Моя ностальгия

Часто мы слышали от какого-нибудь интеллигентного редактора толстого литературного журнала: «В Советском союзе вы не жили, вы его не видели, что вы можете о нем знать?». Да, мы его не видели, но мы, родившиеся в восьмидесятые, выросшие в девяностые и взрослевшие в нулевые, мы видели его агонию. Опустелые дворы, скрипучие качели, собачье дерьмо в песочницах и покосившиеся над ними «грибки» в горошек. Одинокие столы для доминошников и полуразрушенные сцены в пустых парках, где раньше, должно быть, исполняли куплеты по выходным, но мы не знаем, мы видели это только в кино — в «Покровских воротах». А дома по телевизору - «600 секунд» Невзорова и Кашпировский, и бабушки и прочие доверчивые женщины примыкали к экранам, входя в транс и пуская слюни блаженства. Трехлитровые банки с водой заряжались исцеляющим магнетизмом. Мы впитали весь этот депрессивный постпанк с молоком матери, не на уровне стиля, а на уровне подсознания. Мы не можем его больше слушать, потому что он и так всегда в голове.

А где-нибудь на телеканале «Культура» и сейчас можно услышать: «Да вы же были в девяностых ребенком, вы не работали?» - говорит женщина с маникюром в половину твоей зарплаты. А что значит работать в девяностые? «В поте лица своего зарабатывай хлеб свой», - сказал господь. - И вот мы зарабатываем — во все времена. А кто знает, как дышать клеем и жрать чебурек из помойки? Воровать в супермаркетах и размазывать деликатесный сыр с плесенью по асфальту? Или разворовывать склад «МмМ», убегая от стреляющих в воздух охранников? Нам тоже есть что рассказать, но работали в девяностые они. И говорит эта не чья-то мать, выживавшая в то время на талонах, не чей-то отец, простой работяга, говорит это всякая интеллигентская сволочь, чиркавшая в газетенках всякую «поросятину».

Нет, мы не жили в девяностых, но как первые христиане, мы преломляли хлеб свой в изгнании и давили перед концертом «Г.О.» сиську пива на всех в подъезде и скидывались мелочью друг другу на билет, а если не хватало, ломились на концерт так — в наглую, и «космонавты» ****или нас сапогами и дубинками, но мы не обижались, потому что презирали их и ничего другого не заслуживали. Теперь мы все обрыганы и говнари, и ничего не понимаем. Хипстирня, выросшая на вай-фае, просканировала все клипы в социальных сетях и заключила, что Летов неправильно делал «расщепление» и не глушил шестую открытую и мы вслед за ним тоже предались ереси и заблуждению и зря только драли свои глотки под кривое бреньканье уцелевших ленинградских гитар.

Неинтеллигентные «совки» нам не ближе, они толстокожие, они будто застряли в вечном своем «застое» и до сих пор смотрят перманентного Брежнева по телеку и делятся на кухнях анекдотами. А кто проебал все? Мы-то были ****юками?

И вот уцелевшие из нас «подросли» и задаются вопросом, кто мы теперь? Очередное потерянное поколение, ностальгирующее по «Денди» и «Балтике-трешке»? Рассеянное по свету колено Израилево? Откушенный локоть? Отломленный ломоть?

Я оглядываюсь и никого не вижу. Нет никакого поколения. Все это время я говорил про себя одного. А «нас» как будто и не было. «Денди» было, «Балтика-трешка» была, «Балтика-портер» и «Девятка», и даже «Охота Крепкая» и «Голубой Топаз» были, и Невзоров есть, а нас не было, нас забыли друзья на остановке, когда мы ехали с концерта пьяные и решили прикорнуть, а менты загрузили в свой козёлик и отвезли в неизвестном направлении.

Может, в вспухших чертах бомжа на вокзале еще можно узнать грустного жителя пустых детских двориков восьмидесятых, девяностых и нулевых...

Мы проснулись и увидели внезапно, что все детские площадки стали разноцветные и разнообразно прекрасные, и здесь слышится каждый день смех детский, а не блев алкоголика. И даже реанимировали патриотизм в сознании граждан и завезли в магазин не паленую водку. Жизнь наладилась, но мы в ней стали чужими.

 

P. S. «… но мы в ней стали чужими». С последними словами он вынырнул из сна, тяжело хрипя и приподнявшись на локтях. Газета слетела с лица на тающий снег, глаза чесались и наливались похмельной слизью. Он судорожно пошарил по карманам, тщась найти огрызок карандаша, но нашел только сломанную сигарету:

- Вот же, ****ь, приснится…