемого монстра.
И все же мы говорили об этом с мамой, в тайне надеясь, что папе скоро станет лучше. 
– Пусть молодеет сколько хочет, но зачем создавать проблемы и себе, и нам, – думала мама вслух, не зная, что предпринять. И эти слова демонстрировали ее беспомощность.
До сих пор мне кажется, что в тот момент необходимо было позвать на помощь врачей-психиатров. Но мама считала: положение не исправить. По ее мнению, наша беда крылась не в человеческой природе, к которой имеет отношение медицина, а в «неразгаданном устройстве мироздания».
– Если Бог послал нашей семье такое испытание, значит, нужно через него пройти. Отца не бросим в любом случае, – решительно заявила мама.

Наши худшие прогнозы сбылись. Несколько дней отец был «паинькой»: мама взяла отпуск на работе и уже в третий раз трогательно ухаживала за отчебучившим «смертельный номер» папашей. Подначивая себя, а заодно и меня мыслью, что после такого нервного стресса он не должен чувствовать себя брошенным и одиноким, иначе произойдет еще что-нибудь страшное. Так в результате и случилось, хотя отец ни в чем не знал отказа со стороны мамы и даже стал понукать ее, требуя подавать завтрак только в постель. Ужинали мы традиционно вместе, за одним столом, правда, родитель сидел на своем месте хмурый и не разговаривал.
На четвертый день затишья наша с мамой «лафа» закончились. С утра отец не выходил из своей комнаты, а когда из-за его двери вдруг раздались нечленораздельные звуки, мама обнаружила, что папа забаррикадировался там – войти к нему было невозможно. Через минуту она уже звонила мне на сотовый и, плача, рассказывала о новых выкрутасах предка. 
– Такого с ним еще не было. Я слышу в комнате только мычание…
Мне пришлось срочно бросить работу и на такси лететь домой. А когда я вошел в квартиру, сразу почувствовал невыносимый запах краски. Дверь в комнату отца была заперта, на мои вопросы он не отвечал, вообще не издавал ни звука. Быстро взвесив все обстоятельства, я понял, что могу потерять папу, если срочно не вмешаюсь в ход событий. Я вооружился старым туристическим топориком, ножом, отверткой и стал отжимать английский замок в двери, чтобы войти внутрь. Поддался он не сразу, но после нескольких попыток я все-таки смог зацепить язычок и открыть дверь.   
Картина, представшая нашему взору, заставила маму вскрикнуть:
– Какой ужас!
Глава семьи лежал на полу «в отключке» – с покрасневшим и отекшим лицом. Глаза у него были полуоткрыты, зрачки закатились, изо рта вытекло что-то белое. Рядом с отцом стояла открытая железная банка с краской или лаком и тюбик с клеем. Даже в бессознательном состоянии папа продолжал сжимать в руке целлофановый пакет, смазанный этим клеем изнутри. Вонь в комнате стояла нестерпимая, у меня сразу перехватило дыхание, и стало ясно, что родич, как недоразвитый подросток-токсикоман, нанюхался этой химической дряни с маниакальной целью – «поймать кайф». Я бросился за телефоном вызывать скорую, мама – открыла окно, дышать в комнате было нечем.

Отцу снова повезло. Врачи в больнице смогли его откачать, после чего оставили на пару недель подлечиться в стационаре. Мы с мамой приходили в себя после стресса дома, не в силах избавиться от страшных мыслей – что еще неприятного папа может сотворить в будущем.
– Он угробит и себя, и нас, – сделала мрачное предсказание мама.
Она всегда давила на эмоции, а меня в ту минуту больше интересовал вопрос практический: где отец взял банку с краской и клей, если он даже не выходил из квартиры. Я должен был предотвратить новую «техногенную катастрофу» в доме и оградить папу от любых «нездоровых помыслов».
Через день после очередного происшествия мама навестила в больнице нашего «героя»: отвезла целую сумку продуктов, одежду, заодно поговорила с врачами, хотя, замечу, ехала она туда без особого энтузиазма. А когда мы с ней вечером оказались дома вдвоем, стали вспомнить, каким был отец до чудовищного превращения в собственную противоположность – двойника-урода, «антипода нравственности», способного на гнусные поступки и даже на преступление. Он всегда был для нас тихим домашним интеллектуалом, не выпускающим книгу из рук, любящим современную музыку, живопись,  кино. Мама рассказывала о прошлой жизни с блеском в глазах, пока вдруг не вспомнила странный случай, которому раньше не придавала значения. По ее словам, незадолго до болезни отец смотрел по телевизору кинофильм «Странная история доктора Джеккила и мистера Хайда», вызвавший у него болезненный интерес.
– Папа, конечно, видел картину и раньше, читал роман Стивенсона, но тогда он как будто заново открыл произведение и после просмотра долго не мог успокоиться, говорил сам с собой. Может, он что-то почувствовал?
Мама вспомнила, что отец несколько раз пересматривал фильм и даже делал странные пометки в своей тетради. Изредка он их перечитывал.
– Тетрадь куда-то исчезла, – многозначительно произнесла мама.
Я слушал ее, но пока не собирался наделять отца даром предсказателя своей изменчивой судьбы. Хотя после случившегося в доме напрашивалось провести аналогию между главой нашей несчастной семьи и завоевавшим дурную славу литературным героем романа Стивенсона. Вот только между ними существовала огромная разница: если доктор Джеккил, под влиянием выпитого чудодейственного лекарства, каждый раз переживал раздвоение личности, превращаясь из порядочного человека в мерзавца и чудовище, а затем – обратно, то наш папа, победив страшную болезнь, о которой врачи ничего не знали, навсегда утратил человеческий облик и уже не мог даже с помощью лекарств вернуть свою истинную сущность. После необъяснимого случая излечения отца мы с мамой потеряли члена семьи, которого всегда любили за доброту и отзывчивость, которому бесконечно доверяли. Вместо этого безусловного фаворита в доме вдруг поселился его близнец-оборотень, суперзлодей, рожденный чьей-то дьявольской фантазией и воплотивший в себе все самое скверное, что есть в этом мире.    
До выписки отца из больницы оставалось три дня. Помню, вечером мы мирно общались с мамой, ничто не предвещало приближения новой волны чрезвычайных событий. Но в дверь вдруг позвонили. Я пошел открывать и в ту самую секунду, когда поворачивал ключ, почувствовал беду. На пороге квартиры стоял отец, скинувший за время пребывания в больнице еще лет пять – как после очередной пластической операции по омоложению. Фокус с замедлением старости и возвратом телу утраченной физической формы у нашего родителя вновь удался. Но вот что вызвало еще большие опасения и тревогу – он привел с собой девушку.
– Это Матильда, она поживет у нас, – сразив новостью, отец двинулся в коридор, снял пиджак и стал помогать раздеться незваной гостье.
Я обернулся и увидел маму – на ней не было лица. Очередной сюрприз потерявшего разум папаши оказался неожиданнее и больнее прежних, хотя в мыслях мы давно были готовы к любым передрягам. Отец привел в дом любовницу, забыв, что женат, имеет сына, он даже не потрудился спросить близких – удобно ли им принять чужих людей в квартире. Для нас с мамой это было плохим признаком: значит, у папы напрочь отшибло память, и он больше не осознавал – кто находится рядом. Произошла катастрофа!
И все же в тот день мама по-настоящему удивила меня: справившись с очередным нервным потрясением, она подошла к веселящейся парочке и произнесла только одну фразу, исполненную доброты и благожелательности по отношению к папе и его случайной спутнице. 
– Я приготовлю вам поесть.
Представляю, каких усилий стоило ей это «радушие».
Отец с девушкой переместились из прихожей в гостиную, где на свету стало еще лучше заметно, как помолодел мой родитель. Теперь ему не было и тридцати. Дамочка следовала за ним по пятам, оценивая интерьер квартиры и делая робкие попытки наладить контакт с удрученной мамой, при этом, не имея понятия, кем она приходится ее кавалеру.
– Утром я ем бутерброды. Вы будете готовить мне завтрак? – без тени смущения спросила Матильда.
Кстати, при дневном освещении она оказалась крашеной брюнеткой с вульгарным макияжем, но привлекательной и очень стройной. Гостья была одета в безвкусное красное платье с большим вырезом на спине и черные, вышедшие из моды лосины, слегка перекрученные на ее ногах.
Меня подмывало спросить, кто эта особа, и при каких обстоятельствах наша неотразимая парочка образовалась. Нагловатая гостья быстро внесла ясность в деликатную тему, не дожидаясь вопросов, причем, выглядело это так, как будто примитивная история знакомства с отцом была предметом ее женской гордости. Матильда работает медсестрой в больнице, где они и сошлись на днях – только и всего.
– Наш котик молодец, быстро пошел на поправку. А вы его тетя? – все также сыпала отборными глупостями Матильда.
Мама кое-как выпуталась из унизительного диалога с девушкой папы, после чего голубки скрылись за дверью в комнату бывшего родителя. Слово это я использовал неслучайно, потому что с момента появления Матильды в доме он окончательно перестал быть главой нашей семьи. Весь вечер мы с мамой думали, можно ли безболезненно решить «внештатную ситуацию» с отцом. Но ближе к ночи за дверью в комнату «постояльцев» вдруг раздались непристойные любовные стенания Матильды, и я поспешил увести маму на улицу, чтобы переждать самые напряженные моменты постельной баталии.
«Первая брачная ночь» помолодевшего родича продлила жизнь ему, но сократила моей маме, безнадежно разрушив ее хрупкую психику. Правда, события грядущих дней стали испытанием на прочность и для самого отца, которого, по моим наблюдениям, ничто не могло поставить на колени.
Следующей ночью в комнате папы вместо любовных стонов раздались истерические вопли, а затем звуки борьбы и бьющейся посуды. Сначала мы с мамой не встревали в чужой семейный конфликт, но когда послышались панические крики Матильды о помощи, я сходу выломал плечом запертую дверь и вырвал девушку из рук мучителя. Драку сменила грубая словесная перепалка, из которой мы узнали пошлую суть взаимных претензий нашего папы и его новоявленной пассии. Матильда коварно обманула отца, когда ухаживала за ним в больнице, сказав, что забеременела от него при первом сексе в палате. Медсестра сыграла ва-банк, чтобы не потерять работу: папа оказался единственным человеком, который мог обеспечить ее крышей над головой после своей выписки из больницы. Другой возможности сохранить место у приезжей девушки не было. Но первый же день совместной жизни выявил обман, и отец кинулся защищать поруганную честь – с кулаками на изготовку. Спасенная мной Матильда в слезах доказывала, что сама честно призналась кавалеру во лжи. Она якобы собралась бросить папу, заметив, что он сильно помолодел с момента поступления в больницу.
– Нужен мне этот недоносок! Что будет со мной, когда ему исполнится двенадцать?
Скепсис в словах Матильды, недавно поселившейся в нашей квартире, был понятен нам с мамой, но показался оскорбительным родичу, который не хотел терять свою девушку после блестящей кроватной сессии. Мужское самолюбие и неуемная жажда секса, завладевшая крепким телом родителя с приходом «второй молодости», взяли верх над разумом. Услышав обидные шуточки из уст Матильды, отец бросился в атаку на «продажную шельму», желая запечатлеть на ее лице свой красноречивый ответ.
– Получай, предательница!    
Мы с мамой каким-то чудом отвели удар от лживой девушки, а затем дали Матильде возможность собрать единственный чемодан, с которым она появилась на пороге дома. Медсестру проводили на улицу и заперли за ней дверь, в надежде скорее забыть о позоре обманутого папы.

Рассказывая путаную историю жизни отца с того дня, когда он начал двигаться во времени «задом наперед», я могу о чем-то забыть. Но в любом случае ясно помню, что переживания, вызванные размолвкой с Матильдой, как будто ускорили процесс омоложения главы семейства, в который он, по прихоти судьбы, оказался вовлечен. Когда через несколько дней папа снова исчез, и я после долгих поисков обнаружил его в дешевом борделе с двумя проститутками, этому человеку было на вид не больше двадцати двух. Мне удалось скрыть от мамы омерзительный факт измены – новость добила бы ее психологически и морально. Но неуместная вольность отца сильно задела меня самого, оставив неприятные эмоции.
– Браток, могу поделиться, тебе блондинку или брюнетку? – предложил папа в ответ на мои слова, что лучше уехать домой.
Он сидел возле меня с наивным лицом студента, «позаимствованным» с фотографии тридцатилетней давности. Таким его впервые увидела мама в день знакомства на последнем курсе колледжа и поняла, что они пройдут через всю жизнь вместе. Но время сыграло с этим человеком злую шутку, и теперь романтический облик благовоспитанного паренька скрывал за собой не самые приятные внутренние ландшафты. Отныне в маминой квартире жил бездушный дикарь, питекантроп, не поддающийся никаким уговорам и внушению со стороны. Казалось, что разум навсегда угас в голове отца, и бесполезно взывать к его сознательности – просьбы и мольбы растворились бы в воздухе.
К тому моменту, когда я обнаружил родича в борделе, время изрядно поработало над его памятью, навсегда стерев из нее имена, лица, события и даты прежней жизни. Папа оказался полностью оторванным от внешнего мира, дезориентированным, и в этих условиях он воспринимал нас, прежде всего, как людей, заботящихся о его бытовом комфорте. Без мамы и меня отец не смог бы существовать самостоятельно, и поэтому иногда он нас в чем-то слушался и даже – старался угодить.
– Возьми брюнетку, она шустрее, – со знанием дела рекомендовал мне папа, обнимая двух девушек сразу.
От предложения родителя я отказался и вышел на некоторое время на улицу, чтобы случайно не стать свидетелем мерзейших постельных сцен в исполнении беззастенчивого главы семьи. Сеанс одновременной игры отца сразу с двумя любвеобильными «пташками» из копеечного борделя длился вечно, а когда улыбающийся папуля явил мне свою персону, мы вызвали машину и поехали домой. Не хочу вспоминать, о чем детально рассказывал отец в такси, называя грязные сексуальные поползновения «героическими атаками на позиции выносливых и искусных тигриц», но та поездка долго будет храниться в моей голове. Хорошо, что не в маминой.

По моим наблюдениям, отец проживал в неделю пять лет, хотя иногда его тело показывало воистину фантастические «цирковые номера», как бы вдохновляясь идеей омоложения, и перескакивало сразу через десятилетие. И все это время папа с прежним запалом творил свои «черные делишки». В пятнадцать родитель зачем-то поджег машину соседа по подъезду, о чем я догадался случайно, увидев в его комнате пропахшую бензином рубашку и остатки фитиля, использованного для воплощения злодейского намерения.
В дневном выпуске новостей по телевизору показали горящий автомобиль у нашего дома, и картина прояснилась. Я не стал добиваться у отца ответа: что вынудило его пойти на безумный поступок, потому что он сам не знал этого. Сбой во времени обесточил папины мозги, подавил его волю, родитель больше не думал: как жить? Поджог был стихийным проявлением зла, с недавних пор завладевшего всем существом отца. И мои нотации по поводу преступных выходок молодеющего предка с запугиванием тюрьмой никак не повлияли бы на него. Поэтому я дождался, когда через несколько дней тело преодолеет новую возрастную планку (десять лет!), и успокоился. Копы при всем желании не опознали бы в папе поджигателя, чья фигура с горящим фитилем возле чужого авто могла случайно сохраниться на записи видеорегистратора. Отец спасся благодаря молодеющему организму, другое дело, что тело не позволяло ему выстроить привычную для любого человека систему координат и осознать – чего ждать от будущего. Для папы оно было покрыто абсолютным мраком. В этом, по-моему, состояло основное отличие родителя от Бенджамина Баттона, для которого грядущее младенчество не было тайной.
Маме приходилось часто рассказывать родственникам по телефону о состоянии здоровья отца и вынужденно обманывала их. Сначала она говорила, что папа уже выздоровел, но лучше не тревожить его визитами. А за-тем сообщила новость, что отправила родителя в дорогой пансионат, где он сможет пройти лечебные процедуры. Звонки близких стали утихать, но я смог бы озвучить любую выдуманную версию «во спасение» нашей семьи, говорить правду о хозяине дома мы боялись.    
Сложнее всего приходилось объясняться с соседями, часто совавшими нос не в свое дело. Когда отец, начав двигаться во времени задним ходом, помолодел до сорока, мы отвечали любопытствующим, что к нам издалека приехал в гости его двоюродный брат, очень похожий на папу. Затем место брата на недельку занял тридцатилетний родственник по маминой линии, приехавший в город искать работу. Стоило отцу еще раз скинуть «лишние» годы, в квартире тут же поселился мой «друг детства»: по нашей легенде он ушел от капризной супруги и нуждался во временном пристанище. Наконец, очередь дошла до сына бывшей коллеги мамы, но что привело его к нам, я уже забыл. Выдумывание новых несуществующих персонажей схожего с папой возраста, которым был нужен приют, отчасти походило на детскую игру, хотя в сложившейся ситуации нам с мамой было не до забав. В итоге на сцену был выпущен пятнадцатилетний «племянник друга семьи», забросивший учебу.   
– Парень долго болел и отстает в школе, я займусь с ним математикой, мама поможет с историей, – отвечал я прилипчивой соседке по этажу.
Школу отец, конечно, не посещал, потому что не смог бы закончить ни одного семестра. И даже не брал в руки учебники – это было бесполезно, да и не пригодилось бы ему в будущем. Зато, вернувшись в «золотой возраст», папа натворил немало скверных дел. В десять он опорожнился с балкона на соседского белого кота редкой породы (был куплен за баснословные деньги на международной выставке). Животное после гнусной выходки приобрело желтый оттенок и боялось гулять на улице. Хозяева провели расследование, но, к счастью, так и не узнали – кто автор извращенной идеи. В восемь лет отец наладил массовую рассылку порнографических снимков в соцсетях. Пользователи сообщили копам, нашего «вредителя» моментально вычислили по IP-адресу. Мы с мамой узнали о произошедшем, только когда в квартиру явилась полиция. Но к этому времени виртуоз физических трансформаций уже перешагнул трехлетний рубеж и не мог самостоятельно произвести на компьютере те действия, в которых его обвиняли. Стражи порядка, недолго думая, взяли в оборот единственного взрослого мужчину в семье. Пришлось отводить от себя подозрения, доказывая, что в часы рассылки крамольных фотоснимков меня видели в офисе коллеги – к домашнему компьютеру я не прикасался. Копы были сильно озадачены ситуацией, но, подумав, вежливо извинились. Решили, что IP-адрес кто-то использовал.
Все время, пока в доме происходила чехарда с папиным омоложением, мама педантично сравнивала после очередной метаморфозы – похож он на свой оригинал с фотографии в семейном альбоме, или только кажется. Для этого она брала старые снимки и изучала лица с помощью увеличительного стекла. А через некоторое время предъявляла мне доказательства и без того очевидного факта: сходство во внешности отца сегодняшнего и тогдашнего было абсолютным, не вызывающим сомнений. Каждое свое открытие мама сопровождала коротким возгласом удивления. Я сочувствовал ей.
Прежде чем отец, совершавший свое незабываемое турне во времени, достиг детского возраста, его выходки казались тупыми и опасными, мама и я жили рядом с ним в постоянном напряжении и страхе, не догадываясь, что приключится дома в следующую минуту. Папа мог взорвать квартиру, затопить соседей, наглотаться какой-нибудь дряни или совершить тяжкое преступление. Однако наше с мамой положение заметно ухудшилось, когда отцу исполнилось три года, и он вплотную приблизился к черте, за которой должна была наступить смерть. В тот период наш страх стихийно приобрел другой оттенок, потому что однажды победивший болезнь родитель снова умирал на наших глазах, но теперь ничто не могло его спасти. Отцу выпала суровая участь покинуть этот мир неразумным младенцем, в том возрасте, в котором люди только появляются на свет, чтобы начать счет дням.
Мама тяжело переживала ситуацию, плакала и все чаще брала отца на руки – как будто заранее прощалась с ним. Спасением от мрачных мыслей было то, что приходилось с утра до ночи ухаживать за папой, к концу своей жизни ставшим «беспомощной крошкой». Замечу, наш с мамой быт сильно изменился, как это и случается в семье, где растет маленький беспокойный ребенок. В гостиной всюду лежали стопки памперсов, выстиранная, но еще не глаженная детская одежда. Вечерами мама изучала журнальные статьи о правильном кормлении годовалого (к тому времени) ребенка. Эти навыки были напрочь забыты ею с тех пор, как она ухаживала за новорожденным сыном, то есть – мной. Бегать по магазинам мама не успевала и постоянно просила меня купить овощное пюре в баночках и молочную смесь, лишь бы угодить капризному дитя – нашему родителю.
– Он ни за что не согласится это есть! – гневно отчитывала меня мама, когда я приносил домой кашеобразное блюдо не того производителя. – Наш отец разборчивый, с характером…
И в этом мама была абсолютно права. Папа, однажды представ дома в образе мистера Хайда, умудрился сохранить свою омерзительную личину до ранних лет. Даже в несмышленом возрасте его выходки были исполнены подлости и злобы. Однажды он вылил мне на голову купленный в магазине яблочный сок, выразив таким образом недовольство съестным продуктом. В другой раз отец смастерил из резинки от штанов рогатку и стал стрелять из нее конструктором по окнам – разбил. Еще папаша нарочно раскидал по полу изгаженные им же памперсы, из-за чего я, войдя в комнату в темноте,
растянулся во весь рост перед кроваткой «милого мальчика». Видели бы вы ехидную улыбочку на лице отца, своевременно отозвавшегося дьявольским смешком на мое звучное падение – мне показалось, в тот момент хрустнули ребра. Забыть такое невозможно! Хорошо, что рука зловредного карапета не поднялась на маму – его бывшую жену, иначе я без колебаний применил бы карательные меры.   

Когда папе стукнуло в обратном порядке десять лет, мама вспомнила о привычке ставить карандашом над головой своего чада отметку на стене, чтобы измерить его рост. Эту же самую процедуру она стала проделывать и с нашим отцом, сопровождая ее знакомыми мне с детства просьбами: «не вертись, стой прямо». В возрасте девяти лет аккуратно проведенная черта над макушкой папы показала среднестатистический результат в один метр тридцать сантиметров. Со временем отметины ступеньками спускались все ниже, и к пяти годам отец превратился в настоящего карлика, если учесть, что мы с мамой сохранили свой рост. Измерялся каждую неделю и вес тела папы с занесением параметров в отдельную тетрадь: в девять лет тридцать два килограмма, в восемь – двадцать пять, и так по убывающей. В три года отец потянул только на двенадцать килограммов, мама волновалась, что он слишком мало ест, хотя лично мне так не казалось. Но все это – лирическое отступление от сюжета, потому что в конце истории нас ждало трагическое прощание с крохотным членом семьи, «впавшим в детство» перед смертью.
Период жизни с трех лет до полугода в исполнении предка стал самым скомканным, нечленораздельным и жалким. Смотреть на него без слез было невозможно, особенно маме, которая отыскала в шкафу альбом с детскими фотографиями мужа и продолжала сравнивать внешность двух «забавных пацанят», словно пытаясь ответить на вопрос: не совершила ли природа в отношении нее коварной подмены? По-моему, мама боялась обнаружить то единственное предательское отличие, которое перевернуло бы нашу жизнь еще раз и доказало: нынешний младенец не ее изменившийся муж, а всего лишь подкидыш, занявший детскую кроватку «истинного» отца незаконно. Этот страх диктовал маме наивное желание одевать папу точно так, как он выглядел в период своего первого, «натурального» детства. Правда, купить ребенку ползунки и рубашечки, которые производили пятьдесят лет назад, было сложно. Но вот что казалось самым обидным: чем с большей любовью и заботой мы ухаживали за малолетним отцом, тем неблагодарнее и наглее он вел себя по отношению к маме и ко мне. Даже в колыбельном возрасте папа сохранил чудовищное нутро и демонстрировал худшие человеческие качества, словно доставшиеся ему «в наследство» от мистера Хайда.
В три года отец «с мясом» оторвал у подаренного ему плюшевого зайца голову с длинными ушами. Когда я вошел в комнату, она была насажена на угол кроватки, будто в ней совершили «ритуал жертвоприношения». В два года папа, лежа в той же колыбельке в присутствии мамы, сделал попытку повеситься на слюнявчике. Как-то изловчился, прижал один конец материи рукой к рейке, а ножками начал изо всех сил толкать крохотное тело вниз, пытаясь сдавить шею нагрудником. К счастью, мама не дала осуществить страшный замысел.

Мы заранее прощали отцу любые выходки, пакости и козни, понимая, что, когда случится непоправимое, это станет страшной утратой для семьи, и мы с мамой будем говорить о папе только самые добрые слова. Финал был близок, но никто не знал, как родитель обставит момент своего ухода в мир иной. А он и тут сумел отличиться.
Однажды я заглянул к отцу в комнату, чтобы проверить, не раскутался ли он, не замерз ли? Но кроватка оказалась пустой, штаны и распашонки, в которые был одет папа, лежали на пуховом одеяльце, а самого ребенка не было. От растерянности я не сразу заметил, но понял это по запаху, что все вещи были густо вымазаны испражнениями, как и сама детская кроватка папы – каждый ее прутик. Теряюсь в догадках, как в крохотном теле отца убралось столько экскрементов, они покрывали все, до чего мог дотянуться шестимесячный ребенок, не способный без посторонней помощи покинуть спальное ложе. Тяжко вспоминать, но именно такой, парашливо-зловонной оказалась смерть моего папы, преодолевшего свою жизненную дистанцию дважды, подобно пловцу в бассейне: после старта в одну сторону, а затем, оттолкнувшись под водой от стенки – обратно. И при этом – молодея.   
Я не стал скрывать от мамы нештатных обстоятельств кончины главы нашего дома. Обделанная им кроватка шокировала несчастную женщину и поколебала веру в непогрешимость отца, ставшего на втором круге жизни бледной тенью мистера Хайда. Отец исчез навечно, и его экстравагантный «прощальный уход» оказался самым мерзким «подарком» для членов семьи, воспринявших извержение фекалий из его крохотного тела как избавление от мучений.

Не буду говорить, как мама переживала единственную и необратимую смерть папы (лишних дублей здесь не было). Пусть это останется за кадром. Скажу только, что мы даже не смогли похоронить отца, потому что его тело сгинуло в никуда, распалось на микрочастицы, испарилось – считайте как хотите. Вместо траурной процедуры погребения, логичной в таких случаях, мы с мамой «довольствовались» написанием заявления о пропаже родителя в отделе полиции. Замечу, это не было обманом, наш папа бесследно исчез, и можно было привести любые доводы в пользу того, что он все еще жив.
Помню, как детектив внимательно осматривал нашу квартиру и вещи отца, когда в полиции возбудили «дело о пропаже». Испачканную кроватку и ползунки мы отмыли и выбросили на свалку, чтобы не возникло лишних вопросов – откуда в комнате детские вещи, если малолетних членов семьи нет и в помине. В шкафу демонстративно висели только рубашки и брюки, которые папа носил во взрослом возрасте. Я случайно упустил из вида и не избавился от куска толстой веревки, по которой отец спускался из нашего окна, чтобы ограбить соседку. Бдительный офицер заметил веревку и долго вертел ее в руках, пытаясь развязать затянутый узел, но так и не спросил – кто и в каких целях использовал вещь. 
У навестившего нас детектива не было версий по поводу исчезновения родителя. Но его имя занесли в базу данных людей, разыскиваемых по всей стране. И вскоре плакаты «Пропал человек» с фотографией взрослого отца появились на столбах и дверях супермаркетов. Это было тревожное время для самых близких: казалось, что папа на каждом углу сверлит прохожих взглядом, выражая укор и презрение. Но потом изображение на бумажных листках поблекло, черты лица родного человека стали неузнаваемыми – мы с мамой вдохнули свободно. Истинные обстоятельства пропажи отца были известны давно, но раскрыть их мы не решались. Даже если я и рассказал бы кому-нибудь о невероятном случае в семье, мне вряд ли поверили бы.
Зато дома жизнь крутилась вокруг образа папы. С тех пор, как он стал молодеть, и мама отошла от первого шока, она начала снимать родителя на фото и видео после каждого возрастного скачка – с момента его «чудесного» выздоровления до юных лет. А после смерти смонтажировала из отдельных фрагментов видео короткий фильм о супруге, для частного просмотра, так как демонстрация этого «шедевра» посторонним людям породила бы много законных вопросов у правоохранителей. Фильм получился очень странным: снимали папу, фиксируя стадии его неестественного омоложения, но мама, работая над окончательным вариантом ленты, представила главного героя в обычной для человека временной перспективе – от детства к отрочеству и зрелости. Из-за этого отец выглядел еще большим монстром, явившим свое чудовищное нутро с малолетства. Так, в начальных сценах папа засветился на домашнем экране в «знаменитом» слюнявчике (едва не ставшем для него удавкой. А жизненным итогом для отца, по версии мамы-режиссера, стала немая сцена, где он отлеживается после ночных похождений в казино – на повзрослевшем испуганном лице видны багровые синяки. В общей сложно-сти я смотрел этот фильм раз двадцать и только ради мамы, которая с печальным лицом усаживала меня вечером на диван и включала видео.
Отец постоянно снился маме и мне, что случалось до его исчезновения и после. Причем, сюжеты этих снов казались еще более парадоксальными и экзотичными, чем искаженная временем жизнь папы. В одном из любимых снов мамы родитель спонтанно менял возраст в течение дня: заходил утром в ванную побриться сорокалетним мужчиной, а выходил из нее мальчиком, у которого еще не наметилась растительность на подбородке. Имели место и более стремительные трансформации: стоило маме во сне отвернуться от отца, когда они вдвоем сидели на диване перед телевизором, как он махом прибавлял или скидывал лет десять, чтобы неожиданно напугать законную половину. Картины моих снов выглядели схожим образом, но отец старался разнообразить свое амплуа: работал в цирке клоуном, показывая коронные номера с резким взрослением и омоложением тела. Один раз он снимался в кино, виртуозно играя, по ходу съемок, персонажа именно в том возрасте, который был нужен для фильма.
Все сюжеты снов с участием отца я уже не вспомню, хотя в этом и нет необходимости. Но в одном ночном видении мамы я перенял родительскую сверхъестественную способность двигаться наперекор времени. Отчетливо помню, как мама, проснувшись утром, вышла из комнаты взбудораженная и тут же взяла в руки видеокамеру, обычно лежавшую наготове для съемок молодеющего отца. Мама сделала это автоматически, по привычке, но в тот день вместо папы она собиралась запечатлеть на видео меня, скинувшего в ее сне добрый десяток лет – хотела сохранить образ сына на память.
– Мама что ты делаешь? – спросил я ее, увидев направленный на себя объектив.
– Прости сынок, – как будто очнулась мама, – мне приснилось, что тебе снова восемнадцать и ты, как отец, молодеешь. Боялась упустить…
Мама расстроилась и ушла к себе, а я стал представлять, какие мысли и чувства испытал бы, окажись вдруг на месте бедняги-папы, прошедшего через такой кошмар. Но не сумел даже мысленно побыть в его шкуре.