Год Водолея. Ч. 1. Глава 19. Проблемы. Роман

Глава 19. Проблемы.

      В пятницу вечером Леонид Петрович привез в село всех своих домочадцев, чтобы забрать нужные вещи и школьные принадлежности. И, когда девчонки радостно кинулись обнимать своего подросшего дружка Цезаря, мать остановилась у калитки, прислонилась к теплому старому клену, самовольно выросшему из-за отяжелевшей ограды, словно не решаясь переступить какую-то заколдованную черту памяти, а, точнее, не решаясь увидеть того, кто лишил ее детей отца.

      Известие, что Тарас оставил на старшую, несовершеннолетнюю дочь своего маленького сына, да еще при поддержке уважаемой Любови Николаевны, потрясло Анну.

       Она полчаса кричала в трубку и Любе, и ее мужу Семену, что собственноручно отвезет Тарасу в Москву его ребенка, что все они совсем сошли с ума в деревне, на что тетя Люба, переждав ураган эмоций, ответила коротко:

     — Хороший мальчик, и тебе не чужой. Приезжай, сама увидишь! — и положила трубку.

      Малыш бежал впереди Златы, переваливаясь на своих коротких кривоватых ножках, так целеустремленно, уверенно, словно боялся, что эта взрослая няня вдруг забыла дорогу к своему дому, и он — маленький хозяин — должен обязательно указать ей, как не пройти случайно мимо.

      Добежав, он ухватился за старые, потерявшие давно свой естественный цвет, замшелые бруски забора, рядом с застывшей Анной, посмотрел на ее босоножки и позвал звонко, разборчиво:

      — Мама!

       Злата не успела обнять мать, потому что Анна присела на корточки у этого злополучного забора так, что длинный подол шелкового платья парадно улегся в пыль у ее ног, как бутон раскрывшегося сиреневого неизвестного цветка. Она смотрела на этого мальчишку, у которого были чужие карие глаза другой женщины. Но светлые волосы, носик, брови были Тараса. Он неуловимо напоминал Злату в детстве.

     — Мама! — опять позвал малыш, и Анна, не успев опомниться, подхватила его на руки, поднялась и только тогда поздоровалась с дочерью.

     Они так и вошли во двор — мать с Володей на руках, Злата, а за ними — запыхавшаяся тетя Люба. Маша с Катей сразу бросились к матери:

      — Мама, а мы его с собой заберем?

      И эта вернувшаяся с приездом матери и сестер суматоха неожиданно испугала Злату:

      «А как на все это посмотрит Леонид Петрович, если вдруг мать неожиданно решит остаться здесь, в селе, из-за Володи?

     А малыш так доверчиво держался за шею матери, привыкнув после отъезда отца к женской ласке и доверяя всем, кто его брал на руки:

     — Не дури, подруга, и даже думать не смей! Поддержим мы и Златочку, и Тараса, посмотрим за мальчиком, а тебе нужно о своем муже думать, о девчатах, — тетя Люба решительно забрала у Анны ребенка. — Пошли ужин на стол собирать. И Лиду с мужем надо позвать, если только они в Саратов за мальчишками не уехали.

      Эта неразрывная дружба людей, даже близко не связанных родственными узами, на протяжении недолгих сознательных лет с каждым днем все больше удивляла Злату.

       И ведь никто не афишировал крепость доверия, внутреннюю уверенность в чужих людях, давно уверовав в преданность, ответственность, порядочность, постоянство и надежность сложившихся отношений.

      И опять пришлось нести стулья и табуретки во двор тети Любы, чтобы в большой просторной летней кухне разместить всех. Девчонки под руководством Ирмы накрывали на стол, Ольга резала салаты, а Злата осталась с матерью дома печь блины. Семен привез с пасеки бидон с прозрачным тягучим медом, и все захотели немедленно блинчиков.

      Пекли сразу на четырех сковородках, стопки быстро увеличивались на тарелках, и было такое радостно-веселое настроение какой-то завершенности, стабильности, уверенности, что все задуманное обязательно исполнится, плохое испарится с наступлением ночи, а утро наградит новой порцией жизнерадостности и любви.

      — Злата, я жду ребенка. Будет мальчик! В середине ноября я уйду в декретный отпуск! Вот что твоя мать опять учудила! Скоро стану матерью-героиней! Леонид радости своей не скрывает! Он очень хорошо относится к девочкам, хотя они у нас очень своенравные.

       Злата сама удивилась тому, как спокойно встретила она это откровение матери, которое год назад заставило бы подпрыгнуть до потолка, выронить от неожиданности половник, швырнуть раскаленную сковородку на огонь.

       — Тебе тяжести поднимать вредно, а ты такого большого малыша на руки схватила! Мамочка, я рада за вас!

        Признание матери было той самой щелочкой в неизвестный, запрятанный, защелкнутый на все замки условностей секретный мир скрытности, тайны, запрета, когда в результате любви появлялись, как закономерность, дети — цветы жизни.

      И по этим ступенькам в загадочную, трепетную, волнующую, инопланетную жизнь она сможет скоро вступить, когда на пороге ее дома появится Валерка, произнесет, если не засмущается, свои слова признания. Но до этого момента еще нужно было дожить.

     За столом говорили о чем угодно, не касаясь только темы появления в семье Вовочки, хотя взгляды всех контролировали каждое движение расшалившегося мальчика. Тетя Люба быстренько перевела разговор на Леонида Петровича, озабоченная так и не прояснившейся до сих пор ситуацией с неизвестным мужчиной из Москвы.

Леонид Петрович положил нож и вилку, нахмурился:

      — Понимаете, после рассказа Анны о Николае Смирнове, об угрозе семье мы сделали официальный запрос. И все чисто. Живет человек, ни от кого не скрываясь, в небольшом городке, недалеко от Иркутска. Ветеринарный врач, держит сеть ветеринарных аптек, имеет большую конюшню скаковых лошадей, которых часто отправляет на различные соревнования по всей стране. Бывает в Москве, на Кавказе. Часто с ним выезжает его жена. Детей у них нет. С братом — врачом, проживающим в Красноярске, никаких отношений не поддерживает. Живут довольно замкнуто. Его отец часто болеет, от всех дел отошел. Но к сыну изредка наведывается. Короче, придраться не к чему. И брать под наблюдение пока нет причин. Что он делал в Волгограде, когда встретился с Анной, неизвестно. Аня сейчас сменила фамилию, ее практически трудно найти в городе. А вот здесь, в селе, дана установка участковым усилить внимание ко всем приезжим.

        Тетя Люба поднялась из-за стола:

      — Так, дорогие мои! Слава Богу, что все наши страхи беспочвенные! Мы с Семеном решили, что Злата и Ирма до окончания учебного года будут жить вместе с пацаненком у нас! Места много в доме, и спокойнее будет! А Валерий вернется — поспит в зале. Ему все равно в город на учебу придется после новогодних праздников отправляться! У моих родителей в семье пятеро детей было, и всем места хватало, Возражений никаких не принимаем! У меня тост — пусть все неприятности пролетают над нашими домами, не задевая крыш, и только милосердие и счастье проливаются дождем на головы всех детей!

     Злата сидела, покраснев, опустив голову. Она боялась, что красноречие тети Любы после нескольких рюмок виноградного вина выплеснется сообщением о том необычном письме, которое Валерий прислал родителям накануне своего дня рождения.

       Но тут сестры стали рассказывать о прелестях лагеря на Дону. Хозяин дома, Семен, дядя Саша с Леонидом Петровичем устроились у телевизора смотреть футбольный матч. Мать с подругами, подхватив Вовочку, уединились на кухне, Ольга потащила Ирму примерять новые платья.

      А Злата присела на нагретых ступеньках деревянного крыльца, поглаживая по густому загривку перегревшегося Кешу, который вылез весь в глинистой пыли из глубокой ямы, вырытой им под кустом смородины, в тени дома.

      В дневнике она уже третий месяц отмечала, зачеркивала прожитые дни. Об этой привычке всех без исключения ребят в своем взводе написал в начале июня Валерий. Счет шел пока на месяцы, недели, но каждая зачеркнутая цифра вырисовывалась, как еще один стежок на полотне жизни, приближавший окончание такой трудной дороги взросления и долгожданной встречи с родными. И с ней, Златой.

      Их почтовая любовь, все признания Валерия, ее преждевременная, вспыхивающая раньше радость, теперь, после отъезда отца, внезапного прозрения от понимания своей ответственности за жизнь несмышленого малыша — все воспринималось как-то острее, серьезнее, осторожнее.

      Становилось ясно, что в дальнейшем жизнь сама расставит свои знаки препинания на их общей с Валерием дорожке, может быть, не всегда соблюдая такие строгие и обязательные правила русского языка.

     — Злата, может быть, ты все же переедешь с мальчиком к нам? — Леонид Петрович, появившись на крыльце вместе с матерью Златы, обнял за плечи жену, прижал к себе. — Окончишь городскую школу, подготовишься к поступлению в институт. Да и матери будет надежная помощь! Решай скорее!

      «Эх, Леонид Петрович! Как же я могу уехать сейчас, за три с половиной месяца до встречи с Валеркой?» — Злата посмотрела на тетю Любу, которая единственная понимала ее, Злату, лучше всех, даже лучше матери, и которую Злате захотелось сейчас, немедленно, при всех обнять и поцеловать. Но в силу своей природной застенчивости она только улыбнулась и предложила разрезать огромный арбуз, скромно дожидавшийся всеобщего внимания на деревянном полу в углу.

      Из материного дома мужчины, хорошо навеселе, не откладывая дело на потом, кряхтя, перетащили в комнату Валерия старый диван, на котором Злата спала уже много лет. Диван Валерия был предоставлен Ирме.

      И эта суматоха со сборами девчонок в город, переездом Златы к тете Любе, торопливое прощанье, виноватые, покрасневшие глаза матери, когда прижала к себе свою старшую дочь так крепко, шепнув: «Прости меня, пожалуйста!», не желавший слазить с материных рук Вовочка, — все это захлестнулось, завертелось в водовороте переживаний, долговых обязательств, будущих планов, невысказанных надежд и слов, — и вдруг исчезло с прощальным, тревожным отсветом мигающих в ночи задних фар автомашины.

      А пролившийся утром крупными, неожиданно холодными каплями случайный дождь из нечаянно потерявшейся шальной тучки напомнил о приближении последнего школьного учебного года.

      И письмо от Валерия в почтовом ящике в середине сентября, — как щелчок по лбу, когда проиграла какой-то детский спор:

      «Злата! Ты еще ждешь меня? Когда я вернусь домой, я сразу схвачу тебя за руку, где бы это не было: у тебя дома, в школе, у нас — и не отойду ни на шаг. К черту все условности! И в первую же ночь ты станешь моей женщиной, женой, подругой! Вот оно, настоящее испытание, когда я закрываю глаза, и твое лицо не появляется передо мной! Вижу просто стройный силуэт девушки, но это не ты! И я понимаю, что все слова, которые я написал за это время, — все может стать ветром, дымом, несбывшейся мечтой!

       Говорят: слово есть Бог. Мать написала, как Олечка влюбилась без ума в моего друга Димку, случайно зашедшего к ним в гости. Тысячу раз приходил ко мне, а тут — нате вам, жить теперь друг без друга не могут! А если тебя захватит страсть к какому-нибудь соседу по парте, который будет носить твою сумку, смотреть преданными, влюбленными глазами, провожать тебя домой по вечерам? Я порвал все календари с зачеркнутыми днями.


       Лучше бы я служил два года, чтобы через год можно было отправиться в отпуск домой. Злата, стань монахиней, никуда не ходи, не участвуй в самодеятельности в эти месяцы! Я тебя люблю! Дождись меня. Обнимаю, целую. Валерий».

       Прочитала письмо залпом. Вспыхнули щеки нежданным румянцем, еле-еле успела выхватить листок из рук торопыжки, оторвавшего своими крепкими пальчиками приличный уголок. Ахнула: «Вовочка, нельзя!» А потом расхохоталась, испугав смутившуюся Ирму:

     — Монашку ему подавай! Сейчас! А девушку с ребенком вам не надо? Ирма! Сфотографируй нас с Вовочкой немедленно! Завтра же пошлю своему любимому несколько фотографий: Вовочка за столом, Вовочка в ванной, Вовочка у меня на руках! И все без комментариев! Пусть успокоится и подумает в своем лесу — а не лучше ли от всех этих проблем спокойно учиться в институте? Ирма! Представляешь! О семейной жизни человек мечтает!

      Тете Любе это письмо Злата не показала, промолчала. Но фотографии через день аккуратно сложила в конверт и отправила с запиской: «Жду!»

    

   Предыдущая глава 18.   http://proza.ru/2024/04/20/1490

   Следующая глава 20.    http://proza.ru/2020/06/02/1383