Книга первая. Комикс про то, чего не было

Книга первая

Комикс про то, чего не было…

Пролог

Немая ведьма

Никто так и не понял, за каким Дьяволом она сюда приехала. То есть понятно – зачем: рожать своего ребёнка. Но почему именно сюда – в эту дыру? Вся такая гордая и неприступная… Что бы ей было не поехать в Ершалаим? Или вовсе куда-нибудь за границу. Скажем, в Грецию. Она же явно не из простых. Там и приличные врачи имеются. А здесь – только повитуха. Да и та вечно пьяная. Грязь кругом. И тупые лица…
И ведь не похоже, чтобы она от кого-то пряталась. Или чего-то стеснялась. Ходила на рынок с высоко поднятой головой. В своих шикарных платьях. И в бриллиантах! Словно издеваясь. Словно плевать она на всех хотела. Это с пузом-то! Да без мужа. – Шлюха!…
Оно, конечно, можно было её порасспросить… Впрочем, нет, сделать это было решительно невоз-можно. Пробовали. И ощущение такое, будто она тебя или не слышит, или не понимает. Как будто ты перед ней – никто, пыль под ногами, и она тебя, подлое ничтожество, знать не желает. Ещё бы корону на себя надела, дрянь такая!…
Потом и вот ещё как подумали: а вдруг ведьма – глухая? Проверяли. Хлопали у неё за спиной в ладо-ши. И громко лаяли. Тут двое умеют. Очень натурально у них получается. Так вот: она ни разу не обер-нулась, но всякий раз вздрагивала. Значит не глухая. А может тогда немая? – Да тоже вроде нет. Уже когда родила, люди слышали, как она в своей жалкой халупе, купленной за три серебряные римские мо-нетки, напевала что-то своему заморышу. Слов разобрать было нельзя, но пела она ему что-то приятное. И незнакомое. Значит, просто не желала ни с кем разговаривать. Она ведь даже на рынке никому ничего не говорила. Просто показывала пальцем на то или на это, не торгуясь, оставляла на прилавке медную монетку, забирала свою покупку и молча с ней уходила.
Деньги и драгоценности закончились, когда она уже родила. Всё продала. За бесценок. Даже свои пла-тья! Но и тогда не пошла наниматься на работу, полы там мести или колосья в поле подбирать. Чем пита-лась – неведомо, однако, не жаловалась. Она вообще никогда и ни на что не жаловалась. Вот ведь – дрянь в самом деле! Нельзя же так! На рынке стали поговаривать, что эдак ведьма и с голоду помереть может. Или щенка своего уморит. Но еду на порог ей не клали. А с какой, спрашивается, стати, если она такая…
У раввина всё-таки однажды спросили – как с ведьмой поступить, если дойдёт до края. Но тот ничего не сказал. Ему тогда уже ни до чего было. Потому что из Ершалаима пришла бумага: Каифа переводил его в другой город. В настоящий, который больше Магдалы! На повышение, значит, его первосвященник отправлял. Ну и, понятно, этот дурень до смерти перепугался, потому что раввин из него никакой. Ну совсем же никчемный! Да он и сам это понимал. Почему, собственно, и испугался. И магдальцы, понятно, тоже растерялись: – кого ж к ним теперь взамен пришлют? Какого? – Хуже ведь, кажется, уже и быть не может…
Когда ведьминому ребенку исполнился год и он начал ходить, она каждый вечер брала его за руку и выходила с ним на улицу. Только шли они почему-то не на площадь, куда ходят все нормальные люди, а к недостроенной римлянами водонапорной башне. Туда, где город заканчивается. И подолгу там стояли. Всё на дорогу смотрела, словно она ждала, что кто-нибудь из Ершалаима или откуда-нибудь ещё за ними приедет, досыта их накормит, выкупит обратно её платья с драгоценностями и увезёт их отсюда в краси-вую жизнь. В которой она родилась. Но только никто к ним не ехал. Они тогда ещё что-то ели. А потом их как-то невидно стало. Песни, правда, своему ребенку она по вечерам ещё пела. Люди ходили слушать.
Так почему всё-таки ведьма выбрала именно эту дыру? Очень уж это интересовало горожан. – Стоп, а почему сразу – дыра? Тут и площадь есть. Ничего так себе – большая площадь. И синагога имеется. Вполне себе нормальная синагога. Договорились всем обществом, чтобы на эту площадь скотину не пус-кать, хотя козлы, конечно, туда и сейчас забредают. Им ведь не объяснишь, козлам. Зато здесь – на пло-щади – кипарисы растут! Невысокие правда. Но целых пять штук их растёт! А потом, ещё есть озеро… Так почему же стразу дыра? – Да потому что – дыра! Мерзкая и вонючая. Сонное болото! И, когда изящ-ная ножка молчаливой аристократки ступила в это немытое убожество, горожанам всё стало ясно. И про себя, и про свою затрапезную Магдалу.

В общем, немую здесь не любили. Ещё и за то, что она этого не замечала. За это – в особенности. По-пытались было даже её затравить. Слова неприличные ей вслед начали кричать. И помои под дверь выли-вали. Но у ведьмы неожиданно появился защитник в лице нового раввина, присланного из Ершалаима, отличавшегося, надо сказать, весьма суровым нравом. В подпитии этот грубиян мог не только крепким словом кого угодно образумить, хотя бы и градоначальника, но даже и палку в руки взять. Так что его не только уважали, но и побаивались. При этом уважали его не за одну лишь свирепость: все в городе знали, почему он здесь оказался. Как и немая гордячка он был белой вороной, но вороной совершенно иного рода. Если про неё никто ничего хорошего сказать не мог, то самый последний забулдыга в Магдале знал и страшно гордился тем, что их новый раввин, вчера ещё будучи членом синедриона, в пух и прах разру-гался с Каифой, за что и был первосвященником сослал в эту дыру.
Ершалаим, синедрион, первосвященник, – да сами эти слова для магдальцев звучали волшебно! Они, эти слова, были прекрасными, возвышенными и далёкими от них как Луна. Поссориться с Каифой в глазах местного обывателя было всё равно, что подраться с царем. Ну, не подраться, конечно, а, например, ска-зать Ироду что-нибудь обидное. Что и так многие думали, но чего сказать вслух не смел никто. То есть это было великим подвигом, на который способен только человек значительный. И то обстоятельство, что этот пьяница чуть что хватался за палку и, вообще, обращался с магдальцами, как со скотами, с которыми иначе нельзя, только подтверждало, что рядом с этими ничтожествами поселился высокообразованный и благородный человек. Небожитель, одним словом. И что дышать с ним одним воздухом для всех этих тупиц – большая честь и радость.
В общем, Иосифом действительно гордились. Чистая правда! Было только непонятно, с какой стати такой выдающийся и, можно сказать, высокодуховный человек взялся покровительствовать якобы немой нищенке, но спросить его об этом, понятно, никто не осмелился. И за меньшую вольность палкой прихо-дилось получать. В конце концов, могут же у человека быть свои резоны: она молода и красива, а глав-ное – одна и с рёбенком. То есть никому она не нужная. Ну и он тоже одинокий, без жены. И тоже с ма-леньким сыном. К тому же не старый ещё. Пьёт, правда… А ей кого хотелось бы? – Принца, что ли?… Собственно, так все и подумали.
Немного странным показалось лишь то, что, приехав в Магдалу, Иосиф тут же начал расспрашивать про женщину со светлыми волосами, словно заранее знал о её существовании. Она тогда уже две недели из дому не выходила. За водой разве что. И совсем худая стала. Как смерть. Откуда он мог о ней знать? – Да ниоткуда! Она во всяком случае его не знала. И уж точно не его она ждала.
Постучав в дверь, Иосиф ещё с улицы заговорил с ней по-гречески. То есть говорил он, а она молчала. Люди рассказывали потом, что ведьма сама открыла ему дверь. И впустила его.
Войдя в дом, Иосиф быстро оценил ситуацию, однако, удивления или сочувствия не выказал, а вместо этого принялся рассказывать про себя. Про то, что у него недавно умерла жена. Что в быту он беспомо-щен. Что Каифа – сволочь, а он, Иосиф, глубоко несчастен. И всё такое прочее. Она молча стояла и слу-шала его. Кажется, понимала. Да точно – всё она понимала! Ведь, когда он попросил её помочь с сыном, ну и там по дому… Нет, не прислуживать, конечно, а просто поддержать хозяйство… То есть побыть его домоправительницей… Ну, разве что ещё на рынок когда сходить… Словом, не дать ему с сыном про-пасть. И немая вдруг кивнула. Согласилась, значит.
Проку от неё было немного, потому как делать она ничего не умела. Ни готовить, ни стирать, ни даже пол толком подмести. Поэтому пришлось ей в помощь нанять полоумную стряпуху. Как бы то ни было, но на рынок ведьма всегда ходила сама. И в доме Иосифа стало как-то по-человечески. Даже уютно. А куда ей было деваться? Она по-своему была даже благодарна ему. Годовалого сына ведь надо было чем-то кормить. Сил у неё тогда уже почти не осталось.
Платил ей Иосиф немного, но платил. Регулярно. К этому, собственно, всё его покровительство и све-лось. Ну разве что тот кретин, что умел красиво лаять, однажды схлопотал палкой по голове, в результате чего больше не лаял. И все остальные звать её ведьмой перестали. По той же самой причине. Крепкая у него была палка. В общем, Иосиф приехал вовремя. Ну, или почти вовремя. По крайней мере она не от голода померла.
Примерно за полгода до смерти немая, отправляясь в дом раввина, стала брать с собой сына. Чтобы не бегать туда-сюда. Совсем уж тяжело ей было. Иногда они даже и обедали вместе. Вчетвером. Но ника-кой личной жизни там у них не случилось. Точно! Узнали бы. К тому же она ведь и с Иосифом не разго-варивала. Только сына его, Михаэля, иногда гладила по голове и говорила ему всякие незнакомые слова. Наверное, ласковые. И глаза у неё при этом делались мокрые. Словно бы она и с ним тоже прощалась. Словно бы она уже всё наперед про себя знала. Но чтобы заплакать – не было такого. Никогда! Даже ко-гда умирать стала. А ведь ужасно мучилась. С животом у неё что-то случилось. Никто не знает – что. Повитуха руками развела. Сказала, что не слыхала про такую болезнь. За три дня сгорела, бедняжка. Ну и хорошо, что не долго мучилась.
А может она просто сумасшедшей была, ведь и сын её заговорил только через два года после её смер-ти? Когда ему исполнилось четыре. Его поначалу даже за идиота принимали. И опасались, что, если он не помрёт в младенчестве, потому как уж больно хилым рос, каким-то прозрачным, у него непременно должна будет развиться эпилепсия. Почему? – Никто этого сказать не мог. Но чего-то подобного ждали. Может потому, что мальчишка всегда носил на голове белую тряпку и смотрел на людей странно? Как будто не глазами. Словно бы он вовсе не людей в них видел, а что-то такое, чего никто больше видеть не мог. Хотя, при чём здесь тряпка? Нет, эпилепсии у него не обнаружилось. Мигрени и жестокие с ним слу-чались регулярно, но эта напасть поразила его значительно позже, – уже после того, как он свалился с дерева и ударился головой о камень.
Похоронив немую за общественные деньги, Иосиф сделал нечто такое, после чего в Магдале его за-уважали ещё больше: он слабоумного сына той гордячки взял жить в свой дом. Ел мальчишка мало и одежды носил только те, из которых вырастал Михаэль, но всё равно ведь расходы на него были. Так что нечего говорить: хорошее дело Иосиф сделал, божеское. Вот только никто не знал, что раввин был не так уж в этом деле и бескорыстен. За день до его спешного отъезда или, проще говоря, изгнания из Ерша-лаима, к нему на улице подошёл незнакомец, сунул в руку пакет и как сквозь землю провалился. К пись-му, в котором содержалась просьба присмотреть за одинокой светловолосой женщиной, плохо говорящей на арамейском и проживающей как раз в том самом городке, в который ему предписано завтра ехать, прилагалась большая римская монета – золотой ауреус, к слову сказать, в пересчёте на шекели состав-лявший чуть не полугодовое жалование раввина. В письме ещё говорилось, что точно такую же монету раввин, если окажет покровительство вышеупомянутой особе и при этом сохранит тайну, будет получать ежегодно, а через десять лет или даже раньше того Каифа его помилует. То есть Иосиф сможет вернуться в Ершалаим: на первосвященника будет оказано необходимое давление.
Через год, когда синеглазая уже умерла, Иосиф и в самом деле получил очередной ауреус. Непонятно от кого и не особенно его ожидая, потому что покровительствовать было, собственно, уже и некому. Ре-шил, что заплатили ему на этот раз за мальчишку. Увы, тот ауреус оказался последним. Очевидно, где-то там прознали, что женщина умерла. Раввин, конечно, расстроился. Потому как третий ауреус он уже ждал. Очень на него надеялся. Деньги ведь и в самом деле немаленькие. Ну и про возвращение в Ершала-им, на которое ему недвусмысленно намекали, стало быть, приходилось теперь забыть… Мальчишку, однако, он от себя не прогнал. Может потому, что к нему привязался Михаэль. Ровесники всё-таки…
А в Магдале примерно в то самое время, когда Иосиф понял, что второй ауреус стал последним при-ветом из Ершалаима, объявился ещё один вдовец и тоже с ребёнком – девочкой, с которым раввин на удивление быстро сдружился. Причин для их сближения было множество. Во-первых, Сир оказался вто-рым человеком в Магдале, который читал греческие книжки. И было их у него целых три штуки. То есть у Иосифа появился достойный, высокообразованный собеседник.
Во-вторых, будучи хоть и не крупным, но достаточно успешным виноторговцем, Сир, растрогавшись благородством раввина в отношении полоумного сироты, самостоятельно, то есть без всяких на то наме-ков, вызвался быть спонсором мальчишки, –
– Только так, чтобы об этом никто не узнал, –
оговорил он своё условие и, хотя ауреусами не сыпал, материальную помощь он оказал раввину весьма ощутимую.
В-третьих, вино, которым торговал Сир, Иосифу очень даже нравилось, тем более, что доставалось оно ему абсолютно даром.
И, наконец, чтобы торговля не умерла, Сиру необходимо было с кем-то оставлять свою маленькую дочку. Не мотаться же ему с такой обузой по близким и не очень городкам и селам, ведя бесконечные переговоры с производителями и покупателями его замечательного товара…

________________________________________

Давай, ты будешь меня любить до самой смерти.

Мария заметно волновалась, когда Сир впервые привёл её в дом Иосифа – знакомиться. Самого рав-вина она почему-то не испугалась, чем и купила его. Деловито вскарабкалась к нему на колени, ткнулась носом в его щёку, что, по всей видимости, означало поцелуй, быстро слезла и в тот же миг забыла о его существовании. Волновалась она потому, что не только с раввином, как предупредил Сир, ей предстояло тут встретиться. И что эти мальчишки на целый год старше неё. Вот их-то появления она и страшилась. Платьице всё время поправляла. А эти дураки всё не шли и не шли. Потому что убежали купаться на озе-ро, а потом ещё и рыбу вздумали ловить! Главное, если бы они действительно хоть что-нибудь пойма-ли…
Настал момент, когда Мария не выдержала, некрасиво скривилась и, если бы Сир не шлёпнул её по заду, точно разревелась бы. Но вот, наконец, они ввалились… Мария сразу вся сделалась красная, сильно вспотела, захотела убежать, но ноги почему-то перестали её слушаться. Сама не помнила, как подошла на этих чужих ногах к мальчишкам и обоим по очереди ткнулась носом в щёки. Сначала тому, что был с белой тряпкой на голове, – он ближе стоял, – а потом Михаэлю. И тогда уже потеть дети стали втроём. Чуть позже Мария всё-таки расплакалась, но сейчас уже никто не может вспомнить, по какому поводу. В тот день она не произнесла ни слова.
А через неделю рот Марии уже не закрывался, и Сир со спокойным сердцем мог уезжать по своим коммерческим делам. Случалось, он и по три дня не возвращался в Магдалу. И тогда Мария становилась хозяйкой в доме Иосифа. Этот клоп на тоненьких ножках командовал здесь решительно всеми, даже са-мим раввином. Слабоумный с тряпкой на голове как бешеный носился с метлой по дому, дуром гоняя пыль, отчего трудно становилось дышать. И унять его было совершенно невозможно. Михаэль отвечал за огонь и к нему лучше было не приближаться. Иосиф, у которого Мария отбирала деньги, чтобы он не купил вина, бывал посылаем ею на рынок с наказом – с пустыми руками не возвращаться. А сама она раздавала ценные указания придурковатой поварихе, обучая её искусству готовить обед из ничего. Ну, или почти из ничего: с рынка ведь Иосиф всё-таки что-то приносил. Не ему – Марии, за её звонкий смех и лучистые, огромные как плошки зелёные глаза магдальцы охотно передавали через Иосифа продукты. Без денег. Кто что. Потому что к ним в город пришла настоящая радость.
Когда Сир возвращался в Магдалу из своих бесконечных поездок и забирал девочку, в доме раввина наступала противная тишина и делать ничего не хотелось. Михаэль выдерживал не более часа. Он с ре-шительным лицом являлся к отцу, который из последних сил делал вид, что читает кого-то из умных греков, минуту пыхтел, привлекая к себе внимание, а потом говорил: – “Ты как хочешь, а мы пошли.” Светловолосый с тряпкой на голове уже маялся за воротами с метлой в руках. Иосиф “сердился” на сына, топал на него ногами, громко жаловался, что ему вечно мешают работать, но при этом почему-то уже оказывался одетым. И даже в сандалиях. Через несколько минут дом Сира наполнялся шумной и радост-ной суетой: один поднимал облака пыли, другой всё вокруг себя поджигал, грозя спалить дом, девчонка орала и топала ногами на повариху, которая искренне не понимала, на кого она всё-таки работает за та-кую мизерную плату, на которую совершенно невозможно прожить, если не начать воровать, а взрослые следили за тем, чтобы никто не пострадал. Ну и как могли помогали поварихе. То есть старались ей не сильно мешать.
После ужина Иосиф и Сир обыкновенно ставили на огонь медный чан с водой, малышей отпускали погулять и выпивали по маленькому бокальчику. Или по два. Через час, уже несколько умиротворённые, они отправлялись на поиски детей. А найдя, уговорами и подзатыльниками возвращали их домой, после чего орущую и хохочущую троицу без особых церемоний раздевали и швыряли в огромную деревянную бочку, стоявшую во дворе, где в подогретой воде уже плавал ни на что не похожий кораблик с настоящим шёлковым парусом, и… напрочь про детей забывали. В их сердцах поселялся покой, а на стол уже откры-то выставлялся кувшин с вином. Писклявый голосок Марии, рассказывавшей очередную, только что при-думанную ею историю, давал понять, что бандиты где-то рядом и что с ними всё в порядке. Случалось, глубокой ночью Иосиф и Сир, прикончив третий, а то и четвертый кувшин, спохватывались и, спотыкаясь, бежали к остывшей бочке. А малыши давно уже вповалку спали в кровати Марии, укрывшись её одеялом. Сиру даже пришлось со временем купить одеяло побольше.
Кстати, с этой бочкой связано весьма примечательное событие. Однажды, увлекшись, Михаэль, ре-шившийся тот кораблик потопить, чему Мария и светловолосый отчаянно сопротивлялись, чуть не уто-пил саму девчонку. Нечаянно, конечно же! И вот тут железной рукой (Михаэль так потом и рассказывал – именно что железной) ни слова за свою жизнь не произнёсший молчун взял сына раввина за горло и на чистейшем арамейском произнёс, жутко спокойно глядя ему куда-то сквозь глаза: – “Не смей обижать Принцессу, плебей!”.
Михаэль, предводитель местной мелковозрастной шпаны, в свои четыре с половиной года уже знал семь взрослых ругательств, из которых два были страшно неприличными. Слово “плебей” он услыхал впервые, а потому не обиделся. Да и некогда ему было обижаться, когда тут такое! Михаэль этого слова толком ведь и не запомнил. Как ошпаренный, он выскочил из бочки и как был – голый побежал в дом, вопя на всю Магдалу: – “Заговорил! Он заговорил!!…”. Иосиф не сразу сумел выбраться из-за стола, так что первым у бочки оказался Сир. Он был весь красный и какой-то странно растрёпанный… 
– Что, правда?, –
обратился он не то к мальчишке, не то к дочери. –
– Скажи мне что-нибудь.
– Меня зовут Ав. А ты что бы хотел про себя услышать?, –
ответил ему светловолосый по-гречески, от чего Сир опешил и растерянно забормотал тоже по-гречески, пытаясь не смотреть в бездонные голубые омуты: –
– Ну, не знаю… Чего хочу?… Ну, чтобы я пил вино, – типа он хотел отшутиться, – скажем… с рим-ским императором… А при этом ещё и умер страшно богатым.
Сказал всё это, виновато заулыбался, понимая, что сказал глупость, но мальчишка вполне серьёзно ему ответил: –
– Случится по-твоему: ты умрёшь страшно богатым, – при этом показалось, что голос Ава как-то странно изменился, – а перед этим ты будешь пить вино с римским императором. Только какая тебе в том радость?…
Голова Сира закружилась. Он обеими руками ухватился за бочку, чтобы не упасть, и стал проклинать себя за то, что выпил слишком много вина. Вот тут и подоспел Иосиф. Вдвоём они вытащили из воды потерявшего сознание мальчишку и осторожно отнесли его на кровать Марии. Глубокой ночью, когда Михаэль видел уже седьмой сон, Мария подползла к светловолосому, неподвижно лежавшему на спине с закрытыми глазами, ткнулась носом в его щёку, немного посопела и прошептала ему в ухо:
– Давай, ты будешь меня любить до самой смерти, – подумала немного и добавила: – А я тебя, – и снова ткнулась носом ему в щёку.
– Давай, – вдруг услышала она, страшно испугалась, быстро отползла, спряталась за Михаэлем и долго потом не могла заснуть…

________________________________________


– Нет, ну точно, говорю тебе, она сумасшедшая была, – почему-то возмущался Иосиф.
– Почему же сумасшедшая? – сопротивлялся Сир, пытаясь защитить женщину, которую никогда не видел. И, как обычно, говорили они меж собой по-гречески.
– А где ты видел, чтобы ребёнка месяцем называли?!
– Каким ещё месяцем?
– Да июлем ведь она мальчишку назвала!, – кипятился Иосиф.
– Каким ещё июлем?
– Ну ты чего?! Ав по-арамейски – июль.
– Ну, июль, так июль, давай ещё выпьем.
– Давай!
– За её здоровье.
– Дурак, она ведь умерла!
– Да-да, конечно!, – спохватился Сир. – Ну, тогда за его здоровье…
– Давай, – согласился Иосиф. – За Ава!
– За Ава, – подхватил Сир, – Вот как бывает… А что, правда ведь она красивая была…
– Очень. И глаза!…
– Что глаза?
– Я таких раньше не видел. Серые…
– Синие, – тихо поправил его Сир.
Утром Мария сделала вид, что ночью ничего не было. Ав – тоже.
С тех пор её и стали звать Принцессой. А с теми, кто не хотел так её звать, Михаэль дрался до крови.

________________________________________
;
Часть первая

Элазаровцы едут

Огромный раскаленный желток решил уже окончательно утонуть в Тиверийском озере, когда из сина-гоги на площадь повалил народ – распаренный и красномордый, словно из бани. Покидали магдальцы дом молитвы чрезвычайно довольные тем, что их, наконец-то, из него выпустили. Мыслями они уже давно были со своими близкими, ведь только в самых бедных домах сегодня не жарили ягнёнка. Выбравшихся на улицу было подозрительно много, гораздо больше, чем обычно. А всё потому, что накануне отпразд-новали четырнадцатилетие Михаэля, и всех удивил Иосиф, который, должно быть стесняясь Марии, ни с кем за весь вечер не подрался и даже не поругался. Как следствие почти все его вчерашние гости явились сегодня к нему в синагогу. – Своего рода поощрение. Он даже не ожидал.
Никто не был зван на вчерашний праздник Михаэля. Но почему-то горожанам в нужный час пришло в головы прогуливаться именно рядом с домом Иосифа. При этом все они как один оказались нарядно оде-тыми.
– Эй там!, – кричала каждому проходившему мимо Мария, – ну-ка быстро за стол! Сколько тебя можно ждать? –
И “случайный” прохожий, обласканный её волшебным взглядом, извиняясь “что без подарка, потому как не знал”, в следующий миг оказывался сидящим на скамейке рядом с миской жареной рыбы и чашей вина в руке. Соседи, так те и вовсе со своими скамейками пришли. Чего уж там! Не к Иосифу, заметим, все они шли, – к Принцессе.
Отказать в чём-либо Марии было делом совершенно невозможным. Если позвала, значит придётся по-виноваться. Никуда не денешься. Да никто и не пробовал ей отказывать. Спрашивается, в чём секрет её гипноза? – Это особая тема. Таких, как Мария, на свете больше нет. Ну, может быть, в большом городе и попадётся одна-две сумасшедшие, которые смотрят на первого встречного как на родного человека, но в Магдале о таких раньше не слыхали. И потом она – не сумасшедшая. Разве придёт в голову спрашивать сумасшедшую:
– Как там Сир, не купил себе новую бочку? – Давно ищет…
К тому же она не боится воды, и вообще ты можешь к ней прикоснуться, дать ей финик или посмот-реть на её неправильно растущий зуб, когда она тебе засмеется. Она ведь даже не говорит, что всех лю-бит. Вон Иосиф только и делает, что про любовь твердит, а палка ему зачем? И вроде ничего она тебе не обещает, а так на душе легко делается, словно в парном молоке искупался или шекель на дороге нашёл. Такая вот в Магдале завелась колдунья.
Мария всю ночь простояла у печки и нажарила много рыбы. А Сир припас две большие амфоры вина. И ещё она напекла сладких лепёшек. Еле донесли корзины с провизией. Да, много было еды. А много – это сколько? Иосиф недоумевал, поглядывая на незваных гостей, жадно уплетающих приготовленные девушкой вкусности, – когда же еда закончится? Принесённого его друзьями могло хватить на десять, ну пусть пятнадцать человек. Но их же сюда приволоклось… – Господи, а сколько их в самом деле?! – Иосиф принялся считать и на пятидесятом сбился. При том что еда всё не кончалась. Ав уже пятый кув-шин из амфоры наливает, а она всё не пустеет! Вторая так и вовсе пока не тронута. Кстати, а сколько в амфору влезает кувшинов? – Три? – Самое большее – четыре. Но точно не пять! А главное, никого не интересует, откуда что берётся! Уж пьяные все…

Так вот, вышли сегодня эти беззастенчивые дармоеды из синагоги, довольные и разомлевшие и вдруг… – Кто сказал – Элазаровцы едут? – Никто вроде ничего не говорил. – Ну как же не говорил, ко-гда?… – А чего рожи тогда у всех такие встревоженные? – В общем, вроде как действительно никто ниче-го не сказал. Но почему-то всем вдруг подумалось… И те, у кого есть дочери, быстро побежали домой. Всякие нехорошие вещи ведь случались. Девчонок надо бы спрятать…
А кто-то вернулся в синагогу. Там у входа как раз на такой случай особые палки хранятся. И на каж-дой из них намотана жёлтая тряпка. Если с такими флагами встречать Воинов Элазара, то те понимают, что их в городе любят и за святость уважают. Тогда, может быть, сильно грабить город они не будут. В общем, настроение у оставшихся на площади испортилось. А уйти теперь уже нельзя: только хуже будет. Иосиф, увидев, что стали разбирать палки с жёлтыми тряпками, тоже разнервничался. Терпеть он этих Мучеников Элазара не мог. И даже вслух про них плохое говорил. Ну, ему, наверное, можно. Раввина поди не тронут. Ведь они все вроде как за Бога. За одного и того же. Не должны во всяком случае тро-нуть. Хотя…

________________________________________

Колесница первосвященника.

Только высохшие старики, которым уже ничего не надо, да разве что грудные младенцы в Магдале не слыхали о колеснице первосвященника, подаренной ему позапрошлым летом римским императором. Это диковинное сооружение, потрясавшее очевидцев своими циклопическими размерами и напоминавшее собой уже не карету, а плывущий по пустыне корабль, не просто обсуждали, о нём горячо спорили. Слу-чалось, взрослые люди, отцы уважаемых семейств из-за этого роскошного дворца, путешествующего не на четырёх, а аж на шести исполинских колесах начинали даже ругаться, чаще всего, когда пускались в бессмысленные рассуждения о том, подобает ли первосвященнику принимать столь драгоценные дары от поработителя. Добро бы ещё это было подношение от Ирода, – какой ни есть, а всё-таки свой царь, – но не от римлянина же в конце концов!
Высокому градусу благородного патриотического возмущения горожан, однако, мешали перейти взрывоопасную критическую отметку два веских обстоятельства: во-первых, в Магдале решительно все были в курсе, что первосвященник в подаренной Августом карете никогда сам не ездил и сыну своему не позволял, эксплуатируя это чудо заморской техники лишь в особых случаях. Исключительно в качестве парадного аксессуара. Или, по-другому говоря, в представительских целях. К примеру, минувшей осенью именно в этом шикарном поезде на встречу с Иродом прибыл враждебно настроенный по отношению к римлянам Архелай – царь Каппадокии. Со своим поваром и четырьмя советниками. А через неделю, без советников, но зато с женой и с её дочерью отправился из Ершалаима домой ещё менее надежный друг цезаря – парфянский царь Артабан. Что в столице делали эти цари и правители ещё четырех других госу-дарств неизвестно. О чём они разговаривали с Иродом – большая тайна. Может и ни о чём. А просто так они встречались. И пили себе вино. Но весь Израиль радовался, чувствуя себя не последним царством на этом свете, раз такие люди сюда ездят.
Во-вторых, первосвященник нашёл в себе смелость уже дважды отказать Валерию Грату – прокурато-ру Иудеи, просившему взаймы эту диковинную игрушку на весьма соблазнительных условиях, в первый раз, чтобы прокатить в ней консула с супругой, прибывших к нему в гости из Рима, а во второй – прокон-сула империи, инспектировавшего восточные провинции. Тот без жены приехал. Каифа всё равно упёрся и не дал колесницу! Что, конечно же, евреям было приятно.
В общем, разговоры об этом шедевре эллинских мастеров, которые при другом раскладе могли бы за-вершиться в Магдале вовсе даже не миром, начали постепенно терять свой накал и благополучно спусти-лись из опасных сфер политики в область сугубо техническую. Что местному градоначальнику было, разумеется, только на руку. Немного странными, правда, казались глубокомысленные рассуждения горо-жан относительно того, почему именно такого размера, а не меньшего, были изваяны четыре задних коле-са, а также предположения, из чего сделаны неубиваемые ободья этих вращающихся колоссов. Ещё глу-пее звучали фантазии местных кузнецов (к которым почему-то прислушивались) относительно того, что, вот если бы колеса обтянуть ремнями из овечьей кожи, а не буйволиной шкурой, то ход у колесницы был бы куда мягче.
И уж совсем нелепыми являлись гадания обывателей насчёт того, скольких пассажиров колесница в себя вмещает и какое количество лошадей в неё следует запрягать, чтобы не испытывать неудобств в пути, к примеру, чтобы она могла ехать с горы и в гору с одинаковой скоростью. Странными, если не сказать грубее, все эти дурацкие дебаты являлись потому, что никто из горожан этой проклятой колесни-цы в глаза не видел. В самом деле, – где Ершалаим, и где Магдала!

________________________________________

У людей, стоявших на площади, начали сдавать нервы.
Иосиф, боявшийся подойти к окошку, схватился за метлу и, проклиная куда-то запропастившегося Ава, святой обязанностью которого было выметать шелуху подсолнечника и хлебные крошки из-под лавок после  каждой его проповеди, начал остервенело гонять пыль по синагоге. А с юга из-за холмов на Магдалу поползла огромная, грозно сверкавшая золотой чешуей, змея. Какое-то время её живой настой-чивый зигзаг молча искал в долине путь к городу. Потом послышались отдаленные раскаты грома. Кто-то в толпе выразил надежду, что “может быть мимо проедут?”, но сочувственного отклика этот кто-то не нашёл. Потому как проехать мимо было просто невозможно. Это знали все. Другой дороги не было. И тогда палки с жёлтыми тряпками подняли высоко над головами. А на лицах… Нет, лучше бы они не пыта-лись изображать радость…
Клубящееся песчаное облако съело почти достроенную водонапорную башню, находившуюся в ка-ких-то двух шагах от Магдалы.
– Точно, двадцать всадников, не меньше, –
срывающимся голосом проинформировал онемевшую от ужаса толпу какой-то прыщавый умник и при этом громко закашлялся, чтобы не показаться уж слишком испуганным.
– Какие двадцать? Да их тут человек сто скачет! –
возразил ему чей-то возмущённый гадостный тенорок, на последнем слове сорвавшийся в фальцет.
О ягнёнке забыли. Послышался далёкий детский плач, и вдруг настала зловещая тишина, как будто молния уже располосовала небо, а гром решил помедлить, нагнетая ужас: – из-за поворота показались грозные лошадиные силуэты. Ещё мгновение… Ещё одно… И вот, словно плотину прорвало: раздался оглушительный грохот копыт.
– Брусчатка, – прокомментировал происходящее какой-то очередной идиот, – что прошлым летом положили. А я так думаю, лучше бы рынок в порядок привели, – и, слава Богу, заткнулся, потому как и в его голосе уже послышались рыдающие интонации. Казалось, ещё немного и этот недо-умок расплачется.
Величественная колесница первосвященника, мягко распоров бумажный воздух, вплыла на площадь, странным образом уменьшив её размеры, описала красивую дугу и, не сломав ни одного из чудом при-жившихся в этом раскалённом каменном аду пять дохлых кипарисов, застыла перед синагогой. Что любо-пытно, до момента полной остановки слышно было только цоканье лошадиных копыт. Сама же карета двигалась бесшумно. Точнее с тихим шелестом, словно бы она катилась по мокрому песку или по ковру из осенних листьев. – Вот именно: – шкуры на ободьях! И ведь это ещё не всё: карета была снабжена тормозами! Кто из жителей Магдалы видел прежде такое? Кто вообще слышал это умное слово – “тормо-за”?
Спохватившийся градоначальник выхватил у окаменевших знаменосцев палки с жёлтыми тряпками и бросился с ними в синагогу. Что он крикнул Иосифу – неизвестно, но только раввин уже не мог остано-виться и продолжил размахивать метлой. Похоже, Иосиф вообще не услышал градоначальника. Ну не был он храбрецом! И что теперь?…
Накрывший площадь и быстрой волной сбежавший вниз по мгновенно заполнившейся зеваками улице стон восхищения стал заслуженным аплодисментом вознице, показавшему себя большим мастером. По-трясённые горожане не могли оторвать глаз от прекрасного исполинского жука, принесённого случайным ветром в их убогий серый мир из какой-то сказочной страны, расцвеченной огнями вечного праздника. И, как будто так и надо, как будто сказав себе, что всё в порядке, что здесь живут точно такие же люди, что и в Ершалаиме или даже Риме, заблудившееся гигантское насекомое спрятало под брюхо свои лапки и мир-но уснуло прямо на дороге. Как будто действительно ничего особенного не случилось.
А ведь случилось! Ещё как случилось!! И мозги обывателю взорвала даже не сама карета с её гигант-скими колесами, которая, казалось, сейчас продавит мостовую из-за непомерной тяжести вылитого на неё настоящего золота, хищными жирными щупальцами сдавившего выточенное из красного дерева её драго-ценное тело. Гипнотический эффект вызвали живые участники картины, а именно: восемь высоченных вороных коней, запряженных четырьмя парами – одна за другой, которым не доставало лишь крыльев, чтобы взлететь. И невообразимых габаритов возница. Чтобы правдиво описать участников сказочного действа, развернувшегося перед глазами онемевших жителей Магдалы, понадобилось бы, наверное, мно-жество слов, но, если попробовать обойтись каким-то одним, то этим словом было бы даже не “громад-ное”, а скорее “волшебное”. Вот именно – волшебное!
Никто уже не вспоминал про элазаровцев. Толпа остолбенело пожирала глазами то, чего не может быть, как если бы чья-то тёплая рука легла на её, толпы, усталый затылок, запустила ласково шевелящие-ся пальцы в мокрые от жары волосы и, погружая в сладкое оцепенение, принялась с чуть слышным хру-стом небольно ломать её представление о возможном. При этом неожиданно замолчали не только собаки, но, странным образом, стих даже ветер. И мало-помалу недавний, оказавшийся, к счастью, напрасным страх вытеснило совсем иное, но столь же, впрочем, беззащитное чувство, какое мы испытываем в театре, когда гасят нарисованное на потолке солнце и на сцену выходят каменные великаны разыгрывать перед нами, притихшими муравьями, свои величественные мистерии, которые мы опасливо, боясь нечаянно быть раздавленными, подсматриваем и в которых по причине нашей ничтожности мы даже не помышляем участвовать. Лошади, – ладно, Бог с ними, слыхали про зверя и побольше, – слон называется, – но возни-ца! Нет, ну в самом деле, где первосвященник умудрился отыскать двухметрового израильтянина?!…
И тут случилось невероятное. То, что всех окончательно добило. Задняя часть кареты ожила и разло-милась. Две пыльные скульптуры рогатых гигантов, одетые во что-то мохнатое, неуклюже спустились на землю и, неторопливо обойдя экипаж с разных сторон, складно встроились в очередную каменную компо-зицию, центром которой служила миниатюрная краснодеревая дверца, из-под которой начали медленно выползать ступени.
Даже у тех, кому не посчастливилось занять места поближе, финал представления вызвал головокру-жение. Без шуток! Обмороков, правда, не было, но, говорят, таковые нередко случаются с теми, кто, по неосторожности проникает в запретное и нос к носу сталкивается со стражем внутреннего Ершалаимского храма. И только через некоторое время понимают, что рядом с ними находится не изваяние, не гранитная глыба, а живой человек. Причём его двухметровый рост – это ещё не все. Парализующее, совершенно убийственное воздействие на психику производит внешность этого древнего экспоната. И ведь нельзя при этом сказать, что он страшен. Это слово здесь вообще как-то обессмысливается. Или, к примеру, что он ненастоящий. Нет, конечно же, он и настоящий, и живой. Просто это существо, учуяв тепло нашего дыха-ния, просыпается и, разбивая прозрачное стёклышко эфемерной придуманной защиты, проникает в нашу расслабленную неподготовленность из другого тысячелетия. Из уже чужого нам мира. Из сказки, в кото-рой богатыри на равных боролись с богами. Из того мифа, в который ни один нормальный человек пове-рить просто не в состоянии. И вот, этот безмолвный исполин в одно мгновение переносит нас в непости-жимо далёкое, туда, где, если и дышат, то не нашим, а каким-то уже другим – густым, бирюзовым и очень вкусным воздухом. А, если кто там и умирает, то тоже ведь не по-настоящему. Не навсегда. То есть мы оказываемся в том, чего больше нет. И было ли когда? – А вот в том-то и фокус, что в этой ситуации многое становится возможным. Очень многое! Ведь есть же он, этот грозный страж! Вон он стоит. В тво-ём сне…
Что интересно, покрашенный благородной патиной осколок невозможной древности – отнюдь не трухлявая декорация. И на его могучее тело не просто так надеты грубые звериные шкуры и почерневшие от времени железа. Был же случай, когда подгулявшие римские легионеры забрались в храм, чего делать им, конечно, не стоило… В действительности имела место досадная ошибка, которую, будь на то добрая воля, можно было бы выдать за неудачную шутку, ну в крайнем случае за хулиганство. Но не преступле-ние же! – Злого точно никто не замышлял. Солдаты просто не приняли во внимание тот факт, что в Риме и Ершалаиме люди по-разному относятся к своим святыням. Откуда они могли знать, что здесь до сих пор многое воспринимается всерьёз? Так, кстати, потом и объясняли прокуратору. Когда обе стороны стара-лись замять скандал. Потом, когда, увы, было уже слишком поздно…
Так вот, пьяные солдаты, отворив никогда не запирающуюся дверь, дуром ввалились в храм и, запалив факелы, стали подниматься по скользким от жертвенной крови ступеням туда, куда ходить, вообще-то говоря, никому не позволено. При этом, чувствуя себя в полной безопасности, они шутили и громко смея-лись. Ещё бы, – их было четырнадцать и все с оружием! Им было весело. А он стоял наверху один. Охра-няя в полумраке дыхание тысячелетий. В этом своём доисторическом камуфляже. Со старомодным и фантастически неудобным мечом в руке, который раз в семь тяжелее римского. Таким особо не пома-шешь. Хорошо, если вообще его поднимешь.
Допотопное старьё, списанный театральный реквизит. Казалось бы… Легионеры ведь его даже не сра-зу и заметили. Приняли поначалу за статую. А чем дело кончилось? – Когда ночью разъярённый Валерий Грат примчался в Ершалаим, намереваясь разъяснить первосвященнику, кто на этой земле хозяин, и кто здесь может безнаказанно убивать римских солдат, а кто нет, его подвели к храму и показали, кто именно и, главное, чем превратил четырнадцать его доблестных рубак, выигравших вместе с ним десятки сраже-ний, в мелкий винегрет. Стража сильно поранили, но он был жив. Сидел на нижней ступеньке лестницы, опершись обеими руками на меч, который, однако, он с удивительной лёгкостью поднял, когда римлянин приблизился к нему, чтобы получше его разглядеть. В общем, прокуратор вынужден был принести Каифе извинения…
Звали того стража Гавриил.

________________________________________

Страшный гость.

Молодой человек, который вошёл в синагогу и приветливо, словно старому знакомому, кивнул опо-лоумевшему от ужаса раввину, с такой страстью выметавшему из-под лавок хлебные крошки, словно гнал оттуда чертей, вовсе не был гигантом. Не был он, впрочем, и карликом. Если кому интересно, то испач-канного запёкшейся кровью зловещего чёрного плаща, под которым так удобно прятать отвратительные орудия убийства, на нём также не было. Ну а раз на нём не было плаща, стало быть, не было на его голове и капюшона, скрывающего лицо. Открытое у него было лицо, чего там вокруг да около ходить! При этом он же ещё и улыбался.
Что можно добавить? – Что внешность вошедшего совершенно не уродовали жуткие шрамы. Не в том смысле, что они ему шли, придавая веса и мужественности, а в том, что никаких шрамов на его лице про-сто не было. Зато нос у него был и вполне себе правильный нос, с чуть заметной горбинкой, какой можно видеть у греков, но чаще у римлян. И находился этот нос на том самом месте, где ему и положено быть. В общем, обыкновенное, можно даже сказать симпатичное лицо отлично себя чувствующего тридцатилет-него мужчины. Да, и уж коль мы начали, – на его левой руке любой без труда насчитал бы пять пальцев. Иосиф, кстати, так и сделал. Успел… В общем, пальцев на его левой руке было ровно столько, сколько им полагается быть, а не четыре, как у вора, и, – что особенно важно, – не шесть, как у врагов рода человече-ского, помеченных дьявольской печатью! А что творилось с его правой рукой? – Да и с правой тоже был полный порядок.
Пожалуй, всё. Ах да, коль скоро зашла речь о пальцах, нельзя не сказать, что ногти на них были чи-стые и аккуратно подстриженные. Если это кому-нибудь пригодится… А что, собственно, плохого в чи-стых ногтях и в том, что вошедший улыбался? Ведь улыбаться у него получалось естественно и даже вполне искренне…
Чтобы закрыть тему, добавим, и это, пожалуй, действительно будет уже последним: незнакомец был спокоен. Ни намека на раздражение или агрессию. Как-то даже чересчур, вызывающе спокоен, как не бывает, что, надо полагать, и добило раввина. С чего, судя по всему, всё и началось. Хотя, кто знает, с чего это Иосиф сегодня “поплыл”, ведь за метлу он схватился, когда испуганные горожане прибежали к нему в синагогу за палками с жёлтыми тряпками, то есть намного раньше.
Как бы то ни было, вошедший не пытался клеить на свою физиономию маску дебильного простоду-шия или лживой благорасположенности к человеку, которого видел впервые, как не притворяется наце-лившийся на банк абсолютно уверенный в себе игрок в компании случайных карточных партнёров, что он до потери сознания, как какой-нибудь полоумный король Лир, верит всем словно своим родным детям, поскольку в случае чего и ввалит доморощенному шулеру так, что мало тому не покажется. Нет, тот, кто, войдя в синагогу, и, пусть ногой, но всё же достаточно аккуратно, без грохота притворил за собой дверь, не лицедействовал. Он, как уже было сказано, был просто спокоен, вот и всё. Как если бы на улице его ждала римская когорта охраны или у него денег дома в подвале лежит больше, чем у царицы Савской. Он был спокоен до такой степени, что, кажется, немного даже заскучал. Без особого любопытства разгляды-вая начинавшего терять сознание Иосифа, он несколько секунд боролся с собой, потом всё же не утерпел, сладко, хрустнув костями, потянулся и заразительно, во всю пасть зевнул, притом что усталым или за-спанным он не выглядел.
– Чего зеваешь, идиот, если ты не устал?!, –
остервенело рявкнул засевший в затылке раввина кто-то пушистый и с железными когтями, после чего этот кто-то ещё немного поёрзал и начал нервно чесаться задней лапой. –
– Я вот устал как собака и спать хочу, а и то не зеваю!… –
Это, конечно, было ошибкой, – что раввин не спохватился. Обычно, заслышав вкрадчивый и почему-то всегда заикающийся, способный кого угодно довести до холодного пота шёпот накатывающего безу-мия или просто уличив себя в том, что опять, без всякой причины он испугался невидимой и скорее всего несуществующей опасности, Иосифу, умудренному не столько одиночеством, сколько, парадокс, именно этой своей поистине феноменальной трусливостью, удавалось правильно, а главное, вовремя считать знаки.
– Пусть ты Его и не видишь, –
сказал себе однажды склонный к избыточному пафосу и экзальтации раввин, которого Каифа прилюдно обзывал павлином и одновременно – ещё один парадокс – упрекал в холодности и чуть ли не в недостатке веры, –
– да, ты Его не видишь, потому что тебя, болвана, не добудишься, но как же зд;рово, что Тот, Кто не умеет ошибаться, всё ещё помнит о тебе и зачем-то заботится о том, чтобы ты не превратился в засохшее дерево! Ну а кто же, как не Он, чтобы ты, трусливое ничтожество, не проспал до смерти, посылает тебе все эти приглашения? Именно приглашения! Да ещё же так удачно подга-дывает моменты, когда ты в состоянии их прочесть.
Непонятно, когда и с чего Иосиф стал разговаривать так, словно ему в голову поселили безнадёжного недоумка и навязали над ним – вроде бы неглупым человеком – опеку? Возможно, так легче было снимать замки с одному лишь ему видимых дверей…
Когда раввину удавалось прочесть послание, на его темя горячими каплями начинал стекать покой, которого он не просил, а с душой происходили всякие волшебные превращения. К примеру, он начинал стыдиться своего пьянства и непонятно кому даже обещал исправиться. Делался тихим и глупо радост-ным, как будто ему в спину по самую рукоятку всадили кривой египетский нож и жить ему осталось одно мгновение. Как будто перед ним вдруг раскрывалась вечность. Он застенчиво улыбался, словно мать пообещала простить ему разбитую чашку, если он больше не будет носиться по дому как сумасшедший. И при этом переживал блаженное, ни с чем не сравнимое чувство близости… С кем? Неужели?!… Как будто рядом… Совсем близко!… Слева? – Нет, сейчас уже сверху… Теперь по волосам… А вот и за спи-ной… Отовсюду… Берёт тебя за руку!…
А страх? – Какой ещё страх? Страх чего – безумия? Или, может быть, смерти? Ну и где он теперь, этот страх? – Нет его больше! Ясно же, что его, этот смешной страх, посылали Иосифу не затем, чтобы его испугать. А в самом деле, чего можно теперь бояться, когда собственная судьба начинает волновать тебя не сильнее страданий измочаленного пальмового веника, от которого осталось одно название и кото-рый давно пора выбросить?
Так вот, сегодня Иосиф, которого старейшины синедриона почитали некогда за умнейшего книжника, не сумел остановиться. Он просто не успел этого сделать. И эта маленькая ошибка открыла двери другим, гораздо большим страхам, сделав раввина совершенно перед ними беспомощным. В наказание за невни-мательность у него была отнята память о том, что открылось ему в юношестве: – что, втравливаясь в драку, ты обречён проиграть, поскольку сладить можно только с тем, что ещё не началось. Чего пока нет. Или это Каифа ему сказал? – Может и Каифа. Но Иосиф верил, что эту умную мысль придумал он сам. В конце концов Каифа – сволочь, а он, Иосиф, – хороший! Не может плохой человек придумать хорошую вещь.
Совершив первую ошибку, Иосиф, естественно, остановиться уже не смог и, глупея прямо на глазах, принялся искать причину приключившейся с ним беды. Цепляясь за логику, которая больше пригождается на базаре, и при этом невероятно гордясь тем, что ещё может что-то соображать, он начал даже не с сего-дняшнего, а со вчерашнего вечера, увы, не замечая, что любой шаг только уводил его от комнаты, в кото-рой нет стен и бессмысленных желаний, просыпаясь в которой, ты видишь только то, с чем не можешь не согласиться. Потому что это всё устроил ты. Ты сам! Всё, что когда-то происходило и что произойдёт в будущем. Придумал, поместив мир на своей на ладони…
– Может я как-то неправильно вёл себя вчера с гостями?, – задался вопросом Иосиф. – Может я не так этих ослов рассадил? Так их же всех звала и рассаживала Мария… Да и не затем они явились ко мне, чтобы поздравить Михаэля, а чтобы эта ненормальная дала каждому из них искупаться в её глазах. Бездельники. Дармоеды! Сволочи!! Что они могут дать ей взамен?! Выпьют ведь всю, как паук выпивает муху. А потом ещё и проклинать станут…
Он мысленно заглядывал в лица своих вчерашних гостей, пытаясь отыскать среди них того, кого мог нечаянно обидеть взглядом или словом, наивно полагая, что в этом и заключается причина кошмара, в который вогнал его улыбчивый незнакомец.
– А ведь и в самом деле полгорода вчера ко мне пришло! Пришлось даже скамейки от соседей та-щить, чтобы всех рассадить. Четырнадцать лет – не шутка. Уж совсем взрослым стал… Да нет, вроде как всё хорошо вчера прошло. Главное, вина на всех хватило. Только вот зачем Михаэль бредит этими дурацкими Мучениками? Сына - элазаровца мне только не хватало…
Иосиф какое-то время ещё припоминал, кому и что он говорил, и, конечно, не заметил, как перешаг-нул точку невозврата, окончательно завязнув в паутине…

________________________________________

Не люблю, когда меня жалеют.

Нет, ничего предосудительного в своём поведении на вчерашнем празднике Иосиф не нашёл. Всё бы-ло просто зд;рово, – вкусно, шумно и весело. Вот только под конец захмелевшие гости позабыли, в чью именно честь устраивалось торжество. Но так ли это важно? Принцесса, за отсутствием других женщин в домах раввина и Сира, – раньше хоть полоумная повариха была, – по обыкновению взвалила на свои хрупкие плечи почётную и вместе с тем чрезвычайно хлопотную обязанность хозяйки стола, с которой, как всегда, прекрасно справилась. Можно даже сказать, с удовольствием  она с ней справилась. Вот имен-но, – с удовольствием! А что плохого в том, чтобы испытывать удовольствие от того, что тебя, а не кого-то другого желают видеть распорядительницей пира, тем более, что с этой взрослой ролью ты справля-ешься лучше многих? Кому ж не понравится быть в центре внимания? Если ты этого стоишь. И наконец, у кого повернётся язык сказать, что у Михаэля или его отца часть положенного им внимания Мария коварно украла? Что она сидела во главе стола и радостно всеми командовала не по праву. Ведь это она нажарила рыбы, испекла целую гору медовых лепешек и приготовила множество других вкусностей! Да она всю ночь не спала, и они с отцом еле дотащили корзины до дома Иосифа!
– Всё-таки Сир продает лучшее вино в округе. А может и во всей Галилее, – даже сейчас не мог не вспомнить благодарный раввин. – Где ещё такое найдёшь? И ведь как много он его принёс! Даже осталось…
Так вот, Марии, зачинщице и предводительнице всех потешных безобразий в Магдале действительно нравилось быть руководительницей чего бы то ни было. (Одно её требование позволить девочкам посе-щать синагогу чего стоило. Это же неслыханно! До самого Ершалаима дошло. Но ведь в итоге разреши-ли! В порядке исключения. Сам Каифа, – этот подлый гад, – подписал бумагу.) И вчера за столом Прин-цесса суетилась, важничала и веселилась больше других. Всё правда. Её звонкий голосок не умолкал ни на секунду. Практически её одну и было слышно. Так что, когда после первых двух тостов за здоровье Иосифа и Михаэля гости с воодушевлением переключились на зеленоглазую устроительницу застолья и стали наперебой поднимать бокалы уже исключительно за её красоту, ум и прочие достоинства, о фор-мальных виновниках торжества забыли. Тут и удивляться нечему! – Эта стройная модница, из которой энергия хлестала фонтаном, была не просто украшением праздника. Она, собственно, и была праздником. Звездой, которая греет и которой невозможно не залюбоваться. (Кстати, воздыхал по ней не один Миха-эль. – Вся его банда лежала у её ног. Но это так, к слову.) И потому ей многое можно простить. Например, ту мелочь, что она не желала и в принципе не умела в чём-либо быть второй. Даже в том, что ей явно было не по зубам. Или не по возрасту. Мария искренне полагала, что в нашей несправедливо короткой жизни никаких “вторых” вообще не должно быть, о чём, ни капли не стесняясь, она и заявляла любому, кто просился под её знамя, но при этом не мечтал стать героем, отважным мореплавателем или – недавно она узнала ещё одно новое слово – Мессией. Так, к примеру, Натан, сын градоначальника, был ею с позо-ром из банды изгнан лишь за то, что обмолвился о своём желании продолжить дело своего отца. Он начал было совать ей украденный у родителя шекель, лишь бы она позволила ему остаться в армии её верных подданных. Но Принцесса была непреклонна. А Михаэль, когда узнал про шекель, разбил Натану нос и обозвал его нехорошим словом. – Ну чем, скажите, не принцесса! А потом, ведь только у неё в Магдале светлые волосы и глаза, – явление в местных краях чрезвычайно редкое! И кожа её белее, чем у других… Не исключено, кстати, что именно по этой причине горожане, и не только те, что попроще, с поражавшей раввина лёгкостью подсаживались на мифы, сочиняемые для них Михаэлем, и верили в то, что Мария – настоящая принцесса, скрывающаяся до поры до времени в безвестной глухомани, потому что три царя в чёрных мантиях ищут её убить. Но, когда в Магдалу прискачет прекрасный принц в белых одеждах и огромный корабль, ожидающий его в Средиземном море… И так далее. Ну, может она и не греческая принцесса, но какая-нибудь уж точно…
В общем, ничего подозрительного во вчерашнем вечере, такого, чем мог бы кормиться сегодняшний страх, Иосиф не отыскал. Никого он не обидел. Всем вчера было легко и весело. А когда солнце зашло, предоставленные самим себе подростки развели во дворе костёр и плясали вокруг него как сумасшедшие. Крики, бубны, визг Марии, – всё, как полагается. Даже полудурошный Ав, все эти годы по-прежнему кор-мившийся из милости в доме раввина и спавший в хлеву, причём не на соломе, как утверждают некото-рые, а на том, что сам он с гордостью называл кроватью, хоть и немного поломанной, так вот, этот невзрачный болезненный молчун, по приказу не на шутку разошедшейся Принцессы также вырядился пиратом и, по случаю праздника будучи с высочайшего разрешения принятым в шайку, как угорелый носился по двору вместе с остальными “разбойниками”. Иосиф и Сир с изумлением обнаружили, что этот заморыш, оказывается, умеет смеяться.
Трудно предположить, чтобы Иосифу и Сиру нравилось то, во что с таким азартом играли их дети, – всё-таки не последние семьи в городе, – но куда ж было деваться, если это рискованное развлечение за-бавляло Марию и хоть немного отвлекало её от грустных мыслей. Поначалу в городе решили, что новая забава – очередное изобретение хулиганистого Михаэля, и недоумевали, как это Иосиф, зная крутой нрав раввина, всё это терпит. Но в один прекрасный день магдальцы неожиданно нашли эту дикую игру без-обидной и даже милой. Бухтения вмиг прекратились, когда выяснилось, что игру в благородных пиратов выдумала Принцесса. Как, впрочем, и все остальные… И мало того, что она выдумала и затащила в неё детей из лучших семейств, устроив в банду строжайший конкурс, так ещё же пошила для “безжалостных головорезов” эти жуткие разбойничьи костюмы и в довершение ко всему самым активным образом участ-вовала в разработке военных стратегий. Магдалу пообещала пока не трогать… Слава Богу, хоть ножи у них были ненастоящие.
И что? – Ну, с обывателями всё понятно, – Михаэль, два года назад объявивший Марии, что скоро на ней женится, и подаривший ей по этому поводу свисток и пояс от платья своей матери, тогда же продал за два шекеля на рынке торговцу финиками “самую секретную тайну, какая только бывает на свете ”, взяв с него страшную клятву молчать, так что теперь весь город ложился и просыпался с мечтой о том, чтобы Принцесса поскорее выросла и прославила это забытое Богом захолустье вместе с населяющими его ни-чтожествами на весь мир и вечные времена… (Может тогда хоть рынок человеческий отстроят. Кстати, пояс Принцесса одобрила и даже разрешила Михаэлю поцеловать свою руку, а про свисток ничего не сказала, – просто взяла его.) Так вот, эти олухи поверили в возмутительное враньё Михаэля с такой готов-ностью, что раввин схватился за голову и на собраниях в синагоге начал уже грозиться божьим гневом, втолковывая им словно малым детям, что Мессия никак не может родиться со светлыми волосами, а тем более девочкой. Что его сын просто нагло всех дурачит, а они, простофили, и уши развесили. Что в конце концов все эти их нелепые ожидания просто смешны!
Парадокс, но своими стараниями побудить местных хотя бы раз в месяц вспоминать о здравом смыс-ле, Иосиф лишь укрепил их в опасном заблуждении: добровольно заразившиеся безумием обыватели, если раньше в чём и сомневались, теперь, похоже, решили спятить окончательно и с непостижимой для раввина страстью стали ожидать пришествия Мессии, найдя в этом идиотском занятии искупление своей беспросветной приземлённости и возможность ощутить себя людьми, способными на возвышенное пере-живание. Почувствовать себя чуть ли не мистиками. – Ну все кругом с ума посходили!… –
Господи, что взять с дураков! Обидно, конечно… Ведь и вчера эти олухи заявились не к нему и, по-нятно, не к Михаэлю, – плевать они хотели на его день рожденья!, – толпа пришла поклониться выраста-ющему на их глазах секретному чуду, с которого, а точнее с которой готова была пылинки сдувать. По-лучается, что раввин, пытающийся отрезвить этот сброд, замахнулся на их надежду… И вообще им не нравится, когда он без должного уважения говорит о Марии!… А когда это он говорил о ней без уваже-ния?… – Ну, короче, всё с ними ясно! Хорошо ещё, что хоть Мессией её пока не называют. Открыто не называют. А что они там про себя думают?… Эти бараны ведь и в Элазара верят! Шайку бандитов, в ко-торую можно вступить, только убив римлянина, на полном серьёзе называют “Мучениками Элазара”. Боятся её как саранчи и вместе с тем гордятся ею. Идиоты! А ведь не было такого святого! Ещё пятна-дцать лет назад никто про него не слыхал.
– Догадываюсь, чьих рук дело. Только зачем ему это?…
Да действительно, с дураков взять нечего. Но почему же в таком случае Иосиф, к которому Мария каждый день приходила за наставлениями, или Сир – её родной отец, два самых авторитетных человека в городе, не смели сказать Марии слова поперёк? С какой стати они позволяли ей все эти бесчинства? Это возмутительное высокомерие и нелепый царственный стиль. И ведь неизвестно, кто именно сочинял про неё все эти невозможные истории, – Михаэль или она сама? Понятно же, что без её ведома Михаэль вряд ли рискнул бы морочить головы местным оболтусам глупостями про то, что скоро над Магдалой раскро-ется небо и все узрят Того, кого Израиль так долго ждал… – А с той самой стати Иосиф и Сир попусти-тельствовали капризам девчонки, что, если когда-то Михаэлю исполнится столько лет, сколько сейчас Иосифу (что весьма вероятно, поскольку он явно здоровее отца), то Мария свой последний день рожденья отпразднует уже через пять лет. А это, считай, завтра! То есть это означает, что она прожила уже больше половины своей жизни…
Раввин никогда не обсуждал с Сиром эту печальную тему, но, конечно же, страшный секрет знал. И понимал, какой кошмар живёт в душе его единственного друга. На что похожи его ночи. Вот почему, когда гости, подсмотрев, как счастливые Мария и Михаэль, схватившись за руки, прыгают через огонь, начали, глупо подмигивая, наперебой поздравлять Иосифа и Сира и на что-то такое намекать, им обоим пришлось из-за стола удрать и отправиться бродить по сонным улочкам Магдалы. Молча. Потому как не хотелось расстраивать Марию. И зачем только Иосиф научил девчонку читать чужие мысли? Стоит вы-плеснуть себя из прозрачной чаши, которая никогда не бывает пустой… Мария, правда, заявила однажды, что про чашу ей первым рассказал Ав. Ещё прежде, чем она вылечила первого старика. Раввин ей, конеч-но же, не поверил и даже обиделся.
Пару лет назад, увидев, как на лица Иосифа и Сира легла горькая тень, она подошла к ним и тихо, как-то очень просто сказала:
– Не люблю, когда меня жалеют. Если суждено умереть молодой, – значит похороните красивой. Вот тогда и будете горевать. А сейчас нечего меня оплакивать! Это страшно и очень больно. Или хотите, чтобы я реветь начала?
С тех пор они не позволяли себе думать о том, что их всех скоро ждёт, когда Мария оказывалась по-близости и могла их увидеть. Да даже когда и не оказывалась…
– Знаешь, если у них родится ребенок…, –
произнёс, наконец, Сир, когда они уже возвращались домой, и замолк, вытирая слезы…
– Только бы это была не девочка, –
тихо договорил за него Иосиф и принялся “бодрым” голосом рассказывать другу анекдот про умного еврея и двух глупых римлян, чтобы они могли вернуться к гостям смеющимися.

________________________________________

Пушистые когти.
–
– Как же он, несчастный, любит свою дочь! –
ответил, наконец, Иосиф на приветствие гостя, который всё это время терпеливо дожидался хоть какой-нибудь реакции раввина на своё появление. И вот дождался… То, что он услышал, на кого-то другого, возможно, произвело бы удручающее впечатление. Но таинственный незнакомец даже не подумал:
– А не с идиотом ли мне посчастливилось встретиться в столь поздний час? Хорошенькое дельце… И стоило Бог знает куда за этим тащиться? Как будто в Риме или в Ершалаиме мало своих сума-сшедших. Вот спасибо Каифе!…
Напротив, бросилось в глаза, если, конечно, пассажир чудо-колесницы не был великим актером, что такой, мягко скажем, странный ответ его удовлетворил, причём удовлетворил даже больше, чем любой другой, какого нормальный человек в праве был бы ожидать от другого нормального человека. Что имен-но за ним, как раз за этими самыми словами раввина он так далеко сюда и ехал. Ну вот, дело сделано. Обо всём договорились. Больше и обсуждать нечего. Так что можно со спокойной совестью пускаться в об-ратный путь.
Как бы то ни было, человек без чёрного плаща убийцы с облегчением выдохнул и начал искать глаза-ми, на что бы такое присесть. Нет сомнений в том, что, если бы Иосиф в эту минуту запел похабные куп-леты или пустился в пляс, или начал грызть свою метлу, которую он словно знамя или меч зачем-то под-нял над головой, его гость по-прежнему продолжал бы смотреть на него с невозмутимой ласковостью психиатра, делающего вид, что с его пациентом всё в порядке. Что так и надо. Что это даже хорошо…
Пауза, однако, затянулась. И тогда раввин, если честно, ничем пока что не доказавший того, что видит в синагоге кого-нибудь кроме себя, ведь в этом случае его, возможно, волновало бы, как выглядят со сто-роны его безумные выкрутасы, страшно завращал зрачками, собрался с силами и голосом, в котором послышались трагические нотки, очень эффектно – как ему показалось – завершил предыдущую фразу:
– А вот я, наверное, никудышный отец. Михаэль уже месяц ходит в рваных сандалиях…
Увы, было слишком очевидно, что Иосиф разговаривает с самим собой. Ситуация портилась. Хотя, куда уж хуже?…
– Да хороший ты отец! Не наговаривай на себя. До осени Михаэль в них спокойно проходит. Креп-кие еще… – подхватил разговор уставший молчать гость, сообразив, что ситуацию нужно спасать и делать это кроме него некому. – Меня вон, к примеру, до четырнадцати лет обували в сандалии из крокодиловой кожи. Из Египта привозили. И пряжки на них были золотые. С рубинами. Только вот отца у меня никогда не было. Никакого. Ни хорошего, ни плохого. Убили его, когда я ещё младенцем был. Кажется, его родной брат. Или собственная мать… И знаешь, я предпочел бы всю жизнь ходить босиком, лишь бы у меня в детстве был отец. Хоть какой-нибудь. Разговаривал бы со мной. Игрушки дарил… –
Внутренний голос робко откашлялся и должно быть уже не в первый раз за последние несколько ми-нут напомнил Иосифу о том, что, если он не перестанет валять дурака и прямо сейчас не отправится по мокрой от росы траве в предрассветный черешневый сад, держась за руку умершей много лет назад мате-ри, страх его просто убьёт. Или превратит в полное ничтожество. Увы, этот слишком тихий советчик, говоривший абсолютно понятные и, главное, пока ещё вполне осуществимые вещи, должно быть, полагал, что имеет дело с разумным человеком. А где его было сейчас взять, того разумного человека, когда в голове раввина по-прежнему с жутким эхом цокали лошадиные копыта? И с улицы доносится пронзаю-щий мозг смех Михаэля, который вместо того, чтобы прибежать сюда и увести домой приболевшего отца, приглашает кого-то ехать с ним кататься…
– Куда он собрался? Да ещё наверняка в этом своём дурацком наряде! Неужели так трудно?… –
Иосиф начал забывать слова, но, хвала Господу, хотя бы перестал говорить вслух. –
– Будь Принцесса моей дочерью… –
сделав особый акцент на слове “моей”, обратился он к своему обычному собеседнику, тому самозванцу-недоумку, который, не дослушав его, вдруг выскочил из его головы, обиженно плюнул на пол и выбежал из синагоги. –
– Вот ведь гад, – бросить меня в такой момент! – огорчился раввин. – Она бы обязательно почув-ствовала, как мне плохо, а этот оболтус… –
продолжил жаловаться раввин, теперь уже пустоте. –
– И почему она его не научит? Трудно, что ли? Меня ведь он совсем уже не слушает…
Тяжеленный каменный жернов завертелся в голове ещё быстрее, огромный и страшный…
– Постоянный… Вот ещё!… Чтоб я ему Сира сдал! Ишь, чего захотел… Интересно, а куда поде-вался мой пояс?… Вечно он куда-то…
Страх внимательно посмотрел Иосифу в глаза, почесался и решил зайти сзади – со спины. Он был по пояс голый, что просто неприлично. Нельзя приходить в синагогу в таком виде! В руке он держал не то нож, не то надкушенный огурец.
– И что это он за имя себе выдумал?… А как, собственно, он себя назвал? Откуда ему вообще из-вестно про Марию? –
В голове раввина уже давно разговаривали сразу несколько разных человек. Странно, что раньше он их не замечал. Впрочем, это были не совсем и люди.
– Ну точно, я его уже где-то видел! –
доверительно сообщил тот, кто всем рассказывал, что с Иосифом он не знаком. Потом этот незнакомец вскочил на задние лапы и так неудачно нырнул рыбкой в пруд, что брызги долетели до ресниц раввина и начали стекать по щекам.
– Опять всё масло сожгли, идиоты, просил же! –
раздраженно отчитал кого-то ещё один постоялец голосом Иосифа, хотя он никак не мог быть раввином, потому что зачем-то надел на себя женское платье.
– А Михаэль и Ав сегодня опять играли в пиратов. –
прошамкала коричневая жаба, которая давно уже потеряла половину верхних зубов и говорила теперь так невнятно, что её почти нельзя было понять. Почему-то только сейчас Иосифу стало интересно, а должны ли у жабы быть зубы. –
– Вот сожгут эти разбойники синагогу и попрут тебя отсюда. –
мечтательно закатила глаза коричневая жаба, ставшая вдруг почему-то зелёной, как будто ей захотелось, чтобы с Иосифом случилось что-нибудь ужасное.
– Да ладно тебе! –
вступился за раввина кто-то мохнатый. Вроде не заяц и не лисица. В общем, непонятно кто. –
– Ему Каифа такой сюрприз приготовил, что он и без твоей помощи… –
и не договорил, подлец, лопнув на самом интересном месте. Как мыльный пузырь.
– А недопитое вино в погреб убрали? –
вдруг спохватился кто-то, у кого никакого голоса, равно, впрочем, как и тела не было.
– А я тебе говорю, дурак, что нехорошо девочке мужскую одежду надевать! –
продолжал спорить с кем-то рот без головы, который Иосиф услышал почему-то только сейчас. Может, он и раньше что-то говорил…
– И рано ещё ей с Михаэлем целоваться! –
подпела безголовому рту жаба, вновь ставшая коричневой. –
– В хлеву они целуются, я видела.
– Что ты там видела? Ты же слепая! –
встрял в разговор тот, кого здесь не было, но кто об этом не знал, кто просто всем сейчас снился.
– Совсем уже стыд потеряли! –
продолжала кипятиться жаба…
Мысли раввина не просто спутались, они начали меж собой ссориться, вылезли через уши и заверте-лись вокруг головы облаком рассерженных ос. Иосиф давно забыл, какой сейчас день, что на дворе вечер и нужно хотя бы попытаться выбраться на воздух. Напоследок его гулкий пустой череп, словно это была выеденная муравьями высохшая тыква, бледно изнутри осветился:
– А ведь ты испугался его раньше, чем он сюда вошёл. –
Последняя трезвая мысль, как потревоженная головёшка в гаснущем костре грустно вспыхнула и по-гасла. Теперь уже насовсем. И тогда зажёгся чёрный свет. Пока ещё нестрашный. По опыту Иосиф знал, что по-настоящему чёрным он станет позже, когда он горлом почувствует Её приближение и его затош-нит.
– Господи, как противно знать наперёд, что случится…
Тень, кряхтя, неуклюже влезла через окно, отряхнулась, поправила платье и встала рядом, в двух ша-гах от раввина, прислонившись к колонне. Иосиф мог дотянуться до неё метлой. Он Её не видел. Только слышал, как Она переминается и чешется спиной о деревянную колонну. Ждёт. Не Иосиф, – он уже мало, что соображал, – а, кажется, тот рот, что существовал сам по себе, громко повторил, что недавно здесь кто-то чего-то испугался, но раввин уже не понимал, что эти слова означают. Точнее, смысл каждого слова в отдельности был ему ясен, вот только в одно предложение они никак не складывались. И всё тот же противный голос, который с когтями, солёно пульсируя в глотке, сообщил ему, что метла стала совсем худой и ничего уже не метёт. Странно, но про метлу Иосиф понял. И ещё он осилил фразу, написанную на огромной ленте, обвившей его лоб, в которой говорилось про то, что давно пора купить Михаэлю но-вые сандалии. Обещал ведь…
– Неправильное имя! Потому что нет ничего постоянного, – прошептал противно вспотевший Иосиф. – Всё меняется. Путь он не говорит глупости! Или есть? А метлу и правда придётся вы-бросить…
Что же в вечернем госте, в этом милейшем, почти застенчивом человеке было такого страшного? – Загадка. Почему, как только он вошёл, раввину захотелось отсюда бежать? Не оборачиваясь и не останав-ливаясь. Ведь тогда это была ещё не Тень, которой нужно бояться. И, если бы его левая нога не дрожала так сильно, а правая…
– А кстати, где правая?, –
спросила падающая из рук раввина метла.
– Эх, если бы у меня были ноги!…, –
царапнули напоследок около самых глаз чьи-то пушистые когти. Невидимый пол отвратительно качнулся и стало тихо.
– Ну наконец-то! Сколько можно ждать?!, –
обрадовался страх, тот, что без когтей, и поплыл прямо в широко раскрывшиеся пустые глазницы равви-на…
Посланец Каифы не стал дожидаться, когда Иосиф рухнет на пол, подхватил его подмышки и подта-щил к лавке. После чего зашёл сзади и растёр его окаменевшую шею. Затем, насвистывая, вытащил из рукава шёлковый платок и обрызгал его какой-то пахучей жидкостью из склянки, добытой из-под складок дорогой тоги, то ли греческого, то ли римского покроя…

________________________________________

Я у тебя воды просил. Ты мне дал?

Неизвестно, сколько времени прошло с момента, когда Иосиф открыл глаза, ощущая себя если не сносно, то во всяком случае уже не умирающим.
– А ведь обычно я дня три после такого прихожу в себя… –
удивился он про себя и успел о многом подумать, прежде чем его внимание привлекла та странность, что, когда голосом, принадлежавшим, должно быть, кому-то из клоунов его безумного зверинца, он негромко, но вполне отчетливо произнёс имя градоначальника, его улыбчивый посетитель начал ему что-то гово-рить и уже не переставал этого делать. Шевелиться не хотелось, потому как было ещё немного боязно: – а вдруг эта тварь никуда не ушла, спряталась, подлая, за колонной или в волосах на затылке, и выжида-ет?… – Однако, Тень, похоже, изменила свои планы. И потому продолжать изображать из себя человека, который слышит, а главное, понимает смысл обращённых к нему слов, на самом деле здесь не присут-ствуя, становилось уже просто неприлично. Надо было что-то предпринять. Но что? Проблема, впрочем, разрешилась сама собой. И даже на удивление легко. Вглядевшись в шевелящиеся под римским носом тонкие губы и попробовав вслед за ними воспроизвести хотя бы часть того, что они пытались сказать, Иосиф интуитивно нажал какую-то правильную кнопку. И переключился. Горячая вода из ушей тут же вытекла.
– … Так вот, нам лучше отправиться в Ершалаим завтра же утром, –
услышал он окончание фразы, – потому как в среду Каифа встречается с Иродом и будет ругаться с ним по меньшей мере до пятницы, то есть ему будет не до нас, притом что дорога отсюда до Ершалаима за-нимает два дня. Так что времени пообщаться у вас останется совсем немного. Ты меня понял?
Гость замолчал, отошёл в сторонку и принялся разглядывать ничем не примечательные стены убогой синагоги, давая раввину возможность переварить сказанное (из чего Иосиф понял, что он зачем-то пона-добился Каифе, но, правда, совершенно не понял – зачем), а потом, не оборачиваясь, вдруг спросил:
– Ты вообще слышал, что я тебе говорил? Помнишь хоть, как меня зовут?
– Нет, – честно признался раввин, – но я сейчас встану.
– Нет уж, знаешь, ты лучше сиди, –
поспешил избавить себя от ненужных хлопот посланец первосвященника. –
– Встанет он… А с виду вроде бы не тяжелый…, –
бормоча себе под нос и осторожно, так, чтобы Иосиф не заметил, стал рыться в складках своей бездонной тоги. –
– В следующий раз я тебя точно не поймаю.
Пряча что-то за спиной, гость начал осторожно приближаться.
– Грохнешься на пол и будешь лежать тут с разбитой головой. Слушай, а здорово тебя накрыло, –
не умолкал он, прикидывая, как сподручнее исполнить задуманное. –
– Ты бы на воздух почаще выходил.
У него зд;рово получалось заговаривать зубы.
– Сидишь весь день в духоте…
Вот уже и за спину зашёл, прицелился.
– Тут и здоровый загнётся. Не понимаю, чего ты так испугался? На-ка вот, хлебни…, –
и, не оставляя своему пленнику манёвра для сопротивления, он одной рукой крепко обхватил его голову, а другой быстро поднес к его рту флакон. И опрокинул.
– Ох и горькая же… дрянь!, –
Иосифа чуть не вывернуло, но, странное дело, тут же полегчало. А главное, замолчали эти поганые голоса. –
– Чем ты меня напоил?… Спасибо. Дай ещё…
– Хорошего помаленьку, –
отрезал врачеватель, пряча флакон обратно и всё ещё с недоверием вглядываясь в лицо своего подопыт-ного, цвет которого начал набирать краски. –
– Этой штуковиной я разрешаю себе пользоваться в исключительных случаях, когда совсем плохо, вот как тебе сейчас. Только у нас с тобой разные болезни. Ты, я смотрю, смерти очень боишь-ся… –
и, очевидно, вдогонку прежнему разговору, из которого Иосиф мало что вынес, прибавил:
– Неужели у тебя и в самом деле нет друзей? Веселее же будет ехать. А хочешь, ещё и детей с со-бой прихватим? Город посмотрят, пока мы…
– Вот оно!!… –
Стоило незнакомцу заикнуться о детях и раввина снова прошиб пот. Он вдруг понял, почему запани-ковал. Ночью ему приснился нехороший сон, который он по обыкновению забыл, как только открыл глаза. И, однако же, весь день он не находил себе места. Его не покидало чувство тревоги. И вчерашнее вино здесь ни при чём. С самого утра в нём крепла уверенность, что Марии угрожает какая-то опасность и что он должен спасти её от людей в чёрных храмовых облачениях. А может быть и не в чёрных… – Неважно в каких! Вот почему, когда улыбчивый молодой человек, отрекомендовавшийся другом и посланцем Ка-ифы, вошёл в синагогу, Иосиф не особенно удивился его визиту. Испугался? – Да и очень сильно. А сей-час, когда он вспомнил, при каких обстоятельствах прежде видел этого балагура с чистыми ногтями и аптекой в складках тоги, он не удивился тому, что бежать отсюда ему захотелось раньше, чем опасный гость открыл дверь. – Предчувствие…
– Ты – не израильтянин! –
ни с того, ни с сего вдруг выдал раввин. Получилось сердито, а главное, непонятно, зачем это вообще было сказано. –
– Ну и что из того, что он не израильтянин? Ещё обидится, – испугался Иосиф. – Надо бы с этим типом быть поосторожнее. С таким только сумасшедший станет шутить. Как же – посланец… Да он сам кого угодно послать может! Того же Каифу, например. Я ещё в своем уме…
– Ну слава Богам, оклемался! –
обрадовался липовый посол, обидеть которого, похоже, было непросто. –
– Ты бы себя видел, –
весело потирая руки и тепло улыбаясь, проговорил он, усаживаясь напротив, так, чтобы одновременно видеть глаза Иосифа и окна, выходящие на улицу. –
– Ты же зелёный весь был! Допьёшься когда-нибудь.
– Да я и не пью совсем, – зачем-то соврал раввин.
– Ну да, конечно, –
усмехнулся мнимый гонец, обмануть которого, судя по всему, было ещё сложнее, чем обидеть. –
– А как ты понял, что я не израильтянин? –
задал он вопрос как бы между прочим и не пряча глаз, предоставив Иосифу возможность читать в них всё, что тому заблагорассудится. А там было, что почитать! Чего там, однако, не было, так это опасения, что кто-нибудь может его переиграть. Что он может оказаться в чём-то неуспешен. Что бы он ни задумал!
– Я вспомнил тебя. Это ты тогда приехал к Каифе.
Иосиф заговорил вдруг с каким-то идиотским подвывом, словно со сцены греческого театра решил за-клеймить в страшных преступлениях ненавидимого публикой отрицательного героя.
– Откуда?, –
подыграв раввину, “грозно” переспросил “злодей” и сдвинул брови, умудрившись при этом не рассмеять-ся.
– Из дворца Ирода. –
ответил ему раввин уже в высокой трагической манере – в данной ситуации несколько проигрышной, поскольку изображать из себя обличителя, когда у тебя позорно дрожат колени, вообще-то говоря, смеш-но. Хорошо ещё, что Иосиф сидел.
– Когда именно?, –
по складам, словно читая неразборчиво написанный текст сценария и при этом театрально хмурясь, пере-спросил “убийца”. –
– Я ведь и с Иродом, и с Каифой регулярно встречаюсь. Так что…
– Когда они поссорились!
Иосиф избрал новую тактику: он где-то слышал, что, если грубо наступать на реплики партнёра, не давая ему говорить, то натиск помогает справиться с волнением. Выходило не очень: голос по-прежнему принадлежал кому-то другому, но не молчать же в самом деле!
– Когда они поссорились… –
задумчиво повторил гость последнюю фразу и… потерял темп. Наступила пауза, во время которой обра-довавшийся своему успеху Иосиф успел не только выдохнуть, чего уже давно не делал, но и получше разглядеть своего вельможного гостя: в общем, не такой уж он и страшный.
– Да я их раз в неделю мирю. –
проснулся, вернувшись в пьесу, растерявший пафос актер. При этом он исключительно натурально зевнул и громко, по-собачьи клацнул челюстями. И уж совсем просто, как говорят только с близкими друзьями, добавил:
– Знаешь, они что-то слишком часто стали ссориться. У вас не царь, а барышня кисейная. Всего на свете боится.
Уже из четвертого ряда римлянина было бы неслышно. Ну решительно не хотел играть в злодея этот добродушный “убийца”! Да и не походил он на него…
– А чего больше – смерти? Или он власть боится потерять? –
купился на доверительную интонацию коварно обманутый им раввин. Причём подвело его даже не любо-пытство, а то, что он забыл, когда вот так – запросто разговаривал с людьми, делающими погоду во двор-цах. Он элементарно соскучился по той “интересной” жизни, когда они вместе с Каифой и тогда ещё мо-лодым Иродом… На мгновение он даже отвлёкся от мысли, что визит высокого гостя может иметь целью навредить Марии. Однако отвлёкся лишь на одно мгновение и уже в следующее недобрыми словами об-ругал себя за легкомыслие.
– Как тебе сказать…, –
продолжал тем временем плести паутину незнакомец. –
– В каком-то смысле это ведь для него одно и то же. Вот представь себе…
– Десять лет назад! –
снова грубо оборвал его раввин, которому вдруг стало безразлично, чего боится Ирод и жив ли он вооб-ще. Иосиф кожей почувствовал, что этот улыбчивый врачеватель имеет полное право называть себя чьим угодно посланником, но приехал сюда он исключительно потому, что это нужно ему самому. Иосиф вспомнил, как двенадцать лет назад в Кесарии Стратоновой первосвященник и царь иудейский привет-ствовали этого молодчика стоя, а тот при этом продолжал преспокойно сидеть в кресле и, вот как с ним сейчас, болтал о чём-то с Августом. Оба они тогда впервые приехали в Израиль. Сегодняшний гость Иосифа лишь приветливо махнул Ироду рукой. Не вставая!!… Так что послать его в эту глухомань за чем-либо мог разве что римский император. Да и то вряд ли…
– Не понял?
– Ты приехал десять лет назад в Ершалаим, –
сбавив тон, повторил раввин. Ему уже почти удавалось говорить спокойно.
– Не помню, давно было…
– А ты вспомни!, – нажал Иосиф. – Собрание малого синедриона в доме Каифы. Осень. Дождь ещё тогда шёл не переставая.
– А-а… –
протянул римлянин, очевидно, что-то припомнив и сообразив, что именно Иосиф имеет в виду. Раввину показалось, что внутри глаз его собеседника выключился свет. Во всяком случае читать по глазам, о чём тот думает, стало невозможно. –
– А ты, собственно, откуда знаешь про то собрание? Оно вроде как в большой тайне проводилось. Последние два дня так и вовсе по ночам собирались…
– Я на нём присутствовал, – загрустил Иосиф.
– Ты?… –
исключительно правдоподобно изумился гость. –
– Интересно… Это в каком же качестве?
– А в каком позволено присутствовать на закрытых собраниях синедриона? Сам-то как думаешь? –
Раввин, заслуживший в Ершалаиме славу первоклассного переговорщика, способного уболтать кого угодно и главным коньком которого была, как однажды выразился ядовитый Каифа, “на редкость нату-ральная искренность и эмоциональность, растапливающая лёд”, чуточку перебрал с “сердитостью”. Но вроде бы сошло, во всяком случае гость давал понять, что стиль не слишком вежливого разговора в дан-ном случае им даже приветствуется.
– Старайся только не сорваться, –
мысленно напутствовал себя Иосиф, с одной стороны помня, в каком состоянии был только что застигнут улыбчивым гостем, а с другой понимая, что не за тем этот вельможа проделал столь долгий путь, чтобы говорить о мелочах. –
– Интересно, а что на самом деле он обо мне знает?
– Погоди, не понял. А что в таком случае ты делаешь…, – римлянин на мгновение замялся, – в этой дыре? –
Обезоружил подлец! Под дых ударил. Щенок поганый, взял и обыграл мастера! Да как легко. Так спо-койно и честно глядя в глаза!
– Можно подумать, этот хитрый лис не знает о том, что ты был членом синедриона!, –
тут же заверещала в голове раввина пушистая сволочь с когтями.
– Великий артист, –
поддакнула ему жаба, с восхищением глядя на римлянина, и, обращаясь к раввину, добавила:
– Всё, ты продул! Он смотрел на тебя, а у тебя на морде было написано, что ты стыдишься своего жалкого положения.
– Живу я здесь… теперь…, –
мотнув головой в надежде вытряхнуть из неё жабу убитым голосом ответил гостю Иосиф. И вдруг взо-рвался:
– По твоей милости!
– Что значит – “по моей милости”?, – сделал круглые глаза римлянин. – Я что ли тебя сюда спрова-дил?
– А кто же?!, – заорал Иосиф уже во всю глотку.
– Да я тебя впервые вижу, –
с тревогой глядя на внезапно покрасневшего раввина, отмахнулся от него гость.
– Ну разумеется!, –
Иосифа уже откровенно несло, и он это чувствовал, только вот поделать с собой нечего не мог. –
– Ты ж только с царями общаешься! Где тебе мелочь вроде меня замечать!
– Ну почему только с царями?, –
переключившись на “непринужденно доверительный” тон, попытался утихомирить бурю гость. –
– Случается, что и с нормальными людьми. Но чаще, конечно, с дерьмом собачьим, –
всё-таки огрызнулся и добавил, странно ухмыльнувшись:
– Сейчас вот, к примеру, с тобой разговариваю.
– Это ты тогда всё изгадил!, –
не унимался теряющий над собой контроль раввин, в мозгу которого по меньшей мере четыре зверя, громко меж собой споря, принялись выяснять, за кого именно держит Иосифа римлянин, за нормального человека или за дерьмо собачье.
– Эх ничего себе!, –
гость сделал вид, будто опешил. –
– А по-другому сказать никак было нельзя?
– Именно ты!, –
продолжал бросать в огонь смолистые ветки Иосиф, в уши которого опять стала наливаться горячая вода.
– Интересный у нас пошёл разговор. “Всё изгадил”… Ты бы подбирал выражения! Не на базаре всё-таки… Кстати, меня тогда в Ершалаиме не было. Ну, в тот день, когда вы там всю эту ерунду за-мутили. Если помнишь, я приехал только во второй день.
– Вот именно! Во второй день. Тогда-то вся эта мерзость и случилась!
– Господи, да что там у вас стряслось?
– Явился весь такой вежливый… Духами ещё от него пахло!
– Вот только хамить не надо. Это нам сейчас совершенно ни к чему. Да и не идёт тебе. Ещё Миха-эль услышит, – у римлянина действительно неплохо получалось заговаривать зубы и менять те-мы. – Я тут успел с твоим мальчишкой познакомиться. Шустрый такой. И, главное, смышлёный: сразу меня в оборот взял. За шекель мою тележку напрокат взял! Поди уж всю свою банду в ней прокатил… Смотри-ка, а ты опять зеленеть стал. Лучше бы посидел спокойно и без крика объяс-нил, что я тогда сделал вам плохого. Такого, на что вы сами ни за что бы не решились. И к чему мне вас за рога пришлось вести. Вы же все такие хорошие, как посмотришь. Один лучше другого.
– Какую ещё тележку?… Это ты тогда всё сломал!, – отозвался Иосиф. – Об колено. То, чего не строил и на что тебе наплевать! Вы же, римляне, нас презираете… Нет больше синедриона.
– То есть как нет? –
Похоже, гость действительно удивился. Впервые за вечер. –
– Позавчера я их всех у Каифы видел. Живы и здоровы…
– А так! Теперь в Ершалаиме есть только Каифа. И при нём стадо послушных баранов. –
Иосиф помрачнел и, с ненавистью взглянув на по-прежнему улыбающегося гостя, процедил сквозь зу-бы:
– Твоя работа. Точно. Поздравляю. Рим теперь может спать спокойно.
– А-а-а, всё понятно. Так это ты тогда выступил против.
– Да я!
– Ну и зря. Чего добился? И потом, с чего ты взял, что я презираю твой народ? Любить мне вас, и правда, не за что, но чтобы презирать… Это ты перегнул. Друг мой, у нас подобное называется манией величия.
– Что значит зря?!
У Иосифа проявился странный симптом: в его голове задерживалась только часть из того, что говорил ему римлянин. Остальное он пропускал мимо ушей, то есть половину слов попросту не слышал. –
– По-твоему, единственным отличительным признаком Мессии является его бессмертие? То, что Его нельзя убить? Ты действительно считаешь, что только так Его можно узнать?!
– А чего ты на меня орёшь? Эту формулу, вообще-то говоря, не я придумал. Ты уж извини, но этот бред – вашего изобретения. Я бы до такого не додумался. Это ведь всё одно, что сказать: «ОН НИКОГДА НЕ ПРИДЁТ!». И кого же вы тогда, позволь спросить, так яростно ожидаете? Вокруг чего такой сыр-бор подняли?
– Теперь я точно знаю, кто придумал эту проклятую Игру, –
глухим голосом произнёс раввин. Ему показалось, что Тень, которой он так сильно испугался, никуда не ушла, а по-прежнему прячется у него за спиной. Он опять стал терять сознание и вряд ли расслышал по-следние слова гостя. На его лице появилось такое выражение, словно он съел хины или наступил на скор-пиона.
– Загадками заговорил… Какую ещё игру?, –
вскинулся римлянин, исключительно правдоподобно изображая недоумение.
– Да хватит уже! Не понимает он!!
Недавнее чудесное выздоровление и по большей части то обстоятельство, что римлянин до сих пор его не зарезал, придало Иосифу смелости и сил обличать. Правда, от волнения его голос снова начал дрожать. Но уж больно хотелось прогнать этот убивающий его страх. Тень действительно была рядом…
– Эту мерзкую забаву для ваших доблестных солдат! Ну, когда прокуратор клянется своей женой и детьми… Скажи честно, – ты придумал? Или Каифа? А может быть Ирод?
– При чем здесь Ирод?… Ты меня удивляешь, –
медленно протянул незнакомец, соображая, как избежать неприятного ему разговора. –
– У Ирода на это элементарно не хватило бы мозгов.
– Неужели прокуратор?
– А он-то здесь при чём? Валерий Грат, – секунду помедлив, ответил римлянин, – хороший солдат, но политик из него никакой.
– Значит всё-таки Каифа? Вот негодяй!, – Иосиф уже задыхался от гнева.
– Какой ты нервный в самом деле… –
с неохотой начал римлянин, понимая, что выкрутиться, отмолчавшись, не удастся. –
– С тобой, знаешь, трудно разговаривать. Всё время дергаешься, психуешь. Каифа лишь деликатно обозначил вашу проблему, –
гость слегка присел на слове “вашу”. –
– Ну, ту самую…
– А ты, значит, нашёл ей решение?, – пригвоздил его раввин.
– Не знаю, поймешь ты меня или нет, –
внимательно разглядывая свои ногти, проговорил римлянин, –
– но мне и одного избиения ваших младенцев хватило. Того, что Ирод устроил четырнадцать лет назад…
Он немного помолчал, как-то странно взглянул на Иосифа и вдруг залепил:
– В отличии, возможно, от тебя!
Гостю совсем не требовалось подсматривать за онемевшим от чудовищно несправедливого обвине-ния, брошенного прямо в лицо раввину, чтобы понять, какие эмоции вскипели у того в душе. Принимая во внимание то обстоятельство, что из-за болезненного состояния Иосифа длинного разговора у них могло не получиться, римлянин решил изменить тактику и пошёл на обострение. Выдержав паузу, за время которой его собеседник добрал требуемый градус озверения, он тихим голосом, словно говорил с самим собой, к предыдущей гадости добавил ещё одну:
– Понимаю, крови тебе хотелось бы побольше…
– Да ты!, –
не вскричал, а как-то поперхнулся Иосиф. И перед его глазами поплыли отвратительные жёлтые круги.
– Я хотел сказать – “возможно”, – быстро откатил назад грамотный психолог.
– Ты!…
– А чего ты так взвился? Я что-то не то сказал?, –
дав проглотить наживку и не снимая с крючка, продолжил он игру со своей жертвой.
– Сволочь!
– Ну ладно, не тебе. Доволен? Говорю же, не тебе!, –
в довольно странной форме извинился римлянин, ни мало, впрочем, не сожалея о сказанном. –
– Ты, как мне известно, при виде крови в обморок падаешь. Но ведь есть такие, которые не теряют  сознания, а верят они, заметь, в то же, во что веришь ты. И вдобавок ещё проповедуют. То есть заставляют во всё это верить других. А во что, собственно? Вот ты – рабби. А что это слово зна-чит?
– Учитель…
– И чему же ты учишь свою паству?
– Ну… Много чему.
– А я тебе скажу, чему. Ты ведь не учишь их, как можно вашего Бога увидеть. Что, неправда? То есть ты не рассказываешь им, как можно научиться по-настоящему верить. Что, оказывается, Его можно ещё и любить, а не только бояться и ползать перед Ним как…
– Здесь нет. Такому здесь учить некого, – тихо вставил Иосиф. – Этих уже вообще поздно чему-то учить. А вон в той комнатке…
Иосиф показал глазами на маленькую дверку. Хотел и ещё что-то сказать, но вдруг осёкся. Чуть ведь не проболтался!
– Так вот, ты рассказываешь этим дуракам, что все вы пыль, несчастные и всё такое. Но зато вы все поголовно избранные. Несмотря на своё ничтожество!, –
не обратив внимание на предыдущую реплику раввина, продолжил распаляться гость. –
– А может быть именно поэтому? Потому что вы слабаки и ничтожества? –
Римлянин обжёг Иосифа взглядом, в котором не осталось и следа от прежней учтивости, вогнав его в странное оцепенение, что удивительно, оцепенение сладкое, словно детский сон, из которого не хочется выходить. Изменилось даже освещение. И всё стало отдаляться… Иосиф вдруг вспомнил, где видел уже эти глаза, и случилось это не в Кесарии. И не в доме Каифы. Он видел их здесь, в этой самой синагоге! Совсем недавно… Или это был Ав? Но у мальчишки ведь не синие глаза! А какие, кстати?…
– Вот просто так избраны! Ни за что!, –
продолжал тем временем наступать на него уменьшившийся в размерах и слегка поблекший римлянин, голос которого звучал теперь непонятно откуда. Откуда-то издалека. –
– За красивые глаза. А потому в один прекрасный день к вам явится Мессия и всех вас спасет. Ско-пом! Непонятно только от чего. Не от глупости, конечно…
Раввин встряхнул головой, пытаясь отогнать от себя засасывающий его сон, при этом вовсе не желая из него выходить, потому что не глазами, а каким-то другим зрением, похожим на воспоминание, он сей-час видел перед собой раздвоившегося человека. Причём тот, что жил в его сне, проговаривал свои слова немного раньше, чем тот другой, поменьше, который поил его недавно целебным зельем. Словно подска-зывая ему эти самые слова…
– Но ты же почему-то не говоришь им, что за все эти благодеяния вы Его на куски порвёте!, –
прокричал тот, который из сна, и через пару секунд двойник послушно и с теми же самыми интонациями все эти ужасные слова за ним повторил. Раввин снова встряхнул головой и выскочил из сна. –
– А в том, что вы Его порвёте, я почему-то не сомневаюсь, –
услышал он от вернувшегося в свои нормальные размеры гостя.
– Или, может, ты как-то по-другому думаешь?, – сверкнул своими синими глазами римлянин. – Ты же согласен со мной! Чего головой мотаешь? Зубами рвать начнёте! Вы ведь без жертвы не умее-те. Был я в вашем храме. Позавчера последний раз. Там везде кровь. Прямо по ступеням течёт. А знаешь, что я тебе скажу? – Может мы и не лучше вас… Да, мы суеверны… Мы развращены, не-покорны и вообще многого хотим. Может быть, слишком многого. Но наши Боги не так крово-жадны! И мы не рабы! Они не требуют от нас, чтобы мы были их рабами. Мы… Да пошёл ты!… –
как-то странно вдруг закончил своё выступление разволновавшийся гость, и окончательно проснувшийся Иосиф заскрипел зубами, понимая, что спорить с провокатором не только бессмысленно, но и опасно. Мария, вот о ком он сейчас думал, и при этом никак не мог взять в толк, что общего может быть у этого железного эллина и Каифы, которого знал как облупленного и от которого подобных речей вряд ли можно было бы дождаться. В чём эти двое матёрых политиков могли стать союзниками? И зачем им обоим вдруг понадобилась Мария? Ведь ясно же, что римлянин приехал сюда именно за ней. Знать бы, что они за-мышляют… –
– Только я, как ты верно заметил, не еврей, –
внезапно вернулся в разговор римлянин, –
– которому все должны. Даже Бог. Я вообще другой. Не такой, как ты. И потому ждать, когда Ирод устроит новую резню, чтобы добить тех, кого упустил в прошлый раз, не стал.
Римлянин говорил жёстко, сквозь сжатые зубы, кольцами нанизывая обжигающие слова на воспалён-ные нервы раввина.
– Видишь ли, это не входит в мои планы.
Сказал и оглянулся на подозрительно притихшего Иосифа, желая убедиться в том, что, если тот и упадет в обморок, то не прямо сейчас.
– Это ведь не Ирод тогда убил детей, а ты. Вместе с Каифой. Два великих гуманиста! Чтоб вам сдохнуть обоим!… Только Каифа в отличии от тебя это понял и послушался меня. –
Гость оглянулся по сторонам. –
– Слушай, у тебя попить ничего нет? –
Ответа не последовало.
– Ну хоть воды дай! А может на улицу пойдём? Тут у тебя совсем уже нечем дышать.
Раввин по-прежнему сидел молча, стараясь сопеть не громко.
– Ну ладно, ты когда-нибудь попросишь у меня воды, – пообещал ему гость, облизывая пересохшие губы. – Обопьёшься! Я тебе вот что напоследок скажу: у вас есть Бог, которого никто не видел, потому как считается, что это невозможно и которого ты тайно учишь видеть тех бандитов, что скоро доломают мою тележку; есть царь, который вообще ни в какого Бога не верит, но зато лю-бит молоденьких девочек и думает, что он бессмертен; а ещё есть то, с помощью чего бараны, как ты их ласково называешь, помогают паукам в банке не сожрать друг друга. И не нужно ничего ни с чем путать. Есть, правда, кое-что ещё: – этот ваш Мессия, который, сам того не понимая, может всем нам спутать карты…
Римлянин встал, якобы за тем, чтобы размять затёкшие ноги, ещё раз оглянулся на окно, мельком взглянул на подозрительно долго не протестовавшего раввина и заговорил уже чуть спокойнее.
– Не знаю, как тебе, но мне кое-зачем нужно увидеть этого Человека. Прежде, чем о Нём узнают другие. Ходят слухи, что Он уже родился… Ничего не слышал? –
Иосиф по-прежнему молчал, соображая, к чему клонит враг.
– Вот поэтому мне десять лет назад и пришлось сыграть на опережение, – продолжил тогда римля-нин. – Чтобы Ирод не начал с испугу убивать ваших пророков. Всех подряд. Уже без разбору. С него сталось бы. Надеюсь, ты не забыл, что Мессию ваш народ величает царём? Это, кстати, тоже не моя формула. И вашему Ироду, заметь, она почему-то не сильно нравится. Не знаешь, поче-му?, –
закончил гость, выдохнул и сел.
– Так вот, как вы с Каифой успокоили Ирода… –
подал, наконец, голос раввин, голова которого кружилась так сильно, что он боялся свалиться с лавки.
– Да. А что? И этих самых, – как ты их там назвал?, – тоже. У них там теперь мир и полное согла-сие. Это ведь ты один знаешь, что никакого синедриона больше нет. Не вздумай, кстати, ляпнуть Каифе что-нибудь эдакое… про баранов. Не оценит шутку. И уверяю тебя, нет особой беды, если ещё с десяток самозванцев попросятся на крест. Это их личное дело. Дураков не жалко. Они ведь сами просятся. Ну, ты же помнишь условия Игры… А что касается настоящего Мессии…
– Тебе-то, римлянину, что за дело до нашего Мессии? –
решился всё-таки заговорить Иосиф, в голове которого звери уже в полный голос обсуждали выступление римлянина, находя его хамским, но местами любопытным. Позицию же раввина они единодушно сочли слабой и трусливой.
– Мессия – это мечта моего народа. –
прокашлявшись, стал набирать обороты Иосиф. Выходило пока неубедительно, но хоть так. –
– Не твоя мечта, поскольку вы, язычники, понятия не имеете о том, кто Он и зачем придёт, а наша. Моя мечта! Ты меня слышал?!
– Ага, вот ты и попался! –
расплылся в улыбке римлянин, явно чему-то обрадовавшийся. Воистину, его невозможно было выбить из седла. –
– Значит, и ты тоже в Него не веришь?
– В кого?
– В Мессию.
– Что значит не верю? –
смутился Иосиф. Надо было бы, конечно, возмутиться (на чём настаивала коричневая жаба, перекрасив-шаяся в красный цвет, должно быть от негодования), но не вышло. –
– То есть как не верю?
– Так ты же сам только что сказал – мечта. А о чём мы мечтаем чаще всего? – Правильно: – о не-возможном. О том, что мы себе придумываем. Или о том, чего боимся и чему поэтому изо всех сил будем мешать случиться. Но это я так, к слову. Что же касается Мессии, то, если бы ты дей-ствительно верил в его приход, то употребил бы сейчас совсем другие слова. Например, ты бы сказал – “Я знаю!”. Ещё же и дату назвал бы – когда именно Его нужно ждать. Вы ведь тут все по-головно пророки. В кого ни плюнь.
– Я знаю…
– Да ничего ты не знаешь!! –
вдруг гаркнул римлянин так, что раввин чуть не свалился с лавки. –
– Сидишь тут как!… А Он, может быть, сейчас в моей тележке катается.
– В какой ещё тележке? –
не спросил, а хрипло простонал Иосиф, соображая, как всё-таки стряхнуть с себя Тень, уже обнимавшую его со спины. И, главное, звери Ей помогали. Вот сволочи!…
– В той самой, на которой я за тобой приехал. Не угонит твой пират? Как думаешь? А то ведь пеш-ком до Ершалаима далековато будет. Боюсь не дойдём. Ну, я-то, может, ещё и доковыляю, а насчёт тебя сомневаюсь.
– Куда угонит? К ужину всё равно вернётся… Ты мне зубы не заговаривай… Найду я твою тележ-ку… У Сира в крайнем случае одолжим… С лошадьми только у нас плохо… А о чём мы сейчас с тобой говорили?, – спросил Иосиф заплетающимся языком.
– О Мессии. –
подсказал гость и понял, что беседа подошла к концу. Расколоть Иосифа на откровенность ему так и не удалось.
– Дай ещё своей отравы, – вдруг жалобным голосом попросил раввин.
– Обойдёшься, – отрезал римлянин. – Я у тебя воды просил. Ты мне дал?, –
но флакон всё же достал. –
– Давай-ка я лучше домой тебя отвезу. А то ещё помрёшь тут со страху. Вставай, давай, что рас-селся! Где там твои бандиты?

________________________________________

А может ну его, этого градоначальника?

Утро выдалось тихое. Ну просто на редкость тихое. Давно такого не было. После грозы, неизвестно откуда налетевшей и пролютовавшей всю ночь, до скрипа вымытая и лишь перед рассветом успокоившая-ся Магдала накрылась ватными облаками тумана и заснула как мёртвая. В положенный час петухи, конеч-но, затеяли свою ежедневную перекличку, но как-то формально они к этому делу отнеслись: во-первых, не все петухи приняли участие в этом мероприятии, кто-то и проспал, а во-вторых, провели они перекличку не то, чтобы лениво, а какими-то непроснувшимися голосами. Без вызова робко вылезшему из остывшего песка солнцу. Так что даже собаки им не ответили. И вообще этих петухов никто не услышал. Тем более в доме Сира, где легли сильно за полночь. А всё из-за Иосифа, которого римлянин весь вечер гонял от странным образом не пустевшего кувшина с чудесным красным вином, пугая его негативными послед-ствиями наслоения этого благословенного напитка на психотропное снадобье, которым накануне вечером он спасал его от больно уж осмелевшей Тени… Раввин сидел за столом надутый как сыч, отвечал невпо-пад, когда вообще отвечал, и был всем недоволен. И только когда все уже собрались спать, он вдруг оч-нулся, схватил Сира за рукав и потащил его из комнаты. Что любопытно, и это было заметно, – у него заплетался не только язык, – и ноги тоже. А ведь за ужином он действительно почти не пил.
Так вот. Никто уходу этих двух мужчин препятствовать не стал и худого не заподозрил, решив, что друзьям просто захотелось пошептаться. Что в этом особенного? В конце концов почему бы им не огово-рить наедине кое-какие нюансы предстоящего путешествия, весёлым приключением которое представля-лось одной лишь Марии. Ребёнок, – что с неё взять?, – девчонке всё было в радость. Тем более после сегодняшних катаний. И всё бы ничего, если бы эти двое не уединились в винном погребе. Нашли место! В результате раввин колобродил потом ещё часа два, закатил жуткую истерику и под конец даже некраси-во расплакался, но по счастью сразу же после этого он свалился и проспал до утра как убитый. Понятно, домой в такую погоду его бесчувственное тело уже никто не повёз, и Михаэль под это дело также остался: якобы за тем, чтобы приглядывать за отцом. На самом деле этот шалопай заглянул проведать родителя лишь однажды, а всю он ночь провёл в комнате Марии. И половину этой волшебной ночи они промолча-ли, сидя в темноте и пытаясь разобраться, что же такое проделывает с ними гроза. Принцесса почему-то долго не разрешала себя поцеловать. И всякие глупости про вечную любовь она также слушать не желала. Пока он не сказал, что умрёт с ней в один день. Неизвестно, почему она вдруг расплакалась и как вдруг оказалась у него на коленях… Потом они ещё что-то друг другу обещали. В общем, заснули только под утро. Не раздеваясь…

А разбудило всех… Что-то стряслось в конюшне. То ли кони испугались змеи, то ли они какого хищ-ника почуяли, то ли просто тесно им стало в амбаре. По сути это ведь была не конюшня. Откуда у Сира конюшня, когда у него и лошадей-то отродясь не было? Всегда он их одалживал у соседей. Он держал в этом амбаре пустые бочки для своего промысла. Стояла здесь и та, самая большая, в которой когда-то вместе с корабликом купались трое малышей. Давно это было… Впрочем, и сейчас ещё, фантазируя, будто они плещутся в римских банях, в этой огромной бочке два раза в неделю все по очереди принимали ванну. Мария всегда первая. И следила, чтобы двери в амбар были прикрыты. Только Аву, таскавшему с печки горячую воду и моющемуся последним, она позволяла к себе заходить. Точнее, не запрещала ему этого делать. Странно, но Принцесса почему-то его не стеснялась. Его одного! То есть не то, чтобы она при нём спокойно раздевалась, но, когда он подливал ей в бочку воду, – а он иногда и по два, и по три раза к ней туда заходил, – не могла же она не понимать, что он её видит! – Тряпку ведь этот мальчишка носил на голове, а не на глазах.
Сира такая странность в поведении дочери несколько озадачивала. Он помнил, какой крик подняла Мария, когда вместо приболевшего Ава к ней в амбар с ведром горячей воды зашёл Михаэль. Она и отцу-то не позволяла туда входить. И его нисколько не удовлетворили разъяснения Иосифа на этот счёт, будто Принцесса Ава просто не замечает.
– Что значит не замечает? Он что – прозрачный?
– Нет, ты послушай, –
успокаивал Сира раввин. –
– Случается, Мария с Михаэлем начинают у меня на уроке зевать и поглядывать в окно. Это для меня сигнал, что дети устали и урок пора заканчивать. Как вдруг вижу его… Сидит с этой своей белой тряпкой на голове и внимательно меня слушает. Представь, я ведь только тогда его и заме-чаю. А он, оказывается, всё это время был здесь. Рядом! Вот прямо передо мной сидел. И никто из нас не может сказать, когда он вошёл. Никто не помнит, чтобы он вообще в эту комнату входил! Чтобы хлопнула дверь… А мальчишка сидит перед тобой, не шевелится и глядит куда-то сквозь тебя. Спокойный такой. Даже жутко становится. Ощущение, будто он сейчас не только здесь, но и ещё где-то, совсем в другом месте. А, может, одновременно и в третьем… Знаешь, мне почему-то в последнее время стало трудно смотреть ему в глаза. Я в них проваливаюсь, и голова начинает кружиться. А ты как? Ничего такого за собой не замечаешь, когда он поблизости? Не кружится голова? Как если заходишь в озеро и вдруг – раз!, – и нет под ногами дна. Нет? Ну значит только у меня одного… –
Однажды Михаэль, которого все эти ненормальности тоже некоторым образом задевали, не выдержал и спросил Принцессу напрямую, почему это она Аву показывается голой, а перед ним… Мария даже не дала ему договорить. Ответ был простой и лаконичный – пощёчина. И больше Михаэль не спрашивал. Хотя, если честно, ничего он тогда не понял. А тихоня Ав, когда не болел, по-прежнему грел и таскал всем воду. Можно было, конечно, расспросить его самого. Даже, наверное, так и нужно было поступить! Почему бы, собственно, было не спросить? – Всем же интересно. Но почему-то никто не решился…

Однако, мы отвлеклись. Остановились на том, что заволновались лошади. И первым от шума проснулся римлянин. Увидев, что солнце уже чуть ли не в зените и на дворе вовсю день, он как ошпарен-ный вскочил и принялся расталкивать стражей. Поднялась невообразимая кутерьма. Ещё бы – безбожно ведь проспали! Возница вставать наотрез отказался, поскольку Мария подливала ему вечером от души, а потому запрягать отправился Сир, который мало что в этом смыслил, да и тяжело ему было одному воро-чать огромные оглобли. С грехом пополам он сумел запрячь лишь четвёрку, притом что от одного из коней чуть не получил копытом. В общем плюнул он на это дело и отправился к соседям просить, чтобы за синагогой и обоими домами – его и раввина – приглядели, пока они с детьми отъедут. Куда друзья собрались съездить, разумеется, знал уже весь город, – это ведь Израиль!, – и потому отказа Сир ни в чеём не встретил. Напротив, ушлые горожане, обладавшие феноменальным чутьём по части того, с кем сегодня дружить полезно, наперебой предлагали ему свои услуги. Кто-то к их возвращению даже вызвал-ся прополоть его огород. Вот просто так, без денег. И кланяться ему теперь соседи начинали издали. Срывали с себя шляпы и больше их уже не надевали. А как с ним разговаривали! – Заискивающе, улыба-ясь, с придыханием.
Подумать только, обыкновенный торговец вином, ничтожный в сущности человек, за одну ночь стал самой уважаемой фигурой в городе! – Неудивительно, если накануне твоя дочь целый час раскатывает по Магдале в золочёном шестиколёсном ларце римского императора размером в полдома, преподнесённом в подарок иудейскому первосвященнику, каковой ларчик, к слову сказать, вдобавок ещё и остаётся ночевать у твоего амбара! Вот так запросто. Словно так и надо! Словно ничего в этом особенного нет. У всех на глазах. Брошенный без всякой охраны. Хотя зачем его охранять? От кого? – Кто осмелится к нему подой-ти? И опять же не где-нибудь, а в твоём доме останавливаются храмовые стражи вместе с таинственным посланцем Каифы, который своим чудовищным спокойствием, способным загипнотизировать королев-скую кобру, навёл вчера ужас на всю Магдалу. Да с ума сойти!…
Знали бы соседи, что эта уважаемая фигура готова была сейчас сама вскопать всем огороды, лишь бы только этой знаменитостью не являться. Чтобы по-прежнему оставаться неприметным виноторговцем. И ни в какой Ершалаим не ехать сейчас в этой чёртовой карете, которая стоит больше, чем вся Магдала вместе с её жителями, их домами и овцами! Знали бы они, что этот внезапно до небес возвысившийся в их глазах “вельможа” четыре часа назад как вор крался к спальне Принцессы с узелком серебряных монет, намереваясь схватить в охапку дочь и, бросив всё, уйти с ней на север, в Сирию. Как уже не однажды бегал он со своей малюткой на руках сначала из Греции, потом из той же Сирии, а потом… И, если бы дочь оказалась в спальне одна…
– Как же так? Иосиф клялся, что ни словом про меня не обмолвился. И даже когда он, бедный, от отчаяния напился, всё твердил римлянину, что знать меня не знает и никакой я ему не друг. Что первый раз он меня видит. Что он с удовольствием поедет к Каифе с градоначальником или с кем угодно ещё, но только не со мной. Что ему это в конце концов неприятно и вообще это настоящее насилие. Пусть они оставят в покое Принцессу. Пусть хоть девочку пожалеют. Она ведь ни в чём не виновата. Пусть лучше его, старика, возьмут и сделают с ним всё, что они захотят. Он своё от-жил. А меня и мою дочку пусть не трогают! Как же они узнали? Как выследили? Господи, что же теперь будет?… –
Вот о чём думал Сир, проклиная обрушившуюся на него славу. Зачем ему это внимание? Не было его и так спокойно жили…
Ну а Принцесса в это время носилась по дому как угорелая, собирая в дорогу еду и питьё на всю ора-ву и отдавая взбалмошные распоряжения всем, кто попадался ей под руку, включая римлянина, который каждый раз изумленно вскидывал бровь, однако не возражал и, дождавшись, когда она выпорхнет из ком-наты, добавив в её приказы немного элементарной прагматики, перепоручал их выполнение болтающимся без дела стражам. Завтракали тем, что осталось с ужина. Холодным. Огня не разжигали. Даже воду греть не стали.
Раввин, на которого было больно смотреть, желал только одного – провалиться сквозь землю. Если бы он хоть не пытался быть полезным! Но нет, пряча глаза, он путался у всех под ногами и предлагал свою бессмысленную помощь. Принцесса из последних сил делала вид, что нисколько на него не обижается и что ей вообще некогда. Римлянин был не столь великодушен. Он никуда не уходил и глаз не отводил, но раввина в упор не видел. И, между прочим, его можно понять. Иосиф, с опухшей физиономией заговор-щика, приговорённого к казни, скорбно обходил всех по очереди и у каждого просил прощения за вче-рашнее. У некоторых по два раза. Один из стражей уже пообещал дать ему по шее, если он к нему подой-дёт ещё раз. И заметим, он реально был готов исполнить свою угрозу, потому как все были на нервах. На самом деле, несмотря на безобразную выходку Иосифа, сильно смазавшую финал, вечер в целом прошёл вчера хорошо. Ведь под конец разговорились даже стражи, которые поначалу, боясь из-за своих габари-тов ненароком переколотить здесь всю посуду, и за стол-то отказывались сесть, а всё жались в углу, от-малчивались и всего смущались. Это потом уже они осмелели, когда поели. Даже смеялись.
А, собственно, когда что плохо проходило из того, что затевала Мария? Даже если праздник устраи-вала не она, но хотя бы просто на нём присутствовала. От неё действительно исходило что-то удивитель-ное, нездешнее, наверное, греческое или вовсе нечеловеческое, что-то такое, что тебя поднимало и согре-вало. Причем даже если она вдруг начинала тобой не по делу командовать. Даже ведь и это глупое высо-комерие ей прощали. Потому что из неё как будто лился свет, который растапливал тебя. И его было почти видно, тот свет. Многие во всяком случае говорили, что его видели. Не все, конечно, но многие. И те, кто видели, утверждали, что он золотистый. Густой, как свежий мед. Вкусный, целебный… И, заметим, непохоже, чтобы врали! Ну, насчёт цвета – тут ещё можно поспорить, но насчёт самого света – тут они точно не врали, когда говорили, что ощущали его, потому что ощущали его действительно многие.
Трудно сказать, что это было на самом деле. Может и не свет вовсе. Но что-то же точно было! Иосиф однажды сказал, что воздух, который она выдыхает, то неведомое, почти светящееся, почти вещество… в общем то, чем она со всеми делится, из неё исходит потому, что она всех любит, даже некрасивых и ду-раков. И ещё потому, что она очень хочет жить. Не как все, а гораздо сильнее. Потому что торопится. Она ведь знает про болезнь, которая в ней спит. С некоторых пор ей даже стало обидно ложиться по но-чам спать. Обидно стало красть у самой себя время, которого у неё осталось так мало. Вот поэтому она и спешит делать так, чтобы даже те, кто не знает, что очень скоро и у них всё отнимется, тоже захотели жить и любить. Спешит делать так, чтобы всё вокруг дышало и радовалось. Нет, ничего она не делает. Она просто поджигает собой. Ну, тогда, значит, всё-таки что-то делает, раз поджигает…

Конечно, раввин был не прав, когда перед тем, как сломаться, полез к Константину (Иосиф, наконец, выучил имя своего врага, которое, впрочем, к утру опять благополучно забыл) и начал ему объяснять, что все беды Израиля от римлян. Он некрасиво брызгал слюной и театрально размахивал руками, так что сидеть рядом с ним было просто опасно. А главное, что его возмущало больше всего, так это то, что “презренный оппонент” уклоняется от “честной и спокойной дискуссии”. Он почему-то особенно настаи-вал на слове “спокойной”. Наверное потому, что тот трусит. Или брезгует?! Иосиф шёл на откровенный конфликт с римлянином, выказывавшим чудеса такта и деликатности. Под конец раввин даже попытался выбить чашу из рук “ничтожества и подлеца”. В общем, если бы выпитое вино, наложившись на лекар-ство, в какой-то момент не свалило его с ног, трудно сказать, чем этот ужин закончился бы…
– А может ну его, этого градоначальника?, –
жалобно, словно милостыни попросил у Константина с трудом пробудившийся возница, которому не то, чтобы не хотелось, но как-то обидно было ехать на другой конец города, пока другие бездельничают, –
– Зачем он нам сдался?
– Что значит “ну его”!? – Ты же сам его позвал. Вот и давай теперь, дуй за ним!, –
сурово осадил его римлянин и добавил:
– Тебя-то, идиота, кто за язык тянул? –
Очевидно, посланец Каифы хотел сказать что-нибудь покрепче, но, заглянув в несчастные глаза воз-ницы и оценив его плачевное состояние, смягчился и заговорил по-другому:
– Неудобно получится. Ну правда, поезжай, Гавриил. А то этот дурак ещё обидится. Мне-то, понят-но, плевать на него с высокой башни, но им тут потом с ним жить.
Возница некоторое время потоптался, соображая, всю ли сбрую он на себя надел, так и не понял, и, как был неумытый, зевая и ежась от нехорошего озноба, отправился за пассажирами, которых уже почти ненавидел. Меч свой он, конечно же, забыл. Шлем тоже. И, если бы не Мария, пролетавшая мимо с огромным куском копчёной баранины на плече, то поехал бы через весь город в незашнурованных санда-лиях. Без всяких предисловий, свалив в его громадные лапы свою неподъёмную ношу, Принцесса опусти-лась на корточки, связала бантиком кожаные ремешки на его обуви, поднялась, выхватила мясо, от кото-рого великан успел отъесть приличный кусок, и уже в следующее мгновение исчезла в дверном проеме. Без слов. Не ожидая благодарности. Пустяк, но с этой минуты Гавриил почему-то стал думать о градона-чальнике без раздражения. А когда проезжал через площадь, и вовсе задумался о том, что ведь и у него тоже могла бы быть дочь, если бы…
Да никого у Гавриила не могло быть! У бывшего стража, которого после той скандальной истории с римскими легионерами по-тихому спровадили на пенсию, и жены-то никогда не было. Когда ему было её завести? – С шестнадцати лет он служил при храме. Да у него и мыслей про женитьбу не было! Служение являлось смыслом всей его жизни и по сути – самой жизнью. Другого у него не было. И вот вчера, когда Константин своим фирменным взглядом разрубил пополам толпу зевак, вынул из её рыхлого тела позво-ночник и словно по дну расступившегося перед ним моря прошествовал к дверям синагоги, произошло нечто странное. Не то, чтобы чудо, но то, к чему Гавриил готов не был. Что-то новое… Не испугавшийся римлянина Михаэль, нагло сторговавший у того за шекель карету, вместо того, чтобы в неё сесть, полез к великану на козлы, чтобы показывать ему дорогу к дому Сира. И Гавриил пережил нечто такое, что его самого удивило. Ему вдруг стало до мурашек приятно от того, что какой-то мальчишка, оказывается, может его не бояться, как не боится тебя глупый котенок, карабкающийся по твоему рукаву, не сообра-жая, что ты можешь его нечаянно раздавить.
И потом, когда хрупкая зеленоглазая красавица выбежала на крыльцо своего дома и замерла, наблю-дая, как два живых каменных медведя встают на страже у самостоятельно открывающейся перед ней дверцы волшебного дворца… Когда она, сначала испугавшись и побледнев, а потом, разозлившись на себя, до крови укусила нижнюю губу, гордо выпрямилась и улыбнулась ему… он испытал что-то похо-жее… Нет, не на зависть. При чём здесь зависть? – На нежность, что ли… Ему приходилось возить царей, но никогда прежде он не катал детей. И, когда через полчаса он сдался на уговоры Михаэля, дав ему по-держать вожжи… Когда начал показывать, как править восьмёркой, он вдруг представил, что вот точно так же он, наверное, учил бы своего сына… В общем, не было у него никого.

________________________________________

Ожидание смерти хуже самой смерти…

Трудно сказать, сколько той ночью удалось поспать Сиру, и ложился ли этот добрый человек вообще. Возможно, пару часов он всё-таки прихватил. С другими в этом отношении дело обстояло благополучнее. А Михаэль, так тот и вовсе продрых до последнего, пока не услышал от Константина суровое – “Мы по-ехали, а ты как знаешь!”. Нашёлся, однако, в Магдале человек, который в ту страшную ночь не сомкнул глаз вовсе. Ни на секунду! И этим несчастным оказался градоначальник.
Когда Натан примчался домой с радостной вестью, что Мария зовёт его прокатиться с ней и Миха-элем до Ершалаима, и при этом они берут с собой отцов, так что своего он тоже может взять, градона-чальник не то, чтобы не придал значения его словам. Или рассердился. Он просто не поверил сыну. Через час, однако, когда представление на площади завершилось торжественным отбытием компании небожи-телей на праздничный ужин к Сиру, к дому градоначальника потянулась вереница возбуждённых просите-лей и соискателей, собственными ушами слышавших, как дикое предложение Марии подтвердил возница.
Такой разворот ставил жирную точку похожую на удар топором по шее. И градоначальник понял, что покой – это то, чего отныне он лишается. И, возможно, навсегда. Бескорыстные ходатаи, которым судьба и нужды города стали вдруг до невозможного близки и дороги, во всех подробностях пересказывали ему разговор, свидетелями которого им посчастливилось быть. Когда Натан, ошеломленный неожиданным великодушием Принцессы, радостно приветствовавшей своих восхищённых поданных из окна в очеред-ной раз притормозившего у синагоги золотого дворца, заикаясь, переспросил её, – правда ли, что завтра утром она берёт его с собой в Ершалаим, и что с ними также может поехать его отец?, – подтверждение он получил не от неё и не от Михаэля, гордо восседавшего на козлах рядом со страшным великаном, а непосредственно от самого возницы.
– Ты что, глухой, что ли, болван?! Тебе же сказали, чтоб утром были готовы. Первосвященник даёт твоему отцу аудиенцию. Что непонятного? Заеду на рассвете и ждать не буду! –
Гавриил, похоже, хотел что-то ещё добавить, но восемь вороных коней, нетерпеливо бивших копыта-ми, сорвались с места и с хрустом выломали колесницу из прилипшей к ободьям брусчатки. Удивительно, что они её вырвали без корней. Разрушений на площади во всяком случае карета после себя не оставила.
Экипаж Принцессы не однажды ещё заезжал на площадь и всякий раз останавливался перед партером, в котором уже не оставалось свободных мест. Михаэль теперь не осторожно слезал с козел, а лихо с них спрыгивал и подбегал к окошку синагоги удостовериться, что разговор отца с гостем продолжается, а, стало быть, он может свозить свою невесту куда-нибудь ещё. К примеру, на озеро. Или к недостроенной водонапорной башне, в которой располагался их пиратский штаб. Да мало ли куда! Под конец уже поло-вина банды раскатывала в колеснице. Точнее пятеро из девятерых “головорезов”, которые не побоялись к ней приблизиться. Трусы, увы, нашлись и здесь. А где, спрашивается, их нет?
В какой-то момент зрители перестали видеть в краснодеревой ажурной рамке лик своей драгоценной Принцессы. Вместе с ней пропали и стражи. Картина резко потеряла в цене, и праздничное настроение стало спадать. А поправилось оно благодаря Михаэлю, который громко объявил, что Марии некогда ба-ловаться, поскольку на ней ужин. Когда же он добавил, что стражи остались помогать ей по хозяйству, толпа восторженно загудела. Представить себе, как вооруженные каменными мечами музейные экспонаты кому-то помогают, а тем более по хозяйству, было довольно сложно, для этого нужно обладать достаточ-но смелой фантазией, однако предположить, что на свете есть существо, способное уклониться от испол-нения приказов Марии, было ещё труднее. Это же – Принцесса. Их Принцесса!
Тут всё же стоит кое-что пояснить. Дело в том, что Мария никого и ни о чём не просила. Никогда! Да ей это и не нужно было. Она просто подходила к тебе на улице, вкладывала свою тёплую узенькую ладо-шку в твою заскорузлую деревянную лапу, разворачивалась и вела тебя за собой. Сколько раз соседи наблюдали какого-нибудь солидного седовласого магдальца, только что сердито спешившего по какому-то важному делу, застрявшего вдруг у неё во дворе с мотком шерсти в руках, который она неторопливо распутывала, рассказывая пойманной невидимым сачком жертве очередную фантастическую историю, в которую тот, развесив уши, с наслаждением верил. Можно, конечно, смеяться над угодившим в сети иди-отом сколько влезет. Но где гарантия, что вечером того же дня в её паутине не завязнешь ты? И будешь уже не шерсть в руках держать, а, скажем, колоть дрова или ощипывать курицу, ничего при этом кроме нежности и благодарности в адрес своей зеленоглазой мучительницы не испытывая.
Власть Марии над жителями Магдалы была столь же безгранична, сколь и непостижима… Впрочем, всё-таки не над всеми. Были исключения. Градоначальник, к примеру, ей не поддавался. И все знали – почему. Он люто завидовал Марии и поэтому сочинял про неё всякие гадости, вроде того, что она некра-сивая и “всё врёт”; что нет у неё никаких зарытых в пустыне сокровищ, да она и не принцесса вовсе; что её нельзя пускать в синагогу, потому что она с этим бандитом Михаэлем уже в открытую целуется; вооб-ще на еврейку не похожа, и тому подобный вздор, не догадываясь, что обыватели, казалось бы, с интере-сом ему внимавшие, уходя от него, часто не без раздражения задавались вопросом: – “А не переизбрать ли нам этого вора? Зачем нам такой плохой градоначальник, когда в Магдале полно хороших людей? Которых есть, за что уважать. – Сир, к примеру…”.
Были и ещё злые люди. Но даже они таяли, когда маленькая колдунья накидывала на них покрывало своей наивной доброй магии, нисколько не задумываясь о том, что кого-то в такие моменты она согревает и превращает в живых людей. Был случай, когда она расплакалась на рынке, услыхав, что у соседа умира-ет сын. И что уже пошли копать ему могилу. Громко так разревелась. И вдруг замолчала, непонятно к чему прислушалась, как-то странно на всех посмотрела, словно только что проснулась, и спросила:
– А кто из вас видел, что он умирает? Чего ж тогда врать?…
В общем, тот ребёнок выжил, а градоначальник обо всём, конечно же, куда следует отписал. Реакции, правда, не последовало. Должно быть письмо в Ершалаиме затерялось. А может и не затерялось…

Кульминацией бесплатного вечернего спектакля явился номер с укрощением возницы. Если угодно, с его неожиданным очеловечиванием. Неожиданным или волшебным, – кому как больше нравится. За пол-часа до того момента он уже произнёс свою первую речь, по завершении которой Натан то ли убитый, то ли окрылённый помчался домой. И все её отлично запомнили. На сей раз, когда горожане стали тихонько выведывать у Михаэля, чем именно в данный момент занимаются стражи, поскольку это стало интересо-вать всех даже больше, чем диковинное устройство, подвешивающее карету на кожаных ремнях словно гамак, их ждал сюрприз, затмивший предыдущее выступление возницы. Ответ они получили. Но не от мальчишки, а всё от того же Гавриила. И потрясло их не то обстоятельство, что этот каменный зверь заговорил вновь, и даже не то, что именно он сказал (кто ж в Магдале не знает про пятидесятиведерную бочку в амбаре Сира – настоящий бассейн!), а то, как он это сказал: – “Купаются, и мне потом воды со-греют.” – Да он же хвастался как вполне живой человек! Предположить, что бывший страж, чей исполин-ский меч помнит ещё вкус римской крови, способен разговаривать, есть, пить и даже принимать ванну, теоретически два-три человека в этом городе могли, но помыслить, что простые земные радости способ-ны вызвать у этого волосатого чудища естественные человеческие эмоции не мог, разумеется, никто. И вот – пожалуйста!

Да, но мы опять отвлеклись. Градоначальник той ночью даже и не пробовал ложиться. Чего уж себя обманывать? – Понятно, что заснуть всё равно не получилось бы. Против ожидания, первые три часа приготовления к казни пролетели незаметно, – за чисткой и штопкой хранимых в сундуке безжалостно поеденных молью одежд, своей и сына, припасённых на случай экстраординарный. Вот как раз на такой. Зато вторая половина той страшной ночи никак не желала кончаться и наполнилась омерзительными, вынимающими душу кошмарами. Воистину, ожидание смерти хуже самой смерти…
Когда гроза утихла и забрезжил рассвет, градоначальник, мужественно сдерживая слёзы, растолкал Натана (который спросонья перепугался до икоты, увидев отца одетым так торжественно, словно тот собрался жениться или ждал к завтраку римского прокуратора) и попросил сына почитать молитвы, лю-бые, какие тот знает. Натана от слов отца бросило в крупную дрожь, и уже в который раз он подумал, что права Мария – гораздо лучше быть просто героем, чем градоначальником: это не так страшно. Молитвы читать он, разумеется, не стал, потому как и без того тошно было. Впрочем, его несчастный отец уже и сам позабыл о своей идиотской просьбе, занявшись приготовлением завтрака, в процессе чего он уселся перед окном с куском хлеба в руках (который через час у него украла и съела собака, а он этого даже не заметил) и начал тихо сходить с ума.

Гавриил подъехал не на рассвете, как грозился, а ближе к полудню, высадил передним колесом оград-ку и вообще был странен. Начал он с того, что извинился за опоздание, от чего у хозяина города противно онемел язык и задрожали колени. Во-вторых, он предложил вот прямо сейчас починить оградку, что вы-звало у градоначальника сильнейший спазм внизу живота и желание снова стать маленьким ребёнком. А в-третьих, он посоветовал не брать с собой еду и лишнюю одежду.
– Это конец, – приговорил себя градоначальник. – Убьёт сразу же, как только вывезет нас за го-род. – шепнул он сыну и где-то внутри себя громко заплакал.
Когда тронулись, ему стало совсем худо и очнулся он лишь от хохота Марии и Натана, помогавших [слава Богу лишь советами!] Гавриилу перезапрягать, когда обнаружилось, что Сир всё сделал не так и что забытые кони до сих пор объедаются овсом в амбаре, совершенно не понимая, почему их не выпус-кают на воздух; почему Гавриил сам на себя не похож; как этот медведь, когда ехал за градоначальником, мог не заметить, что в карету вместо восьмёрки запрягли четвёрку лошадей; и что вообще, чёрт возьми, происходит?!…
Итак, они были ещё в Магдале. Пытка продолжилась… Градоначальник оглядел свои руки. – Оказа-лось, они не связаны. Он сидел забытый всеми внутри чего-то мягкого и невероятно дорого пахнущего.
– Властью, –
догадался он. Поскреб ногтем дверцу и диван. Потрогал и даже понюхал занавеску. –
– Сандаловое дерево и бархат, –
сказал он себе. А из чего занавеска – не определил. Старался, правда, очень старался, но не смог.
– Точно, вот именно так пахнут власть и огромные деньги!, –
произнёс он шёпотом прекрасные, такие сладкие слова и в его воспаленной голове нарисовалась картина из будущего, как по возвращении домой, если останется жив, он будет небрежно, словно о каких-то пу-стяках рассказывать заглядывающим ему в рот магдальцам, этим лебезящим перед ним ничтожествам о том, что он ел во дворце Каифы… И вдруг снова этот мерзкий спазм! Да ещё во рту сделался такой вкус, словно он всё то время, что был в забытьи, сосал медную дверную ручку. Потому что за окошком его убийственно роскошной темницы послышались голоса. И их становилось всё больше! Они приближа-лись!! Захотелось кричать. Градоначальник схватился за дверцу, чтобы не впустить убийц, но вдруг про-тивно вспотел и как-то весь обмяк. В глазах потемнело…

________________________________________

А почему его зовут как собаку?

Последними в карету забрались Константин и бесстыдно зевающий, дрожащий со сна Михаэль. Рим-лянин мимоходом и как-то уж слишком просто представился градоначальнику, поинтересовавшись, удоб-но ли тому и как он вообще переносит дальние поездки. Градоначальник хотел было ответить, что готов ко всему, что он очень уважает первосвященника и к римлянам относится замечательно хорошо, но у него ничего не получилось. Тогда он солидно закашлялся и, о чудо!, перспектива скорой и страшной смерти вдруг перестала быть для него столь уж очевидной. То ли сработали Константиновы чары, то ли взяла своё усталость. В самом деле – невозможно же бояться бесконечно долго. Прошёл даже спазм в животе. Выяснилось, что посланец первосвященника совсем не страшный. (Не то, что возница!) Напротив – очень даже скромный и воспитанный молодой человек. Приятный и обходительный. На палача не похож! – “И чего они все, дураки, перепугались?, – «Взгляд у него…», – Да нормальный у него взгляд! Деревенщины, приличного человека впервые увидали. Стыдобище! Господи, с кем приходится жить…”
Градоначальник окончательно успокоился и… заважничал. Нагнал на свою физиономию значительно-сти, приосанился и решил проявить активность. Первым делом он пересадил своего сына на свободное место около двери – напротив себя. Потом язвительно заметил Иосифу, что можно было бы и что-нибудь поприличнее на себя надеть. Во всяком случае не в мятом ехать. – “Не на базар всё-таки собрался!”… – Хотел что-то сказать ещё и Сиру, но тут вдруг Мария перебила его возмутительным и совершенно неле-пым предложением съездить искупаться на озеро, потому как целый день ехать по жаре, а она уже и так вся мокрая. Градоначальник даже побагровел от негодования, раскрыл было рот, намереваясь поставить на место девчонку, которая больно много себе позволяет, как вдруг услышал негромкий голос римлянина, сказавший в непонятного назначения деревянную трубочку: – “Гавриил, давай к озеру”. – Карета плавно качнулась и начала разворачиваться.
Неизвестно, что именно Сир сказал дочери, потому как говорил он ей на ухо, но только она вдруг обиженно вскинулась: – “А что тут неудобного, – я с утра на ногах, а вы мне даже воды помыться не со-грели. Сони, всё на свете проспали! Вот если бы здесь был…”, – и вдруг она умолкла. На полуслове. Кон-стантин, внимательно наблюдавший за Марией, заметил, что при этом девочка покраснела. Он попробо-вал догадаться – почему, но так и не понял. Выражение лица Принцессы не было возмущенным, оно было скорее растерянным. Как будто она чего-то испугалась. Или ей вдруг стало стыдно.
– А ведь правда, ни разу о нём не вспомнили, – отозвался внезапно проснувшийся Михаэль.
– Ни вчера, ни сегодня, – тихо добавила Мария и шмыгнула носом.
– Да, нехорошо получилось, – подтвердил Иосиф.
– Как же он один останется?, – обернулась к отцу Принцесса.
– Ты только не волнуйся, я уже обо всём договорился: соседи его покормят, – словно за что-то пе-ред ней извиняясь, ответил ей Сир.
– Нас же неизвестно сколько не будет!, – не унималась Мария.
– А в чём дело? – осторожно полюбопытствовал Константин.
– Ав дома один остается!, –
пожаловалась ему Мария. При этом римлянину показалось, что ещё немного и она заплачет.
– Так его же соседи покормят…, – напомнил ей Сир.
– Какие соседи?! А если он заболеет?
– А если помрёт?, – передразнивая Марию, недобро пошутил градоначальник, – Вот беда-то будет! Как без него жить будем?…
Шутка его, однако, никому не понравилась. Даже Натан отвернулся к окну и стал внимательно разгля-дывать прохожих, уже как-то попривыкших к тому, что по улицам Магдалы запросто раскатывают цар-ские экипажи. Подумаешь… Что тут особенного? Событие, конечно, но не такое, чтобы крик поднимать.
– А может возьмем его с собой? У нас же есть свободное место…, –
непонятно кого попросила Мария и стала по очереди заглядывать в глаза своим попутчикам, избегая по-чему-то смотреть на одного только римлянина.
– Давай мы с собой ещё и моего козла возьмём!, –
предложил градоначальник, полагая, что, как руководитель делегации, он просто обязан сказать что-нибудь грубое. Ему вдруг подумалось, что римлянин как-то уж слишком вежлив, чтобы быть значитель-ной фигурой при доме Каифы. Так себе, наверное, малый на посылках. Молодой ещё. И хлипкий какой-то…
– Дядя Константин!, –
преодолела себя Мария, и в её глазах действительно показались слёзы.
– Да угомонись же ты, бестолочь!, – заорал вдруг градоначальник. – Оставайся с ним, если хочешь. И вообще, какие могут быть сейчас купания? Тоже придумала, дура! Можно подумать, первосвя-щенник захотел видеть тебя…, –
прибавил он, окидывая брезгливым взглядом окружающих.
– А кого же ещё?, –
начал почти спокойно, но стремительно набирая обороты, Иосиф. –
– Именно её он и захотел увидеть. Или решил, что тебя, тупая рожа?!
– Нет, правда, Мария, –
попробовал спасти ситуацию Константин. Как умеет заводиться Иосиф и чем это кончается, он ещё пом-нил. –
– Брать с собой пса… А если его в дороге тошнить начнёт? Соседи же обещали присмотреть…
– Ав – не собака, – тихо сказал Сир.
– Он – человек, – подтвердил Михаэль.
– Как это?, – изумился римлянин. – А почему его зовут как собаку?
– Ничего не как собаку!, – взвилась Мария. – Нормальное у него имя! Ты что, не знаешь по-нашему?
– Ну, пока ещё не всё понимаю…
– Ав – это название летнего месяца, – пояснил Иосиф.
– Да вон он!, –
вдруг крикнул Натан, показывая рукой в окно.
– Стой!!, –
завопила Мария и принялась лупить кулачками в стенку за своей спиной, за которой на козлах сидел Гав-риил. Карета остановилась.
– Ну ладно, так и быть, только давай я на него сперва погляжу, –
без особого энтузиазма согласился с девчонкой Константин. При всём его ангельском терпении станови-лось заметно, что незапланированные остановки, превращающиеся в систему, начинают его раздражать. Стараясь не наступать на ноги соседей, он пробрался к двери, довольно бесцеремонно выдавил коленом градоначальника с его насиженного места (самого удобного в карете) и высунулся в окно.
– Эй ты!, – крикнул он кому-то, щурясь от яркого солнца. – Сюда иди! –
и поманил пальцем. Несколько секунд он молча разглядывал кого-то, после чего, никому почему-то не показывая своих глаз, распахнул дверцу, ухватил за плечо и втащил в карету испуганного пирата с белой тряпкой на голове. –
– Поедет с нами, –
холодно проинформировал он пассажиров о своём решении, свободной рукой точно пустой невесомый короб отодвинул Натана от окна, усадил на его место Ава, откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и, казалось, забыл о присутствующих. Он своё дело сделал. Инцидент исчерпан. Всё! Точка…
Дверь по-прежнему оставалась открытой и было непонятно, то ли задумавшийся римлянин случайно забыл её закрыть, то ли…
Повисла нехорошая тишина. Градоначальник, который в результате территориальных пертурбаций, случившихся из-за этих двух…, из-за этого заморыша и самовлюблённой вертихвостки вдруг лишился своего привилегированного места – у окна, то есть был грубо понижен в статусе, от возмущения пошёл пятнами и начал хватать ртом воздух как выброшенная на песок рыба. Более всего его сейчас бесило хамское попустительство творящемуся безобразию Иосифа и Сира, каковых попутчиков, будь его воля, в столь ответственную поездку он с собой, конечно же, ни за что бы не взял. Он давно смирился с тем, что по жизни его окружают одни идиоты, совершенно не умеющие воспитывать своих детей, но есть же в конце концов какие-то приличия!… –
– Ах да, – спохватился Константин. – Чего стоим?
Он напоминал человека, который только что неплохо выспался.
– Ну уж нет!, – захрипел градоначальник. – Не на пикник едем! Если некоторым всё равно, что о моём городе подумают в Ершалаиме…
– Ты только не волнуйся, –
тронул его за плечо римлянин, который по опыту знал, что катить волну на этих “некоторых” может или городской сумасшедший вроде самого Иосифа, имея слабый, но всё-таки шанс выжить, или полный кре-тин, уже совсем с другими для себя последствиями. И, похоже, такой кретин сыскался. В общем, остано-вить градоначальника Константину не удалось.
– Лично мне не всё равно, с кем ехать в столицу!, – проревел градоначальник, раздувая ноздри. – А ты, Натан, неужели и ты считаешь возможным ехать в Ершалаим вместе с этим выродком?
– Я?… – смутился Натан, – Я…
– Что ты мямлишь?! Отвечай отцу!!…
– Ав – никакой не выродок, и мы все хотим с ним ехать, – ответил за Натана Михаэль.
– Я не с тобой говорю, бандит! Помолчал бы лучше. Совсем распустились!…
– Ты, знаешь, давай полегче, – вступился за сына Иосиф. – А то я тебе…
– И с тобой никто не разговаривает, пьяница! Я со своим сыном сейчас говорю! Отвечай мне, Натан! Ты хочешь ехать вместе с этим безродным… с этим голодранцем?
– Я…
– Ну?!!
– Не хочу…
– Ничтожество, – прошептала Мария.
– Тогда выйди сейчас же из кареты! И стой там пока этот недостойный…
– Жаль, –
равнодушно уронил римлянин, захлопнув за Натаном дверь в то самое мгновение, когда тот спрыгнул на землю. –
– А мне казалось, он был совсем не против съездить в Ершалаим. Но не будем же мы его уговари-вать…, – и устало взялся за деревянную трубку. – Трогай, Гавриил. Правда, искупаться охота. Кстати, – обернулся он к градоначальнику, – А ты сам-то поедешь с безродным?

________________________________________

А у него какие волосы?

При свете дня Тиверийское озеро произвело на Константина совсем другое впечатление. Уже не такое грустное, как накануне. Вчера ведь он его практически и не увидел. А что там можно было разглядеть – из-за домов, в сумерках, да к тому же ещё и впопыхах? – Что-то сердитое и свинцовое, спрятавшееся за огородами, вовсе даже не огромное. Так, лужа какая-то. Что он поначалу и за озеро-то не принял. Зато сегодня, когда на ярком солнце всё вокруг чему-то обрадовалось и заискрилось, а в полуденном расплав-ленном мареве повис отшибающий всякое желание думать о скоротечном звон цикад, громадное, прики-дывающееся ласковым и послушным зеркало разлилось перед ним во всей своей вальяжной безмятежно-сти, раскрасив деревья, стрекоз, редкую траву на бесстыже голых берегах и даже его мысли в цвета давно забытого бесплатного счастья. Не того, про которое писали греки и про которое врут местные священни-ки, за которое якобы нужно проливать моря крови, своей, но чаще чужой, а того простого, невинного, детского счастья, когда, просыпаясь утрами, ты не задумываешься о всякой ерунде, вроде того, что в следующую пятницу опять придётся мирить Каифу с Иродом, а всем своим существом, как в то, что ме-довые лепешки вырастают ночью на старой высохшей яблоне за домом, ты веришь в то, что тебя ждет ужасно интересное и светлое будущее, в котором ты будешь героем или знаменитым путешественником. Где тебя все будут помнить. И любить. Ни за что. Вот просто так! За то, что ты хороший и никому не желаешь зла. Будущее, в котором есть место лишь счастью. А жить при этом ты, понятно, будешь веч-но…
– Нет, море всё-таки пахнет по-другому. Вкуснее. От его запаха становишься сильнее, а здесь… –
лениво, уже почти засыпая, думал уставший и слегка проголодавшийся после купания Константин, сидя под спасительной кроной платана. Спиной и затылком он ощущал убаюкивающую живую прохладу тол-стого, в три обхвата ствола. И ему было сейчас хорошо. Спокойно. Он давно уже увидел божью коровку, ползающую по его ноге. Вот она щекотно взобралась на его колено и расправила крылья, приготовившись улететь. Чтобы ей было удобнее это сделать, он осторожно согнул ногу, но она почему-то передумала и сложила свои красные чашечки, при этом длинные слюдяные подкрылки под твердый кожух не влезли и остались торчать снаружи. Она ещё походила по его колену. Поняла, что выше и лучше площадки для взлета ей всё равно не найти. Попыталась раскрыть крылья. Сразу оба – не получилось: правое заело.
– А могла она его вывихнуть?, – спросил себя римлянин, – Нет, наверное, просто оно за что-то за-цепилось.
Божья коровка, наконец, справилась с непослушным крылом, присела на задние лапки и начала всё по новой…
– Зато здесь как будто остановилось время, и небо начинается прямо вон за тем кедром… –
продолжал неспешно думать Константин, с удовольствием вдыхая непонятно откуда добравшийся до него запах костра.
– Эх, построить бы здесь виллу… И кстати, нисколько не мешал рыбак на этой своей хлипкой ло-дочке. Очень даже колоритно он выглядел. Всё в гамму. Даже его рваный парус. Зря его Гавриил прогнал. Ах да, – чтобы он не подсматривал: Мария застеснялась.
Время как будто и в самом деле замедлилось. Римлянин уже почти засыпал. Мысли лениво плавали где-то рядом с его головой.
– Странно, Сир давно живёт на этом озере, а плавать совсем не умеет. Что ж Иосиф его не научит? Тоже мне – друг! А забавные они. Оба в одежде купаться полезли. Не видит же их никто. Да, с ку-пальней мальчишки здорово придумали. Надо бы только что-нибудь вроде полки для одежды приспособить, а то свалили всё в кучу. Мария жаловалась, что еле откопала свою. Испугалась, что голой придётся выходить. Хорошо хоть мечи в тележке на этого олуха оставили, а не сверху на тряпье сложили. Ну что ж, постерёг. Хоть на это сгодился. Так обрадовался, дурак, «ответ-ственному поручению». Слава Богу, хоть хамить перестал, а то ведь… Интересно, а кому пришла идея построить здесь купальню?
– Мне, –
сказал Ав, и от неожиданности Константин вздрогнул. Сон мгновенно отлетел. Его как рукой сняло. Что-бы римлянин не почувствовал, как кто-то к нему подкрадывается, даже во сне, такого с ним прежде не случалось!
– Да ещё как тихо рядом пристроился! Совсем ведь не услыхал его. А я что же, получается, вслух думал? – спросил себя Константин.
Интуитивно он уже догадался, с чем столкнулся, но именно поэтому и продолжал заговаривать себе зубы бессмысленными вопросами вроде «С каких это пор я начал сам с собой разговаривать?» и «Сколько будет семью девять?». Причём задавал он их себе вовсе не потому, что ему нужны были ответы, а для того, чтобы скрыть от мальчишки то, что тому знать пока необязательно. И даже небезопасно. В любой другой ситуации, окажись на месте Ава кто-нибудь… – да кто угодно!, – римлянин повёл бы себя совер-шенно иначе, не сомневаясь в том, что собеседник с такими опасными способностями не проживёт и часа. И первый, кто об этом позаботится, будет сам Константин.
– Это я придумал, – невозмутимо пояснил Ав, как будто ничего необычного сейчас не произошло. – Чтобы Принцесса не перестала с нами купаться. Мы ведь теперь совсем большие стали. Она стес-няется. Это раньше нагишом…
Ав сидел под тем же деревом, спокойный, со своей белой тряпкой на голове и с куском жареной рыбы в руке, которую протягивал римлянину.
– На, держи, это я тебе принес. Ты ведь голоден.
– Спасибо, – ответил Константин и тут же принялся за рыбу. Оказалось, вкусно. – А ты как понял, что я хочу есть?, –
спросил он, продолжая умножать в уме теперь уже трёхзначные цифры.
– Так ты же сам сказал.
– Когда это?
– Да только что. Тебе, кстати не обязательно говорить вслух, если хочешь меня о чём-то спросить. Я и так тебя слышу.
– Это я уже понял.
– Да ты не бойся, я не подглядываю. Наоборот, я стараюсь никого не слышать. Это раньше мне бы-ло интересно. А потом выяснилось, что все думают одинаково. За редким исключением.
– И я тоже думаю как все?
– Ты как раз и есть исключение. Как Мария. Потому и интересен мне. Вы вообще похожи. Только она не умеет так быстро считать.
– А ты умеешь?
– Мне не нужно считать. Незачем. Я и так всё знаю.
– Да ну… Это как же? Врёшь!
– Правда. Вот ты сейчас трудные числа взялся перемножать, чтобы я чего-то там у тебя в голове не подсмотрел. Да только наш разговор тебе мешает. А я уже сейчас знаю ответ, который ты полу-чишь только через минуту. Нет, даже позже. Я его тебе сейчас здесь оставлю, можешь потом про-верить, –
и Ав начал писать пальцем на песке справа и немного позади себя, практически за спиной Константина.
– Я… –
произнёс Иосиф, уже некоторое время топтавшийся неподалеку, и только сейчас, наконец, решившийся подойти поближе.
– Что тебе?, – сурово спросил его Константин.
– Я…
– Если ты опять с тем же самым, то считай, что я тебя простил.
– Я… – замялся раввин.
– Ну что ещё?!
– Я поесть тебе принес.
– Так я вон уже… рыбу ем.
– Ну и… извиниться, конечно, тоже хотелось бы.
– Да хватит уже! Слушай, а ты-то как узнал, что я голоден?
– Мария сказала.
– А где она?
– Вон, – показал Иосиф рукой, – Под деревом спит. Забралась Гавриилу на колени и заснула. Он пошевелиться под ней боится.
И в этот момент Константин заметил, что Ава рядом с ним нет. Рыба в руке есть, а мальчишки нет!
– Как же она могла тебе сказать, если спит?
– Она давно сказала. Так я давно и пришёл. Только боялся тебя побеспокоить. Ты тут на своём язы-ке что-то говорил. Я подумал, что ты речь какую-то готовишь. Ну, мало ли… Я, знаешь, тоже пе-ред тем, как в синагогу народ сгоняю, трудные места по нескольку раз прохожу. Вслух, как и ты сейчас.
– Так ты, стало быть, слышал, что я говорил?
– Конечно, ты ведь громко говорил. Только я латинского языка не знаю.
– Врёшь!, – не поверил Константин.
– А у нас его здесь никто не знает.
– Да ладно! Прямо так уж и никто.
– Никто. По-гречески ещё кое-кто понимает, но на латыни… Это у нас как бы… немного под запре-том, что ли…
– С какого перепугу?
– Ну…, – опять замялся Иосиф.
– А-а, понял: язык врага.
– Ну… типа того.
– Слушай, ты мне вот что скажи. Много у вас в Магдале людей со светлыми волосами?
– Дак… только Мария.
– Да ну!
– Точно.
– А со светлыми глазами?
– Ну… у неё. И больше ни у кого.
– Уверен?
– Ну ты чего, я ведь здесь уже десять лет живу. Всех знаю. Она одна такая. Точно! За это её грече-ской принцессой и прозвали.
– А не скажешь, зачем Ав эту тряпку на голове носит?
– Так он же болеет…
– Чем?
– Ну, голова у него…
– Слушай, раввин, мигрени, если ты ещё не догадался, и у меня случаются. Тряпка здесь при чём?
– Ему помогает.
– Ты что – за идиота меня держишь?! А где он, кстати?
– Вон, ещё плавает. Он же последний в воду зашёл. Когда Мария с Гавриилом вышли. А что?
– Да так, ничего. А у него какие волосы?
– Дак… Ты что, не видишь? – Чёрные.
– Угу… Ладно. Значит чёрные?
– А какие они по-твоему? Зелёные, что ли?
– Ну ладно, всё с тобой понятно. И с остальными тоже. Свободен.
– Так ты это… Сыр будешь?
– Да уж рыбы наелся. Спасибо.
– А тебе рыбу-то кто дал?
– Не помню… А правда, сколько будет триста сорок семь на четыреста двадцать?, – спросил Иоси-фа Константин, разглядывая оставленный Авом ответ.
– Что?
– Ничего. Ты иди, вытаскивай этого своего, “черноволосого”, из воды. Ещё простудится. И в самом деле пора ехать. Ну что ж, всё правильно.
На земле корявым почерком было написано: 145740.

________________________________________

Так хорошо за столом сидели, а он вдруг взял и умер…

Мария проснулась часа через два после того, как золочёная колесница первосвященника торжественно продефилировала по городской площади и, в последний раз сбрызнув роскошным ароматом далёкой столичной жизни толпу зевак, вырядившихся по случаю…, – собственно, непонятно по какому случаю, неужели и в самом деле пришли проводить?… – покинула, наконец, Магдалу. Короче укатили. И слава Богу, а то ведь так до вечера можно было проваландаться.
А в Магдале с их отъездом стало как-то пусто. И грустно…

Кони резво и весело несли по разбитой дороге, но ехать было на удивление комфортно, так что Прин-цесса неплохо выспалась. То есть она, конечно, поспала бы ещё, если бы не чудовищный храп Сира. И как могло это тщедушное, страшно подумать, чего только не натерпевшееся за прошедшие сутки существо издавать столь громогласные звуки? – Загадка. Однако ж могло. А что тут особенного? Ну заснул чело-век. Он, бедный, и выключился-то лишь после того, как Константин, который уже больше не мог терпеть их с Иосифом испуганное бабье шушуканье, заверил обоих, что ничего, кроме хорошего, их в Ершалаиме не ждёт, “если, конечно, какой-нибудь горлопан не начнет рассказывать первосвященнику, что он думает про него на самом деле.”
– Не исключено, впрочем, –
добавил он, переведя взгляд с раскрасневшегося от обиды раввина на расчихавшегося Сира (вслед за Иосифом полезшего в озеро в одежде, которая, естественно, до сих пор не просохла), и почему-то пере-шёл на греческий, –
– что Каифа будет любопытствовать, по какой такой причине один подозрительной внешности ев-рей несколько раз менял адреса, каждый раз бросая всё свое добро, которое едва успевал нажить. Почему с котомкой нищего и плачущей голодной дочкой на руках он бегал из одной страны в другую, словно он что-то украл? От кого он скрывался? –
Тут римлянин сделал глубокомысленную паузу, по всей видимости собираясь зевнуть, но передумал. Градоначальник дёрнулся во сне и мучительно застонал. Раввин и Сир замерли, обратившись в слух, и только сильно замёрзший Иосиф громко клацал зубами. Пауза подзатянулась… –
– Так вот, – всё-таки вспомнил о своих притихших слушателях Константин, – было бы неплохо, ес-ли б у того сомнительного еврея нашёлся друг, по возможности с мозгами, который подсказал бы ему какое-нибудь гладкое решение этой его проблемы. Раз уж он такой умный… –
Иосиф заёрзал и начал кутаться в своё мокрое тряпьё. А римлянин, не обращая на него внимания, стал цедить из себя ленивые слова, внимательно разглядывая мельницу, мимо которой они в тот момент про-езжали. –
– Друг, который помог бы беглецу сочинить сколько-нибудь правдоподобную историю, не только объясняющую весьма странное для человека, которому нечего скрывать, поведение, но при этом ещё и способную удовлетворить первосвященника, обмануть которого, как известно, мало кому удавалось. Желательно поэтому, – продолжил он нагонять туману, – особо со сказкой не мудрить, а придумать что-нибудь простенькое, такое, в чём было бы невозможно запутаться. Скажем, слег-ка подредактировать версию чего-нибудь такого, что где-то уже реально происходило. А если бы тот добрый сказочник ещё и лично засвидетельствовал Каифе, что так оно всё на самом деле с его другом и случилось, то было бы совсем зд;рово.
Тут Константин, решив, что сказал уже достаточно, надолго замолчал и в карете воцарилась такая тишина, что стало слышно, как Иосиф думает. Именно слышно, потому как в такие моменты он издавал странные мычащие звуки, как будто что-то жевал и никак не мог эту свою жвачку проглотить.
– Что-то я тебя не совсем понял, – нарушил, наконец, молчание раввин. – К чему эта дурацкая та-инственность? И при чём тут сказки? Сам же говорил о простоте, а нагородил… Узнаю афинскую школу риторики. А ещё горлопаном обзывается! Только я тебе вот что скажу: лучше быть горло-паном, чем пустобрёхом. Что же касается нашего беглеца, то никаких сказок сочинять и не потре-буется. Ни простых, ни сложных. Я знаю его уже скоро десять лет и прекрасно помню, как мы по-знакомились. Так вот, это тот самый случай, когда правду можно рассказывать кому угодно с чи-стой совестью. Ведь только дурак или сволочь не поймёт, от кого он бегал.
Раввин развернулся к Константину, сидевшему справа от него, и потому не увидел того, что в этот момент римлянин прочёл в глазах Сира, а именно: панику.
– Кто ж посмеет осудить напуганного отца, прятавшего в пещерах от обезумевшего тирана своё ча-до?, –
Так!… в раввине, кажется стал просыпаться вчерашний актер. Или даже хуже того – обличитель. Если бы при этом он ещё перестал дрожать.
– Полагаю, что даже полоумный беспамятный Каифа не забыл ещё об избиении младенцев! Об этой позорной странице нашей истории. Об этом нашем общем горе! А если забыл, так я ему напом-ню!!
– Орать не обязательно, – попробовал остудить его пыл Константин. – Дети спят.
Остановить раввина, который почувствовал прилив вдохновения, однако, ему не удалось.
– Нет, ты скажи мне, сытый и благополучный чужеземец, как нам забыть о столь чудовищном пре-ступлении Ирода? Или может посоветуешь его простить?! –
Ну всё, завёлся. –
– Так вот, мой несчастный народ просто вынужден был тогда скрываться от изувера! И бегать, как ты мило выразился, из страны в страну словно он что-то украл, а не у него украли!! Вот она те-бе – моя сказка! Что, нравится?! Да, люди бросали свой скот и урожай! Покидали дома и пуска-лись в бега, спасая своих голодных и плачущих детей от безжалостных иродовых солдат!! Оставшись без средств к существованию. И многие из них…
– Ну хватит, – холодно и как-то на удивление просто заткнул раввина Константин. – Молодец. Убе-дительно выступил, – вздохнул и еле слышно добавил: – Если бы только в нашем случае это мог-ло пригодиться…
– Что значит?…, – опешил Иосиф, – Что ещё за ваш случай?
– Ты считать-то умеешь, умник?, – повернулся к нему Константин.
– Не понял…
– Мария родилась через год после того, как избиение младенцев прекратилось, –
услышал он чужой и ставший вдруг каким-то деревянным голос Сира. Иосиф обернулся и… не узнал друга. Такого выражения на его лице раввин прежде не видел. Оно было мёртвое. –
– К тому же девочек, как мне известно, тогда у вас не убивали, –
произнёс Сир так, словно за него говорил какой-то другой человек, а его самого здесь не было. Или как если бы у него час назад умерли все родные. Раввин даже дрожать забыл, и его глаза начали вылезать из орбит.
– У вас? Что значит это “у вас”?
– Ты меня правильно понял, – ответил Сир.
– Ты же!…, – Иосиф задохнулся от возмущения, – ты же ходил в мою синагогу!
– Мария говорит, что Бог один для всех. И что, теперь нашей дружбе конец?
– А как же Михаэль? – Раввин совершенно растерялся и сделался каким-то жалким. – Они же любят друг друга. Пожениться собираются…
– Речь сейчас о нас с тобой. Дети как-нибудь без нас меж собой разберутся.
– Кто ты? Кто ты на самом деле?!
– Ну, во всяком случае – не преступник, – вмешался в разговор Константин.
– А от кого ж он тогда бегает?
– Да вроде уже не бегает. Лет десять как… И правильно делает, потому как искать их перестали.
– Перестали искать…, – деревянным голосом повторил Иосиф и опять принялся дрожать. – А ты, стало быть, нашёл…
– Не я.
– А кто?
– Ну ты совсем, что ли, тупой?
– А-а, Каифа…, – догадался Иосиф. – А ему-то зачем понадобилось её искать?
– Скоро узнаешь.
– А тебе? Тебе зачем? Ведь ты же не просто так за нами в этом дворце на колесах прикатил… У те-бя наверняка какой-то свой интерес имеется.
– Слишком много хочешь знать. Скажем так: – это личное…
– Хорошо, тогда не о личном. Кто из нас действительно нужен Каифе? Кто именно?
– Вот это он и хочет выяснить, – Константин выдержал паузу, – с твоей помощью. Что примеча-тельно, – продолжил он, загадочно улыбаясь, – в этой тележке сейчас нет почти ни одного слу-чайного пассажира. Так уж получилось. Можно сказать, случайно…
– Даже этот козёл?!
Заслышав громкий голос, градоначальник дернулся во сне, но, к счастью, не проснулся. В следующую секунду он уже снова сопел.
– А можно всё-таки не орать? Тебя ж просили… И вот ещё что… Не знаю точно, не уверен, но по-дозреваю, что более всего Каифу будет интересовать даже не настоящее имя, а то, сколько в её жилах, – римлянин кивнул на спящую Марию, – течёт еврейской крови. И хорошо бы эту кровь в ней отыскать. А как?… – Ну, ты ж у нас специалист. Кстати, Каифа намеревается дать тебе кое-что почитать, а там уж тебе на ходу придётся решать, что и как говорить ему в ответ. И очень хо-телось бы, чтобы ты на сей раз дурака не свалял. Короче, готовься к непростому разговору.
– А я, между прочим, ещё не решил, стоит ли мне вообще в этой вашей беззаконной афере участво-вать.
– Ну конечно, – усмехнулся Константин. – Можно подумать, у тебя есть выбор…
– Что?! – взвился раввин.
– Иосиф, – вдруг заговорил Сир, – ты мой единственный друг… Не знаю, кто я теперь для тебя, но знай, что ты не обязан нам с Марией помогать. Я даже не могу тебя об этом просить. Если не хо-чешь…
– Ты, кажется, что-то там молол вчера про Мессию?, – зевая, непонятно кому задал вопрос римля-нин.
– Что?, –
Сидя между Сиром и Константином, раввин уже не знал, кому и на какой вопрос отвечать, и только растерянно вертел головой.
– Да так, забудь, – Константин потянулся, – просто Каифа собирался поговорить с тобой именно об этом. И в связи с этим, кстати, он хотел взглянуть на твоего сына.
Сюрпризы сыпались на голову Иосифа как гостинцы из мешка. Он уже ничего не понимал и вообще ему захотелось сейчас выпить подогретого красного вина.
– Но если ты действительно не желаешь “участвовать в афере”… Пока ещё недалеко отъехали, мо-жешь сойти.
Сир опять расчихался, а раввина откровенно бил озноб.
– А нас точно больше не ищут?, –
обернулся к римлянину Сир.
– На этот счёт можешь быть спокоен. Семь лет назад я встретился с тем, кто хотел её убить. Этот гад, как и ожидалось, оказался моим родственником. Причём достаточно близким. Я попробовал ему объяснить, что искать вас неправильно. Что делать этого больше не нужно. Ну, в общем, я его отговорил.
– И что, – встрепенулся Иосиф, который ужасно любил истории с покушениями и убийствами, – этот твой родственник вот так просто взял и с тобой согласился? Ты что же – ему поверил? Да? А вдруг он?…
– Да нет, – вновь зевая ответил Константин и снова начал разглядывать унылый пейзаж за окном, – он со мной как раз не согласился.
– А как же? – заволновался Сир.
– Такая, видишь ли, случилась неприятность, – заскучал Константин, словно этот разговор ему или надоел, или он уже начал думать о чём-то другом, – так хорошо сидели за столом, а он вдруг взял и умер… Как раз посреди разговора. Съел, наверное, что-нибудь несвежее…
В карете сделалось холодно и очень тихо.
– Так ты едешь с нами?, – посмотрел на Иосифа Константин. – Кстати, сухая одежда под вами.
– Что? – не понял его Сир.
– Переодевайтесь! Не хватало ещё простудиться. Мне тут Август прислал. Вам подойдёт. А что, этот олух правда спит?
– Да вроде, – ответил Сир, – Я не понял, а под нами – это как?
– Сиденья под вами поднимаются, деревня! Послал же Господь родственничка…

________________________________________

Смотрите, он козлу кланяется!

Дети спали. И градоначальник, несмотря на громкие тирады Иосифа, тоже ни разу не проснулся. По-сле бессонной и, прямо скажем, страшной ночи убаюканный незнакомой речью и ровным шелестом обмо-танных мягкими шкурами колёс, больше смахивающих на мельничные жернова, он погрузился в забытье. Во сне он увидел, как от его дома в сторону синагоги бредёт непонятно чей облезлый козёл с его, градо-начальника, старой плетёной корзиной в зубах, в которой до зимы не портятся персики, а яблоки так и вовсе лежат до весны. На дорогу сквозь дырку в днище из корзины со сладким звоном сыпались тяжёлые римские монеты и, хотя вокруг было полно народу, никто на эти монеты внимания почему-то не обращал. Ну и что оставалось? – Градоначальник, естественно, пошёл за козлом и стал те монеты подбирать. По-началу он даже пытался их считать, но скоро сбился. Прохожие с ним вежливо здоровались, но в их встревоженных взглядах он читал недоумение. Они никак не могли понять, чем же он занят. Зачем всё время наклоняется? Вроде бы идёт по пустой дороге. И с обувью у него всё в порядке. Вот если бы у него сандалии развязывались, или он что-нибудь ронял…
И тут градоначальник услышал детский голос: – “Смотрите, он козлу кланяется!”. Градоначальник подумал, что надо бы развернуться и посмотреть, кто сказал про него такую гадость, чтобы потом крепко поговорить с родителями шалопая, но он не мог отвлечься: и так уже прозевал несколько монет.
Градоначальник не обернулся на детский голос ещё и вот почему: он вдруг обнаружил, что у него больше нет шеи и вообще, что теперь он может смотреть и двигаться только вперед. Да, он мог видеть только хвост козла и падающие на землю монеты, но, что удивительно, отсутствие у него шеи и то обсто-ятельство, что он идёт за козлом, словно привязанный к нему, его нисколько не расстроило. Наоборот, он даже обрадовался: во-первых, козёл оказался не таким уж облезлым, как ему показалось сначала, ведь прежде он видел его издали, да и вонял он ничуть не противнее других козлов; а во-вторых, градоначаль-ник теперь, наконец-то, мог не отвлекаться на всякую ерунду (скоро он даже перестал отвечать на привет-ствия горожан) и потому успевал подбирать почти все монеты, выпадавшие из корзины.
Единственное, что его беспокоило, это то, что, как он понял, золото скоро станет некуда складывать, потому как карманы были уже полны. И он начал просить Бога помочь ему, только вот не мог сообразить, что предложить Тому взамен. Как отблагодарить Его за услугу. И тогда он вспомнил, как кто-то из пер-вых знаменитых евреев решил в такой ситуации (или, может, не совсем в такой) принести в жертву Богу своего сына. Только не мог вспомнить, кто это был. Вроде не Авраам. А может?… Нет не вспомнил… Зато он точно знал, что Богу это понравилось, и что Бог как-то очень хорошо тогда всё устроил: и сын остался цел, и что-то там ещё волшебное случилось, о чём на позапрошлой неделе рассказывал в синаго-ге Иосиф. Вот и градоначальник тоже сказал, что если Бог сейчас придумает для него что-нибудь хоро-шее, то он в ответ, ну, насчёт сына…
Градоначальник едва успел пообещать отблагодарить Бога взяткой, как чудо и случилось: он услы-шал за спиной шаги. Да, самые обыкновенные шаги. Казалось бы, ну, услышал человек звук шагов… Что тут такого? Но дело в том, что все остальные звуки, – голоса людей, которых он сейчас не видел, хотя и знал, что они где-то рядом; лай собак, который он до сих пор слышал; и даже звон падавших на землю монет, – в это мгновение прекратились. Всё стихло, и только эти шаги за спиной… Он понимал, что кто-то его догоняет. Ему, конечно, сделалось не по себе, ведь он не мог повернуться и узнать, кто бы это мог быть и, собственно, зачем его преследует. Он? Или оно?… А шаги уже приближались. Они становились всё громче и громче. И вот, градоначальник опять прошляпил монету. Ужасно из-за этого расстроился. Он отлично видел, как она выпала из корзины, и даже заметил – куда она покатилась, но, когда он за ней нагнулся, то не увидел её: монета исчезла. Градоначальник страшно на себя разозлился, встал на колени и начал её искать, как ищут слепые – шаря руками. Но проклятая монета как сквозь землю провалилась! При этом градоначальник понимал, что найти её нужно непременно и как можно скорее, ведь от этого зависит его жизнь.
И он искал эту монету изо всех сил. Однако, чем длиннее становились его руки, тем труднее ему было ими управлять. Он словно бы забрался в озеро и обшаривал дно. Руки сделались чужими и непослушны-ми. А то жуткое, что шло по его следу, было уже совсем рядом! Прямо за спиной. Вот он услышал, как оно дышит. И это не было дыханием человека. Градоначальнику захотелось плакать и позвать кого-нибудь на помощь, ведь ему во что бы то ни стало нужно было найти ту потерявшуюся монету. Но кого он мог позвать? – Соседей? – Так ведь никто из них не должен знать про золото. Это был секрет, делиться которым он ни с кем не собирался. – Сына? – Но Константин высадил его у дома Иосифа. Где ж его те-перь найдёшь? Он наверняка обиделся и мог пойти куда угодно.
Вдруг совсем близко раздались слова на непонятном языке и кто-то мягко коснулся его плеча!… Свет померк в глазах градоначальника и перед ним раскрылась бездна. Страшно закружилась голова. Он стал кричать, но и этого звука не было слышно. Только в горле запершило.
Так что же выяснилось? – Оказывается, это Натан шёл следом за ним, поднимая с земли и складывая в старый кувшин из-под вина монеты, которые отец упустил. А таких было немало! И как раз в эту самую минуту он отца нагнал.
Кувшин в прошлом году раскололся на три части и наливать в него вино стало невозможно, но градо-начальник аккуратно перевязал его верёвками и хранил теперь в нём бумаги. Ну и спрашивается, кто кро-ме Бога мог позвать на помощь градоначальнику Натана и вложить ему в руки треснувший кувшин?! И главное ведь: этот кувшин был большой. В этом и было спасение. В общем, градоначальник увидел при-ятный сон. Очень приятный! Когда он открыл глаза, его губы ещё несколько минут шептали: – “Есть Бог!… Моя кровь… Есть Бог…”.

________________________________________

Это ж надо – так ошибиться!

Проснувшись от чего-то громкого, сразу даже не разобравшись – от чего именно, Мария какое-то время пролежала с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить, где она и как сюда попала. Хотя нет, просну-лась она чуть раньше, когда кто-то стал осторожно вытаскивать из-под неё её же собственную руку. Что-бы она её не отлежала. И вот только тогда она услышала, что где-то сзади, за её спиной, наплевав на при-личия, словно он здесь один, оглушительно храпит её отец. Опять-таки не сразу она вспомнила про озеро. И про карету. И что под деревом сидел Гавриил, к которому она залезла на колени. А потом провал…
Начав что-то вспоминать, она сообразила, что карета сейчас куда-то едет, – ага, точно, в Ершалаим, – и что сама она скорее всего лежит в этой плывущей через пустыню мечте на одном из двух её широчен-ных, немыслимо мягких диванов. И, наконец, ей стало ясно, что это вовсе не отец только что спас её руку. Обычно он приходил к ней в спальню посреди ночи вытаскивать из-под её живота руки. Почему она сна-чала и подумала на него. Но ведь он сейчас спит!… А кто же тогда? – Ну конечно, – Михаэль! Больше некому… – Мария улыбнулась своей догадке и решила продолжать прикидываться спящей, потому как ей захотелось посмотреть, как этот стеснительный тюфяк поведёт себя дальше, ведь он не знает, что она проснулась. Её голова лежала у него на коленях, и он придерживал её с той нежностью, с какой оберега-ешь сон заснувшего на тебе котёнка. Никогда они ещё не были так близки. Даже сегодня ночью, когда она была готова разрешить ему что угодно, ведь всё равно скоро их свадьба… А он всё прятал руки за спи-ну… И слухи о том, что они целуются… Господи, да это ж были только слухи, которые она сама приду-мывала, потому что ей ужасно хотелось, чтобы все про них так думали. И вот, он больше не прячет руки за спиной. А её голова – у него на коленях…
Было так приятно и ново, что Принцесса снова начала проваливаться в тишину бледно-фиолетовых шелков, пахнущих жасмином и ещё, кажется, фиалками. Растворяясь в робких и ласковых, немного не-приличных мыслях любимого, она с наслаждением переставала быть и, превращаясь в возбуждающий шорох собственного платья, помогала осмелеть его взрослеющим фантазиям. При этом ей совсем не-трудно было сделать вид, будто она здесь ни при чём.
Вот ей захотелось, чтобы его пальцы проснулись, – и они зашевелились! Перебирая её волосы, они, сладко застревая и пробуя податливую упругость обнаруживаемых препятствий, решили поискать, где ещё их ждут. И не успокоились, пока не сообразили, что пора бы с затылка сойти… Вот уже и её ухо заалело в его ладони. И было совсем не стыдно, ведь этого никто не видит…
После того, как Михаэль спас её руку, наступила неловкая пауза, когда он соображал, что делать со своей собственной, с той, которой он производил спасательные манипуляции.
– Какой он всё-таки стеснительный! Нельзя же быть таким робким! Должно быть смотрит сейчас, не подглядывает ли кто за нами…
Его правая рука, наконец, вернулась туда, где, надо полагать, находилась прежде, когда Мария ещё действительно спала, – к ней на спину. И удобно устроилась между лопатками. Ей было приятно думать, что его рука прежде находилась именно там. Но вдруг ей захотелось большего, чтобы она…
– Нет, это было бы слишком… Хотя… Ещё подумает, что я могу такое разрешить… А что, если со-всем ничего не делать?, –
затеяла нечестную игру бесстыжая колдунья, прекрасно сознавая преступность своего обмана.
– Правильно, вот ничего я делать не буду! Пусть он сам догадается, что, раз я сплю и никто не ви-дит, то, если осторожно… Ведь не может же он этого не хотеть!
Рука Михаэля как расплавленный мёд обожгла её хрупкий позвоночник и, медленно раздевая и про-глатывая одну за другой трепетные жемчужины… Удержать её было невозможно! Даже виски заломило…
Сладкий вздох зародился где-то в горле и побежал по замёрзшим, покрывшимся вдруг гусиной кожей плечам. Потом этот мучительный глоток какое-то время нагло швырялся в животе, пока искал выход… И пришлось крепко сжать ноги, чтобы они не начали пинать спинку дивана…
Похожее с ней уже случалось. Последний раз – сегодня ночью, когда в ответ на волшебные слова Ми-хаэля она сходу выдумала новый ритуал посвящения в свои подданные и предложила ему эту церемонию немедленно отрепетировать. Ну, не совсем сходу, – на самом деле она придумала его позавчера, но как-то всё не решалась его с Михаэлем обсудить, смущалась, да и повода не было. А когда он ей такое ска-зал!… И главное, было темно. Они же ещё и ставни закрыли, чтобы им не мешали молнии… К тому же, так удачно получилось, что как будто это вовсе не она сочинила такой обряд. А как будто это уже где-то было. Где-то в Греции и очень-очень давно. Нет, правда, она даже представить себе не могла, что он ска-жет ей такое! Ведь это гораздо лучше, чем пообещать стать героем. Так красиво и зд;рово, что она даже расплакалась. В конце концов героем может стать кто угодно. Об этом можно и не узнать, если ты, ска-жем, не из Магдалы, а живёшь в другом городе, где-нибудь далеко…
Мария вспомнила, как у неё заколотилось сердце и начали дрожать ноги, когда она ещё только сказа-ла, что для того, чтобы всё было правильно и красиво, нужно распустить шнуровку. И что это непременно должен сделать он сам. Вот почему она забралась к нему на колени. Чтобы ему было удобнее. А совсем не потому, что ей этого хотелось! Наверное, она слишком тихо это сказала, почему и пришлось повто-рить погромче, что она милостиво разрешает ему поцеловать своё плечо (Сначала хотела сказать, что приказывает, но в последний момент передумала. И зря!). А ещё она зачем-то добавила: “Если хочешь…” (Мария сразу поняла, что всё этим испортила. Что в следующий раз нужно говорить просто: “Я приказы-ваю!”. И всё! Так будет гораздо лучше.) Так он, дурак… Да, конечно, ему было неудобно в темноте… Пока он эту шнуровку нашёл… И руки у него дрожали. А потом он не знал, как это делается: ткнулся носом ей в ключицу… Не больно… В общем, второй раз он поцеловал её не в плечо, а в шею. А руку нечаянно положил на её колено и забыл про неё. Долго не убирал, бесстыжий! Дурак глупый… Потом, конечно, он поцеловал и плечо. Любимый… А потом, когда шнуровка распустилась… Сама…
– А что, я с ним драться должна была? Он такой сильный! И нежный… Не надо, чтобы он умирал со мной в один день. Я его и так буду любить. Пусть лучше он станет обыкновенным героем. Ну, или… В общем, как он захочет…

Карету сильно тряхнуло на ухабе. Мария проснулась, потянувшись и хрустнув всеми косточками, вы-гнулась, с силой упершись в кого-то ногами. Должно быть в градоначальника. Или в Ава… Михаэль испу-ганно отдёрнул руки, а может быть это она их с себя сбросила, когда потягивалась. Ну, сама сбросила – сама и вернула их обратно. Улыбаясь и ничуть при этом не краснея! Одну ногу она при этом поджала, а другую так и оставила – в чьём-то боку. Глаза открывать не хотелось, хотя сон уже отлетел. И всё равно не хотелось. А хотелось, чтобы карета ехала бесконечно. И неважно куда. А Михаэль чтобы не переста-вал гладить её волосы. И не только волосы. Только чуть смелее гладить. И чтобы за спину держал так же крепко, не давая ей свалиться с дивана. Крепко и нежно. Как обнимают свою любимую. Как только что было в её сне…
– Вот так, правильно!… Я всё тебе про него расскажу. Потом. И ты нас простишь. Только и ты сам немножко согреши. А то ведь не поймёшь… И вовсе я ни в чём не виновата! Такое во сне видят все девочки, когда взрослеют… Нет, это становится уже просто неприличным!
Мария заученным движением, весьма рискованным, когда проделываешь такой кульбит на людях, – ноги ведь при этом взлетают выше головы, – закрутилась винтом, развернулась и уселась на диван. Толь-ко в этот момент она, наконец, и открыла глаза. Намерение её было простым и понятным: надо что-то делать с храпом отца. И, кажется, она знала – как с этим безобразием бороться. Однако картина, пред-ставшая её взору, поразила и остановила её. Сидевшие напротив четыре странные фигуры являли собой исключительно колоритное зрелище: градоначальник, одетый как на именины царя, забился в угол и спал так крепко, что даже хлеставшая по лицу тяжёлая занавеска нисколько его не тревожила; Константин, застывший на другом конце дивана в позе дремлющего сфинкса, с прямой спиной и руками на коленях; и два римских сенатора посредине в шикарных белоснежных тогах с золотыми пряжками, один из которых спал, уронив голову на плечо другому. Только лавровых венков не хватало! В одном из них, – в храпев-шем с такой силой, что непонятно, как здесь вообще мог кто-нибудь спать, Мария не сразу узнала отца.
– Что же это я сижу? Ведь он сейчас всех перебудит!, –
сказала она себе, сползла босыми ногами на ковер и протянула руку к отцу.
– Тебе что, мешает?, –
услышала она вдруг голос Константина.
– Нет, –
от неожиданности соврала девочка и отдёрнула руку.
– Ну и не трогай его. Пусть поспит человек.
Обратив внимание на то, что Мария заёрзала коленками, Константин взялся за переговорную трубку:
– Гавриил, не пора лошадям отдохнуть? Увидишь лесок, тормози.
Мария обернулась на Михаэля и… краска бросилась ей в лицо: тот, на чьих коленях только что лежа-ла её голова, и чьи руки проделывали все те ужасные вещи, которые она им подсказывала, оказался вовсе не Михаэлем! – Это был Ав… Господи, как же она могла так ошибиться?! А Михаэль… – Да, он тоже сидел на этом диване. Только у противоположного окна. И это его она всю дорогу бесцеремонно пихала ногами в бок.
Оба мальчишки изо всех сил делали вид, что крепко спят (Константина это особенно забавляло). Ми-хаэль потому, что чувствовал себя обманутым и самым несчастным человеком на свете. А спаситель подвёрнутой руки Марии… Помилуйте, а в чём, собственно, можно упрекнуть Ава? В чём, собственно, его вина? Разве он принёс спящую Марию в карету и уложил её головой не в ту сторону? Это была иници-атива Гавриила. Так что вся ответственность лежит на нём. Ведь это именно он принёс девочку в карету и положил её на пустой в тот момент диван. Оно, конечно, откуда ж ему было знать, кто и как здесь сидел раньше? Хотя мог бы и спросить… А что, разве некому было подсказать? – Градоначальник, к примеру, который во время безобразно затянувшегося пикника на озере никуда из кареты не отлучался (потому что стерёг мечи стражей, и вообще…) запросто мог бы выдать Гавриилу всю необходимую по этому вопросу информацию. На самом деле он даже что-то там и буркнул насчёт “не много ли чести для этой…”, но мысль свою довести до конца не сумел. Нет, Гавриил ничего ему не сказал. И ничего с ним не сделал. Правда, ничего. Только посмотрел на него. Один раз. И градоначальник не то, что с этим громадным зверем, а вообще ни с кем в тот день разговаривать больше не захотел. Кстати, и не только в тот день. Он вообще за всю поездку свой поганый рот больше ни разу не открыл. Потому, наверное, что очень хотел жить.
Да, так вот… Коль на то пошло, Михаэль мог бы запросто пересесть на место Ава. Если уж ему так хотелось. И не дулся бы сейчас. Не изображал бы из себя несчастного и обманутого! Где записано, что это персональное место Ава, закреплённое за ним навечно? Но ведь не пересел же. Ну и к кому тогда претензии? – Сам виноват. Да Ав бы ему и слова не сказал. Спокойно пересел бы на место Михаэля. Нет, ну в самом деле, здесь же путешественники не по билетам рассаживаются. Так что и нечего сердиться! В конце концов не Ав устроил так, чтобы Гавриил ошибся. А вот в этом Константин теперь и не был уве-рен…

________________________________________

Леонтина.

– Вы что же, в этом вашем занюханном городишке все поголовно в неё влюблены?, –
бодрым голосом начал Константин, отыскав Ава под старой смоковницей, лежащим на животе прямо на земле. Мальчишка внимательно разглядывал красных муравьев, проложивших тропинку к огрызку, обгло-данному им какую-нибудь минуту назад. Рядом на расстеленной белой тряпке, которой он обычно обма-тывал голову, лежали ещё штук десять нетронутых плодов разной степени зрелости. Константин ещё издали начал предупредительно покашливать, чтобы не испугать мальчишку, и попытался заговорить с ним как можно дружелюбнее. Тем не менее Ав от неожиданности вздрогнул, словно его выхватили из сна, больно при этом укусил нижнюю губу и вообще смутился.
– В кого?, –
не сразу и, как показалось Константину, неохотно ответил он.
– Да ладно тебе! Как будто не понимаешь… Видел я этот ваш цирк в карете…
– Ну, в общем… наверное…
Ав неуклюже, словно у него затекло всё тело, стал подниматься, однако, увидев, что Константин при-саживается рядом, с облегчением оставил попытки встать, снова улёгся на живот и вернулся к прежнему занятию – наблюдению за муравьями.
– Интересно, а она?, –
подхватил сваливающийся в сон диалог римлянин, намеренно избрав неагрессивно развязную манеру для быстрейшего установления контакта.
– Что она?
– Кого любит она?
Константина на самом деле куда больше интересовали сейчас совсем другие вещи, в частности, сооб-ражает мальчишка, что их разговор идет на латинском языке или нет. Похоже, что нет. Но надо было с чего-то начать. Не о погоде же с ним говорить. Вот он и спросил про Марию.
– Всех, –
после долгой паузы холодно произнёс Ав, намекая, должно быть, на то, что в приличном обществе по-добные темы уважающие себя мужчины не обсуждают.
– Что – всех?, –
в свою очередь растерялся Константин, видимо забывший, о чём только что спрашивал.
– Ну раз тебе так интересно…, –
в издёвке, с какой это было произнесено, сквозило плохо скрываемое раздражение. –
– Мария любит всех! Ещё вопросы будут? Да ты ешь, чего на них смотреть!, –
кивнул Ав на сорванные им смоквы, не отрываясь от наглых муравьев, которые облепили уже весь огры-зок. –
– Малость не доспели, но всё равно вкусные.
– Для неё нарвал?, –
попытался спасти вежливый разговор Константин. А ведь ему и правда было, о чём расспросить Ава! И причём делать это нужно было как можно скорее, поскольку другой возможности поговорить с мальчиш-кой без свидетелей может уже не представиться. Разговор, однако, не клеился.
– Дурак, не с того начал!, –
обругал себя Константин и ему вдруг захотелось встать и уйти. Ясно, что мальчишка удрал подальше от всех не для того, чтобы его отыскал нахальный незнакомец и принялся доставать пошлыми расспросами. Константин и сам с удовольствием повалялся бы сейчас на траве. В тишине. И чтоб никого не видеть. Устал он уже от этой странной компании.
– Угу, –
рассеянно муркнул в ответ Ав, как обычно выдержав длинную паузу. Вдруг он встрепенулся, оторвался от своих муравьёв и, вытаращив на римлянина две огромные синие плошки, словно только сейчас заметил его присутствие, переспросил:
– для кого – для неё?
– Можно подумать, ты не знаешь – для кого!, –
не сдержался Константин. Раздражение, как заразная болезнь, передалось и ему. Причём проникло оно в него откуда-то из-за спины, из-за деревьев. И через дырку в затылке пролезло под лоб. Оттуда теперь и командовало им.
– Я-то знаю… –
разочарованно протянул Ав, непонятно какого ответа ожидавший от римлянина, и отвернулся.
– Знаешь, я лучше пойду, –
устало вздохнул Константин и начал вставать.
– Да ладно тебе, не сердись, – неожиданно оттаял мальчишка. – Всё равно уже помешал, –
и словно закрыл в себе какую-то дверь. Константину даже показалось, что он услышал стук этой закры-вающейся двери.
– Мария действительно любит всех. Даже муравьёв. И меня вот научила…
– Может она ещё и муравьев твоих любит, но, что-то мне подсказывает, предпочитает им она всё-таки Михаэля. Ты бы лучше сейчас об этом подумал, ведь твои шансы…
– И его тоже любит, –
не дал договорить ему Ав, снимая с обсуждения вопрос о шансах. –
– Как же его можно не любить, если он ради неё…
– Что значит “его тоже”? Как раз не тоже, а именно и только его!, –
полез в бутылку Константин, отдавая себе отчёт в том, насколько глупо он выглядит, но при этом совер-шенно не понимая, как ещё ему разговаривать с мальчишкой, который вдвое моложе него. С чего начать важный разговор? –
– И ты уж мне поверь, твоя Принцесса сейчас вряд ли помнит о муравьях, поскольку её занимает совсем другой предмет! А любить всех это, знаешь, – бред собачий.
– Он тоже так считает. Может поймёт когда… Мне два года понадобилось. Я ведь вообще сначала путал любовь с жалостью. А любовь, как оказалось, – совсем другое. Это не когда тебе жалко, а когда знаешь, что муравей, ветер, вот эти смоквы, её запах и даже лошади, которые нас куда-то везут, это всё – я…
– Погоди, – потёр лоб римлянин, – При чём здесь ветер?
Константин держался уже из последних сил. Ему показалось, что Ав или не догоняет чего-то элемен-тарного и в высшей степени очевидного, или попросту дурит ему голову, прекрасно догадываясь, что с Марией ему ничего не светит, и не имея мужества признать этот обидный факт…
– Может она тебе и говорит, что любит всех…
– Она как раз никому ничего не говорит, – опять не дослушал его Ав. – Скорее всего она так даже и не думает. Только любит она всех. Правда. Я это теперь точно знаю.
– Но так не бывает!
– Почему же…, – спокойно посмотрел на него Ав, – Очень даже бывает. Только редко. Но ведь и такие, как она, рождаются нечасто. Она особенная.
– Это я заметил.
– Исключительная, – мечтательно протянул исследователь муравьёв.
– Ты это однажды и обо мне сказал.
– Когда это?, –
нахмурился Ав, тщетно пытаясь припомнить, каким образом могло состояться его общение с чужезем-цем, с которым утром он ещё не был знаком. –
– А чего смоквы не ешь? Правда ведь вкусные.
– Когда ты в озере плавал, –
подсказал ему римлянин и выбрал плод поспелее.
– Как же я мог тебе что-то сказать, когда плавал? Ты тогда под деревом сидел. Я видел тебя из во-ды…
– Вот именно тогда ты и сказал. Ещё рыбу мне принёс.
Ав с недоверием посмотрел на Константина.
– Живую?
– Что живую?
– Рыбу.
– Нет, жареную.
Константин попробовал смокву. Она оказалась вполне съедобной, даже вкусной.
– Ничего я тебе не приносил, –
тихо сказал мальчишка, ещё раз с сомнением поглядел на Константина, сел и обернулся: ему захотелось, чтобы поблизости сейчас оказался кто-нибудь из взрослых. –
– У тебя должно быть солнечный удар случился. Ты бы носил что-нибудь на голове.
– Белую тряпку? Как ты?
– Ну хотя бы.
– И что, спасает?
– Что?
– Тряпка.
– Ну…, – замялся Ав.
– Вот и я про то.
– Про что ещё – про то?
– Зачем ты эту дрянь надеваешь? Смотришься в ней как пугало. Сам же назвал меня исключитель-ным. А что, если я и без твоей помощи сейчас до всего докопаюсь?
– Чтобы голова не болела, – испуганно пробормотал Ав и спрятал глаза.
– Кому ты врешь?!
– Ну, в общем…
– Давай так: если выложишь мне свой секрет, я тебе тоже что-нибудь интересное расскажу, чего ты не знаешь, но наверняка хотел бы узнать.
– Мне иногда плохо бывает… Ну, раз ты и сам можешь…
– Я хочу, чтобы это мне ты рассказал! Мать научила?
– Нет, она меня наголо стригла. Я это… Я у Марии научился. Чтобы никто не увидел.
– Чему научился? Тряпку носить?
– Да нет. Чтобы меня все видели таким, как мне нужно. А тряпка… Это когда мне совсем плохо становится, и я перестаю соображать…
– Понятно… Чтобы, когда начинается мигрень, никто не увидел, что у тебя светлые волосы, – дого-ворил за него Константин.
– Ну, в общем, да.
– А Мария зачем фокусничает? Я ведь не слепой. Заметил, как она всех вас…
– Думает, что она некрасивая. Девчонки все такие. А она ведь красивая! Правда же?
– Ну, не уродина…
– Сам ты!…, – вскипел Ав, – Тебя в Магдале побьют, если так скажешь. И правильно сделают.
– Это вряд ли.
– Точно!
– И за что ж меня побьют? – решил не спорить с ним Константин.
– За то, что ты нашу Принцессу хочешь обидеть.
– Никого я не хочу обижать. Зачем мне это? Я, кстати, к ней очень даже неплохо отношусь. Ну так и чего, – не отвлекайся, – все что ли видят в ней красавицу?
– Не просто красавицу.
– Это как?
– Они видят в ней самую красивую.
– Я понял.
– Самую!
– Да понятно!
– Ничего тебе не понятно! Каждый из них видит в ней свою Принцессу. Того человека, кого он всю жизнь мечтал встретить. Вернее, даже не мечтал, потому что она гораздо лучше и красивее того, что можно себе представить. Ты вот, к примеру, знаешь, какого цвета волосы видит у неё Миха-эль? – Соломенные. А всё потому, что в детстве он увидел сон, в котором волшебница с соломен-ными волосами пообещала ему, что, когда он вырастет… Впрочем, неважно, кем он станет… А дядя Иосиф – пепельные. А тот мальчишка, которого ты выгнал из кареты…
– Никого я не выгонял! Это к папаше его…
– Мог бы и заступиться…
– Ещё чего!
– Так вот, Натан говорит, что у неё серебряные волосы, какие он видел на одной вашей монете.
– А Сир?
– Дядя Сир знает, что у неё… А, кстати, какие у неё волосы?
– Рыжие. Нет, постой… Каштановые… Золотисто-каштановые.
– Правильно. Вот поэтому ты тоже – исключение. Потому что можешь видеть то, чего другие не видят. И может быть даже знать…
– Ага, точно, ты сказал тогда “исключение”, а не “исключительный”…
– Когда?
– Да неважно…
– Скажи, дядя Константин, а ты заметил у неё на лице родинку.
– Чего там замечать? – Над правой бровью.
– Так вот, её больше вообще никто не видит! Только ты и я.
– Да ну! А можешь рассказать, как она это делает?
– Конечно.
– И этому ты научился у неё? Я про тряпку. Точнее про волосы.
– Ага.
– Расскажешь?
– Если ты никому…
– Да никому я не скажу! Давай, не тяни!
– Но ты мне тоже что-то обещал.
– Я помню. Так как она заставляет?…
– Никак.
– Ты ж обещал!, – возмутился Константин.
– А я тебе всё уже и сказал.
– Что ты мне голову морочишь?! Скажи правду. Или соврал, что знаешь? Как она это делает?
– Дядя Константин…
– Не зови меня дядей! Это для неё я дядя… Ну, в общем, называй меня… по имени.
– Что, просто по имени?
– Ну да.
– А Мария?
– А вот она пусть дядей меня зовет. Ты только зубы мне не заговаривай. Колись давай!
– А я тебе правда уже всё сказал: – она это никак не делает. Так что давай теперь ты мне свой сек-рет говори.
– Ну уж нет! Я с тобой как с человеком…
– Да я правду тебе говорю: никак! В том-то и дело. Большой секрет тебе, между прочим, раскрыл, а ты…
– Что-то я не понял. По-твоему, все её колдовство заключается в том, чтобы ничего не делать? Очень удобно. А как же бездельники, которые подыхают с голоду, из-за того что…
– Ты меня не понял, – огорчился Ав. – Кстати, а с чего ты взял, что эти твои бездельники ничего не делают? Они ведь наверняка хотят…
– И она тоже!, – оборвал его Константин, которому надоело клещами тащить из Ава его мифиче-ские тайны. – Красивой она хочет быть! Сам же сказал.
– Ну… Не совсем так. Но, если тебе так проще будет, давай предположим, что она действительно этого хочет. Только ведь – что она делает для того, чтобы быть красивой?
– Я твой! Весь – внимание. Начни уже поражать!
– Ничего она не делает. Абсолютно ничего. Потому как знает, что, если начнёт что-то делать, всё её волшебство сразу прекратится. А твои бездельники, чтоб ты знал, совсем ничего не делать как раз и не могут. Этого на самом деле почти никто не умеет, потому что для этого нужен особый дар. Я больше года учился. Даже во сне об этом думал. А получилось случайно. Когда стал ум-ным, как муравей. У него ведь в голове совсем нет мусора. Понимаешь, тут нужно быть очень чи-стым. Пустым. Или, как говорит дядя Иосиф – прозрачным. Чтобы не начать помогать. Ведь хо-чется же! А когда помогаешь, разве можно увидеть, что всё уже случилось? Ещё прежде, чем ты захотел…
– Кому помогать-то?, –
запутался Константин, чувствуя, что от зауми мальчишки у него начинает кружиться голова. А ведь Ка-ифа честно его предупредил, что в Магдале он может столкнуться с чем-то необычным. И что нужно быть готовым к разным сюрпризам. Первосвященник даже перечислил имена тех, кого следует опасаться и кого тем не менее нужно постараться к нему привести, если, конечно, римлянин, сообразив на ходу что к чему и просчитав риски, сочтёт визит Марии и Михаэля в Ершалаим безопасным как для столицы, так и для самого Каифы. Про Ава он не заикнулся. Именно эта странность и беспокоила сейчас римлянина. Или старый лис затеял с ним какую-то свою игру?… А может он действительно не знал?… Для Константина ведь случайная встреча с мальчишкой явилась не просто сюрпризом, он испытал настоящий шок, увидев того, кого Рим давно оплакал. А если сказать точнее, оплакал его мать. О том, что она родила сына, знали совсем немногие. И теперь Константин задавался вопросом, правильно ли он поступил, взяв Ава с собой. Туда, где его не ждут. А разве у него была другая возможность, кроме как без долгих разговоров затащить мальчишку в карету? Что, – увидев и узнав его, – вот так просто захлопнуть перед его носом дверь? Взять и уехать? И кусать потом всю дорогу локти. В конце концов это была не его инициатива…
– Ну а сам-то как думаешь?
– Ты про Бога что ли?
– А что, ты совсем в Него не веришь?
– Все мы во что-нибудь верим, –
уклонился от ответа на слишком уж неоднозначный вопрос Константин.
– А хочешь я тебе скажу, во что ты веришь?
– Много ты знаешь про моих… Про наших… с тобой богов.
– А я сейчас не про богов. В них ты как раз не веришь. Это ведь тоже уметь надо.
– Вот только хамить не надо!
– Да точно! Ты не бойся, я никому не скажу. Только это неважно. Может быть даже и хорошо, что ты в них не веришь. Я сейчас про другое. Про то, что такое вообще – верить.
– Ну давай, поучи недоумка. Мало мне было лекций в Афинах.
– Даже не то, что такое – верить, а… как бы сказать…, – что может в тебе верить. Вот скажи, ты ве-ришь в то, что дважды два – четыре?
– Нет, не верю, – равнодушно ответил римлянин. – Просто знаю, что это так. И всё.
– То есть ты в этом уверен, – подвёл черту Ав и оживился.
– Даже не сомневаюсь.
– Вот!
– Что – вот? Чему ты так обрадовался?
– Это главное!
– Да что – главное?! Яснее говорить можешь? Достал уже своим глубокомыслием!
– Что не сомневаешься. То, в чём ты не сомневаешься, и есть то, во что ты веришь. Стой! А я ведь сейчас о чём-то другом говорил… Ага, вспомнил, – я говорил не о том, во что, а о том, чем мож-но верить! Так вот, то, чем ты можешь не сомневаться, и есть то, чем ты веришь. И если ты дума-ешь, что можно поверить во что-нибудь головой, то это неправда. Так и знай. Это будет уже не вера, а что-то другое.
– Как-то глупо звучит. Тебе не кажется?, –
зевнув, резюмировал поток путанной фантазии своего двоюродного брата Константин.
– Ничего не глупо, – обиделся Ав. – Вот посмотри на муравья. Как думаешь, он знает, чему равня-ется дважды два?
– Нет, конечно!, –
чуть грубее, чем следовало, ответил римлянин. Раздражение, уже начавшее было проходить, после непо-нятных слов мальчишки снова к нему вернулось. –
– Ему и знать-то нечем! Для этого, видишь ли, мозги нужны. Или это для тебя – новость?
– То есть ты не можешь себе представить, что он в это верит? Не знает, но верит.
– А зачем я эту глупость должен себе представлять?
– Значит не можешь?
– Значит не могу!
– Ну и зря. Я о тебе лучше думал. Никакое ты не исключение.
– А знаешь, с тобой трудно разговаривать. Не поймёшь: то ли ты дурак набитый, то ли слишком умный. То ли просто спятивший наглец! Слушай, а ты на скольких языках умеешь говорить?, – вдруг свернул Константин в сторону.
– На двух.
– На арамейском и…
– На греческом.
– И что же, читать умеешь?
– И писать тоже. Сейчас вот Исаию на греческий перевожу. Уже заканчиваю. Дядя Иосиф попросил. Он в Александрию отсылает. Там один умный человек живет. Мы с ним переписываемся.
– Мы?
– Ну да. Дядя Иосиф и я.
– Так бы и сказал, что Иосиф! Что ты всё время цену себе набиваешь? Ты-то тут при чём? Перепи-сывается он… Ещё один великий философ нашёлся!…
– Ничего я не набиваю! Дядя Иосиф попросил Михаэля сделать перевод. А Михаэлю некогда. Так что перевожу за него я. И комментарии там мои! А что, они тому дяденьке понравились. Он даже попросил чуть подробнее мои мысли записывать. И даже чистых папирусов прислал. Двадцать штук! Только ты смотри – не выдавай меня. Дядя Иосиф уверен, что это Михаэль пишет. А фило-софу тому он мою работу под своим именем отправляет. Так что, получается, ответы из Алексан-дрии приходят мне, а не дяде Иосифу. Тот дяденька уже хочет, чтобы я ему и Иеремию перевёл. Ну то есть не я…
– А точно – ты пишешь? Не Михаэль?, –
вдруг как-то посерьёзнел Константин, невольно выдавая себя.
– Ну, конечно, я! Кто же ещё?… А что не так? –
Ав тоже напрягся и даже слегка побледнел. –
– Михаэль вообще не умеет по-гречески писать. Только ты смотри, про это дяде Иосифу не прого-ворись.
– Поклянись, что это не Михаэль! Или не… Что не Мария писала те комментарии.
– Мария…
– Что?
– Мария плохо видит.
– Ну и что из того?
– Она… Ну, в общем… Она не умеет писать. Ей нельзя. У неё глаза быстро устают. Только это то-же – секрет.
– Да что тут у вас?!… Кругом секреты! А надиктовать они тебе не могли? Он или она?… Или вме-сте!
– Говорю же тебе, им некогда. Они лодку строят.
– Поклянись!
– А что случилось-то? – теперь уже напрягся Ав и весь съёжился. – Зачем это я тебе клясться дол-жен?
– Затем, что этот ваш философ из Александрии – полный кретин!
– То есть?…, – опешил Ав.
– Идиот!, – вышел из себя Константин. – Это ведь он, гад, отписал Каифе, что в Магдале живёт…
– Кто живет?
– Кто надо, тот и живёт! Не твоего ума дело, – спохватился Константин. – Представляешь, этот ду-рак поздравил Каифу и весь израильский народ…, – и опять прикусил язык.
– Да с чем поздравил?!
– С тем самым!… С праздником… С тем, что у вас в Магдале немыслимо образованный народ за-вёлся, – выкрутился римлянин, сам себя нечаянно загнавший в угол. – На разных языках этот ваш умный народ говорит. А на греческом так и шпарит! Что-то я запамятовал… Так на каком ещё языке ты умеешь говорить?
– Ни на каком больше! Я же тебе сказал – у дяди Иосифа книги есть только на арамейском и грече-ском. Как я мог другой выучить?
– Ничего ты мне не говорил! Ну да ладно, всё с тобой понятно, –
закрыл вопрос Константин, кое-что всё-таки для себя прояснив, а главное, убедившись в том, что Ав дей-ствительно не сознает, на каком языке в данный момент говорит. И ещё он понял, что разубеждать сейчас мальчишку не стоит, как не стоит будить лунатика, забравшегося ночью на крышу. Неизвестно, как он среагирует, внезапно проснувшись. Пусть себе думает, что он знает только два языка. И что единственная его беда – это светлые волосы и нестандартный цвет глаз.
– Дядя Константин, а ты зачем сбил меня с мысли? Я ведь теперь не помню, о чём мы с тобой гово-рили.
– Во-первых, про “дядю” я тебе уже всё сказал. Чтоб больше этого не слышал! А во-вторых, ты плёл какую-то ахинею про муравьев, которых по причине полного отсутствия у них мозгов пред-лагал назначить старейшинами синедриона, справедливо считая, и здесь я с тобой полностью со-гласен, что раз им нечем думать, то лучших специалистов по части веры найти невозможно.
– А-а, точно, –
мгновенно переключился Ав. Напряжение исчезло, и его глаза вновь загорелись. –
– Понимаешь, тут вот какая штука: думать муравей и правда не может, но разве он с тобой не со-гласен в том, что дважды два – четыре?
– Конечно, согласен! Он мне сам сказал! Вот только что. Слушай, это тебе Иосиф так мозги зага-дил? Почерк уж больно похож. Или тот дебил из Александрии? Обоим головы поотрывал бы!
– Нет, дядя Иосиф мне другое рассказывает. И он знает, что я думаю иначе. Только он не возража-ет, чтобы я и дальше продолжал читать его книги. Он даже кое-что мне объясняет, если там слишком сложно написано. А вообще-то я без его книг до этого дошёл. И каждый должен до всего доходить сам, если хочет в чём-нибудь разобраться. Понимаешь, у меня такая ситуация…
– Я вижу, до чего ты дошёл!… Мальчишка, а говоришь как сорокалетний!, – взорвался Констан-тин. – Не замечаешь? Ты, часом, не спятил ещё, начитавшись всякой ерунды? Посмотри на себя со стороны. И послушай, какую чушь ты несёшь! Это по-твоему – нормально – про муравьёв та-кое рассказывать? Ну вот куда ты полез? В Александрию он пишет!… Играй себе в пиратов на здоровье! От этого хотя бы вреда не будет. Если только убивать не начнете. А кстати, не начали ещё?, –
вдруг как бы между прочим поинтересовался римлянин, внимательно следя за глазами Ава. –
– И вздохи по этой девчонке тоже на пользу…
– Да всё у меня нормально.
Ав сделал вид, что не расслышал последней фразы, а на предыдущую вообще никак не отреагировал.
– Ты за меня не волнуйся. Я прекрасно понимаю, что мне всего четырнадцать лет. И, конечно, зд;рово что меня в пираты приняли, но, повторяю, у меня такая ситуация…
– Какая ещё ситуация?! Ты что, наследство получил? Или задумал взять у прокуратора поносить его кольцо? Что в ней такого особенного, в этой твоей ситуации? Ты ведь точно такой же, как все…
– Ну, разумеется, такой же! Я и говорю тебе. Только у меня исключительная ситуация…
– Ты уже в двадцатый раз это повторяешь!
– А ты уже двадцатый раз не даёшь мне объяснить, в чём она заключается!
– Да, ты прав. Извини. Ну так в чём же её прелесть? Давай, добивай меня!
– А в том, что я – никто. И никому не обязан кем-то быть.
– Потрясающе, – скривился Константин, – Я в восторге!
– Я ведь даже не обязан ходить в синагогу.
– Вот это действительно зд;рово, поздравляю! Хотя подожди. Что значит не обязан? А полы кто там должен мести?
– Два раза в неделю. Это нетрудно…, – смутился Ав.
– Ну а чего тогда врать, что не обязан? – Тебя ж не просто так Иосиф кормит. За прекрасные синие глаза. Или какими он их там видит?
– Чёрными. А иногда коричневыми. Да Бог с ними – с полами. Что случится, если я перестану их мести? Никто даже и не заметит, если однажды я уйду в пустыню и меня там укусит змея…
– Вот те на… Договорился! Ну, Иосиф, – молодец! Тварь такая! Я ему точно башку сверну, если он не прекратит…
– Всем наплевать, есть я вообще на этом свете или нет меня.
– Да ладно, погоди сопли распускать. Что-нибудь по этому поводу придумаем…
– Ничего я не распускаю! Ты меня вообще не слышишь? Я этому наоборот – радуюсь.
– Знаешь, тебя послушаешь, и жутко делается. Начинает казаться, что ты действительно доволен тем, что живёшь как собака. “Никому не нужен”… Что это ещё за разговоры такие?!
– Так ведь я же на самом деле этим доволен! Быть нищим и никому не нужным – это вовсе не так плохо, как тебе кажется. Это – вовсе не наказание. Знать, что ты никогда не будешь богатым, – это даже хорошо. Ничто тебя не отвлекает…
– Ну ты или идиот, или!… Что хорошего в этой твоей исключительной ситуации? И чем, собствен-но, ты так доволен? Скажи мне. Тем, что ты – голодранец?
– Или вот, к примеру, я не должен продолжать дело моего отца. Потому как даже не знаю, кем он был.
– Пьяницей и мотом, как говорят… – буркнул себе под нос Константин.
– Что?
– Ничего, сыпь дальше. Я заинтригован. Знаешь, давно я в театре душевнобольных не был.
– Ты пойми, меня как бы нет.
– Замечательно… То есть?!…
– Ну… У кого-то есть будущее…
– Положим, оно есть у всех.
– Не у всех… Натан вот недавно признался, что хочет стать градоначальником. Но не потому, что сильно умный или ему не хочется быть героем, – знаешь, как он плакал, когда Мария прогнала его из пиратов!, – а потому, что ему деваться некуда. Отец ведь его не спросит. В Магдале вообще не принято спрашивать, кто чего хочет. А Мария… Нет, про неё нельзя… Ну тогда про Михаэля, ко-торый вроде бы умнее Натана. Нет, он действительно не дурак. Я вот тору неплохо знаю, а цити-ровать её не умею. Боюсь где-нибудь наврать. А он её всю наизусть выучил! Не понимаю – зачем, но правда, он всю тору запомнил, до последнего слова. Ты только представь себе! Так вот, Миха-эль думает, что хочет сделаться героем. Чтобы спасти Израиль и всё такое. Уже и Марии об этом сказал. Лодку они теперь строят… Уплыть хотят… Вот ты не знаешь, а он камнем из пращи за-просто может ветку вон на том дереве срубить. Я в ту ветку сроду не попаду, да и вообще камень до того дерева вряд ли доброшу. А он легко… Только станет он не героем, а раввином, самым обыкновенным, как дядя Иосиф. И никуда они с Марией не уплывут. Это, конечно, неплохо – быть раввином. Все в Магдале будут делать вид, что уважают тебя. И еда у тебя всегда будет… Только при этом он ведь не станет даже первосвященником…
– Даже!…, –
улыбнулся Константин, но Ав его уже не слышал. Когда он увлекался, заполучив в свои сети слушателя и вываливая ему на голову что-нибудь эдакое, два его огромных [обычно синих, но сейчас почему-то се-рых] глаза распахивались и начинали светиться изнутри. Полагать, однако, что в такие моменты он видит своего собеседника, было бы ошибкой. Или кого-нибудь слышит. Хотя, кто знает…
– Так и будет он всю жизнь…, –
тут Ав запнулся, подбирая нужное слово, не нашёл его, немало этим не смутился и продолжил:
– пока не научится обманывать себя и говорить, что всё у него в жизни будет хорошо. А чего ж хо-рошего? Ведь на самом деле он не раввином хочет стать. И даже не героем, ведь он понятия не имеет о том, из чего делаются герои и зачем нужно спасать Израиль. От кого спасать – от римлян, что ли? Так они сами скоро отсюда уберутся…
Константин хотел было уже заткнуть фонтан опасных детских фантазий, но вдруг уловил в них отзвук собственных мыслей и из любопытства не стал Ава останавливать.
– Потому как их империя уже покатилась с горы. Она перезрела вон как та смоква, –
ослепший мальчишка показал куда-то пальцем и Константин, обернувшись, в траве, неподалеку от себя действительно обнаружил почерневший и с одного бока сгнивший плод, который, идя сюда, он принял за что-то аппетитное и даже удивился тому, что мальчишка его не подобрал.
– Великая империя уже умерла, хоть и кажется всем такой живой и сильной. Все почему-то реши-ли, что она будет существовать вечно. А такого не бывает! Каких-то четыреста лет… и не будет Рима! Ты вспомни греков… Они ведь тоже думали, что всегда будут великими. И чем всё закон-чилось? Кто они теперь? Вот о чём герой, который собрался кого-то спасать, должен думать: о том, что будет потом. Когда-то! И не только с Израилем. Или с Римом. При чём здесь вообще Израиль и Рим?! И ведь это “потом” само к нам с неба не свалится. А если свалится, – хорошо ли это будет? Его нужно делать сейчас, чтобы потом не огорчаться. И надо понимать, чем оно дела-ется. Ведь не одними же мечами и золотом! Хотя нет, я не прав: Израиль и Рим здесь очень даже при чём. Только они сами этого ещё не понимают. Очень трудно говорить о том, чего пока нет…, –
начал путаться мальчишка, или это Константин перестал его понимать. –
– Вот почему я и учусь у муравьёв: у них же нет возможности ошибиться. А главное, они уже сей-час знают всё. Точнее, верят в это…
Ав зажмурился, сглотнул и стало видно, что он дрожит. Константин забеспокоился.
– О чём это я… Ах да… Про Михаэля… Так вот, он хочет быть первосвященником, а никаким не героем. Я это сегодня увидел. Причём, не зная того, он хочет им стать уже лет с пяти. Потому, что этого не для него, а для себя хочет дядя Иосиф. Вот ведь как получается. Вряд ли Михаэль сам… Ведь что такое – быть первосвященником – он также не знает.
Ав грустно усмехнулся и, странное дело, Константин уловил сейчас в словах своего безумного кузена больше трезвости, чем видел её в умствованиях высокопоставленных римских демагогов, поющих в уши Августу гимны о бессмертии его великой империи. Странно только было услышать эти слова от подрост-ка.
– А я вот никем не хочу стать, –
продолжал тем временем переходить вброд реку немыслимого почти что впавший в обморок сероглазый предводитель муравьёв:
– Понимаешь, мне позволено быть никем. Бог сделал мне такой подарок. Непонятно только, за ка-кие заслуги… Видишь ли, от “безродного голодранца” в Магдале никто ничего не ждёт. Мне ведь ничего особенного и делать не пришлось, чтобы все они перестали меня видеть, потому что меня там и так никто не хочет видеть. Представляешь, как зд;рово: вообще же ничего не понадобилось делать! Ну или почти ничего… Они – там у себя снаружи – голые и мне видимые, а я – здесь – не-нужный им и потому для них невидимый. Я их неинтересный мне нарисованный мир могу уви-деть, если это зачем-то мне понадобится. Для этого нужно лишь уснуть и стать таким же плоским, как они. А они мой – настоящий и живой – увидеть не могут, потому что даже и не догадываются, что он существует. Просыпаться ведь они не умеют…
Константин подумал, что, если, переменив тему, он сейчас же не выберется из омута, в котором его топит Ав, у него и самого могут начаться проблемы с психикой. А мальчишка всё говорил и останавли-ваться не собирался.
– И вот поэтому я абсолютно свободен. Могу делать всё, чего не может позволить себе почти ни-кто: думать по-другому, не так, как велят священные книги; или верить в то, во что даже великие пророки не смели заглянуть. Что гораздо ближе…
– Так… значит, говоришь, Мессией твой Михаэль быть не желает…, –
словно бы разговаривая с самим собой, прервал Ава римлянин, изображая при этом на лице сосредото-ченную задумчивость. –
– Ну да, конечно, не желает, если предел мечтаний этого твоего “героя”, – добавил он, криво улы-баясь, – стать “всего лишь” первосвященником. Что ж тут скажешь? Невысоко летаем, однако…
Эффект оправдал ожидания: Ав поперхнулся и глаза его с шелестом захлопнулись. Очень скоро они снова раскрылись, но это были уже не его глаза. Свет в них выключился. Зато Ав хоть стал видеть.
– Шутишь…, – испуганно, одними губами прошептал он.
– Очень надо мне с тобой шутить! Вот именно за этим я сюда и приехал – чтобы шутить.
Константин получил удовольствие, поддев на крючок норовистую добычу. Наконец-то он перехватил инициативу и теперь можно было заговорить о главном:
– Я что, похож на шутника? Или на никому ненужного бездельника, которому нечем заняться, кро-ме как кататься по всяким дырам в компании?… Кстати, а ведь компания для такого дела у вас в Магдале самая, что ни есть, подходящая подобралась: спятивший голодранец с тряпкой на голове и с муравьями в ней вместо мозгов; – Константин поднял руку и принялся загибать пальцы, – дев-чонка, вместо которой все дружно видят волшебные сны; большой знаток торы, виртуозно владе-ющий пращей и мечтающий подсидеть Каифу, которому, видите ли, некогда учить греческий, по-тому как он заделался в корабелы; а во главе банды самовлюбленных идиотов – пьяница-раввин, страдающий манией величия. Ситуация, говоря твоими словами, и правда исключительная. Не находишь? Собрать столько уникумов в одном месте… Да на такой грядке не то, что Мессия вы-расти может! Не удивлюсь, если у вас там коровы научатся летать. Между прочим, слухи по Иудее уже гуляют… Довольно опасные, должен тебе заметить.
– Не знаю… Слухи… Мало ли о чём на базаре болтают…, –
потерялся Ав, но глаза его опять сверкнули:
– А знаешь, я бы на твоём месте не на Михаэля, а скорее на Принцессу подумал.
– Вот тебе раз!, – в свою очередь изумился Константин, – Это ещё почему? Она ж девчонка!
– А какая разница? При чём здесь?… Я вот что… Я, если честно, вообще не понимаю, как можно захотеть стать Мессией. Просто пока об этом не думал… А какой он вообще – Мессия?… За-чем?… Тут надо с дядей Иосифом… А насчёт Михаэля… Ну ты подумай, с чего бы ему хотеть… В отличии от Марии… Он, конечно, хороший, очень хороший, но…
– Что – но?
– Понимаешь, Михаэль для этого слишком хорошо живёт. У него всё есть: и дом, и то самое буду-щее, и отец…
– Да ты ему завидуешь!
– Тому, что у него есть отец? – А как же! Конечно завидую. Ещё как завидую! Я вот в последнее время пытаюсь представить себе, что такое отцовская любовь. Ну, когда тебя любят просто так. Любого. Ни за что. Вот какой ты есть, таким тебя и любят. Фантазирую, будто бы дядя Иосиф – мой отец. Знаешь – как это зд;рово, когда у тебя есть отец!
– Не знаю… Наверное… Только Иосифа я себе в отцы не хотел бы.
– Он ведь меня не только кормит и от всяких дураков защищает. Он меня ещё и любит. Правда лю-бит. По-настоящему. Это он с тобой зачем-то с цепи сорвался. А так он мягкий. И временами очень грустным бывает. Он однажды сам пришёл и чинил мою кровать. Ничего у него, правда, не вышло, но, знаешь, как это зд;рово! У меня мурашки по всему телу бегали, пока он с моей крова-тью возился. Сказал, что у него руки не из того места растут. Так приятно…
– Скажи, а Михаэль тоже разные фокусы умеет проделывать?, –
свернул в сторону Константин, явно сейчас не склонный обсуждать тему отцовской любви.
– Михаэль многое может.
– И такое, что вы с Марией вытворяете?
– Нет, этого он не умеет.
– Что, мозгов не хватает?
– Мозгов у него побольше чем у меня будет! Я ж тебе говорю: он всю тору наизусть знает.
– Это что – признак большого ума?
Ав его не услышал. Его опять повело куда-то в сторону.
– А я вот больше её не читаю… Исаию закончу и вообще попробую её забыть… Дядя Иосиф сказал, что мне больше не нужно…
– Да-да, ты уже рассказывал про тору. Не отвлекайся. Так в чём дело? Не поверю, чтоб он не хотел! Тем более, что мозгов, как ты говоришь, у него хватает.
– Мозгов и у тебя хватает, но ты ведь тоже не умеешь. А и тебе, наверное, хочется.
– Вы что – сговорились? Что ж вы мне все наперебой хамите?! Иосиф вчера концерт устроил. Гра-доначальник ваш сегодня с дерьмом меня смешал. Теперь ты взялся.
Константин сделал вид, что обиделся.
– Да кто тебе хамит? Но ты же и правда не умеешь фокусничать. Хотя мозгов у тебя хватает. И дя-дя Иосиф не умеет. А он вообще всё на свете знает.
– Слушай, – мелькнула вдруг в голове Константина мысль: – Так если Михаэль не в состоянии по-вторить, ну, те штуки, что вы со всеми проделываете… Тогда что же получается, что он – один из тех, нарисованных? Что он не исключительный? А говоришь – у него полно мозгов!
– Да дело не в мозгах, а в том, как ими думать. Вот я тебе про муравьев говорил.
– Ой, только не надо! Я про них уже слышать не могу!
– Ну ладно, – немного растерялся Ав. – Тогда давай про твоих бездельников? Можно?
– А что, у меня есть выбор? Ты же всё равно начнёшь… Давай, только попробуй покороче и так, чтобы мне потом врач не понадобился.
– Постараюсь. Вот скажи, кто-нибудь из этих бездельников может с тобой не согласиться, что два-жды два – четыре?
– Очень многие, потому как считать не все умеют.
– А если ты их научишь?
– Зачем это мне?
– Ну просто так. Вот, к примеру, возьмём самого глупого из них, пьяницу какого-нибудь… Полного дурака! Помоем его, накормим и начнём учить.
– Полжизни придется на это положить.
– Это не важно! Хоть бы и полжизни… Согласится он с тобой?
– Что дважды два – четыре?
– Да.
– Ну а куда ж он денется?
– А почему, собственно?
– Да потому, что по-другому быть не может: дважды два – всегда четыре. Всегда и везде. И здесь, и на солнце! И у твоего Бога на облаке.
– Уверен?
– Абсолютно!
– Ну, предположим…
– Что значит – предположим?!
– Хорошо – четыре. А он как-нибудь изменится после этого, твой дурак и пьяница? Ну, после того, как ты научишь его считать?
– Полагаю, что изменится.
– То есть он станет образованным человеком?
– В каком-то смысле.
– А выше ростом он станет? Или, к примеру, научится он от этой своей образованности дышать под водой?
– Это вряд ли. Жабры ведь у него не появятся.
– А я тебе больше скажу. Все эти изменения с ним – мелочь и ерунда. Ничего по-настоящему ново-го с ним от учения не случится. Пойми меня, от того, что он начнёт мыться и научится считать, он не станет новым человеком. Единственное, что с ним произойдёт, это то, что теперь он сможет рассказывать на рынке своим прежним собутыльникам про то, с чем раньше и так был согласен, но просто не знал, что на свете есть цифры и что их можно перемножать. Он и раньше… Он все-гда был согласен с тем, что дважды два… ну и так далее… Потому что в этом мире есть закон, который управляет всеми. И тобой, и мной, и тем бездельником, которого ты вымоешь и сдела-ешь учёным. И муравьями. И этот закон всем нам велит верить в то, что дважды два… Умеем мы считать или нет.
– Не понимаю, к чему ты клонишь…
– К тому, что, если муравей или ты, или ещё кто-нибудь поймёт, и не обязательно мозгами… Уви-дит всё как-то по-другому… Не этими вот глазами, которые не видят и того, что под носом, а я даже и не знаю, чем… И потом поправит что-нибудь в том…
Ав запнулся, подбирая слово. Видно было, что он опять разволновался. Даже покраснел и начал зады-хаться.
– В чём поправит? Ты хоть сам-то понял сейчас, что сказал?
– Ну, в том в себе, чем он соглашался. Что в нём и раньше соглашалось с тем законом. Когда он ещё был глупым. И вдруг увидит, что дважды два – вовсе не четыре…
– Ну и что тогда произойдёт? Впрочем, я знаю: ему потребуется врач. И мне, кстати, скоро тоже!… Точно, тебя Иосиф доведёт…
Глаза Ава из серых опять сделались синими. И его уже довольно сильно потряхивало.
– А тогда это будет уже для всех не четыре! Вот, что тогда произойдёт! Сам закон тогда поправит-ся. Вернее, родится новый, а старый все вмиг забудут, как будто его никогда и не было. О нём да-же никто и вспомнить не сможет.
– Знаешь, давай заканчивать. У меня, кажется, мозги начинают плавиться от этой галиматьи. Пой-дём, Мария давно ужинать зовет.
– И не только будет, но всегда и было!
– Да хватит уже! Успокойся. Чушь всё это!
– Чушь?! Ну, хочешь я покажу, как это делается? Вот, смотри, тебя недавно ножом ударили…. В живот…
– Откуда знаешь?, – открыл от удивления рот Константин.
– Почти год назад.
– Кто тебе сказал?…
– И у тебя шрам остался.
– Естественно. Такие вещи на всю жизнь остаются.
– Вот!, – торжествующе заулыбался Ав. – А можешь мне его показать?
– Ещё чего!
– Ну, не хочешь мне показать, тогда сам посмотри.
– Я уже видел его, спасибо. Не нужно…
– А ты ещё раз на него взгляни. Вот прямо сейчас.
– Так, всё, пошли ужинать! Мария сердиться будет.
– Ну посмотри! Трудно тебе, что ли?
Как ещё можно было отвязаться от мальчишки? Встав, Константин отошёл на пару шагов, отвернул-ся, распахнул тогу и в следующую секунду снова оказался на земле. Выглядел он при этом странно.
– Как ты его… убрал… вылечил?… –
путаясь в мыслях и словах, спросил он, даже не пытаясь скрыть свою растерянность.
– Зачем лечить то, чего не было?
– Что значит – не было? Ещё как было!
– Говорю тебе: не было.
– С ума сошёл?! – Есть же свидетели!
– Да нет у тебя никаких свидетелей. Можешь проверить, только аккуратно, чтоб над тобой не стали смеяться.
– В конце концов есть тот гад! В Сиракузы сбежал…
– Который тебя ножом ударил?
– Ну да!
– Так вот, его тоже больше нет. Вернее, человек такой, возможно, и есть, но ножом он тебя не бил.
– Что значит “возможно”?
– Да всё, что угодно! Может быть он есть. А может и не было никогда такого человека. Может ты его придумал. Или он тебе приснился. Ты, главное, помни, что я тебе сейчас сказал: – никому про него не говори. Во всяком случае не говори, что тот человек нападал на тебя с ножом… А то тебя точно за сумасшедшего примут. Хотя, ты скорее всего и сам забудешь. Про него. И про нож.
– Как это?
– А такое не всякий может помнить.
– То есть?
– Стоять можно на одном камне.
– Не понял…
– А на другой перепрыгнуть. Что я сейчас и сделал… Но стоять сразу на двух или просто знать, что камней два, очень трудно. Я заболел, когда у меня это в первый раз случилось. А сейчас уже ни-чего, попривык. Только холодно как-то…
– А что тут сложного? Почему я должен забыть? Ну – не один, а два камня. В чём проблема?
– Это ты сейчас такой храбрый. Говорю тебе, это очень трудно. Почти невозможно.
– А ты объясни. Я всё-таки не полный идиот. Может пойму.
– Трудность здесь в том, что, если у тебя под ногами один камень, то, значит, один. И весь разго-вор! А вернее, здесь вообще нет никакого разговора. Этот камень тебе и главный, и он же для тебя единственный. Почему ты и думать о нём не будешь. Зачем думать о том, что само собой разу-меется? Это как с тем дураком и дважды два. А если камень под твоими ногами не единственный? Если их два? Это значит, что вообще больше нет такого камня, на котором можно крепко стоять. Понимаешь?
– То есть как? Не понимаю. Вот, я вижу один. Вон второй…
– Если ты увидел второй камень, то рано или поздно поймёшь, что их не может быть только два. Даже если не захочешь, всё равно поймёшь, что их больше. И не три. И не тысяча. Их больше, чем звёзд на небе. Так на котором из них ты собрался стоять? Какой выберешь? И как устоишь на том, что больше не крепкое? Не боишься, что голова закружится? Ведь под ногами у тебя будет уже не камень, а песок. Знаешь, здесь у нас в пустыне можно нарваться на зыбучие пески, где нет дна. Это очень страшно. Дядя Иосиф про камни, когда я ему рассказал, всё понял, но ужасно ис-пугался. А он сильный. И ничего, что пьёт вино. Пусть себе пьёт, если ему помогает. Он хоро-ший. Ты на него не ругайся. Так вот, он понимает, что у нас под ногами песок. Но он уже старый. И у него есть сын. Вот почему он боится туда смотреть. И всё помнить. А вот Мария не испуга-лась. Но ты же не захочешь сойти с ума? Правда? И поэтому ты забудешь про второй камень. Равно как и про того дядьку в Сиракузах.
– Это вряд ли…
– Ты его слушай больше, –
вдруг произнес за спиной чей-то насмешливый голос, и это не был голос Марии. Константин обернулся и… похолодел.
– Он тебе не такое ещё расскажет. Я уж привыкла… А всё этот раввин! Ты бы, правда, Константин, поговорил с Иосифом. Нельзя же, в самом деле, ребёнку такими вещами голову забивать. Сам трусит, а детей в пропасть толкает.
– Леонтина… Тётя Леонтина, – не сказал, а как-то сдавленно просипел Константин.
– Я тебе дам – тётя! Сколько раз просила не называть меня тётей! Господи, мальчик мой, как ты вырос… Не хвораешь? – Бледный какой-то…
– Уже нет, не болею…, –
ответил Константин деревянным голосом. Он вдруг ясно представил себе, как сердце может разорваться от ужаса. Вот именно в таких случаях, как этот, оно, наверное, и разрывается.
– Совсем на свежем воздухе не бываешь… А мама как?
– Ничего, –
соврал Константин, почему-то вдруг почувствовавший себя восьмилетним мальчишкой. Именно тогда, в том возрасте, в той невозможно далёкой жизни он в последний раз и виделся с тёткой, приезжавшей к своей сестре в Рим похвастаться мужем. Они все тогда были ещё живы. И никто из них не догадывался, что дикая охота на наследников главного титула их рода уже началась…
– Замуж не вышла?
– Какое там! Ты ж её знаешь…
Константин с трудом поднялся. Ноги были ватные. Совсем не слушались.
– Ну и напрасно! Передай ей, что это в конце концов просто глупо! Молодость, она ведь проходит. Я по себе чувствую. Читать вот меньше стала…
Женщина оступилась и схватилась за плечо Константина. Как они оба при этом не свалились на зем-лю – загадка. Римлянина прошиб холодный пот. Опора из него была та ещё. Ему вдруг захотелось кри-чать.
– И видеть никого не хочу, –
продолжила Леонтина как ни в чём ни бывало. –
– А она у тебя такая умница! И красавица. Господи, как я по ней скучаю… Хотя и правда, где ж се-годня умная женщина нормального мужа себе найдёт! Сейчас мужчины какие-то странные пошли. Всё больше про деньги говорят. Да о войне. Библиотека наша цела? У Иосифа книжки в основном по философии. Скукотища!
– Сгорела.
– Что?, –
переспросила Леонтина, отпустила племянника, нагнулась и подняла с расстеленной на земле повязки Ава смокву.
– Спасибо, –
бросила она сыну и потрепала его волосы. Она была в шаге от Константина! И ему вдруг показалось, что в воздухе витает аромат любимых духов его покойной матери. Впервые за эти годы он вспомнил его. Фиалка…
– После того, как маму из-за этого вашего проклятого золота убили!, –
решил он прекратить кошмар, с которым не мог больше справляться. Прекратить его любой ценой.
– Что значит убили?
– Это значит, что она умерла!, – жёстко сказал Константин, не разжимая челюстей. – А золота, как выяснилось, никакого и не было.
– Прости, я что-то плохо сегодня соображаю. Знаешь, никак не привыкну к этой жаре. Так хочется домой. С матерью твоей встретиться. Нам так много есть, о чём поговорить. Если бы не Иосиф…
– А что Иосиф?
– Ну как – что? Где я сыну такого учителя ещё найду? Дожили! Чтобы у нас в Риме не у кого было учиться!
– Ну, есть на самом деле…
– Таких как Иосиф нет. Не спорь со мной. Вы вчера совершенно напрасно повздорили. Он вообще-то тихий и абсолютно не конфликтный. Не знаю, что на него нашло. Наверное, лишнего накануне выпил. А ты что разлёгся?, –
вдруг обратилась она к сыну. –
– Мария уже сколько раз звала. Ну-ка давай, иди отсюда! Нам пошептаться с твоим кузеном нуж-но, –
и снова взяла Константина под локоть. На этот раз он устоял. И кричать больше не хотел.
– У тебя духи моей матери.
– Это у неё – мои, –
поправила племянника Леонтина и поцеловала его в висок. –
– Ты что такой напряженный? Совсем замотался?
– Сволочь, Каифа!, –
громко про себя произнёс Константин и добавил ещё одно, непечатное слово. –
– Мог бы и поподробнее рассказать про сюрпризы…
И вдруг он оттаял. Улыбнулся и, глядя вслед идущему на голос Марии Аву, спросил тётку:
– А ты с нами поужинать не хочешь?
– Спасибо, я по вечерам только фрукты теперь ем. Толстеть начала. Сильно заметно?
– Да нет, не особо
– И потом, я этого козла…
– Градоначальника?
– Угу. На дух его не переношу. Вор и мерзавец… Зачем вы его с собой к Каифе взяли?
– Так получилось.
– Видеть его не могу! А вот Сервилий от меня совершенно напрасно бегает. Чувствует себя, дура-чок, виноватым за то, что так поздно нас выручать приехал. Считает, что я из-за него тогда забо-лела, ну, когда со мной что-то нехорошее случилось. Сейчас уже не помню – что… А он краси-вый. Правда? Неужели я ему совсем не нравлюсь? Хотя… Я понимаю, это он из-за дочки боится со мной встречаться. А что такого? Мы ведь оба теперь – вдовцы. И я не старая ещё… Или ста-рая? А что ты сказал, с твоей мамой стряслось?
– Да ничего. Забудь. Какая-то сволочь пустила слух, будто бы она и отец имели отношение к про-паже того золота. Из твоего дома…
– Ну отец твой точно к этому никаким боком не причастен. А вообще-то – это наше золото.
– Чьё – “наше”?, – не понял Константин.
– Твой матери и моё. И больше ничьё. Кому какое до него может быть дело?
– Уже никому. Я позаботился. Обидно, что из-за этой глупости…
– Какая же это глупость – двести тысяч талантов?
– Сколько?!, – опешил Константин.
– Ну, может быть, больше… Мы не считали.
– Да таких денег нет даже у цезаря!
– Конечно, нет! А с чего ты взял, что Август должен быть богаче нас? Его семья всегда занимала у нас деньги. Ты вспомни.
– Подожди, не понял… Это что же?… Золото действительно было?
– Ты меня пугаешь, мой мальчик. Конечно было! И есть.
– Как это есть… Где – есть? Оно ж исчезло!
– Никуда оно не исчезало. Вот дурачок! Где оно лежало, там себе спокойно и лежит.
– Так ведь нашли только два слитка!
– Какие ещё два слитка?… Где нашли? А-а!… В нашем подвале?
– Ну да.
– Смотри-ка, а ведь угадала. Ну правильно. Это твоя мать посоветовала мне там их положить.
– Зачем?
– На всякий случай.
– На какой ещё такой случай?
– Ну, если воры придут. Чтобы их запутать. Сестра всегда была осторожной. Она сказала мне, что, если кто-нибудь начнёт искать, то решит, что золото мы хранили в подвале, а потом куда-то его перепрятали. Всё просто. Я только не понимаю, кто мог начать искать наше золото? С какой ста-ти? Надеюсь, не Август?
– Нет, Август как раз помог мне вычислить тех сволочей. Без него я бы их ни за что не нашёл. В го-лову не могло такое прийти!…
– Ну так и поговори с ними со всеми! Ты теперь совсем взрослый стал. Скажи им, что нельзя так себя вести. Мы же не среди разбойников живём. Что это в конце концов некрасиво.
– Уже поговорил.
– И чего?
– Сказали, что больше не будут.
– Ну вот и хорошо… Прощения хоть попросили?
– Не успели. А где оно?
– Что?
– Золото.
– Где и было всегда – в нашем доме.
– В твоём?
– В нашем. Ты забыл, что ли?
– Да я и не знал никогда. А что значит – в нашем доме?
– Ну ты даёшь!
– Нет, правда. В твоём доме ведь всё перерыли. Да и в нашем тоже.
– Да не в домах же в самом деле!
– А как же ты говоришь?…
– Наш дом – это усыпальница нашего рода.
– В склепе?!
– Ну да.
– А как в нём можно спрятать двести тысяч талантов? Там же тесно. Повернуться негде!
– Чтобы из тесной комнатки спуститься в просторный зал, достаточно самой маленькой дверки. Та-кой маленькой, что её даже и не видно. Тем более, если на ней лежит тот, кто держит в руках ключ.
– Кто?
– Её прадед, – кивнула Леонтина в сторону кареты, откуда доносился голос распекавшей кого-то Марии.

________________________________________

Срединный гарнизон.

Остаток дня прошёл почти без приключений. Почти спокойно… Константин вернулся к своим при-мерно через час. Его мысли блуждали далеко, и он был на удивление, как-то даже слишком спокоен, как бывает спокойна утонувшая в пруду каменная статуя. Глядя на него, вряд ли кто мог представить себе, где он только что побывал. И с кем пообщался. За исключением… Впрочем, это самое исключение, за полчаса до того облачившееся в освободившийся маскарадный наряд, носилось теперь вокруг кареты за нарочито игриво повизгивающей Марией, так что внимание на призрака оно не обратило.
Уставшие отдыхать кони давно уже были запряжены и в нетерпении вырывали копытами комья сухой земли из и без того разбитой дороги, не понимая – чего не едем. Солнце заходило, и взрослые заметно нервничали. Константину, понятно, никто и слова не сказал. Об ужине он не вспомнил. Да и про своих попутчиков, судя по всему, он тоже забыл. Скользнул онемевшей тенью мимо смущённо зашевелившихся стражей, по настоянию Марии улёгшихся на траву, задрав ноги на пальму (им ведь стоя потом ехать!), Константин молча занял своё место в карете – у входа, застыл, и в то же самое мгновение наступил вечер.
Все суетливо засобирались. Одежда Иосифа и Сира час назад окончательно просохла, и теперь в бе-лоснежных константиновых тогах с драгоценными пряжками щеголяли кривляка Мария и Ав. Она – чтобы окончательно раздразнить не по-детски взревновавшего Михаэля, этого “дурака глупого”, ко всему про-чему решившего изображать из себя яростного ненавистника всего римского, и потому косившегося на свою невесту каким-то ну совершенно уже идиотским, порицающим взглядом фарисея. Ав же потому, что Мария его об этом попросила. Такая вот у них была игра. Иосиф и Сир недоуменно переглядывались, уже ничего не понимая. Они ведь ещё за ужином продолжали о чём-то ожесточённо спорить, окончательно перейдя на греческий, и потому им было наплевать, во что вырядились Мария с Авом, тем более, что сами в этих тогах недавно спасались от простуды. Но что случилось с Михаэлем? Какая муха его укуси-ла?…
Градоначальник, греческого языка не знавший и никому здесь не нужный, сделался совсем тихим и незаметным. К тому же, когда он проснулся и увидел рядом с собой Иосифа и Сира в парадных римских одеяниях… Ну, в общем, всё с ним понятно.
В довершение ко всему Михаэль дальше решил ехать с Гавриилом и, не спрашивая чьего-либо благо-словения, упиваясь своим горем, полез на козлы. Константину было всё равно. Он даже не понял, что, оказывается, должен был вмешаться. Во что, собственно? Кому и что он был здесь должен? – Да пусть себе хоть на крыше едет!…
Так ведь на этом история не закончилась. Когда через два часа они подъезжали к римскому гарнизону, в котором была запланирована ночёвка и до которого оставалось каких-то две-три стадии, то есть бук-вально уже у самых ворот, карета неожиданно встала. Михаэль слетел с верхотуры, просунул голову в окошко и, безмерно собой гордясь, важно сообщил Константину, что к врагу он не поедет. Даже не наглая, а просто глупая затея провести ночь в одиночестве посреди пустыни едва не наградила Иосифа сердечным приступом. И окончательно доконало бедного отца непостижимое, прямо-таки возмутитель-ное равнодушие Константина, с которым тот, секунды не потратив на раздумье, одобрительно кивнул Михаэлю, приказал стражам оставаться с мальчишкой, а Гавриилу – ехать дальше.
Вот так запросто римлянин произнёс эти страшные, бесчеловечные слова. Словно муху с колена со-гнал! А что брошенный в песках ребёнок будет есть и пить, где и на чём спать, как разожжёт себе огонь и чем укроется ночью – ему было наплевать. Так во всяком случае подумал Иосиф. И, разумеется, смер-тельно обиделся. Как всегда. Только ведь и на это Константин не отреагировал. А вот это было уже дей-ствительно обидно! На самом деле Константину было не то, чтобы плевать на судьбу, если разобраться, не такого уж и ребёнка, – просто сейчас его здесь не было. Интересно, чему так странно улыбалась эта каменная статуя?…
Градоначальник вспомнил, с какой жестокой лёгкостью римлянин решил вопрос с даровой экскурсией в Ершалаим его несчастного сына, понял, что лучше не возникать, и поблагодарил Господа за то, что сам пока жив. После чего принёс Богу, а потом ещё и персональному, многократно проверенному хранителю его поганого рода, самодельный глиняный образ которого прятал дома за печкой и чьих рогов боялся даже больше громов и молний того – другого, официального, торжественную клятву, что рот в присут-ствии эллина он откроет лишь в случае крайней нужды. И вообще постарается в его сторону поменьше смотреть. Хорошо уже, что разговаривать в карете все стали на непонятных языках. А что, так было даже спокойнее…

________________________________________

Радушие, с которым срединный гарнизон под началом молоденького веснушчатого центуриона (пле-мянника какого-то важного римского сенатора) принял путников, и удобства, предоставленные гостям, заворожили Марию, заставив её забыть про усталость и потрёпанные Михаэлем нервы. Она вновь почув-ствовала себя Принцессой. И в самом деле, как в этом крошечном оазисе, отвоевавшем у враждебной пустыни право на жизнь и сотворившем внутри крепостных стен кусочек рая, мог поместиться ещё и бассейн? – Однако поместился! Кстати, не такой уж и маленький! А главное, он весь целиком принадле-жал Марии. Только ей одной! Никто другой не мог в нём плавать. Даже просто увидеть его, не говоря о том, чтобы спуститься к нему, можно было только с её разрешения. Из её комнаты. Ко всему прочему он был наполнен невероятно чистой – должно быть колодезной, но при этом на удивление тёплой (после дня на солнце) водой, в которой она могла купаться сколько влезет. Никто на этом клочке римской земли, где правили другие законы и нравы, ей не грубил, ниоткуда её не прогонял, куда бы она ни совала свой любо-пытный нос. И Мария, понятное дело, тут же исследовала весь этот подозрительно обезлюдевший горо-док, проинспектировав даже конюшни. Лошадей там было много. А люди-то где?…
Наверняка ей должно было нравиться то, что подсмотреть, как она будет плавать нагишом, не сможет никто. Но странно, её это почему-то не обрадовало. Нет, не то, чтобы не понравилось, но как-то… И вро-де бы в одиночестве хотелось побыть, тем более, что этот дурак глупый остался в пустыне… Он, конечно, не знал, что здесь будет бассейн… Но вот, если бы Ав не был таким размазнёй и догадался… Ведь зачем-то ж она показала ему это маленькое чудо. И что дверь её комнаты запирается изнутри… Если бы он, скажем, предложил погасить восемь совершенно лишних факелов возле воды, оставив только два, на лестнице… Да тут и одного достаточно… Она, возможно, не стала бы тогда возражать против того, чтобы искупаться вдвоём. Она ведь не жадная. Вдруг ему тоже хочется поплавать после долгой дороги… Чего уж там, если темно… Ну и пусть, что нагишом. А как ещё? Никто же ни на кого смотреть не будет… Всё равно же ничего не видно… А если вообще все факелы погасить? Нет, один всё-таки нужно оставить. А то – как же совсем без света? Главное, чтобы он руками… – Что руками? – Не прикасался? Или… А если она захочет полежать на спине, пусть бы он её голову поддержал, чтобы вода в уши не наливалась. А сам при этом отвернулся… И она, конечно, тоже смотреть не будет. Господи, как будто она не видела!…
В конце концов не пора ли им уже серьёзно поговорить? Сколько это может продолжаться?! А что, если Михаэль узнает сам? Да, конечно, она всё понимает. Разумеется, она расскажет Михаэлю… Когда-нибудь… Или она всё это нафантазировала?! – Так ведь позавчера даже синяки остались…
В общем, неважно – светло здесь или нет. Видно или не видно… Всё равно же не догадался, дурак глупый!… Как всегда не решился. А такой храбрый по ночам!… Потоптался, тюфяк, на балконе, даже спуститься к воде не захотел, чего-то там ей нажелал и ушёл. Сбежал! Как будто ему всё равно, что она останется тут одна и что ей совсем плохо сейчас… Очень ей нужны его пожелания! Ещё одна размазня! А ведь он хотел остаться. Точно хотел! Ну одни дураки глупые кругом!…
А может он просто воду не любит? С каких это пор? Всегда любил, а тут вдруг разлюбил? Или боит-ся, что она холодная? – Так она тёплая. Хоть бы попробовал для приличия! А может быть ему просто не захотелось плавать с ней? Вдруг он полюбил другую? В Магдале ведь много красивых девчонок… Есть и такие дуры, которые ему глазки строят. Сама видела. Только он как будто всё время где-то летает… Ин-тересно, а мог бы он полюбить другую?… Вот сегодня ночью она его об этом и спросит. Во сне… И пусть только попробует ей не ответить!… Да хоть бы и влюбился в другую! – Подумаешь! – Михаэль в сто раз лучше! Только не снится почему-то…

________________________________________

А какое им подали угощение! Иосиф начал было выговаривать Марии, оголодавшей после долгого купанья и накинувшейся на еду словно её две недели не кормили, что и почему евреи есть не должны, но осёкся и сделался несчастным, увидев, как Сир вдруг замер и опустил глаза. На самом деле он потом тоже поел запрещённого мяса, – когда все пошли спать, а они с Сиром остались допивать вино. И ничего – не умер. Наибольшее же впечатление на Марию произвело то, чего она никогда прежде не видела и о суще-ствовании чего даже не подозревала. Это называлось ужасно красивым иностранным словом “канализа-ция”. И это было восхитительно! Константин просто, как обычно не стесняясь того, что она девочка, что, кстати, ей в нём и нравилось, показал, как всё работает. И вдруг ни с того, ни с сего сказал, что у неё в доме такая штука тоже скоро появится. Очень скоро. И ей было так приятно ему верить! Тем более, что, когда рядом не бывало взрослых, он разговаривал с ней на том прекрасном языке, на котором перед сном с ней говорит мать. А последние полгода и не только перед сном. Что значит – совсем не помнит её?! Ещё как помнит! Жалко только, что отец ничего о ней не рассказывает. А это правда, что там буквы другие? Она греческие видела. Ав показывал. И немножко даже учил её писать палочкой на песке. Подумаешь, что глазам вредно!… Только это секрет. И ещё у неё есть две серебряные монетки. А у Михаэля ни одной нет. Это отец ей подарил. Но это тоже… – Господи, как уже достали их секреты! Всюду у них тайны.
Марии Константин великодушно отдал свою – лучшую и самую большую спальню в резиденции, в которой, как успел шепнуть ей центурион, несколько раз ночевал прокуратор, однажды римский консул, ну и Константин, конечно, всякий раз, когда здесь останавливается. С мраморным балконом над тем са-мым бассейном, в который спуститься можно только отсюда – по мраморной лестнице. Когда в этом шикарном апартаменте поселяется особо значительный гость, вокруг бассейна устанавливают огромные щиты. Так что не только солдаты не могут увидеть гостя, но и сам он обречён общаться исключительно со звёздами. Когда же в резиденции, вот как сегодня, останавливается родственник императора и над во-донапорной башней поднимают чёрно-золотой флаг рода Юлиев, солдат, как по секрету сообщил ей цен-турион, вообще никуда не пускают, и они сидят, бедные, в своих казармах. В такие дни им запрещают даже громко разговаривать. Вот почему Мария никого в городке не обнаружила. На самом же деле здесь полно народу. И гостей солдаты будут старательно охранять. Он так и сказал – старательно. Непонятно только, от кого? Кому они нужны? Кто сюда сунется?…
Как это всё-таки ужасно, что Михаэль остался в пустыне! Только ведь потому она и показала свои царские покои Аву, а то ж этот дурак глупый потом не поверит. А так бы она Ава сюда, конечно, не пу-стила. Больно надо! Если он её теперь не любит… И канализацией, конечно, похвасталась. А что, нельзя, что ли? Где ж ещё он такое увидит? Что значит – и у него тоже в комнате есть? Врёт он всё! Нет у него ничего! Только у неё может быть такое чудо! Больше ни у кого! И своей громадной постелью (Непонятно, зачем такой высокой? Неудобно же. Или удобно?…) похвасталась, на которой запросто мог бы разлечься весь их пиратский отряд. Ну, не похвасталась, а просто показала. Чтобы он потом Михаэлю подтвердил. А то ведь этот дурак глупый будет говорить, что она всё выдумывает!
Мария уже немного волновалась, предвкушая, как, завернувшись в настоящие персидские, пахнущие лавандой шёлковые простыни, она сейчас всласть наревётся и, усталая, под тягучий звон цикад, сделав-шись воздушной и беззащитной, поплывет прямо в свой волшебный сон, который днём отпускает её пере-дохнуть, но иногда, как сегодня в карете, на мгновение просыпается и бессовестно шевелится у неё в животе. Из этого сна она последние полгода возвращается вся мокрая, испуганная и с пылающими щека-ми. И каждый раз обещает матери, что никогда больше не будет смотреть такие плохие сны. А мать успо-каивает её, гладит по голове и говорит, что ничего страшного, ей самой и не такое снилось, когда испол-нилось двенадцать. Что Мария просто становится женщиной и что вовсе она не развратница… Как вдруг в дверь постучался и напросился на ночлег Гавриил. Вот тоже придумал! Тут шёлковые простыни уже ждут, а он!… И в животе уже стало горячо… Сказал, что он с детства боится спать один, что ляжет ти-хонько на полу и мешать никому не будет, что он вообще не храпит, разве только, когда засыпает на спине, но это редко бывает. И что-то ещё он говорил. На жалость бил, гад! Добрая душа, Мария, купилась задёшево и впустила вруна, сказав себе, что наплачется и посмотрит свой преступный сон в другой раз. Тем более, что Ав сегодня ничего такого, собственно, и не заслужил… Только предупредила Гавриила, чтобы он не обижался, если она ночью на него случайно наступит, ведь спросонья она может забыть, что у неё на полу спит мужчина. Она так и сказала – “у меня спит мужчина”. И про себя ещё раз эти волни-тельные слова повторила. А потом ещё. И ещё. И от этого в её животе опять зашевелился кто-то ужасно бесстыжий. Уже второй раз за этот день. Или в третий? В общем, она была готова расплакаться уже и при Гаврииле. А наступила на него ночью вовсе не Мария…

________________________________________

И не будите меня больше по пустякам!

На молоденьком центурионе не было лица, когда он принялся будить Константина. Вот просто не бы-ло его и всё! Его путанные объяснения, идиотские извинения, все эти “медведь порвал” и “страшное не-счастье”, а главное, смертный ужас в остановившихся побелевших глазах… – Тоже мне офицер! Рохля какая-то. Сопляк!… – Константин уяснил одно, что разбираться в чём-то страшном ему придётся немед-ленно и самому, потому что решительно ничего из сказанного дрожащим центурионом он не понял. С хрустом зевая во всю пасть и проклиная за все напасти почему-то Каифу, он завернулся в тогу, так и не сообразив, где у неё изнанка, на ходу отщипнул от огромной кисти винограда, лежавшей на серебряном подносе, кисть поменьше и, пытаясь всё-таки припомнить, где он находится и где уже видел этого бело-брысого офицера, на негнущихся ногах поплёлся вслед за провожатым, факелом освещавшим ему путь. – Точно, надо кошку завести. И вообще – жениться. Ворвался, кретин! А если б я тут не один был…
– Ну и что ты опять натворил? Вот не можешь ты по-людски!…, –
в раздражении замахнулся виноградной кистью Константин на всклокоченную медвежью шкуру, пришпи-ленную к стене шестью копьями. В глазах солдат, уткнувших в косматый мех своё бесполезное оружие, читался всё тот же знакомый ужас, неумело выдаваемый ими за непреклонную решимость. Оно и понятно: Гавриил не выказывал ни малейшей агрессии, вообще не сопротивлялся, но, если бы ему вдруг захотелось сменить позу, почесаться, или если бы ему просто понадобилось выйти из камеры глотнуть свежего воз-духа, эти шестеро игрушечных солдатиков со своими небольными булавками помехой ему точно не стали бы. Это было совершенно очевидно. И в первую очередь для самих солдат.
– Они пришли убить Принцессу. С мечами пришли!, –
пожаловалось мохнатое чудище, углядев, наконец, среди дрожащих посетителей зоопарка знакомое, кис-ло улыбающееся ему лицо. –
– А ты бы на моём месте что сделал?
Судя по реакции воинов, ставившей под сильное сомнение миф о неустрашимости римского легионе-ра, это были первые слова, произнесённые пленником. И храбрости им звук его голоса отнюдь не приба-вил. Скорее наоборот. Хотя ничего особенного в его голосе не было. Ну заговорил медведь. Что тут осо-бенного? Так-то уж зачем пугаться?
– Что бы я сделал?!, –
с угрозой пошёл на него Константин и солдаты забеспокоились, на их лицах появилось ещё более звер-ское выражение, от страха, понятно… –
– Я бы на твоем месте не стал никого убивать!, –
словно невыучившему урок школьнику начал он выговаривать Гавриилу, подойдя к нему совсем близко, хорошо ещё, что за ухо его не взял. Солдаты с ужасом переглядывались, не зная, как себя вести. Умирать им не хотелось. –
– Сразу не стал бы, – уточнил Константин. – Ну и с кем мне теперь разговаривать? Ты думать ко-гда-нибудь научишься?! Всё, хватит! Надоело. К чёртовой матери! В следующий раз один поеду.
Медведь обиженно засопел.
– Как она?, –
вдруг вполне человеческим, каким-то домашним голосом поинтересовался Константин, как будто рядом никого не было. На солдат ему было наплевать.
– Может не проснулась?, – с надеждой, виноватясь, пробасил пленник. – Ты бы сходил, проведал. Я старался не сильно шуметь.
– Он старался!
– Обидно, конечно, что третьего упустил.
– Обидно ему! Как это они умудрились тебя изловить?
– Споткнулся я… Босиком бежал, весь поранился, коленка болит… – заныл Гавриил. – Поскольз-нулся, – шмыгнул он носом и скосил глаза на виноград.
– Всё с тобой понятно, – усмехнулся римлянин. – Босиком он бежал…
и протянул арестованному наполовину объеденную виноградную кисть. Увидев, что тому нечем её взять, Константин перешёл на латынь и не приказал, а просто посоветовал солдатам:
– Хватит уже в него палками тыкать. Рассердиться ведь может.
Сердить пленника никому не хотелось. Солдаты послушно опустили копья и осторожно попятились к выходу. Гавриил с жадностью принялся за виноград.
– Так что, собственно, случилось?, – зевая, поинтересовался Константин у центуриона. – Он вооб-ще-то у нас смирный. Просто так и мухи не обидит. Ты же видел – он конюх. За лошадьми смот-рит. У него и оружия-то никакого нет.
Вразумительного рассказа Константин от начальника гарнизона так и не услышал. Тот всё мычал да охал. И от Гавриила на всякий случай старался держаться подальше. Порасспросив солдат, Константин узнал, что “этот дикий зверь” (к слову сказать, действительно невооружённый) каким-то страшным обра-зом убил двух их товарищей и, когда погнался за третьим, был ими во дворе эффективно остановлен. Слава Богу, количество часовых по случаю визита высокого гостя было удвоено, а то неизвестно ещё, чем дело закончилось бы. Константину особенно понравилось слово “эффективно”. Кто был тот третий, что удрал, солдаты не знали и непохоже, что не хотели выдать его Константину. Скорее всего действительно не разглядели в темноте.
– Ну что ж, значит, и в самом деле быстро бежал. Счастливчик. Повезло человеку. Тогда пошли спать. Утром поговорим, когда найдёте мне бегуна.
“Высокий гость” зевнул, взял Гавриила за локоть и подтолкнул его к выходу. Солдаты опасливо рас-ступились.
– И не будите меня больше по пустякам!
На этом следствие по делу об убийстве двух римских солдат завершилось. Поднявшись в свой скром-ный апартамент, изначально предназначавшийся Марии, Константин осмотрел колено Гавриила и обрабо-тал порезы на его руках, груди и животе какой-то мазью из своей походной аптечки, после чего сказал, чтобы тот убирался с глаз, а если ещё кому-нибудь решит оторвать голову или как-то по-другому набез-образничает, пускай тогда с центурионом разбирается сам.
Когда на рассвете прекрасно выспавшаяся Мария открыла глаза, она обнаружила свернувшегося клуб-ком Гавриила крепко спящим на коврике возле своей кровати. Он и правда не храпел. Как обещал. И во-обще ночь прошла тихо. Незаметно. Девчонка, разумеется, обратила внимание на то, что мебель в комна-те как будто передвинута, а на полу зачем-то рассыпаны опилки. Вечером их вроде не было. Впрочем, гораздо больше её в тот момент интересовало, – как сильно за ночь остыла в бассейне вода.

________________________________________

Друга повидать хочется.

Центурион, на лице которого к утру появилось, наконец, уже хоть какое-то выражение, потому как ночью на нём не было никакого, увы, оказался посредственным дознавателем. Не то, чтобы недобросо-вестным, пытавшимся что-либо скрыть или кого-то отмазать, а просто бездарностью. К тому же бездар-ностью до смерти напуганной. Он не только не сумел предъявить Константину третьего, никем не узнан-ного и чудесным образом спасшегося солдата, но даже не предложил сколько-нибудь жизнеспособной версии того, за каким Дьяволом троим легионерам понадобилось напасть ночью на девочку, с которой они знакомы не были и о прибытии которой сюда знать заранее не могли.
На вопрос Константина – “Кто был в курсе, что мы с ней поменялись спальнями?” – этот дурачок внятного ответа также не дал. И тогда Константину захотелось произнести вслух настоящее, а, проще говоря, полное имя Марии. Взять и как бы нечаянно проговориться. После чего развалиться в кресле и посмотреть, что этот кретин станет делать, – вскроет себе вены или падет на меч. Интересно, и как он это сделает? Ведь для того, чтобы пасть на меч, надо быть достаточно мужественным человеком, настоящим воином, по крайней мере не тряпкой…
– Нет, сначала надо дать ему в морду, а затем уже залепить те самые – пять слов, –
размечтался Константин, которому этот незадачливый офицерик испортил сегодняшнюю ночь. В общем, Константин не сделал ни того, ни другого. И от невозможности разжать пружину чувствовал себя несчастным. Почему этот самовлюбленный щёголь настаивал на том, что убийцы пришли именно к Ма-рии, ему было понятно: никакой дядя, будь он хоть трижды сенатор, не спасёт какого-то там командира заштатного гарнизона в далёкой провинции, если до Рима дойдёт, что здесь замышлялось покушение на принца. Август казнит не только этого дрожащего слюнтяя, но и его дядю в придачу, если тот посмеет за племянника вступиться. Да даже если и не вступится. Так, на всякий случай. И половину гарнизона заод-но. Чтобы не думалось.
– Господи, да что там за стук?! С самого утра ведь по мозгам лупят! А главное: стараются, идиоты, тихо долбить, чтоб “не побеспокоить”!…
Неприятность заключалась в том, что центурион расследованию скорее мешал, чем помогал. Ещё но-чью принцу стало ясно, что ответы действительно придётся искать самому. Ведь даже в том случае, если бы этот недоумок оказался нормальным человеком, а не набитым дураком, проку от него всё равно было бы чуть. Уж больно особенная сложилась ситуация. И Константин на момент, когда одетый в парадное хозяин гарнизона явился к нему с завтраком, уже отработал семь вполне крепких версий произошедшего, ни одну из которых он не стал бы обсуждать не то, что с этим болваном, но и вообще ни с кем. Даже с императором. Три из них касались Марии и объясняли, из чего могла произрасти в чьём-то повреждён-ном, но вовсе не безумном мозгу мысль её убить. Остальные имели отношение к нему. Всякое ведь в действительности могло быть…
К бреду, который, не умолкая, нёс начальник гарнизона, Константин очень скоро перестал прислуши-ваться, не позволяя этому болвану отвлечь себя от работы, которую он любил, а, главное, умел делать. Если бы только не этот бьющий по нервам назойливый стук!… Надо заметить, что Константин вообще любил думать (здесь Ав зря на него нападал), и этого перепуганного офицера он презирал именно за не-способность или нежелание напрягать извилины.
Получилось так, что молчание гостя центурион расценил как согласие принца со своими нелепыми доводами, вследствие чего он приободрился и рта уже не закрывал. Непрерывный мусорный фон, произ-водимый им, однако, странным образом помог Константину сосредоточиться. Во всяком случае отвлёк его от доносившихся из-за окна звуков, в результате чего его посетила мысль, не пролившая свет на слу-чившееся, но которая, однако же, была любопытна сама по себе: что и в его, и в смерти Марии могли быть заинтересованы одни и те же люди. А точнее – один человек. Ну, в его смерти – понятно почему. А в её?… – Да, собственно, по той же самой причине.
Отпустив фантазию на волю, Константин нашёл даже некоторое изящество в том, как мог бы, остава-ясь в тени, автор хитроумной каверзы одним точно выверенным уколом решить сложнейшую многоходо-вую партию, убрав со своего пути сразу двух опасных соперников. Ведь, если вдуматься, первым в дья-вольском списке человеком, у которого имелся реальный мотив убить Марию, очевидность которого никакой нужды не будет кому-либо доказывать, является сам Константин!
– Однако, чтобы до такого додуматься, Октавиану Августу как минимум нужно было знать о её су-ществовании, –
сказал он себе. –
– В то время, как Каифа божился, что только четыре человека на всём белом свете знают настоящее имя Марии: он сам; Константин, которому первосвященник неделю назад открыл свой страшный секрет; Сир; и ещё один человек, имя которого первосвященник не вправе принцу раскрыть, но который – опасности не представляет, скорее наоборот, который эту девочку охраняет.
И Константин принялся просчитывать варианты. У него имелось предостаточно недругов, которым род Юлиев уже больше сорока лет перекрывал путь к верховной власти, подбрасывая мелкие кости в виде мало что значащих государственных постов на окраине империи да нескольких мест в сенате, и каковым недругам совсем нетрудно было бы представить дело так, что это именно он, Константин, устраняя свое-го прямого конкурента, отправил в лучший мир несовершеннолетнюю родственницу. Такое злодеяние, несмотря на свою чудовищную развращённость и цинизм, народ Рима простить ему вряд ли сможет.
– А что? – Весьма логично, – размышлял он. – Всё сходится, кроме одного момента: Мария ни в коем случае не должна была выжить. Ну не стану я императором. Вроде как и не особенно рвусь. Но ведь Август обязан будет тогда сделать императрицей её. А оно ему надо? – Нет, конечно! И что из этого следует? – А следует из этого то, что нужно ждать очередного покушения. Исправ-ления ошибки. Причём ждать этого нужно сегодня же! Пока мы ещё здесь… Господи, как всё-таки достать того олимпийца? Бегуна нужно изловить во что бы то ни стало. Вот ведь досада!…
Константин уже нисколько не сомневался в том, что минувшей ночью убийцы приходили именно к Марии. Не к нему. Так что центурион в каком-то смысле может спать спокойно. Покушения на принца действительно не было. И простой подсказкой тому было то, что девчонку не сумели убить. Ведь, если бы покушались на него, всё было бы сделано иначе – тоньше и наверняка! И никакой Гавриил от “несчастного случая” его не спас бы. Точно!
– Почему же они так топорно сработали?, – мучился Константин неразрешимым вопросом. – Кто ж на такое дело с мечами идёт? Тут и кинжала достаточно… А проще – сонную артерию пере-жать… Двое держат – третий работает. Никто и не поймёт, от чего девчонка умерла. Просто не проснулась она. Мало ли почему? – Может болела…
И вдруг в его голове мелькнула догадка:
– Они не готовились! Однако всё-таки пришли убивать. Да ещё втроём! Показательная казнь. Вот, что это такое. Но за что?… Этот олух говорит… Да мало ли, что он говорит! Спокойно… Зна-чит… каким-то образом они её здесь увидели… И узнали… Сама виновата: обязательно нужно было свой нос везде сунуть!… Или этот придурок что-то всё-таки ляпнул солдатам? И что-то там у них в головах перещёлкнуло, если уже через пару часов они ввалились к ней всей ватагой. А может это ритуал какой? Нет, точно казнь! И, главное, никакого расчёта. Одни эмоции. Всё наспех. Вот оно – ключевое слово: эмоции! Значит точно месть.
Константин вздохнул и вдруг расстроился. Он даже услышал, как у него затрепыхалось сердце.
– Ну а при чём здесь изнасилование?! Что за глупости он несёт?… Итак, что мы имеем?… Значит, всё-таки, правда: узнали и пришли отомстить. А, собственно, что они могли узнать? – Что какие-то люди приехали из Магдалы… И что с ними приехала… Господи, неужели это была она?! Ну конечно! Какой кошмар!… Как же могло такое случиться? Ну да, Ав же говорил… Праща… А она почти слепая! В их роду все девчонки слепнут… Что ж за болезнь такая?!… Бедная девочка. Всё равно ведь когда-нибудь узнает. Переживёт ли?… И что делать? Ну тогда тем более никуда отсю-да не поедем, пока бегун жив. А главное, этот гад заразен. Это сейчас он один, если один… А зав-тра? Тут надо бы все его контакты аккуратно почистить. Как бы её прадед поступил? – Правиль-но: послал бы гарнизон на передовую. И чтобы все там приняли героическую смерть. Чёрт, и ведь войны поблизости нет! Вот досада. А может устроить? Ну, такую, маленькую – скорую и победо-носную… Так, ладно, пошутили и будет. Надо срочно что-то решать. Какой всё-таки Ав умница, что надоумил меня подослать к ней Гавриила! Словно почувствовал… Нет, ну правда, зачем он взял себе это собачье имя? Подсказать ему, что ли? А то уже и перед Леонтиной неудобно. Да и Августу как-то неловко будет его представлять… Интересно, а что оно означает? Какой-то месяц на арамейском, кажется… Кстати о Леонтине!…
Константин быстро, пока чувствовал силу, замуровал себя в потаённой комнатке на одной из своих вилл в Риме, в которой, играя в детстве, он любил прятаться от матери, и запустил перед глазами ленту портретов. Троих солдат он узнал, но большинство наклеенных на неё лиц он видел сейчас впервые. Кон-стантин никого среди них не искал и ни на чём не настаивал. Наоборот, он даже как будто бы не хотел их увидеть. Как будто боялся, что они против его воли…
И вот тогда они стали раскрывать глаза. Начали оживать. Чтобы он сумел прочесть в их глазах… Этот фокус с лентой ему когда-то показала тётка. Леонтина предупреждала его, нетерпеливого и непослушно-го, чтобы он не вздумал подсказывать ленте, кого ему нужно показывать.
– Стоп!, – сказал он себе. – Что-то похожее я уже недавно слышал… Причем совсем недавно… Ах да, это же Ав говорил мне о том, что нельзя подсказывать… Так она что же, и сына теперь учит? – Ну так не сам же допёр! А вдруг сам? Этот, похоже, до всего доходит сам… И нечего с ней со-глашаться: надо мальчишку забирать и срочно везти в Афины. Пусть его там говорить по-человечески научат. А то ведь над ним сенат потешаться станет, когда он им про муравьёв начнёт заливать. А может лучше сразу его к этому отослать… как его? – В Александрию… В любом слу-чае от Иосифа мальчишку нужно изолировать. Свихнется ведь пацан. И что ещё он там говорил? Что-то о прозрачности… Про чистоту…
С прозрачностью и чистотой сегодня не сложилось. Увы. У солдат на картинках глаза вдруг начали закрываться, и они стали стремительно превращаться в зверей, чем-то отдаленно похожих на леопардов. Лента погнулась и через мгновение рассыпалась.
Если бы люди во дворе работали в полную силу, они давно бы уже всё закончили и убрались из-под его окон, но, поскольку они пытались что-то мастерить, не причиняя высокому гостю неудобств, именно этим своим осторожничанием они Константину и помешали. Всё это время он непроизвольно к этим зву-кам прислушивался. И ещё. Его укололо и этим отвлекло какое-то слово. Какое? Его произнёс этот ду-рень. Причём уже не в первый раз. Но он много чего сегодня говорил…
– Да что там у вас затевается?!, –
раздраженно оборвал Константин центуриона, последние десять минут с воодушевлением убеждавшего его в том, что солдаты, придя к Марии, вовсе не собирались её убивать. И ведь действительно полагал, дурачок, что гость всё это время внимательно его слушал. Вот больше делать Константину было нечего!
– Так ведь…, – поперхнулся и как-то странно замялся офицер, – праздник сегодня.
– Какой ещё?… Вы там что, совсем рехнулись?! – Тут детей по ночам убивать ходят!… А что, соб-ственно, за торжество такое?
– Так Диониса… виноделия… праздник… бога…, –
заикаясь и путаясь в словах, залепетал центурион. Было видно, что он крайне смущен и вроде как опять чего-то испугался. –
– Я приказал не сильно шуметь. А что, стук беспокоит? Так они скоро закончат. Там дел-то… Или прогнать?
– Да нет, – зачем же гнать…, – вдруг задумался Константин. – Пусть себе работают.
Он ещё не сообразил, что именно можно извлечь из того обстоятельства, что в одном месте сегодня собе-рётся весь гарнизон, но понял, что упускать такой шанс нельзя.
– Так, значит, у вас пьянка намечается… Веселье, значит… Это хорошо!
– Ну… Как сказать…, –
заулыбался было центурион и тут же опомнился, поджался. –
– Конечно, не при вас!, – он жалел уже о каждом произносимом им слове. – Мы, разумеется, подо-ждём, пока вы уедете.
Бедолага отлично понимал, что выглядит полным идиотом и несёт околесицу, но ничего с собой по-делать уже не мог. Принц ужасно его пугал, ведь из столь высоких фигур ему вблизи доводилось видеть только консула. Однажды. И два раза императора, правда, не вблизи, а шагов с двадцати. Притом что до Константина он мог сейчас дотянуться рукой.
– Ага, значит, дожидаетесь, когда мы съедем. И отпразднуете тогда неудачное покушение… Меша-ем, значит…
– Нет, ну зачем же так… Какое ещё покушение? Не было никакого покушения! Я же говорю, они не убивать приходили. Это ваш конюх ошибся. Мы, как только вас проводим…, –
окончательно стушевался офицер, и Константину показалось, что он сейчас заплачет.
– Слушай, – мелькнула вдруг у него мысль, – а как он обычно проходит, этот ваш праздник?
– Ну, весь гарнизон выстраивается…, – дрожащим голосом залепетал центурион.
– Это сколько народу?, – не давая начальнику гарнизона упасть в обморок, мягко подстегнул его Константин. – Ну давай, милый, соберись. Не засыпай! Так ведь хорошо начал.
– Центурия, – эхом отозвался офицер. – То есть две центурии.
– Ага, понятно. Так сколько, – одна или две?
– Две, по-моему…
– Ну ладно. Да ты садись. Значит что-то около двухсот человек…
– Ровно двести!, – выговорил офицер, падая в кресло.
– А тех двоих посчитал?
– Нет.
– Ну, значит, не ровно.
– Значит, не ровно…, – встал и собрался-таки заплакать глубоко несчастный центурион. – Я больше не буду.
– Ну-ну, успокойся. Мы же о празднике говорим. Про веселье.
– Ну да…
– Итак, почти двести человек, –
выстраивая что-то в уме, продолжил Константин, стараясь при этом говорить как можно мягче, чтобы этот м;лодец и в самом деле не рухнул на пол.
– Какое оружие?
– Что?, – не понял его офицер.
– С каким оружием, спрашиваю, выйдут легионеры?
– А-а… С копьями и венками.
– Что? С какими ещё венками?!
– Ну, так положено в праздник Диониса. Из виноградных листьев.
– Ага, ну ладно. Вот и хорошо. Вот и умница. Да сядь ты уже! С венками – значит с венками. А вот копья, знаешь, это не очень хорошо.
– Почему?
Офицер присел на подлокотник кресла.
– Ну, плохо и всё.
– Понял.
– Ничего ты не понял! Я пока и сам ещё не понимаю, почему это плохо. Наверное потому, что его можно бросить.
– Кого?
– Кого, – передразнил его Константин. – Копьё! Ну а мечи?
– Что мечи?
– Мечи у них будут? Да не спи ты! Мы ж ещё не уехали. Быстрее всё сделаем, быстрее съедем. Ну так что – мечи?
– Нет, они без мечей выйдут. Только с копьями.
– Я тебе про копья уже всё сказал! Не будет их. Забудь ты про них! Так, ладно, ну а дальше что? Выстроились…
– А потом я со вторым офицером… Мы вдвоём объезжаем строй…
– На чём?
– Так вон же…, – кивнул офицер на окно, из-за которого доносился тот самый стук, что помешал Константину увидеть убийцу. – Колесницу готовят.
– А чего её готовить?
– Так ведь, – от смущения центурион даже покраснел, – там бочка должна сзади стоять.
– Что ещё за бочка?
– Ну, это… с вином.
– Ах да, конечно. Всё понятно… И?
– Ну и… Я всех поздравлю, а второй офицер нальёт каждому солдату по кратеру вина…
– Не обопьются?
– Да нет… Не должны…
Центурион, кажется, потерял всякую способность соображать. Или его жестокий гость издевается над ним или… Он уже не знал, как отвечать на его докучливые вопросы и готов был провалиться сквозь зем-лю. Ну вот зачем ему сейчас понадобились все эти подробности?
– А вина-то хватит?, –
– Так бочка же! Целая. Специально вчера привезли. А что, не стоит?, – вдруг испугался центурион и окончательно потерялся.
– Да нет, почему же…, – с внезапной серьёзностью ответил его палач, напряжённо о чём-то раз-мышляя. – Вино – это хорошо… Если так полагается…
Судя по интонациям, в голове Константина к этому моменту уже созрел какой-то план.
– А теперь слушай меня внимательно и постарайся ничего не напутать. Значит так, солдаты выйдут с мечами…
– Так ведь…
– Помолчи и не прерывай меня! Они выйдут с мечами. Ты меня понял? А копья оставят в казармах.
– Как же без копий? На празднике Диониса ведь всегда…
– Вот только не надо сейчас со мной спорить!, –
повысил голос Константин, теряя терпение, и центурион кожей почувствовал, что лучше бы ему лишних слов не произносить.
– Слушай внимательно и хорошенько запоминай. Копий не будет. Ни копий, ни дротиков, ни луков, ни ножей! Ничего!! Только мечи. Тебе понятно?
– Да, конечно, я всё понял…
– На колеснице ты не поедешь.
– А как же? Ведь поздравлять…
– Закрой рот! На колеснице ты не поедешь. И поздравлять ты никого не будешь. Тебе ясно?
– …
– Я спрашиваю, тебе понятно?!
– А второй офицер?
– Что – второй офицер?!
– Он один… вместо меня поедет?, – пролепетал вконец запутавшийся центурион.
– Нет. Он тоже на колеснице не поедет. Вы оба будете обеспечивать порядок построения. Кстати, каков он?
– Четыре манипула в две линии.
– Давай-ка мы это дело переиграем. Сделаем так: выстроитесь глубокой подковой в одну линию, чтобы каждый видел всех. Праздник всё-таки! Так будет веселее. Колесница въедет внутрь подко-вы, и солдаты по одному начнут подходить к ней за своим вином. Подкову не запирать, чтобы в любой момент колесница смогла бы оттуда беспрепятственно выехать. Тебе всё ясно?
– Да… То есть нет.
– Ну что ещё?!
– А кто же поедет в колеснице?
– Я.
– Как это?, – опешил центурион.
– У тебя что, есть возражения?
– Нет, разумеется!
– Сколько моих денег хранится в гарнизонной казне?
– Что-то около двух талантов. А может больше. Я не помню. Много…
– Мне понадобится четверть таланта. Хочу подарить каждому солдату по три золотых монеты. Сложи их в какой-нибудь ящик посимпатичнее и поставь его в колесницу.
– Это слишком щедро…, –
задохнулся центурион. Такого поворота он никак не ожидал. По правде говоря, до этой минуты он гото-вился к чему-то страшному, ожидая от Константина какого-нибудь зверства в ответ на неудавшееся по-кушение на его юную спутницу. Чего-то вроде децимации, когда по жребию казнят каждого десятого сол-дата обесчестившей себя воинской части. И теперь у офицера гора сваливалась с плеч.
– Зачем же так много?, – ошеломлённо прошептал он.
– Что значит – много?
– И по одной монете будет достаточно! Куда им три?
– Тебе что, моих денег жалко? Ну вот чем ты опять недоволен? Я уж и не знаю, как тебе угодить. И так стараюсь, и эдак…
– Значит, – обрадовался центурион, – изнасилование?
– Что? –
почернел лицом Константин и вдруг понял, что именно разрушило тот волшебный покой и выбило его из колеи, когда он раскручивал тёткину ленту. То-то он удивлялся, что обыкновенный стук мог стать причи-ной неудачи. Нет, как выясняется, не стук. Этот кретин говорил об изнасиловании и, должно быть, не-сколько раз повторил это слово. И, хотя Константин его слышал, не особо вникая в смысл сказанного офицером, что-то в нём всё-таки среагировало…
– Так ведь… солдаты говорят, что те трое не убивать её приходили…
– Ах солдаты говорят…, –
с угрозой, которой почему-то не почувствовал розовощёкий хлыщ, процедил сквозь зубы Константин. И вдруг вскипел:
– К двенадцатилетней?! – Он аж задохнулся. – Ей тринадцать только зимой исполнится… Она же ещё…
– Ну да. А что? Эти еврейки уже с десяти лет вполне годятся и некоторые за пять динариев совсем не против…
– Я тебе вот что скажу, щенок…, –
из последних сил сдерживаясь, чтобы не проломить центуриону череп, прошипел Константин. –
– Мы тут все солдаты. И мне много раз доводилось видеть, как убивают не только мужчин. Моему конюху, как ты помнишь, не очень понравилось, что кто-то захотел убить девчонку, которую он сторожил. Но уверяю тебя, никакого праздника здесь не будет, если кто-нибудь скажет ему, что эти скоты приходили к ней за чем-то другим.
– Почему это?
– А праздновать будет некому, – неожиданно улыбнулся Константин. – Потому что он тогда двумя солдатами не ограничится. Он вас всех здесь перебьёт. Головы всем поотрывает. Голыми руками! Не веришь? А потом он этот ваш поганый гарнизон сожжёт к чёртовой матери. И, заметь, я в этом препятствовать ему не стану. Пошёл вон отсюда, идиот!!!

________________________________________

Через несколько минут в саду возле закрытого щитами бассейна Константин “нечаянно” натолкнулся на Ава, испуганно отскочившего от непроницаемой преграды, за которой слышался плеск воды и вполне узнаваемое попискивание.
– Что так рано поднялся?, –
спросил он мальчишку, сделав вид, будто не догадывается, зачем тот проковырял в щите дырку и отчего его уши теперь красные. Их встреча действительно выглядела как случайность. Как будто сложно было вычислить, где следует искать Ава, если он вдруг понадобится!
– Да вот, искупаться хотел. А дверь не могу найти.
– А разве Мария тебе не показала, как туда можно войти?
– Да там – этот…
– Гавриил ещё целый час будет с каретой возиться. Ремни какие-то решил подтянуть. Слушай, а у меня к тебе дело.
– Целый час?… А тебе чего надо?
– Да хочу, чтобы ты мне один фокус показал. Несложный.
– А он точно карету чинит? Не появится вдруг?
– Не должен. Да ты пойди проверь. Он за домом. Что может быть проще? Мне, знаешь, что от тебя надо…
– А она…
– Да не заметит она тебя, не бойся! Если не будешь с балкона свешиваться и снимешь, наконец, эту дурацкую тряпку с головы. Так сделаешь? Мне здесь одного приятеля нужно найти. Тысячу лет не виделись. Изменился наверняка. Боюсь, не узнаю. Дело пустяковое, но есть одна трудность.
– Какая?
– Видишь ли, он мне денег должен. И боюсь, что из-за этой ерунды он не захочет, чтобы я его узнал. Стыдно, видишь ли, ему. Вот дурак, я про те деньги уж и думать забыл! Мелочь наверняка какая-то. Просто друга повидать хочется…

________________________________________

Праздник Диониса.

Получив приказ на построение, солдаты покидали казармы с тяжелым сердцем. Ну ещё бы! О слу-чившемся ночью ведь здесь знали уже решительно все. До последнего солдата! Все, за исключением Иосифа, Сира и детей. То есть за исключением гостей гарнизона. И легионеры прекрасно понимали, какие могут быть для них последствия. Если уж Валерия Грата здесь боялись до смерти… А Константин – не Валерий Грат. Его даже не боялись. Тут уже стоит подобрать какое-то другое слово, какое и на ум-то не скоро приходит. Октавиан Август за Константина может и головы всем поотворачивать. Запросто! Вот что все прекрасно понимали. А потому, когда центурион объявил, что копья, дротики и всё прочее нужно оставить в казармах, о празднике никто уже не вспоминал. Готовились к самому худшему. Настроение слегка поправилось, когда прозвучала команда взять мечи. Значит, хоть не безоружными выведут. Но опять же эта проклятая подкова… Да ещё в одну линию! Так уже было в Каппадокии, когда центурия Мар-ка Луция нарушила приказ легата и отступила, а в довершение ко всему ещё и потеряла знамя… Ох, как же неохота тянуть жребий! Тогда каждого десятого забили камнями. Свои же товарищи. Которым со жре-бием повезло больше. А здесь мечи. Оно, конечно, не так мучительно, но всё равно не сахар…

Второй офицер, левую щеку которого нисколько не уродовал глубокий шрам (от брови, через глаз, до самой губы), подал знак приветствовать чёрно-золотой императорский флаг Юлиев, залихватски воткну-тый в бочку, закреплённую на задке колесницы, как только та с грохотом выпрыгнула из-за конюшен. И пара сотен глоток дружно проорала “Слава божественному императору, отцу народа!!”. Вольность не-слыханная – колесницей ведь правил не император! К тому же воткнуть флаг Юлиев в бочку с вином – это уже перебор! Такого себе даже Август вряд ли позволил бы. Но Константин – не Август: после феериче-ских побед под Дамаском и Вавилоном, ему теперь и не такое прощалась.
На лице офицера не дрогнул ни один мускул, хотя нетрудно себе представить, чего стоило ему отдать приказ приветствовать разухабистого Вакха особым императорским салютом. Своим единственным гла-зом офицер прекрасно видел, кто правит квадригой, но всё равно принял это смелое решение. Вот, кто был настоящий центурион. А начальник гарнизона? Ведь это он должен был скомандовать… – Будем благодарны ему уже за то, что он не свалился в обморок, завидев Константина, вырядившегося богом пьяниц, за спиной у которого игриво полоскался тот самый флаг, непочтение к которому приравнивалось к государственной измене и каралось соответственно.
Коней Константин взял напрокат у Гавриила. И попросил отобрать тех, что посмирнее. Надо сказать, что справлялся с четвёркой Константин весьма недурно. Опыт в этом, судя по всему, у него был немалый. И особый шик его манере править квадригой придавал тот нюанс, что вожжи он держал в одной руке, в то время как другой он вообще ни за что не держался. Этот цирковой аттракцион был трюком до крайности рискованным, но именно он и создавал эффект той восхитительной небрежности, с какой положено гнать колесницу бесшабашному, слегка, а может быть уже и не слегка подвыпившему божеству, которому и держаться-то не за что не нужно, потому как оно – божество. Что ему сделается?
Запряжённые в ряд, с мутными безумными глазами, зверски храпящие кони (это те самые, которые посмирнее!) понесли квадригу прямо на правый фланг подковы. Начальник гарнизона в страхе попятился, и подвластная ему первая центурия, неверно расценив жест командира, послушно повторила его маневр, в результате чего строй нарушился. Подкова треснула. Ну и напрасно этот дурачок отступил: Константин прекрасно рассчитал траекторию и никого бы не зашиб. Левый фланг при этом не шелохнулся. Сконфу-женные солдаты правого фланга, с укором и плохо скрываемым презрением поглядывая на своего беспо-мощного, впавшего в ступор командира, поспешили восстановить линию. Но общее впечатление было, конечно, смазано. Надо же так опозориться!…
– Да ладно вам, смотрите веселее!, –
со смехом крикнул солдатам Константин, когда диковинный экипаж с бочкой на задке, подняв облако пыли, лихо затормозил внутри подковы. –
– С кем не бывает? Праздник же. Мы сегодня ни с кем не воюем и убивать никого не собираемся. Красиво держать строй будете в другой раз и в другом месте. А сейчас давайте пить вино. Я при-вёз вам привет от цезаря!
Сказав это, он показал большим пальцем куда-то себе за спину и было непонятно, то ли в подтвер-ждение своих слов он ссылается на родовой флаг Юлиев, то ли под приветом императора он имеет в виду ту самую бочку с вином, которую якобы прислал солдатам непосредственно сам Август. Как бы то ни было, настроение без малого двухсот человек изменилось. Сначала на их угрюмых лицах стали появлять-ся улыбки, а потом раздался одобрительный гул. Когда же Константин сообщил, что привёз с собой ещё и немного золота, толпа взорвалась.
И вдруг случилась тишина. Даже Константин не сразу понял, в чём дело. Вцепившаяся в него во время дикой скачки Мария, которую встречный ветер спрятал под полой его безразмерной тоги, сообразив, что никто никуда больше не едет, разжала объятия, смахнула с себя пурпурную ткань, встряхнула волосами и… взорам солдат предстала Богиня!
Константин пустил квадригу медленным шагом, устроив для Принцессы своеобразный смотр поддан-ных её личной армии. Девочка блаженно улыбалась. Мария впервые видела римских солдат в таком коли-честве, да ещё так близко. Её заворожила красота непривычных одежд и лиц. И, главное, всё вокруг свер-кало – мечи, шлемы, латы… Много ли времени ей понадобилось, чтобы их всех полюбить? И как горячо! С каким восторгом!… Солдаты, раскрыв от изумления рты, взирали на чудо в белоснежной тоге с горя-щей золотой пряжкой в виде орла, терзающего лису, которую имел право надевать на свои одежды только член императорской фамилии.
Как потом рассказывали легионеры, им казалось, что девочка смотрела одновременно в глаза всем. При этом она ещё гладила их всех по волосам, да так ласково, как гладят только те, кто любит по-настоящему. Вот этого, другого, третьего. Каждого в отдельности! Только его!! Так нежно, что мурашки побежали по спинам. Солдаты вдруг забыли и про этот легкомысленный праздник, и про свои недавние страхи насчёт децимации, и даже про Константина в его пурпурной императорской тоге. Кстати, в тот момент они действительно перестали видеть в нём большого сановника. Теперь он был лишь возницей их Принцессы. Не более чем её слугой! А кто ж замечает простого конюха? Магическая сцена объезда Прин-цессой её войска продолжалась неизвестно сколько. Возможно, долго, а может и нет. Время ведь остано-вилось. И происходило всё это в абсолютной тишине. Невероятной!…
Почему-то и солнце перестало слепить. При этом совсем не возникало ощущение, что на маленьком пятачке собралось много народу. Потому как не было здесь никого! Только она и тот, кому она разреши-ла пить изумрудный свет, струившийся из её глаз. И запах фиалок. Каждый видел (или чувствовал? – не знаешь, как правильнее сказать) только её и себя. Причём себя какого-то другого, не солдата, да и вообще неизвестно кого. Кого не знаешь сам… И незаметно ушла тяжесть всего того, через что ты за свою жизнь прошёл и что этой самой жизнью зачем-то до сих пор называл.
Звуки тоже исчезли. Вообще все. Остались только запах фиалок и эта необыкновенная тишина. Заво-роженность… И вот что было самым главным: на каждого здесь сошёл покой. Вдруг он раз и пришёл. Из ниоткуда. Как будто кто-то подошёл сзади и вылил тебе на шею кувшин тёплой воды. Казалось бы, – что тут особенного? Подумаешь, покой… Вся штука в том, что это был не простой покой, а такой, какой приходит к тебе вместе с пониманием, что никакого потом для тебя больше нет. Словно эта полная жизни и радости влюбленная в тебя девочка пришла за тобой. Что она – твой ангел. Прекрасный ангел в бело-снежном саване. Странно, но совсем не было страшно. Никому! Только немного грустно. Даже не груст-но, а как-то жалко, что так долго ты не возвращался домой. Почти уж и забыл его…
Каждый солдат увидел свой сон. Личный. Но, что удивительно, все они увидели одно и то же: море и почему-то костёр… А потом вдруг послышалось блеянье козлят. Но им же неоткуда здесь взяться! Стем-нело… Притом, что сейчас был полдень…
– Вот он – твой друг, –
шепнула Мария Константину на мамином языке. Спрыгнула с колесницы и, радостно смеясь от того, что ей удалось что-то такое, в чём она до конца не была уверена, побежала к красивому долговязому солдату.
– Ведь, правда же, тебя зовут Романо?, –
сладко жмурясь, прижалась она лицом к его груди.
– Какое красивое у тебя имя!
Лицо солдата, которого Мария назвала Романо, неожиданно исказила гримаса, изумившая его соседей, которые почли бы за счастье оказаться сейчас на его месте. Он захрипел, грубо оттолкнул от себя девуш-ку, так, что она еле удержалась на ногах, выхватил меч и замахнулся… Двое солдат, стоявших рядом, среагировали мгновенно. В их руках также блеснули мечи. Один из них по рукоятку всадил своё оружие в спину Романо, а второй быстрым коротким ударом отрубил руку, занёсшую меч. Впрочем, они могли ничего этого не делать: Романо при всём желании не причинил бы Принцессе вреда, потому что в тот момент, когда его атаковали сослуживцы, он был уже мёртв. Тяжелый, словно капля ртути, серебристо сверкнувший на солнце дротик, который метнул Константин, с нестрашным липким звуком поцелуя во-шёл в его переносицу и наполовину вышел из затылка. Его смерть был мгновенна и, к сожалению, безбо-лезненна.
Заливаемая кровью Мария некрасиво шлёпнулась на землю. – Ноги отказали. И стало слышно, как где-то очень далеко кого-то распекает Иосиф. Как он кричит кому-то, что, пока эту чёртову телегу чинят, его сын погибает в пустыне от жажды… И ещё: ветер начал очень громко шевелить листья на дубе… Минуту она не плакала. Целую минуту! Только растерянно озиралась по сторонам, заглядывая в глаза своим солдатам, словно спрашивала их:
– Что это? Зачем?
Ну а потом началось…
Мария не сразу почувствовала, как кто-то положил ей на плечо руку. Но услышала, как этот кто-то по-арамейски, нисколько не стараясь её успокоить, сказал, что Принцесса не имеет права плакать.
– И вообще, когда на тебя смотрят, ревут только слабые девчонки. Всякие там дуры глупые. А настоящие принцессы никогда не плачут. Даже если они коленку себе разобьют!…
Самое интересное, что это глупейшее подначивание сработало гораздо эффективнее всего того, что она могла бы сейчас услышать, и вернуло её в чувство буквально за секунду. Одним щелчком. Через мгновение она, как ни в чем ни бывало, полная сил, вскочила на ноги, отряхнулась, поправила волосы, подняла с земли венок из виноградных листьев, надела его себе на голову, бесстрашно приблизилась к трупу и громко, так, чтобы все услышали, прокричала ему:
– Дурак, ты мне такую красивую одежду испортил! Иди давай, сам теперь её стирай!
Строй давно сломался. Солдаты с обнажёнными мечами столпились вокруг Марии, заняв круговую оборону, готовые насмерть стоять, защищая её. Непонятно, правда, от кого. Константин с полным крате-ром вина еле продрался сквозь этот кордон.
– А чего мы ждём?, – с улыбкой спросил он Марию. – Пора уже и золото раздавать!
И вдруг выплеснул содержимое кратера прямо ей на грудь. Теперь Мария оказалась вся в вине. С го-ловы до ног. Зато не в крови! Никто и не заметил, что от страха она описалась. Вино спрятало все следы. В пурпуре теперь был уже не один Константин.
– Как это он догадался? А где же Ав? Только он мог… Миленький… Так и быть, разрешу ему сего-дня поцеловать мое плечо…
Вот тогда и послышался её смех. Тот самый. Привычный. И вернулись все звуки. И свет… И все опять стали прежними. Нет, всё же другими! Поначалу солдаты даже прятали друг от друга глаза, стараясь не сразу забыть увиденное во сне. И только что ими пережитое…
– Так, подходите ко мне по очереди!, – раздался звонкий, немного писклявый командирский голо-сок, – По одному, а то я всё перепутаю. Вас сегодня так много у меня. Каждому по три денежки! Два раза не становитесь.

Когда они выбрались за гудящую пьяную подкову, с Марией случилось то, что с ней не могло не слу-читься. Сначала её вырвало, а потом… Константин едва успел подхватить девочку и дальше нёс её уже на руках. Ав еле поспевал за ними. Ящик, который ему доверили нести, был страшно неудобный, но, правда, не тяжёлый. Он давно бы его бросил, да в нём оставались ещё целых семнадцать монет. И ещё в нём ле-жал тот чёрно-золотой флаг. Константин сказал, чтобы они дали Гавриилу семь ауреусов, а остальные поделили меж собой. И чтобы никому ни о чём не рассказывали.
Ав шёл молча и мечтал только о том, чтобы это проклятое золото тащил сейчас Константин, а Марию нёс бы он. Ему было ужасно неприятно видеть, что она у принца в руках. Не потому, что от неё пахло вином или что её вырвало и они оба это видели, а потому, что ткань её тоги была такая, что, когда она мокрая, то что она есть, что её нет, – совсем она прозрачная, – и Константин сейчас наверняка смотрит туда, куда воспитанный человек ни за что смотреть не станет. Даже если он взрослый. Вот он, Ав, – дру-гое дело. Он бы ни за что не стал сейчас подсматривать, пользуясь тем, что Мария без сознания. А просто нёс бы свою Принцессу. Бережно. Как несут большую драгоценность. Или свою невесту. Любимую… А, если бы он что и увидел, то разве что совершенно случайно. Да он уже и видел сегодня! Хотя, что там можно было разглядеть? Сквозь ту дырку, которую он проковырял в щите. Потом, правда, с балкона было лучше видно…
Начальник гарнизона, спотыкаясь, понуро плёлся позади, ведя под уздцы крайнего коня четвёрки, и думал о том, что это, быть может, последний его день. Всё было как-то размыто, как в тумане. И лошади тоже не могли понять, почему, раз уж они здесь, не забраться этим глупым людям в квадригу и не прока-титься с ветерком. Тем более, что бочки в ней уже не было. И ещё центурион пытался вспомнить, откуда взялся мальчишка, который нёс сейчас ящик. Когда Мария раздавала деньги, его точно не было. В подко-ву они въехали вдвоём. Он же не слепой! А теперь их трое! Правда, он выпил немного вина, от отчаяния, но всё же…
Константин поставил на ноги ещё слабую Марию у дверей её спальни, лишний раз напомнил, чтобы они держали рот на замке, сказал, что обоим сейчас принесут чистые тоги, и ушёл о чём-то разговаривать с начальником гарнизона. Успокаивать его, должно быть. Пока этот дурак не сделал с собой чего плохого.

Сначала они долго делили деньги, не решаясь… Потом Мария, пряча глаза, предложила Аву пойти искупаться. Перед дальней дорогой.
Она первая зашла в воду и крикнула оттуда, чтобы он тоже шёл и что она на него не смотрит. На са-мом деле подглядывала, конечно. А потом она подплыла к нему совсем близко и за что-то его поблагода-рила. Он так и не понял, за что, потому что изо всех сил старался на неё не смотреть и вообще стал плохо в тот момент соображать.
А, когда у обоих покраснели уши, она разрешила ему себя поцеловать. Что он и сделал. Быстро, пока она не передумала. Она же не сказала – куда можно. А что, вся Магдала знала, что Мария давно уже целу-ется с Михаэлем в губы! И никто их за это не осуждал. Наоборот, все за них только радовались. Были даже такие, кто своими глазами видел, как они целовались. И что любопытно, эти “свидетели” были ис-кренне убеждены в том, что они действительно что-то такое видели. Что они не врали. Господи, как же она хотела, чтобы они действительно это видели! Чтобы так оно и было…
Мария чуть не утонула. Но ведь сама разрешила… И это было совсем не то, что они оба себе пред-ставляли. Что уже много раз случалось в их снах. – В тысячу раз лучше!

________________________________________

Давайте играть втроём!

Понятно, что сходить с ума Иосиф начал ещё перед завтраком, то есть практически сразу, как только проснулся. Последовательно пройдя все стадии осатанения от относительно безобидного для окружаю-щих язвительного сарказма и неопасно возмущённого раздражения до открытого бешенства и грубого наезда на всякого, кто попадался ему под руку, к обеду он сгорел и больше уже не кусался.
– Неужто всё-таки поедем сегодня? А я думал, мы тут до субботы торчать будем. Всем ведь так ве-село!
Это всё, чем он смог уколоть Константина, вчера за ужином пообещавшего, что они съедут отсюда на рассвете, и только сейчас, уже сильно за полдень, вышедшего из дверей богатой на сюрпризы гостиницы, приютившей на ночь эту веселенькую компанию. Провожал его глупо улыбавшийся центурион, заметно постаревший от пережитого.
– То этот деревенщина затеет ремонт, который никому не нужен, – кивая в сторону Гавриила, ныл раввин, который не умел страдать молча, – то вы ещё укатили на этот отвратительный языческий праздник, когда там мой мальчик на солнцепеке!…
Иосиф готов был уже расплакаться.
– Не трогай меня, чужеземец!, – с пафосом вскричал он, сбрасывая с плеча руку Сира, попытавше-гося его успокоить. – Где твоя беспечная дочь, лжец? Ах, она плавает?! Всем бы только развле-каться!
Кому, собственно, всем? И почему сразу развлекаться? Ему бы так развлечься…
Градоначальник давно уже занял своё место в карете. У дальнего окна. Сидел там тихо, как мышь, машинально объедая кусок запечённого мяса, украденный раввином с кухни для сына и внимательно прислушиваясь ко всему, что творится снаружи. Даже его куриных мозгов хватило на то, чтобы догадать-ся, в чьем обществе ему “посчастливилось” отправиться в это страшное путешествие. Ещё бы он не дога-дался, когда Гавриил в специально приспособленную штуковину на крыше воткнул штандарт Юлиев! Обливаясь вонючим потом не столько от жары, сколько от периодически накатывавших приступов тош-нотворного ужаса, он старался припомнить, что в точности говорил вчера Константину, в чьём присут-ствии он теперь и сидеть-то боялся. Не вызвал ли он, часом, гнева столь влиятельного вельможи? И как он мог принять “его высочество” за какого-то там жалкого посланца Каифы?! Где были его глаза?!!…
Неслыханно дерзкое, просто-таки хамское поведение Иосифа в отношении высочайшей особы градо-начальник трактовал теперь не просто как безумное, а в свете непростых отношений Ирода с Римом как возмутительное и политически вредное. И, конечно же, он раввина решительно осуждал. Про себя осуж-дал. Ему было страшно представить, чем безрассудство Иосифа может обернуться для Израиля (рассуж-дал он теперь исключительно глобально, как большой политик, ну а как?, – попав в такую компанию!), и лично для него, ведь он был свидетелем, который не одёрнул распоясавшегося хулигана и не высказал принципиально иной, куда более лояльной точки зрения на межгосударственные отношения, не дистанци-ровался от обезумевшего смутьяна, ну и так далее. В общем, как и глупо улыбавшийся центурион, градо-начальник чувствовал себя глубоко несчастным. Только он не улыбался.
А почему, собственно, офицер выглядел таким затравленным, что на него было больно смотреть? – Да потому что Константин, отдохнувший, посвежевший и вообще какой-то весь светящийся, последние минуты в самых высокопарных выражениях, на какие только был способен, благодарил его за великолеп-ный приём и за интереснейшую культурную программу, за предоставленный гостям “поистине волшеб-ный покой” и прочие радости. Он так и сказал, изверг, – “волшебный”. С абсолютно серьёзным лицом. Короче, он благодарил центуриона словно своего близкого друга. Удивительно, как ещё не расцеловал его на прощание! При этом он выразил сожаление, что со вторым гарнизонным офицером, который ему чрезвычайно понравился, в суматохе праздника перекинулся лишь парой слов. Сказал, что в следующий раз он непременно и с огромным удовольствием познакомится с этим достойным воином поближе и по-просил передать ему сердечный привет. Константин решил было уже поинтересоваться, нет ли, случайно, у того офицера деток, но в этот момент Ав ухватил его за рукав и со словами – “Хватит уже издеваться над бедным животным. Иди за мной. Я понял, как она это делает!” – потащил кузена за угол, подальше от зрителей. Слава Богу, сказал это мальчишка по-арамейски. Константин лишь безвольно махнул офицеру рукой, каковой его жест в зависимости от настроения мог трактоваться или как “Прощай, милый друг! Сердечное тебе спасибо за всё!”, или как “Исчезни уже с глаз, кретин!”. Как прочитал его центурион нам неведомо, но, стараясь казаться элегантным и вполне бодрым, он неуклюже, чуть не упав, развернулся на пятке и опрометью бросился к дверям. Кажется, рыдая… Иосиф и Сир наблюдали эту сцену со смешан-ным чувствами. Больше этого горемыки никто живым не видел…
– Кстати, на праздник были званы все!, –
только сейчас через плечо огрызнулся на предыдущую реплику Иосифа относительно языческих развле-чений уводимый Авом от кареты Константин. –
– И зря не пошли. Там деньги раздавали.
– И помногу?, – живо откликнулся Иосиф, забывший вдруг о своих несчастиях.
– Тебе сколько досталось?, – поинтересовался у Ава Константин.
– Пять ауреусов.
– Сколько?!, – не поверил своим ушам Иосиф, умудрившийся даже с двадцати шагов услыхать ти-хий ответ мальчишки.
– Пять монет, – громко повторил Ав. – А что?
– Хватит врать! Я тебя серьёзно спрашиваю!, –
не на шутку разволновался раввин и решительно направился им наперерез. Аву и Константину пришлось остановиться.
– На, смотри.
Ав вытащил из-за пазухи золотые монеты и протянул их раввину.
– Ты хоть соображаешь, что это – огромные деньги?! Я за целый год зарабатываю только два ауре-уса!
– Полтора, – осторожно поправил его Ав. – Конечно, соображаю. Это в шекелях будет…
– И ты вот так собираешься их носить? В кармане?!, – сорвался на крик Иосиф. – Ведь потеряешь!
– Если ты не против, – вежливо попытался встрять в разговор Константин, – мы собирались немно-го посекретничать.
– Да подожди ты!, – отмахнулся от него раввин, – Он же деньги может потерять!
– Это – его проблема. Не ребёнок уже.
– Я всегда знал, что тебе плевать на него!, – патетически всхлипнул раввин. – Тебе на всех нас наплевать, потому что ненавидишь евреев!
– Дядя Иосиф…, – начал было Ав.
– А ты помолчи!, – наехал Иосиф уже и на него. – На вот, держи, – протянул он Аву один ауреус. – Пусть он будет с тобой. Так и быть. А остальные я для тебя сберегу, –
и ловко ссыпал золото в свой карман.
– Отдать только потом не забудь, заботливый ты наш, – как-то криво улыбнулся Константин. – Ладно?
– Ты на что это такое намекаешь?! Вот будут у тебя дети…
– Так не забудешь? Я проверю.
– А что, и правда деньги всем давали?, –
повернулся Иосиф к Аву и пристально посмотрел ему в глаза.
– Всем, кто в очередь встал, – подтвердил Ав. – Только офицеры к Марии не подошли. Если только ты им чего-нибудь не дал, – обернулся он к Константину. – Ты ведь тогда разговаривал с обои-ми… И ещё три солдата не получили… Откуда, собственно, лишние ауреусы и образовались… Ну, те, понятно, почему… Им уже ничего не надо. А офицеры почему свои деньги не взяли?
– Подожди, – остановил его раввин. – С какой это стати там деньги всем подряд давали? –
Иосиф никак не мог успокоиться. –
– Что, и мне дали бы?, –
продолжал он задавать вопросы уже непонятно кому.
– Обязательно, если бы ты не поленился туда пойти!, –
весело крикнула ему Мария, выходившая из дверей. –
– Это ведь я раздавала золото. Всем, кто меня любит. Уж как-нибудь не обидела бы тебя. Так что напрасно вы не пошли. Было весело. И целая бочка вина там была!
На ней была новая тога. И золотой орел, пылавший под её левой грудью, снова раздирал когтями ли-су. Проходя мимо Гавриила, она, не особенно прячась, ссыпала ему в карман горсть золотых монет и, крикнув, –
– Кого ждём? Поехали!, –
впорхнула в карету. Поговорить Аву с Константином так и не удалось.
Ещё не выехав за ворота, Иосиф опять загундел:
– Несправедливо это…
И от возбуждения толкнул Константина локтем.
– Что?, – вскинулся принц.
– Волосатому чудищу денег дала, а нам нет. Как будто мы ей – никто. Ему-то за что?
– Заслужил значит, –
отрезал Константин, полагая, что ставит этим точку в глупом разговоре. Закрыл глаза. Собрался порабо-тать. Но не тут-то было…
– Чем это он заслужил?!, – взвился раввин. – Он ведь тоже на этот проклятый праздник не пошёл. А она ему отвалила не меньше, чем шесть монет. А то и все семь! Я видел!
– Дядя Иосиф, – вмешалась в разговор Мария, которая, конечно же, всё слышала, – Гавриил очень хотел с нами пойти. Но ему нужно было под каретой что-то там делать, чтобы нам сейчас мягко ехалось. Он и лошадей нам дал, чтобы всё красиво было. А вы отказались идти к солдатам пото-му что поленились. Это не одно и то же.
– Всё равно несправедливо. Лошади казённые…, –
не слыша её, продолжал гнуть свою линию уязвлённый Иосиф. –
– Чем он лучше нас?
– Тем, что дело своё знает, – не выдержал Константин.
– А я?! Да я!…
– Ну что – ты?!…
– Я!!…
Неизвестно, чем закончилась бы перепалка порядком уже доставших друг друга врагов, если бы ко-лесница первосвященника не остановилась. Они подъехали к тому самому месту, где посреди мрачной пустыни вчера вечером безжалостным римлянином был брошен на произвол судьбы, то есть на верную погибель несовершеннолетний сын Иосифа. Картина, представшая взору измученного страшными пред-чувствиями родителя, заставила его умолкнуть на полуслове. Увидеть такое он определенно не был готов. Вполне себе здоровый и благополучный Михаэль восседал у костра на походном солдатском стульчике и с аппетитом уплетал с косточки жареное мясо. Ягнёнка, кажется. Из палатки, рассчитанной на восемь римских легионеров, на звук подъехавшей кареты выбрались разомлевшие стражи. На песке валялись пустые фляги, в большом количестве и, похоже, не только из-под воды. Судя по выражению лиц, им со-всем не хотелось отсюда уезжать. И вообще, стало непонятно, кому в эту ночь комфорта, а, главное, по-коя досталось больше.
Мария, радостно улыбаясь, выскочила из кареты и, подбежав к Михаэлю, протянула ему сверкнувший на солнце ауреус. Она даже покраснела от гордости и удовольствия. Михаэль поднялся, молча взял моне-ту, взвесил её в руке, поднёс к глазам, внимательно её осмотрел. Подбросил в воздух и… отвернулся. Монета упала к ногам Марии, а Михаэль в это время уже с невозмутимым видом взбирался на козлы. Не было произнесено ни единого слова. Мария отвернулась, чтобы зрители, с интересом наблюдавшие за происходящим из кареты, не увидели, как из её глаз брызнули слёзы. Именно брызнули. Двумя фонтанчи-ками. Она опустилась на корточки и какое-то время сидела, глядя на монету и в задумчивости рисуя что-то на песке. Потом резко встала, прикусила губу, чтобы та не кривилась и быстро пошла к карете, забыв, что у неё мокрые от слёз щёки. Смотреть на неё было больно.
Ав рванулся было подобрать тот проклятый ауреус, но Константин остановил его взглядом. Мария, стараясь казаться спокойной и не слишком громко шмыгать носом, заняла своё место у дальнего окна. Напротив градоначальника. Стражи тем временем уже заливали костер водой из фляжек. Потом они взо-брались на запятки кареты. Палатка, складной стульчик, недоеденное мясо… – Кто всё это будет уби-рать? – Очевидно тот, кто всё это им сюда и доставил. Итак, можно отправляться. Гавриил, однако, мед-лил. Иосиф не выдержал и, наступив на ногу Константина, выскочил из кареты. Через несколько секунд карета всё-таки тронулась.
– Я отдам ему твою монетку, – заверил Марию Иосиф, пряча подобранный им в песке ауреус в свой карман. – Потом. Ты не бойся, он возьмёт.
Это были первые слова, произнесённые кем-либо за всю сцену.
– Можешь взять ауреус себе. Мне всё равно, – холодно ответила ему девочка, глядя в окно.
– Ты хоть бы извинился, – тихо произнёс Сир.
– Это перед кем ещё?!…
Извиняться перед Константином Иосиф, конечно же, не стал. Но хотя бы больше уже не хамил, сооб-разив, что никто кроме принца не мог отдать приказ позаботиться о его сыне. Да ещё как позаботиться! Атмосфера вообще изменилась: она разрядилась. И стало тихо. Взрослые больше не разговаривали. Каж-дый погрузился в своё. И никто никому не мешал.
У Марии и Ава вдруг начали гореть уши. По-разному, но одновременно. У Ава – сильнее. Константин улыбнулся своим на этот счёт предположениям, закрыл глаза, глубоко вздохнул и принялся разворачивать ленту. Каждую среду он задавал ей новую тему. По привычке. Сегодня была не среда. Но как ещё убить в дороге время? Он просто не умел бездельничать. А думать о случившемся в гарнизоне ему больше не хотелось, так что… Сосредоточиться, впрочем, ему не дало надоедливое шушуканье, раздававшееся с дивана напротив. Противнее всего было то, что болтуны шептались. Уж говорили бы в полный голос!
– А почему это вы снова играете без меня?
– Никто ни во что не играет. Он сам…
– Ну что ты врёшь?! Как будто я не вижу… Это же – наша игра!
– Ты всегда видишь что-то не то.
– Так я ещё и дура слепая получаюсь?!
– Ну кто тебе сказал, что ты слепая? Вовсе ты не слепая…
– Ты! Вот только что сказал!… Сами вы все дураки глупые!
– Ну ты ещё зареви! Ты же знаешь, как он тебя любит. Оттает. Зря ты ему монету…
– Но я же просто… У него ведь не было…
– А теперь он решит, что ты хотела его подкупить.
– Как это? Зачем мне его подкупать?
– Ну, чтобы он сделал вид, что ему тогда всё показалось.
– Так ведь не было ничего!
– Вот теперь, боюсь, он в этом и не уверен…
– Ты же ему ничего не скажешь?…
– Смотря чем заплатишь…
– А ты чего хочешь? Хочешь я тебе ауреус дам?
– У меня уже есть.
– А чего тогда?
– Как будто сама не знаешь…
– С ума сошёл?!… Ни за что!… Когда?… Но только один раз… И руки будешь за спиной держать! Нет, ну ты смотри, он точно в нашу игру играет! Только я не пойму, чего он хочет. Он же сам се-бе всё время мешает.
– Это вы мне оба мешаете, идиоты!, –
не выдержал Константин и открыл глаза, чем спугнул беспардонно разглядывавших его подростков. Ма-рия юркнула на своё место у окна, но скоро поняла, что всё равно попалась и прятаться просто глупо. А потом любопытно же! Подползла обратно. Какое-то время соображала, с чего начать.
– Мы думали, ты спишь, – сказала она, наконец.
– Очень умно, –
облил её презрением Константин и перешёл на латынь:
– Какие же вы всё-таки беспардонные… Я, вообще-то говоря, был чем-то занят.
– Нет, правда, –
с легкостью перешёл на тот же язык Ав:
– Так плохо играть можно только когда не умеешь… Ты всё время пропускаешь самое главное.
– Вот спасибо! Очень деликатно с твоей стороны…
– Ты только не обижайся, –
поддержала Ава Мария, не заметив того, что тоже заговорила на латыни, –
– но ты уже и правда три раза промазал.
Градоначальник сделал вид, что ему решительно всё равно, уткнулся в окно и стал внимательно раз-глядывать унылую, давно осточертевшую ему пустыню. А может ему уже и в самом деле было всё равно, тем более, что он понятия не имел, на каком языке сейчас говорит Мария. Сира также вдруг до крайности заинтересовал вид проплывающих за окном скучных песчаных дюн, каковой пейзаж ему, правда, сильно загораживал затылок градоначальника, так что непонятно, на что именно он сейчас смотрел. Ну а Иосиф?… – Да наплевать нам на то, на что он сейчас смотрел! – Достал уже!…
– Не понял, – растерялся Константин.
– Ну, мы, конечно, не совсем в такую же игру играем, –
начала издали Мария, ничуть не смутившись того, что без разрешения влезла в чужие мысли и была пой-мана с поличным на месте преступления. –
– Нам религия не позволяет…, – на мгновение она запнулась, подбирая правильные слова, – играть с такими картинками.
– С какими ещё – такими?
Константин, если честно, был совсем не в восторге от того, что ему не дали поработать. В конце кон-цов имеет он право остаться наедине с самим собой или нет? Хотя бы на час! Его и так уже изрядно сего-дня поели! Причём все! А ведь работу за него никто делать не будет.
– С живыми людьми, –
посветив в него зелёным и облизнувшись, ответила Мария. –
– У тебя, конечно, игра красивее нашей, –
и вдруг надулась:
– А что это вы опять собрались без меня играть?, –
скривилась. И её губы задрожали. –
– Только не забывайте, что это я его тогда нашла! Вы мне, кстати, так и не сказали, почему он на меня кинулся.
– Сумасшедшие везде есть, –
взял её за руку Ав, чьи уши, загорались как фонарики и не сразу потом гасли всякий раз, когда Мария словно бы “случайно” касалась его ноги коленкой. А может и правда случайно, карета ведь на ухабах покачивалась…
– Это точно, –
согласился с Авом Константин, уже сообразивший, что отвязаться от этой прилипчивой парочки ему не удастся. –
– А почему, собственно, нет?, – подумал он, – Заодно кое-что и проверим… – Бог с вами, давайте играть втроём! Только вот что: я не скажу вам, кого и зачем ищу.
– Больно надо!, – был ему радостный ответ…

________________________________________

Валерий Грат.

Кони уже час неслись во весь опор. Огромная чёрная туча загородила солнце, поднялся ветер и сде-лалось как-то холодно и неуютно. Карета удирала от грозы. Но зачем же было так гнать? Даже Иосиф сообразил, что лошадям давно положен отдых. А Гавриил всё гнал и гнал. Константин что-то торопливо писал, на весу держа в ладони папирус. Ав, ухватившись одной рукой за дверцу и с трудом балансируя, другой держал баночку с тушью, в которую Константин нервно макал остро отточенную кедровую палоч-ку. Отвлекать его было бессмысленно: – он сейчас никого не замечал. Листы исписанных пергаментов валялись на пустом диване рядом с Авом. Мария жалась к дальнему окну и на резких поворотах уже не-сколько раз больно съездила градоначальника ногой по колену. Он при этом отчаянно продолжал делать вид, что спит. И что его вообще здесь нет.
– Мы едем не в Ершалаим, –
испуганно прошептал в ухо Сиру Иосиф.
– Я уже и сам догадался, –
ответил ему Сир, глядя поверх головы градоначальника в окошко и пытаясь определить их новый марш-рут. –
– Кажется, к морю повернули.
– А зачем нас останавливали солдаты?
– Это мы их остановили, – поправил его Сир.
– А почему они едут сейчас за нами?
– Потому что Гавриил воткнул в крышу второй флаг. Ты что, не видел?
– Ну, видел… Красный. И что?
– А то, что любой римский гражданин обязан приблизиться к карете и выполнить приказ, который ему будет дан.
– С какой это стати?
– Ну ты же видел, какой там ещё флажок имеется.
– Какой?
– Не валяй дурака!
– Нет, правда, что всё это значит?
– Это значит, что в карете едет будущий римский император. И что сейчас он нуждается в помощи.
– Ты поедешь со мной, –
не отрываясь от писания, негромко проинформировал Ава Константин. –
– Переоденься во что-нибудь попроще. И застежку сними.
– А почему нельзя в белом?, – спросил его Ав.
– Потому что нельзя! Делай, как я говорю!
– Я тоже с вами хочу, – тут же попросилась Мария.
– Исключено!, – отрезал Константин, даже не повернув в её сторону головы. – И не надо на меня так смотреть, – сказал он, продолжая писать. – Достань ему желтую тогу, – ткнул он локтем в бок Иосифа. – Под тобой лежит.
– Нет я с вами поеду!, – с лёгким нажимом попробовала настаивать Мария.
– Послушай…, – обратился к дочери Сир.
– Я поеду!!, –
закричала вдруг Мария и стало ясно, что в следующую минуту все несогласные с ней умоются её горячи-ми слезами. Губы её во всяком случае уже дрожали. Градоначальник дернулся “во сне”, но на всякий случай решил пока не просыпаться.
– Дай ей тоже что-нибудь неприметное, –
снова ткнул локтем Иосифа Константин, прикинув, во что обойдутся ему споры с Марией, и найдя, что капризную девчонку дешевле с собой взять, чем продолжить с ней торговаться.
– Там больше нет жёлтых, – растерялся Иосиф.
– Любую дай, только не белую! И пряжку сними, –
последняя фраза была адресована Марии.
– А почему это я должна её снимать?, – возмутилась девчонка, почувствовав свою власть. – Ты ж мне её подарил!
– Будешь спорить – останешься в карете, –
произнёс Константин таким тоном, что она мгновенно согласилась.
– Отвернитесь!, –
весело приказала она мужчинам и выхватила из рук Иосифа бледно-голубую тогу. Боковым зрением Кон-стантин проследил за Авом, который, как и все, включая “спящего” градоначальника, послушно от Марии отвернулся. Константина позабавило то, как уши мальчишки стали менять цвет, ведь этот прохиндей нагло подглядывал за раздевающейся девочкой, прекрасно видя её отражение в отполированной до зер-кального блеска медной пластинке, закреплённой на дверце. Кстати, момент переодевания самого Ава, в памяти Константина почему-то не отложился. Вот только что мальчишка был в белой тоге и на тебе – он уже в жёлтой. Как можно было такое проморгать – загадка, однако – факт. При этом Константин хотя бы обратил на эту странность внимание. В отличии от остальных…
Карета остановилась. Гавриил и Михаэль спрыгнули с козел и кинулись распрягать взмыленных, опасно уставших коней. Римский отряд приближался с запада. Четырнадцать всадников сопровождали квадригу. Ещё три лошади скакали в кавалькаде без седоков. Константин, мельком проглядев исписанные папирусы и пергаменты, быстро разложил их на две стопки. Первую, свернув трубочкой, он засунул себе за пазуху, а вторую вручил Сиру со словами – “отдашь Каифе, если мы задержимся”.

________________________________________

Валерий Грат с волнением ожидал прибытия Константина. Он ничего не понял из письма, с которым примчался к нему нарочный, но тем не менее отдал все необходимые распоряжения. Рабов уже гнали на галеру. Туда же спешно грузили бочки с пресной водой и сушёное мясо. Через час лёгкая как стрела лод-ка должна была отправиться в Рим. Плыть ночью – не самое весёлое, что можно придумать, тем более, что море беспокоилось, однако обсуждать приказы принца прокуратор не привык. С Константином его связывали давние и на удивление крепкие отношения, хотя назвать их дружескими, а тем более приятель-скими, было нельзя. – Кто он, и кто Константин! – И всё же…
Валерий понимал, кому он был обязан своей карьерой. Август ни за что не назначил бы его префектом Иудеи после той досадной ошибки в Месопотамии, если бы не заступничество Константина, который мог стереть его в порошок за гибель двух легионов, но вместо этого дал ему ещё один, из своих, и подсказал совершенно сумасшедшую, чудовищно рискованную комбинацию, позволившую молодому стратегу за неделю выиграть три сражения подряд и таким образом реабилитироваться перед императором.
Что они испытывали друг к другу? – Доверие. И это немало. А что? – Это ведь такая редкость те-перь – не ждать удара в спину! Единственное, о чём Грат сожалел, так это о том, что он не в состоянии отплатить чем-то стоящим Константину, которого в последнее время военные головоломки странным образом перестали занимать. Скажем, теперь он решал уже не узко военные задачи, поскольку завоевы-вать стало нечего. Вдвоём с Августом они благополучно достроили империю. Ведь, строго говоря, даже великий Гай Юлий императором не был. Он был цезарем. Великим цезарем! Но империей – настоящей империей – Рим стал совсем недавно – при Августе. И Константина теперь заботило не бессмысленное её расширение на север или восток, к чему Августа настойчиво призывал сенат, а создание надёжного щита, позволившего бы удерживать завоёванное не одними лишь мечами.
Торговлю и дипломатию Константин считал весьма эффективными орудиями как защиты, так и напа-дения. Однако главное оружие, способное не только порабощать, но и удерживать в повиновении поко-рившиеся народы он видел в другом. Эта его странная идея сделать всех жителей империи римскими гражданами… И чтобы у всех был один Бог… (Какого он имел в виду? – Зевса, что ли? – Непонятно…) – Да, в большой политике Валерий Грат мало что соображал. Совершенно очевидно, что здесь нужны дру-гие мозги. И амбиции. А главное, понимание того, какими средствами делается, – нет, неправильно, слиш-ком грубо сказано, – из чего само может родиться то, чего ещё нет и без чего все прекрасно обходятся. Сегодня! Но без чего завтра владения расслабленных роскошью и доставшейся даром свободой сибаритов могут стать лёгкой добычей голодных варваров, думающих по-другому. Или никак не думающих, а про-сто голодных, которым тоже хочется золота и вкусного вина.
Прокуратору трудно было представить, какие мысли занимают его могущественного покровителя в последние годы. Задачи какой сложности он перед собой ставит. Вот, к примеру, – что этот баловень судьбы потерял в Иудее? Чем она ему так уж понравилась, что он теперь чуть ли не по полгода проводит здесь? Всякий раз, как стремительная сорокавёсельная галера Константина бросает якорь в Кесарии Стра-тоновой, Ирод начинает паниковать и сходить с ума, Иудею лихорадит, а командиры всех девяти римских гарнизонов от неизвестности теряют сон, ожидая чего угодно. Хорошо бы войны, – так ведь нет же её!
Куда Константин ни приедет, с кем ни заговорит, везде настает этот ужасный мир. Так же никаких не-рвов не хватит! Сидел бы себе в Риме. Там и климат лучше. И жизнь интереснее… Нет, надо было ему сунуться в самую толпу этих повернувшихся на ожидании какого-то там Мессии сумасшедших оборван-цев! Да ещё ведь и без охраны везде ездит!… А что здесь можно искать? Что вообще бывает сильнее зо-лота и надёжного меча? Или, может быть, он уже что-то нашёл?…
Тяжёлая бесформенная туча, беременная, похоже, не только ливнем, но и градом, почему-то переду-мала и обошла Кесарию стороной. Даже солнышко выглянуло. Как раз в тот самый момент, когда на го-ризонте запылила кавалькада, посланная прокуратором навстречу Константину. Впереди летела двухко-лесная квадрига. Лошади, запряженные в неё, были не такими лютыми, как Гаврииловы, но скорость, с какой они несли лёгкую колесницу, была несравненно выше той, с которой перемещался по пустыне гро-моздкий золочёный крейсер Каифы. Валерию трудно было разглядеть, кто правит квадригой, но он дога-дался: такую бешеную езду может позволить себе только один человек.
Всадники эскорта сильно отстали и ворвались на ипподром, примыкающий к резиденции римского прокуратора, когда высокий гость уже был в здании, а квадрига проехала не менее двух стадий по круго-вой дорожке, собирая недоуменные взгляды случайных зевак. Управляла ею Мария. То есть Константин, разумеется, строго настрого запретил Аву давать девчонке вожжи, но, как только реальные властители Иудеи удалились, занявшись обсуждением своих взрослых дел, между подростками случился странный торг, в результате которого вожжи оказались таки в руках Марии. И два круга она честно проехала ша-гом…
– Тит Флавий и Саллюстий. Этих ты закуешь в железа, а Марка Сцепиона…, –
дверь отворилась, и Константин, недовольный тем, что кто-то посмел прервать их разговор, резко обер-нулся. –
– Я же приказал не беспокоить нас!, – рявкнул он на вошедшего. – Что там ещё за шум? Господи, из одного сумасшедшего дома – в другой… Дадут нам спокойно поговорить, или я прошу о чём-то невозможном?!
– Прошу прощения, принц, – поклонился ему начальник тайной стражи. – Думаю, тебе стоит на это взглянуть, – кивнул он в сторону окна.
– Я уже побывал сегодня на одном празднике! Благодарю покорно, с меня довольно!
Константин развернулся к прокуратору, собираясь продолжить инструктаж, но начальник тайной стражи продолжал мяться в дверях, посылая теперь уже прокуратору какие-то знаки и настойчиво показы-вая глазами на окно, через которое в зал проникали громкие звуки беснующейся во дворе толпы.
– Попроси этих бездельников веселиться в другом месте!, –
начал терять терпение Константин, однако начальник тайной стражи всё не уходил. Валерий Грат поднял-ся и подошёл к окну. Выглянул и застыл с довольно странным выражением на лице. –
– Что, нас атаковала персидская конница?, – поднял бровь Константин.
– Полагаю, тебе лучше самому это увидеть, – деревянным голосом ответил ему прокуратор.
– Ну что там у вас?!, – Константин быстро встал и приблизился к окну. – Остановить!!!, – вдруг за-орал он, – Немедленно!! Разобьются ведь! Это же – дети! Что ты стоишь, болван?!
– Как?, – тихо спросил его начальник тайной стражи.
– Что как?!
– Как это можно остановить?
Константин рванулся из зала. Бегом…

________________________________________

Я поцеловал её.
–
– Ну и зачем ты устроил этот цирк?, –
поинтересовался у Ава Константин, когда накормленные невероятным зрелищем и пришедшие в исступ-ление солдаты внесли на руках пьяную от счастья Марию во внутренние апартаменты римского прокура-тора, где она сразу же попала под деликатную опеку начальника тайной стражи. Что такое бассейн, кана-лизация, бешеная езда и странным образом понравившаяся ей тяжесть золота, гревшегося в специальном карманчике под тогой, она уже узнала. Причём за один день. И от всего этого у неё кружилась голова. Но что такое римские бани и сводящий с ума массаж эфиопских девушек-знахарок – ей только ещё предстоя-ло для себя открыть. Со всеми их едкими пахучими маслами, бесстыдством упругих скользких бёдер, дурманящими курениями, нашёптываниями, покусываниями и поцелуями… Они почти не прикасались к ней руками… Мария даже не поняла – сколько их было. И что именно они с ней делали? Не сон ли – всё это? Кто и когда украл у неё волю? И куда вообще подевалось её тело? Впервые, хоть и было за что, она не стала просить прощения у матери. Более того, она требовала ещё и ещё. И ей не отказывали. Запретов здесь никто не знал. Каждый раз перед тем, как закричать, она царапалась, пыталась драться и… рыдала. Голые, словно вырезанные из эбенового дерева, жаркие колдуньи давали ей несколько минут отдыха, больше похожего на беспамятство, а затем, не зная стыда и жалости, затевали новую пытку. Их было так много на одну!…

________________________________________

Заметим, Константин не спросил Ава о том, что именно произошло на ипподроме или как мальчишка всё это устроил. Хотя, понятное дело, интересовать его могло только это. И, надо сказать, он поступил правильно. Мудро. Ведь в лучшем случае он услышал бы очередную байку про муравьёв. А в худшем и наиболее вероятном Ав просто замкнулся бы в своей невидимой скорлупе и стал изворачиваться, отрицая свою причастность к случившемуся. Поначалу, собственно, он и собирался так поступить, но уже через четверть часа, сбитый с толку квалифицированными хождениями вокруг да около, весь красный от обиды уже кричал на Константина:
– А разве ты когда-нибудь слушал меня?! Ты ведь только с ней теперь разговариваешь! И веришь каждому её слову! Притом что она врёт постоянно.
– А разве она неправду сказала?
– Что это я заставил её погнать лошадей? Зачем мне нужно было это делать? – Я же до смерти бо-юсь быстрой езды. Ведь я чуть не вывалился из этой проклятой колесницы!
– Так это не ты сделал?, – начал потихоньку сворачивать на главное Константин.
– Что сделал? Ничего я не делал. Она сама…
– Да я же не ругаюсь, чего ты… Просто девчонка так странно… Ни за что не держалась…
Осторожно, шаг за шагом Константин выводил Ава на откровенность. Здесь важно было не пережать. Но и прозевать нужный момент для кинжальной атаки тоже было нельзя. Главное – интонации. Не выда-ющие заинтересованность. И в этом Константин был мастер.
– На тебя, должно быть, насмотрелась. Собезьянничала. А что, собственно, произошло?
– Ну, тебе виднее. Ты же был рядом с ней. Ничего странного не приметил? Я издали не всё разгля-дел.
– Я просто хотел, чтобы с ней ничего плохого не случилось.
– Всё правильно. Молодец. Слушай, а сам-то ты держался за поручень?
– Ну разумеется! А как можно было за него не держаться? Страшно ведь! Это только ты умеешь…
– Обеими руками?
– Ну да…
– Не понимаю, как всё-таки она могла висеть в воздухе? Мне так понравилась. Да и солдатам. Ну ты это видел. А ведь кроме тебя… И за спиной у неё никого не было… Расскажи кому – не поверит. Ведь и в самом деле девчонка ни за что не держалась. Я собственными глазами видел. И не только я. Все это видели. Чего народ и взбесился. Такой шум подняли… Я, конечно, только за, раз всем понравилось, но… Как это возможно?
– Понятия не имею.
– Правда не знаешь?
Константин терпеливо, боясь спугнуть, продолжал заговаривать Аву зубы. Сама доброжелательность. Вот уже и руку ему на плечо положил.
– А может об этом лучше Иосифа спросить? Он – человек умный. Всё-таки ваш учитель. Вдруг он что-нибудь скажет? Как думаешь? Понятно разъяснит… А разве не ты сделал?
– Ну…
– Не бойся, скажи, как было на самом деле. Нас никто сейчас не слышит. Ты ведь знаешь: я умею хранить секреты. К тому же мы братья… Твоя работа?
– Ну…
– Я тебе сейчас башку отверну, паршивец!!
– Моя!, –
выпалил Ав, испугавшись того, что Константин и впрямь перейдёт к решительным действиям. Перед его глазами проплыл тяжёлый дротик, полетевший в переносицу солдата, поднявшего на Марию меч.
– И как же тебе это удалось?, –
снова мягко заговорил Константин, плавно перемещая свою руку с плеча Ава на его горло, словно бы для того, чтобы помассировать ему шею.
– Я просто хотел, чтобы с ней ничего не случилось, – залепетал побледневший мальчишка.
– Это я уже слышал. А теперь скажи, – как… ты это сделал? Или, может, это всё-таки она сама?…
– Да нет, – я… наверное…
– Ты что же, не уверен?, – пальцы Константина стали небольно перебирать шейные позвонки Ава.
– Похоже, я…
– А чего тогда изворачиваешься, как не знаю кто?!… Ты же не украл ничего. Скажи просто, только без всяких “похоже” и “наверное”: “это сделал я”. И обещаю, что тебе за это ничего не будет. Ес-ли хочешь, я никому не скажу.
– Хорошо. Ты пообещал. Только убери руку. Это я сделал. Но я ничего не делал.
– Не хватит уже издеваться надо мной?
– Правда. Я просто, как и тогда, на празднике, хотел, чтобы с ней ничего плохого не случилось.
– И что? От твоего желания она вдруг на два локтя поднялась в воздух? И умудрилась при этом не вывалиться из колесницы?
Константин всё же руку убрал.
– Ну, как бы да… Это, правда, не совсем желание…
– Только про муравьёв не начинай!
– Вот ты никогда не даёшь мне сказать! Как и тогда, когда мы везли солдатам вино.
– А ты разве хотел мне что-то сказать?
– Да я три раза начинал!… А ты всё – “Гляди внимательно!”, “В оба смотри!”, как будто я забыл про наш уговор. Мы ведь ещё не подъехали, как я его уже увидел. Хотел тебе сказать, а ты меня совсем не слушал. Только о ней и думал! Обидно, знаешь ли…
– Бог с ним, с праздником. Мария ведь показала ту мразь. Так что можем о нём забыть. Ты мне лучше про фокус с колесницей…
– Кого она тебе показала? Как и потом в карете…
– То есть как это – кого? – Ну, этого… моего друга… Кого я просил, чтобы ты мне показал…
– Ну вот о чём ты сейчас? Она же всё напутала. Я собирался тебе потом сказать, но ты его и сам нашёл.
– Кого?
– Да друга своего! Ты что, вообще меня не слушаешь?! Ты же стоял с ним в сторонке и разговари-вал. У которого брата ещё убили… Филиппом, кстати, звали его брата. Я запомнил. Он раньше как раз той самой центурией и командовал, которой теперь тот, глупый, над которым ты всё вре-мя издевался…
– Подожди, – нахмурил брови Константин. – Я что-то не понял…
– Ну, раньше этим гарнизоном два брата командовали. Что тут непонятного? Одного из них ты ис-кал и нашёл. А старшего убили. Недавно. И вместо него прислали… начальником… Он теперь в том гарнизоне самый главный.
– А тот, Романо…, – растерялся Константин, – который кинулся на неё с мечом?…
– Да наплевать на этого Романо! Их там ещё двое оставалось! Тех, кто видели, как убили Филиппа. Не Романо, так кто-нибудь из них попытался бы сделать то же самое. Хоть они и вино потом вме-сте со всеми пили. И деньги у неё взяли. Я видел. Чего и караулил Марию всё то время, пока ты со своим другом болтал? Боялся, как бы с ней чего не случилось. Хотя этого и нельзя делать. Нельзя ведь подсматривать…
– Интересно, и как бы ты это сделал?, –
не без ядовитого скепсиса пробурчал Константин, но при этом его кулаки сжались. –
– Они ведь с оружием были.
– Да так и сделал. – Жива ведь. При чём здесь твоё оружие вообще?! Слушай, ты меня совсем, по-хоже, не понимаешь. Что я тогда перед тобой распинаюсь?
– Хочешь сказать, что, если бы я этого Романо не уложил…
– Вот именно!
– То есть как? А, ну да… Его бы тогда те двое остановили, что рядом стояли.
– Не знаю, что и кого остановило бы, но Мария в любом случае выбралась бы оттуда живой. Вот, что я хотел тебе сказать. И мне совсем нетрудно было это сделать. Вообще ничего мне это не стоило! Ведь я знал, что скоро напьюсь из неё. Понимаешь, я вдруг понял, что ей это нужно больше, чем мне. Ну, чтобы я из неё пил… Так что я тут ни при чём. Мне оставалось только по-дождать. Я ведь умею в долг… Главное, не забыть потом отработать, то есть проснуться, а то го-лова будет сильно болеть. Я и раньше из неё пил, когда она об этом не знала. То есть я-то думал, что она знает, раз предлагает всем, кому это нужно…
– Что предлагает?, –
переспросил Константин. Он уже перестал понимать Ава и смотрел теперь на него с тревогой. –
– Чего ты должен был из неё напиться?
– Ну, её золота. Того, что пахнет этими, как их… Цветами. Ты что – не понимаешь?
– Не понимаю. А при чём здесь ауреусы?
– Какие ещё ауреусы?!
– Ты сказал про золото.
– Ладно, забудь, неважно… Главное, когда мы с ней вдвоём поехали, я точно знал, что ничего пло-хого с ней не случится. Видишь – научился. Тогда на празднике всё ещё по-другому было: я тогда хотел. А на ипподроме мне уже и хотеть было не нужно.
Ав расхвастался. Словно ребёнок. Аж покраснел от удовольствия.
– Знаешь, а у меня в последний раз намного больше сил было. Потому что мы не торопясь… это сделали… И стоять было удобно… А то в бассейне я задыхался… Никогда ещё так много не бы-ло! Два раза за один день! Представляешь?
– Честно говоря, не очень. А при чём здесь бассейн?… И куда это вы не торопились? Ты лучше скажи, откуда у тебя сила взялась? А то запутал меня совсем.
Боясь спугнуть мальчишку, Константин старался задавать вопросы осторожно, без нажима. Чтобы побудить Ава к откровенности, он даже включил свою коронную интонацию из коллекции “задушевные разговоры”, обычно ломавшую ледок и развязывавшую языки даже тем, кто этого делать не собирался.
– Не скажу, –
вдруг закрылся Ав. Он очнулся и понял, что сболтнул лишнее. Было заметно, что он сожалеет об этом.
– Чего ты?, –
грамотно отступил Константин, на всякий случай изобразив обиду.
– Не скажу и всё, –
упёрся мальчишка и при этом его уши предательски покраснели.
– Ну вот ещё…, – протянул Константин, соображая, как будет спасать разговор. – Только ведь раз-говорились. Какие могут быть между нами секреты? Мы же братья…
Константин неожиданно вспомнил, как в детстве приятель тайком провёл его на греческий мистиче-ский обряд. И они тогда много чего увидели!… Но, во-первых, то эротическое действо закончилось чуде-сами попроще, если уведенное ими вообще имело отношение к чудесам, а во-вторых, участники той за-прещённой мистерии, больше напоминавшей оргию, были значительно старше.
– А знаешь, Мария очень красивая, – бросил он шар на пробу. – И уже совсем взрослая стала. Пря-мо невеста. Даже и не скажешь, что ей всего двенадцать…
– Уже почти тринадцать!… – Ав облизал губы и его уши опять сделались малиновыми.
– Ну так… что же в ней?…
– Да не могу я тебе сказать!, –
– Ты что ли их Богу дал какое обещание?, –
сделал обманный финт Константин и вспомнил о Каифе, разговорами о щите и девчонке, обладающей каким-то невероятным даром, заманившем его в Иудею. И подумал:
– А вдруг старый лис прав? Вдруг он не придумал то пророчество, и всё, сказанное им, – правда?…
– Какое ещё обещание? А-а, нет. Никому я ничего не давал. Просто стесняюсь сказать. Неудобно, знаешь… Она же девочка.
– Ничего себе… Неудобно ему, –
Константин понял, что самое время прорезать. –
– У тебя с ней что-то было? Клянусь, я не скажу Михаэлю.
– Правда?
Аву и самому было трудно держать секрет в себе. Очень уж хотелось им поделиться. Хоть с кем-нибудь.
– Слово римского гражданина! Не то, что Михаэлю, – вообще никому не скажу!
– Ну смотри, ты пообещал. Я…
– Ну давай уже!
– Я поцеловал её.
– Когда?
– Перед тем, как мы поехали. Ну, в той колеснице. И раньше ещё, в бассейне. В бассейне я вообще в первый раз… Она разрешила, – ты не подумай! Это скорее ей надо…
– И всё?
Константин был явно разочарован. Странное дело, – а чего он ждал? Ведь только что он был готов удовлетвориться любым ответом. И что, собственно, изменилось? – А ведь что-то изменилось. Последние минуты он мало что понимал из того, что говорил ему мальчишка, а теперь и вовсе как будто выключил-ся.
– Ну да – всё.
– И дальше всё сделалось само? То есть ты Марию не держал?
– Угу.
– Не верю.
– Твоё дело. Но ты же видел. А чем, собственно, я мог её держать?
– Ну ладно…, –
начал терять интерес к этой теме Константин. Не поверил. Или чего-то не понял… –
– А что, говоришь, она там… в карете? Что-то не то мне сказала? Ну, когда мы ехали из гарнизона.
– Да, в общем, всё то…
– А чего тогда напраслину на девчонку наводишь?
– Всё время только она и говорила. Вы мне рта не давали раскрыть.
– Ну и что б ты добавил? Она опять на кого-то неверно показала?
– Да нет, всё верно…
– А что тогда?
– Да просто вы всё время мимо одного игрока проходили. Такого, без бороды, немолодого уже. Я даже удивился. А он ведь у вас перед глазами был! Вернее, за спинами стоял. Ну, у тех за спина-ми стоял, кого Мария тебе называла. Вы его оба как будто нарочно не замечали. Но ведь есть же правило – никаких исключений! Забыл, что ли?
– Одного прозевали – нестрашно. Подумаешь… Зато всех остальных…
– Да как сказать… Он в этой игре не какой-нибудь там случайный дядька, которого не страшно про-пустить. Он обо всём, что те семеро хотят, с самого начала знал. Понимаешь, они как игрушки для него. Считают, что это они придумали игру. А ничего подобного! Придумал её как раз он. Чтобы в конце все проиграли, а он чтобы выиграл. Всё выиграл! Всю игру. Очень красиво он иг-рает! Один против всех. Я так тоже люблю. Немного сложнее, но интереснее же! Опять-таки вы-игрываешь больше… Да сразу всё ты выигрываешь!
– Я что-то не пойму… Если он против них играет, то, стало быть… он за меня?
– Нет. Ну как?… Я же сказал, что он против всех играет.
– То есть и против меня тоже?
– Ну разумеется!
– А какой ему в этом резон?
– Это уж тебе должно быть виднее. Ты же нам с Марией ничего про эту твою игру не рассказал. От-куда нам знать, какие у вас там тонкости могут быть? Кстати, один из тех семерых, ты ещё про него сказал, что он самый главный враг…
– Сцепион.
– Точно! Так вот, он не совсем такой, как те семеро.
– Что это значит? Он же один из них.
– Да я понимаю! Только…
– Ну что ещё?
– Они тоже думают, что он один из них. То есть вы все…
– Да он главный у них!
– Вот все так и думают. И ты тоже попался…
– Да это же Сцепион придумал всю эту!… И остальных втянул.
– Ну вот что ты со мной споришь! Я же сказал тебе… Ничего он не придумывал. Понимаешь, он вместе с тем дядькой играет. И этот дядька ему кое-что пообещал, если они всех вас переиграют.
– Нас?!
– Ну конечно!
– И меня тоже?
– Господи, ну какой ты глупый! Тебе что, двадцать раз нужно повторять? Эта игра, собственно, против тебя и придумывалась. Ты что, не понял? Если этот дядька выиграет, ты больше всех про-играешь. Кстати, он этого твоего…
– Сцепиона.
– Да. Он ведь и его тоже обманывает. А этот дурак ему верит… В любом случае, ты уже почти про-играл. Так что тот дядька – молодец.
– Бред собачий!
– А чего ты обижаешься?
– Да потому что ты ерунду говоришь! Неоткуда ещё одному игроку взяться!
– Подумаешь, проиграл… Меня Михаэль сто раз обыгрывал. Я же из-за этого не кричу на него. В следующий раз умнее будешь. А насчёт сроков Мария всё правильно сказала. Тут я согласен. Всё начнётся через две недели.
– Любопытно, ну и кто же этот твой хитрец? Я его знаю?
– Ты их всех знаешь.
– Я не про всех! Я про этого твоего… гения.
– Ты его не просто знаешь, ты с ним дружишь. А чего ты так разволновался? Это ведь всего лишь игра.
– Что, прямо так и дружу?
– Господи, да у тебя никого ближе него нет!
– Не понял… А ты не мог бы мне его показать?
– Запросто! Какой ты недогадливый. Вот этот, –
сказал Ав, улыбнулся и вытащил из карманчика тоги золотую монету, –
– А вы на что играли? Мы с Михаэлем и Марией обычно на грецкие орехи играем. Или на финики, если у кого из нас есть.
– Август?!!…

________________________________________

Мария уже с лишним час, как пребывала в раю. Впрочем, если быть точнее, счастье накрыло её рань-ше, ещё на ипподроме, когда она, как богиня, вдруг взмыла в воздух и стала парить над всем тем, что однажды закончится… Соображала ли в тот момент девчонка, что это не совсем она правила четвёркой лучших скакунов средиземноморского побережья, подаренных прокуратору девятью богатейшими ком-мерсантами Ершалаима, которым он в порядке исключения выдал лицензию на торговлю с Александрией и в складчину уже купившим два корабля? – Маловероятно. А что она думала по поводу того, почему её ноги оторвались от пола? – Ничего она не думала. Вернее, думала, но не о том, почему это случилось, и что это, вообще-то говоря, сильно смахивает на чудо, а о том, как бы Ав не перестарался и не оставил опять на ней синяков. Как неделю назад – во сне. Она ведь потом три дня не ходила с мальчишками ку-паться. – Как бы кто её синяков не заметил. Он и в этот раз так же крепко её держал!… О том же, зачем он её поднял, – тут и думать не о чём. А правда, зачем? – Чтобы её все увидели. Ну конечно! Зачем же ещё? И держал… Кстати, она с ним честно расплатилась. Причём заранее. Прямо там. Перед тем, как они по-ехали. Стоя в той самой квадриге. Он ещё сказал, что никто не увидит, как они целуются. И поэтому ру-ками делал всё, что хотел. Чтобы из неё скорее полилось…
А что – зрителей ведь и в самом деле прибавилось! Это поначалу за нарезавшей круги взбесившейся прокураторовой квадригой в остолбенении наблюдал лишь позорно отставший эскорт. Но потом к нему присоединилась ещё и кавалерийская ала, так кстати возвратившаяся домой. В конце концов кто из нас удивляется во сне, почему он вдруг взял и полетел? И, ещё не окончательно проснувшись, мы пытаемся покрепче запомнить, чего не надо бояться, как отталкиваться от земли и как правильно держать локти, чтобы продолжать летать и днём, в нормальной жизни. Ещё же и других, как нам, толком ещё не проснувшимся, кажется, придётся потом учить. Рассказывать им, что это совсем несложно. Многие же захотят научиться летать! Это уже когда приходит понимание, что сон закончился… Но он же не для всех заканчивается! Попадаются и такие, кто хотеть умеет сильнее других. – По-другому.

________________________________________

Тебя ждёт повышение.

Валерий Грат не успел отплыть далеко и развернул галеру прежде, чем на берегу зажгли сигнальные огни, повелевавшие ему вернуться в Кесарию. – “Надо же, как вовремя мы оба спохватились.” – Он, одна-ко, ошибся: Константин, занятый совсем другими мыслями, даже не заметил того, что Валерий впопыхах увёз с собой вещицу, которая ни при каких обстоятельствах не должна покидать пределы Израиля – фор-мальный символ власти римского прокуратора. Власти единоличной, тотальной. – Тот человек, в чей указательный палец вгрызался когтями этот зловещий красавец, являлся реальным правителем Иудеи. Двадцать четыре дивных африканских бриллианта, которыми была выложена в профиль голова орла, – того самого, что рвёт лису на чёрно-золотых штандартах Юлиев, – являли собой печать, оттиск которой на клочке папируса мог начать или прекратить войну с соседним государством, вынести или отменить смертный приговор любому израильтянину, разрешить или запретить кому-либо морскую торговлю и так далее.
А ещё с помощью этого ювелирного шедевра решались спорные религиозные вопросы. Когда какой-нибудь оборванец с воспалёнными глазами, говорящий исключительно цитатами из Исаии, надевал пер-стень прокуратора и в сопровождении двенадцати римских солдат, обойдя весь город, выходил из Ерша-лаима через Сузские ворота, всем становилось понятно – Мессия он или самозванец. Очень скоро стано-вилось. И все вопросы сразу снимались. Валерий с удовольствием давал поносить казённую драгоцен-ность любому желающему, тем более, когда его об этом просил Каифа. Ну, может быть, давал её он и без особого удовольствия, но пока что не отказывал. Требовал только, чтобы перстень потом тщательно мыли. Всё-таки с трупа снимали…
Странно, камни вроде бы чистейшей воды… Холодные как лёд и прозрачнее слезы… А, когда безумца вели через рыночную площадь, пылал он на его руке почему-то рубиновым огнем, да так, что глазам становилось жарко… Народу нравилось. Завораживало. Полгорода сбегалось посмотреть. Говорят, не-мыслимых денег тот перстень стоит. Вполне возможно. Ав наверняка и это тоже назвал бы игрой. Впро-чем, он много чего называл этим словом. Но, что любопытно, не он один окрестил это форменное звер-ство игрой. Потому что это и была Игра! Та самая…
– Кое-что изменилось, –
мрачно приветствовал Константин своего недавнего собеседника, который в это время, чтобы не опоз-дать, должен был уже на всех крылах лететь в Рим. –
– Всё гораздо веселее. Дело завернулось так, что даже и не знаю, как нам с тобой теперь сохранить головы. Так что подумай, прежде чем соглашаться.
А задуматься Валерию Грату было о чём. Легко ли, скажем, администратору далеко не самой спокой-ной провинции империи, находящейся под пристальным вниманием метрополии, приехать в Рим незаме-ченным? Так, чтобы о его приезде не узнал император. Чтобы вообще никто об этом не узнал! Ни одна живая душа!! И это – пока что самое простое из того, что ему предстояло сделать. Потому что устроить встречу, да так, чтобы об этом опять же никто не узнал, с шестью заговорщиками, которые будут тебя заведомо ненавидеть, потому как в курсе, с кем ты водишь компанию, и на этом свидании уговорить их не убивать Августа – задача уже несколько иной степени сложности. Вдобавок злоумышленников нужно будет ещё убедить самим по-тихому избавиться от их главного, седьмого подельника – Сцепиона, дове-рие и уважение к которому они испытывают безграничное. И сделать это нужно без промедления!
Так ведь и это же ещё не всё! Наутро наши герои должны отправиться в сенат и честно рассказать своим коллегам, сенаторам, что они готовили беззаконную расправу над венценосным отцом всех римлян. И уж собрались было, помолясь… Да тут случилось неожиданное: накануне Валерий Грат, которому был волшебный сон, примчался в столицу умолять их не причинять вреда тишайшему императору, который больше собственной жизни ценит свободы своих сограждан, покой и счастье благословляющего, – чего уж там стесняться, правду нужно говорить!, – боготворящего его люда, а так же искренность, нестяжа-тельство, возвышенное искусство, театр, хорошие книги и что там ещё… Так что все они, потрясённые до глубины души открывшейся им правдой и прозревшие (при чём здесь правда? – да, в общем, ни при чём, просто слово уж больно удачное…), ужаснулись своему чудовищному заблуждению и в сердцах закололи любимца сената и народа Рима – доблестного Сцепиона. За то, что тот не убоялся, не струсил, как они, а, упорствуя в своём яростном безумии, решился в одиночку пойти с мечом на кроткого, исключительно миролюбивого и к тому же безоружного Августа. (Кроткого – это уже перебор. Хотя, почему нет?… Очень даже можно будет такое слово ввернуть.) Потому они его злодейски порешили, что остановить иначе его ну никакой возможности у них не было. Короче, они должны будут признаться в том, что они – гады последние, сволочи и паршивые собаки, которые решили покаяться и стать хорошими.
Наконец, кульминация спектакля – точка невозврата: после проникновенной, вышибающей слезу по-каянной речи заговорщики должны будут быстренько разойтись по домам, не дожидаясь, пока их схватят стражники, и ещё до заката солнца вскрыть себе вены. Ни много, ни мало! Или принять яд. Кому как больше нравится. На выбор. Это не принципиально. Главное, успеть сделать это до заката…
Такой вот план: сгонять в Рим и потолковать по душам с милыми добряками, которые только и ждут, чтобы какой-нибудь умник-солдафон с расстройством сна явился к ним посреди ночи и вырвал их из сладких объятий чужих жен. Да ещё объяснили им, что смерть, оказывается, гораздо слаще жизни, крате-ра дорогого фалернского вина и тех самых объятий… В общем, что может быть проще? Пустяковое в сущности дело…
Уже через час лёгкая галера бывшего прокуратора Иудеи снова ушла в море. Двадцать четыре весла, в каждое из которых вцепились по два раба с располосованными бичами спинами, гнали её на северо-запад. И, что удивительно, Валерий Грат был совершенно спокоен. Ну абсолютно безмятежен! Как ребё-нок. Даже чему-то ещё улыбался… А с какой стати он должен был волноваться? В конце концов не на разбой же отправлялся. И разве он собирается кого-нибудь обманывать? – Ни в коем случае! Константин настоятельно советовал ему забыть про всякие увёртки и политесы, военные хитрости и прочую ерунду, производящую впечатление исключительно на плебеев и слабоумных. Говорить с заговорщиками из выс-шего света нужно открыто, предельно просто и понятно. Искренне и без лишней экзальтации. Разве что под конец можно чуть-чуть добавить в голос дрожи. Для пафоса. Якобы от волнения. Задача – поведать этим ослам то, что они прекрасно знают и так: Август ищет повод объявить себя диктатором. (Подума-ешь, новость!…) И под занавес, когда все заскучают, начнут чесаться и вспомнят, что дома у них суп на огне выкипает, вывалить им на голову то, чего они не знают и что Валерию Грату чудесным образом удалось подсмотреть в своём сне, а именно: что надёжный и неподкупный Сцепион, угадавший в импера-торе родственную душу, за четырнадцать золотых талантов взялся Августу в грязном деле помочь, со-стряпав заговор против своего патрона и сделав сагитированных им исполнителей покушения пешками в их с императором дьявольской игре.
Полгода этот поганый кукловод сколачивал команду, руководствуясь довольно странным для прове-дения подобных операций критерием отбора участников – размером кошельков страждущих справедли-вости кандидатов. И вот, во дворце Августа бесстрашных, но излишне доверчивых поборников демокра-тии будут ждать лучники. За колоннами и в нишах верхнего яруса парадного зала. Внизу – шесть и навер-ху – ещё двенадцать. Судьба несчастных борцов за лучшее завтра их отчизны предрешена. Все они, разу-меется, погибнут. В любом случае! Даже если съедят накануне чего-нибудь не того и у всех разболятся животы, вследствие чего ни один из них не явится с прощальным визитом к императору!…
Однако, если заговор развалится изнутри, если его участники публично покаются перед народом (в нашем случае сгодится и перед сенатом), и, наконец, если они уйдут из жизни добровольно, Август не сможет получить от сенаторов право провозгласить себя диктатором. А главное, как бы ни были сейчас нужны императору деньги, ему не удастся ограбить семьи заговорщиков. Потому что таковы законы Ри-ма. Главная мысль, которую необходимо донести до сознания этих дуралеев [единственным преступлени-ем или бедой которых является их богатство], что у них просто нет выбора. Точка! Можно плыть.
Да, кстати, а Сцепиона за каким дьяволом убивать? – Ну это же элементарно, и ребёнку понятно! За-тем, чтобы этот гаденыш не побежал доносить Августу, что дело срывается, и на скорую руку эти двое не придумали какую-нибудь новую хитроумную каверзу. У них мозгов хватит. Ведь такие деньги уплывают – чуть не полторы тысячи талантов!
Нужно ли ссылаться на Константина? – А зачем? – Всё сам. Увидел во сне… Сейчас модно про сны молоть всякую чушь. В это как раз поверят. Им сказать, что сердце обожгло неслыханное коварство. Наплести, что где-то глубоко внутри всегда испытывал к ним уважение… Тут надо бы ещё про их славные роды что-нибудь завернуть. Про их древность и прочее… Ну, в общем, действовать по обстоятельствам. А Сцепиона убивать, конечно, никого не подбивал. (Это уже потом императору сказать.) Так что всю славу можно с чистой совестью присваивать себе. Да, насчет сна… Даже ведь и такие подробности уда-лось разглядеть, как то, что идти к Августу заговорщики собрались в синих тогах. И кинжалы им всем уже на месте раздаст Сцепион, у которого во дворце якобы есть свои люди, способные пронести оружие.
Упирать нужно не на деньги, которые они спасут для своих семей, хотя упомянуть об этом следует никак не меньше трёх раз. Говорить в основном следует о спасении империи от надвигающейся угрозы тирании. О спасении Родины. Градуса не снижать! О том, что если не они… Что нация не забудет своих героев… Что история всё расставит по своим местам и воздаст каждому. В общем, побольше всей этой чуши про подвиг и благодарность потомков. Если останется время, можно чуть залезть в тему граждан-ских свобод, но так, не особо в ней застревая… И не забыть им сказать про синие тоги. Информация про-веренная! Такие мелочи заставят поверить их уже и всему остальному. Главное, самому не зациклиться на том, что ты вроде как против Августа идёшь. Наоборот, ты помогаешь старику избежать роковой ошибки, о которой тот впоследствии пожалеет. Он же не злой… Якобы… И красоту любит. Рим вон в мрамор одевает и всё такое…

Так что же в действительности подарило Валерию Грату чувство спокойной уверенности в том, что его непростая миссия при любых обстоятельствах увенчается успехом? Почему он плыл в логово изощ-рённого врага с таким лёгким сердцем, да ещё всю дорогу чему-то улыбался, словно спешил к невесте? Доводы – вещь хорошая, но, когда с непривычки засосёт под ложечкой, и, не дай Бог, в чём-нибудь засо-мневаешься, например, в своей способности вот так просто взять и за полчаса убедить разнеженного пат-риция, умеющего жонглировать красивыми словами о патриотизме и служению отчизне гораздо лучше тебя, отворить себе ножом вены, все твои заготовленные аргументы, кажущиеся сейчас такими правиль-ными и безотказными, могут потерять силу. Что подарило прокуратору уверенность и спокойствие? – А кто говорит о подарке? – Валерий всё это себе купил. Можно сказать, за наличные. Он честно расплатился за свой покой конями. И вот, как это случилось…
– Ведь помрёт от страха пока доберётся, –
покачал головой Ав, пытавшийся зачем-то говорить тихо, как будто его мог слышать кто-то посторон-ний, –
– или уже там на месте напортачит. Ты посмотри, он ведь сейчас в обморок грохнется.
– Да, и в самом деле, – произнёс Константин, – лезть в улей голыми руками, без всяких гарантий – не большая радость.
– Я понимаю так, что выбора у нас нет, принц, – вставил свою реплику Валерий.
– Ну, выбор, положим, есть.
– И какой же?
– Сделать вид, что мы ничего не знаем, положиться на судьбу и ждать, что будет.
– И чего так можно дождаться?
– Диктатора со всеми вытекающими. Чего же ещё?…
– Так ведь подобное уже не раз случалось. И, кстати, не всегда это оказывалось злом.
– В нашем случае ждать хорошего не приходится. Август – не тот человек. Не те мотивы и не та ситуация. Я ещё понимаю, когда такие вещи делаются в интересах государства… Иногда, как ни парадоксально, это действительно бывает необходимо… Впрочем, если Август добьётся своего, лично тебе это сильно не навредит. Ты ведь – хороший служака. А такие и диктаторам нужны. Им, как раз, в особенности…
– Не обо мне сейчас речь. Чем это может обернуться для тебя? Что бы ни случилось, ты ведь не пе-рестанешь быть преемником…
– Это вопрос или утверждение?
– Ну, наверное…
– Видишь ли, друг мой, в числе прочего диктатор автоматически освобождается от всех ранее взя-тых на себя обязательств.
– Август, насколько мне известно, дал пока что только одну клятву – сенату, когда его объявляли императором.
– Я о ней и говорю.
– Но там же ни слова про тебя! И потом, эта его речь – чистая проформа. Красивый литературный памятник великому Юлию. Ритуальную клятву вряд ли стоит воспринимать всерьёз.
– Это почему же?
– А что в ней такого особенного? – Чтение на ночь для сопливых детишек, чтобы не забывали, ка-ким великим человеком был твой дед.
– Ну а седьмой параграф этой колыбельной ты помнишь?
– Что-то про любимого коня цезаря… “Клянусь чтить память Буцефала, величайшего из…”. Так Август этому коню и в самом деле памятник в Риме отгрохал. Настоящий. Из мрамора. Так что всё по-честному…
– Это шестой. А седьмой параграф детской сказочки читается так: – “Приношу священную клятву богам, сенату и гражданам Рима никогда не прекращать поиски пропавшей дочери великого Цеза-ря. И, если таковая, или дочь её, или хранимая небом дочь дочери её отыщется, обязуюсь скло-нить пред ней голову и в ту же минуту передать ей всю полноту власти и все титулы, которые лишь на время даровал мне мой возлюбленный народ, ибо она есть единственная законная наследница божественного Гая Юлия.”
– Ну, это же – милый анекдот. Людям вообще нравится слышать что-нибудь в этом роде. Преем-ственность древнегреческой традиции. Не было у твоего деда никакой дочери! Очень торжествен-но и сентиментально, но смысла в этой фразе никакого.
– Ты в этом уверен?
– А ты разве нет? У Юлия ведь не было детей. Ни сыновей, ни дочерей. Об этом знают все. Только поэтому столь сентиментальное обещание и могло быть вставлено в текст инаугурационной клят-вы. Чтобы выжимать из народа слезу. Это же всем понятно.
– А я вот думаю, не разнюхал ли часом Август, кого Каифа попросил меня привести в Ершалаим?
– Ты о ком сейчас говоришь?
– О той, кого твои солдаты носили сегодня на руках и называли богиней. Чьи руки целовали. А тебе она совсем никого не напоминает?
– Не может быть!!…
– Вот видишь, какие чудеса случаются на свете: и сказки оживают. А ведь я, признаться, тоже со-мневался в том, что девчонка жива, хоть и знал, что дочь у Юлия была. Причем рождённая в за-конном браке. Тётка эту бумагу сберегла. И я её храню… Просто об этом мало кто знает. Уж больно коротким был его первый брак. Но он был! С Корнелией Циниллой, дочерью Луция Кор-нелия Цинны. И у них родилась дочь. Он развелся с Корнелией, когда узнал про её наследствен-ную болезнь. Но дочь родилась ещё в браке. Такие вот дела.
– Так это значит…
– Это значит, что Август, организовывая покушения на самого себя, кроме желания отобрать деньги у этих оболтусов мог иметь и другие мотивы.
– Постой, но это же означает, что не ты – первый, кто может претендовать…
– Отрою тебе “страшный” секрет – со вчерашнего дня даже и не второй.
– А как же теперь?…
– Ещё один секрет, раз уж сегодня – день откровений… Мне вовсе небезразлична судьба империи, но именно поэтому я и не рвусь в императоры, понимая, что могу принести Риму гораздо больше пользы, оставаясь в тени. Оно, конечно, приятно, когда тебя величают Цезарем, да ещё и боже-ственным Императором, но…
– Клянусь защищать внучку великого Юлия любой ценой!
– Правнучку, – поправил прокуратора Константин. – Принимается. Я тоже намерен её защищать. Но вовсе не любой ценой. От мёртвого солдата мало проку. Пусть даже и героически погибшего. Мы просто не можем позволить себе проиграть. А потому и глупо рисковать мы с тобой не ста-нем.
– Но ведь не сидеть же нам сложа руки! Понятно, что никто не может гарантировать успех…
– Ну, это не совсем так… Чего уж прямо так и руки опускать… Хотя, ещё недавно я бы с тобой со-гласился… Познакомился я тут вчера с одним специалистом. А, собственно, какие именно нам требуются гарантии? Чего было бы достаточно?…
– Ну, если бы кто-нибудь уверил нас в том, что Август не знает о её существовании…
– А заодно если бы она устроила так, чтобы всё то, зачем ты отправляешься в Рим, прошло глад-ко…, –
хитро улыбнувшись и словно бы никому эту фразу не адресуя, тихо проговорил Константин.
– Ты на что это намекаешь?, –
насторожился Ав, сидевший рядом, внимательно следивший за разговором и всё это время молчавший.
– Кто устроил?, – не понял Валерий Грат.
– А что, ты же видел фокус, который она отколола сегодня на ипподроме. Может и насчёт Августа что-нибудь наколдует? Она обожает подобные игры. Возраст у неё сейчас такой. – В женщину превращается.
– Ладно, уговорил, я попробую, – разгадал Ав манёвр Константина с Марией. – Только ей, смотри, не проболтайся, как в прошлый раз. А то крику опять будет, что без неё играть сели. Влезет куда не просят, раскомандуется и обязательно что-нибудь напортит! И потом, я думаю, ей пока что не-зачем говорить про деда. Или кто он там ей… С катушек ведь слетит. Девчонка всё-таки. Загор-дится ещё…
– Согласен. Ну так что, – договорились?
– О чём?, –
недоумевая, спросил Валерий и стал растерянно крутить головой, словно бы он сейчас и в самом деле что-то такое услышал. Никого в зале, однако, кроме себя и Константина он не увидел.
– Договорились, – качнул головой Ав. – А, собственно, почти всё уже и сделано. Ты что думаешь, я сейчас руками размахивать начну? Дым изо рта стану пускать? Да если хочешь знать, это вообще не сейчас было сделано… И не мной.
– Вот только не начинай! Потом расскажешь, –
и хлопнул Валерия по плечу.
– Ну всё! Можешь ехать. Ни о чём не беспокойся. Девчонка всё сделает. Гарантия, считай, у тебя в кармане.
– Константин.
– Мы уже обо всём переговорили. Спеши, Грат! У нас на всё про всё две недели. Опоздаем – проиг-раем.
– Я про другое.
– Что ещё?
– Могу я сделать ей подарок?
– Обойдётся!
– Чего это она обойдется?, – возмутился Ав. – Хочет человек сделать подарок, пусть делает.
– А что ты собрался ей подарить?
– Свою квадригу. Мне после того, как она на ней…
– Ну всё!, – задохнулся от восторга Ав. – У нас теперь свои лошади будут! Раз так, я всё, что обе-щал, железно сделаю! Даже больше. А знаешь, мне ведь теперь вообще ничего делать не нужно. Это всё равно, как если бы он заплатил…
– Меня эти подробности не интересуют, –
отмахнулся от Ава Константин и продолжил разговор с Гратом. –
– А сам, когда вернёшься, на чём ездить будешь?
– Ну, когда вернусь…
– Он не вернётся, – опять влез в разговор невидимый Валерию Ав.
– Что-то случится?, – повернулся к нему Константин.
– Тот дядька, что на золотой монете, пошлёт его прокуратором в Сирию. По рекомендации сената. В награду.
– А что, собственно, может случиться?, –
улыбнулся Валерий, не соображая, что Константин разговаривает с кем-то другим, а вовсе не с ним. –
– Куплю себе другую.
– Ты не вернёшься.
– Даже так?, – нахмурился Валерий.
– Да ты не волнуйся. Я же сказал: всё будет в порядке. Просто тебя ждёт повышение, – поспешил успокоить его Константин. – Отправишься прокуратором в Сирию.
– Ну это вряд ли. Слишком уж лакомый кусок. К тому же место занято.
– С кем ты споришь?
– Но ведь… Как ты можешь об этом знать?
– Слушай, а ты ведь так и не понял, с кем связался.

________________________________________

Ты из Юлиев.

После того, как Ав убежал продавать Марии новость о сногсшибательном подарке Грата, Константи-ну и пяти минут не удалось побыть в одиночестве, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что вообще на этом свете творится. Подумать только – ещё день назад он доверял Августу как отцу! Ну, может быть, не как отцу, но открытой подлости от него он не ждал.
Начальник тайной стражи проник в зал неслышной тенью, и уже только приблизившись к Константину обнаружил своё присутствие негромким покашливанием. Он относился к той редкой породе людей, порт-реты которых совершенно невозможно писать по памяти. И дело тут не во внешней неприметности или в чём-то таком, чем развлекались Ав или Мария. Хотя, кто знает… Ты вроде бы их прекрасно видишь. Спо-койно с ними разговариваешь. Ваша беседа может быть даже интересной и приятной. Но, когда вы расста-ётесь, ты странным образом почему-то не можешь припомнить подробностей недавнего разговора. Или мысленно увидеть лицо, которое только что тебе улыбалось. Трудно даже сказать – какого он роста и каков цвет его волос. Бывает же такое…
Вошедший коротко представился, и уже в следующую секунду Константин понял, что забыл, как его зовут, хотя имя у него было простое и более того – знакомое. Появилось смутное ощущение, что раньше он не только видел этого человека в капюшоне (в такую-то жару!…), но, не исключено, что даже и разго-варивал с ним. Начальник тайной стражи, словно прочитав мысли Константина, ещё раз назвал своё имя, с улыбкой выразив уверенность, что забыть таковое принцу почему-то будет затруднительно. Результат, однако, оказался прежним: Константин тут же это проклятое имя забыл. Оно снова выскочило из его голо-вы. Не нашло сил в ней удержаться…
– Похоже, устал или перегрелся. Духота сегодня и правда страшная. Грозы ведь так и не было. Это Марии, как всегда, повезло: тебе и баня, и бассейн, –
с завистью подумал он. Константин прикрыл глаза и приготовился выслушать нудную приветственную речь своего мучителя. –
– И массаж, наверное, мне бы тоже не повредил. Но только с двумя. А ещё лучше с одной. С той худенькой. Как же её зовут? Телубе, что ли? Нет, как-то иначе…
Ритуального разговора о погоде, однако, не последовало. Вместо того, чтобы начать вежливо рас-спрашивать высокого гостя о состоянии его драгоценного здоровья, начальник тайной стражи перешёл сразу к делу, сообщив, что гарнизон, который три часа назад покинула колесница первосвященника, взбунтовался. То есть не то, чтобы взбунтовался, а вдрызг перепился.
– Так ведь праздник, –
равнодушно бросил Константин, удивившись, как скоро доходят слухи до этого тщедушного человечка, и показал ему глазами на кресло.
– Праздник, принц, сегодня и у нас отмечали, – грустно вздохнула голова в капюшоне. – Но как-то без крови обошлось.
– А что там, собственно, случилось?, – поднял бровь Константин.
– С одной стороны, вроде бы ничего особенного, – устало вымолвил человек с незапоминающимся лицом и присел на краешек кресла. – Мне крайне неудобно просить, но если бы принц согласился помочь мне разобраться в произошедшем… С тем, чтобы как можно скорее найти и наказать ви-новных…, – тут он запнулся. – А главное, должным образом организовать охрану принца и той молодой особы, которой он оказывает покровительство, –
здесь он выдержал паузу подлиннее, давшую Константину возможность разглядеть его получше, –
– на которую этой ночью была открыта охота.
Константин мгновенно проснулся.
– Что тебе известно? Говори прямо! Что произошло, когда мы оттуда уехали? И что ты знаешь про охоту?
– Убит недавно назначенный начальник гарнизона, но не это меня сейчас беспокоит, – и поспешил прибавить: – хотя это, конечно, большая неприятность.
– Неприятность?
– Офицер он был никакой, –
сделал вид, что не понял или не расслышал Константина начальник тайной стражи. –
– Но вот дядя у него – человек влиятельный. Да, пожалуй, именно неприятность. Ведь придётся придумывать теперь для этого дяди какую-нибудь волнующую историю про то, как его племянник в одиночку атаковал восьмерых персидских всадников и был сражён, героически закрывая со-бой… Ну и так далее.
– Почему персидских?
– Ну а каких? Не парфянских же! И уж, конечно, не местных. Хотя, может быть элазаровцев?…
– А кто его убил?
– Командир второй центурии.
– Одноглазый?!
Константин понял, что слишком горячо отреагировал на услышанное. Не надо бы так явно демон-стрировать свой интерес. И напустил на себя немного скучающего безразличия.
– Зачем? И что он говорит?
– Ничего не говорит. Он и ещё два солдата бесследно исчезли.
– Есть какие-нибудь предположения?
– Центурион был убит своим коллегой за то, что не захотел сказать, куда ты, принц, везёшь эту мо-лодую женщину. Но, боюсь, он уже знает, что вы направляетесь в Ершалаим.
– Этой молодой женщине всего одиннадцать лет, –
кисло улыбнулся Константин, пытаясь взять себя в руки. Ситуация явно выходила из-под контроля. Тако-го поворота событий он никак не ожидал. Он даже не заметил, что ошибся насчёт возраста Марии.
– Мне крайне неловко, но я вынужден возразить принцу. Дочери Сира скоро исполнится трина-дцать. Кстати, она уже вполне в состоянии родить и более того – местные законы не запрещают ей выйти замуж.
– А какое это имеет отношение?…, – Константин запнулся. – Начальник тайной стражи не может ошибаться?
– Может, конечно. Но не было случая, чтобы ошибались весьма опытные в своём ремесле эфиоп-ские знахарки, которых я попросил сегодня осмотреть Марию со всей тщательностью.
– На предмет чего?, – посуровел Константин.
– Определить, способна ли она забеременеть и сколько ей осталось, – спокойно выдержал его взгляд начальник тайной стражи.
Константин растерялся. Он не мог взять в толк, какое дело может быть начальнику тайной стражи до того, готова ли Мария родить. Что же касается того, сколько ей осталось жить, принцу вообще показа-лось, что он ослышался. Что ничего такого не было сказано. Ничем себя на сей раз не выдав, Константин тем не менее решил сменить тему:
– Откуда тебе известно её имя?
– Это я рассказал о ней Каифе, принц.
– Ах!… Так это ты её тогда выслеживал!…, –
не сумел скрыть брезгливого презрения Константин, внезапно вспомнив, где и когда он видел раньше этого человека. –
– Кажется, я догадываюсь, кто дал тебе тогда это поручение.
– Принц весьма проницателен: тот, кого семь лет назад ты…
– Отравил, –
помог выговорить ему трудное слово Константин. –
– И ты, должно быть, ненавидишь меня? Ведь я лишил тебя щедрого работодателя. Скажи, а зачем ты продолжил поиски, если тебе перестали за это платить?
– Не всё в нашей жизни делается из-за денег. Что же касается твоего родственника, то, если бы в тот день, семь лет назад, он не уговорил тебя отужинать в его доме и ты не проявил столько горячно-сти, самое позднее через две недели он и так бы умер. Почти естественной смертью. Ты здорово нам тогда всё усложнил, ведь за неделю до твоего визита он уже был отравлен. Мною. Остава-лось только немного подождать.
– Так это ты отвёл тогда от меня подозрения?, – поднял голову Константин. – Да, конечно, это же именно тебе Август поручил провести расследование!
– Точно так, принц.
– А как же тот грабитель, на которого свалили убийство?, – растерялся Константин.
– Его до сих пор ищут. И долго ещё будут искать.
– Кажется, нашлись даже свидетели…
– Совершенно верно. Четверо, принц. И все они видели убийцу собственными глазами.
– Как же они могли его увидеть?
– Не удивляйся, принц, но они действительно видели грабителя.
– То есть как? Постой, это невозможно! Не было там никакого грабителя. И свидетелей, кстати, то-же.
– Грабитель очень даже был. Ограбил и убил. По голове ударил.
– Отравил – ты хочешь сказать.
– Виноват… А вот отравления как раз не было. Хозяин дома застиг вора на месте преступления и тот, испугавшись разоблачения, убил твоего дядю, несколько раз ударив его по голове чем-то тя-жёлым. Четверо слуг видели, как он это сделал. Они, разумеется, кинулись на помощь твоему родственнику, однако и сами сделались жертвами злоумышленника. Он их слегка подранил и за-пер в подвале дома. Их нашли случайно, через три дня. И освободили. Это я их нашёл.
– Я уже ничего не понимаю! Там же были только двое: хозяин дома и я…
– В тот день, когда вы встречались, – да. Вы действительно тогда были в доме вдвоём. Слуги виде-ли, как ты приехал. И ушли, чтобы вам не мешать. А ещё, очень многие видели, как вечером ты уезжал в Рим. Всё дело в том, что убийство произошло на следующий день.
– То есть как?!…
– Злодеяние случилось, когда слуги вернулись в дом. Утром. Когда ты был уже далеко. Признаюсь, труднее всего было убивать труп. Кровь пришлось с собой принести.
– Но эти… свидетели… Они что, даже смогли его описать?
– И достаточно подробно. Чем очень помогли следствию. Долговязый грек. И говорил басом. Всё, что он украл, нашли потом в Афинах. Там, где тебя точно не могло быть. Ты ведь всё время был около императора.
– Так что же, его ищут до сих пор?
– Ну разумеется!
– А если найдут?
– Кого?
– Ну, того, долговязого… Который басом говорил.
– Как же можно найти того, кого никогда не было?
– Я что-то запутался. Ты только что…
– Это я прибил слуг. А потом запер их в подвале. И сам же через три дня их нашёл. Ты не пред-ставляешь, как они были мне рады. Уж и не надеялись… Ведь чуть с ума не сошли. Так много всяких полезных деталей рассказали мне про разбойника!
– Но ты же не долговязый. И басом не говоришь.
– Однако именно так они описали его приметы… Что ж я, спорить с ними буду? Долговязый, так долговязый. Пришлось поверить, – улыбнулся начальник тайной стражи. – Они и не такое могли тогда рассказать, принц. Может быть поначалу они видели картину как-то иначе, но к концу тре-тьего дня заточения у них сложилась именно такая версия, в которую они верят по сей день.
– Как же они могли тебя не узнать?
– Кого, меня? – Своего избавителя? Посланника императора? Да они мне ноги готовы были цело-вать.
– И всё равно не понимаю. Ты что, в гриме был, когда инсценировал убийство? Или в маске?
– Зачем? Всё гораздо проще. В подвале не было еды. Никакой. И воды тоже. Зато там стояла бочка с вином, в которое я кое-чего подмешал. Для того, чтобы нафантазировать себе то, чего ты не ви-дел, нужны всего лишь две вещи: время и страх. Не исключаю, что и без всякого вина ещё через пару дней пытки темнотой и неизвестностью они бы в один голос стали утверждать, что на них кинулся циклоп или кентавр.
– Скажи, а зачем ты меня тогда спасал?
– Я долго наблюдал за тобой и понял, что ты не из тех, кто хочет причинить ей вред. Хотя поначалу сомневался.
– Тебе-то что за дело до неё? Ну я – понятно. А ты с какой стати взялся её защищать?
– Об этом попросил её прадед.
– Вот уж не ври! Ты лишь ненамного старше меня и никак не мог его знать!
– Он не меня просил. Тот, кто поклялся Гаю Юлию защищать его наследниц, в моем случае его правнучку, взял с меня слово продолжить его дело. И перепоручить следующему…
– Внучку ты хотел сказать, – Константин решил проверить начальника тайной стражи. Слишком много этот тихий человек знает и говорит такого, что не положено знать простому смертному.
– Мария – правнучка великого Цезаря, – спокойно поправил его начальник тайной стражи.
– Кому ты рассказываешь!
– А ты посчитай, принц… Если все они рожали в тринадцать, пусть даже в пятнадцать, это по лю-бому уже четвёртое поколение.
– А что, женщины после восемнадцати теперь не рожают? Моей матери, к примеру, было двадцать два, когда…
– Ты не прямой родственник Юлия.
– Я в курсе. Спасибо, что напомнил. А какая, собственно, разница?
– Женщины, в чьих жилах течёт кровь Юлия, не рожают после восемнадцати.
– Интересно, почему же?
– Потому что они не доживают до этого возраста. А мальчиков они вообще зачать не способны. Это у них что-то наследственное. Известно, что первый мальчик, в чьих жилах будет течь кровь вели-кого Цезаря – станет Богом. Тебе что, Каифа не сказал об этом? Я слышал – вы дружны.
– А он-то откуда знает?
– Говорит, что прочёл об этом в пророчествах. И знаешь, я ему верю.
– Странно, если опасность миновала, зачем же Сир так тщательно её прятал? Ведь даже я не сумел её найти. Зачем он прожил все эти годы в тени?
– Это я ему посоветовал. Когда меня перевели сюда, я попросил его поселиться в Магдале, чтобы мне было проще за ними приглядывать.
– А почему в Магдале? Дыра ведь страшная!
– Именно поэтому. А ещё потому, что годом раньше я перевёз туда Леонтину.
– Что?!! Так это ты её там спрятал?!
– Да, принц.
– А что ж ты не помог, когда ей… было трудно?
– Помогал как мог.
– Умереть с голоду? Это, по-твоему, помощь?! – Она ж совсем одна там была…
– Не совсем. Я послал к ней Иосифа. Так что она была не одна. И умерла Леонтина не от голода. Живот у неё заболел. Только вот Сергиус тогда ещё ничего не умел. Совсем маленький был.
– Ты и его имя знаешь?
– Конечно.
– А чего ж не дал ему знать? Передал бы через кого-нибудь… А то он себя уже каким-то собачьим именем называет.
– Это не собачье имя. Так на их языке летний месяц называется. Леонтина, когда умирала, должно быть, попыталась сказать ему, кто он такой, да только мальчишка этого не понял. И, когда его спрашивали, он так и говорил, что его зовут Авом. Июлем по-арамейски.
– Ну да… Он же путается в языках. “Ты из Юлиев” – вот, что она ему сказала!, – догадался Кон-стантин.
– Полагаю, что так, принц. Она всё Сира ждала…
– А что ж он, гад, не сразу приехал?!
– Это не моё дело, но, насколько мне известно, у них в Греции случился роман. А муж Леонтины…
– Ладно, это действительно не наше дело. Слушай, а ты один такой?
– В каком смысле?
– Ну, кто за Юлиями приглядывает? Если я правильно понял, ты не первый…
– А это уже не мой секрет, принц. Потому я и не могу его тебе открыть. Ты уж не обижайся. Скажу только, что я не за Юлиями приглядываю. Скажем так: не за всеми.
– Это я понял. Судя по моему дяде, которого мы с тобой на пару отравили…
– Верно. А только за теми, кто близок Марии.
– Понятно, ведь будущая императрица…
– Вряд ли тебе понятно, принц. Это здесь совершенно ни при чём.
– Как же – ни при чём?, – не поверил ему Константин.
– Думай, как знаешь.
– Ладно, зайдём с другой стороны. Меня тут в последнее время в разные весёлые игры принуждают играть. И знаешь, пристрастился. Не желаешь со мной сыграть?
– Знаю я твои игры! Я этот проклятый перстень…
– Да нет. Перстень – это же Игра для местных.
– Очень некрасивая Игра, принц, должен тебе сказать.
– Согласен. И сам уже не знаю, как остановить эту мерзость. Просто в тот момент я ничего другого не сумел придумать, чтобы успокоить Ирода.
– И Каифу.
– Да, и Каифу!, – огрызнулся Константин. – А ты бы хотел, чтобы здесь до сих пор кровь рекой ли-лась?! Причём здесь вообще перстень? Я предлагаю тебе сыграть совсем в другое: секрет за сек-рет. Я тебе свой, а ты мне…
– Ну что ж… Я согласен. Только секреты должны быть равноценные.
– То есть?
– По значимости.
– Идёт. Август собирается объявить себя диктатором.
– Какой же это секрет? Ежели бы ты про заговор Сцепиона решил мне рассказать, я бы ещё понял…
– Так ты и об этом знаешь?!
– А как может быть иначе? Я же – начальник тайной стражи.
– Наш разговор с прокуратором подслушал?
– Зачем? У меня свои источники. И голова на плечах имеется.
– А знаешь, с тобой непросто играть… Ну хорошо, давай по новой. Слушай мою исповедь: я убью императора, если узнаю, что он замыслил злое против Марии!
– Не нужно так громко говорить, принц… Убивать императора – неправильно. Но мне по сердцу твоя откровенность. В ответ открою тебе свой секрет и подумай, равноценны ли они, ведь я скажу его тебе в лицо. – Если я пойму, что твоя забота об этой девочке принесёт ей больше вреда, чем пользы, я найду способ остановить тебя, чтобы мне не было помехи исполнить клятву великому Цезарю.
– Ты что же, убьёшь меня?, – открыл от изумления рот Константин.
– Да, принц.
– Не понял… Так ты… Ты что же, всерьёз считаешь, что я могу ей навредить?
Константин, похоже, даже обиделся.
– Не могу этого исключить.
– Каким образом?!
– Да ты уже ей вредишь!
– Думай, что говоришь, начальник тайной стражи! Следи за словами!
– Прошу прощения, принц, но мне показалось, что мы решили сыграть в откровенность.
– Говорить откровенно и хамить – разные вещи. Вы что, соревнуетесь сегодня между собой, кто больше гадостей мне скажет?!… Ну хорошо… И чем, по-твоему, я ей врежу?
– Тем, что всем её показываешь. Вот зачем, скажи мне, понадобилось везти её в этой дурацкой ка-рете? Об этом ведь уже пол-Израиля гудит. Неужели нельзя было доставить в Ершалаим девочку тихо, так, чтобы об этом никто не узнал? И здесь… Ты думаешь, Каифе не доложат про сего-дняшние её катания на ипподроме? И про то, как римляне её везде встречают! Ты в курсе, что солдаты в том гарнизоне видели на её голове лавровый венок?
– Из виноградных листьев он был, – пробурчал Константин.
– Я не знаю, какой венок ты на неё надел. Да только они видели на ней лавровый! А ты знаешь, кто может позволить себе такую вольность. Ирод или Каифа – ладно, но ведь об этом узнает Август. Лавровый венок…
– Вообще-то она имеет право…
– Ну вот о чём мы сейчас говорим?!…, – огорчился начальник тайной стражи, – И про охоту, кста-ти, Каифа тоже узнает. Рано или поздно…
– Ну и пусть узнает! И про охоту, и про лавровый венок. А про ипподром, так даже и очень хоро-шо, что узнает! Кстати, вот тебе мой секрет: Каифа сам попросил меня спровоцировать её на что-нибудь такое, если удастся. Сказал не мешать ей, если она начнёт вытворять что-нибудь необыч-ное. Теперь скажи – один ты, или вас тут целый отряд?
– Не понимаю… Что значит спровоцировать? Кого спровоцировать? Это же не она сделала. Ты жульничаешь, принц. Так не считается.
– Я жульничаю?! Да с тобой невозможно играть! Ты все мои секреты подсматриваешь!
– А как иначе?
– Понятно, служба такая, – съехидничал Константин.
– Ладно, я не один.
– А кто был первый, тот, с кем говорил Юлий?
– А вот это я скажу только в ответ на что-нибудь действительно стоящее.
– Жлоб! Мог бы пойти навстречу.
– С чего бы это?
– В качестве акта доброй воли.
– Ещё чего!
– Ну никакого уважения к начальству! Я тебе припомню. Что ж такого ты ещё не знаешь? Ну помо-ги же! Скажи хотя бы, почему не ты рассказал мне про Марию, а Каифа.
– Не хотел, чтобы об этом узнал император. Слишком уж ты близок с ним. Да и вообще на виду. А Каифа имел возможность говорить с тобой приватно. Он, между прочим, давно хотел с тобой по-знакомиться. После той твоей речи в Александрии. Ты тогда в первый раз заговорил о щите.
– И меня никто не понял.
– Ну кто-то, как видишь, понял. Кстати, это я организовал вашу встречу. Скажи, принц, а ты знаешь, почему одноглазый открыл охоту на Марию?
– За брата мстит. А смотри-ка, этот желторотый не выдал её. Молодец. Не ожидал от него. Надо бы сочинить что-нибудь красивое про его гибель. Похожее на правду. Что-нибудь с элазаровцами. А потом поймать парочку этих идиотов и распять. Чего уж смеяться над беднягой… Знаешь, мне даже жалко его. Не таким он и размазней оказался.
– Смысла только особого в его героизме не было.
– То есть как?
– А так! После твоих провокаций и путешествий в царских каретах скоро все в Иудее узнают, кто она и откуда. Ещё и дядя этого мальчишки потребует расследования в сенате… Вот напасть!
– Ничего он не потребует. Дрянь редкостная, но я поговорю с ним. Мне и веры больше будет. Всё-таки я был последним, кто видел его племянника. Так что всё-таки с Одноглазым?
– Боюсь нелегко его будет найти. Офицер он бывалый.
– Ты в самом деле веришь, что это сделала она?
– Мария не видела, куда бросала камень.
– А кто видел?
– Один из пиратов.
– Ты и о пиратах знаешь?
– О них все знают.
– Ну и что тот пират?
– Рассказал отцу. А тот решил секрет продать. К сожалению, он не ко мне первому пришёл.
– Скажи, а почему ты не вербуешь в свою команду защитников Марии меня?
– Потому что мы с тобой хотим разного.
– Неужели?
– Конечно. Боюсь, ты видишь в Марии только императрицу.
– Но этого ведь и Юлий хотел, – смутился Константин. – Того же. Вспомни клятву римских импе-раторов.
– Я помню… “Хранимую небом”…
– Откуда, интересно, Цезарь мог знать?
– А он не только с солдафонами общался. Еще и с дельфийскими оракулами.
– И что же они ему сказали?
– Вот когда сам поймешь, тогда и вербовать тебя не потребуется. Кстати, место генерала свободно.
– Загадками говоришь.
– А ты бы хотел, что всё было просто?
– В моей семье верят, что один из нас научится с Богом разговаривать. И что это будет не воин.
– Уже ближе. Ладно, так и быть, – твоя мать.
– Что моя мать?
– С ней говорил Цезарь перед смертью. Это она пообещала Гаю Юлию заботиться о его девочках. Или ты в самом деле думаешь, что её убили из-за золота?…

________________________________________

Ав разыскал Марию в саду. Без всяких предисловий и околичностей он авансом потребовал награду за новость, которая “тебя, дура, сделает счастливой”. А иначе он ничего не скажет, уйдёт и “так ты и по-мрёшь, ничего не узнав”. Ну и получил, конечно, свою награду. Даже два раза. До и после того, как рас-сказал про подаренных ей Валерием Гратом коней. Во второй раз она разрешила ему уже не прятать руки за спиной. Ну, разрешила, значит разрешила. Он не особенно с ней и спорил. Заметим, мальчишка ни на чём не настаивал и ничего такого у неё не просил. Сама позволила.
– Ты тоже думаешь, что я развратная?
– Ничего я не думаю. Стой смирно. И не реви, балда, а то у нас ничего не получится! А я уже по-обещал…
– Мы с тобой делаем что-то ужасное?
– Ты можешь помолчать?!
– Понимаешь, мне это очень нужно. Очень-очень!
– Знаю. Мне тоже. Ты красивая… Я тебя вылечу. Да положи ты руки мне на плечи! Что ты как эта?…
Молоденькая эфиопка, подглядевшая, как целовались двое подростков, часом позже клялась началь-нику тайной стражи, что видела расплавленное золото, вытекавшее изо рта Марии, когда Ав от неё отры-вался. При этом девушка еле держалась на ногах. Чуть не падала. Губ мальчишки и выражения его лица эфиопка не разглядела, потому что он стоял к ней спиной. Сказала только, что Мария вся сияла (подроб-нее про сияние она рассказать не смогла, – слишком ярко светило в глаза солнце), а птицы громко крича-ли и стаями носились прямо над их головами. Столько птиц она в Кесарии раньше не видела. И ещё во-круг сильно пахло фиалками, хотя нигде они здесь не растут. Может показалось?… Когда те двое ушли искать каких-то лошадей, эфиопка подбежала поближе и увидела драгоценную лужу на том месте, где они целовались. Хотела зачерпнуть золото ладонями, но перестала вдруг дышать и поняла, что и так, без всякого золота сейчас умрёт от счастья. Нет, совсем не испугалась. И вообще она не желает больше быть рабыней. А хочет любить! И так же сладко целоваться, как те два юных бога.

________________________________________
;
Часть вторая

Ершалаим.

Вечно пьяные, а потому до злости ретивые стражники Сузских ворот слишком поздно разглядели надвигающийся на город царственный поезд, сопровождаемый четырнадцатью римскими всадниками. Спохватились и, бешено выпучив глаза, кинулись палками разгонять мешающую проезду небожителей толпу визгливо орущих зевак, непонятно откуда набежавших поглазеть на величественную процессию. Огромная неповоротливая колесница первосвященника, плавно раскачиваясь, влезла на горбатый мост, лениво наехала шестью безжалостными жерновами на разомлевший от жары вечерний, уже пахнущий жареными каштанами город и раздавила его своим высокомерным великолепием. Лёгкий крытый фаэтон из светлого ливанского кедра, весело юркнул в ворота следом за ней. Несмотря на притороченные к его мягкой кожаной крыше воинственные штандарты Юлиев и римского прокуратора выглядел он легкомыс-ленной скорлупкой. Элегантной игрушкой. Эдакой подстриженной, бестолково суетящейся и совершенно неопасной собачонкой, болтающейся на поводке у молчаливого, знающего себе цену хозяина, совершаю-щего после доброго ужина вечерний моцион.
Мария, принципиально не пожелавшая покинуть свой фаэтон, была вся пунцовая от гнева. Она даже не смотрела в окно! И где-то её можно понять. С какой стати она должна ехать со взрослыми в брюхе золо-чёного мастодонта, на который, как она чувствовала, в эту минуту были обращены восторженные взоры всего Ершалаима, когда она обзавелась собственной каретой? Да ещё такой красивой! Но спрашивается, зачем же тогда было срываться на Константина, резонно и в общем-то спокойно заметившего ей, что либо Принцесса плетётся в хвосте поезда, глотая пыль и горечь невнимания толпы, либо она перестает валять дурака и пересаживается в куда более комфортабельный экипаж, который, кстати, персонально за ней прислал один из самых уважаемых людей Иудеи? Ведь сама же себе хуже делает…
Девчонка и так уже сомневалась в том, правильно ли она поступила, не послушав Константина, но… сказала и сказала. Так ведь ещё же и голос на него подняла. И ногой топнула. Сглупила, короче. Ну и что теперь? Не отступать же… Увы, признавать свои промахи было не в её стиле. Не привыкла она к этому. Не потому, что редко ошибалась и, как можно было бы в её защиту сказать, имела по части исправления ошибок мало опыта. – Всё дело в том, что Ав и Михаэль в минуту принятия ею этого опрометчивого ре-шения уже сидели рядом с ней. На кожаном диванчике напротив. Ну, сидели… И что? – А то, что, когда трое этих малолетних бандитов оказывалась в одном вместе, вот как сейчас, и, перебросив друг другу брызжущий зелёными искрами электрический заряд, заключали меж собой таинственное соглашение, словесно выражавшееся в незамысловатой формуле – “нас трое!” (что непременно нужно было произне-сти вслух, пусть даже и шёпотом, а иначе не срабатывало), их светловолосая предводительница оказыва-лась в выигрыше. Во всём и всегда. Что бы она ни сказала или ни сделала!
То есть Мария выигрывала любой спор, выходя сухой из воды даже в тех ситуациях, когда ни малей-ших к тому предпосылок не имелось, или она вовсе несла откровенный вздор, откалывая на людях какую-нибудь несусветную, оскорбляющую рассудок глупость. Чушь, казалось бы, очевидную для всех. Каза-лось бы… Нормальным людям… Только нелепица эта вдруг чудесным образом переставала быть таковой, тая словно облако и превращаясь во что-то вполне разумное. Не просто в понятное, а в самое что ни есть обыкновенное. В привычное! Причём происходили эти цирковые метаморфозы в режиме реального вре-мени, то есть буквально на глазах у публики. С глаз обывателей словно бы спадала пелена. Или эти дура-ки выкарабкивались из сна, просыпаясь из своего грустного обморока в новую радостную жизнь. И ведь вероятность чуда была один на миллион! Каковой счастливый шанс Марии и выпадал. С завидной регу-лярностью. Вот, к чему у этой сумасбродки выработалась привычка. Или может зависимость?… А кому бесплатное везенье не вскружит голову? Не зальёт пьяным восторгом щели, сквозь которые на тебя смот-рит тоска. И напрочь сломает тормоза!…
Друзья сидели на расстоянии вытянутой друг от друга руки. Но смахивающую на вопрос обязатель-ную фразу “нас трое” обычно ведь проговаривала Мария… Она и только она проворачивала ключ. Ну, так всегда было. Раньше. Мальчишки лишь подтверждали, что мир по-прежнему вертится вокруг них. Точнее вокруг неё… И какая муха укусила её сегодня? А чему тогда удивляться? Решила молча ехать? – Давай! Сколько влезет! Только ведь, как сказал Константин, будешь и “пыль глотать”, и что-то там ещё…
– И эти два дурака смеют ещё уверять, что они любят меня!, –
гудел внутри Марии готовый взорваться раскалённый котёл.
А она изменилась…
– Ав, правда, ничего такого мне про любовь не говорил, но после того, что у нас было… Я же не слепая! Опять же, чуть что – целоваться лезет, дурак! Как будто имеет на меня какие-то права. Можно подумать, что мне это приятно! Забыл – кто я?!… А вот зато Михаэль говорил. И много раз. Не просто же так он эту свою дурацкую клятву сочинил! – “Умрёт он со мной в один день”. – Как же, жди от него!… Жениться он на мне собрался. Кто бы ещё за него пошёл!… Ну и что они сидят, бездельники? Трусы! Предатели… Вот никого больше не буду любить! А уж целоваться – точно ни с кем не стану, если они со мной так… Господи, неужели они допустят, чтобы меня так унизили?…
Марии хотелось расплакаться, красиво расплакаться, так, чтобы слёзы капали на коленки, а губы при этом не дрожали и не морщились. И чтобы не шмыгать носом, как плачут, наверное, настоящие принцес-сы, только вот от возмущения слеза из неё не шла. А было бы, наверное, правильно немного поплакать, чтобы эти двое олухов проснулись и увидели, как ей плохо.
– На меня же совсем никто не смотрит! Вон, сколько народу кругом, а меня как будто здесь нет! Я что – невидимка? Или прокажённая?! Пусть они что угодно сделают, дураки, лишь бы…, –
ещё не придумала она, что сказать, но, в общем, понятно, чего хотела. –
– Пусть докажут, что они любят свою Принцессу. Так, чтобы я им поверила. Господи, да пусть они уже хоть что-нибудь сделают! Нас ведь трое сейчас, – как нужно… Ну, когда нужно, чтобы всё само получалось. Неужели я всё должна говорить вслух? А так непонятно, что ли?! Да они просто издеваются надо мной!…
Тут по переносице Марии мягкой шерстью скользнула серая с коричневым пятнышком мысль, что Ав после этих “безобидных” “само” как-то уж слишком часто стал в последнее время болеть, и девчонка от желания заплакать отвлеклась.
– Так он вообще теперь всё время болеет… после того как грохнулся с моей оливы и башку себе расшиб, –
быстро нашлась она, прогоняя пушистого доставалу. –
– И что теперь? Я-то в чём виновата? Можно подумать, – это я заставила его лезть на оливу! Или я сейчас прошу его сделать для меня что-нибудь невозможное. И вообще, почему я должна за всех думать? Кто я? – Принцесса! А все знают, что принцессы не обязаны думать! Они должны есть халву и приказывать всем, кто их любит, исполнять любое их желание. А если они и должны ду-мать, так только о том, кому разрешать целовать свою руку, а кому нет! Или плечо… Или… –
опять же не успела придумать Мария, что именно она должна разрешать целовать, но в тот момент, когда она вспомнила про сад за дворцом прокуратора, к ней непонятно откуда уже третий раз за последний час закрался под волосы золотистый запах фиалок, снова обвился вокруг шеи и, заставив вздрогнуть, мокро облизал её подбородок, а по затылку на спину потекло что-то густое и тёплое. Мурашки дружно сбежали по плечам и, забывшая про слёзы преступница с краснеющими щеками вновь запуталась в прозрачной паутине, вырываясь из бесстыжих рук Ава. Не особо, впрочем, настойчиво вырываясь…
А ведь насчёт этого идиотского “само” Мария, как ни странно, почти не врала. Михаэль божился, что, когда затевалась их тайная игра, то есть когда заключался этот их “невинный” пакт, он ни разу не делал ничего такого. И вообще он не знает, как такие вещи делаются. Более того, и не желает знать! Потому как хорошо помнит из Торы, что за такие шалости полагается. За это, вообще-то говоря, камнями побивают.
И Мария тоже не колдовала. Вроде бы… Да нет, точно. Железно, не колдовала она! Уж, наверное, знала бы! Фокус с волосами – совсем другое. Так что остаётся Ав…
– А больше некому. Но ведь и этот дурак делает вид, что он ни при чём. Впрочем, это его дело: не хочет говорить правду – не надо. Главное, дождаться, когда он начнёт тереть виски, и тогда слу-чается всё, что нужно. А остальное меня не касается. Пусть даже он из-за этого немножко потом и поболеет. У меня вон тоже живот в последнее время часто болит! И что теперь? В конце концов мы всего лишь дети. Не озоруем и ничего плохого не делаем. Мы просто играем…
Самое смешное, что девочка каким-то десятым чувством (заметим, гораздо раньше Михаэля) догада-лась. Подошла совсем близко… Почему и запретила жениху лезть “в то, что не нашего с тобой ума дело” и выяснять “всякие глупости”…
– А что Ав после немного мучается головой, так его, конечно, жалко, но, если он сам не хочет ска-зать… Если не желает признаться… Что ж его – заставлять, что ли?… А может ничего он и не врёт… “С чего это я буду что-то делать? Я бы сказал тебе”, – представила она себе, что с ней за-говорил Ав. – А кто ж тогда? Разве не ты всё устраиваешь?
Ава, уже собравшегося, но так и не успевшего ответить, вдруг прогнал из её головы Михаэль. Вошёл, и Ав трусливо сбежал. А Мария как ни в чём ни бывало, словно ничего не случилось и никакого Ава с его железными руками в её жизни никогда не было, продолжила разговор непонятно с кем. Хотя что тут не-понятного? – Очень даже понятно – с кем!
– Впрочем, может быть и я… А почему не ты, Михаэль? Как ты можешь быть уверен?…Или всё-таки Ав?… Вот и хорошо, что ты ничего такого не замечаешь. Этого ж не увидишь! Вот и не надо это видеть. Главное, что пока нас трое и каждый думает на другого… Я и сама иногда чувствую… Ничего я не дура! И вовсе я не психованная! Сам ты дурак глупый! Ах так?! Тогда знай, не хотела тебе говорить, но… Ав говорит нам правду. Это ты ничего не понимаешь! Ничего у меня не семь пятниц на неделе! Да, он симпатичный… Ну и что из того, что он безродный? Откуда мне знать, как он целуется?! Что ты там мог видеть?! Тебя же там не было! Очень хорошо, вот и попробую. И не смей больше ко мне прикасаться!
И вдруг шмыгнула носом.
– Хватит уже на меня злиться. Помнишь, что дядя Иосиф про него сказал? – Что он такой же гений, как и мы с тобой. И что это большое для него, старика, счастье – учить нас, потому что среди нас троих живёт настоящий Бог… А ты правда хочешь на мне жениться? Потому что любишь? А по-чему любишь? Да вытащи ты уже руки из-за спины, дурак! Потому что, если из жалости, то не нужно мне от тебя ничего! Я что, некрасивая?…

Интересно, а что на самом деле Мария думала о роли Ава в этой их странной игре? Во что она в дей-ствительности верила? В то, что мальчишка непонятно зачем врёт ей и Михаэлю? Или что он скрывает какую-то непонятную правду, которую ей незачем или, может быть, неполезно знать? Уж больно проти-воречивыми были её высказывания на этот счёт. Вчера ей было удобно думать одно, а сегодня она с удо-вольствием принимает обратное. И всё с чистой совестью! Способна ли она вообще распознавать и лю-бить правду или уже до такой степени изовралась, погрязнув в своих преступных желаниях, что ей стало всё едино? – Сложный вопрос. Вруньей, вообще-то говоря, она быть не хотела. – Ничего себе ответ! – Да, вот такой. Мария действительно страдала, когда ей приходилось говорить неправду. И её мучения умно-жились, когда Иосиф начал делать из своих учеников волшебников (он употребил другое слово – мисти-ков, но Марии оно не понравилось и она его сразу забыла). Он потребовал от них, казалось бы, простой и понятной вещи: представить, что они прозрачны. Нет, он даже не так сказал: не прозрачны, а видимы. Кому видимы – уточнять не стал. Просто видимы и всё. Ну, а раз видимы, то, стало быть, и прозрачны. Это было одно из множества тех простеньких упражнений, которые он для них всё время придумывал. – “Простеньких”!…
Михаэлю сделаться прозрачным удалось без особых проблем. Ему вообще ко многому удавалось прийти быстрее других, даже раньше Ава, отчасти потому, что он по возможности избегал лишних усложнений. И, наверное, ещё потому, что был, как говорил про него Иосиф, цельной личностью.
А у Марии в ту пору как раз случились первые месячные. Странное совпадение. Ещё и мать зачастила. Стала приходить к ней уже чуть ли не каждый день. И, конечно, помешала дочери почувствовать Бога. Почему и началось враньё. По этому поводу пролито было немало слёз. И сказано много ненужных слов. Неправильных. Несправедливых. В том числе и в адрес Михаэля. Непонятно с какой стати. В общем, с этим упражнением Мария не справилась. Точнее справилась, но не сразу. А когда справилась, сделалась совсем несчастной.
Ав же, выслушав новое задание, куда-то исчез. Аж на две недели он пропал! Не в первый, впрочем, раз. Почему его и не искали. Все как-то уже привыкли к тому, что змеи и ядовитые пауки его не кусают. И что он может провести в пустыне несколько дней не то, что без еды, а даже и без воды. Вернулся он весь оборванный и голодный. Поел хлеба, молча взял пальмовый веник и пошёл подметать синагогу. На во-прос – где был? – сказал, что спал, а теперь, слава Богу, проснулся. Иосиф забеспокоился, но мальчишка успокоил его, сказав, что теперь с ним как раз всё в порядке и что он, наконец, нашёл своего отца. Сказал, что они друг друга увидели. Выглядел мальчишка при этом до ужаса спокойным. Чуть ли даже не счаст-ливым. Мигрени, правда, после этого не прекратились. Но и явных психических нарушений Иосиф у него не отметил. А странным?… – Так ведь он всегда таким был.
Да, но мы опять отвлеклись. Прозвучавший вопрос стоит немного переиначить: – “Способна ли Мария понять, когда её обманывают?”. Если бы кто об этом спросил Иосифа, раввин в глаза рассмеялся бы тому недоумку, потому как Мария чувствует ложь за сто шагов. Причём ещё прежде, чем та зарождается в голове вруна. Иосиф тысячу раз попадался. Строгий учитель, он испытывал немалые затруднения из-за этого её крайне неудобного для него дара, потому как преподавать тору и вообще рассказывать что-нибудь про Бога тому, кто с удовольствием верит тебе на слово, это одно, и совсем другое дело… Ну да ладно, не о том сейчас.
А вот Сир никогда дочь не обманывал. Ему это и в голову не приходило. Да и зачем бы ему это пона-добилось? Оно, конечно, принимая во внимание страшную наследственность девочки, ему приходилось что-то придумывать… – Неважно! Она никогда не проверяла отца, поскольку любила его и верила ему безоглядно. Просто так верила. Даже понимая, что всё не так уж зд;рово… Как верила словам Иосифа, что она – избранная. Наверное потому, что помнила, как в Греции под зимним проливным дождем отец нёс её на руках, закутав в свой ветхий плащ, а сам дрожал от холода. Они тогда убегали от каких-то пло-хих людей в чёрном. А может и не в чёрном. Но очень страшных… И как потом он отдавал ей свой хлеб. А ей говорил, что уже поел. И она всё понимала. Заставляла его тоже съесть немного хлеба. А он отказы-вался. Совсем маленькая была, а вот запомнила…

Ну а всё-таки… – Мог Ав обмануть Марию, так, чтобы девчонка не догадалась о его жульничестве? Мог он скрыть от неё какой-нибудь свой секрет? – Да запросто! Он единственный и был на это способен. Кстати, именно от неё ему и было, что скрывать. Знала б, к примеру, она, зачем он полез тогда на эту несчастную оливу! И почему с неё свалился. Она, конечно, что-то такое подозревала…
Мария первая нашла его в то утро. Когда он лежал без памяти. Совершенно беспомощный. С разбитой головой. Она впервые увидела тогда, какого цвета у него волосы… Казалось бы, в ту минуту она могла выведать у него всё, что угодно, ведь он бредил. К тому же ей действительно нужно было кое о чём его порасспросить. О своих нехороших снах, например. Попробовала. Так вот, даже тогда она ничего из него не выудила. Повязала ему на голову белую тряпку, чтобы больше никто не увидел, как он меняется, когда выходит из себя, и побежала за отцом.
Михаэль лазал потом на то злосчастное дерево, пытаясь понять, что могло понадобиться там этому дураку. Да ещё ночью! И что? – А ничего. Пришлось списать инцидент на внезапное помутнение рассуд-ка. Ну полез мальчишка на дерево. И свалился. Да он вообще странный, почему его и в пираты долго не принимали. Мало ли что ему в голову втемяшится. Если он по ночам по деревьям лазает. И с муравьями разговаривает… А тайна у Ава, между прочим, была. И какая! На оливу ведь он не просто так забрался.
А можно подумать – у Марии тайна была не ужасная! Последний год она вела уже практически двой-ную жизнь, стыдную и потому невыносимую. И ничего с собой поделать не могла. Хуже всего было то, что с детства Принцесса была окружена влюблёнными в неё мальчишками, дравшимися из-за неё; подар-ками; невинными поцелуями в щёку за амбаром и прочим. Всё как полагается… Бог с ним – с детством, но сейчас!… Вот если бы у неё были подруги… Хотя… Ну, снилась бы ей вместо Ава подруга! Она пару раз в красках представила себе и поняла, что было бы то же самое. В общем неизвестно ещё, что хуже. Сильно страдала девочка…
Так вот: Ав её тайну знал, а она его секреты – нет. То есть догадывалась, конечно. Вернее, предпола-гала, но точно не знала. И боялась, что это она сама всякие мерзости про него придумывает. А он на са-мом деле хороший. И на такое не способен. Никто не мог забраться к нему в голову! Для этого нужно было бы построить стеклянный дом и сделаться таким же сумасшедшим. И самым трудным было для неё то, что днём она свои сны называла мерзкими, а после ужина начинала дрожать от нетерпения. В ожида-нии. И проклинать себя. Матери в глаза стыдилась посмотреть…
А всё же, знал Ав про её неприличные сны? – Не просто знал…

Так, ладно, а в самом деле, если уж совсем без дураков, – врал Ав Марии про свою непричастность к их коллективному колдовству? – Да он прыгал бы от радости выше той оливы и тысячу раз уже бы всем похвастался, если бы действительно оказался способным в одиночку сотворить что-нибудь эдакое! Неужто он не дал бы Марии понять, что научился тому, чего не умеет она? Чего никто другой не в состо-янии не то, что сделать, а даже просто понять, о чём идёт речь. Представить, как такое вообще возмож-но! – Тот ещё хвастун. Это ведь он только с виду скромный и несчастный. Голова у него, видите ли, часто болит. Нос задирать поменьше надо, вот и не будет она болеть! А когда он с философом из Александрии затеял переписку, так и вовсе загордился. Землю под собой чуять перестал. Таким возвышенным сделал-ся, что прямо не подступишься к нему! В общем, Мария правильно сделала, что поверила ему. И никакой это с её стороны не самообман! Напрасно Михаэль искал в её подозрительной легковерности подвох и даже обзывал её глупой и лживой, ни в какие “само”, естественно, не веря. Он даже начал подозревать партнёров по игре в нехорошем сговоре. В том, что они хотят над ним посмеяться.
В действительности же Ав никому не врал. Ни Марии, ни Михаэлю, ни себе. Никому! Когда Мария, как всегда неожиданно, через плечо оборачивалась к мальчишкам и с лукавой улыбкой, от которой у обоих сводило дыхание (ещё и поигрывая при этом голой коленкой), тихонько спрашивала – “а это прав-да, что НАС ТРОЕ?”, – Ав ничего не предпринимал. Даже не собирался! Наоборот!!…
А куда тут собёрешься, когда ты понятия не имеешь о том, как и что нужно делать? Он лишь пугался внезапности её приглашения шагнуть в неизвестное, смешно при этом волновался и, закрывая ладонями глаза, начинал прислушиваться к чему-то внутри огромных, во все стороны глядящих разноцветных глаз, катящихся в его голове, боясь, что в какой-то момент, который ему почему-то никогда не удавалось пой-мать, окажется, что всё уже свершилось. Чего он боялся? – Того, что Мария или Михаэль по легкомыслию не справятся с собой и нечаянно, по неосторожности или по глупости, обманув его, что-нибудь всё-таки на его голову и себе на беду наколдуют. В чём, конечно же, не признаются. И тогда уже будет не остано-вить… А что, собственно, останавливать? – То, что появилось само, и с чем ты уже не сумеешь справить-ся? Чему ты не сможешь помешать быть, даже если очень сильно этого захочешь? Он, правда, не особен-но хотел. Потому что был трусливым.
Да, Ав боялся. Другого слова не подобрать. Он испытывал самый настоящий страх и всеми оставши-мися силами своего мгновенно перегоравшего рассудка пытался сказать себе правду о том, что он тут ни при чём. А ещё сказать её тому, что, смеясь над ним, какое-то время назад, которое он, дурак!, как всегда проморгал, само уже начало вырастать неведомо из чего. И неумолимо продолжало прорастать сквозь его с хрустом лопающиеся нервы. Сквозь его стеклянный мир. Из немыслимо далёкого прошлого… Из той жуткой бездны, которая помнит себя, когда в ней ещё не родились время и свет.
А что ещё ему было трудно понять? Что именно не укладывалось в его голове? – Что таким вот странным образом родившееся новое, которому невозможно противостоять и приказывать, не было за-планировано. Как это? – А вот так: не было! Это новое секунду назад из каприза нафантазировала взбал-мошная девчонка с неправильно растущим зубом… А почему, собственно, не было? Кто это сказал? Мо-жет быть всё как раз и было запланировано так, чтобы это новое повстречало на своем пути зеленоглазую пигалицу и двух влюбленных в неё оболтусов, наивно полагающих, что они действительно в состоянии что-то такое втроём наколдовать? А что, если всё, даже самый глупый каприз Марии был предначертан?! Из той страшной бездны, в которой дышит Ничто. Которое больше, чем Всё. Потому что рождает это самое Всё.
На этой развилке, если Ав ещё продолжал думать о себе, что он умный, его поджидала внятно ему до-казывавшая обратное мигрень. И год назад он понял, что гораздо разумнее в таком деле выбирать себе в друзья лень и страх. Ну или то, что он этими словами называл. Что позволяло ему убежать от своего дурацкого ума. Почему пока и остался жив…
Естественно, Ав о своих страхах никому не рассказывал. Даже Иосифу, а не то, что Михаэлю. Ещё че-го! – Чтобы над ним смеялись? И так уже все принимали его за труса и слабака. Слава Богу хоть не обзы-вались. – Мария запретила. А он, кстати, и был слабаком. И трусом. Ещё и вруном вдобавок!
– Но я же никого не обманываю… Разве что Марию немножко… Да и не обманываю я её вовсе! Где же я обманываю? Она ведь меня ни о чём не спрашивает. Ну, про свои сны… А то я бы, конечно, рассказал ей всю правду… И вообще, то, что я ей иногда снюсь… А кто, собственно, Михаэлю мешает?… Это же совсем не трудно… Как будто он не того же самого хочет! И вовсе я не встаю между ними. Просто я лекарство ищу. Хочу, чтобы она не умерла. И чтобы глаза у неё видеть стали. Зачем это она должна умирать? А как ещё я могу искать? Я ведь ищу то, чего не знаю…
Вот так эта хитрая схема и работала. Михаэль всю дорогу сомневался, но, поскольку слишком уж лю-бил Марию, сдавался, усыпляя свою совесть тем, что, если кто из них и делает что-то нехорошее, то точ-но не он.
Марии сомневаться было некогда, потому как она была занята театральной стороной и буфетом праздника. А потом она из опыта знала, что всё сработает наилучшим образом, если суметь каким-то образом удержаться и не начать подглядывать. И, главное, не задавать лишних вопросов Аву. Проще говоря, не совать нос в то, что уже и так происходит. Само по себе.
Наконец, Ав, который тем более ничего не делал, потому что отлично понимал, что ничего здесь сде-лать нельзя. А можно лишь удивляться. Это пожалуйста. Сколько угодно! Ах да, – ещё можно и даже нужно бояться того, что это может случиться само.
В общем, никто вроде бы ничего не делал, а Мария всё выигрывала и выигрывала свои идиотские па-ри. Одно невероятней другого…
Вроде как глупость несусветная получается. Какой нормальный, а тем более взрослый человек пове-рит в такую дребедень?
Поверит или сумеет повторить? – Кстати, взрослые разные бывают. Вот Иосиф, к примеру, очень да-же в подобное верил. Повторить он уже ничего не мог, но верил. И ещё бы ему было не верить! Это ведь он, гад, подбросил своим ученикам сумасшедшую идею про “само”, втайне надеясь, что его сын пер-вым… ну даже если не первым… разберётся в тонкой механике собирания эгрегоров и, может быть, когда-нибудь… в Ершалаиме… когда он станет членом синедриона…
Иосиф не просто подбросил подросткам мозголомную и чрезвычайно опасную идею, а какое-то время ещё ведь и незаметно руководил процессом. Подогревая их аппетит и амбиции. Кое-что по ходу дела незаметно подправляя. Как бы невзначай подсказывая… И мечтая вместе с ними… Сам он в опасные игры уже давно не играл. Во-первых, оказавшись в ссылке, он не нашёл себе здесь подходящей для этого ком-пании. Что, вообще-то говоря, важно. А потом возраст и здоровье на многое наложили запрет. Да и трус-лив он стал до невозможности. Опять же у него на руках был Михаэль. А это – тяжёлый якорь. Тут уже сто раз подумаешь прежде, чем бросаться головой в омут. Ведь если по-хорошему разобраться, всё это – настоящее безумие.
А ещё же и Ав был на его иждивении. Какие-то денежки на его содержание, правда, подкидывал Сир, но греческие книги, чистые папирусы, еда… И потом – мальчишку надо было во что-то одевать! А вооб-ще-то (Иосиф об этом почему-то забыл), авторство технологии, в чём-то похожей на ту, которую взял себе на вооружение Ав, технологии построения нового, причём чего угодно, даже таких громоздких леви-афанов, как государство или религия, принадлежало вовсе не ему, а другой и тоже весьма незаурядной личности – в прошлом его другу, с которым они некогда были, что называется, не разлей вода, а теперь… К нему, собственно, они сейчас и ехали…

________________________________________

А почему это я должна стыдиться?

Собачиться с Константином Мария, если быть точными, начала ещё в Кесарии, когда выяснилось, что к четвёрке роскошных прокураторовых скакунов казённая квадрига (“самостоятельно”, как помнится, раскатывавшая по ипподрому) не прилагается. Девчонка чуть успокоилась лишь когда принц показал ей хранившуюся здесь же коллекцию его собственных карет и для полноты комплекта презентовал ей один из самых дорогих её экземпляров, снабжённый мягким раскладывающимся верхом. Он не стал объяснять, почему о прогулках в открытых экипажах ей на время придётся забыть. Сказал лишь, в ответ на её возму-щение по поводу того, что квадрига остаётся в Кесарии, что дороги в Ершалаиме не как здесь – они там узкие, и давить прохожих, рассекая по городу на широченной боевой колеснице, к тому же римской, было бы как-то неправильно.
– И вообще, скромнее нужно быть! Чтоб я больше ни слова не слышал! Живо, давай, переодевайся! Хватит тут сопли размазывать, капризная девчонка! Как мне уже надоели твои фокусы! Узнаю по-роду. Карета ей, видите ли, не нравится… Вертихвостка!…
По-настоящему же ругаться они начали, когда догнали Гавриила. Сперва Мария огорошила Констан-тина требованием, чтобы “этот неотёсанный медведь” уступил ей дорогу. Потом, когда этого не случи-лось, ей показалось, что едут они слишком быстро и “надо бы всем ехать помедленнее, а то ещё загонят моих лошадей”.
– Опаздываем, вообще-то…, – был ей ответ.
– А нечего было в Кесарии рассиживаться!, – взвилась девчонка. – С тем ему захотелось поболтать, с другим, с третьим… Быстро всё делать нужно. Вот как я, например. Я и в баню успела сходить и…
Мария вовремя спохватилась и удержалась от рассказа от том, с кем и что она ещё успела, пощадив чувства Михаэля, давно и с подозрением косившегося на слишком уж часто краснеющие уши Ава. Кончи-лось тем, что Константин от греха, боясь-таки залепить обнаглевшей истеричке по шее, перебрался в золочёный Гавриилов дворец и остаток пути посвятил инструктажу Сира.
Солдаты были несколько обескуражены. Они отлично видели, как Константин пересаживается в ко-лесницу первосвященника и при этом почему-то не распорядился перенести на неё свои штандарты. Что-бы он забыл?… В общем, смущённые всадники так и ехали до самого дома Каифы – эскортом трёх без-вестных магдальских пиратов. Охраняя не столько их, сколько формальные символы власти – штандарты на крыше фаэтона. Ну хоть этим они немного отвлекли девчонку от её страшного горя. А то ревела бы уже в три ручья.
Михаэль, которому Мария, не удержавшись, похвасталась лошадьми (Иосифу, слава Богу, она ничего пока не сказала. Ну хоть что-то правильно сделала), великодушно пощадил своих друзей:
– Всё-таки в паучье гнездо едем.
Таковы были заключительные слова текста перемирия, который он, взяв командование на себя, зачи-тал предателям, якшающимся с врагами и принимающим от них возмутительно дорогие подарки.
– Кто его знает, что нас там ждёт… Надо бы держаться вместе. Так и быть, на первый раз про-щаю, –
и принял недоумение отступников, молча выслушавших его высокопарное обличение, за раскаяние. Всё бы ничего, вот только рассеянность Марии… С ней творилось сегодня что-то непонятное. Кроме ребят в карете никого не осталось. Заметим, в её карете! В её собственной, не придуманной. Которую у неё уже никто не отнимет и в которой они завтра отравятся домой. Друзья снова оказались вместе. Это же так весело! Должно было быть… Но почему, поджав губы, она всю дорогу промолчала? На что дулась? Ещё же и Ав не поднимал глаз…
– Ну вот что он – совсем дурак, что ли?!, –
возмущалась Мария про себя, стараясь ни на кого не смотреть, и было непонятно, кто именно стал причи-ной её раздражения. Кто дурак-то?…
Если спокойно разобраться, говорить подросткам и впрямь было не о чем. Не рассказывать же в са-мом деле Михаэлю о том, что произошло с Авом и Марией за минувшие сутки! Нет, ну правда, кто вино-ват в том, что этот борец за народное счастье, якобы ненавидящий всё римское, нафантазировав себе Бог знает что, встал в дурацкую позу и отказался ехать с ними в гарнизон? Очень зря, кстати, отказался (Мог хотя бы в Кесарию напроситься, идиот!), потому что за этот бесконечный день случилось много такого, чему нужно либо быть свидетелем, либо в этом участвовать. Либо уже никаких вопросов не задавать…
– Вот как ему теперь рассказать? Он ведь опять всё не так поймёт…
Как быстро, однако, Мария научилась врать! Ну, может быть, врать – слишком грубое слово. Тем бо-лее, что чувство, сходное с раскаянием, всё-таки изредка её посещало и противно глодало. А где-то на периферии её перегревшегося сознания несколько раз даже промелькнуло слово “грех”. Но, если поду-мать, правда заключалась и в том, что не она оставила своего жениха погибать в пустыне, а это как раз он из-за своей дурацкой ревности отпустил её в неизвестность. Одну! Прогнал, получается. Бросил, короче!
Ну, не совсем одну, конечно, – в трудные минуты рядом с Марией всегда кто-то оказывался. Ав, например… Про Гавриила и Константина она почему-то не вспоминала. Это, конечно, нехорошо. Могла бы и вспомнить. А с какой стати?! Как будто ей больше не о чем было сейчас вспоминать. – Да сегодня она впервые в жизни поцеловалась по-настоящему! Причём не один раз. И ей это понравилось. Да, она ещё хочет. И что теперь? Что в этом плохого? И по какому поводу она должна мучиться и оправдывать-ся? Почему, собственно? – Потому что знает, какие дополнения теперь будут внесены в её стыдные сны? Что в них откроется новая глава? Или что теперь она должна страдать из-за того, что счастливчиком снова оказался не Михаэль? Так ведь не он же помог ей сохранить лицо на том “весёлом” празднике, где её чуть не убили. Да она просто обязана была!… Ну, чтобы у Ава потом не болела голова… Хотя бы из благодарности… И вообще!… Да просто потому, что он хороший… И да: – потому что он ей нравится и руки за спиной не прячет… И ещё потому, что это он не дал ей свалиться с квадриги, когда та вдруг “са-ма” понеслась… А губы она ему вовсе не подставляла! Всё это – враньё и клевета. Он сам их нашёл. А чего их искать-то? – Вот они.
– В общем, неизвестно ещё, кто предатель!…
Казалось бы, всего день друзья провели не вместе. И, конечно, они не перестали быть собой. Во вся-ком случае не должны были успеть так уж сильно измениться. Михаэль вот, к примеру, остался прежним. Но странно, он не то, чтобы сделался за этот день моложе или ниже ростом, а просто нисколько за это время не вырос, при том, что Ав и Мария за те несколько часов ощутимо повзрослели. И проблема не в том, что у них появилась страшная от Михаэля тайна. Хотя кто знает? Может быть и в этом тоже. В об-щем, эти двое как будто перескочили через класс. А то и через два. И теперь Иосиф должен рассказывать им на уроках не то же самое, что Михаэлю. Он должен говорить с ними уже как со взрослыми и только о самом интересном. Как будто они куда-то очень далеко и надолго уезжали. И там сильно подросли.
Когда Михаэль пошёл хвастать про то, как здорово он научился управляться с восьмёркой и как легко ему теперь будет освоить четвёрку Марии, которой пока правит какой-то римлянин, но завтра Михаэль уже сам попробует, – “зачем нам какой-то римлянин, когда мы и сами всё умеем?”, – девушка… зевнула. И не заметила, какая горькая повисла тишина. Уж лучше бы она ударила Михаэля по лицу.
– А почему бы, собственно, мне не выйти за Ава?, –
раздумывала как раз в то самое мгновение Мария, вспоминая диковинный вкус последнего, третьего поце-луя, когда земля под ногами качнулась, коленки задрожали и Аву пришлось схватить её своими железны-ми, ужасно сильными и одновременно такими нежными руками. Только для того, чтобы она не свалилась, а вовсе не потому, что… А правда – почему?…
– Наверное, это и называется объятиями, про которые пишут в греческих книжках, –
предположила Мария и вспомнила, что в тот момент она пожалела о том, что шёлк её туники был ну совершенно непрозрачный.
– Да ведь как крепко схватил меня, бессовестный! Нет, чтобы спросить сначала… Прижал к себе так, что даже дышать стало трудно. Интересно, а если бы Михаэль нас тогда увидел, они бы по-дрались?… А вот на ипподроме он меня сразу отпустил, словно ему не понравилось. Да и вооб-ще, мы слишком быстро тогда поцеловались. Наверное потому, что там кругом были люди. А за-то потом он долго меня держал. Сколько надо. Бесстыжий! Пока не запахло вокруг… Господи, чем же там у них пахло, когда он меня укусил? Как будто цветами… А может он не кусался?… С чего я взяла? Но тогда почему у меня из-под языка потекла кровь? Или это была не кровь? А что тогда? Что-то горячее… Да, точно, кровь же солёная! А тут… И в животе опять всё зашевели-лось… Нет, ну наглый какой! – Схватил, главное, как свою собственность! И не правда, что я не вырывалась. Хорошо, хоть про муравьёв не стал рассказывать. Не до того было. И не врал, что он не боится смерти. А всё пил и пил… Жадный какой! Ужас какой голодный был… Нет, ну какие сильные у него руки! Правда железные. А главное, нашёл, за что схватиться… Сидеть же теперь больно! Дурак… И ничего, что он безродный сирота… Зато верный. Я, можно подумать, настоя-щая принцесса… Точно, вот если он даст мне такую же клятву, что умрёт со мной в один день, я ему в ответ скажу, что хочу от него ребёнка. Прямо так ему и скажу! А что?… Нет больше сил терпеть. Нельзя же только во сне!… Он уж наверняка всё умеет. Начитался поди в тех греческих книжках, что дядя Иосиф в подполе прячет… Нет, про ребёнка нельзя, – неудобно… А почему, собственно, неудобно? Мама говорит, что я уже большая…
Вспомнив о матери, Мария, как обычно, вздохнула, по привычке испугавшись, что придётся смотреть ей в глаза. Но сегодня, неожиданно для себя, она почему-то не захотела чувствовать себя виноватой. И даже пошла в атаку:
– А почему это я должна стыдиться? Подумаешь поцеловались! Сама же говорила, что пришло моё время. И ничего я не развратная! Ав меня силой заставил с ним целоваться. Он меня обманул! За коней ему вообще ничего не полагалось. Это ведь – мои кони! Я бы и так про них узнала. Бес-платно. И как крепко держал, дурак! Синяков наверняка везде понаставил. Да в общем и не было у нас ничего. Подумаешь…
Да разве ж дело было в поцелуях? Ав, если разобраться, был тут ни при чём. И мать, и Михаэль… Просто Мария изо всех сил пыталась уйти от чего-то другого. Она очень боялась признаться себе в том, что ей совсем не хочется сейчас думать о Боге или вспоминать наставления Иосифа о том, как она сумеет распознать Мессию. И радоваться туманным намёкам учителя на то, будто бы она однажды Его встретит. Что именно она Его увидит. Первая! А может и вовсе единственная.
Когда и где? В Магдале, что ли? В той деревне? Где не то, что бани, как в Кесарии, нет, а даже и… Да ничего там нет! Только жалкие, с рождения испуганные дураки кругом. Греческих стихов про любовь не читают и мечтают лишь о том, чтобы урожай не поела саранча. А ей хочется бешено мчаться на восхити-тельной прокураторовой квадриге по широкой и ровной дороге. Чтобы туника на ней была шёлковая, но не как эта, а совсем прозрачная. И чтобы она красиво развевалась. Чтобы все видели, какая Мария стала взрослая и какая она теперь красивая! Как прекрасно её молодое тело и как оно жаждет любви. Чтобы все её хотели. Дотрагивались бы до неё. Может быть не так, как её касались сегодня умелые руки не ведаю-щих стыда эфиопок. Знающие ужасные и такие прекрасные тайны… А почему, собственно, не так? Как раз так! Чтобы мучили её и заставляли стонать! Чтобы то, что с ней сегодня впервые случилось не во сне, повторялось и повторялось. И чтобы она перестала, наконец, бояться смерти. И чтобы Ав…
– Вспомнила: в саду пахло фиалками! А ребёнка я у него правда попрошу. И пусть он думает обо мне всё, что захочет! Вот прямо так ему и скажу. Чего теперь стесняться? Взрослые уже… Как это кому? Как будто непонятно! А что, если он не захочет? Или вдруг скажет, что у него уже кто-то есть…

________________________________________

Нас ведь трое?

Каифа произвёл на гостей неожиданно хорошее впечатление. Во-первых, он вышел их встречать сам, каковой чести мало кто удостаивался. А во-вторых, разговаривал он с приехавшими как со старыми дру-зьями, легко и непринуждённо, забавно подшучивая не только над ними, но и над самим собой. Когда сели ужинать, он своими руками стал подливать в их чашки жасминовый чай! И продолжал бы это делать, если бы Мария не опомнилась и, рассмеявшись в ответ на какую-то его остроту, не усадила его на место, отведённое ей, – между Иосифом и Сиром, – по привычке взвалив на свои плечи застольные хлопоты. И сразу стало как в Магдале – тепло и весело. Даже как будто освещение изменилось. По огромному залу парадных собраний словно бы начали летать тысячи искорок. И он наполнился многими одновременно звучащими голосами. Молчал лишь безликий, одетый в чёрное человек, которого Каифа представил как своего секретаря, и на которого даже подозрительный Иосиф перестал обращать внимание уже через минуту, словно его здесь и не было. Внимание раввина занимало совсем другое. Ну ещё бы! – Иосиф совершенно не узнавал своего врага. Он даже немного растерялся.
Каифа нашёл доброе слово для каждого и умудрился разговорить даже градоначальника, сердце кото-рого за полчаса до того готово было выпрыгнуть из горла, а язык, сделавшийся шершавым как пемза, присох к небу! Выяснилось, что Каифа пригласил его в Ершалаим для того, чтобы познакомить со знаме-нитым архитектором из Рима, и что их встреча состоится через час. С этим градостроителем он и отпра-вится в Магдалу посмотреть на месте, что можно придумать, чтобы забытая Богом деревня превратилась в современный элегантный город, в котором не стыдно было бы принять даже римского консула. Что значит “пригласил” и при чём здесь римский консул, а главное, кто и на какие деньги будет осуществлять превращение занюханной дыры в радостную сказку, градоначальник не понял, но был чрезвычайно поль-щён и, когда за ним вскорости действительно пришли, отправился навстречу лучезарному завтра уже абсолютно счастливым.
Иосиф, когда немного освоился, понятное дело, заважничал и некоторое время сидел за столом наду-тым букой, угрюмо и неостроумно огрызаясь на безобидные подкалывания хозяина, со смехом вспоми-навшего, как они ловили рыбу, а им никто не сказал, что рыбу на голый крючок ловят только полные идиоты. А ещё, как тайком от родителей они делали вино, которое у них всегда скисало, но они его всё равно пили. Кривились, но пили!
Общий хохот вызвала новость, что Иосиф, оказывается, пользовался ошеломительным успехом у за-мужних женщин, потому что, во-первых, был на голову выше Каифы и шевелюру имел не то, что сейчас, а во-вторых, выражение лица умел сделать до такой степени несчастным и романтическим, что устоять перед ним было практически невозможно. Главное же, он мог уболтать любую дуру, наврав ей с три ко-роба про достоинства, которых у неё отродясь не бывало, но которые она, утонув в его “честных” глазах, волшебным образом в себе обнаруживала и начинала всерьёз верить в то, что этот шалопай бескорыстно влюбился в её бессмертную душу. Нежную и прекрасную, как у ангела. Он же, Каифа, на этом фронте вечно оставался с носом и, естественно, Иосифу страшно завидовал, потому что так красиво врать до сих пор не научился. Да, конечно, с ростом ему катастрофически не повезло…
Сиру, дружелюбно хлопнув его по плечу, он шепнул, что их разговор впереди, и выразил уверен-ность, что разговор этот будет для него приятным, поскольку касаться будет исключительно его бизнеса, который давно уже пора расширять (Чего замыкаться на Магдале? Как будто нигде в Израиле больше не пьют вино). Ещё он сказал, что случайно отведал его вина, остался от него в восторге и сожалеет, что в Ершалаиме такого не достать. И что он вообще давно хотел с ним познакомиться, потому как наслышан о его щедрых пожертвованиях на синагогу и о том, что вместе с дочерью они сделали невозможное – от-крыли в Магдале школу для девочек. Давно пора! В Ершалаиме такое, к сожалению, немыслимо. Слиш-ком многие здесь считают, что, если девочки научатся читать, то скоро они и в храмах начнут учить. А по его мнению, так лучше бы уже начали, потому как невмоготу стало слушать весь тот бред, что несут на собраниях синедриона фарисеи. И что он вообще устал от интриг, политики, книжников и прочих идио-тов. От того, что совершенно не с кем стало поговорить. По-человечески, запросто, по душам. Так что он даже начал подумывать – не пора ли ему уйти на покой. Кого вот только вместо себя оставить волкам? Порвут ведь агнца. Про волков и агнца он непонятно сказал, но ничего к этому не прибавил. А что? – Красиво сказал.
Марию Каифа купил тем, что у самого дочь, так это же настоящее мучение. Пока она молчит, вроде полной дурой не кажется, но тору совсем не знает и кроме как о мальчиках из богатых семей, сплетнях и золотых подвесках ни о чём говорить не может. На такое прекрасное безумство, к примеру, как собрать вокруг себя настоящий бандитский отряд или прохватить по кессарийскому ипподрому на боевой рим-ской квадриге, чуть не передавив сотню вооруженных эллинов, от которых всего можно ожидать (и откуда он только успел узнать?), у этой балды ни ума, ни храбрости не хватит. В общем, что делать с дочерью, Каифа не знает и был бы весьма признателен, если бы Мария согласилась с ней поговорить, поучила бы её уму разуму. Уж вечер поздний, а где шляется, неизвестно. И братец её. Ведь загодя обоих предупредил, что будут гости. Просил ведь. Ну никакого почтения! Отец для них – пустое место, на него и наплевать можно. Странно, но, когда Каифа заговорил о детях, его даже стало немного жалко. Особенно, когда его сын таки явился и всё увидели, что он пьян. Старику было стыдно…
Увидев, в каком состоянии находится наследник, Мария мгновенно сообразила, как выйти из положе-ния: кивнула отцу, оба они, извинившись, вышли из-за стола и вскоре вернулись с кувшином вина, кото-рый предусмотрительный Сир прихватил из Магдалы.
– Раз уж ты хвалил моё вино, – с улыбкой обратился он к Каифе.
– Так что ж мы тут чай пьём?, – всполошился Каифа, догадавшийся, кто именно нашёл спаситель-ное решение. И даже прослезился. А Мария уже звенела бокалами, и скоро зал снова наполнился смехом. Атмосфера разрядилась. Растаявший первосвященник быстро захмелел и называл теперь свою гостью “дочкой”. Это было неслыханно!
– Ну даёт, старый лис!, – восхищался им Константин. – Актёрскому мастерству вовсе не в грече-ском театре учиться надо. – Таким Каифу он ещё не видел. – Значит действительно многое на девчонку ставит. А ведь, похоже, не играет старик, – вдруг подумалось ему. – Уж больно нату-рально слезу из себя выжимает, – и даже забеспокоился. – О чём он только думает! Вино-то зачем так хлестать! Ему ж утром к Ироду ехать…
Однако, на всякий случай Константин решил не расслабляться, поскольку не первый год был знаком с первосвященником и видел не такие его спектакли.
– А вот интересно, Ава он в самом деле не видит или придуривается?…
Михаэль, оказавшись в доме первосвященника, неожиданно оробел. То ли его подкосила холодность Марии, которая вела себя сегодня просто ужасно, так, словно его рядом не было. То ли на него и в самом деле подействовала магия этого непростого дома, его невероятные размеры, но главное, наверное, пони-мание того, что в Иудее и даже за её пределами нет человека, который не слышал бы о его хозяине.
– А кто знает моего отца?, – вдруг спросил он себя. – Или меня… А ведь отца должны бы помнить! Он был здесь не последним человеком. Судя по его рассказам… В том-то и дело, что по его рас-сказам! А кто помнит его на самом деле? Без этих его дурацких фантазий после двух кувшинов красного вина…
Михаэль много разного слышал про хозяина этого дома. Пару лет назад был даже короткий период, когда Иосиф вспоминал своего бывшего друга без ненависти. Очень короткий, правда, период…
Когда в зал ввалился подвыпивший сын Каифы и, буркнув что-то нечленораздельное, мало походив-шее на приветствие, плюхнулся в кресло своего отца, – в кресло первосвященника иудейского!, – Михаэль почувствовал себя униженным. Бедным просителем! Он вдруг ясно увидел пропасть, разделяющую их, и ощутил себя сбежавшим из клетки немытым, воняющим нищетой и провинцией диким зверем, надевшим на себя маску человека, которого, конечно же, скоро разоблачат, изловят и с позором вернут обратно – за ограду, в глушь!, где его ожидают родимое корыто и прошлогодняя солома, на которой грязным живот-ным и полагается спать. Не спать – жить!!
– И ведь этого сопляка знает уже весь Ершалаим, – кипело в Михаэле выпитое вино, – а я здесь – никто, дерьмо собачье. Пустое место, как в шутку обозвал себя его отец. Так вот, это было сказа-но про меня! Через пару дней мы возвратимся домой, в своё родное стойло, а этот холёный прыщ через несколько лет станет первосвященником, которого начнут звать к себе в гости цари. Даже римский император начнёт оказывать ему знаки внимания! Подарит, поди, ему ещё одну шикар-ную карету, чтобы все вокруг сдохли от зависти.
Михаэлю захотелось исчезнуть. Не выйти подышать воздухом, потому как никакого воздуха в этом городе для него нет и быть не может, а убежать отсюда куда подальше. И немедленно! Чтобы никого больше не видеть и чтобы его никто не видел. Не смотрел бы на него так, как поглядывал на него сквозь дорогой хрустальный бокал этот одетый в парчу и золото безмозглый ублюдок.
– И ведь это ничтожество все будут уважать! Кланяться ему станут, говорить, какой он умный и распрекрасный! Что весь Израиль с надеждой смотрит на него. А я?!… Назавтра этот гад даже не вспомнит, что видел меня. Да что б ты сдох, червяк! Раздавил бы тебя!…
И кулаки его сжались. В висках горячо застучало и Михаэль испугался, что из его глаз сейчас брызнет кровь. И ещё он испугался того, что только что про себя узнал. Что, оказывается, он готов убить человека по-настоящему. Что действительно может это сделать! Неважно, что этого холёного идиота он видит впервые. И не просто может, а определённо хочет его убить! Михаэль даже взмок, испугавшись своего желания всадить в горло человеку, не сказавшего ему пока что ни слова, хрустальный бокал! Того, что он еле сдерживается, чтобы не прыгнуть через стол, вырвав в полёте из вялой руки врага бокал, и одним движением…
Неизвестно, что бы в итоге произошло, если бы Михаэль не увидел стоявшего за спиной сына Каифы невысокого, но, судя по безжалостным глазам, достаточно надежного телохранителя – мальчишки-китайчонка, который тенью просочился в зал вместе со своим хозяином и спрятался за колонной, завидев среди гостей первосвященника Константина, – похоже, единственного на свете человека, которого он боялся.
– А что думаешь ты, Михаэль?, – раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева тёп-лый и на удивление трезвый голос Каифы. – Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сума-сшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже имени его не запомнят?
– Какого ещё сумасшедшего?, –
вздрогнул от неожиданности запыхавшийся Михаэль, совершенно не соображая, о чём с ним говорит первосвященник. Торможение было чересчур резким. Он вновь увидел себя в большом зале приёмов в доме Каифы. Все вокруг улыбались и были приятно расслаблены. А в его бокале плескалось вино, кото-рое Мария ему, себе и Аву разбавляла водой. Сама она была уже немного пьяненькая. Во всяком случае её глаза масляно блестели, как два дня назад, на его дне рожденья, когда все пираты и даже новообращен-ный, принятый наконец в банду Ав выпили за сараем неразбавленного вина. И при этом никого не вырва-ло. Наоборот, всем стало тогда безумно весело. И Мария разрешила тем, кто захочет, поцеловать её руку. Все тогда притихли, выстроились и целовали по очереди. Михаэль сжульничал и, притворившись пьяным, встал во второй раз. А потом попытался поцеловать Марию ещё и в щеку. Кстати, она не была против. Это он, дурак, оказался не готовым к такому повороту и растерялся. Глупо получилось. Мог быть и по-смелее быть…
– Да их множество сейчас развелось, – продолжал тем временем говорить о чём-то Каифа. – Что ни месяц, являются перстень прокуратора примерить. Время, что ли, для этого подходящее? А и правда, дождей давно не было… Ну вроде того безумца, на которого завтра мой сын сводит вас поглядеть.
– Дядя Иосиф говорит, что только любовь…, – влезла в разговор Мария, начало которого Михаэль пропустил.
– Ну слава Богу!, – обернулся к ней Каифа. – Твой учитель, дочка, наконец-то, оттаял. И десяти лет не прошло. Очухался! Видишь, как полезно бывает из столицы уехать? Пить бы ещё бросил…
– А разве он не всегда так думал?, – удивилась Мария.
Михаэль всё ещё не понимал, о чём здесь говорят, и лишь глупо хлопал глазами, радуясь тому, что его по счастью вытащили из ада, в который он только что готов был ступить. Дышать стало легче.
– Ну давай, расскажи ещё, каким злодеем я был, пока тут с вами, агнцами, грызся, – услышал он го-лос отца, который успел уже изрядно наклюкаться. – И какой ты у нас всегда был хороший. Всё со своей любовью к нам приставал, когда мы, недостойные, только кнут да шекели уважали… Про любовь он заговорил!… Давно ли ты вспомнил, как это слово звучит? И что оно вообще значит! Опять решил нас…
– А я и не забывал никогда, – спокойно, не повышая голоса, заткнул забивший было фонтан Ка-ифа. – Это ты, похоже, запамятовал, как уговаривал меня отречься…
Тут в зал вошёл слуга, чтобы увести градоначальника. И ведь действительно откуда-то взялся архи-тектор! Не наврал Каифа. Попрощались с градоначальником поклонами, не прерывая разговора.
– Ты ещё объяснял тогда, что иначе не сможешь протащить меня в синедрион, – продолжал перво-священник. – Что здесь такое не приветствуется. Говорил, что к власти нам с тобой нужно любой ценой прийти, хотя бы и по трупам, чтобы осуществить нашу мечту. А, если по дороге к ней при-дется за что-нибудь заплатить мелким предательством, так победа потом всё загладит. Того толь-ко ты не учёл, что за маленьким враньем всегда и неизбежно приходит большое. И благая цель как-то вдруг теряется из виду. Вернее, это мы её незаметно подменяем. Незаметно для себя. Ну так и скажи мне теперь, кто из нас тогда предал мечту?
– Я что-то не понял, – растерялся Михаэль. Он чувствовал себя лучше, но всё ещё не был способен понимать суть разговора, ухватывая из него лишь отдельные фрагменты. – Кто кого из вас привёл в синедрион?
– Твой отец – меня, конечно. Кто ж ещё! А ты что же – не знал? К нему ведь благоволили все семь главных старейшин. Точнее их “верные” жены. Ох и страшные же были ведьмы! Образец цело-мудрия… На них и взглянуть было тошно, не то, чтобы до них дотронуться. Но твой отец никогда не боялся трудностей… Как он любил повторять: – “И в крокодиле можно найти что-то человече-ское и даже прекрасное.” – Впрочем, о чём это я?… Ах да, так вот… О том, кто кого и куда при-вёл… Мне сюда путь был заказан. Я же из простых. Слава Богу – хоть не раб. Мой отец, если ты, Михаэль, не в курсе, плёл на базаре корзины. Так что попасть сюда я и не надеялся. Даже мечтать об этом не смел. Куда мне! Как вдруг узнаю, что твоего отца избирают членом синедриона! Мо-жешь себе представить? Единогласно! За год до того мы с ним хлеб на рынке воровали, чтобы с голоду не подохнуть, а тут такое! Ну вот. Через год он и меня сюда протащил. До сих пор не по-нимаю, как ему это удалось. Сначала писарем…
– Ужас, как интересно! А какая у вас была мечта?, – не выдержала Мария. Она честно боролась с собой, но всё же не справилась. Девичье любопытство, куда ж его спрячешь…
Каифа улыбнулся и отхлебнул вина.
– Мы с твоим учителем, дочка, собирались новую религию создать. Всё спорили, как можно это устроить, так, чтобы чужими руками…
– Ну ты лишнего-то при детях не болтай, – буркнул неожиданно присмиревший и даже вроде как немного потеплевший к хозяину дома Иосиф.
– Не такие уж они и дети. Мы с тобой не намного старше их тогда были.
– А что значит – новую религию?, – изумился Михаэль. – Зачем? У нас ведь и так уже есть… хоро-шая…
– Лучшая! Но, видишь ли, наша религия не запрещает ждать Мессию. Нам не запрещает. Да и не нам тоже…
– Не просто не запрещает, – обрадовалась Мария тому, что никто не затыкает ей рот, и добавила: – пророки так прямо и говорили, что Он для всех людей придет. И уже скоро.
Сир двинул ногой дочь по колену, и Мария, надувшись, примолкла.
– Да пусть себе говорит, – остановил его Каифа, – Ведь всё правда. Только что из этого следует?
– Как что?!
Мария была настроена на боевой лад. Ей ужасно нравилось спорить со взрослыми. А, если не спорить, так хотя бы показывать, что она здесь не просто так сидит, а тоже может сказать что-нибудь умное. Она уже раскрыла было рот…
– Да помолчи уже!, – не выдержал Михаэль, видя, что Каифа собрался говорить.
– А следует из этого то, что Тот, Кто придёт, скажет новое слово.
Каифа сделал Михаэлю знак оставить девочку в покое.
– Собственно, только затем, чтобы его сказать, Он и придет. И мы с твоим отцом пытались угадать, какое это будет слово.
– И то, что это слово станет новой религией, мы, конечно же, понимали, – вставил свою реплику вдруг протрезвевший Иосиф, – опередить Его хотели.
– Приготовить Ему путь, – поправил Иосифа Каифа.
– Любовь?, – задохнулась от восторга Мария.
– Ну разумеется!, – подтвердил Каифа и погладил её по голове.
– А кто первым из вас угадал?, – поинтересовался Михаэль. – Мой отец?
– Ну… не совсем… Я не помню, – смутился Каифа.
– Давай, расскажи им ещё про меч, – опять завёлся непонятно на кого обидевшийся Иосиф. – Как я мечтал утопить Израиль в крови. Да если бы я говорил тогда по-другому, меня вообще никто не услышал бы! И ты, между прочим, плёл бы сейчас корзины на базаре, а не командовал шайкой этих уродов и мздоимцев. И жил бы ты сегодня не в прекрасном дворце, сытый и благостный. А твой сын мыл бы сейчас заплёванные полы в притоне где-нибудь в нижнем городе, где его в конце концов и зарезали бы.
Про сына он напрасно ввернул. И ведь даже не понял этого, безмозглый пьяница… Ну, сказал глу-пость, – извинись. Поймут и простят. Спишут на нервы. Кому ж сейчас охота ссориться? Так нет! Ещё и рожу обиженную состроил! Воистину, Марии “повезло”: по части непризнавания за собой ошибок у неё был первоклассный учитель. В общем, избегавшему в этот вечер острых углов Каифе самому пришлось возвращать разговор в цивилизованное русло, переведя его на проблемы образования. Действительно ли его интересовало, как в Магдале преподается тора, или ему просто захотелось, чтобы Иосиф заткнулся, предоставив его ученикам возможность расхваливать его “волшебную” методу, о которой по Ершалаиму ползали самые разные слухи? Например, поговаривали, что старик окончательно сбрендил. Более того – ударился в ересь. Разговор, однако, вышел интересным. Единственно, Каифу насторожил несколько пара-доксальный способ извлечения мистического знания из священных книг, о котором с радостью доложила ему дорвавшаяся до возможности безнаказанно поговорить Мария, не понимая, что выбалтывает сейчас, возможно, то, что является секретом. Причем секретом – небезопасным не только для своего учителя, но и для его учеников. То есть для неё тоже. Она так увлеклась, что совершенно не обратила внимание на то, как напрягся Иосиф. Не увидела она и того, что Ав закрыл уши руками, а Михаэль давно уже делает ей страшные глаза и, не особо таясь Каифы, показывает ей кулак.
– Ты что же, действительно полагаешь, дочка, – осторожно начал первосвященник, – что тора ско-рее научит тебя видеть Бога, если ты перестанешь её читать?
– А можно подумать, что Ему будет легко до меня достучаться, если я заткну уши и закроюсь от Него книжками с рассказами о Нём, которые я и так уже давно выучила наизусть?
Мария, похоже, не соображала, что за подобные методические новации её учителя могут не просто взашей погнать из Магдалы. Хотя, куда уж гнать дальше той дыры, в которой он теперь проживает?…
– Нет, правда, достаточно с меня чтения! Пусть теперь Бог читает меня, если Он не обманывает, что любит меня! Как Он всё время мне говорит…, – добавила она, не замечая, как среагировал Каифа на её последние слова. А он аж побелел. – Я ведь теперь уже почти совсем прозрачная ста-ла и ни от кого больше не прячусь.
– И от Сатаны тоже?, –
вставил Каифа, но не был услышан увлекшейся Марией, а иначе она бы ему ответила, что никакого Сата-ны нет, и что эту глупость придумали одни дураки для того, чтобы пугать и делать послушными себе других.
– Так вот, мои глаза и уши для Него открыты, – продолжала девочка. – Так что пусть говорит мне, что захочет.
Сказала, простая душа, и радостно засмеялась. В полном одиночестве, впрочем, потому как никого своими словами она не рассмешила.
С этого, собственно, всё и началось. Сын Каифы, до сих пор сидевший молча и в раздражении нали-вавшийся неразбавленным вином, а также злобой от того, что отец приказал ему забыть сегодня про своих друзей и угробить вечер на общение с какими-то непонятно во что одетыми провинциалами, наконец, раскрыл рот. И полилось…
– А и правда, – начал он вроде бы спокойно и ни к кому не обращаясь, – зачем читать то, чего всё равно не понимаешь?
– Я… понимаю…, – растерянно пролепетала девочка и отвернулась, чтобы никто не заметил, как из её глаз брызнули слезы. Каифа, однако, слепым не был.
– Поаккуратнее, сынок, – проговорил он незнакомым голосом, однако, сколько-нибудь решитель-ных мер, способных погасить агрессию своего наследника, не предпринял. Должно быть он хотел посмотреть, как Мария сама станет выкручиваться.
– Я в торе всё понимаю, – шмыгая носом, повторила девочка. Вид у неё был жалкий. Ища поддерж-ку, она оглянулась на Михаэля. – Нас ведь трое? – робко и как-то даже виновато прозвучал её ми-нуту назад так весело щебетавший голосок.
– Откуда ж мне знать, сколько нас осталось?, –
капризно надул губы Михаэль и потянулся за бараньей ногой, намереваясь взять реванш за все унижения уходящего дня. Он не собирался вот так просто забывать обиду обласканной и осыпанной вражескими подарками предательнице. Этой надменной владелице возмутительно шикарного экипажа с баснословно дорогими лошадьми! Такими чудесными, что просто ужас! Да в Магдале все умрут от зависти, когда он, водрузив над каретой пиратский флаг, станет катать в ней по улицам города их банду! Простить эту взбалмошную кокетку только потому, что она вдруг о нём вспомнила? Можно сказать, милостиво до него снизошла. Когда припёрло!… –
– Об этом надо бы у тебя самой спросить, –
дал он ей всё-таки шанс и, блаженно закатив глаза, с хрустом погрузил зубы в сочное мясо. Мария вытер-ла локтем нос, забыв, что на неё смотрят, и перевела мокрые, полные мольбы глаза на Ава.
– А этот дурак почему на меня не глядит? Зачем набросился на хурму? Он её в жизни не ел… Он же сейчас пятнами весь пойдёт!, – кричало в ней отчаяние. – Что же это вы все струсили?, – загово-рила, наконец, всхлипывая, девочка и даже Иосиф понял, что сейчас её слезами умоются все. – Тоже мне пираты… Предали меня… Дураки глупые…
Каифа, по-прежнему не вмешиваясь, холодно наблюдал за развитием ситуации, попутно вычисляя третьего, недостающего члена бандитской коалиции, способной принять бой.
– А может это их тайный код? Третий-то кто? Ну, не этот же пьяница! Хотя…, – ломал он себе го-лову, внимательно наблюдая и за Иосифом тоже.
– Да трое нас, трое! Вот они мы – все у твоих ног! Только не реви, – не выдержал Михаэль. – Куда ж мы без тебя денемся…, – и ткнул Ава локтем: – Ты как?
Ав затравленно кивнул, продолжая сосредоточенно жевать. Видно было, что ему категорически не нравятся воинственные приготовления Принцессы, но деваться и правда было некуда. Он словно предчув-ствовал, что сейчас случится что-то нехорошее. А ведь Мария пока что и сама не решила, как будет рас-правляться со своим обидчиком. Она знала лишь то, что веселье состоится, вот прямо сейчас оно состо-ится, и что этот самоуверенный хам скоро сильно пожалеет о том, что с ней связался.
– А ты, собственно, кто?, –
негромко спросила она его, подслеповато щурясь. И сказано это было таким тоном, что, если бы в ответ сын Каифы вскочил и врезал ей по физиономии, никто особенно не удивился бы. И не осудил бы его. Даже странно, что он этого не сделал. Воспитание, надо полагать, остановило его.
– Я – будущий первосвященник Израиля!, –
грозно заявил он. Получилось, правда, не так грозно, как ему хотелось. И немного ненатурально. Иосиф сказал бы лучше. С б;льшим достоинством. Раввин ещё надел бы на лицо выражение вежливого презре-ния и скуки. Вот именно, – скуки! И постарался говорить спокойным, тихим голосом.
Мария бросила быстрый взгляд на Ава, убедилась, что этот жалкий трус, с которым она потом ещё поговорит!, уже начал тереть виски, и, улыбнувшись так, что стала видна дырка от выпавшего на прошлой неделе последнего молочного зуба (верхнего, справа), пошла в атаку:
– Ух ты!… Неужели это наш будущий первосвященник?
Слёзы высохли и глаза девчонки зажглись нехорошим огнём.
– Так вот, кто у нас собрался народ Израиля учить!
– Именно!
– Ну и чему ж ты собрался нас учить?
– Закону Моисея.
– А-а…, – разочарованно протянула Мария. – А я-то подумала, ты сам чего придумал. Что-нибудь новенькое. Чего мы ещё не знаем.
– Зачем мне что-то придумывать?, – проглотил крючок молодой повеса, которому недавно испол-нилось пятнадцать и который по идее мог бы играть половчее. – В торе и так всё написано…
– То есть ты хочешь сказать, что уже и тору читал? Смотри, какой ты у нас умный получаешься. А что, правда читал? Не рано тебе?
– Да я сейчас тебе!…
– Что ты мне?, – с нежной улыбкой змеи, кольцами обвивающей тушканчика, подсекла его Мария. – Что ты вино научился пить – это мы уже поняли. Молодец. Так ведь это дело нехитрое. Я тоже умею. А из того, что прочёл, что-нибудь помнишь?
– Уж как-нибудь побольше твоего!
– Да ну! А докажи.
– Что?!
– Нет, правда. А вдруг ты и в самом деле умный. Представляешь, как мне тогда стыдно станет. Из-виняться придётся… Давай. Чего испугался? Это же – честная игра. Ты говоришь слова, какие знаешь, а я продолжаю.
– Вот ещё! Стану я с деревенской…
– Да боюсь, теперь придётся, – вставил, наконец, своё слово Каифа, сообразивший, что молчать больше нельзя. Что это было бы ошибкой. Такой игрой он просто обязан руководить. Ну или хотя бы взять на себя роль арбитра. – Ты ведь только что объявил себя будущим первосвященником, – произнёс он чуть ли не с угрозой, – а почему бы вам тогда и в самом деле не посостязаться? И в честном поединке выяснить, кто чего стоит. Будущий первосвященник обязан уметь держать удар.
– Вот, – обрадовалась Мария, – теперь у нас и судья имеется.
– Тогда я уж не с ней буду.
– А с кем?, – прищурился Каифа.
– Ну хотя бы с ним, – показал его сын на Михаэля.
– Не советую, – скорчила испуганную физиономию Мария. Её понесло. Она уже ни на что не оби-жалась. Теперь её всё только забавляло. Потому что игра началась. А, правильнее было бы ска-зать, закончилась.
– Что ты сказала?
– Что слышал. Ты против него – щенок сопливый. Он тебя в пыль разотрёт. Опозорит так, что ты из дома не высунешься, потому что он всю тору наизусть знает. Уже и в нашей синагоге её читает, когда дядя Иосиф болеет. Без всяких свитков! Так что давай ты лучше со мной сразись. Шансов у тебя, конечно, всё равно никаких, но хоть побарахтаешься. Или боишься, что в Ершалаиме узна-ют, как тебя побила деревенская девчонка?
Константин обратил внимание на то, как странно Ав трёт свои виски. Он сразу всё понял и тронул Ка-ифу за плечо.
– Что-то я устал. Пойду-ка домой. Передавай Ироду от меня и Августа привет и пожелания здрав-ствовать.
Поднялся и обошёл стол, попрощавшись с каждым касанием к плечу, вполне по-дружески. Проходя мимо сына Каифы, он вдруг споткнулся, якобы запутавшись в складках тоги, и, наклонившись к нему, почти не раскрывая рта, тихо проговорил:
– Сматывайся отсюда, дуралей! Ты даже не представляешь, во что втравился и чем сейчас риску-ешь.
Прощаясь с Марией и Михаэлем, он заглянул обоим в глаза и без особой надежды кого-либо из них переубедить, спросил:
– Может хватит уже игр на сегодня?
Говоря это, он ловко подхватил обмякшего Ава, вытащил его из-за стола и, более не оборачиваясь, вышел с ним из зала.
– Что, сильно тошнит?, – спросил он мальчишку, когда они оказались на улице.
– Да ужас!
– На-ка, хлебни, – протянул он Аву склянку, с которой, похоже, никогда не расставался.
– Вот теперь меня точно вырвет, – прошептал мальчишка, возвращая Константину флакон. – Сей-час слепнуть начну.
– Не начнёшь. Теперь всё с тобой будет в порядке.

________________________________________

Если мое пророчество не сбудется, можешь побить меня камнями!

– Ну, милый мой, да ты уже в первом предложении столько ошибок умудрился наделать, что его невозможно узнать!, – возмутился Михаэль.
– Ничего, я поняла, – успокоила его Мария. – Это он из Второзакония пытается нам читать. Узнать действительно трудно, но я знаю, зачем он взялся читать оттуда, – и, повернувшись к сыну Ка-ифы, спокойно глядя ему прямо в глаза, сказала: – ты хочешь дать понять, как с нами поступишь, когда станешь первосвященником. Не правда ли? Ну так слушай, как это звучит на самом деле: “Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбу-дется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет притом: «Пойдём вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им», – то не слушай слов пророка сего, или сно-видца сего; ибо через сие искушает вас Господь, Бог ваш, чтобы узнать, любите ли вы Господа, Бога вашего от всего сердца вашего и от всей души вашей; Господу, Богу вашему, последуйте и Его бойтесь, заповеди Его соблюдайте и гласа Его слушайте, и Ему служите, и к Нему прилепляй-тесь; а пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговаривал вас от-ступить от Господа, Бога вашего…”
– Достаточно, дочка!, – остановил её потрясённый Каифа. – Ты убедила нас в том, что знаешь тору. В отличии от моего оболтуса…, – и обернулся к Иосифу. – А ты, похоже, и в самом деле непло-хой учитель. Скажи, а моего сына ты мог бы так же натаскать?
– Поздно. А потом, главное в учении – это не слова из свитка запоминать…
– Это я понимаю.
– Не уверен.
– Что значит “не уверен”?!…, – вскинулся Каифа.
– Да ты не обижайся. Я ведь тоже не всё понимаю.
– Чего ты не понимаешь?
– Того, например, каким образом Мессия умудрится остаться в живых, когда произнесёт то самое слово. Которое нам с тобой известно…
– О чём ты говоришь? Оно же не будет обращено против Бога! И не будет призывать…
– Да ты глухой, что ли?! Не слышал, что сейчас сказала Мария?
– Так ведь умный человек отличит…, – начал Каифа.
– Да наплевать мне, – грубо оборвал его Иосиф, – кто начнет убивать Мессию, умный человек или дурак! Я не хочу, чтобы его убивали!!
– Ты, что ли, не веришь во власть первосвященника?… В мою власть над этими…
– При чём здесь?… Я, конечно, верю в твою мудрость… И в твою власть над синедрионом. Более того, я почти уверен, что ты не захочешь убивать Мессию… если Он вдруг явится при нашей жиз-ни. Но что, если первосвященник, чьё имя запомнится в веках только тем, что при нём в наш мир приходил Мессия, окажется не столь добрым, как ты?
– Но позвольте, о Мессии в священных книгах нет ни единого упоминания, – влез в разговор сын Каифы, стремясь как-то реабилитироваться после столь сокрушительного фиаско. Чем вот толь-ко? Важностью, которую он на себя напустил? – С какой стати мы должны Его ждать? Про лже-пророков мы уже слышали.
– Вот видишь, – криво улыбнулся Иосиф загрустившему Каифе, – а ты говоришь…
– Ты Исаию читать не пробовал?, – жуя мясо и даже не оборачиваясь к сыну Каифы, что было, мяг-ко говоря, невежливо, сквозь зубы процедил Михаэль. – Был у нас такой пророк. Из великих, меж-ду прочим…
– Хочешь, я тебе из него почитаю? Что помню…, – тут же предложила помощь своей жертве Ма-рия. – А то ведь ты сам не найдёшь. Или пропустишь главное. Там же нигде большими буквами не написано, что он говорит о Мессии. И картинок, как в греческих книжках, там нет. Вот, слушай: – “Это всё будет, когда родится Ребёнок, Богом данный нам Сын, который станет поводырём, и назовут Его: Чудотворный Советник, Бог Всемогущий, Вечный Отец и Князь мира…”; или вот ещё – в другом месте: “Дух Господа будет в этом Ребёнке, дух мудрости, разума, могущества и дар вести за собой…”; или вот смотри, как красиво Исаия сказал. Это он как бы из будущего написал. Он же – пророк. Вперёд, значит, всё видел… “Он взошёл пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нём вида, ко-торый привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведав-ший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились…”.
Мария покраснела и даже немного задохнулась от волнения.
– Как здорово Исаия сказал! Правда ведь?
– Да заткнись ты уже, дрянь! Деревенщина!! Ненавижу!!! Когда стану первосвященником, тебя первую велю забить камнями!
Всё случилось быстро. Никто не мог ожидать такого продолжения турнира. Кстати, подобные словес-ные ристалища часто устраивалось в Ершалаиме. Чуть ли не в каждом уважаемом доме. Обычное дело. Вроде бы и сейчас собирались из Писания читать. Всего лишь…
Михаэль перелетел через стол и сокрушительным ударом в челюсть отправил сына Каифы в нокдаун. Каифа не шелохнулся, только смертельно побледнел. Иосиф попытался встать, но завалился на спину. – Пить надо меньше! Сир бросился его поднимать, а Мария кинулась разнимать дерущихся. И тут… Даль-ше всё происходило как во сне…
Китайчонок нарисовался из ниоткуда и словно включил тишину. Всё вдруг замерло и почему-то стало слышно, как по залу летает муха. Она летала не над столом, а где-то у дальней стены. Поэтому её не было видно. Зато её было отлично слышно. И ещё очень громко потрескивало масло в светильниках. Ну невозможно громко! Странно, что раньше на этот бьющий по нервам звук никто не обращал внимания.
Нет, это ещё не всё. Ещё было слышно, как секретарь Каифы пьёт вино. Мелкими, но почему-то ужас-но громкими глотками. Не может же такого быть, чтобы он вдруг начал глотать громче, чем делал это до сих пор И вообще, почему все застыли словно букашки в янтаре, а этот безликий нагло продолжает пить вино? Ему что, всё равно? – А впрочем, какая разница? Может, его в этой жизни уже ничто не удивляет. Может, он и не такого насмотрелся в доме первосвященника!… А может, он слепой? Или глухой? – Нет, это вряд ли. Видел и слышал этот бездушный субъект даже лучше многих, иначе он не служил бы секре-тарем у Каифы… А чего это мы о нём? Кто он такой, в самом деле?… – Да никто! Плевать на него. Про-сто под горячую руку попался. Случилось нечто такое, когда начинаешь вдруг слышать, как растёт трава и думает кузнечик. А тут кто-то вино преспокойно себе пьёт!…
Каифа начал медленно вставать с поднятой над головой рукой, призывающей всех хранить молчание и неподвижность. Осторожно, словно боясь наступить на хвост кошке, которой здесь точно не было, он поплыл в сторону упавшего кресла, на котором только что гордо восседал его сын. Вот он добрался до замершей в неудобной позе Марии. Нащупал руку китайчонка, прижавшего к её горлу короткое и острое как бритва лезвие. Медленно отвёл его руку. Не отпуская её, своей правой рукой он ухватил щуплого телохранителя за шиворот и потащил его вон из зала. Дверь за ними закрылась. Не было произнесено ни слова. Сон закончился. Как-то сразу он оборвался. И муха пропала. Может она на что-нибудь села? Миха-эль слез с поверженного врага, отряхнулся и спокойно вернулся на своё место. Глядя остекленевшими глазами сквозь хрустальное блюдо с виноградом непонятно на что, он машинально принялся за недогло-данную им баранью ногу.
Мария нагнулась к лежавшему на полу врагу и, безуспешно пытаясь побороть икоту, напавшую на неё от испуга, постаралась заговорить страшно и таинственно:
– Слушай меня ты, дурак! Ты никогда не станешь первосвященником. Потому что Бог вложит сей-час твоему отцу в уста слова, которые сбудутся. А исполнит его… –
Тут Мария запнулась и сделала вид, будто она к чему-то прислушивается. К тому, что, разумеется, не из мира сего. Она даже красиво закатила глаза, как всегда делала, когда на неё во время урока глядел Иосиф и когда хотела, чтобы он думал, будто она молится, а вовсе не мечтает о том, о чём в её возрасте мечтают все нормальные девочки. На самом деле она просто ещё не придумала, что бы такое сказать сыну Каифы, чтобы было обиднее. Ага, вот:
– А исполнит Его волю одна девчонка. Вот именно, девчонка!, –
и опять важно наморщила лоб, сочиняя концовку. Хотелось, чтобы было эффектно. Мария перебрала в памяти лица всех магдальских девочек, которых знала и которые были ей чем-либо несимпатичны. Но вдруг сообразила, что тех, кого знает она, этот дурак может не знать. Так что выбирать ей придется из тех, кто знаком ему. Но в доме Каифы она ещё ни одной не видела…
– Может быть его сестра?, – мелькнула мысль. – Но я ведь её не знаю! А вдруг она не такая уж пло-хая и глупая, как о ней говорил Каифа? Вдруг она красивая?
И тут перед её глазами проплыло лицо китайчонка, чуть не зарезавшего её минуту назад. Назвать его раскосое лицо некрасивым она не могла, к тому же оно не было женским, но выражение жестокой реши-мости в его холодных глазах её ужасно испугало и мешало сейчас думать. В общем выбирать было не из кого.
– Вот и ладно, – сказала она себе. – Пусть будет загадочно и непонятно. Так даже лучше! Пусть помучается, скотина, отгадывая!…
Мария вспомнила, как две недели назад выпивший лишнего Иосиф отловил на улице градоначальника и стал его прилюдно изобличать, крича на всю Магдалу, что “этот богоотступник” экономит на конопля-ном масле для светильников синагоги, воруя, получается, что у Бога. Иосиф говорил так искренне, так вдохновенно, как говорят, наверное, только настоящие пророки. Согнувшейся в три погибели Марии го-ворить сейчас было до чрезвычайности неудобно. – Она задыхалась.
– Эх, если бы можно было выпрямиться и немного отставить правую ногу!… –
посетовала она, и вдруг решение пришло. Само! Мария пошмыгала носом, готовясь… А потом, не меняя позы, задрала полу своего платья и поставила ногу на грудь поверженного врага. – Получилось очень красиво. Ей самой понравилось. И Михаэлю тоже. Но, правда, только им это и понравилось. Сир, так тот был в ужасе.
Подождав самую малость, девчонка набрала в грудь побольше воздуха и, старательно копируя “про-роческие” интонации Иосифа, нараспев заговорила низким замогильным голосом:
– И в ту страшную минуту ты её узнаешь.
Для большего впечатления Мария наморщила брови и выпятила вперед нижнюю губу…
– Она подойдёт к тебе из темноты совсем близко. Как тень. И посмотрит на тебя своими страшны-ми глазами. Такими узкими, что ты их даже не увидишь. Ты меня понял? – Девочка это будет. С узкими глазами! И совсем даже не еврейка! Всё! Больше я тебе ничего не скажу, дурак! И, если мое пророчество не сбудется, можешь побить меня тогда камнями!…

________________________________________

Еды не давай. Только воду.

– Ты что, совсем спятил, идиот?!, –
не помня себя, кричал на недоумевающего, но ещё не готового расплакаться китайчонка Каифа, когда они оказались в дальней комнатке, откуда их не могли услышать гости. Да, узнать в этом растрёпанном, визг-ливо орущем старике только что мило шутившего добряка было невозможно.
– Из ума что ли выжил, болван?! Ты на кого руку поднял, тварь? Я же тебя до смерти сейчас забью, раб! Совсем ослеп, что ли?! Она – моя гостья! Да если Константин узнает, что ты хотел её убить… Мне даже противно сказать, что он с тобой сделает!…
Ну вот, уж и нос ребёнку разбил. Нехорошо как-то, честное слово…
– Я… я… я… Мне показалось…, –
заикаясь, оправдывался проштрафившийся мальчишка, до смерти напуганный отнюдь не перспективой быть побитым Каифой, а тем, что о его проступке узнает принц. Ещё бы ему не испугаться, ведь однажды он стал свидетелем того, как на Константина прямо за домом Каифы напали внезапно выскочившие из тёмной подворотни пять или шесть мучеников Элазара – героев Израиля. Все они были вооружены длин-ными кривыми ножами, и рожи у них были зверские. Принца же сопровождали в тот вечер только два пеших легионера. Всего-то!… Так вот, его охранники даже не успели вытащить свои мечи. Константин сделал что-то непонятное руками и нападавшие повалились на камни мостовой. Без звука. Как снопы. Уже мёртвые… Сам же принц при этом даже не вспотел. – Не успел. А когда ему было потеть, ведь всё про-изошло мгновенно? У него не изменилось даже выражение лица. С каким он вышел от Каифы, с таким и продолжил свой путь. Чуть ли не с улыбкой на губах. Безмятежной и мечтательной. И откуда в его руках взялись эти маленькие, тускло сверкнувшие на солнце железки?…
– Ну и что тебе показалось, кретин?!
Каифа продолжал трясти за плечи уже почти плачущего мальчугана. Да так сильно его трясти! Стран-но, как голову ему не оторвал. Запросто мог…
– Что она хочет зарезать хозяина, – слизнул кровь, вытекавшую из носа, маленький убийца, шмыг-нул и… всё-таки не заплакал.
– Чем?! – У неё же ничего в руках не было. Ты что, слепой?! Да хоть бы и зарезала она этого вы-родка! Все б только вздохнули свободно… Убирайся с глаз моих, дрянь узкоглазая! Что б я тебя больше не видел!
А ведь, если вдуматься, мальчишка всего лишь честно исполнил свой профессиональный долг. Бить-то его зачем было?…
В зал после неправедной экзекуции вместо Каифы вернулся другой человек, которого гости не сразу и узнали, поскольку он мало чем напоминал того слабака со слезящимися глазами, которого в состоянии затравить собственные дети. Даже если предположить, что его избалованные отпрыски – сущие монстры, у которых с клыков капает кровь и которые изо всех сил стараются его затравить. Вошедший в зал старик был тих и сосредоточен, словно составлял в уме меню завтрашнего обеда. Он не стал поднимать лежав-шего на полу сына, а просто нагнулся, взял его за ухо и с легкостью, изумившей присутствующих, пота-щил его, завопившего от боли и начавшего как-то несолидно сучить ногами, к двери. На полпути их нагнал человек без лица и спас непонятно почему ещё не оторвавшееся ухо будущего иудейского перво-священника, ухватив сына своего патрона за шиворот, чем, конечно, особого почтения к нему не выказал, но страдания его безусловно облегчил. В общем, помог он Каифе.
А странный какой-то этот секретарь. Он ведь даже не шевельнулся, когда Михаэль дубасил обидчика Марии. Ему и в голову не пришло броситься на помощь. Он всё прекрасно видел, поскольку находился ближе всех. Но выручать сына хозяина не пришёл! Может он в тот момент был чем-то занят? – Да, точно, был: он подливал в свою чашу вина. Ни капли, между прочим, не пролил.
– Запрёшь на неделю в подвал, – тихо сказал ему Каифа, отпуская ухо сына. – Еды не давай. Только воду.

Усевшись снова между Иосифом и Сиром, Каифа долго ещё извинялся перед гостями за случившееся. Потом Марию и Михаэля отправили спать, а в зал внесли амфору греческого вина, жареного фазана, фрукты и ларец со свитками, судя по их древности – раритеты огромной материальной ценности. Осто-рожно развернув первый, Иосиф начал тереть глаза и разволновался так, что даже от вина отказался, чем серьёзно озадачил Сира. Как-то странно побледнев, Иосиф встал, взял со стола ларец и молча ушёл с ним в дальний конец зала изучать пергаменты, прихватив с собой светильник и оставив Каифу наедине с Си-ром. Вернулся к столу он только через час, абсолютно трезвый и долго ещё не мог говорить.
– О чём же я буду с ними беседовать?, – допытывался у Каифы Сир, с тревогой поглядывая на странно присмиревшего Иосифа.
– Чтобы ты, да не нашёл о чём? – Да хоть о погоде, – немного заплетающимся языком отвечал ему Каифа. – Или о греческой поэзии. Или о том, как у вас там, в Магдале, лечат радикулит. Какая разница, о чём говорит человек, приехавший в Ершалаим в карете, в которой до него ездили толь-ко цари? И, кстати, очень хорошо, что к этим денежным мешкам ты отправишься уже в собствен-ной карете, на которой, как я заметил… Кажется, это герб Юлиев? Кстати, Константин не сказал, чтобы ты его снял? Нет? Очень хорошо!… А потом, ты что думаешь – они не узнают лошадей, которых сами же подарили прокуратору? Эти лошадки не дешевле моих будут. Имей в виду, они тебя бояться станут. А поэтому будь с ними прост и открыт. Вот как со мной сейчас. Предложи им свою дружбу. Чаю с ними попей. И запомни, единственное, с чем ты к ним идёшь, это – их успокоить. Ну, и познакомиться, конечно. Главное, ни в коем случае ничего у них не проси. Сами тебе всё в зубах принесут. Эх, тебе бы толкового управляющего… Такого, чтоб вид имел…
Спать Сир отправился счастливым и умиротворенным. По правде говоря, он не очень понимал, поче-му Каифа так настойчиво просил его не переезжать из Магдалы, как бы ни стала вдруг меняться его жизнь, и даже оговаривал этот пункт их соглашения как единственное условие своего невидимого участия в ма-гическом спектакле, когда в дверь никому не известного провинциального виноторговца постучится фор-туна и за пару лет превратит его в богатейшего коммерсанта Иудеи. Собственно, сам Сир может бывать где угодно, проводя вне Магдалы столько времени, сколько потребуют его дела. А вот Марии до опреде-ленного момента, который, думается, настанет года через два, самое позднее – три, ни при каких обстоя-тельствах не следует Магдалу покидать. А, чтобы внезапно взлетевшей на вершину немыслимого благо-состояния девочке не сделалось противно видеть вокруг себя грязь и убожество, Каифа пообещал изба-вить её от этих безобразий, превратив Магдалу чуть ли не в курорт. И очень скоро. Буквально через год. Выписанный им из Рима архитектор уже над этим работает. Про деньги, правда, Каифа опять-таки ничего конкретного не сказал. Откуда они возьмутся? И на город, и на сказочную жизнь. Но слушать его было приятно…
Главное же, что подняло Сиру настроение, это то, что ему не пришлось сегодня врать. Вот вообще не понадобилось! Каифа странным образом не проявил интереса к теме, которая, как полагали Иосиф и Кон-стантин, должна была бы сильно его волновать, а именно: сколько в жилах Марии течёт еврейской крови. Словно бы он и так уже знал правду, и она – эта правда – его устраивала. Казалось, что его даже больше интересует, кто такой сам Сир, откуда его родители и что он так долго делал в Греции. Болтая о том о сём, первосвященник пару раз нечаянно обмолвился, назвав своего собеседника Сервилием, чему оба они мило поулыбались.
Единственное, о чём Каифа попросил рассказать чуть подробнее, так это о том, как умирала мать Ма-рии. Что она чувствовала за месяц до смерти, когда вдруг ослепла. Правда ли, что за неделю до конца у неё отнялись руки. И какими были её последние слова. Кого она в последние минуты вспоминала и не сильно ли они нуждались, пока скрывались, бегая из одной страны в другую. Сначала втроём, а потом уже вдвоём…
Зачем Каифе понадобилось знать все эти подробности? Какая ему, собственно, была разница, как умирала мать Марии, Сир так и не понял. Но, раз уж хозяин дома оказался таким хорошим человеком, Сир честно рассказал первосвященнику, как всё тогда случилось. Ну, что он помнил. Пару раз даже всплакнул. В общем, вечер прошёл замечательно!
А Каифа и правда был на высоте. Не корчил из себя грозного вершителя судеб, притом что власти в его руках было не меньше, чем у Ирода, о чём Сиру, конечно же, было известно. Было похоже, что обе-щания этого человека не были пьяной болтовнёй. Верилось, что он непременно сделает, как сказал. И это было так зд;рово! Открывалась новая жизнь. Лёгкая и прекрасная. Да просто волшебная! Кто бы мог ещё вчера подумать…

________________________________________

Не знает он, идиот, о каком озере Исаия говорит!…

Мария осторожно поскреблась в дверь к Михаэлю. Долго не решалась к нему прийти и до последнего ждала, что он, как настоящий мужчина, догадается… И явится к ней сам. Ну, хотя бы для того, чтобы пожелать ей спокойной ночи… Да мало ли зачем! Просто побыть с ней… Рассказать, понравились ли ему её лошади. Ведь понравились же!… После того, как он так красиво вступился за неё и надавал по морде тому дураку, она уже больше не думала о том, что с ней случилось в Кесарии. Про эфиопок. И про фиал-ки… Теперь она вспоминала лишь свой дом, грозу в ту ночь, накануне их отъезда. И его чудесную, такую сладкую клятву. А ещё как он промазал и вместо того, чтобы поцеловать её плечо… Как они оба потом не знали, что в таких случаях полагается делать, и долго сидели молча. У неё дрожали коленки и в животе совсем обнаглел кто-то большой и горячий…
Что красивого нашла Мария в драке – трудно сказать. Но разве это было не прекрасно?… А ещё они завтра пойдут смотреть город. У них ведь теперь есть деньги. Много денег! Чего-нибудь купят себе на базаре…
Она помылась как смогла, неприятно подивившись тому, что в таком шикарном дворце нет ни канали-зации, ни бассейна. Немного погоревала по этому поводу и надела ту самую рубашку, которая была на ней в ту их грозу. Тонкую и которая, как выяснилось, так удачно может “сама” сползать с плеча… И улег-лась на узенькую постель ждать. Лежала и дулась на него… Извелась вся. Прислушивалась. А он всё не шёл. И мама ещё сказала, что он к ней сегодня не придёт. Что она это точно знает. Хотя и хочет прийти. Что сейчас он думает о ней. В том числе и очень неприличные вещи думает, которые порядочная девушка мальчикам позволять не должна. Пока она не замужем. Мария про “порядочную девушку” слушать не пожелала. Заткнула уши. Обиделась и на Михаэля, и на мать… Собралась поплакать, но сообразила, что от слёз и обид на весь белый свет проку будет мало, а глаза распухнут и утром она будет некрасивая. –
– Неужели правда этот дурак не придёт? Господи, ну кругом одни предатели! И жалкие трусы… А ты могла бы и погромче сегодня подсказывать, – отчитала вдруг она мать. – Тебя там всё равно никто не видел и не слышал, – и, проглотив обиду, решительно поднялась с постели. – Вот только не надо мне сейчас ничего говорить!, – с угрозой зашипела она. – Уйди с дороги! И ничего я не больная! Сама ты… Просто я уже выросла. И это нормально. Сама же говорила… Господи, мама, ну вот о чём ты сейчас?! Да если бы!… От него дождешься! – Он же до самой свадьбы будет пря-тать руки за спину! Дурак глупый…

Вернулась к себе Мария за полночь. Всё, как она матери про “руки за спиной” сказала, так оно, увы, и случилось.
– Вот наказание!…
Уснула она несчастная.
– Ну да, поцеловались… Четыре раза. Последний раз – более-менее…
Но фиалками всё равно не запахло, хоть она и старалась…
– Господи, скорее бы свадьба! Невозможно уже…
Сны ей снились те самые… Даже хуже! Их было три. Ни минутки поспать он ей не дал…
– Совсем с ума сошёл, дурак бешеный! Опять синяков везде понаставил! Вообще, что ли, не пони-мает, что здесь всё слышно?! – Стены тонкие, а двери… Как будто их и вовсе нет… Как хорошо было бы в том бассейне… Ну почему они все такие глупые?!…

________________________________________

Иосиф и Каифа долго ещё сидели в пустом зале. Сидели и молча тянули вино, размышляя каждый о своём. Или об одном и том же?… Уж и слуги отправились спать. Первым очнулся Каифа.
– Ну так что скажешь?
– Ты об этих свитках? Или… Ты о чём?…, – пряча глаза, малодушно заблеял Иосиф, и было видно, что к разговору он не готов. Не то, чтобы не хочет его, но словно чего-то боится. – А кто-нибудь о них знает?… Кто-нибудь ещё их читал?
– О-о-о, как с тобой весело! Узнаю своего бесстрашного друга. Ну давай, потяни ещё время. У нас же впереди целая вечность!… А знаешь, мне твой Сир понравился. Такой не даст Марию в обиду. И хорошо, что он не стал врать насчёт того, какой он чистопородный еврей. Поди, всю дорогу учил его?
– Да я… А при чём здесь, собственно, я?, – растерялся раввин. Он понятия не имел, о чём Каифа разговаривал с Сиром, но отлично знал, как ловко первосвященник умеет выведать всю подногот-ную, не задав ни одного прямого вопроса. – И потом, что я понимаю в торговле?
Ну что ж, Иосиф, подслушавший лишь окончание их беседы, сделал правильных ход. Впрочем, Каифа и не собирался ловить его на вранье. Вроде как не за тем его сюда позвал, чтобы ставить в неловкое по-ложение и заставлять изворачиваться. Однако, нельзя же было не поиздеваться над заклятым другом.
– “Собственно”…, – прицепился он к этому безобидному слову. – А в чём ты, “собственно”, разби-раешься? Ну, кроме вина, конечно… И прекрасных дам…
– Да я…
– Ладно, – остановил Каифа Иосифа и посерьёзнел, – мог бы и сам догадаться: эти пергаменты чи-тали все первосвященники, что были до меня. Все до единого!
Каифа только теперь, когда они остались наедине, получил возможность как следует разглядеть Иосифа. И отметил в нём что-то новое, чего прежде не было. Раньше, например, Иосиф не был таким пугливым. Не прятал глаза. И вообще лучше выглядел. Как-то посвежее. Налил вина – ему и себе.
– Знакомиться с этими свитками, – продолжил он, – наша обязанность. Там ещё штук десять подоб-ных… Читаешь их, принимаешь к сведению и прячешь под замок в надежде, что не ты, а какой-нибудь другой первосвященник наберётся смелости и… Когда придёт время… А я вот решился вытащить их на свет Божий и показать простому смертному. Всё, хватит юлить! Говори. Что я тут перед тобой комедию ломаю?…
– Так я теперь простой смертный?, –
всё ещё пытаясь уйти от разговора, даже понимая, что выглядит при этом глупо, решил изобразить обиду Иосиф. Расшевелить себя ему этим не удалось, но хоть голос немного окреп. Приосанился и попробовал смотреть Каифе в глаза.
– А кто ж ты ещё?, – не отказал себе в удовольствии поддеть Иосифа за живое Каифа. – Ты ведь те-перь не член синедриона. Так, мелочь пузатая… Никто!
– Да уж, благодаря тебе…
– Самого себя благодари, старый дурак! Ты что же думаешь, я не знал, что ты собирался свергнуть меня и подговаривал на эту глупость других членов синедриона?!
– Да я…
– Что – ты?!
– Это был не я…
– Ну конечно… Вот только не надо мне сейчас сказки рассказывать! Тебя Ездра выдал. Я лишь по-сулил ему твою казначейскую должность, и он тут же тебя заложил. С лёгким сердцем. Как род-ного!
– Вот сволочь!, – вмиг проснулся Иосиф. Каифа нашёл лучшее средство разбудить друга.
– Это точно. А ты что же, действительно ему верил?
– Угу…
– Ну и напрасно, – равнодушно уронил Каифа. – Я о тебе лучше думал. Он, кстати, завтра твой ге-роический подвиг собирается повторить. Решил по твоим стопам пойти.
– В каком смысле?
– В первосвященники, дурачок, метит. Господи, как же они, идиоты, любят ходить по граблям! Прямо неймётся им. Уж и коалицию против меня слепил. Как видишь, у нас тут всё по-старому. Скучать не дают.
– А как же?…, – удивился и, похоже, даже забеспокоился Иосиф. – Ты ведь уезжаешь утром к Иро-ду. Разве можно в такой ситуации?…, – он даже забыл про вино. И его глаза загорелись.
– Да никуда я не еду. Не волнуйся. Мой отъезд – басня для Ездры, чтобы подтолкнуть его к реши-тельным действиям. Надоело ждать. Уж больно он тянет. Так что завтра мы с тобой весь день проведём здесь. Взаперти. Будем по душам разговаривать и ждать вестей с поля битвы. И вообще нам нужно решить, как дальше быть со всеми этими пророчествами… Ну, а уж если с Ездрой что-то не так пойдёт, тогда, понятное дело, придётся вмешаться.
– Так ты меня затем позвал, чтобы я этого гада остановил?
– Да забудь ты о нём! Считай, что он уже умер. Я его как щепку сломаю. Он сам в петлю залезет. За каждым его шагом в четыре глаза смотрят…, – и вдруг мечтательно прибавил: – А как было бы здорово, если бы он и в самом деле подох! Скажем, сгорел в огне. Или взорвался. Так, чтобы мок-рого места от него не осталось!… Кстати, в Ершалаиме никто не знает, что ты в городе, – спохва-тился и переключился на другое Каифа. – Ваш градоначальник едет сейчас с моим архитектором домой. Так что этот кретин никому не проболтается. А вот детей надо бы предупредить.
– О чём?
– Чтобы поаккуратнее себя вели. Я хочу, чтобы завтра они кое-куда сходили и там на них знающие люди посмотрели. Дали своё заключение, так сказать… А вот чего я не хочу, так это того, чтобы кто-нибудь из них узнал, что Михаэль – твой сын. И что ты сейчас у меня дома.
– Не понимаю, к чему такая таинственность?
– Ты свитки прочёл?
– Ну да.
– Все?
– Разумеется!
– Тогда зачем спрашиваешь?
– Если честно, – замялся Иосиф, – я не понимаю, зачем ты вообще мне их показал? Я ведь теперь никто. Сам же сказал.
– Ну давай, пожалуйся ещё! Выжми из меня слезу. Давно я ни перед кем не каялся. Может всё-таки по делу говорить начнём? Время позднее… Так что скажешь?
– Ну а что тут сказать? Писал…
Иосиф запнулся, не решаясь произнести вслух священное имя.
– Исаия, – наконец, с трудом выдавил он из себя и боязливо огляделся по сторонам.
– Это я и без тебя знаю, – холодно остановил его потешные трепыханья Каифа. – Я тебя сюда не за тем вытащил, чтобы устанавливать авторство. По тексту – что?
– Ну… Это просто неслыханно!
Иосиф развернул один из пергаментов.
– К примеру, этот кусок: – “Вот, Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которо-му благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд; не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине; не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда, и на закон Его будут уповать другие народы.”
– А что тебя смущает?
– Так он же прямо, вот просто открыто пророчествует о Мессии.
– Не говори со мной, как с идиотом! Я и без тебя знаю, о ком там написано! Ты скажи, могу я этот пергамент показать синедриону?
– А разве ты можешь его скрыть?
– Не валяй дурака!
– Ну да… Конечно…
– Так что?
– Я бы не стал.
– Почему?
– Потому что это – наша вера!
– Не понял…
– Он – наш Мессия.
– А у тебя Его что, кто-то отнимает?
– Но там же ясно сказано: – “На закон Его будут уповать другие народы”.
– Я помню, спасибо. Что из того?
– Как что?! А зачем нам “другие народы”?
– То есть?… Тебе жалко, что ли? Делиться не хочешь?
– Мне Мессию жалко.
– Интересно…
– Его же убьют!
– Прямо так сразу?
– А то ты не знаешь!
– И кто же Его убьёт?
– Да твой синедрион и убьёт!
– Это за что же?
– За то, что Он придет разрушить нашу веру.
– Каким это образом? Тем, что про любовь начнёт говорить?
– Кому?
– Что кому?
– Кому Он начнет говорить про любовь, Каифа?
– Что значит – кому?
– Так ведь получается, что другим народам.
– Ну… И им тоже.
– Да не тоже! Исаия прямо говорит, что Он именно к ним придёт!
– Ну, положим, придёт Он сперва всё-таки к нам. С нас Он начнёт.
– Да какая разница – с кого Он начнёт?! Теперь это уже неважно – к кому Он придёт сначала!
– А что важно?
– То, что мы перестанем быть избранным народом!
– Ты действительно так думаешь?
– Так подумает твой синедрион! Как будто ты не понимаешь…
– А как думаешь ты?
– Никак я не думаю.
– То есть…
– Наплевать мне!
– И давно? Что, тебе теперь вообще уже на всё наплевать?
– Нет, ну ты чего?… Я сейчас даже не о себе. Я не о том… Просто мне всё равно, избранные мы или нет.
– Вот это ты хватил!
– Это не я, это Исаия хватил! Если уж он такое пишет…
– Ну ладно. Предположим… А насчёт второго свитка что?
– Тут я запутался.
– Вина больше не дам.
– Ты чего?, – обиделся Иосиф.
– Я могу пить с ворами. Или с убийцами. С последними даже предпочитаю. А вот с тупицами как-то противно, знаешь ли…
– Я тебя не оскорблял, Каифа!
– И я тебя пока что тоже…
– Обидные вещи, однако, говоришь!
– Только тупица мог не разобрать, о чём там сказано.
– Но я же правда не понял, про какое озеро он говорит.
– Хватит врать!
– Что ты на меня орёшь?
– А что тебе непонятно? Где там можно ошибиться? – К северу от Ершалаима не так уж много озер.
– Я не про озеро… Я не могу понять, что значит “светлая отроковица в безумии своём откроет…”?
– Ну и что же тебе тут не понятно?
– Кому она откроет?
– То есть как кому?
– Да в том-то и дело, что когда Исаия так пишет… Вспомни хотя бы его пророчество об…
– Не отвлекайся!
– Я и не отвлекаюсь! Просто здесь действительно можно прочесть по-разному. Вот, например: “она покажет”. То есть те, кто будут рядом, увидят Его? Или она им на кого-то укажет?… Кстати, он нигде не говорит, что, когда “она увидит” или “покажет” Его другим, то эти другие Его увидят. Это же – тайнопись… Или вот, например… Но это, конечно, вещь невозможная… Ну… Ведь можно и так это пророчество прочесть…
– Как?!, – не выдержал Каифа, – Говори уже, старый дурак! Не тяни.
– Или она увидит Его в себе… А что?, – испугался Иосиф, – Исаия мог ведь и это иметь в виду.
– То есть как?!…, – теперь уже опешил Каифа.
– Ну так, что она-то и окажется Мессией.
– Девчонка?!
– А где ты читал, что Мессия непременно должен быть мужчиной? Кто это сказал?
– Да какой же из неё Мессия?!
– Из кого?
– Ну тебе что, в ухо дать?! Ты что, издеваешься надо мной, старый болван?!, – непонятно с чего вдруг разволновался Каифа. Вскочил. Схватился за амфору. Появилось ощущение, что его сейчас хватит удар. Он даже пятнами весь пошёл. Налил себе вина. Половину пролил на стол. Про Иосифа он забыл. Не налил ему. – Не знает он, идиот, о каком озере Исаия говорит!…
Залпом выпил вино. Швырнул пустую чашу на стол. Медленно повернулся к Иосифу и негромко спросил:
– Так кто из них?

________________________________________

Как ты себе представляешь – проснуться в могиле?

Аву и в самом деле полегчало, когда они выбрались на воздух. Не то, чтобы он вдруг совсем выздо-ровел и готов был снова летать, но хотя бы эта омерзительная тошнота отступила. Константин, понимая, в каком состоянии находится его чудесным образом нашедшийся родственник, не решился настаивать на том, чтобы ехать к его ершалаимскому дому в карете, дожидавшейся у ворот. От этого предложения мальчишка отказался наотрез, потому как за последние сутки вдоволь уже накатался на всём, на чём только можно ездить. Хватит с него колесниц! Он их видеть больше не мог. В особенности его почему-то пугал вид колес. Ему казалось, что из ободьев на него смотрят втиснутые в них глаза. В огромном коли-честве и причём все эти глаза – его собственные! К тому же ехать эти глазастые колеса готовы были каж-дое, куда захочет, от чего у него противно кружилась голова и во рту появлялся отвратительный вкус чего-то железного и совершенно несъедобного.
Четвёрка легионеров – минимальный отряд, обязанный сопровождать прокуратора во всех его пере-мещениях, без энтузиазма отнеслась к идее идти пешком по беспокойным улицам ночного города, тем более, что солдатам теперь пришлось вести под уздцы своих коней, что неправильно, поскольку руки, равно как и внимание телохранителей должны быть всегда свободными, однако спорить с Константином, понятное дело, никто не посмел. Валерий Грат никогда так не рисковал. Правда, об умении временного прокуратора Иудеи и без всякой охраны отбиваться от хулиганов ходили легенды. Зачем она ему вообще нужна была – эта охрана? – Непонятно…
Довольно странная, надо сказать, компания отправилась вниз по улице от дворца Каифы: впереди ше-ствовал разодетый в пурпур и золото римский вельможа, державший за руку иудейского оборванца, чей рот ни на секунду не закрывался; за ними понуро брели четыре солдата, выгуливавшие своих не скрывав-ших удивления коней; а позади шагом тащилась карета с юлиевыми гербами, которую шесть возмущен-ных идиотизмом происходящего лошадок светлой масти порывались сорвать в галоп, кабы не кучер, тоже мало что понимавший, но по счастью уже хлебнувший из фляжки и потому согласный на всё…
Константин сообразил, что психотропное снадобье поможет Аву быстрее справиться с приступом их семейной болезни, если мальчишку при этом ещё и разговорить, заставив тем самым отвлечься от мигре-ни. Ну что ж, он оказался прав. Как всегда. Тем более, что ему и в самом деле нужно было кое о чём Ава расспросить. Будучи опытным переговорщиком, он не стал напрямую допытываться о том, что означает это их загадочное “мы втроём” (или как там сказала Мария – “нас трое”? – Да, так, кажется…). Разумеет-ся, он понимал, что девчонка не случайно проговорила эту формулу. Константин, как и Каифа, почув-ствовал, что Мария вовлекает двух своих добровольных рабов в какую-то хитрую и не факт, что безопас-ную, в том числе и для самих себя, игру. И игра эта, когда Ав зажмурился и начал тереть виски, стартова-ла. Игра, в которой проигравший был заведомо известен. Вернее, был этой бессовестной бандой назначен. А ещё точнее, назначен был предводительницей шайки. И деваться ему, бедному, было уже некуда.
– И зачем только этот кретин оскорбил Марию?!…
Вряд ли наследник Каифы, проглотивший отравленную приманку, мог предполагать, чем для него за-кончится безобидная с виду игра. И, главное, когда! Константин интуитивно понял, что того, во что кон-кретно выльются “мирные” библейские чтения, не знали тогда и сами пираты. Но им уже было известно, что Мария, конечно же, спор выиграет. Что она просто не может проиграть! И вообще, что всё случится “по слову её”. Это Константин прочел на её лице. Об уже одержанной победе говорила её насмешливая гримаса и нехороший блеск в глазах. Улыбка змеи, поймавшей в свои смертоносные, но пока ещё не сжавшиеся кольца глупого мышонка. Смертоносные!… Вот оно – слово, которое, увидев, с какой силой Ав трёт свои виски, Константин явственно услышал. Почему и поспешил увести оттуда мальчишку, как бы чего худого не случилось прямо там, при Каифе. Это малолетним разбойникам первосвященник мог представляться кем угодно, хоть милым дядюшкой, хоть добрым джинном из детской сказки, но Констан-тин знавал его и под другими личинами.
– Не помню, чтобы я сам вызвался рассказать тебе про её секрет.
– Ну как же! Когда мы уезжали из гарнизона… Вспомни! Ты меня ещё хотел увести подальше от кареты, чтобы нас никто не услышал. А твой учитель помешал. Как всегда… Деликатный прямо до невозможности… Убил бы гада!
– А-а! Ты об этом…, – вспомнил Ав, и глаза его ожили. Константин даже в полумраке увидел, как они засветились синим. – Мог бы и сам уже догадаться, как она всё это устраивает. Хотя тут важ-но – не как, а – почему.
– Не понял…
– А что тут непонятного? Тебе же была дана подсказка.
– Ты о чём?
– Ну, помнишь, Михаэль ещё бросил на песок монету, которую Мария ему подарила?
– Помню. И что? Вообще-то говоря, с его стороны – довольно хамская выходка.
– Это уж их дело. Разберутся. А что потом случилось, помнишь?
– Ничего не случилось. Он полез к Гавриилу на козлы, а монету поднял Иосиф. Вот и всё.
– А перед тем, как Иосиф её поднял? Разве ничего не происходило?
– Не помню… А что там могло происходить? Мария поднялась, села в карету и мы поехали. Всё.
– Вот именно: поднялась! Сам же сказал. Ну так что, – понял?
– А что, собственно, я должен понять?
– Вспоминай глазами! Вернись туда. Почему она поднялась?
– Потому что сидела на корточках.
– Правильно. И?…
– Она что-то чертила на песке… Мне так показалось… Меня это тогда ещё немного насторожило. Она не смотрела на то, что пишет.
– И очень хорошо, что насторожило. А почему?, – Ав начал проявлять нетерпение.
– Да ты вроде как говорил, что она не умеет читать. И писать, соответственно…
– Ну! – Всё правильно. И какой ты делаешь вывод?
– Пока никакого, – растерялся Константин. – А что же она тогда делала, если не чертила на песке? Я помню, как ты рисовал мне… У озера. Под деревом. Ты мне рыбу тогда ещё принёс.
– Ничего я тебе не приносил.
– Да не важно!
– И под деревом я с тобой не сидел.
– Как не сидел? Ну ладно. Так вот… Я подумал, что у вас так принято – рисовать на земле. Мы, ко-гда я учился в Афинах, тоже…
– Ничего у нас не принято!, – оборвал его Ав. – Она искала в песке монету. Золотая всё-таки…
– Погоди. А какое это имеет отношение к тому, о чём ты собирался мне рассказать?
– Про то, как она заставляет людей видеть в ней того, кого ей хочется?…
– Ну да.
– Господи, да что ж тут непонятного!, – не выдержал Ав. – Как она может заставить что-то сделать того, кого не видит?! Ну, или почти не видит. Подумай сам.
– То есть…
– То есть она всех нас себе придумывает! Какой ты в самом деле несообразительный!… Нет, она всё-таки пока ещё что-то видит, иначе это давно бы все заметили. Но только видит она очень пло-хо. И поэтому ей приходится додумывать. Фантазировать, как мы выглядим. Точнее, как можем выглядеть. Должны бы… Понимаешь, Мария – фантазёрка…
– Ну, про это ты можешь мне не рассказывать! Убедился уже. Ещё какая выдумщица, скажу тебе!
– Только ведь она не просто фантазирует. Она в это верит. Не задумываясь! Думает, что так оно и есть. А потому всё, что она начинает видеть… Как бы тебе сказать… Она ведь не знает, что всё это придумывает. В общем всё, что она фантазирует, для неё – настоящее. А нашего настоящего для неё просто не существует. Она считает, что это как раз мы придумываем себе всякие глупо-сти. Всякое враньё, как ей кажется. Ну, раз она всего этого не видит… Понимаешь, что-то в ней устроено так, что, если в её мире этого нет, значит этого нет вообще. Зато, если уж она что уви-дит, даже если этого на самом деле нет…
– И давно у неё это началось?, –
решил сойти с опасной дорожки Константин. Не потому, что его мозги начинали потихоньку закипать, сейчас он больше беспокоился об Аве, который от возбуждения снова стал задыхаться.
– А вот это – ужасно неприличный вопрос. Воспитанные мужчины о таком не спрашивают!
– Понятно… Значит, примерно год назад…
– Два, –
смутившись, поправил его Ав. Господи, как же легко поймать его на крючок!
– Она что же, так рано созрела?
– А что, месячные в десять с половиной лет – это, по-твоему, рано? В Магдале некоторые девочки в этом возрасте уже рожают.
– Ничего себе!
– А чему ты удивляешься? Здесь тебе не Рим. Тут солнце совсем другое. А потом, дядя Иосиф для нас разные упражнения придумывает, чтобы Богу было удобнее с нами разговаривать. Только по-сле некоторых из этих упражнений какой-то бешеный делаешься и такого хочется, что сказать не-прилично.
– Даже так?
– Ага. Три года назад он велел нам представить себя похороненными заживо.
– Он что, совсем рехнулся?! Идиот…
– Ну почему же сразу рехнулся? – Очень, скажу тебе, полезное упражнение. Представь, что тебя завернули в тряпки и закопали в песок.
– Да он точно спятил, этот ваш учитель! Сволочь…
– Вот зря ты на него злишься. Ты же сам разных философов читал. И вообще, умных уважаешь.
– А при чём здесь умные?
– Так ведь у тебя прибавляется времени, чтобы думать. Разве это не зд;рово?
– Как это – прибавляется времени?…
– Буквально. Ты ведь только тогда и можешь не спеша о чём-нибудь подумать. По-другому, не как раньше… Если действительно сумеешь представить, что тебя зарыли в темноту. Да тебе просто ничего другого не останется, кроме как умным стать.
– Ты то о муравьях, то… Я уже ничего не понимаю! Откуда время-то берётся?
– Так ты же спать перестаёшь.
– Как это?
– Ну а как ты себе представляешь – заснуть в могиле?
– Да, в общем, можно, наверное… А почему нет?, – задумался Константин.
– Давай, попробуй, – с сарказмом предложил ему Ав.
– А что тут такого особенного? В чём подвох?
– Да ни в чём, в общем… Только как ты будешь просыпаться? Не подумал? Заснул себе, красивые сны начал смотреть и…?
– Что – и?
– То самое! Как ты представляешь себе – проснуться в могиле? Ты же с ума сойдёшь от ужаса!
– То есть ты хочешь сказать…
– Вот именно: ты вообще перестаёшь спать. Ну, конечно, и твоё бодрствование становится уже не совсем тем, к чему ты привык. То есть – совсем не тем, что мы называем этим словом. Собствен-но, ты больше не спишь и не бодрствуешь.
– Но ведь так можно спятить! Траву начать есть…
– Запросто, если не успеешь поумнеть, – спокойно согласился со своим кузеном Ав. – Вот для того дядя Иосиф нам и нужен, чтобы мы не начали есть траву.
– И что, этот пьяница действительно может кому-то помочь?
– Как видишь, мы все живы. И вроде как нормальные…
– Особенно вы с Марией!, – съязвил Константин. – Слушай, – внезапно сошёл он с темы, желая всё-таки поберечь свои нервы и заодно мозги. – а почему бы тебе на ней не жениться? Мне кажется, у неё сейчас такой гон пошёл, что ей уже почти всё равно, с кем…, – и прикусил язык.
– Как это почему?, – от неожиданности Ав даже остановился. Слава Богу, он не расслышал послед-них слов, сказанных Константином. – Ну, во-первых, у неё с Михаэлем любовь. И уже давно. А потом…, – замялся он, – мы ведь, получается, родственники. И значит дети у нас родятся нездо-ровыми. А она ужасно хочет ребенка. Каждую ночь меня об этом просит. Прямо с ума сходит и всё разрешает… Ты же сказал, что она моя сестра…
– Если быть точными, – племянница. Но я могу тебя на этот счёт успокоить. Дело в том, что род Юлиев делится на две ветви. Одна – сильная, другая – слабая.
– В каком смысле?
– Ну, большинство политиков, деньги и прочее, – это всё в сильной.
– Не понял, а мы с тобой из какой?
– Из сильной.
– А как же дед Марии? Он что?…
– Прадед, – поправил его Константин. – Парадокс, но великий Цезарь – происходит как раз из сла-бой ветви Юлиев. Он, по сути, является её единственным заметным представителем. Другие так, мелочь. Но я не об этом. Понимаешь, мы с Марией, конечно же, одного рода. В том смысле, что у нас одно имя, герб и прочее. Но, если говорить о крови, то она тебе никто. Мы с ней родня только по имени. А кровь в наших жилах течёт разная. Кстати, уже были браки…
– Что ж ты раньше молчал?!, – разволновался Ав.
– Да ты вроде не спрашивал, – опешил Константин. Разговор о “нас трое”, как он понял, откладыва-ется на потом. Ну и ладно. Тем более, что уже и к дому подошли. – Слушай, – вдруг он спохва-тился, – А как же она у Каифы вино разливала?
– Кто?
– Да Мария!
– А что такое?
– Она не промахивалась. Ни капли мимо бокалов не пролила.
– Так ты что, действительно не видел?, – изумился Ав. – Ей же мать всё время помогала.
Если бы Константин не говорил вчера с Леонтиной, он решил бы сейчас, что Ав над ним издевается. А ведь, если честно, он так до сих пор и не был уверен в том, что этот оборвыш с безумными глазами всегда говорит одну лишь правду. Хотя, впрочем, и на откровенном вранье пока что пойман не был…

________________________________________

Может, лучше белых коней купить?

– Эх, Марию бы сюда!, –
невольно вырвалось у Ава, когда он огляделся. В доме Константина было решительно всё: и вожделенный ею бассейн, и сказочные растения с хищными живыми цветками, росшие прямо из каменных ваз, и канали-зация, на которой зеленоглазая колдунья совершенно помешалась. Была здесь даже собственная водона-порная башня. Небольшая, правда, во дворе, гораздо меньше той, что начали строить, да так и не достро-или в Магдале. Даже настоящий фонтан, в мраморной чаше которого плавали ленивые красные рыбы, которых, судя по всему, здесь никто не ловил, и тот был! Вода в неё узкой струйкой лилась самым бес-стыдным образом – из пузатого каменного мальчишки. А на дне чаши, высокомерно безразличные ко всему, в том числе и к неприличному звуку, производимому писающим хулиганом, дремали разноцветные морские звёзды. И вся эта сумасшедшая роскошь уместилась в здании, которое было значительно меньше сумрачного дворца Каифы, где ничего такого Ав не приметил! Была в этом доме ещё конюшня и даже большой каретный сарай, но Ав уже не пошёл их смотреть. Поверил на слово.
– Интересно, а у Ирода во дворце тоже есть фонтан с рыбами?, –
озадачился вдруг странным вопросом мальчишка, и ему почему-то захотелось, чтобы ничего такого там не оказалось. И чтобы, как у Каифы, в царском дворце тоже было темно, громоздко и пахло не так вкусно, как здесь.
Праздничный стол какие-то серебристые тени в непривычных глазу одеждах бесшумно накрывали в комнате, своими размерами ни в какое сравнение не шедшей с помпезным залом собраний, по полу кото-рого в этот самый момент Каифа волок за ухо собственного сына. Ну ещё бы! Ведь в том помещении первосвященник иудейский запросто мог рассадить весь синедрион в полном составе, что, кстати, регу-лярно и проделывал – по четвергам. Конечно, оно было больше. Намного. И всё же, несмотря на очевид-ную разницу, подчеркнуто камерный салон ершалаимского особняка Константина, казался просторнее. Воздушнее. – Вот ведь парадокс! Из-за высоченных потолков и бесчисленных светильников, наверное. Или из-за множества окон, которые Ав так и не сумел пересчитать, сбившись на четырнадцатом?… И при этом салон был уютным. Здесь пахло чем-то сладким и невероятно дорогим, но не цветами. Не только цветами. И думать тут хотелось исключительно о возвышенном.
Совершенно голая мраморная девушка, плевать хотевшая на то, что она может способствовать разви-тию у Ава косоглазия, уводя его от тех самых возвышенных мыслей, преспокойно целовалась с точно таким же, каменным, но только уже не совсем голым римским военным. Непонятно с кем, – он спиной стоял. Но точно не с языческим богом, а судя по одеждам – с самым обыкновенным римским офицером. Ну, может быть, не обыкновенным, а чем-нибудь знаменитым. Подойти поближе, чтобы получше его (или её?) рассмотреть, мальчишка при Константине не решился, хотя ему очень этого хотелось. Ещё подумает чего… Так что вопрос, почему-то до чрезвычайности интересовавший Ава, – что это был за юноша и как звали его возлюбленную, – остался без ответа.
– А ведь и я, наверное, мог бы жить в таком прекрасном доме, –
подумал он, не то, чтобы позавидовав кузену, но с каким-то странным, доселе неведомым ему чувством, проявившем себя непривычным шевелением в горле и под бровями. И тем ещё, что ему вдруг захотелось поскорее, ну, если не прямо сейчас, то и не через двадцать лет стать взрослым, сильным и красивым, как тот полуголый целующийся легионер.
– Как приятно, наверное, быть хозяином такого великолепия. Мария уж точно пришла бы ко мне в гости. Да каждый день приходила бы! Ну, чтобы полюбоваться статуями. Я бы, кстати, и ещё па-рочку прикупил. Или за тем, чтобы искупаться в моём бассейне. У неё ведь такого нет. И посмот-реть на рыб. Да мало ли зачем! Просто так стала бы забегать, потому что ей приятно было бы со мной поговорить о греческой философии и съесть чего-нибудь вкусного…
Неизвестно, о чём задумывались впервые попадавшие в этот рай люди, но Ав, когда Константин под-вёл его к бассейну и порекомендовал немного поплавать перед ужином для возбуждения аппетита, бросив беглый взгляд по сторонам и заприметив под самым потолком маленькие балкончики непонятного назна-чения, мгновенно сообразил, где бы он устроил наблюдательный пункт, из которого можно было бы без-наказанно подглядывать за купающейся нагишом Марией. Надо ли говорить, что и все последующие его мысли понеслись в том же направлении? Через минуту он уже, морща лоб, сопя и кусая нижнюю губу, разработал пакет хитроумнейших комбинаций, позволяющих Марии, а точнее вынуждающих её, не поте-ряв лица, заглядывать в его шикарный дом.
– Как часто? – Да хоть каждый день! И не обязательно за поцелуй. Хотя, почему, собственно?… Если никто не увидит… Что в этом такого? Ну, в общем, как получится… Здесь надо ещё кое-что доработать. А главное, нужно сделать так, чтобы она поверила… Нет, стоп, не поверила, а чтобы ей и в голову не пришло, что здесь за ней может кто-нибудь подсматривать. Ну просто вот нет для этого никакой возможности и всё тут! То есть никому это вообще не надо. Подумаешь, голая девчонка! Эка невидаль! Тут вон какие статуи имеются… В общем, чтобы она плавала себе спо-койно, сколько ей влезет, хоть часами! И чувствовала себя при этом счастливой. Чтобы ей не хо-телось отсюда уходить. И, конечно, чтоб она немножко завидовала. Ну, может быть не завидова-ла… Нет, Мария точно будет завидовать! Что, я её не знаю? Вот только надо бы ещё рыб прику-пить и в фонтан запустить. А то я только семь штук там насчитал. И чтоб не только красные бы-ли… А бывают зелёные рыбы? Ведь есть же, наверное, где-то… Надо будет завтра на базаре по-смотреть. А если на базаре таких нет, значит нужно будет съездить в Кесарию. Там точно найдут-ся! Чего ж им не быть?… Уж больно она зелёный цвет любит! А мальчишку каменного надо убрать, а то она смущаться будет. Или пусть себе писает?… А может закрыть ему чем это его безобразие, листком каким? Как на греческих статуях. А как закроешь, если он писает?…
Ав всерьёз разволновался. Он даже забыл, зачем Константин привёл его сюда.
– Теперь главный вопрос. Она же непременно начнёт торговаться насчёт поцелуев. Вот как пить дать начнёт! И, понятно дело, будет изображать из себя недотрогу. Как будто она вовсе не за тем сюда приходит. А просто так – в гости. Проведать… Можно подумать, – я не знаю, что совсем не Михаэль ей снится по ночам. Когда она ложится спать без рубашки. И почему по утрам не хочет мне в глаза смотреть. И краснеет так, что… Значит, всё-таки начнёт ломаться?… – Ну а как? – Обязательно начнёт. Само собой… Ну и пусть себе ломается! Она же – девчонка, а девчонкам по-ложено ломаться и строить из себя неизвестно что. Только я всё равно буду с ней великодушным. Выше всех этих детских глупостей. И терпеливым. Как хороший политик. Или как это лучше ска-зать – как политический деятель? Ну, в общем, как Константин. А при чём здесь вообще полити-ка? И в самом деле – при чём? – Да при том, что только настоящий политик может позволить себе такой роскошный дворец. Вот при чём.
Должно быть давала о себе знать недавняя мигрень. Она не ослепила Ава и не наградила его страшной болью, но окончательно ещё не ушла. И сделала его мысли какими-то мелкими. Да – приземлёнными, но зато видимыми. Он действительно видел сейчас всё то, о чём продолжал вещать в его голове чей-то го-лос. И голос этот был странным образом похож на голос Иосифа.
– А ещё он будет с Марией заботливым. И щедрым, –
уверял кого-то Иосиф, избегая называть имя того, о ком он говорил в третьем лице. Ав при этом прекрас-но понимал, что говорит всё это он сам и говорит, конечно же, о самом себе.
– Ужасно щедрым будет. Прямо как царь какой! А что – цари разве щедрые?… Ну неважно, какие там бывают цари, может они и скупые. А зато он будет щедрым. Цветы там всякие, бусы коралло-вые станет ей дарить… И обязательно будет следить за тем, чтобы в доме всегда были припасены халва и пирожки с абрикосами. И, конечно, он будет с ней нежным. Не как Михаэль… Но при этом он совсем не будет задаваться… Подумаешь, у неё теперь свои кони… Да он себе в сто раз лучших купит! Сразу шесть… А чего шесть? – Восемь коней он себе купит!… И чтобы они все как один были чёрные! А почему чёрные? Может, лучше белых купить? Нет, чёрные ко всему подходят! Точно, чёрных. Или?… В общем, какие будут на базаре…
Ав вдруг вспомнил, зачем он здесь. А хочет ли он искупаться?
Походил вокруг бассейна, но так и не решился залезть в воду, потому как его слегка мутило и голова была нехорошая. Тяжёлая. Да и вообще он вдруг почувствовал, что здорово устал.
Что он сказал Константину? – Ах да, что хочет побыть один и побродить немного по дому, привы-кая… Непонятно, к чему он залепил это идиотское “привыкая”.

Ав отправился изучать дом и, естественно, заблудился. Долго искал выход. Такое с ним случалось по-стоянно. Он вообще плохо ориентировался в пространстве. Но не испугался. И про бассейн не забыл. Про то, где надо будет сделать наблюдательный пункт. А ещё он вспомнил, что его ждут к ужину. Вот когда помогла врожденная сообразительность: он понял, что правильнее всего – просто пойти на запах съестно-го. Тем более, что он уже и без всякого купания почувствовал голод и поэтому его обоняние обострилось.
– А, собственно, что он ел сегодня кроме хурмы? Будь она неладна…, –
пробурчал в его голове Иосиф.
Ну конечно, проголодался он ещё у Каифы, когда принесли мясо, на которое Михаэль накинулся так, будто его три дня не кормили. А у Ава, глядя, как Михаэль пожирает мясо, слюнки потекли. Но Мария тогда затеяла эту дурацкую игру и пришлось смываться.
– Молодец всё-таки Константин – сообразил. Господи, какая же она глупая! Вот ведь дурища. Как маленькая в самом деле. Ну почему мать не объяснит ей, что нельзя так себя вести? Что пора бы уже повзрослеть. Ребёнка она хочет! Сама ещё ребёнок…
Нестерпимо вкусно пахло жареным фазаном, и Ав давно бы уже оказался на кухне, где наверняка встретил бы людей, знающих в этом доме все ходы и выходы. Он, собственно, уже и подошёл к кухне, да застрял буквально в двух шагах от неё. В коридоре. Встал как вкопанный. Как последний дурак! И про-стоял так минут десять с выпученными глазами, глядя в никуда. А всё потому, что его вдруг осенило! Он понял, чем оборудует свой бассейн: – он установит там два больших зеркала. Да, именно! Можно, конеч-но, и три, но это уже лишнее. И так всё будет видно. Одно зеркало он повесит на стене, у самой воды, а другое – прикрепит к потолку, возле одного из тех непонятных балкончиков. Эх, если бы Михаэль ту медную пластину, которую они вместе отдраили до зеркального блеска, прибил не рядом с кроватью, как просила Мария, а поближе к окну, он ни за что не свалился бы тогда с оливы!…
– Да, и вот что: зеркало, которое будет на стене, нужно закрепить намертво. Обязательно сам всё проверю. А то мало ли… Чтоб оно висело крепко и Мария не могла его развернуть. А то она веч-но всё переставляет… Ох ты Господи!… Вот беда! Всё пропало… Зеркало ведь будет запоте-вать!… Как же я раньше об этом не подумал, идиот?! Ну и как теперь быть? Какой всё-таки не-удобный этот бассейн! Так, спокойно… Надо начертить на пергаменте его точный план и ночью всё хорошенько обмозговать. Главное: правильно рассчитать угол. Господи, как тяжело быть бо-гатым!…

________________________________________

Ну и о чём ты плачешь, лиса рыжая?

Спасенный поваром Ав, войдя в салон в одно мгновение забыл и про Марию, и про архитектурные ко-варства “этого невозможного” бассейна. И вовсе не потому, что фазан уже дымился на столе, вино крова-во мерцало в хрустале и вообще здесь было много таких вкусностей, которые Ав видел прежде только на картинках в греческих книжках. А потому, что кузен был в салоне не один. Ему прислуживали две девуш-ки, – рабыни, – как сразу определил Ав, хотя рабынь он раньше не видел. В Магдале ведь ни у кого рабов не было. Сами как рабы. Нищие и несчастные. Ну, по сравнению с Константином, а теперь уже и с Авом – точно нищие. В общем, непонятно, почему Ав решил, что это рабыни. А кто же ещё?…
Одной из девчонок, той, что посмуглее, родом, вероятно, из Африки, было никак не больше четырна-дцати, то есть она была ровесницей Ава. Другая – высокая и худенькая, с печальными глазами – была намного старше. Уже совсем взрослая женщина. На вид Ав дал ей шестнадцать и не удивился бы, если бы Константин вдруг сказал, что ей все семнадцать. В общем, уже совсем старая. Поэтому та, чёрненькая, ему больше понравилась. Да и по росту она ему больше подходила.
Обе девушки были не просто красивы, а красивы до головокружения! Однако, не их красота отбила у Ава память и способность трезво рассуждать, причём сразу, как только он сюда вошёл, а их диковинный наряд. Вернее, полное отсутствие такового. То есть нет, девчонки формально были во что-то одеты. А как иначе? Но сказать, что их плетёные хитоны что-то скрывали, было решительно невозможно. И при этом ни та, ни другая не испытывала от этого портновского ляпа каких-либо неудобств. Напротив, обе они были веселы, раскованы и, вообще, чувствовали себя не как рабыни.
– Интересно, а как должны чувствовать себя рабыни?, – озадачил себя трудным вопросом Ав и со-вершенно потерялся, ведь раньше он об этом не задумывался, а тут… – Ну, наверное, они должны чувствовать себя несчастными, ведь их силой заставляют…
Но нет – служанки несчастными не выглядели. Было как-то непохоже, чтобы кто-нибудь заставлял их делать то, чего они не захотели бы сделать сами. Ну, там, начать ходить перед Константином почти го-лыми и садиться к нему на колени, делая вид, что они как будто и не страдают вовсе, а что им это даже приятно! Тут ещё и Ав теперь будет бесплатно на них смотреть…
– А с чего ты взял, что они рабыни?, –
поинтересовался Иосиф.
– Ну а кто? – В общем, неважно!, – ответил Ав воображаемому раввину. – Не о том разговор!
– А о чём, собственно?…, – не унимался Иосиф.
Константин, как Ав заметил, успел уже не только переодеться, но даже и искупаться в том самом бас-сейне, потому что его волосы были мокрыми. Мокрыми они были и у рабынь. Ну конечно, пока Ав изучал дом, он ведь слышал девичий визг и плеск воды! Фантазия заработала…
Кузен восседал за столом в непомерных размеров кожаном кресле, поедая фрукты, названия которых Ав не знал. Напротив стояло ещё одно, точно такое же кресло, пустое, и больше в салоне сесть было решительно не на что. Разве что на пол. То есть этот огромный стол был накрыт на-двоих! И Константин кивком головы пригласил Ава присоединиться к трапезе. Мальчишка с опаской погрузился в кресло и совершенно в нём утонул. Впрочем, он скоро освоился. Сидеть в нём было даже приятно. Только вот есть не получилось. И виной тому стали уши, которые сделались малиновыми. Да и вообще он весь пошёл пятнами. Даже шея покрасилась и стала, как у леопарда.
Ав изо всех сил старался думать о чём-нибудь постороннем. И не смотреть… Но как? Во-первых, что это за прислуживание такое? Кто так прислуживает?! Нет, он вовсе не придирается. Но разве Тёмнокожая за Константином сейчас ухаживает? – Скорее уж он за ней. Это ведь он её кормит! Своими руками. И, если поначалу она просто ёрзала на подлокотнике, всячески показывая, что сидеть на нём и есть, посто-янно нагибаясь, ей неудобно, то вскоре она взяла и просто сползла к нему на колени! Ловко так. Нет, ну надо же!
А когда Константин отослал худенькую поухаживать за гостем и эта гадина, улыбаясь так, словно знала какой-то стыдный секрет своей жертвы, обошла стол и, виляя бедрами, приблизилась к Аву, пола-гая, наверное, что он слепой и через сеть, в которую она, с позволения сказать, была одета, он ничего не видит!… В общем, сердце его громко забилось и кровь стала приливать… Везде она стала приливать, не только к голове. Аж жарко стало… Так ведь эта мерзавка, как будто так и надо, как будто в этом доме так заведено, залезла на подлокотник его кресла! В этой своей рыболовной снасти!!… А потом и вовсе нагну-лась к нему, махнув прохладными влажными волосами по его воспаленной щеке… Да ещё руку положила ему на плечо!… Тёплую такую… И мягкую… А с чего он взял, что её рука должна быть холодной и кост-лявой? – Да, худенькая, не как у Марии, но ничего, нормальная рука. Даже приятная.
Она ещё что-то сказала, только он не расслышал – что именно. А девчонка всего лишь представилась. И поинтересовалась, как зовут его. Ничего особенного. Чего ж так волноваться? Примечательно, что, не получив ответа, она не обиделась, а только улыбнулась. (Мария сразу бы шлепнула его по лбу, чтоб “этот дурак глупый” проснулся и начал вести себя прилично.) Длинноногая должно быть объяснила себе его насупленное молчание и нежелание есть их “незамысловатое” угощение (Она так и сказала, извиняясь, – незамысловатое. Да ему сроду такой вкусноты никто не предлагал!) естественным высокомерием, ведь все здесь уже знали, чей он брат. Господи, да он с радостью всё то, что перед ним лежало, давно бы уже слопал, если бы так позорно не дрожал. Если бы она отошла от него хотя бы на шаг. И что? Она его по-жалела? – В каком-то смысле – да. Только не в том, в каком было нужно. – Потеряв последний стыд, она съехала с подлокотника к нему на колени. Как та, чёрненькая, к Константину. Да что они тут, совсем спятили, что ли?!…
И ведь правда, такая мягкая она оказалась. Везде. И тёплая. Прямо горячая! И вся упругая, живая, лёг-кая. Почти невесомая. Только дышать почему-то стало нечем! А потом она ещё запела. Неплохо, кстати. Негромко так пела, чистенько. Старалась. Не забывая касаться его всем, чем только можно… И дышать ему в висок. У них в Магдале так никто петь не умеет! И мелодия была красивая, явно нездешняя. Грече-ская, наверное… А может римская?… Та, другая, что жила теперь у Константина на коленях и всё время неприлично смеялась, когда не целовалась с ним, добыла откуда-то дудочку и стала длинноногой подыг-рывать. Лучше бы она этого не делала! Кто её просил?! Ну раз нет слуха, зачем портить прекрасную му-зыку!…
А интересно, с чего Ав взял, что музыка и её исполнение были прекрасными? – Непонятно. Впрочем, может и были. Вот только прекрасными стали уже и тоненькая ключица певуньи, левая, на погибель Ава вылезшая из-под угрожающего вовсе свалиться с плеча прозрачного хитона; голубая бьющаяся жилка на её нежной шее… Её точёный подбородок, по которому уже несколько раз проехались его ресницы. И прямой нос. Всё вдруг сделалось прекрасным. И левый холмик, которым она дышала и которым уже два-жды якобы нечаянно ткнулась сначала ему в щёку, а потом в нос. У Марии и у той, бесстыжей, что со-вращала сейчас Константина, он был больше. У Марии – так намного больше. Но у этой он был просто прекрасен! Хоть и меньше. А почему прекрасен? – Да потому что Длинноногая, а не Темнокожая и не Мария сидела сейчас у него на коленях. Нет, и у Марии тоже всё было красивым. Но ведь правда – её же здесь не было.
Больше всего Ав мучился от того, что видел пока что только то, что было слева. Притом что всё, что росло на певунье справа, возможно, было ещё прекраснее, но так уж она села. От запаха её волос бедняга начал дуреть. Чтобы окончательно не потерять сознание он попробовал представить, а как там справа… Представил. Но сделалось только хуже. И совершенно некуда стало девать руки!… Посмотрел, как вы-кручивается со своими руками Константин. Увидел!!… – Так что, кажется, покраснели теперь уже не только его уши, но даже и нос. Он еще раз бросил взгляд через стол. Нет, действительно, в первый раз он не ошибся. Минуту соображал, как быть. И вдруг решился. Так, сначала нужно разобраться со своей ле-вой рукой. Не торопясь… Крепко сжал зубы и попробовал повторить всё в точности… вслед за Констан-тином. Если ему можно, то почему, собственно?…
Небеса не упали, и по лицу Аву никто не заехал. Только рот пересох и захотелось кашлять. Если бы Длинноногая сейчас не пела, он бы точно покашлял. А главное, этот её проклятый хитон – одно ведь название: что он есть, что его нет!… Головокружение опасно усилилось. Теперь правая рука… Не успел. Только собрался её пристроить, а певунья в паузу вдруг лизнула его в переносицу… Так, между прочим… Хорошо, что он сидел и падать ему было некуда. У Марии губы не такие тонкие… Но странно – у этой мягче… И колени у неё не дрожат. Может потому, что здесь тепло и она не мёрзнет? А может потому, что она сейчас сидит? Нет, наверное потому, что она поёт. И ей сейчас не до глупостей! Она думает о музыке. О прекрасном. Ну, то есть, об искусстве… Ав нечаянно выключил что-то в своей голове, перестал слышать музыку и вдруг увидел, о чём на самом деле думает сейчас Длинноногая. – Господи, что там сны Марии!…

Ав был уже практически в обмороке, когда где-то далеко отсюда, не в этом доме, лопнула длинная толстая струна и раздался беззвучный, нарисованный в воздухе стеклянный звон. По салону поплыл вкус-ный, но не вполне съедобный запах, обладавший кроме всего прочего ещё и цветом. Он был невидим, как и полагается запаху, но определенно рыжим! И ещё: он напоминал собой лису. Нет, он не принадлежал ей, а просто неуловимо был чем-то на неё похож. Ав знал, чем пахнет лиса, – псиной. И ничего хорошего в этом запахе он не находил. Этот же аромат был просто восхитителен! Он обжигал и помогал вспоми-нать то, чего никогда с ним не происходило, призывая радоваться всему подряд, словно он пьяный или слабоумный. И давать быстрые обещания. Непонятно кому… Одновременно этот запах погружал Ава в странный сон, чем-то напоминающий тот морок, который по ночам впускала в себя зеленоглазая ведьма, позволявшая потом своему мучителю делать с собой всё, что ему захочется. Только бы кто-то у неё по-том родился…
Странность этого обволакивающего сна заключалась ещё в том, что ему совершенно невозможно бы-ло противостоять. Понятно, что и не хотелось. С чего бы вдруг? Но даже если бы такая мысль и пришла в голову, сопротивляться этому сну просто не получилось бы. Он не спрашивал, чего ты хочешь, или чего боишься. И не дрался с тобой. Не ломился в твои стеклянные двери, а просто входил в тебя… Проникал сквозь твои нервы беспрепятственно, как во что-то прозрачное. Как вода в сухую губку. Он проплывал через тебя, делая с твоим прошлым что-то удивительное, волшебное, непостижимое…
Уже и Леонтина встревожено заглянула сыну в глаза, однако, не обнаружив особых причин для беспо-койства, лишь зябко повела плечами и привычным движением взъерошила его волосы. После чего громко шмыгнула носом и, стянув с его тарелки ломтик дыни, растаяла, не смешиваясь с этим чудесным запахом. Константин проводил тётку напряженным, несколько испуганным взглядом и вытаращил глаза на Ава, словно спрашивая, всё ли с ним в порядке. На всякий случай Константин прикрыл ладонью глаза своей темнокожей наложницы, воспринявшей этот жест как начало какой-то новой, ещё более откровенной игры и заулыбалась уже всем лицом. А обольстительница Ава в этот момент как раз заканчивала свою песню. Она ничего не увидела…
На какой-то момент тишина подарила Аву отрезвление, и его обожгла мысль, что всё, что он в по-следнее время делает – даже не плохо, а самое настоящее преступление. Гадкое и жестокое. – То, как он думает о Марии. Что позволяет себе, когда без спросу влезает в её сны. Да, конечно, они оба вступили в такой возраст, когда в человеке просыпается необузданное. Ещё ведь и Иосиф предупреждал, что после некоторых его заданий кровь в их жилах будет закипать с такой силой, что мозг может взорваться. Мария вон, похоже, уже сходит с ума и ничего с собой поделать не может. Но не она же насилует его по ночам, а он приходит к ней, пользуясь тем, что её руки и воля связаны его преступным желанием! Правда, она не так отчаянно с ним борется, как могла бы. Царапается только и больно кусается. Но при этом как-то уж подозрительно быстро сдаётся. Как будто ей это совсем и не противно!…
Краткая минута трезвости закончилось тем, что певунья за своё искусство посчитала себя в праве по-лучить награду, о чём вот так прямо Аву и сказала. Не только глазами. Ещё и руками. А вот уже и губы пошли в ход… Ну и… забылась Мария. Вместе с мимолетными угрызениями совести. В конце концов у Принцессы есть жених, так что – всего им хорошего!…
И всё-таки, как запах может походить на лисицу? Да ещё на рыжую… – Ну, когда у тебя на коленях оказывается полуголая девица… Впервые в жизни настоящая, живая, до которой можно дотронуться ру-ками и она не рассыпается осколками сна. Более того, которая совсем не против того, чтобы ты как можно скорее удостоверился в её реальности. И в реальности её намерений. Не где-то в своих тайных запретных фантазиях. Не залезая на дерево и не портя себе глаза. Как будто ночью с того дурацкого дерева можно что-нибудь разглядеть! В тёмной спальне Марии. Через маленькое зеркало на дальней стене. Отражение того, что прячется в тени, в медной пластинке, которую почти не видно. Да совсем ведь ничего не видно! С тем же успехом можно видеть всё, что тебе захочется, не залезая ни на какое дерево!… А при чём здесь вообще дерево и эти глупые зеркала на потолке?!…
Вот она – живая! Тёплая. Настоящая! Длинноногая… Правда, с маленькой грудью, но зато ни на какое дерево лезть не нужно. Всё близко. Даже ближе, чем во сне. Вообще ведь никуда идти не надо. Да и не получится: на тебе уже и так сидят. Куда ты пойдёшь? И зачем? Если она уже поёт… Как она сказала – её зовут?… А то, что ей шестнадцать лет… Не слишком ли она для него стара? Стоп!… А ведь он у неё скорее всего не первый… Ну а это здесь при чём? Может это как раз и неплохо? Дядя Иосиф говорит, что учиться нужно всему и всегда. Вот он и готов… учиться… Он же не подгадывал и ни о чём таком специ-ально не просил…

В общем, всё ясно: аромат, сладкой отравой распространившийся по салону, был рыжей лисой. Вот так. Точка! Никаких сомнений. И при этом он не принадлежал никому из здесь присутствующих! Ав в этом нисколько не сомневался. Что ж он, запахи отличить не может? Вот, например, невинная развратни-ца, что пела ему, пахла прудом, ландышем и корицей. И ещё, от её щеки исходил запах желания. Громкий и непонятного цвета. Не то – синий, не то бирюзовый… От её любовницы, – той, с дудкой, – даже через большой стол спокойно можно было учуять аромат дорогих, но чрезмерно пряных египетских духов цвета ночи. А также миндаля. Константин… Так, доигрался, – правая рука стала неметь! Это значит, что мигрень пошла по второму кругу. Певунья мокро лизнула Ава в глаз… Стало горячо и тревожно от дур-ных предчувствий. Лучше бы она ему шею растёрла… Вот не время сейчас целоваться! Кровь быстрой волной отлила от лица, и в ушах отвратительно засвистело. Лоб сделался холодным и покрылся каплями пота.
Елена вошла в салон неслышно, но её появлению как раз и предшествовало то самое дуновение, кото-рое Ав услышал. Не почувствовал кожей или чем там ещё чувствуют такие вещи, а именно услышал, – ушами. Странно, что он совсем не слышал её шагов, хотя она не кралась, а шелест воздуха, заранее при-нёсшего тот удивительный аромат, который и назвать-то человеческим нельзя, он каким-то образом ощу-тил. Теперь ему стало понятно, кто был той рыжей лисой.
– Да сиди уж, –
целуя Константина в висок, милостиво пощадила она прислужницу, которая, завидев Елену, от испуга уронила свою дудку, и сама при этом чуть не свалилась с колен хозяина на пол.
– А это у нас кто?, –
бросила вошедшая мимолётный, обидно равнодушный взгляд через стол, присела на подлокотник кресла и запустила руку в кудри Темнокожей, которой пришлось изогнуться змеёй, чтобы эту её руку поцело-вать.
– Знакомься, милая. Это – мой кузен. Я тебе рассказывал…
– Так он же вроде как умер… Или я что-то напутала?, –
одними бровями изобразила удивление Елена, которую жемчужная серёжка, подаренная Константином их темнокожей наложнице, похоже, интересовала сейчас больше, нежели чудесное воскрешение его род-ственника. В отместку Ав принялся вычислять её возраст. Не особенно церемонясь. Впрочем, мысленно раздевать её, как в последнее время поступал по отношении к любой особе женского пола, встретившейся ему на улице, он не стал. Наверное потому, что до настоящей минуты был абсолютно уверен в том, что Константин холост. И теперь, к своему стыду, вспомнил, что ни разу не спросил у него, как тот вообще живёт и нет ли у него, к примеру, жены.
– Может у них уже и дети есть?, – задался он запоздалым, но вполне законным вопросом. – А ведь в ней действительно есть что-то лисье, – отметил он про себя и подумал, что, должно быть, занял её кресло. – А с чего бы ещё ей быть со мной такой холодной? Точно, обиделась. Надо бы встать. Но как? Не прогонять же… Ещё и эта сейчас обидится. Господи, как же её зовут?…
– Живой, как видишь, – с некоторым опозданием откликнулся на слова Елены Константин. – Не по-веришь, – случайно нашёлся.
– Это ты говоришь о случайном? Что-то новенькое. Брат – это хорошо. Представляю, как Август обрадуется, – нахмурилась Елена, испытующе посмотрев Константину в глаза. – Может, лучше не находился бы? Всё целее будет… Да не мучайся ты, – вдруг подняла она глаза на Ава. – Мне не двадцать. И не двадцать два. Я для тебя уже совсем старая. Будешь спать с одной из них. А можешь с обеими сразу, если захочешь. Поделимся. Принцам здесь всё дозволено. Будь спокоен, я их уже всему обучила. Останешься доволен.
– Я даже и не думал, – оторопело пробормотал Ав, застигнутый врасплох, и опять пошёл краснеть ушами. – С чего бы мне понадобилось знать, сколько тебе лет? Очень мне надо…, –
совсем уж зря добавил он и услышал громкий шёпот Леонтины над самым ухом, зачем-то сообщившей ему, что Елене столько же лет, сколько и ей. И опять он не дал себе труда разобраться с той странностью, что его матери двадцать четыре года уже много лет. Сколько он себя помнит. А может ему просто хоте-лось, чтобы ей и через десять лет было столько же? И через двадцать…
– Так нечестно. Тебе подсказали, –
глядя куда-то мимо него, сказала Елена, и Ав почувствовал, что эта женщина совершенно не боится смер-ти. Её боятся все, ну или почти все, а эта гордая римлянка, похоже, даже ищет её. Находиться рядом с такими людьми жутковато. Они дышат другим воздухом и думают по-другому. Не как все. Кто знает, что они сделают в следующую минуту? Может у них и минуты другие…
– Мне действительно двадцать четыре, – выдохнула Елена. – Всё правильно, как и ей… когда-то было. Я в твои годы думала, что столько не живут…, – и вдруг обернулась к Константину. – Слушай, а ты в курсе, что у твоего родственничка мигрень?
– Разумеется.
– Ну а что тогда сидишь? Хочешь, чтобы он у нас тут свалился?
– Да я ему уже всё дал, что в таких случаях пью… Может вина ещё немного?…
– Господи, какие вы все!…, – с досадой отмахнулась она. – А вы на что?, – переключила она свой гнев на девчонок. – Чем заняты?! Только об одном и можете думать, шлюхи. Ой, да идите вы все к Дьяволу!, – и решительно направилась к Аву. – Вон пошла!
– Что?, – испугалась худенькая и вся сжалась.
– Брысь отсюда!
Елена шлепком смахнула Длинноногую с колен Ава. Зашла к нему за спину и начала массировать ему шею, сильно, не жалея его, со знанием дела.
– Могла бы и сама всё это сделать, – раздраженно отчитала она кого-то, но явно не певунью. – Отойди! И хватит уже дыню лопать! Живот опять заболит.
Ав обратил внимание на то, как странно притих вдруг Константин.
– Пей давай!
Елена поднесла к губам Ава бокал с вином.
– Слушай, а ты у нас случайно не девственник?
– С чего ты взяла?
Мигрень начала потихоньку отпускать, но правдоподобно врать Аву было ещё трудно.
– Да так, показалось… Ну точно – девственник! – Что ты мне голову морочишь? Тогда возьми се-годня вон ту, – кивнула она на темнокожую и деловито принялась за его спину. – Тебе с ней про-ще будет. А кто такая – Мария? Ну ты и свинья! Разве можно так с девочкой обращаться?! Хотя, может, именно так и нужно…
Певунья надулась и чуть ли не плакать собралась.
– А чего ты обижаешься?, – обернулась к ней Елена. – Кто виноват, что он до сих пор тебя стесня-ется? Эдак вы пол ночи дурака проваляете. Да я не говорю, что ты плохая! Вот идиотка…
– А ты кто?, –
спросил её Ав. Вышло не очень вежливо, но уж как вышло. В мигрени Ав, вообще говоря, особым умом не блистал, при том, что даже в разгар болезни держать рот закрытым ему удавалось не всегда.
– Я-то?, – немного смутилась Елена. – Да кто меня знает?… Тоже, наверное, шлюха…
– Не начинай…, – насторожено отозвался откуда-то Константин.
– Да ладно тебе. А кто ж я ещё? – Шлюха. Самая настоящая.
– Это как? – изумился Ав.
– Да так. Сплю с одним…
– Елена!
– А люблю другого, – не обращая внимания на Константина, спокойно договорила она. – Кто ж я после этого получаюсь?…
– Ну, наверное, всё-таки не шлюха, – как-то грустно проговорил Константин. – Может не совсем счастливая женщина. Но ты же никого не обманываешь…
– Ну конечно!… А шлюхи, кстати, никого и не обманывают. С ними как раз всё честно складывает-ся… Так что я даже хуже шлюхи получаюсь.
Её пальцы со спины перебежали к Аву на затылок и сама она нагнулась к нему, к самому его уху.
– Представляешь, я ведь за твоего брата чуть замуж не вышла. Вот тварь…
– Ну хватит уже!, – не выдержал Константин. – Никто тебя ни в чём не упрекает. А моё предложе-ние по-прежнему в силе. Помни об этом.
– Я помню. Только ведь мы с тобой и спать уже почти перестали. Одно уважение осталось. Это, милый, какое-то кровосмешение получается. Словно брат с сестрой.
– А почему?, –
спросил Ав. Понял, что сморозил глупость и прикусил губу.
– Я тебе потом как-нибудь расскажу, – ответил вместо неё Константин. – Если тебе так интересно.
– Ну ты даёшь!, – показала Аву большие глаза и покрутила пальцем у виска Темнокожая. – Глупый, что ли, совсем?
А у неё оказался приятный голос. После того, как Елена для первого раза порекомендовала ему взять сверстницу, Ав стал находить в той девушке куда больше положительных черт. Если бы, к примеру, она сейчас снова заиграла на своей дудке, не исключено, что он нашёл бы её вполне приличной музыкантшей. А её губы, улыбку и грудь он уже и раньше находил привлекательными.
– Ну не раньше, а, положим, только сейчас ты всё это как следует разглядел, – уличил Ава Иосиф.
– Господи, какая тебе разница – когда я разглядел?! Ноги вот только коротковаты… Ну, в сравне-нии… А зачем сравнивать, ведь Певунья и ростом повыше будет? И вообще она другая. Так что, ничего они  не короткие! – В самый раз. Точно. Решено! А Певунья – завтра…
– А зачем потом? – продолжила Елена разговор, начавшийся непонятно когда и с кем. В любом случае, о чём был этот разговор, Ав уже не помнил. – Я и сейчас могу ему всё рассказать, раз уж мы – почти одна семья. Видишь ли, мальчик, я хочу только одного мужчину. Спать могу с кем угодно, а хотеть только одного. Вот такая я уродка.
– Давай всё-таки как-нибудь в другой раз!, – чуть ли уже не прокричал Константин.
– А он у нас будет – этот “другой раз”?
– Ну хотя бы завтра…
– Нет у меня больше никаких “завтра”! Я до края дошла!! Неужели непонятно?!, – внезапно сорва-лась Елена. И так же резко вернулась в прежнее состояние. Ну или почти вернулась. – Да, так вот… Представляешь, как мне повезло? – Влюбиться угораздило… А этот дурачок взял и умер. У братца твоего служил. Целым легионом командовал в восемнадцать лет. Убили его под Карфаге-ном…
Аву показалось, что на шею ему что-то капнуло. Нет, не показалось, вот ещё. И ещё… Что-то горя-чее.
– Всё правильно, – продолжила Елена в наступившей тишине, соглашаясь непонятно с кем. – Я, собственно, так и сделала. Решила попробовать с другими. Ты думаешь, где он меня подобрал?, – показала она глазами Леонтине на Константина. – Я ведь уже со всеми подряд начала!… Только вот разлюбить не получилось. Так что будь с этими глупостями поосторожнее. С этой заразой!
– Ты о чём?, – спросил её Ав, понимая, что последние слова были обращены к нему.
– Я про любовь. Прости, тебе это, наверное, ещё непонятно?
– Очень даже понятно!, – возмутился Ав. – Я тоже…
– Так вот я на старости лет и стала лесбиянкой, – не особо прислушиваясь к своему пациенту, про-должала Елена. – Ну хоть так…
– Ты что же, не любишь моего брата?
Каждый новый вопрос Ава звучал глупее предыдущего. Даже Длинноногая, похоже, разочаровалась в нём и, поджав губы, ушла к Константину. Или просто смирилась с жестоким приговором Елены. Темно-кожая заёрзала на коленях у Константина, заглядывая ему в глаза с вполне понятным вопросом – относи-тельно Ава. Константин пожал плечами, не зная, что ещё придумает Елена, а потому не отпускал пока от себя девчонку, на которую, похоже, строил сегодня планы. Певунья тоже на всякий случай забралась на поручень его кресла.
– Куда ушла? Ну-ка налей, – приказала ей Елена и Певунья сорвалась с кресла. Обежала стол, налила до краев в бокал Ава вина, дождалась, когда госпожа его выпьет, налила ещё и отступи-ла. – Люблю?…, – не сразу очнулась Елена. Идиотский вопрос Ава как-то уже подзабылся. – Не поверишь, люблю. И даже очень. А как можно твоего брата не любить? Да он – лучший на этой земле! Только вот не понимаю, как с ним спать, ведь того, другого, я не разлюбила. Это, наверное, не лечится. Я честно старалась… Думаешь, мне жить не хочется? – Ещё как хочется! И детей ро-жать…
Она нагнулась и, не предупредив Ава о том, какую лечебную технологию собралась сейчас приме-нить, укусила его в шею. Прилично так цапнула. Ав аж дёрнулся и взвизгнул от боли. Попытался высво-бодиться из рук сумасшедшей лесбиянки, но Елена крепко прижала его голову к своей груди. Её ладони закрыли его глаза. Темно, однако, не стало. Разноцветные плавающие круги, в центре которых он оказал-ся, были такими яркими, что сделалось светло как днём. И цвета преобладали жёлтые. Потом золотое стало перекрашиваться в оранжевое… Кроме кругов Ав начал различать и ещё что-то. Вернее, кого-то… Сначала ему показалось, что это Константин встал из-за стола. Но почему он в латах? И откуда у него меч?… А ещё этот запах… Нет, лицо не Константина…
– Ну и о чём ты плачешь, лиса рыжая?, – был задан кем-то вопрос. – Забыла, девочка моя, что смерти нет?
Ав не узнал собственного голоса.
– Что ты сказал?!…
Руки, закрывавшие его глаза, разжались, и Ав спиной почувствовал, что там, за спиной, произошли ка-кие-то перемены. Ему показалось, что женщина, укусившая его, растерялась. Что она чем-то в себе глу-боко изменилась. Он не видел её, – она ведь стояла сзади, – но неплохо её чувствовал. Даже ростом она стала как будто ниже. Не выше Марии. И ещё, Ав готов был поклясться, что услышал, как в её груди что-то хрустнуло. Словно она громко сглотнула. Или у неё разорвалось сердце. Фиалками ещё не запахло, но вкус расплавленного золота в его рту уже появился. Оказывается, оно тоже имеет свой вкус.
– Ничего я тебе не говорил, пусти, –
сбросил Ав, наконец, с себя её руки. И в этот момент увидел округлившиеся глаза кузена, обращённые не на него. Темнокожая икнула и свалилась с Константиновых колен. Шлепнулась прямо на пол. Больно, наверное, ушиблась. Но не вскрикнула и даже не охнула, а, не вставая с четверенек, быстро поползла за кресло. Худенькая юркнула следом за ней.
– Повтори, что ты сказал, – услышал Ав за своей спиной женский голос. И не понял, кому он при-надлежит. Точно не Елене. И не матери. Вообще какой-то незнакомый голос. Стоп, что значит не-знакомый?!… – Как ты меня назвал?
В наступившей пугающей тишине Ав слышал, как за его спиной продолжают происходить беззакон-ные превращения. –
– Ну ладно, Виталий, поздно уже, – услышал он и похолодел. – Вечно ты где-то допоздна шляешь-ся, а я тут одна… Замёрзла совсем. Идём, согреешь меня. Хватит тебе возиться. Быстро давай ешь. И выпей ещё вина. Эй, где вы там?, –
крикнула стоявшая за спиной женщина, как Ав понял, девчонкам, но вылезать из-за укрытия те почему-то не захотели. Тогда поднялся Константин. На деревянных ногах он обошёл стол и налил в бокал Ава не-разбавленного вина. Молча. Руки его при этом дрожали. Ав накинулся на еду. Мигрень странным образом прошла и аппетит проснулся просто волчий. Он не ел, а пожирал остатки фазана, с хрустом перемалывая даже его кости. Чуть не захлебнулся вином. Закашлялся. И тут же получил удар по спине. Однако, не обернулся узнать, кто это его лупит. А крепкий такой вышел удар! Зато перестал кашлять. И единствен-ное, о чём он думал, что повторял словно заклинание, – что оборачиваться не нужно.
– Ну их всех… Вот просто не оборачивайся и всё…, – поддержал его Иосиф. – Всё хорошо, только не оборачивайся. Чего ты там не видел? И совсем это не страшно. Ничего же не случилось. Чего они все так перепугались? Подумаешь… Главное, ты не оборачивайся!
Время за полночь… Мария вернулась в свою комнату от Михаэля. Вернулась несчастная. Аж плакать захотелось. И главное, уснуть никак не получается…
– Ты можешь есть быстрее?! И хватит уже пить! Пойдём скорее. Сначала искупаешь меня. А где твоя спальня? И не забудь, – груши для меня захвати, а то забываешь всегда.
Мария, потеряв терпение и не особо полагаясь на память Ава, перегнулась через его плечо и подхва-тила со стола корзинку с грушами. Константин как стоял с кувшином вина в руках, так и остался с ним стоять. Такое ощущение, что он уже и дышать перестал.

________________________________________

Да чтоб он сгорел, этот твой Ездра! Чтоб его разорвало!…

В доме первосвященника все ещё спали, когда в потайную комнату, о существовании которой где-то под самой крышей мало кто догадывался, вошёл человек без лица и растолкал Каифу. Про деликатность он как-то забыл. Даже не постучал. Бывает. Должно быть он полагал, что хозяин не спит. Что в такой день первосвященник просто не сумеет заснуть. А чем ещё можно оправдать подобную бесцеремонность? Взял, ввалился, как к себе домой, да ещё же наследил кругом. Ноги, кстати, мог бы и вытереть. Деревен-щина!… Ну да Бог с ним. Каифа долго привыкал к шокирующим манерам своего секретаря, а, точнее говоря, учился не замечать их полное отсутствие, в общем как-то его терпел, потому что доверял этому дикарю такие секреты, какие не доверяют даже самым близким людям. И не без оснований не доверяют, надо сказать. Это насчёт близких. В общем, секреты были. Ещё какие! К тому же этот неандерталец, об-ладавший феноменальной памятью и невероятной физической силой, говоривший на четырёх языках кро-ме арамейского, исключительно квалифицированно исполнял в том числе и такие поручения, которые запросто могли бы разрушить представления обычного человека о том, каковы обязанности и назначение первосвященника одной из великих религий, его роль в политике и быть может не только Израиля. Впро-чем, не об этом сейчас…
В общем, ввалился, наследил и растолкал… Да, ещё углядел стоявший на столике почти полный бо-кал с красным вином. Ни мало не смущаясь, сгрёб его своей мохнатой лапой, понюхал, залпом осушил и, непонятно чему радуясь, проорал в самое ухо Каифы:
– Первосвященник, ты был прав! Наш Ездра именно сегодня совершит самую большую и, наде-юсь, –
добавил он, изобразив на том, что у других людей называется лицом и чего у него отродясь не было, улыбку, – последнюю глупость в своей жизни. –
после чего уселся на кровать, прямо на чистую простыню, чуть не на ноги Каифе, дождался, пока успоко-ится дыхание, и уже почти нормальным человеческим голосом, не причиняющим вреда барабанным пере-понкам, приступил к рассказу о том, что четырнадцати членам синедриона, которым “этот мерзкий смутьян умудрился задурить их бараньи головы”, ночью были разосланы письма, –
– Вот такие, –
вытащил он из кармана маленький, неровно обрезанный по краям кусочек пергамента, аккуратно сложен-ный пополам и перевязанный алой ленточкой, на котором детским почерком было с чудовищными ошиб-ками нацарапано: “Сбор в полдень у восточных ворот около большого сломанного дуба, под которым обычно сидит торговец лимонной водой”…
– Должно быть его сын писал, – предположил секретарь.
Явиться заговорщикам настоятельно рекомендовалось “во всём белом, чтобы не быть узнанными”, а для верности предлагалось “обязательно ещё надеть капюшоны.” Именно так и было написано в конце: – “обязательно ещё надеть капюшоны”. Подписи не было. Зато к этому “шедевру” каллиграфии прилагался красивый вензель, означавший непонятно что.
Каифа пошевелился. Открыл левый глаз. Пробежал им по сунутому буквально ему под нос пергамен-ту. Хмыкнул. Глаз закрылся.
– Это чтобы их секрет не раскрыли!, – развеселился слегка захмелевший секретарь. – Ты представ-ляешь? Вот идиоты! Во всём белом они придут! Чтобы их не узнали! Четырнадцать человек и все в капюшонах… Не вызывая подозрений… Ха-ха! Ну так вот… В храме они, значит, соберутся под предлогом…, – не зная, как расценить молчание шефа, начал комментировать прочитанное Без-ликий. – Понимаешь, придут туда якобы для того, чтобы лицезреть Мессию. И только для этого. Ты меня слышишь?
Здесь секретарь, которому показалось, что Каифа стал тихонько похрапывать, довольно чувствитель-но ткнул его локтем в бок. Так, на всякий случай. Его босс обиженно засопел, но глаза не открыл. И тогда человек без лица продолжил:
– Отличный повод. Здорово придумали. Ничего не скажешь… Кстати, ты помнишь? – В тот самый час в храм приведут детей. Ну, тех, что приехали к тебе вчера из Магдалы. Ты ведь именно так распорядился?
Безликий покашлял, опасаясь, как бы Каифа, по-прежнему лежавший с закрытыми глазами, чего доб-рого и в самом деле не уснул. –
– Может, мы здесь что-нибудь поправим?
Каифа молчал. Но шмыгать носом не перестал. Стало быть, не спал – думал.
– Что, ничего менять не будем? А то я от этой сволочи уже всего ожидаю. Любой подлости. Чтобы Ездра да упустил шанс втянуть в свою поганую игру детей! Тем более, что придут они от тебя… Нет, ну правда. Ты ведь раньше только главным старейшинам позволял разговаривать с этими, как их… Ну, которых уводят потом за городские ворота… И только у тебя была привилегия отгова-ривать их. Может не будем дразнить Ездру? А ещё… девчонка в храме. И чтобы ей вдруг довери-ли отговаривать самоубийцу? Не слишком ли для неё большая честь?… Ну, не самоубийцу… А как их ещё называть, в самом деле?!… Тут ведь уже не только Ездра взбеленится. Это же неслы-ханно! А может, правда, не будем детьми рисковать? А? Нет, это я так. Я как ты скажешь. Значит, ничего менять не будем?…
Так и не получив ответа, секретарь немного помолчал, посопел и сообразил, что пора переходить к другим темам. Он с грустью оглянулся на пустой бокал, облизнулся и доложил, что Ездра уже в курсе того, что Валерий Грат отплыл в Рим, что его временно замещает Константин, и что принц сейчас в Ер-шалаиме.
– То есть этот гад знает, что перстень в городе.
Человек с лицом, на котором невозможно было разглядеть каких-либо подробностей, вдруг понял, что о детях он заговорил напрасно. Обычно он не допускал столь грубых ошибок. Вино, наверное, было не-разбавленным. Или потому, что он выпил его натощак.
– Вот угораздило же меня!, –
разволновался Безликий и в его голове запрыгали испуганные мысли:
– Ведь ещё на прошлой неделе решили, что дети обязательно должны присутствовать на этом представлении. Вот и пусть себе сходят в храм. На здоровье! Там красиво… Я-то здесь при чём? Посмотрят на сумасшедшего… Как этот дурень попросит надеть ему на палец перстень прокура-тора. Кстати, а где он – перстень? Я что-то не видел его вчера на Константине… Точно, пусть се-бе идут. Что им там сделают?… Потому как, если Каифа что-то затевает, значит, он уже обо всём подумал. В любом случае это не моё дело. Чего я в конце концов полез? Ну конечно, всё правиль-но! Не просто же так он их туда посылает. Зачем-то ж ему нужно, чтобы они оказались в храме именно в тот самый момент! И дёрнул меня чёрт пристать к нему со своими страхами! Кто они мне? – Вот именно! Да если их там даже на куски рвать начнут… –
и Бесцветный, стараясь избегать многоречивой патетики, поспешил выразить свое запоздалое восхищение проницательностью шефа, ведь:
– Как и было тобой предсказано, так всё и получается: Ездра действительно учинит бузу не где-нибудь, а в храме. И, главное, ты ведь даже день угадал!
Безликий посмотрел, как реагирует первосвященник на его слова. – Никак он не реагирует. Делает вид, что спит. Убедившись в том, что в действительности Каифа его слушает, секретарь продолжил:
– Итак, как только самоубийца (Ну а как ещё прикажешь мне этого кретина называть?! Не Мессией же в самом деле, прости Господи.)… Так вот, как только самоубийца пропоёт формулу своего чу-десного прозрения, будто бы он разгадал великую тайну Колесницы, эти идиоты с уже подписан-ной ими бумагой (ещё вчера, сволочи, её подписали, все до единого, дома у Ездры, я сам видел)… В общем, с бумагой, приговаривающей тебя, первосвященник, к отречению… – он опять как бы нечаянно ткнул своего притихшего слушателя в бок, – они толпой побегут к дому принца…
– Где их будут ждать верные нам старейшины, – заговорил, наконец, Каифа. – И, на всякий случай, римские солдаты…
Каифа помолчал, вздохнул, приподнялся на локтях и потянулся к бокалу. Обнаружив, что тот пуст, он бросил красноречивый взгляд на секретаря, который стыдливо отвернулся и сделал вид, что решительно не понимает, в чём его сейчас обвиняют. Каифа собрался было уже высказать ему, какой он скотина, но передумал и начал переворачиваться на бок, потому как не умел спать на спине. Но вдруг замер и, не выдержав, вызверился:
– Да чтоб он сгорел, этот твой Ездра! Чтоб его разорвало, подлеца! Вот ведь мразь какая! –
после чего, выпустив пар и успокоив таким образом душу, благостно чему-то улыбнулся, мысленно отпу-стил секретарю все его прегрешения, в том числе и будущие. Простил ему даже выпитое вино, сладко зевнул, перевернулся на бок и с удовольствием подумал о том, как зд;рово, что ни к какому Ироду он сегодня не едет и можно спать хоть до обеда.
Обсуждать технические подробности нейтрализации Ездры и его клики, многократно уже проговорён-ные, нужды не было. Посему Безликий, закругляясь, ограничился лишь коротенькой сводкой ночных но-востей и последних сплетен, пожелал затылку первосвященника доброго сна, ещё раз с надеждой огля-нулся на пустой бокал, ожидая чуда, и, не дождавшись, направился к двери.
Практически уже засыпая, Каифа, по инерции оглянулся на вчерашнее и, выхватив натренированным взглядом единственное белое пятнышко, не оборачиваясь, догнал секретаря вопросом:
– Не сболтнул ли кто из гостей, когда я отлучался, чего такого, что мне следовало бы знать?
Серый человек на мгновение задумался, почесал клокастую, давно уже немытую двухцветную бороду (рыжую и местами чёрную), и ответил, что:
– Нет, ничего такого никем сказано не было. Разве что… Но это, впрочем, ерунда… Девчонка… –
и, уже приоткрыв дверь, непосредственно за которой змеёй стекала вниз крутая винтовая лестница, повто-рил слова Марии, произнесённые ею своему опозоренному и поверженному врагу. Всё до последнего слова пересказал, словно по бумажке читал. –
– А больше вообще никто ничего не говорил. Ну, сын твой, конечно, ещё пару раз открывал рот. Но что он мог сказать? Он же совершенно… ну, ты знаешь… Ведь у него только одно на уме – чтобы ты поскорее умер. Ни о чём другом думать не может. Хорошо, что он у тебя глупый. А то бы мы с ним намаялись. Кстати, ту бумажку, что я тебе показал, Ездра просил передать ему. Лично в ру-ки. Даже денег мне за это дал. Я уж потратил немного. Ничего? Ну а что? – Сандалии прохуди-лись. И одёжа вся драная. Не у тебя же просить. Всё равно ведь не дашь. И еды ещё кое-какой се-бе купил…
После того, как секретарь ушёл, Каифа минут десять неподвижно лежал на боку. Казалось, что он мирно спит. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то внизу, ужасно далеко отсюда, во внутрен-ний дворик дворца конюх стал выводить лошадей и те, чем-то недовольные, фыркали и ржали. Но вот Каифа повернулся на спину и открыл глаза. Сна в них не было совершенно. И меньше всего первосвящен-ник думал сейчас об Ездре. Он вспоминал, что именно говорил китайчонку. И вспомнил…

________________________________________

Чуть насмерть меня не уходил.

Как оказалось, не только Безликий провёл эту ночь без сна. Многие члены синедриона тоже не со-мкнули глаз. В основном те, что получили от Ездры послания. Ну, с этими всё понятно. Их не жалко…
Не до сна было и начальнику тайной стражи, потому как случилось много всякого. Вот только войны ещё не хватало! К тому же из головы не выходил этот нелепый мальчишка с безумными глазами, приска-кавший из Магдалы в Кесарию поздно вечером чтобы сознаться сразу в двух преступлениях, одного из которых он точно не совершал. Просто никак он не мог этого сделать. Одет малолетний преступник был вполне прилично. Не оборванец. Слава Богу, хоть затемно приехал. Так что в Кесарии его никто не видел. Арестовывать мальчишку начальник тайной стражи не стал. Отправил его обратно домой, приказав дер-жать рот на замке и сделать так, чтобы никто в Магдале не узнал, что он вообще покидал город. Хорошо ещё, что отца дома нет. Где-то в отъезде.
Не удалось заснуть и молодому человеку, прибывшему накануне в Ершалаим из Копернаума. Вроде как и лёг не голодный, но так странно ему показалось спать в свой последний день. Всё лежал, ворочался и думал о сестре. О том, что теперь над ней, наверное, уже не посмеют издеваться. И о том, почему так несправедливо сложилась его жизнь. Вроде неплохо она начиналась. И дела шли лучше некуда. Но вдруг… Прямо как у Иова, у которого Бог, поспорив с Дьяволом, в один прекрасный день отнял всё. Что-бы испытать его. С Иовом всё понятно, хоть и обидно, но вернул же Бог ему потом всё обратно, ну, то, что у него забрал. И даже больше ему дал. Так что Дьявол остался с носом. Не удалось Дьяволу переиг-рать Бога. А ему? Он же не Иов. Вот за что, интересно, всё это ему?! Впрочем, поздно уже… Главное, в последнюю минуту не сильно испугаться. Не начать дрожать. Может ведь и такое случиться. Нехорошо будет. Смеяться же начнут. Он, вообще-то, не очень храбрый… Глупо, конечно, умирать. И страшно. Ужасно страшно! Но другого выхода, как ни крути, нет. А эти вроде пообещали…
Не довелось уснуть в эту ночь и Константину. Принц, правда, и не думал ложиться. Так же, как и дев-чонки. Темнокожая с Певуньей всю ночь просидели у него на коленях. Жались к нему словно напуганные грозой котята и по очереди принимались плакать. Затихли они только под утро. Но даже и тогда не усну-ли…
Приехавший в Ершалаим на рассвете и вошедший в странно безмолвный дом временного прокуратора Иудеи начальник тайной стражи был – как бы это помягче сказать – несколько озадачен представшей его взору картиной. Да, пожалуй, именно так: озадачен.
Никаких вопросов он, однако, задавать не стал, поскольку понял, что никто на них ему сейчас всё равно не ответит. Вот просто не сможет этого сделать. А что, собственно, не сможет – внятно ответить? – Нет, элементарно раскрыть рот. А что здесь произошло что-то нехорошее, он и сам догадался. Причём сразу. Не дурак всё-таки. Не первый день на свете живет.
– И насколько нехорошее?, –
разглядывая застывшие фигуры, попытался определить начальник тайной стражи если не масштаб, то по крайней мере характер катастрофы. И сам себе ответил:
– Ну, как если бы, к примеру, кто-нибудь умер. Внезапно и прямо здесь – у них на глазах. Да ещё, не дай Бог, не своей смертью. Или даже хуже того, –
прибавил он, помня, что первые приходящие в голову версии, в пользу которых, как правило, свидетель-ствует лишь их кажущаяся очевидность, обычно не бывают последними. –
– Хотя что может быть хуже?, –
Он понюхал воздух, который был пропитан даже не страхом, а какой-то липкой, раскрашенной корич-невым пустотой, и поймал себя на том, что боится смотреть на сидящих в кресле призраков. –
– Ну, девчонок, положим, можно было напугать какой-нибудь ерундой, просто страшной историей, рассказанной в темноте. Тоже мне проблема – заставить малышню визжать от ужаса. Я таких ис-торий тысячу знаю!
Начальник тайной стражи почувствовал, что сворачивает куда-то в сторону. Куда-то не туда.
– А почему, собственно, я начал вилять?, – продолжил он диалог с собой. – Это ещё что за ново-сти? И всё из-за того, что я не могу разродиться нормальной версией? А может потому, что я не хочу знать правду? Вот и придумываю всякое. А, собственно, на что я так боюсь посмотреть?, –
и нехорошие догадки полезли ему в голову. Даже попить захотелось. И выйти на воздух. –
– А в самом деле, что это я распсиховался? С каких пор я стал бояться пустоты? И при чём здесь страшные сказки, рассказанные на ночь? При чём здесь вообще девчонки? Да я их первый раз в жизни вижу. Наплевать на них! Это, наверное, любовницы Елены… Я что-то слышал… В Алек-сандрии их себе купила… А вот на что мне не наплевать, – начальник тайной стражи потянул но-сом, – так это на то, почему глаза Константина превратились в стекло. Интересно, что такое они тут увидели? И чем здесь так странно пахнет?
Начальник тайной стражи принюхался и понял, что за последнюю минуту он по крайней мере дважды терял сознание. Пусть на мгновение, но терял! Не раздумывая, он встал под ледяные струи водопада… Помогло. Немного приободрился. И запах перестал так уж сильно его пугать. Только вот голова ещё немного кружилась и снова захотелось стать маленьким.
А запах тем временем сделался синим и определенно приятным. Во всяком случае его уже нестрашно было вдыхать, потому что он напоминал… Нет, невозможно вспомнить, что именно…
– Да, действительно, сильная картина, –
сказал он себе, смело глянув в сторону тех троих. И решил больше не паниковать, несмотря на то, что противный холодок таки залез к нему за шиворот, свил там паутину и начал расползаться по спине клей-ким ядовитым ознобом.
– Чтобы довести принца до такого состояния, надо было очень постараться. Интересно, что же тут случилось?, – снова спросил он себя, пытаясь унять дрожь. – Кто мог учинить с ними такое?
Ответа на этот вопрос, естественно, не последовало. Логика молчала. Интуиция работать в таких условиях тоже отказывалась.
– Да, грустная картина.
Начальник тайной стражи прошёлся по салону, делая вид, что ему нестрашно.
– Итак, что мне тут непонятно?, – зашёл он с другого конца. – Что вообще здесь не так?, – и сам себе ответил: – Да всё тут не так! В первую очередь то, что эти трое ничего не предпринимают. А ведь, если бы они что-нибудь натворили, или кто-то им угрожал… Но они ведь даже не защища-ются! И не заметают следы. Не зовут на помощь, а просто сидят и молчат. Словно и правда ока-менели. Словно они чего-то ожидают. Как будто кошмар, с которым невозможно сражаться и от которого бессмысленно бежать, ещё впереди. И что, этот ужас случится при мне?…
Фантазия начала рисовать что-то уж вовсе непотребное:
– Вот сейчас огромный железный хвост снесёт стену. Нет, не эту. Вон ту. И Тот, с мерзкими когтя-ми, ужаснее которого на свете не бывает, заползёт в тебя. Он ведь даже умереть тебе не позволит. Не так быстро во всяком случае, как тебе захочется. Как же они его здесь называют? – Сатаной, кажется… Бежать? Я же ещё могу двигаться… Я-то ещё не окаменел. Как эти трое… Стоп!, –
Начальник тайной стражи устыдился минутной слабости и снова забрался в далекий сицилийский во-допад, из которого вся его деревня брала воду. Встал под оглушительные счастливые струи. Вернулся в детство, в котором было столько неба! И мать никогда не могла дозваться его ужинать… Через минуту он уже знал, что никуда отсюда не уйдёт. И не только потому, что обязан охранять прокуратора. А ещё из-за того, что захотел увидеть всё сам. Что бы это ни было! Он ощупал кинжалы, спрятанные за поясом и усмехнулся своим приготовлениям.
– Как будто это может защитить. – Тут не кинжалы нужны!
Он уже понял, откуда придёт неведомое. Из-за какой двери войдёт сюда невозможное. Собственно, определить это было несложно. Достаточно было взглянуть на мумии. Их слепые глаза куда-то ведь смотрят. И потом – этот запах… Начальник тайной стражи попробовал взять себя в руки, отвлечься. И удивился тому, как легко ему это удалось. Во всяком случае руки потеть перестали.
– Так, зачем я здесь?
Он вспомнил, что явился к временному прокуратору Иудеи с обычным утренним докладом.
– Ну вот и отлично, –
прокашлялся и начал с неприятностей. Громко, как будто его здесь кому-то могло быть плохо слышно. Как будто его кто-то вообще сейчас слушал…
Первой новостью было то, что на востоке отмечены подозрительные перемещения войск слишком уж настойчиво заявляющего о своём дружелюбии соседа.
Вторая заключалась в том, что одноглазый до сих пор не пойман и неизвестно, где он, сволочь, скры-вается, почему им было принято решение усилить меры личной безопасности прокуратора, а также из-вестной им обоим особы.
Третья новость касалась всё той же особы и прискакавшего этой ночью к начальнику тайной стражи безумца, решившего повесить на себя сразу два страшных греха, первый из которых был явно не его, а второй надлежало ещё аккуратно, без лишнего шума расследовать, хотя особых сомнений насчёт того, что именно он вчера днём, купаясь в озере, утопил своего приятеля, не было. Уж очень правдоподобно звучали в его устах детали. Кстати сказать, утопил он пирата. Что до убийства римского офицера, – “бро-сил из пращи камень и случайно попал ему в висок”, – то здесь начальник тайной стражи, которому дев-чонки явно мешали говорить свободно, сказал, что мало доверяет словам малолетнего убийцы, который, судя по всему, себя оговаривает, но, кажется, понимает его мотивы. Мальчишка ночью был отправлен начальником тайной стражи обратно в Магдалу. Ему велено обо всём молчать и затаиться. Никому о поездке в Кесарию не рассказывать и вообще вести себя “как обычно”, не привлекая к себе внимания, потому как возникла одна мысль…
И вдруг начальник тайной стражи замолчал. Не потому, что его здесь никто не слушал, и говорил он словно в пустой комнате. А потому, что скрипнула дверь. Мёртвые лица Константина и двух уже неспо-собных плакать девушек перестали быть мраморными. Они сделались восковыми и, казалось, что начнут сейчас таять. Начальник тайной стражи вытащил из-за пояса кинжалы и спрятал их в рукавах. Передумал. Один быстро засунул обратно за пояс. Второй крепко зажал в руке. На виске проснулась маленькая жилка и щекотно забилась. Во рту пересохло. В коридоре послышались неровные шаркающие шаги. Они при-ближались. И вот тут уже отчётливо запахло фиалками… Ну точно, это же их аромат он всё время слы-шал! Запах просачивался сюда оттуда – из-за той самой двери. Далёкий. Прекрасный. Очень тонкий. А сейчас словно кто-то разбил за дверью флакон духов…
Елена вошла в салон явно не ожидая кого-либо здесь застать. Да она и не сразу увидела людей. С тру-дом передвигая не слушающиеся ноги, она кое-как доковыляла до стола и принялась не есть, а буквально пожирать всё, до чего могла дотянуться, запихивая еду в рот обеими руками. Словно несколько дней не ела. Естественно, подавилась. Ещё бы, так торопиться. Схватилась за бокал Ава. Выпила одним громким глотком всё вино, которое в нём оставалось, попробовала налить из кувшина ещё, но даже двумя руками не смогла его поднять. Сил у неё уже не было. Никаких.
Начальник тайной стражи словно из другого мира – из тени своего ужаса – шагнул к Елене и подхва-тил падающий со стола кувшин. Только в этот момент она его и заметила. Даже вздрогнула от неожидан-ности. Однако уже в следующую секунду оправилась и приветливо ему заулыбалась. Удивилась, конечно, но, похоже, и обрадовалась тому, что оказалась в этом странно опустевшем доме не одна. Опять же, кто бы ещё налил ей вина! И вдруг она покраснела. Прямо пунцовая вся стала. Опершись о спинку кресла, она какое-то время соображала, не сесть ли ей в него, однако поняла, что, если она это сделает, то уж точно из него не выберется. Прямо в нём и заснёт.
– А ты давно здесь стоишь?, –
спросила она единственного во всём доме живого человека. Спросила, не глядя ему в глаза, сильно запле-тающимся языком, хотя непохоже, чтобы она была пьяной. Просто её не слушались уже не только ноги.
– Пару минут, –
Начальник тайной стражи постарался ответить как можно спокойнее. Хотел сделать это даже развяз-но, но не получилось – голос дрогнул.
– Так что самое интересное я, похоже, пропустил. Здравствуй, Елена.
Слова приветствия дались ему уже проще, однако для того, чтобы поцеловать её в щёку, ему при-шлось совершить над собой усилие и рука, сжимавшая в рукаве кинжал, чуть не раздавила костяную ру-коятку. Удостоверившись в том, что щека у девушки тёплая, другими словами, что перед ним обычный, а, главное, живой человек, он почувствовал себя увереннее и сказал себе, что умрёт он позже, вот не прямо сейчас. И даже улыбнулся.
– Давно не виделись. Валерий Грат о тебе всё время спрашивает. Совсем нас забыла, бессовестная. Носу не кажешь. А, кстати, неплохо выглядишь, –
пошёл он заговаривать ей зубы, одновременно лихорадочно соображая, что же такого могло случиться за той дверью. Почему Константин и девчонки с таким ужасом смотрят в бездну, из которой Елена только что вышла, изрядно помятая, но всё-таки на своих ногах? И, что любопытно, без всякого ужаса в глазах. Что там – за той дверью? Или кто? И что такое известно этим троим, чего не знает она?
– Слушай, а он у тебя там вообще живой?, –
изобразив хитрую улыбку, бросил пробный шар начальник тайной стражи и, подмигнув, кивнул на ту самую дверь.
– Да он-то живой, –
с неожиданной готовностью подхватила Елена, изумив своего собеседника даже не тем, что и с какой интонацией она сказала, а тем, что в её голосе послышалось что-то такое…
– Нет, а вот этого никак не может быть, –
мотнул он головой, стряхивая наваждение. –
– Спать ложиться нужно по ночам. Хотя бы изредка, – сказал он себе, – Эдак ведь и загнуться не-долго, если уже сны наяву начинаю видеть. Докатился!
– Что ему сделается?, – продолжала тем временем Елена. – Сделал свое дело, паршивец, чуть насмерть меня не уходил, и спать завалился. Представляешь, дрыхнет сейчас себе преспокой-ненько, а я тут с голоду помирай! Вот какие мужчины теперь пошли. Мог бы, между прочим, сам за едой сбегать. И мне в постель принести, –
Что-то непохоже это было на жалобу. Да она определенно хвасталась! Хоть и смущаясь… Как отча-явшаяся и ни на что уже не надеявшаяся девчонка, неожиданно получившая своё. И даже с избытком по-лучившая.
– Ну, главное, чтобы все были целы. И довольны, –
подмигнул Елене начальник тайной стражи, по-прежнему не забывая улыбаться и не сводя с неё глаз, превратив себя в сухую губку, жадно впитывающую любой намёк, всё, что хоть как-то сможет пролить свет на распространяющееся вокруг безумие. И в этот момент первый лучик солнца, переползший через перекладину окна, уселся на щёку смеющейся и не перестающей жевать Елены. То ли необычное освеще-ние так сыграло, то ли действительно сказалось хроническое недосыпание, когда глаза начинают видеть то, что им подсказывает вчерашнее, на мгновение вдруг всплывшее сновидение… Он даже не мог вспом-нить, кого именно увидел…
– Не пойму, ты похудела, что ли?
– Если бы!…, – отмахнулась от комплимента Елена. – В мои годы уже не худеют.
Однако, она не преминула себя оглядеть, что было удивительно и что ещё более насторожило начальника тайной стражи.
– Её снова стало волновать, как она выглядит? Любопытно…
– А и правда, – растерянно протянула Елена, перестав есть.
– И ростом как будто ниже стала, –
отметил про себя начальник тайной стражи. То есть он не вслух это сказал, а всего лишь подумал. Ни звука не произнёс! Но она услышала…
– Просто я босиком сейчас…
И эта её странная попытка оправдаться… Рука, сжимавшая кинжал, побелела.
– Здесь что-то не то…, –
напрягся всем телом начальник тайной стражи, стараясь не обнаружить свой испуг. –
– Она что, меня ещё и слышит? Да что с ней такое?, –
и вдруг непонятно почему ему вспомнились вчерашние катания на ипподроме. Мелькнула перед глазами бешено мчащаяся колесница. И пропала.
– Нет, она, конечно, тоже – девчонка непростая, но точно не из их компании. Здесь что-то не чисто!
– Я правда босиком!…, –
попыталась настоять на своём Елена и вконец потерялась. Теперь начальник тайной стражи был уже по-чти уверен в том, что и говорит она не своим голосом. То есть своим, конечно, но…
– И вообще, она ведёт себя как двенадцатилетняя девочка. Что это ещё за хвастовство своими по-стельными успехами – “Чуть насмерть меня не уходил”. – Это же совершенно не её стиль. Еле-на – из семьи уважаемых патрициев. И потом, все знают, что мужчин она теперь близко к себе не подпускает. Константина, правда, иногда удостаивает… Но исключительно его. И то по большим праздникам. В таком случае, кем же она мне сейчас хвастается? Да ещё при Константине! Он же их обоих сейчас!!… Впрочем, принц, похоже, сейчас опасности ни для кого не представляет. Ему бы самому…
– А что, я правда ниже ростом стала?
– Ну, с возрастом это со всеми случается. Так что особо не расстраивайся, –
отшутился начальник тайной стражи, стараясь подбодрить не столько её, сколько себя. –
– В определённом возрасте все мы начинаем расти вниз. Кстати, а сколько тебе? Извини, забыл…
– Не помню, –
честно призналась Елена. Он видел, что она действительно пытается вспомнить. И не может! –
– А что ты там говорил?… Что у меня должно расти?
– Ну, это я сказал…, – мозги заработали на полную катушку. – Я сказал, что, если у тебя ещё горб начнёт расти, так ты и вовсе будешь под стол пешком ходить.
Блистательно выкрутился. Молодец! Даже самому понравилось.
Следующий бокал пошёл как родной.
– Вот хам!, – оттаяла Елена и улыбнулась, – Ещё налей. И хватит мне голову морочить! Сам иди под стол! Дурак глупый. Не видишь, что ли, в каком я состоянии? Слушай, а я что, правда громко орала?
– К сожалению, не слышал. Я ж тебе говорю – только пришёл.
– К сожалению!, – передразнила она его. – Вот именно!, – пошли пьяные откровения. – Ну да… А что? Даже если и кричала. Я не помню…
– Ты сама-то жалеть ни о чём не будешь?, – осторожно поинтересовался начальник тайной стражи.
– С ума сошёл?! Да я…
– А знаешь, ты и правда отлично выглядишь. Прямо расцвела вся. И пахнешь как-то…, –
стал уносить ноги из опасных дебрей начальник тайной стражи, обратив внимание на предостережение, написанное в просыпающихся глазах Константина и девчонок, временами уже поглядывавших на него.
– Да, пожалуй, не стоит особо зарываться, –
мысленно согласился он с ними.
– Ой, да ладно тебе, расцвела…, – ещё шире заулыбалась Елена, – Скажешь тоже!, – однако не успокоилась и спросила: – А чем, кстати, я пахну? Только гадости не говори!
– Да не пойму. Как-то очень вкусно. Вы там что, на цветочной клумбе всё это проделывали? А зна-ешь, мне раньше казалось, что у тебя серые глаза.
– Ну вот, здравствуй! А какие ж они по-твоему?
– Зелёные.
– Да не ври ты!
– Точно. Вот, смотри, –
начальник тайной стражи вытащил из рукава кинжал и поднёс его сверкнувшее на солнце лезвие к самому лицу Елены. Она осторожно взялась за него обеими руками, поискала, откуда свет падает удачнее и всмотрелась в отражение. Её немного удивила металлическая крепость, с какой начальник тайной стражи зажал в руке оружие, почему, собственно, ей так и не удалось повернуть кинжал, как хотелось бы. При-шлось самой поискать, как лучше встать. Оба они, однако, на эту мелочь не обратили внимания, отвле-чённые своими мыслями. Такими разными…
– Не может быть!, – восхитилась она. – Слушай, он мне тоже под утро сказал, что они зелёные. А я, дура, не поверила!
Начальник тайной стражи уже совершенно не узнавал Елену. Её интонации, голос, лицо… В них про-являлось что-то детское. Не то, чтобы чужое, но точно не её!
– А ведь ты помолодела!, – не удержался он. – Лет на десять! Как минимум…
– Тебе тоже так показалось?, –
разволновалась Елена, любуясь собой. Она была не в силах оторваться от кинжала. Начальник тайной стражи знал её много лет, но такой счастливой видел только однажды. В Риме. Когда она обручилась со своим Виталием. Это было десять лет тому назад. Или чуть больше…
– Слушай, я, наверное, и правда громко кричала, – Елена вдруг опять засмущалась. – Ты ведь нико-му не расскажешь?, –
попросила она, забыв или не поверив в то, что начальник тайной стражи явился сюда недавно.
– Да отпусти ты лезвие, бешеная! Порежешься ведь! Господи, все вы одинаковые! Только одно в голове. Пусти, говорю! Я лучше зеркало пойду тебе поищу.
– У меня в спальне есть, – вспомнила она и отпустила, наконец, кинжал. – Знаешь что, я, пожалуй, пойду. Правда, в зеркале виднее, –
и снова расплылась в улыбке, сытой, счастливой.
– Да, вот такой он у меня! Что с ним поделаешь? Мы же целую неделю не виделись! Представля-ешь, он меня опять рыжей лисой назвал. Так приятно… Если бы ты знал, что для нас означает эта “рыжая лиса”!
И в этот момент Елена случайно наткнулась взглядом на скульптурную группу. Словно увидела ми-раж. От изумления даже глаза выпучила.
– А вы что так рано поднялись?
Никто из троих на её слова не откликнулся.
– Случилось что? Чего это вы с такими кислыми рожами сидите?
– Мне почему-то кажется, что они и не ложились, – понизив голос, негромко произнёс начальник тайной стражи. – Случайно не знаешь, почему?
– Потому что как дураки глупые сидели здесь и подслушивали!, – мгновенно нашлась с ответом Елена. – Я бы ни за что не стала так делать. В конце концов это же просто неприлично! Вот ты же не подслушивал и потому разговариваешь со мной как нормальный человек. А эти мне сейчас ещё мораль начнут читать. Пусть только попробуют! Я уже взрослая! Чего я должна стесняться? Того, что люблю его? А что в этом плохого? Ой, да пошли вы все! Тоже мне, шлюху нашли…
– А с ним что будем делать?, – осторожно спросил начальник тайной стражи, кивнув на дверь.
– Ничего мы с ним делать не будем. Пускай спит человек. Умаялся, бедный… Дался он вам! Знаешь что, – обернулась она к Константину, – я тоже пойду немного посплю. А, когда Виталий проснёт-ся, попроси, чтобы ему показали, где моя спальня. Только сейчас его не буди. С ним в одной по-стели уснуть не получится. Нет, какие-то вы странные сегодня. Может, правда, случилось что?…
– А где та, другая?, – деревянным голосом спросил её Константин.
– Какая ещё – другая?, – отмахнулась от него Елена. У неё уже не было сил во что-либо вникать и спорить, – Шёл бы и ты спать. Уже какую-то ахинею несёшь…

________________________________________

О безопасности он заговорил, трус несчастный!

Михаэль проснулся рано и, стараясь не вспоминать, в каком настроении от него ушла ночью Мария (а она была явно разочарована), в грустном одиночестве отправился бродить по дому, изумляясь его гро-мадным размерам и бестолковости. Ну ничего невозможно здесь найти! Вообще-то говоря, Михаэль тер-петь не мог одиночества. И непонятно, каким образом он умудрялся держать в заблуждении отца, пола-гавшего, что для крупного религиозного деятеля, а именно таковым Иосиф видел будущее своего сына, одиночество должно являться естественным и, более того, комфортным состоянием. Ну, чтобы никто не мешал ему думать о важных вещах. О политике, например… Или, скажем, молиться.
Нет, тут уже какое-то явное враньё получается. А в чём дело? – Начнём с того, что Иосиф и сам не переносил одиночества. Он панически боялся пустоты и всего того, что подпадает под определение – брошенность. Сказано нескладно, но, в общем, понятно, о чём идёт речь. Иосиф лишь изображал из себя эдакого отшельника, аскета не от мира сего, а на деле, лишаясь общения даже на короткое время (напри-мер, когда посреди недели Сир срывался куда-нибудь по своим дурацким торговым делам, а “пираты”, нагло прогуливали его уроки, весело “грабя” в пустыне караваны с финиками, сахарной пудрой или каки-ми другими вкусностями), он начинал хандрить и даже заболевал. Как-то вдруг опускался. И пить начинал больше обычного. Во-вторых, если уж говорить совсем откровенно, ему ничто не мешало размышлять о возвышенном в толпе, ругаясь на базаре из-за непомерных цен на скисшее и совершенно негодное к упо-треблению [как он уверял торговцев] вино или болтая о разных пустяках со случайными прохожими.
И в-третьих, Иосиф давно уже не молился. Только это секрет. Он вообще больше не молился, потому что с некоторых пор перестал понимать, что это такое. То есть он, конечно, знал, что люди подразумева-ют под этим словом. Хотя бы потому, что сам им про это рассказывал. А за что же ещё, спрашивается, город его содержал? – Вот именно. Но одно дело – морочить головы людям, которых можно заподозрить в каких угодно грехах, но только не в избыточной религиозности, обучая их тому, что, как самонадеянно утверждают умные книжки, сделает их добрее и что, если не ты, так кто-нибудь другой им всё равно (а может быть даже и лучше тебя, что обидно) расскажет, и совсем другое – обманывать самого себя.
Нет, раньше Иосиф, как и все, молился. Разумеется! А как же иначе? И на людях, и так, без свидете-лей. Просил у Бога всего, чего в таких случаях у Него полагается просить, обещая взамен быть хорошим. Заповеди там исполнять, не драться, к жене соседа не ходить и прочее. Нисколько не сомневаясь в своей искренности, а также в том, что Бог его слышит и вообще с ним заодно… И вот: в одно прекрасное утро, протрезвев, он споткнулся об одно маленькое недоразумение, что выпрашивает здоровья и денег он вовсе не у Того, с Кем лично знаком и Кто ему Сам сказал, что хорошо к нему относится, а у Того, Кого ни разу в жизни не видел, и потому он, Иосиф, вряд ли имеет сколько-нибудь серьёзные основания полагать, что его вообще кто-то слышит. Естественно, что в следующую минуту он уже засомневался и в том, что Богу в принципе могут быть интересны наши глупые обещания и прочее вольное или невольное враньё. Или что Ему действительно могут быть чем-то полезны наши добрые дела. Добрые в том смысле, как мы это понимаем… Иосиф вдруг поймал себя на мысли, что всю жизнь вслед за авторитетными бородатыми сочинителями тех самых книжек-путеводителей он Бога для себя придумывал. И, как честный человек, решил перестать валять дурака. Вот так, взял и прекратил. Как отрезал!
И настали страшные дни. Прямо скажем, было нелегко. И проблемы начались с того, что Иосиф своей ереси испугался, приняв её за душевную болезнь. Две недели раввин не притрагивался к вину, полагая, что именно оно во всём виновато. Потом ещё попробовал меньше есть. Только по вечерам стал есть. И ника-кого мяса!… Не излечился, однако. Хуже того: понял, что он совершенно здоров. Время шло, а еретиче-ское сомнение, глодавшее его рассудок, не исчезало. Само не рассасывалось. Дырка, пробитая в полу, через которую сквозило холодом бездонной темени, делалась всё шире и зарастать упрямо не желала. В общем, ужас какой-то!
Тогда Иосиф решил поплакать. То есть покаяться. Другим, как он знал, помогало. Только ничего пут-ного из этого также не вышло. Ясности не прибавилось. И легче не стало. Зато стало понятно, что испу-гаться безумия как раз и было ошибкой. Что увидеть Бога он единственно и может лишь переступив не-кую грань. Что-то в себе сломав. А может и не сломав, а наоборот построив. Короче, выгнав из себя кого-то неправильного. Больше ему ненужного. Того самого – чересчур здорового идиота, который умеет всё объяснить. И оправдать.
Волевым усилием, увы, как следует сойти с ума не удалось. Не то, чтобы Иосиф собрался по-настоящему спятить, доведя себя до того, чтобы начать бегать по улице голым, завывая и кусая прохо-жих, но он всё же надеялся достаточно серьёзно повернуться. До видений или там голосов каких дойти. И выбить, так сказать, клин клином. Чтобы в итоге стать как Иезекииль с его безумными видениями вроде огненной Колесницы с глазами в колёсах, каждое из которых едет куда хочет. Что он, хуже, что ли? А может он тоже пророк? Почему нет? Конечно пророк! Ещё какой…
Иосиф честно старался, недели три, если не больше, уже почти совсем бросил пить, но не случилось. Хоть и понимал, что спасение он ищет там, где нужно. То есть движется в правильном направлении. Нуж-но только не сдаваться. Немного настоять. По крайней мере это хоть какой-то ход! Увы и увы… Должно быть он и правда стал слишком трусливым.
Вот тогда он и сказал себе, что жизнь кончилась. Его жизнь. Первосвященником ему не стать, Ерша-лаим о нём забыл, а Каифа – сволочь. Но Михаэль… И тогда он взялся за воспитание сына. Со всей стра-стью, на какую только был способен. Рассказывал сыну всё, что знал, в том числе и тайное. Самое сокро-венное. О чём мечтал, но до чего так и не смог допрыгнуть. Хотя был ведь и он когда-то молодым и мно-гое у него получалось. Причём играючи! Ну, привирал, конечно. Как без этого? Но привирал совсем не-много. Или много? – Уже не важно.
Потом к нему в ученики напросились Мария с Авом, и, когда эти трое, по-умному выражаясь, вошли в пубертатный возраст и гормоны превратили их жизнь в сплошное соревнование, требуя всего и сразу, настроение Иосифа стало ощутимо поправляться. То есть его дела пошли на лад. Тем более, что весь Израиль тогда трясло от новости, что Мессия уже родился и то тут, то там стали объявляться претенден-ты, рвавшиеся в столицу и желавшие пройтись по базарной площади Ершалаима с перстнем прокуратора на руке. До Сузских ворот. Ну и там ещё немного. Недалеко. Уже за городом.
Очень кстати случилась и знаменитая эпопея со школой, под которую Иосиф даже отвёл маленькую комнатку непосредственно в стенах синагоги. Те ученики, ради которых всё как бы и затевалось, девочки в первую очередь, скоро, понятное дело, разбежались, зато по всей Галилее поползли слухи о сумасшед-шем раввине, который учит детей не бояться Дьявола и всё своим ученикам разрешает. Вообще же всё! Ну и хорошо, что ученики разбежались! Это было ему только на руку, поскольку теперь уже никто к нему не лез и не пытался понять, что же на самом деле этот сумасброд вколачивает в головы своим несчастным подопытным. А то бы Иосифа в покое не оставили.
Впрочем, желающие разобраться в том, чему этот смутьян, рассказывающий о великих пророках смешные анекдоты, словно в молодости приятельствовал и чуть ли не выпивал с ними, учит подростков, конечно же, находились. Некоторые приезжали даже из Ершалаима. И больше всего их смущало то, что компанией по всей видимости уже основательно спятивших подростков верховодит зеленоглазая девчон-ка, не прячущая своих светлых волос.
Вот только инспекторы из лекций опального вольнодумца и двух слов разобрать не могли, а целого урока высидеть были просто не в состоянии: мозги вскипали. У одного особо въедливого книжника прямо посреди урока случился припадок, и Мария сунула ему палку в рот, чтобы он не съел свой язык. Это ко-гда Иосиф завёл разговор про сосуд, в который Бога невозможно налить потому, что этот сосуд никогда не бывает пустым. А Бог, видите ли, не может войти в нечистое. Не желает Он, понимаете ли, смешивать-ся со всякой дрянью. То есть, Он может быть и желает, может даже и смешивается, только вот отличить Его от этой дряни ты уже не сможешь.
А потом Иосиф без всякого перерыва заговорил о том, что даже если ты знаешь, как выпросить у Бога дождь, то прольются его капли точно не на твою голову. То есть это будешь уже не совсем ты. Притом что дети ничего, сидели и спокойно его слушали. С ума, как врали подлые доносчики, они не сходили и ни в какие обмороки не падали. Иногда, правда, начинали друг с другом ругаться, и порою доходило до слёз (к примеру, когда Михаэль обзывал Марию “дурой набитой”), но такое поведение на уроках Иосиф, любитель парадоксов, только приветствовал. Случалось, что жаркие споры заканчивались поражением. И кого?! – Их учителя. К его радости…
Ученики со временем действительно стали уже кое в чём Иосифа обгонять! А Мария так и вовсе по-стоянно на него обижалась (даже ногой топала!) за то, что тот разговаривает с ними как с детьми. Жалеть их, видите ли, он вздумал! А они из-за этого “уже вторую неделю на одном месте топчутся, как дураки глупые, когда могли бы уже во что-нибудь интересное играть!”
– Некогда мне тут с вами осторожничать! Не знаешь, как остановить тёмную реку и проснуться в том, где нет времени, – так и скажи! Сами поищем! Вон Ав к следующей среде найдёт нужный от-вет. Спорим?! О безопасности он заговорил, трус несчастный! Я же не тысячу лет жить буду! Как будто непонятно, что, если я тут с вами буду на коленках ползать вместо того, чтобы лезть на скалу, то я не просто слегка опоздаю, а вовсе никогда не приду туда, куда мне надо! Так и буду всю оставшуюся мне жизнь вашу пресную кашу есть и врать себе. Говорить, что я слабая и недо-стойная. А с чего это я слабая и недостойная?! Не желаю! Сами вы слабые и недостойные! (Вот в такие моменты она обычно и топала ногой.) А сосуд свой пойди на задний двор и разбей. И ещё поплачь над ним! Давай, иди. Потому что никогда ты его не вычистишь! Разве можно этот сосуд сделать пустым своими руками? – Ведь ты же хочешь при этом ещё и самим собой остаться. Спрятаться на его донышке. Зубами готов держаться, лишь бы не потерять себя. А что в тебе хо-рошего? Зачем ты так за старые одежды хватаешься? За обман. Проснись, наконец! Почему не хочешь Бога в себя впустить? Прогони оттуда того, кто всё равно умрёт. Что за ценность такая? Подумаешь, сокровище… Раз оно умрёт, значит оно уже и сейчас не живое! Разве непонятно? Че-го ты так испугался? Сам же нам про дождь говорил. Ну так и давай! Чего так-то уж трусить? А-а, настаиваешь, чтобы он полился именно на твою голову? Вот именно на эту? Нечёсаную?! Смот-ри, дождёшься. Он ведь прольётся. Только это уже не дождь будет, если ты так за свою несчаст-ную голову дрожишь. Ты уж выбирай! Господи, как же я тебя люблю!! И вас, мальчики…
Вот каким разговорам, совершенно недопустимым с точки зрения традиционной педагогики, дискре-дитирующим высокий статус учителя, случалось, становились свидетелями столичные инспекторы. Что они могли из них понять? – Не всё им, видите ли, ясно по содержанию, да и вообще ничего непонятно. Что ещё за тёмная река такая? – Впрочем, и придраться было не к чему. Вроде бы не про колдовство… Вот только этот проклятый дождь… Здесь нужно бы поосторожнее… – С умным видом кивали, как будто и в самом деле что-то понимали, строго выговаривали Иосифу за то, что в синагоге де слишком темно, могли бы не экономить на свечах, мышами тут пахнет и, вообще, полы чаще нужно подметать.
– Развели, понимаешь, хлев!…
После чего уезжали восвояси ни с чем. Докладывать Каифе…
Короче, став учителем этих трёх бестий, Иосиф воспрял, несмотря на то, что молиться он так и не начал. И, соответственно, детей этому не учил. Не то, чтобы запрещал им, но и не принуждал. А однажды таки проболтался о своём сомнении, которое Ав разрешил довольно неожиданным встречным вопросом:
– А с чего ты решил, что молитва непременно должна быть просьбой? –
и посмотрел на Иосифа изумленными, искренне непонимающими глазами. –
– Или обещанием. Тем более, если эту глупость начать одевать в слова…
Дальше он ещё что-то говорил про муравьёв, которые никому обещаний не дают, Бога себе не приду-мывают и при этом ни в чём не ошибаются, потому что из их глаз уже и так смотрит Тот, кого люди до смерти боятся увидеть, хоть и уверяют, что любят Его невозможно как. Раввин тогда не всё из сказанного понял, а переспросить постеснялся, потому что Мария и Михаэль смотрели на него, как бы это сказать, с недоумением что ли… Как если бы они с Авом были совершенно согласны. Да, наверное, и были…
Из-за всех его беспробудных чудачеств к Иосифу в Магдале долгое время относились настороженно. И лишь когда выяснилось, что к своим десяти годам не только Михаэль, но даже светловолосая любимица городка с успехом могут подменять часто заболевающего раввина во время пятничной службы в синагоге, к нему потеплели. И сумасбродом больше не обзывали. Даже, можно сказать, зауважали с новой силой. А свирепость нрава, вечно грязные одежды и неумеренную любовь к вину списали на особую учёность и значительность. Как-никак бывший член синедриона, поднявший восстание против самого Каифы. (Иосиф любил в подпитии поговорить ещё и про “тупых высокопоставленных ослов”, но этих его революционных выступлений никогда не цитировали, хотя, возможно, и верили ему. А чего ж было не поверить?…)
И всё-таки никому из магдальцев не удалось разглядеть в сосланном столичном смутьяне великого мечтателя, начавшего на свой страх и риск из материала, случайно оказавшегося у него под руками и которого он точно не выбирал, лепить Мессию, который сумеет за него – когда-то испугавшегося фило-софа – увидеть Бога. И который, может быть, расскажет потом народу Израиля, каково это… А вдруг – не страшно…

Однако, мы как всегда отвлеклись. Михаэль уже с полчаса блуждал по дому и, конечно, успел прого-лодаться. Он вообще любил поесть. Особенно с утра. Впрочем, днём он также никогда не отказывался от хорошего обеда. И чтобы хлеба было побольше. Да и по вечерам не прочь был перекусить. Что там – по вечерам, он и ночью мог чего-нибудь слопать!…
Итак, едой в доме пахло, и пахло сильно! Но откуда – Михаэль определить не мог.
– Где у них тут вообще кухня?!
По знакомому храпу он набрёл на комнату Сира. Осторожно приоткрыл дверь. Просунул голову и осмотрелся. Повёл носом. Нет, вроде бы не ошибся. Привычки Сира он хорошо изучил. Тогда где же? – Да вот. Углядел на столике вазу с миндальным печеньем. Тихонько прокрался, без каких-либо угрызений совести умыкнул мало не половину, рассовал печенье по карманам и, довольный собой, поспешил к Ма-рии – делиться добычей. Отца он искать не стал, зная, что тот раньше полудня не проснётся. А, главное, что Иосиф в лучшем случае способен прихватить с собой кувшин с вином. Искать у него еду бессмыс-ленно.
Сир, не забывая храпеть, одним глазом взирал на беззаконие, творящееся у него под носом, но ловить вора за руку не стал, поскольку догадывался, с кем трофей будет разделён. И про себя улыбался. Разве ж он против? Сиру вообще было непонятно, зачем люди скандалят. Если уж он не поднял шум сегодня но-чью, когда, входя в свою спальню, увидел, как его дочь бестелесной тенью выскользнула из комнаты вора. В одной рубашке…
– Эх, родила б она сына!, – размечтался он, понимая, что от таких мыслей он теперь вряд ли за-снет. – Ну и ладно! Всё равно скоро на встречу ехать.
Полежал ещё немного, думая о том, как быстро растёт Мария. Да уж выросла!
– Зачем же я буду скандалить? Что ж я, не понимаю, что ли? – Дело молодое. Пора ей…
А вот и луч солнца взялся за кисть и пошёл красить стенку. В доме было тихо…
– Только бы у них там поскорее сладилось. Я всё, что угодно… Только бы они успели. И главное, чтобы она не узнала! Только б никто ей не рассказал! Ведь никто не знает, правда же? Или знает? На всё ради неё пойду!, –
горячо шептал он, и это было похоже на ту самую молитву, которую Ав, а вслед за ним теперь уже и Иосиф считали неправильной.
– А то что же это?, – снова застучал в висках Сира болезненный вопрос. – Одни девчонки у этих Юлиев всё время рождаются! А вдруг у наших с Иосифом детей мальчик получится? Она ведь уже может родить?… Вот было бы зд;рово! Только бы они успели… Ведь тогда…
А что, собственно, тогда? И чего именно Сир боялся, как бы Марии кто-нибудь не рассказал? – Кто его знает… Может он думал, что, если родится мальчик, то этот мальчишка будет здоровым? И будет жить долго… А почему – нет? Вдруг он и правда будет долго жить…
________________________________________
Попасть к Марии Михаэлю, однако, не удалось, потому что прямо перед дверью в её спальню он нос к носу столкнулся с китайчонком. Вот уж этой встречи он никак не ожидал! И наиболее живописный эпизод своего вчерашнего подвига, когда он, сидя верхом на визжащем от ужаса и боли сыне Каифы, нещадно его колошматил, ещё раз проплыл перед глазами. Да в каких красках! И китайчонок там также присутство-вал…
Михаэль на всякий случай испугался и сделал вид, что он просто так идёт по коридору, а к Марии за-ходить он вовсе не собирался. Больно ему надо!… И только, уже прилично отойдя, он усовестился, ужас-но на себя разозлился, аж покраснел, обозвал себя неприличным словом и вернулся, дважды сказав себе, что это он дрожит не от страха, а просто в этом доме с утра холодно, как в погребе, вот он и замёрз как собака. Сжав кулаки, он приготовился к бою, грозно сдвинул брови и сурово (басом, правда, не получи-лось, но всё равно вышло достаточно воинственно) поинтересовался у своего щупленького противника, что тот здесь потерял, добавив, что, если в отместку за вчерашнее замышляется против Марии что-нибудь злое, то, он, Михаэль, ему сейчас морду набьёт. И будет очень больно, потому что он знает осо-бый прием, как можно сломать нос. На что китайчонок виновато и, как показалось Михаэлю, испуганно улыбнулся, что, наверное, означало высшую степень приветливости и дружелюбия с его стороны, и, пута-ясь в неродных ему словах, ответил, что пришёл небольно разбудить Марию, которую перед отъездом к Ироду Каифа приказал ему, китайчонку, сопровождать куда бы та ни пожелала идти, в том числе и в храм и, “если понадобится, сдохнуть, но не дать волосу с её головы упасть”. И вообще он хотел у всех просить прощения за то, что он – “слепой дурак и грязная узкоглазая скотина”. Вот так.
Михаэль понял, что драки не будет. С облегчением выдохнул и взялся за ручку двери. Не тут-то было: войти в спальню китайчонок ему не позволил. Вроде как только что прямо как побитый щенок виноватил-ся и сейчас еще по-прежнему смотрел в пол, но дверь при этом, которую держал ногой, отпускать не собирался. Настаивать и спорить Михаэль не решился, помня, как проворно вылезают из рукавов этого хрупкого стража всякие острые предметы. И даже попробовал улыбнуться. Нет – и не надо. В конце кон-цов он же не к Марии шёл, а просто так – гулял по коридору. Улыбнуться, впрочем, не получилось. Ещё и потому, что его неприятно кольнуло то, что девчонке и сегодня оказываются особые знаки внимания в виде прикрепленного к ней телохранителя, в то время как о нём даже не вспомнили. Как будто он пустое место! Даже завтраком не покормили…
Если бы в коридоре было чуть светлее, или Михаэль просто был немного повнимательнее, он, воз-можно, заметил бы, что узенькие глазки китайчонка как-то странно бегают, а лицо его почему-то не имеет вчерашнего желтушного оттенка. Оно было красным, словно он только что умылся горячей водой.
– Светловолосая госпожа сильно болеет. Громко кричала, бедная. Я слышал, –
попытался объяснить своё странное поведение застенчивый убийца. Он изо всех сил старался быть вежли-вым и тщательно подбирал слова. А может быть просто плохо говорил на арамейском. –
– Очень ей больно было и она только что уснула. Мы тогда давай вот что с тобой будем делать. Мы по городу гулять не пойдём. Как вы вчера собирались. А пойдём сразу туда, где важные евреи молятся. Самые толстые. Первосвященник приказал мне вас туда живыми отвести. А до этого ска-зал мне ещё в одно место прийти. Не скажу – куда. Но только пойдём мы в то место, когда госпо-жа немного поспит и сама захочет проснуться.
После чего мальчишка чему-то радостно улыбнулся и добавил:
– Я тебя до смерти зарежу, если ты попробуешь её сейчас разбудить.
Как ни странно, Михаэлю речь китайчонка понравилась. Она его успокоила, хотя к Марии он так и не попал. Украденное у Сира печенье они съели вдвоём. Тут же – около двери “светловолосой госпожи”. От чего аппетит только разыгрался.
По дороге на кухню друзья разговорились. А после завтрака отправились на речку. Плавали, есте-ственно, нагишом, тем более, что никого поблизости не было. Вода с ночи была холодная, и потому вы-лезли оба на берег посиневшие и долго клацали зубами, однако на солнышке быстро отогрелись и купа-нием остались довольны.
Михаэль узнал много для себя полезного, в частности: сколько на базаре стоит большая персидская собака, полная корзинка ореховой халвы и хороший египетский нож. А ещё, что за один ауреус Михаэль может купить себе вполне приличную лошадь, потому что это огромные деньги.
Ещё Михаэль узнал, что китайчонок ни разу в жизни не целовался. Не потому, что он – раб или ма-ленький, а потому, что не еврей, и с ним даже за целую корзинку халвы ни одна из местных девчонок целоваться не захочет, но при этом он только в этом году успел убить четырех взрослых мужчин, пытав-шихся ограбить сына Каифы. Одного совсем близко отсюда. Полгода назад, когда они возвращались но-чью из гостей. А остальных – в Нижнем городе. В позапрошлый четверг. Причём этих троих он уложил голыми руками буквально за пару секунд, потому что они вынули большие ножи, потребовали денег и захотели смерти его хозяина. Китайчонок сказал, что он тогда сильно об эти их ножи порезался, но не испугался и первым бросился на убийц. Он даже с гордостью показал два не до конца заживших шрама на груди и внизу живота. И ещё он сказал, что первосвященник разрешил ему после этого случая есть сколь-ко он захочет. Хоть по три раза в день! И не один рис. Но, правда, только на кухне. А в свою комнату чтоб еду не носил. И ещё Каифа разрешил ему пить вино. Понемногу, с водой и только если его сын уже дома и спит. Мальчишка вино пробовал и ему не понравилось. В первый раз его даже вырвало. И голова потом болела. Но он обязательно ещё будет пробовать. Пока не привыкнет. Потому что он уже большой и в последнее время ему снятся всякие разные девочки, очень похожие на тех, которые за деньги раздева-ются перед его молодым господином. А что он ростом маленький, так все китайцы такие.
И, наконец, главное, Михаэль узнал три замечательных способа, как убить напавшего на тебя даже очень большого и сильного разбойника. Китайчонок хотел показать ещё пару фокусов с метательными железками, но пора было возвращаться будить Марию, чтобы не опоздать в храм. Договорились продол-жить тренировки вечером и завтра перед обедом.
Невероятно, сколько Михаэль узнал нового. За какой-то один час. Китайчонок ужас как много успел ему рассказать! Он, правда, не признался, что кинулся безоружным на тех троих вовсе не потому, что очень храбрый или знал какой-то особенный приём. А потому, что испугался. И вовсе не хозяина он тогда спасал, а свою жизнь. Но, кстати, спас же. – Свою, а заодно и жизнь сына Каифы.
Было и ещё кое-что, что китайчонок утаил. Он скрыл от Михаэля, что перед дверью Марии простоял больше часа, прислушиваясь к странным звукам, раздававшимся из её спальни. Страшно при этом волну-ясь и не зная, должен ли он позвать кого-нибудь на помощь. А если звать, то кого – врача Каифы или просто кого-нибудь из взрослых? Когда же девчонка вдруг умолкла, он немного постоял, послушал ти-шину, а потом осторожно открыл дверь и прокрался внутрь, где и пробыл несколько минут. Странно: ведь, чтобы удостовериться в том, что жизни Марии ничто не угрожает, поднять с пола её рубашку, накрыть девочку простыней, всю мокрую, с разметавшимися по подушке волосами… хватило бы и одной минуты! Что ж он делал там так долго? – Господи, да то же самое, что делал бы на его месте любой дру-гой: он любовался Принцессой. Открыв рот. Не дыша. И безнадежно в неё влюбляясь. Сколько нужно времени, чтобы забыть, кто ты такой, что ты ничтожный раб и вообще китаец, и начать мечтать умереть за такую красивую, голую и беззащитную? За свою Принцессу! Так сильно только что мучившуюся от какого-то ужасного недуга. Такую невозможно прекрасную! – Ему хватило нескольких минут…
Господи, этот-то куда полез?! И как глупо получилось: вчера только чуть её не прирезал, а сегодня… Дурачок несчастный! И ведь что самое страшное – навсегда пропал мальчишка. Теперь уже до самой смерти. В общем, обычная история…

________________________________________

Что, не узнаёшь меня, Сервилий?

Начальник тайной стражи поступил как всегда разумно. Ну ещё бы! – Стал бы он терять время на уго-воры двух дурочек слезть с Константина и разойтись по своим комнатам, в силу естественных причин уже и без того начавших ёрзать у принца на коленях? Всё равно не послушались бы. Сказано же было: дуроч-ки. Вместо этого он распорядился, чтобы в салон пришли, найдя тут себе какое-нибудь занятие, все оби-тавшие в доме слуги, а также чтобы сюда немедленно поднялись четверо солдат покрепче из тех двена-дцати красавцев, что охраняли снаружи резиденцию временного римского прокуратора.
Поскольку шеф секретной службы не счёл для себя возможным оставить принца в такой сложный мо-мент, ему пришлось не только самому здесь задержаться, но и перенести сюда свой офис, почему гро-моздкое кресло, на котором длинноногая певунья затевала накануне вечером рискованные игры с Авом, переехало к входной двери, возле которой занял позицию солдат, впускавший и обыскивавший посетите-лей. Три других легионера, обнажив сверкающие мечи, встали позади Константина и во все глаза, вытяги-вая шеи, принялись из-за спины принца разглядывать совсем не утренний наряд девчонок. Что они думали о странном оцепенении охраняемой ими скульптурной группы – их проблема. Это начальника тайной стражи мало интересовало. Может и ничего они не думали, поскольку крупноячеистая рыболовная сеть, при вечернем освещении создававшая хотя бы иллюзию некоторой материальности и даже немного скры-вавшая некоторые подробности, при утреннем свете скорее напоминала рисунок на совершенно обнажён-ных телах, нежели то, что нормальные люди на себя надевают, к примеру, чтобы согреться. Или просто ради приличия. В общем, мысли бравых легионеров были надежно отвлечены, и начальник тайной стра-жи, не утрудившийся кому-либо здесь что-то разъяснить, с головой ушёл в собственные дела, всем своим видом демонстрируя, что ничего такого тут, из-за чего нужно хвататься за голову, бегать по залу с выпу-ченными глазами и паниковать, не произошло. А ведь и в самом деле все эти странные недавние страхи очень скоро стали забываться за рутинным чтением скучных бумаг и инструктированием агентов. Много-численных, между прочим, агентов. И таких разных…
Ох и рожи! Нет, ну так же нельзя!… Стоп, а почему сразу рожи? Наверное, всё-таки… – Нет, именно рожи. И никак по-другому тут выразиться невозможно. Да встреть такое чудище ночью в тёмной подво-ротне, и у самого что ни есть здорового человека с сердцем запросто может случиться какая-нибудь не-приятность. Или с животом. Так что – рожи и притом мерзкие. К тому же все эти отвратительные субъек-ты словно меж собой сговорились. У каждого из них чего-нибудь не хватало. У кого глаза, а у кого уха. У тех же, у кого уши и глаза чудом сохранились, не доставало руки или чего-нибудь другого. Надо было только получше приглядеться. Вон тот, к примеру, явился сюда на деревяшке. А этот… В общем, паноп-тикум какой-то.
Но самое весёлое заключалось не в том, что этот сброд каким-то образом (словно плесень или кош-марный сон) нашёл способ просочиться в эту до хрупкости изящную и, однако же, неплохо охраняемую гостиную, оказываясь в непосредственной близости от человека, за убийство которого их с радостью озолотили бы (или отравили, что так же можно рассматривать как форму благодарности, причём наибо-лее вероятную) по меньшей мере с десяток царей, включая местного, то есть Ирода… Нет, соль анекдота заключается не в том, что этих головорезов легионеры сюда зачем-то впускали. Ну, пришли и пришли. Понятно, что не просто так, а по делу. Эти страшилища приходили к начальнику тайной стражи. Так что, если с кого и спрашивать, то с него. В общем, не в том штука, кто и зачем оказывался в зале, а в том, как эти убийцы, попадая сюда, начинали себя вести. Если бы они просто делались кроткими и напуганными, так ведь они же пытались ещё и “приятно” улыбаться! И даже галантно кланяться сначала прокуратору, затем дамам, замершим у того на коленях, и уж под конец – начальнику тайной стражи. Нет, это надо ещё раз повторить – галантно! Впрочем, бессмысленно повторять – такое надо было видеть.
И вот, настал момент, когда на посиневших безжизненных губах Константина появилось некоторое подобие улыбки. А темнокожая так уже пару раз даже откровенно фыркнула, после чего забилась в стран-ных судорогах, поскольку смеяться ей было категорически не показано: соку она выпила на два стакана больше длинноногой. И винограду уплела целый поднос. Напомним, за последние шесть часов никто из этой троицы из салона не выходил.
Певунья сидела спиной к входной двери, и поэтому ей повезло больше в том смысле, что у неё было меньше поводов смеяться. Вместе с тем ей стало обидно, что она лишена возможности видеть представ-ление, эффективно возвращавшее к жизни её возлюбленную. И она пару раз обернулась. Заулыбалась, порозовела, отвлеклась и начала гадать, кто именно наводит ужас на всю эту забавную публику – странно безучастный к происходящему начальник тайной стражи или способный до обморока зацеловать такой сильный и нежный будущий властитель Римской империи, до горла которого любой из этих уродов мог сейчас с лёгкостью достать одним прыжком? – Понятно, что не легионеры с их смешными мечами, к тому же увлечённые сравнением прелестей молоденьких Константиновых наложниц и решением сложнейшего вопроса – кто из них лучше и в чём…

Грязная посуда была уже убрана и на столе появились свежие цветы. Слуги распахнули окна, принес-ли сыр, бананы и горячий хлеб. Напротив кресла Константина с другой стороны стола была поставлена широченная тахта. Словно здесь ждали гостей. Вкусно запахло кофе и апельсинами. Утреннее солнце и безразличные к потусторонним силам спасительные звуки улицы затопили салон. Ночь сделалась далёким воспоминанием и всё вокруг изменилось. Кошмар действительно стал забываться. Наступал новый день со своей привычной суетой. Такой спокойной и радостной! Так что уже почти можно было дышать.
Девчонок не пришлось отдирать от Константина силой. Длинноногая вдруг зевнула, потянулась так, что хрустнули её тонкие косточки, осторожно сползла с колена хозяина, вяло чмокнула его в щеку и, подхватив свою подругу за плечи, стащила её на пол.
– Приходи скорее. Мы искупаемся и будем тебя ждать, –
шепнула она Константину. Солдаты, глотая слюну, проводили лесбиянок голодными взглядами. А через минуту в салон вошёл посетитель, совершенно непохожий на прежних. Начальник тайной стражи поднял-ся ему навстречу, и солдат у двери сообразил, что обыскивать гостя не следует.
– Все вон пошли, –
раздался негромкий голос Константина, и салон мгновенно опустел.
– Да я только на минутку, – застеснялся Сир, топчась в дверях. – Тут вот какое дело…, –
и запнулся, странно, почти испуганно глядя на подошедшего к нему человека, имени которого никто по-чему-то не запоминал.
– Что, не узнаешь меня, Сервилий?
Начальник тайной стражи посмотрел ему в глаза так, что Сир побледнел и стал пятиться.
– Ну тогда давай знакомиться по новой.

________________________________________

Слушай, а ты сейчас о ком говоришь?

– Хорош, нечего сказать, –
покачал головой Константин. Такими словами был встречен Ав, когда мальчишка, уже одевшись, вышел в салон. –
– Ты, вообще, живой?
Напряжение, слава Богу, спало, однако, прокуратор был еще болезненно бледен и его руки заметно дрожали. –
– А что у тебя с шеей? Что это ты намотал на себя? Совсем спятил? Ты что – в таком виде собрался идти в храм? Не поймут.
– Горло болит, –
неубедительно соврал Ав, пряча глаза. При этом ему никак не удавалось скрыть совершенно идиотскую – победную улыбку. Виноватым он себя ни в чём не чувствовал. И был подозрительно свеж, притом что спал он не более двух часов! Усевшись на тахту, он немедленно принялся за сладкую лепёшку с творо-гом. Пододвинул к себе сразу два бокала с соком. Да, с аппетитом у него сегодня был полный порядок.
– Угу, –
напомнил о своем присутствии начальник тайной стражи.
– Что? –
поднял на него глаза Ав. И опять эта его довольная, ну совершенно же гнусная улыбка!
– Да так, ничего, –
ехидно заулыбался начальник тайной стражи и, повернувшись к Константину, добавил:
– а ведь, похоже, у нашего мальчика сегодня не только горло болит.
– Что ты имеешь в виду?, –
не понял принц.
– Боюсь, что она его всего расцарапала, прокуратор. Могу представить, что у него творится со спи-ной. Может чем его помазать?
– А-а, – протянул Константин. – Извини, – обратился он к Аву, – не успел тебя предупредить. У вас всё так стремительно закрутилось. Да, милый мой, с дикими лисами нужно проявлять известную осторожность.
– С какими ещё лисами?
Удивление Ава выглядело вполне натуральным.
– Не валяй дурака. Подробности нас не интересуют. Просто мы тут недавно имели счастье пооб-щаться с одной лисой. Что примечательно, особо грустной рыжая не выглядела. Потрёпана вот только была изрядно… Даже можно сказать… В общем, давно я её такой не видел.
– А куда она ушла?, –
спросил Ав Константина с набитым ртом, по-прежнему пытаясь не смотреть собеседникам в глаза. В то же время он зачем-то пересчитал двери, куда-либо ведущие из салона. Их оказалось семь.
– Ну а сам-то ты как думаешь? – Спать она отправилась, дражайший кузен. Куда же ещё… Наде-юсь, что дошла. После такого… А знаешь, ты меня удивил…
– Нет, правда, куда она пошла спать?, –
продолжал допытываться Ав, попутно вычисляя дверь, через которую отсюда можно выбраться на улицу.
– А вот не скажем. Угадай, –
решил пошутить начальник тайной стражи, переглянувшись с Константином.
– Да уж, пожалуйста, дай ты девчонке отдышаться, – подхватил Константин. – Ещё наиграетесь. Она ведь еле живая из-под тебя…, – слегка запнулся он, подбирая подходящее слово, – сбежала. Так что потерпи до вечера.
– Сбежала – это слишком сильно сказано, прокуратор, – подыграл ему начальник тайной стражи. – Но всё ж таки и не уползла. Правда. Хотя очень на то было похоже…
– Предлагаю компромисс: она отступила.
– Согласен, – улыбнулся начальник тайной стражи, – Ускреблась. Без видимых потерь.
– Очень даже видимых, –
возразил ему Константин. Он, похоже, уже окончательно пришёл в себя. Вот же – даже шутил теперь.
– Ты меня не понял!, – неясно на что вдруг разозлился Ав. – Как она могла одна до дома Каифы до-браться? Она ведь совсем не знает город. Надо было её проводить. Чего меня не разбудили?
– А за каким Дьяволом ей нужно было идти к Каифе?, – насторожился Константин. – Что она там потеряла? Да успокойся ты! Здесь она. В своей спальне дрыхнет, –
и кивнул на дверь, за которой исчезла Елена.
– То есть как – здесь?!, – поперхнулся Ав. – Что значит – в своей спальне?! Её же отец искать бу-дет!
– Кто?, –
выстрелил в него быстрым взглядом начальник тайной стражи и перестал улыбаться.
– Вот уж о чём ты можешь не тревожиться, – успокоил Ава Константин. – Кто-кто, а её отец сюда точно не явится. Он просто не сумеет этого сделать, поскольку уже лет семь как… Слушай, а ты зачем на себя столько духов вылил?
– Каких ещё духов?
– Я так понимаю, что её духов. Или хочешь сказать, что это от нас так разит? Чем это, кстати, пах-нет?
– Фиалками, – ответил за Ава начальник тайной стражи.
– А я уже не чувствую…, – Ав как-то вдруг растерялся. Даже есть перестал. – Так значит…, – сглотнул он, – дядя Сир сюда не придёт?… Это хорошо.
– Сир?… – удивился Константин. – Вообще-то говоря, Сир тут – гость желанный. И, кстати, он только что отсюда ушёл…
Наступила странная пауза с переглядываниями.
– А при чём тут Сир?, – решился всё-таки задать прямой вопрос начальник тайной стражи.
– Так он знает, что она здесь?!
Ав опять заволновался.
– Кто здесь?, – одновременно спросили Константин и начальник тайной стражи.
– Ну как кто? – Она…
– А какое ему, собственно, до неё дело?
Константин, подозревая неладное, повернулся к начальнику тайной стражи, лицо которого странно вытянулось. –
– Тем более, что они и не знакомы вовсе… Вроде бы… Насколько мне известно…
– Слушай, а ты сейчас о ком говоришь?, –
Задавая вопрос, Ав чуть не поставил чашу с соком мимо стола и впервые поднял глаза на кузена. Он, кажется, только в эту минуту начал соображать, что в действительности произошло здесь этой ночью. И ему стало не до смеха.
– А ты?…

________________________________________

Я сразу понял, что убью его.

Примерно в это самое время в Магдалу въехала карета. Не то, чтобы скромная, но и не такая помпез-ная, как та, что выехала отсюда пару дней назад. И везли её всего две лошадки. Возле недостроенной водонапорной башни, на развилке, карета остановилась. Натан выпрыгнул из неё и, не оборачиваясь, быстро зашагал по дороге. Возница окликнул его:
– Так где, говоришь, дом Сира?
Не останавливаясь, Натан махнул рукой вперёд, в ту сторону, куда шёл сам, и карета сорвалась с ме-ста. В другом направлении. Странно: зачем было спрашивать?…
Ко всем встречным бестолковый возница обращался с одним и тем же вопросом и, надо ли удивляться тому, что, когда карета каким-то чудом всё же добралась до дома Сира, возле него собрался уже весь город. На благословенную магдальскую землю ступил одетый в дорогую светлую тогу римлянин, кото-рый долго не мог взять в толк, где же Сир и что значит это “его нет дома”, когда он ему срочно нужен. Горожане вежливо, терпеливо и с неподдельной гордостью разъясняли иностранцу, куда их уважаемый земляк, с кем и, главное, на чём уехал. А когда он вернётся, этого, конечно, никто здесь не знает.
То ли знатный римлянин был от рождения туповат, то ли солнышко уже начало припекать, то ли этот дурень действительно ни слова не понимал по-арамейски, но только спектакль стал затягиваться. Народ, впрочем, не возражал. Все были приятно возбуждены и радовались бесплатному развлечению. Этот ма-разм мог продолжаться до вечера, если бы из толпы не вышел Натан и не заговорил с чужеземцем по-гречески. О чём они меж собой толковали, никто, естественно, не понял, но, когда мальчишка повернулся к приехавшему спиной и со скучающим видом направился домой, римлянин на чистейшем арамейском гаркнул ему вслед так громко, что его услыхали решительно все:
– Так не забудь передать! Прокуратор ждёт Сира в гости в любое удобное для него время. Будет очень рад и признателен.
С этими словами подозрительный чужеземец вскочил в карету. Щёлкнул бич. Поднялось облако пыли. Народ совершенно обомлел. Кое-то даже присел. Первосвященник, римский принц, а теперь еще и проку-ратор. Ничего себе знакомые у Сира! Вот ведь с кем рядом живём! Одним воздухом с ним дышим. Какой всё-таки хороший он человек! А что, и город у нас – не деревня какая-нибудь! Вон, простые мальчишки по-гречески говорят. А дочка у Сира какая умница! И красавица! Настоящая принцесса. Какие вкусные лепёшки она печёт!…
Кареты давно уж и след простыл, а эти бездельники всё не расходились по домам. Долго ещё стояли, шумно меж собой спорили и постановили: к приезду Сира прогнать из города всех нищих; заставить ло-тошников на рынке мыть за собой столы, чтобы рыбой воняло не так сильно; срубить старое сухое дерево на въезде в город; и починить, наконец, фасад синагоги. А ещё побелить каменные столбики оградки во-круг дома Сира. Срочно и, конечно же, бесплатно! Какие могут быть деньги, когда тут такое!… И вот ещё что: нужно воды натаскать в бочки, что стоят у него во дворе. Чистой, не из его колодца. Там вода плохая. Мутная какая-то. Набирать нужно из общественного колодца. Все ведь знают, как он любит купаться. Или это Мария любит? – Неважно! Главное, что Сир обрадуется. И тогда в городе будет праздник. Мария опять чего-нибудь напечёт. Много напечет, чтобы всем хватило. И будет весело…
Запершись дома, Натан поплотнее закрыл ставни, сел на пол, положил перед собой золотой ауреус и закрыл лицо руками. Он хотел вспомнить ночной разговор во всех подробностях. И вспомнил его. Весь, до последнего слова.
– Сделаем так. Когда я начну тебя спрашивать, будешь отвечать – “да” или “нет”. Других слов не говорить! Тебе понятно?
– Да.
– Предположим, что мне известно, зачем ты его убил.
– Я его…
– Это не вопрос!
– Прошу прощения, игемон…
– Я же просил не говорить лишних слов. Стой… Как ты меня назвал?
– Прошу прощения…
– Нет, подожди… Да, пожалуй, так меня и называй. Я не против. Но только когда мы с тобой вдво-ём. А если когда-нибудь мы встретимся на людях, никак меня не называй. И вообще ко мне не подходи. Мы с тобой не знакомы. И никогда не будем знакомы! Тебе понятно?
– Да, игемон.
– Хорошо. Но тогда давай уж придумаем и тебе какое-нибудь имя. Такое, которого ещё нет. Но ко-торое отныне будет. Совсем новое. Только чтобы оно звучало на римский манер. Тебя как зовут?
– Натан, игемон.
– Угу, – задумался начальник тайной стражи. – Как ты сказал? – “Натан, игемон?”… А если наобо-рот попробовать?… И чуть подсократить… Возьмем по паре букв из каждого слова… Соеди-ним… Что у нас получается?
– Игнат.
– А что, очень даже! И вполне за латинское сойдёт. Самому-то нравится?
– Да, игемон.
– Тогда продолжим?
– Хорошо.
– Да или нет!
– Да.
– Так вот, Игнат, предположим, что я знаю, почему ты его убил…
– ?…
– И я тебя за это не осуждаю. Он ведь сказал что-то такое, что тебе было неприятно услышать. И ты не хотел, чтобы он ещё где-нибудь повторил эту глупость. Я прав?
– Да, игемон.
– При этом мы оба понимаем, что он сказал правду. Так?
– …
– Не слышу!
– Да, но…
Начальник тайной стражи жестом заставил Натана молчать. И продолжил вербовку.
– Заметь, я не спрашиваю, что именно он тебе сказал. Это сейчас неважно. Важно то, что повтори он эту свою проклятую правду кому-нибудь ещё, и мог бы пострадать дорогой тебе человек. Вер-но?
– Да.
– Хочешь, чтобы я назвал имя этого человека? – Дорогого нам человека…
– …
– Не слышу.
– Нет.
– Ладно, как хочешь… Поехали дальше. Тот, кого ты убил… Он ведь был твоим другом?
– Да.
– Близким?
– Да.
– Жалеешь о том, что сделал?
– Нет, игемон.
– Уверен, что он больше никому про неё не сказал?
– Да.
– Почему? Скажи словами.
– Я его об этом спросил. И он поклялся, что я первый, кому он решился доверить свой секрет. По-сле отца…
– Который умер при загадочных обстоятельствах? Неделю назад, если не ошибаюсь.
– Да, игемон.
– Догадываешься, почему с ним случилась такая неприятность?
– Да.
– И можешь предположить – кто бы мог это сделать?
– Теперь да: это был ты, игемон.
– Осуждаешь меня?
– Нет.
– Почему?
– Потому что он тоже хотел её продать. А нельзя продавать за деньги того, кого любишь. Даже ес-ли ты очень бедный.
– В самом деле? Ну ладно… Туда ему и дорога. А почему его сын захотел вдруг рассказать свой секрет именно тебе?
– Он посчитал, что я должен был обидеться, когда они не взяли меня с собой в Ершалаим. Все ведь слышали, как она меня приглашала. А на кого мне обижаться? На собственного отца, что ли?
– Бог с ним, с твоим отцом. Давай про того, которого ты утопил.
– Он подумал, что я не имею чести и люблю деньги больше всего на свете. Сказал, что можно зара-ботать на лошадь, если мы продадим секрет римлянам. Ну, то есть вам. Прошу прощения…
– Да ладно.
– Что?
– Ничего. Слушай, а как ты относишься к Воинам Элазара?
– ……
– Что замолчал? На смертную казнь ты уже наговорил. Так что…
– Я не боюсь смерти!
– Да ну? В самом деле?… Тогда тем более – почему бы не ответить на простой вопрос?
– Хорошо я к ним отношусь!
– Но ведь они грабят и девочек насилуют.
– Поганые овцы есть везде. А на самом деле они Богу служат.
– Уверен?
– Конечно!
– И как же они Ему служат? Тем, что убивают римлян?
– Ты не поймёшь, игемон.
– Что?!… А ты не трус.
– Прошу прощения.
– Да ладно… А ты бы хотел стать одним из них?
– Да.
– Почему? Предположи, что я всё-таки способен что-то понять. И потом я знаю кое-что про этих твоих Мучеников, чего ты точно знать не можешь. Кстати, а тот мальчишка, который поехал в Ершалаим вместо тебя, он тоже хочет стать одним из них?
– Нет, он единственный из нас, кто не хочет.
– Потому что трус?
– Нет.
– Потому что ненормальный? Он ведь болен. Его, я слышал, слабоумным считают.
– Ничего он не болен! А ума у него столько, что он ему вообще больше не нужен.
– Красивый парадокс. Так почему же?
– Он не хочет служить нашему Богу.
– Почему?
– Может быть потому, что знает какого-то другого?
– Это какого же? – Муравьиного?
– Не знаю. Он непонятно говорит. Да мы с ним и не особо дружим. Я его почти не знаю. Но он ни-когда не предал бы! Как тот… за деньги… Дрянь!
– Кстати, о предателе. А ты не пытался его отговорить?
– Нет, зачем, – я сразу понял, что убью его. Если уж он так легко готов был предать…, –
запнулся, спохватившись, Натан.
– Марию…, –
спокойно договорил за него начальник тайной стражи.
– Да. А разве можно? Он ведь вместе со всеми клялся ей в верности. Говорил, что любит нашу Принцессу! Лепешки с патокой ел из её рук. Целовал эти самые руки… Она всем тогда разреши-ла… До локтя… Вот до этого места, – показал, уточняя, Натан. – А Михаэль хотел ещё и повы-ше… И вообще, он второй раз тогда в очередь стал… И тот тоже целовал, которого я…
– Не волнуйся. Говори спокойно. Нас никто не слышит.
– Ну вот… Я и сказал ему, что мне это очень интересно. Особенно про деньги. Но только, сказал, надо быть осторожными. И не торопясь обсудить каждый наш шаг. Ну, там, что говорить и ко-му… Договорились через час встретиться на озере рядом с нашим секретным местом. Не там, где мы обычно купаемся. Там нас было бы видно. Я ему ещё сказал тогда, что хочу треть от тех де-нег, что мы получим за предательство, но потом согласился на четверть. И пообещал подумать, как бы всё это получше организовать. Сказал, что сам с ним поеду.
– Тебе потребовался час… Значит, ты сделал это не сгоряча. То есть к убийству ты готовился…
– Ну да…
– И как себя чувствовал… пока готовился?
– Не очень хорошо… Но он ничего не заметил. Я ему анекдоты рассказывал. Мы смеялись.
– Никогда не думал о том, чтобы стать римским гражданином?
– А разве это возможно? Я ведь иудей…
– Ты не ответил.
– Конечно, хочу! А кто ж не хочет? Даже Михаэль хочет. Но как же Воинство Элазара?… А что я должен буду для этого сделать? Бога предавать не стану.
– Это незачем. Будешь делать всё, чтобы Марии никто не причинил вреда. Будешь всегда рядом с ней. Но не слишком близко. Думай, наблюдай, действуй. Но делай это так, чтобы никто не дога-дался, что ты чем-то таким занимаешься. Я буду тебе помогать. Жалование твоё будет как у рим-ского легионера – один ауреус в месяц. А, когда станешь офицером, начнёшь получать в десять раз больше.
– Кем я стану, игемон?
– Офицером, Игнат. И римским гражданином. Если окажешься рядом с ней, когда на неё нападут. И докажешь, что действительно хочешь служить правильному Богу. А насчет Мучеников Элазара подумаем. Поговорим об этом позже. Я должен к тебе присмотреться. Есть одна идея. А пока что на, держи.
– Что это?
– Как что? – Твоё жалование. Ауреус.
– Так ведь жалование вперёд не платят… Я же… ничего пока не сделал.
– Очень даже сделал! И неплохо…

________________________________________

Лев и гиены.

Ав уже полчаса сидел молча и с пугающе безучастным выражением на лице мёл со стола всё подряд. Не разбирая. – Орехи, фрукты, какие-то булки с мясом. А может и не с мясом. Он не особо различал вкус. Запивал всё это он разными соками сразу из нескольких бокалов. А порой прихлебывал ещё и из широкой плоской вазы, наполненной, вообще-то говоря, водой для мытья рук. В ней плавали разноцветные аромат-ные листья.
Константин с начальником тайной стражи поначалу тревожно переглядывались, беспокоясь за здоро-вье изголодавшегося троглодита, дорвавшегося до еды и торопливо набивавшего брюхо. Первое время они даже старались потише при нём говорить. Их, конечно же, смущала внезапная глухота и поразитель-ная прожорливость вчерашнего девственника, узнать которого сегодня было просто невозможно. Однако, когда мальчишка съел последнюю грушу, а их перед ним была навалена целая гора, и, поглаживая раз-дувшийся как у бегемота живот, отвалился на жалобно пискнувшую под его умножившимся весом спинку тахты, они поняли, что зря волновались. То есть, что всё с этим обжорой в порядке. Просто задумался человек, а его отстранённость и остекленевший взгляд свидетельствовали вовсе не о помутнении рассуд-ка, а о том, что он о чём-то задумался и ушёл куда-то далеко. Очень далеко. Куда мало кто ходит…
Собравшись для очистки совести дождаться возвращения муравьиного царя на землю, Константин и начальник тайной стражи решили из салона пока что не уходить и вернулись к своему прежнему разгово-ру, касавшемуся необъяснимой, как на неё ни посмотри, и уж точно никому не нужной сегодня войны. Что примечательно, разговор этот возобновился не потому, что был им интересен, а просто надо же было чем-то себя занять. Сошлись на том, что речь пока что идёт о гипотетическом конфликте. К тому же кон-фликте, который даже в случае его разрастания в принципе не способен доставить метрополии сколько-нибудь серьёзные неприятности. Ну в самом деле, что такого может натворить Артабан, когда вся его армия насчитывает чуть больше ста тысяч солдат? – Да это просто смешно!
На худой конец в запасе всегда имеется такая вещь, как дипломатия, специально и существующая для того, чтобы к обоюдному удовольствию разругавшихся сторон любое свинство сводить к банальному недоразумению. К досадному, но в общем простительному пустяку. Известно же, что эта штука умеет решать миром любые проблемы. Спускать, как говорится, всё на тормозах. Чтобы потом, помирившись и обнявшись, плюнуть, растереть и забыть. Главное, чтобы дебошир покаялся и сказал, что мол был пьян, сам не понимает, как такое вышло, в общем, что он хороший и больше не будет.
Нетрудно догадаться, что начальника тайной стражи и в не меньшей степени Константина в это утро куда больше интересовало “весёленькое” приключение так счастливо для всех завершившейся ночи. Будь она неладна!… И оба почему-то были уверены в том, что, как только Ав придёт в себя, ему самому захо-чется разоблачить свой “забавный” фокус. Он ведь малый разговорчивый. К примеру, он признается, что это была какая-нибудь местная разновидность гипноза. Да, конечно, гипноза сильного, тут вряд ли кто с ним поспорит. Ещё какого сильного! Самого же угораздило попасть под его власть. Вон – с каким трудом из-под собственных чар выкарабкивается. Только бы не лопнул, бедный, – столько сожрать! Хотел народ повеселить, вот и сфокусничал – загипнотизировал публику. Но вот, пожалуйста, – день наступил, птички запели, и совсем нестрашно стало. Даже как-то неловко. Вроде бы взрослые мужчины, столько на своем веку повидали и через что только ни прошли, а так струхнуть! Девчонкам – тем простительно. Да им просто положено быть трусихами, визжать и падать в обморок по любому поводу! То есть быть впечатли-тельными фантазёрками. Но мужчины!… Кинжалы начальник тайной стражи вздумал в рукава прятать. Хорошо хоть не увидел никто. Даже стыдно стало, честное слово. Может действительно режим поменять? И собаку завести. Необязательно огромную. Можно даже беспородную. Главное, чтобы она его любила. И начать нормально питаться. Ну и спать, конечно, иногда ложиться…
А с чего начался тот разговор? Вернее – почему он продолжился? – Потому что начальник тайной стражи припомнил, как на прошлой неделе докладывал Валерию Грату об отправке Артабаном целой серии тайных посольств к правителям, известным своей страстью говорить на официальных приёмах высокопарные речи об их дружбе с Римом. Нерушимой, естественно. И, как в таких случаях говорится, вечной. При этом имелось достаточно оснований считать, что в случае чего любой из этих любвеобиль-ных болтунов может от Августа не то, что отвернуться, припомнив прежние обиды, но даже и укусить. Напав, разумеется, сзади. Исподтишка. Но только, повторимся, – “если что”. К примеру, если кто-нибудь уже цапнет императора и тем самым отвлечёт его внимание.
Впрочем, отправил Артабан эти посольства и отправил. Мало ли, может он с каким их общим празд-ником поздравлял тех царей. Бог с ним, с Артабаном. И зачем только начальник тайной стражи об этих посольствах вспомнил?
Прежние обиды… Господи, а кто сегодня на Рим не обижается? – Да все кругом его ненавидят! Здесь, в Израиле, можно подумать, Августа любят. А убери отсюда римские гарнизоны, и завтра тот же Артабан покажет всем этим патриотам – всяким Иосифам и Мученикам Элазара, как крепко любит и бережёт свой избранный народ его расчудесный Бог. Такой всевидящий и всемогущий!… Свободу у них Рим, видите ли, отнял. Веру их замечательную попирает. Да через неделю этой их вожделенной свободы здесь никаких синагог уже не будет! И от храмов одни пепелища останутся. А главное, самого этого народа – избранно-го – тоже через неделю не будет. Кого не перебьют – в рабов обратят. Поди не забыли ещё, каково это…
Ничего здесь не будет! Нет, ну что-то, наверное, останется… Пустыня, например. Она точно останет-ся. А кроме неё? – Ничего! В этом можно не сомневаться. Артабан – не Август. Он придёт сюда не за тем, чтобы водопроводы или канализацию проводить. Но это же понимать надо…
А может в самом деле отсюда уйти? Пусть себе живут как хотят… Хоть целую неделю! А может даже и две. Хотя вряд ли… Нет, правда, какая Риму польза от этих евреев? Богом своим они всё равно не поде-лятся. Да и не нужен Риму их Бог. Свои Боги вроде как ещё неплохо справляются. Временами даже помо-гают. С дождём там… Или чтоб побольше мальчиков рождалось… И климат здесь хуже некуда. К тому же с водой проблема.
– Эх, нет с нами великого цезаря! Зачем всё-таки Юлию понадобился Израиль? Если бы не он, так и не сунулись бы сюда. Хоть бы объяснил…
Слово за слово. И опять вернулись к подозрительным перемещениям летучих отрядов парфян на гра-нице. И вот тогда, пытаясь найти какое-то логическое объяснение тому, “зачем этому припадочному Ар-табану понадобилось играть с огнем? – Он что, на солнце перегрелся – Рим дразнить?”, два мастера по части распутывания всевозможных шарад и головоломок вспомнили о модной забаве, устроив себе не-большой мозговой штурм. Своеобразный турнир. Почему об Аве они и забыли. Причём надолго. Они даже не заметили, сколько прошло времени. А правда – сколько? Оно ведь как будто остановилось, то время… Лишь когда мальчишка зашевелился и стал бормотать непроснувшимся голосом что-то невнят-ное, состязавшиеся в остроумии легаты очнулись и увидели, что в салоне в шаге от них, оказывается, есть кто-то живой. Вот тут – на тахте он сидит. И может быть даже слышит их. В общем, решение шахматной партии было отложено на потом. Усталость мозга, как известно, лечится переключением внимания на посторонний предмет. И чем резче такие переключения осуществляешь, тем большего достигаешь эффек-та.
Поскольку головы спорщиков уже слегка дымились, словесные баталии оборвались на полуслове. С лёгкостью. Сами собой. Как будто предмет разговора военачальников не особенно и занимал. Даже не-много странно. Хотя, что тут странного? – Ясно же, что обоим сейчас гораздо интереснее было послу-шать мальчишку, по всей видимости уже готового разоткровенничаться. Надо же в конце концов услы-шать от него что-то, проливающее свет на тёмные пятна этой загадочной ночи. Так мирно для всех закон-чившейся. Вроде бы… А ведь и правда, Ав уже готов был изложить благодарным слушателям свою вер-сию произошедшего. Весьма остроумную, как ему казалось. И, главное, простую. В его понимании про-стую… Пусть даже и начал бы с муравьёв, если иначе он не умеет. Ничего, стерпели бы…
Заговорил, однако, он не о том, о чём собирался, и заговорил каким-то чужим голосом. Сначала пока-залось, что непроснувшимся, но нет – действительно не своим. Как такое может быть? – Да никак! Но ведь правда не своим, а совершенно незнакомым голосом. Вернее, знакомым, но точно не его голосом. Не Ава! Кстати, а откуда знакомым? Странно… И в самом деле, поспать бы…
Так ведь и это ещё не всё. Появилось ощущение, будто весёленькая ночь неожиданным образом при-бавила мальчишке лет. Причем не год и не два. А сразу много… – Даже не понятно сколько. Вдобавок она, что удивительно, прибавила ему опыта, которого у него нет и быть не может. Ему просто неоткуда взяться – тому опыту! Подросток всё-таки… Впрочем, кое-какого опыта он за эту ночь точно набрался. И взрослеют люди от такого опыта достаточно быстро. Нет, в самом деле, голос-то откуда знаком? Как будто во сне… И не раз… Ну а сон-то здесь при чём?… Ладно. А может у мальчишки просто голос начал ломаться? Пора бы… Михаэль вон по утрам уже целую минуту может разговаривать басом. Пока не по-завтракает. Когда поест, со связками что-то происходит, и он снова начинает говорить обычным голосом. Не взрослым.
А может Ав просто обожрался?… Ну конечно! Точно! Вон какое пузо наел… Стоп, а это как может влиять? Да ведь и выглядит он теперь по-другому. – И что?… Нет, просто беда с глазами. Надо всё-таки прилечь хотя бы на час…
Глупо, конечно, прозвучит… Разумеется, этого не может быть, потому что такого не бывает… Но Ав как будто даже слегка подрос. Вот это уже ни в какие ворота не лезет! А ведь и Елена, когда всё вчера начиналось, вроде как пониже ростом стала… И как-то странно похудела… Она ведь даже утром была ещё на себя не похожа… Впрочем, случается же такое, когда репетируешь роль, и сквозь тебя начинает прорастать воображаемый персонаж, в которого ты вживаешься и… Нет, не бывает такого! Какие-то из-менения могут появиться в манере говорить или в том, как ты размахиваешь руками. У некоторых даже походка меняется, осанка, взгляд… Но выше ростом пока ещё никто не становился! Говорят, правда, у одного актера в Афинах, который замечательно исполнял роль Зевса, само собой прошло врождённое косоглазие. Ну, так говорят… Или плоскостопие?… Мистика в общем… А, может, враньё?…
Тот, кто сидел на тахте и с какой-то странной одышкой сопел, был, конечно, Авом. Кем же ещё он мог быть! Но…
– А я говорю, что он опасен, этот ваш Артабан.
– В каком смысле?, –
без особого воодушевления откликнулся Константин. Вопрос Аву он задал исключительно из вежливости, не предполагая возвращаться к военной теме. Он уже решил для себя, что обсудит её с начальником тай-ной стражи позже – после того, как выспится. Не горит. Тем более, что голова сейчас была как в тумане: кружилась и вообще, с глазами творилась всякая ерунда…
– В прямом. И в этом мало радости. Он тебя разобьёт.
– Что?
– Не глухой. Прекрасно слышал!
– Думай, что говоришь! И кому.
– Да точно разобьёт. И я даже знаю – как.
– Любопытно было бы послушать, – зевнул Константин.
– Я в одной книжке читал…
– Про муравьёв поди та книжка?
– Нет. Про львов и гиен.
– Зоология, –
пояснил начальник тайной стражи и тоже заскучал. Зевнуть, однако, он себе не позволил. А зря: зевнул бы – может легче стало. А так он лишь скривился, поиграл желваками и поскрипел зубами.
– Это, конечно, гораздо интереснее…, – разочарованно протянул Константин и подумал: – а в са-мом деле, пойду-ка я спать. К себе пойду. Девчонок жалко будить. Дрыхнут уже поди без задних ног.
– Это такая тактика, – невозмутимо продолжал басить непонятно кто. – А книжка была написана про то, как делается политика и выигрываются военные кампании.
– Не понял, – Константин поднял бровь.
– На границе видели только их конные отряды, не так ли? Да проснись же ты!
– Совершенно верно, – вставил своё слово начальник тайной стражи, – малочисленные и очень по-движные, – не утерпел и всё-таки зевнул.
– Вот тебе, пожалуйста, и гиена.
– Не понял… Ну ладно. А лев у нас кто?
– Сидит сейчас передо мной с таким видом, будто что-то соображает и якобы держит ситуацию под контролем, – глядя прямо в глаза Константину, пробасил незнакомец в плаще. – Артабан знает, что ты сейчас в Иудее. Ну так вот: эту комедию он устраивает для тебя.
– Большая честь, –
кисло улыбнулся Константин. Разговор становился ему неприятным, а спать хотелось так, что глаза пря-мо слипались.
– Нет здесь для тебя никакой чести!, – словно бичом щёлкнул Ав. – Может быть у этого спектакля и есть зрители, но ты точно не в их числе. Не обольщайся. Ты актер, которому доверили разыграть комедию. Лишь фигура в его, а точнее – в их игре.
– Аккуратнее, юноша …, –
попытался охладить пыл Ава начальник тайной стражи, обратив, однако, внимание на сделанное маль-чишкой уточнение. –
– Ты это на посольства, что ли, намекаешь? –
Константин от бессонной ночи и недавнего мозгового штурма заметно отупел, а потому не связал “посольства” с “их игрой”.
– И я сейчас расскажу, как тебя убьют, –
продолжал тем временем Ав в своей обычной манере, когда, увлекаясь, переставал реагировать на репли-ки собеседников. Начальника тайной стражи, в частности, он сейчас не услышал. Или сделал вид, что не услышал, накручивая интригу.
– Очень интересно!, – посуровел Константин. – Я ж этому гаду башку сверну! Не надо думать об Артабане, как о слабоумном. Этот индюк, конечно, сволочь и хам, но он отлично понимает, кто он и кто я. Пусть только сунется…
– А “свернуть башку” – это что значит?
– Это значит, что я разобью его войско, – сквозь зубы процедил Константин. – А его самого от-правлю в клетке…
– Какое ещё войско?! Очнись!, –
не дал Константину закончить фразу Ав. Всем известно, что поверженных царей принято отвозить в клет-ках в Рим на потеху плебсу. Но перебивать принца всё же было невежливо. В интонациях Ава начали проскальзывать нотки уставшего учителя, в десятый раз вынужденного повторять туповатому ученику элементарные вещи. –
– Ты же слышал: малочисленные конные отряды! И потом, с чего ты взял, что Артабан намерен подставиться тебе на границе? “Он же не слабоумный”, – прогундосил незнакомец, сидевший на тахте, передразнивая Константина
– Не понял?, –
насторожился принц. Попробовал включить мозги, но заработали они пока что не в полную силу. Бессон-ная ночь – не шутка. –
– Зачем же он тогда устраивает этот цирк?
– Ну вот, слава Богу, начал просыпаться. А ещё немного? Напрягись. Ты ведь почти догадался.
– О чём я догадался?
– Ты сам только что сказал – цирк. Давай теперь вспоминай про гиену.
– Западня, – негромко подсказал начальник тайной стражи.
– Совершенно верно, – подхватил Ав. – Он собирается лишь кусать тебя. Так поступают гиены, за-дирая льва. Кусать и тут же отскакивать. Он будет кусать тебя не больно, но поверь, тебе этого хватит. Ты не сможешь прихлопнуть гиену мухобойкой, просто не догонишь её, а потому потеря-ешь над собой контроль.
– Ты так обо мне думаешь?…
– А ведь мальчишка дело говорит. Артабан ни за что не пойдёт на тебя в лобовую, – насторожился начальник тайной стражи. И уточнил: – Здесь не пойдёт. Он действительно не самоубийца.
– Ну и где же он пойдёт?
– А ты догадайся, –
усмехнулся Ав. Похоже, ему понравилось ощущать себя в шкуре военачальника. Эдакого умудренного опытом многочисленных побед стратега.
– Угу… И какую эта шавка преследует цель?
– Это уж ты мне скажи, – вдруг перестал улыбаться Ав, – если такой умный…, – взгляд его куда-то уплыл, глаза закрылись… – Кстати, Артабан сидел на том самом месте, что и ты. У окна.
– Ты о чём?, – насторожился Константин.
– В карете, в которой мы сюда ехали . – Ав уже задыхался.
– Слушай, ты как себя чувствуешь? Ну вот! Дьявол! Этого ещё не хватало…
– У него большая родинка… Под левым ухом…
– Может, приляжешь?…, – забеспокоился теперь уже и начальник тайной стражи. Встал, подошёл к Аву.
– А позавчера он чуть не зарезал собственную жену…
– Всё, давай заканчивать!, – Константин решительно поднялся, – Пойдём, отведу тебя в твою спальню. А может моих капель?…
– Потому что давно уже спит с её дочерью…, –
Ав встряхнул головой, слепые глаза широко распахнулись и на фоне предобморочной бледности, из-менившей его лицо, Константину почудилось, будто синие глаза кузена потемнели. Не то, чтобы они сделались карими, но почти…
– Со мной всё в порядке, – снова неестественно низким для себя голосом заговорил мальчишка. – Просто я тут кое-что подсмотрел… Артабан не очень умен, но действительно опасен. Кстати, а ведь и в самом деле неплохо придумано. Только вот, в чём беда: ему не сказали, что у тебя есть я. Потому что не знали… И что я могу обидеться. И даже разозлиться… –
Глаза Ава захлопнулись, потом снова открылись, ожили и посветлели. Он снова стал похож на преж-него себя. И никакого плаща на нём не было. Интересно, а кем он был только что?…
– Честно говоря, я ведь раньше ни на кого не обижался. Даже и не знал, что это такое, а тут вдруг… Они не подумали, что за тебя может кто-нибудь вступиться. Хотя могли бы… Нет, не могли… Ещё недавно я и сам этого не знал. Ты ведь мой родственник. Чуть ли не единственный. Ну, кото-рого я знаю…
– Ты что-то загадками заговорил, кузен. А попроще нельзя? Давай только не про наше родство. Об этом мы как-нибудь потом…
– Да пожалуйста!
Ав приосанился. Спрятался за непроницаемый чёрный взгляд. Господи, да он за мгновение снова стал кем-то другим! –
– Задача гиены – выманить льва.
– Повторяешься, мой милый! Это мы уже слышали.
– И крикнуть ему, что он глупый, слабый, трусливый…, –
человек, вальяжно развалившийся на тахте, похоже, собрался перечислить все известные ему обидные слова.
– Ты особо-то не старайся! Я уже понял.
– Чтобы лев разозлился и бросился в погоню. А бегает гиена быстро. Ну вот… И куда она побежит? Думай! Куда она может побежать?
– Туда, где льва поджидает стая, – осторожно помог Константину начальник тайной стражи.
– Правильно. А ещё точнее – к себе домой, где лев встретится со всеми гиенами того края, – пере-хватил эстафету Ав, – с которыми льву уже не справиться. Если он один… Нет, правда, они это здорово придумали!
– Что ещё за “они”? Ты как себя чувствуешь?
– Вроде неплохо. А что? Да, так вот… Они знают, что ни Август, ни тем более сенат большого вой-ска тебе не дадут. Чтобы окончательно тебя развеселить, скажу, что они тебе вообще никакого войска не дадут. Потому что, во-первых, сенаторы тебя не любят; во-вторых, в лице Артабана они опасного противника не видят, то есть не соображают, что пришла большая война, что, впрочем, неудивительно, если даже ты считаешь, что на тебя напал один лишь Артабан; ну а в-третьих, у тебя просто не будет возможности их о чём-то попросить. Ведь для этого пришлось бы съездить в Рим, а у тебя на это времени нет. Уже нет! Потому что война началась. И ты обязан на это как-то реагировать… Именно ты, ведь Валерия Грата мы вчера услали в Рим. Кстати, любопытно, как об этом узнал Артабан?…
– Ты что-то увлёкся, дорогой мой полководец. Пока что никто ни на кого не нападал.
– Так что в погоню ты бросишься без армии, –
и опять эта дурацкая манера говорить так, словно Ав был в комнате один и разговаривал сам с собой, –
– с тем, что у тебя здесь есть. А это – верная гибель. Ну вот… Всё и сходится… Точно! – Им нужна твоя голова! Бедный глупый лев…
– Кому им? Я всё-таки не понимаю…
– Что ж тут непонятного?! Смотри, если Артабан пришёл со стороны пустыни, это значит, что Си-рия ему не нужна. Сирия, которая гораздо ближе к нему! Так ведь нет, сделав большой крюк, он её обошёл! Разве не странно? По-моему, как-то нелогично, ведь та земля намного богаче. К тому же прокуратор Сирии, как все знают, воин так себе. И его действительно пора сменить. Если не ошибаюсь, на всю Сирию – у нас четыре гарнизона. Это восемьсот солдат… Да Артабан взял бы её за три дня!
– Надолго ли?
– Это уже другой вопрос. А, можно подумать, в Израиле он задержался бы!… Я в курсе, как в таких случаях отвечает Рим.
– Так какой же Артабану смысл сюда идти? Чтобы потерять царство?
В дверь просунулась голова мажордома. Он ничего не сказал, но, стараясь не привлекать к себе вни-мание хозяина дома, стал посылать начальнику тайной стражи какие-то знаки. Тот поднялся и вышел из салона. Его уход остался незамеченным. Как обычно. Был и нет его. И как это ему удается? Шёл ведь не на цыпочках. Разговор ни на секунду не прервался.
– Какой смысл? – Ты прав, никакого. На первый взгляд… Но повторяю: Артабан идёт сюда не за землями, он идёт за твоей головой.
– Ну пока что ещё не пришёл. А знаешь, я, пожалуй, пойду всё-таки вздремну. Честно говоря, меня этот разговор немного утомил. Передай начальнику тайной стражи… А кстати, где он?
– Сиди спокойно. Мы не закончили. Когда дела плохи, нужно быть сосредоточенным и спокойным. Артабан уже к тебе пришёл. Уразумей ты это! Как странно, что ты не почувствовал удара… А ведь он уже здесь… И, стало быть, война началась. Большая война. Она уже идёт.
– Да ну! И как давно?, –
вставая, попробовал улыбнуться Константин. Не получилось… –
– Что-то не слышно звона мечей. И кони не бьют копытом о мой порог.
– Сядь на место, –
сказал Ав негромко, но таким тоном, что Константин даже не понял, как снова оказался в кресле. Он сва-лился в него так, как будто слова странным образом меняющегося мальчишки подрезали на его ногах сухожилия.
– Артабан напал на тебя сегодня ночью, – услышал Константин чей-то холодный голос. – И уже от-кусил от твоей ноги кусок мяса. Какой-то ты сегодня бесчувственный в самом деле! Спал что ли плохо?
– Ты что?… –
начал было Константин, но почему-то не решился закончить предложение словом “рехнулся”. –
– А тебе не кажется, мой милый фантазер, что мы сейчас не в пиратов играем? Что тебе ещё рано-вато…
– Нет, не кажется, глупый слепой лев!, –
облил его чем-то ледяным Ав, и Константину вновь показалось, что этот голос он уже где-то раньше слышал. Причём много раз. Может во сне? Нет, не во сне, – наяву. Просто это было очень, очень давно… В детстве… Или всё-таки во сне?… В котором мать водила его во дворец дразнить павлинов, пока сама разговаривала с прадедом Марии.
– Я смотрю – тебе понравилось изображать из себя…, – выдавил он из себя, стараясь подобрать слово пообиднее, – Эдакого, сидящего на облаке…
– Да, понравилось!, – грубо отрезал Ав. – Ужасно понравилось! И мне особенно забавно наблюдать оттуда за самовлюбленным ослом, который, проморгав войну, корчит из себя великого стратега. Давно так не веселился! Главное, чтобы ты не обделался от страха, когда увидишь то же, что и я! А ведь тот, кому ты, жалкий неврастеник, пытаешься подражать…
– Держи себя в руках, дорогой родственник! Не забывайся.
– Я-то держу себя в руках, – со странной улыбкой откинулся на спинку тахты мальчишка. Или кто там… – Со мной как раз всё в порядке. Только и ты уж, дражайший мой родственник, постарайся проснуться! Разуй глаза и не позорь наше славное имя!
– Наше?! Давно ли ты узнал своё настоящее имя?! Он мне будет ещё про Юлиев рассказывать… Щенок! Если бы сейчас здесь был…
– Ну и что бы ты хотел услышать от Гая Юлия?
– Я бы посмотрел, как ты…
– Чем?
– Что чем?
– Чем бы ты посмотрел? – Ты же слеп как крот! И глуп как…
– А знаешь, ты меняешься! И не лучшим образом. Что, учуял сладкий запах власти?! Приди в себя! Есть в конце концов и такие вещи, как такт и приличия! Не забывай, что ты сейчас в моём доме! Незачем гадить мне на голову!
– Ты о чём?, – чуть ли уже не рассмеялся Ав.
– О том, что ты сделал с Еленой, например, тварь! Да, у неё не всё в порядке с головой. Но она – моя женщина! Она не шлюха, которую первый встречный может взять себе на ночь! Она из семьи патрициев! Если не к ней, то хотя бы ко мне ты мог бы проявить уважение! Как ты посмел вчера пойти с ней?!…, – Константин аж задохнулся. – Свои сатанинские фокусы он вздумал показы-вать… Да она!… Мы с ней пожениться собирались… Скотина!
– Господи…, –
Ав изменился в лице. Он снова превратился в мальчишку и словно лет десять потерял. А то и больше. Уже невозможно сказать – сколько. И вообще, какой-то он стал маленький…
– Она же мне до этой ночи невестой была! Дебил!! Да, она больная, но это – не твоё собачье дело! А теперь… Подумай своими муравьиными мозгами!… Она теперь от меня уйдёт. И тогда ей ко-нец!
– Прости…
– Прости?! Да ты соображаешь, что натворил, кретин?! Она же со стыда сгорит, когда проснётся!
– Я не знал…, – испуганно залепетал Ав. – Я не думал… Ты же с той чёрненькой вроде… Ну, с той, что на дудке играла… Я думал у вас… Прости меня, пожалуйста…
– Ты хоть бы спросил, дурак, кто она мне и что здесь делает!
– Прости…
– Она здесь раны свои зализывает, идиот! Поправляться вроде начала…
– Я правда не знал…
– Только в прошлом году три раза травилась… Я и на девчонок глаза закрыл… Пусть, думаю, за ней приглядывают… Они уж и привязались к ней… А что они спят вместе, так это… Это тоже не твоё собачье дело!…
– Я сейчас же пойду к ней. Прощения попрошу. Я всё исправлю.
– Нет уж, знаешь!… Лучше не лезь… Не дай Бог ещё что-нибудь вроде вчерашнего отколешь… Я сам с ней поговорю, как проснётся. Может сумею что-нибудь поправить… Объяснить ей… Хотя и сам уже ни черта не понимаю в этих ваших завихрениях. Главное, чтобы после этой ночи она со-всем не повернулась… Сходить, что ли, девчонок разбудить?… Её ведь нельзя сейчас одну остав-лять…
– Я правда не знал… Я бы ни за что!…
– Ты ещё скажи, что ничего не делал.
– Не делал, – тихо отозвался Ав. – Я правда не хотел того, что случилось. Поверь. Если бы я знал, что это не Мария… Но вы же сами видели…
– Что мы видели?! Не знал он… А кстати, что там с Марией? Как она?
– Понятия не имею. Уж и сам как на иголках сижу. Боюсь, и там тоже не всё здорово. Надо бы схо-дить проверить. Ты бы послал кого.
– Молодец!!… Слава Богу, что хоть сына Каифы не успел вчера зацепить.
– Да вот уже и не уверен теперь…
– То есть как?! Мы ведь ушли оттуда.
– Ну…
– Что?
– Там…
– Да не мямли ты! Говори по-человечески.
– Там, похоже, тоже кое-что случилось. Перед тем, как мы с тобой сбежали. С чего, собственно, я и приболел. Не люблю, когда моих близких обижают.
– С каких это пор?
– С тех самых, как они у меня появились.
– Кто?
– Близкие.
– Так ты и раньше её, что ли, защищал?
– Да нет… Пока мы с тобой не встретились, на неё особо никто и не нападал. Попробовал бы! Ми-хаэль ему показал бы… Первый раз в том гарнизоне случилось, где мы с ней деньги раздавали. Там же не было Михаэля… Кто-то ведь должен был… Я не знал, что ты железки умеешь так быстро бросать. И так метко.
– Так ты и меня, что ли, будешь теперь защищать?
– Конечно, буду! Скажи, а зачем дядя Сир приходил?
– За Гавриила просил, – ответил Константин, оттаивая.
– А что за него просить?
– Чтобы Каифа его отпустил. Хочет в Магдалу уехать. Домик купить и за Марией приглядывать.
– Так ведь он и так вроде свободен.
– Ну, Сир просил, чтобы этому медведю отдали его деньги. Чтобы он никому не был там в тягость. Хороший он человек. Представляешь, всю жизнь один. А ведь он не старый ещё. Надо бы ему по-мочь. За Марией действительно неплохо бы присмотреть. Она уже совсем берегов не видит. Во-обще уже ничего не видит! Она что, не могла себя поскромнее вчера вести? Скажи, а ты и вправду будешь меня защищать?
– А как же! Обязательно. Ты же…
– Ну тогда ладно, –
смягчился Константин. Странно, он уже почти не злился на мальчишку. А как на него можно было оби-жаться? За что? За Елену? А он ли здесь тогда был? И сейчас… Словно только что вместо него на этой тахте сидел кто-то другой. С другими глазами. И ведь, правда, знакомый голос… –
– Давай тогда уж о деле, что ли, поговорим. Раз к политике интерес проснулся. Поехали с самого начала. Тоже мне защитник нашёлся…
– Так ведь мы с тобой уже битых полчаса по кругу ходим. Какой смысл?
– Не хами! А то опять поссоримся. Я проблему должен не только мозгами схватить. А видеть как ты мне пока что и правда не удаётся. То есть кое-что я могу, но до твоих фокусов мне, похоже, ещё далеко. Может научишь когда?…
– Да я ведь и сам пока не особо…
– Ладно тебе прибедняться! Я же не денег у тебя прошу.
– Да нет, честно! Ну, что смогу…
– Вот и отлично. Итак. Предположим, что ты прав, и эта тварь зачем-то хочет меня убить. И кру-тится возле границ лишь затем, чтобы меня выманить. В общем, он скоро начнёт меня кусать.
– Уже цапнул.
– Помолчи! Так, значит… И заставит за собой погнаться. Я правильно говорю?
– В общем да.
– То есть затащит меня на свою территорию и там, уже в Парфии, накроет нашу конницу всеми си-лами своей армии… А Израиль и Сирия Артабану как бы и не нужны…
– Пока.
– Что пока?
– Пока не нужны. Он их потом получит. В награду.
Аву снова как будто стали прибавляться года. И глаза потемнели…
– Короче! Ему нужна моя голова. Ты это хотел сказать?
– Именно.
– А зачем? Вот этого я не понимаю! Ну разобьёт он меня. Предположим… Какая ему в том ра-дость? Он ведь не может не понимать, что Рим мгновенно ответит. И это станет для него полной катастрофой. Парфянское царство тогда просто исчезнет. Навсегда!
– Так ли? Вот ты сказал “мгновенно ответит”. А как это? Что значит – мгновенно? На следующий день, что ли?
– Ну что ты как ребёнок!… Нет, конечно, не буквально на следующий день. И даже не через неде-лю. Армию надо же подготовить. Август должен выступить перед сенатом. Убедить этих ослов. И прочее… Ну, скажем, через два-три месяца. В общем, не позднее, чем через пять…
– Да нет у Рима этих месяцев! Как ты не понимаешь? Известие о том, что Артабан разбил героя Ри-ма и законного наследника престола, не проигравшего за свою жизнь ни одного сражения, до вра-гов долетит гораздо быстрее, чем до Августа.
– Это почему же?
– Да потому что они эту весть с нетерпением ждут! И давно к ней готовятся. Услышь уже, наконец: свалив тебя, они одержат их общую… победу. Господи, как же это называется?…
– Моральную.
– Точно! Спасибо. Так вот, они будут поднимать своих солдат на самоубийство не тем, что стоты-сячная армия Артабана завалила стрелами твою жалкую тысячу. А тем, что среди них нашёлся смельчак…
– Среди них? Это среди кого?
– Ну какой же ты всё-таки тугодум бестолковый! А самому подумать? –
В интонациях Ава опять засквозило недавнее раздражение. –
– Среди наших “друзей”! Все они, дождавшись радостной вести, завопят, что среди них, наконец-то, нашёлся храбрец, дерзнувший в одиночку пойти против Рима, потому что не смог больше стоять перед ним на коленях, и наголову разбил его хваленое войско. Якобы непобедимое… Для всех этих гиен известие о том, что Артабан отрезал тебе голову и послал её в подарок Августу, станет сигналом.
Константин вскинул бровь.
– И тогда на Рим нападут со всех сторон. Разом!
– Красивый план…, –
проговорил Константин и как-то вдруг притих. Задумался.
– Ты до сих пор думаешь, что такой план мог придумать Артабан? Да у него на это мозгов не хва-тит!
– Неужели Архелай?
– Ну наконец-то! А больше на ум никакие имена не приходят? Я ему уже полчаса талдычу!…
– А что, у Архелая тоже родинка под ухом?, – огрызнулся Константин. – Или он спит со своей пад-черицей?, – попробовал он засмеяться, но не получилось, потому как почувствовал, что Ав кру-гом прав.
– Нет у него никакой родинки, – совершенно серьёзно ответил мальчишка. – А падчерица… Нет, точно… И падчерицы нет. Да он вообще не с девочками спит. Ты, кстати, видел его когда-нибудь? Вблизи.
– Ну конечно. Не раз. Даже разговаривал с ним.
– Ну тогда можешь меня проверить. У него шрам через всю правую щеку. И левая рука не работает. А ещё он боится, что его отравят. И поэтому никогда не ест в гостях. Возит везде с собой повара. Рыжего такого… С тебя ростом. Нет, чуть пониже.
– Откуда ты про повара знаешь?, – удивился Константин.
– Всё оттуда же! Господи, да ведь он тоже катался тогда в нашей карете! На том месте, где Мария сидела. Жирный такой…
– Хочешь сказать…
– Угу. Архелай встречался с Артабаном здесь, в Ершалаиме. Прошлой осенью. И все остальные в это самое время тоже были здесь. Можешь взять у начальника тайной стражи их полный список. Встретились и сговорились.
– Посольства…
– Угу.
– Значит Артабан даёт всем знать, что он начинает…
– Уже начал!
– Так значит и Каифа?!…
– Нет. Первосвященник тут ни при чём. Он их всех приглашал по просьбе Ирода и понятия не имел о том, что эти гады замышляют. А вот Ирод очень даже при чём. Единственное, чем мог навре-дить Каифа, так это тем, что ляпнул Ироду лишнего про тебя…
– Ты о чём?
– О твоих поисках новой религии, якобы способной освежить Риму кровь. Чтобы империя сделалась непобедимой.
– Ну, прямо так уж…
– Ой, только не надо! Как будто никто ничего не понимает! Когда второй человек в государстве по-сещает столицу лишь по большим праздникам, а всё остальное время пропадает где-то в пустыне на отшибе империи!… Да ещё близко сошёлся с местным первосвященником… Мог бы, кстати, и половчее скрывать свои секреты. Ты что же думаешь – кого-нибудь из этих гиен твои планы при-водят в восторг? Или Рим…
– Что Рим?
– А то, что и Август, похоже, не прыгает до потолка от радости.
– То есть?…, – не понял Константин.
– Я всё по поводу твоей затеи подыскать Риму новую религию.
– Да мы вроде обо всём с ним переговорили…
– И что? Он с тобой согласился?
– Кажется, понял меня…
– Уверенности в голосе не слышу.
– Не надо на меня давить!… Что за день такой?!… Давай лучше про Артабана.
– Что? Опять?!
– Да, опять!
– Так ведь уже в десятый раз…
– И в сотый будем, если понадобится!
– Ну ладно. Ты только не волнуйся. И не надо на меня орать.
– Так если ты сам начинаешь!… Ладно… Значит, меня начнут кусать за ногу.
– Уже начали.
– Не чувствую пока, но предположим… И, в итоге, я погонюсь за гиеной.
– За конницей, – уточнил Ав. – А это значит…
– Что легион Фульмината, ничего не подозревая, продолжит загорать в Каппадокии. В гостях у Ар-хелая…
– И в ту самую ночь, когда туда прискачет гонец Артабана с известием, что ты разбит, спящих ле-гионеров накроет облако стрел. –
Где-то на этих словах, а может чуть раньше в салон возвратился начальник тайной стражи. Констан-тин только сейчас заметил его присутствие и обратил внимание на странное выражение его лица. Такое бывает, когда получаешь неожиданное и при этом не самое радостное известие.
– А пока сенат будет чесаться…, – продолжал тем временем Ав, – ну, кто из нас великий воена-чальник? Складывай одно с другим.
– Союзники Артабана атакуют Рим. Что-нибудь случилось?, –
поинтересовался принц у человека, имени которого он почему-то не мог запомнить.
– Случилось, прокуратор. Артабан напал ночью на Медеву. Конный отряд человек в двести. Убили четырнадцать наших и что-то около трехсот местных жителей. В основном – старики, женщины и дети.
– Ну вот. О чём я тебе говорил… Пленных брали?, –
обернулся Ав к начальнику тайной стражи.
– Кого-нибудь с собой угнали?, – повторил его вопрос Константин.
– Нет. И, что странно, они вообще не грабили. Просто убивали всех, кто попадался им под руку. И до рассвета отступили обратно в пустыню.
– А это точно Артабан? Сомнений нет?
– Никаких, прокуратор.
– Доказательства!
– Так ведь они и не скрывали своей принадлежности. Прискакали с флагами. Народ в Медеве требу-ет отмщения. Уже и к Ироду послали делегацию.
– А чего они ждут от этой сволочи? Что он бросится их защищать?
– Нет, прокуратор. Им даже и в голову не пришло, что на защиту должен встать их собственный царь. Они требуют, чтобы Ирод заставил тебя, проклятого поработителя, кинуться в погоню за убийцами. Странный народ. Когда ты ему что-то даёшь, тебя ненавидят. А, когда его бьют, он ищет защиты почему-то не у своего царя. Такого хорошего и храброго…
– Вот и началось, – выдохнул Константин. – Ну и что будем делать?
Странно, но этот вопрос был обращен Аву. Странным было и то, что начальник тайной стражи также предполагал услышать ответ на этот вопрос не от принца. Он даже и не смотрел сейчас на него.
– А сколько стоит война?, –
спросил вдруг мальчишка, озорно сверкнув серо-голубыми глазами.
– Что?… Ну…, – замялся Константин, потому как этот нелепый вопрос на мгновение сбил его с ног, – я, знаешь, как-то не задумывался…
– А ты прикинь.
– Вот самое время сейчас!…, – возмутился Константин. – Больше нам совершенно не о чем пого-ворить!
– А всё-таки, – не унимался Ав.
– Да какая тебе разница?!
– Ну пожалуйста.
– Чушь какая-то… Ну ладно, та кампания, которой я поначалу предполагал ограничиться… Тебе что, в деньгах сказать?…
– В ауреусах, пожалуйста.
– Ну ты даёшь! Кто ж такие вещи в ауреусах считает?
– А ты попробуй.
– В общем, я так думал… Что-нибудь от пяти до семи талантов. Может десять… Короче, не больше пятнадцати…
– А в ауреусах это сколько будет?
– Сам считай! Ты хоть представляешь, что такое талант?
– Не очень… Ну а та война, которую затевают Ирод с Архелаем? Во что она обойдётся?
– Кто затевает? – нахмурился начальник тайной стражи. – Мы, помнится, говорили об Артабане.
– Да нет, Артабан тут не главный. Здесь серьёзная заварушка намечается, – отмахнулся от него Ав и снова взялся за Константина. – Так сколько будет стоить такая война?
– Боюсь, настоящая война влетит нам уже в тысячи талантов. А тебе зачем про это знать?
– Тысячи!…, – восхитился Ав. И в нём проступило что-то детское. – Слушай, если ты дашь мне де-сять талантов, я решу твою проблему. Сегодня это возможно. Я сегодня очень сильный.
– Может хватит уже?!, – вскипел Константин. – Мы здесь не в игрушки играем!
– А можно полюбопытствовать?, – встрял в этот нелепый торг начальник тайной стражи. При этом он был совершенно серьёзен. – Каким образом ты собираешься её решить?
– Полюбопытствовать, конечно, можно. Отчего ж нельзя…, – задумался Ав. – Ещё не знаю. Вот ты, к примеру, – он повернулся к Константину, – сейчас сядешь и начнёшь писать письма: Артабану, Архелаю и всем прочим, ну, всем, кто был в Ершалаиме тогда, прошлой осенью. Всем, кроме Ирода.
– Что? Письма?…, – сдвинул брови Константин, – Какие ещё письма? Ты что?!…
Ав никак не отреагировал на всплеск эмоций своего кузена. Он как будто и не услышал принца. А мо-жет правда уже не ничего слышал, потому как его глаза снова начали темнеть. И что-то опять случилось с его голосом.
– А ещё ты напишешь своим “друзьям” в сенате. Тем, кто тебя по-настоящему ненавидит. Им ты расскажешь, что сегодня ночью тебе было волшебное видение и ты из него узнал про планы этих гиен. Можешь, кстати, так их и называть. А Рим тогда уж – львом. Дальше напиши им про страш-ную опасность, которая нависла над империей. И под конец поделись своими соображениями о том, как будешь коварные планы врагов ломать. А ты, –
обернулся он к начальнику тайной стражи, –
– проследи за тем, чтобы эти письма были немедленно доставлены тем, кому они адресованы, и, главное, чтобы их содержание стало известно как можно большему числу людей. Чтобы сума-сшествие Константина обсуждали даже на рынках. Вот так!
Ав шмыгнул носом и, довольный собой, откинулся на спинку тахты.
– И только-то? –
попытался улыбнуться Константин. Не вышло. Он был явно разочарован. –
– Господи, как же я сам не догадался, что войну можно остановить письмами? Давно бы уже всем своим друзьям отписал, что спятил, и с чистой совестью отправился спать.
– Не остановить – выиграть!, –
поправил его Ав, вытирая локтем нос.
– А всё-таки… Каким образом мы её выиграем? Объясни нам, пожалуйста, если не трудно, –
не похоже, чтобы издеваясь, попросил Ава начальник тайной стражи. Во всяком случае иронии в его ин-тонациях не было слышно. А ещё он на всякий случай встал между братьями. Ему показалось, что Кон-стантин сейчас залепит Аву пощёчину.
– Нетрудно… Принц должен всем написать, –
Ав с интересом стал разглядывать кинжал, высунувшийся из-за пояса начальника тайной стражи, –
– что он попросил у одного своего знакомого Бога…
– Так не говорят.
– А он пусть скажет. Пусть напишет именно так.
– Меня на смех поднимут!, – взорвался Константин. – Ты совсем что ли сдурел?!
– А тебя и так поднимут на смех, –
словно ледяной водой окатил его Ав. Причём сделал это он с выражением такой скуки на лице, что начальник тайной стражи пододвинулся к нему ещё ближе, всерьёз опасаясь мордобоя и подумывая, как, в случае чего, разнимать дерущихся.
– Вот спасибо, братец! В этом и заключается твой гениальный план?
– Именно.
Голос Ава изменился ещё сильнее. И басовые нотки вернулись. Глаза сделались совсем тёмными.
– Может хватит уже надо мной издеваться?
– А никто над тобой не издевается, дорогой мой родственник. Я дело говорю. Ты можешь хоть раз меня спокойно дослушать? Кипятишься как девчонка!
Начальник тайной стражи обомлел и, выпучив глаза, уставился на взрослого мужчину с не понятно откуда знакомыми ему чертами лица, вальяжно раскинувшегося на тахте, с куда большим интересом разглядывающего сейчас свои ногти, нежели ищущего выход из тупика. Начальник тайной стражи почув-ствовал сильнейшее головокружение и перестал понимать, как ему следует себя вести. Если бы ему ска-зали, что с принцем кто-то посмел заговорить подобным образом и при этом наглец остался в живых, он бы не поверил. Оставалось одно: предположить, что эти двое разыгрывают сейчас перед ним спектакль, о чём, наверное, они договорились пока он выходил из салона. Одного из актеров он знал. Это – Констан-тин. А кто второй, тот, что развалился на тахте?…
– Ну ладно, давай, –
неожиданно согласился Константин. Кровь не пролилась, что косвенно свидетельствовало в пользу теат-ральной версии, –
– давай, расскажи нам, как ты станешь колдовать.
– Ну точно, – сказал себе начальник тайной стражи, – комедию передо мной ломают.
– Другое дело! Вот я и говорю – пусть они все смеются.
– Так ведь и Август…
– Да дай же ты мне досказать! Август?… Отлично. Тебе что – жалко? Пусть и он тоже повеселится. В последний раз. Что ж он, не человек, что ли? Пускай они все сочтут тебя сумасшедшим и всласть порезвятся. Свои и чужие…
– Ну, знаешь!…
– Помолчи! Я ещё не все сказал.
– Извини.
– Какой-то странный спектакль, – подумал начальник тайной стражи. – Может я должен как-то им подыграть? А то стою и молчу, как дурак… Только вот… Что он сейчас про Августа залепил? Или я опять что-нибудь пропустил?…
– Итак… Как мы можем остановить парфян?
– Разбив их.
– Ну мы же знаем, что это невозможно! Зачем ерунду говорить? Нервы, дорогой мой…
– Есть один способ, – решил вставить свою реплику начальник тайной стражи. – Вернее его нет… Но, если бы он был…
– Не тяни!, – рявкнул Константин. Его нервы были на пределе.
– Война закончится сама собой, если…
– Ну?!
– Если Артабан вдруг нечаянно…, – и замолчал.
– Да что же это такое?! Говори уже!!
– Если Артабан умрёт.
– А что, неплохая идея!, – поддержал начальника тайной стражи Ав. – Наконец-то! Хоть один нор-мальный человек в этом сумасшедшем доме нашёлся! С трезвыми мозгами.
– Чему ты так обрадовался, сопляк?! Думаешь, я об этом не думал?
Начальник тайной стражи покрылся холодным потом. Он осторожно обернулся, желая удостоверить-ся в том, что Константин действительно видит того, с кем сейчас говорит. И убедился в том, что принц, обращаясь к сидящему на тахте старику в пурпурном плаще, конечно же, видит не того, кого видит начальник тайной стражи.
– Очень даже думал!, – продолжал распаляться Константин, – Только как до этого гада добраться? Ты хоть представляешь, сколько людей его охраняет?! И потом, у нас нет на это времени. Раньше надо было думать. Как его теперь достанешь?…
– Десять талантов.
– Что?…
– Десять талантов давай и я его прощу.
– Что ты сделаешь?…
– Долго рассказывать. Ты сегодня в самом деле туго соображаешь. Потом как-нибудь… Значит так, во всех своих письмах ты напишешь одно и то же: – что этот твой замечательный Бог, который явился тебе во сне, сказал, что убьёт в следующую пятницу Артабана, если тот не попросит у те-бя прощения за то, что развязал войну, и не заплатит Риму за свои безобразия десять тысяч талан-тов.
– У него столько нет, –
тихо вставил начальник тайной стражи. Он уже ничему не удивлялся и единственное, что его сейчас вол-новало: видно, как сильно дрожит его правая рука или нет?
– Это неважно… А что, правда нет?
– Нет.
– Ну тогда сто тысяч.
– Да что ж ты творишь такое?!, – взорвался Константин. – Думаешь, это смешно?, – и вдруг сник: нервы перегорели.
– А что случилось? С чего ты так распсиховался?
– Надо мной ведь в самом деле потешаться будут…, – упавшим голосом проговорил, точнее про-стонал принц. – Это конец…, – и выключился из разговора.
– Артабан не заплатит, –
поспешил на помощь прокуратору начальник тайной стражи, понимая, что, хоть спектакль и провалился, уйти со сцены актёр должен сохранив лицо.
– Ну разумеется! А никто и не ждёт, что он бросится платить или извиняться. Нам, собственно, это и не нужно. Мы вот что сделаем, –
В салоне сделалось холодно. –
– Мы немного сжульничаем: не станем ему говорить, у кого на самом деле он должен просить про-щения. И поэтому он умрёт.
Ав, довольный собой, откинулся на спинку тахты. Он сделал всё, что нужно, и полагал, что заслужил отдых.
– Как?, –
с приторной вежливостью осведомился начальник тайной стражи, так же, как и Константин, вдруг поте-рявший интерес к этому идиотскому балагану. Вместе с тем он понимал, что грубо оборвать игру, навя-занную взрослым людям странно меняющимся подростком, не получится. Статус не позволяет. Всё-таки кузен принца. Присел на краешек тахты. Скорчил сладкую физиономию и… едва сдержал зевоту. Ну ре-шительно никто сегодня не выспался! Кроме этого, издевающегося надо всеми фокусника… –
– Скажи мне, пожалуйста, мальчик, как именно Артабан умрёт?, –
Константин лежал в кресле с закрытыми глазами. Странное дело, но последняя фраза Ава, а точнее интонация, с какой она была произнесена, засела у него в ушах. Где-то он уже слышал что-то похожее. Когда-то очень давно… И почему-то в том сне по мраморным полам разгуливали павлины…
– Понятия не имею. А это имеет значение? Мне всё равно.
– Но, как же ты говоришь – в пятницу?, – затосковал начальник тайной стражи, из последних сил стараясь держать себя в руках.
– А ты когда хочешь? Ну давай, пусть Константин напишет, что в среду. Повторяю, мне всё равно. Какой день он в письме назначит, в такой это и случится. Вы мне можете даже не говорить, какой день выберете.
– Уверен?, –
негромко спросил Ава начальник тайной стражи, в котором угасал последний уголек профессионального любопытства. И неосторожно заглянул в бездонную пропасть чёрных глаз собеседника, которого только что назвал мальчиком и возраст которого теперь он не взялся бы определить.
– Уверенность – ужасно глупое чувство, – услышал он уже откуда-то из сна, причём, как ему пока-залось, из сна не вполне своего. – Абсолютно ненадёжное. А разве можно в таком деле полагаться на чувства? – Они ведь не просто могут подвести. Они точно подведут! Лично я предпочитаю другое состояние. Которое не обманет. Оно просто не умеет этого делать.
– Состояние?, –
переспросил заснувший начальник тайной стражи и не узнал собственный голос. –
– Это ещё что за новости? –
вздрогнув, подумал он. –
– Однако, раз я говорю, пусть даже и не своим голосом, значит я не сплю, –
проговорил он про себя и потому не испугался. Довольно странный способ успокоить себя нашёл началь-ник тайной стражи. А при чём здесь вообще – спит он или нет? Какая, собственно, разница и как это мож-но определить? Как будто во сне люди не разговаривают… Но, как бы то ни было, сработало: он и правда не испугался. Даже немного посвежел и неожиданно для себя испытал желание продолжить разговор с мальчишкой. Чему удивился. Но ведь действительно захотелось поговорить! Встал, немного походил по салону, налил вина, выпил, налил ещё, протянул бокал Аву и присел на тахту, стараясь выглядеть как выглядит нормальный человек, сосредоточенно обдумывающий слова собеседника, каковым “нормаль-ным человеком”, впрочем, он сейчас себя не ощущал.
– Может быть ты хотел сказать?…
– Я хотел сказать то, что сказал – состояние. Вот ты, к примеру, можешь испытывать чувство уве-ренности. А муравей…
Константин, услыхав знакомое слово, дёрнулся во сне, раскрыл глаза, но так и не проснулся.
– Если он с тобой о муравьях заговорил, беги от него. Он сейчас твою голову в решето превратит.
Странно, но и Константин говорил не своим голосом. У него словно рот был полон варёной картошки. Но это хотя бы можно было как-то объяснить. – Спит же человек. В следующее мгновение принц уже снова мирно сопел. Везунчик!…
– Ну ладно – про муравьёв не буду, – смилостивился Ав. – Тогда камень…
и поднял со стола перстень прокуратора. Бриллианты хищно заблистали. Особенно завораживающе кро-вавыми всполохами горел центральный, самый крупный – плоский алмаз, до того чистой воды, что самого его видно не было. Было только понятно, что он там есть. –
– Камень, это не то же самое, что муравей, но если тебе так будет понятнее…
– А что я должен понять?
– Ты говорил про уверенность…
– Это ты сказал.
– Правда? Ну ладно… Я на самом деле хотел говорить с тобой о состоянии, когда не испытываешь сомнений.
– Это – одно и то же.
– Разве? А вот скажи – камень может быть в чём-нибудь уверен?
– Только в том, что он не страус. Нет, ещё в том, что…
– А ты можешь начать думать, как камень?
Вынос мозга начался. Начальник тайной стражи старался хранить хладнокровие.
– Не много ж у меня тогда будет мыслей, – ответил он и попробовал улыбнуться.
– Правильно. Их у тебя не будет совсем. Но как же насчёт уверенности?
– Чего ты от меня хочешь?
– Чтобы ты ощутил разницу между чувством и состоянием. Между уверенностью и отсутствием сомнений. Понимаешь, это совершенно особое переживание. Ни на что не похожее. Очень тонкое. Оно не холодное и не горячее. Мало кто способен его в себе вызвать. Вернее, найти, вернуться к нему. Ведь когда мы говорим о том, чего нет… Об отсутствии…
Мальчишка почесался, немного подумал и продолжил:
– Ты прав, камень не может быть в чём-либо уверен. Ему просто нечем испытать это чувство. Зато он не сомневается.
– Точно, – подхватил начальник тайной стражи, втайне надеясь завести разговор в шутливую плос-кость и улизнуть, – только ведь, если вдуматься, и этого он сделать не может, поскольку ему не-чем сомневаться.
– Так вот…, – погрыз нижнюю губу Ав, похоже, не услышав начальника тайной стражи, – когда ты, как камень, избавишься от сам;й возможности в чём-либо сомневаться, значит ты уже и думать начал как камень. –
Стемнело и стало тихо. Глаза Ава сделались круглыми, бездонными и уже совсем чёрными. Огром-ными! Собственно, кроме глаз на его лице больше ничего не осталось. А они всё расширялись, притом что он ими никуда не смотрел. Через них, поддавшись непонятно откуда взявшемуся искусу, захотелось шагнуть во что-то немыслимо далёкое. Или близкое. Забытое. Где нет времени и выйти откуда скорее всего уже не захочется. Начальник тайной стражи понял, что только что был на грани обморока. А может быть даже и терял сознание. Он всё ещё не видел лица Ава. Только эти две разверстые, всасывающие в себя воронки. Но он уже возвращался, чуть было не ступив в запредельное. Или в безумие… –
– И, когда ты станешь камнем, – услышал начальник тайной стражи откуда-то издалека доносив-шийся до него низкий голос, – всё, чего ты захочешь, начнёт происходить. Даже если для тех, кто имеет глупость быть в чём-то уверенным, исполнение того или иного твоего желания покажется совершенно невозможным.
– Подожди, а разве камень может чего-то хотеть? –
с изумлением обнаружил в себе способность говорить начальник тайной стражи.
– Ещё как! – Камень хочет быть камнем и жить долго.
– Не многого ж он хочет.
– Это точно. Зато он хочет этого очень сильно.
– И ты предлагаешь мне стать камнем?
– Не стать, а научиться думать тем же, чем думает или хочет камень. Собственно, уже и не хотеть, потому как всё и так уже будет случаться. Само по себе. Как бы предугадывая твои желания. Это ещё надо умудриться в такой ситуации чего-то захотеть.
Начальник тайной стражи вспомнил о предостережении принца насчёт муравьёв, позавидовал тому, что Константин сейчас спит, и подумал: –
– Интересно, я бы уже спятил или ещё нет, если бы этот шалопай заговорил со мной не про камень, а про муравьёв? Точно сумасшедший!
– Нет, ты не спятил бы, –
услышал начальник тайной стражи всё тот же неузнаваемый голос и понял, что в присутствии этого “ша-лопая” и думать надо бы потише. –
– Это неважно, про камень я с тобой говорю или про муравьёв. Ты бы не сошёл с ума, потому что ты слишком труслив.
– А если я просто не желаю становиться камнем?, – обиделся начальник тайной стражи.
– Ещё раз повторяю: – я не призываю тебя им становиться. Ты – человек. Им и оставайся. Будь че-ловеком. На здоровье! Просто, если ты научишься думать и хотеть как камень, любое твоё жела-ние начнёт исполняться.
– Но ты же сказал, что камень не может хотеть…
– Чем ты слушаешь? Я сказал, что камень хочет быть камнем, –
как-то странно улыбнулся Ав. И опять эти его глаза… То ли он шутит, то ли… Чёрные и бездонные… –
– А ещё я думаю, что мы всё-таки чем-то от камня отличаемся.
– В каком смысле?
– В том, что мы с тобой немного сложнее. Не лучше, а просто сложнее. И в состоянии формулиро-вать свои желания таким хитрым образом, что они могут выглядеть уже не как желания.
– И что это нам даёт?
– Как что?! Мы же тогда оказываемся в состоянии прятать их так глубоко, что они уже не смогут помешать нам думать как камень.
– То есть не думать вовсе?
– Если тебе так удобнее… Не совсем точно, но где-то в ту сторону.
– Хотеть не желая…
– Вот именно!
– Как камень… И ты так умеешь?
– Угу.
– Не врёшь?
– А ты проверь. Когда на этом столе появятся десять талантов, я перестану испытывать сомнение в том, что этот ваш Артабан загнётся в тот самый день, который назначит ему мой юный родствен-ник. То же относится и к другим пяти царям, которых мы, в помощь Артабану, сделаем актёрами спектакля, который на этот раз устроим сами. Тебе ведь нравится слово “спектакль”?, –
поднял на начальника тайной стражи свои чёрные глаза неизвестный воин в пурпурном плаще. –
– Разве не оно всё это время крутилось в твоей голове?

________________________________________

Розовые ленты.

Мария уже совершенно не боялась китайчонка. Во всяком случае она мастерски делала вид, что ей абсолютно нестрашно и что сегодня она вообще весела и всех любит. Ну просто-таки совсем ей нестраш-но! Вот ни капельки! Однажды прямо на улице она и вовсе взяла его под руку, чем повергла несчастного стража в состояние, близкое к умопомешательству, когда ему захотелось выпрыгнуть из собственной кожи, сделаться выше ростом и не таким худым, то есть измениться до такой степени, чтобы перестать быть собой и начать делать всякие глупости вроде того, чтобы красть для неё цветы из оранжереи Каифы. А она чтобы его за это любила. В его понимании это означало, что она будет разрешать ему целовать свои руки. А может быть даже и шею. Но этого он, конечно, старался себе не говорить. Два раза только произнёс свою мечту шёпотом и больше решил такие горячие слова не повторять, как бы кто их не услы-шал.
Ещё бы этот дурачок остался в своём уме, ведь ни одна девчонка до сих пор к нему не прикасалась. А тут взять за руку!… Вот почему он взмок и сделался красный. А вовсе не из-за жары. На самом деле Ма-рия не раз вздрогнула, когда, задумавшись и провалившись неведомо куда, вдруг просыпалась посреди незнакомого ей города и видела в непосредственной от себя близости своего вчерашнего убийцу. А засы-пала она сегодня постоянно. Причём буквально. К примеру, она надолго выключилась на рынке, куда так мечтала попасть и куда, собственно, эта троица заявилась исключительно из-за её каприза. Впервые в жизни у неё появилась возможность что-то купить. Не получить в подарок, а именно купить! Ведь у неё теперь были свои деньги! Причём в несметном количестве. Целых две золотые монеты. Остальные она предусмотрительно оставила дома.
Пока Михаэль переговаривался с изумленно вылупившимся на него торговцем, единственным на этом рынке человеком, который решительно ничего здесь не продавал, о том, чтобы им немедленно принесли три чашки кофе, девочка присела под чахлым деревцем на то, что когда-то называлось греческим креслом и заснула так крепко, что китайчонок, помня о наставлениях Каифы, вынужден был не просто стать ря-дом, а даже и приобнять её, чтобы она не свалилась во сне на землю. О чём думал этот маленький него-дяй, пока Мария спала, грея своей заалевшей щекой и горячим, пахнущим какими-то полевыми цветами дыханием его живот, неизвестно, но выражение его лица было совершенно отсутствующее, словно он и сам куда-то отлетел. Туда, где он взрослый, красивый и очень высокий, где он героически защищает свою Принцессу, а она за это его любит и варит ему невероятно вкусную лапшу…
Михаэль таки добился кофе, однако, случилось это не благодаря тому, что странному торговцу в под-тверждение платежеспособности посетителей его подозрительного заведения был предъявлен золотой ауреус, а потому, что грязный оборванец со зверской рожей и высовывавшимся из-за пояса страшным кривым ножом, следовавший на некотором расстоянии за этой милой компанией от самого дома Каифы, с особенным прищуром глянул торговцу в его испуганные глаза и еле заметным движением бровей показал на китайчонка, после чего растворился в толпе. Хозяин микроскопического павильончика, кофе в котором отродясь никому не подавали, переменился в лице и заговорил с Михаэлем неожиданно высоким, почти женским голосом. Он даже стал чему-то приятно улыбаться и сделался до тошноты галантен. Ауреус долго не решался взять. Молол всякую чепуху про то, что кофе – это сущая мелочь (“Где б его только найти? Вот ведь беда…”); что принимать друзей первосвященника для него неслыханная честь и радость (“Господи, да все мои дети и Сара будут рассказывать соседям! Никто ж не поверит…”); и всё такое про-чее. Золотую монету он тем не менее “чтобы не обидеть дорогого гостя и только из уважения”, взял, однако на сдачу вывалил перед раскрасневшимся от духоты и ощущения собственной значимости Миха-элем целую гору шекелей, совокупная стоимость которых многократно перекрывала одинокий ауреус. Странный в самом деле обмен…
Что засуетившийся торговец подмешал Марии в кофе, который мгновенно был где-то найден и, кста-ти, неплохо сварен, – неведомо, но девчонка, которой его поначалу пришлось вливать в рот ещё спящей, очнулась и, слава Богу, больше уже не засыпала. Помнила ли она вообще, куда и зачем они идут? – По-жалуй, да. Иначе с чего бы она так вырядилась. Даже ведь новые сандалии надела. С розовыми шёлковы-ми лентами, обвивавшими на египетский манер её точёные лодыжки и поднимавшимися чуть ли не до колен. Она действительно была прекрасна! Почти богиня… Вот только думала она сейчас не о высоком: не о храме, о котором ей так много рассказывал дядя Иосиф и в который последние три года она мечтала попасть даже сильнее, чем увидеть слона. И не о том, что в этом святом месте ей сегодня представится уникальная возможность в живую лицезреть самоубийцу, разгадавшего (как раз на прошлой неделе, вот ведь совпадение – в аккурат к её приезду!) вечную тайну Колесницы Иезекииля и, соответственно, полу-чившего право этим вечером сыграть в Игру – то есть надеть на свой указательный палец перстень проку-ратора. Что вслед за этим последует, знают все: он примет мученическую смерть на кресте. Ну, так здесь принято. Такова процедура. Вернее, плата.
Да, такие вот возвышенные вещи творятся в столице. Это вам не Магдала какая-нибудь! Там такого не увидишь. Ав, правда, говорит, что всё это глупости и вовсе этих самозванных пророков не распинают, а сразу, как только выводят за городские ворота, убивают мечами и быстро снимают с них тот самый пер-стень, потому что он нужен прокуратору. Но откуда Ав может об этом знать? Врёт наверняка, чтобы казаться умным…
Нет, не о древнем храме грезила на базаре Мария. И не о сумасшедшем святом, который на целый час сделается сегодня настоящим правителем Израиля, после чего с радостью отправится на собственную казнь, какими бы захватывающими все эти замечательные приключения ни казались, и посмотреть кото-рые можно только здесь, в столице, в которой неизвестно ещё, когда удастся побывать. Мария могла сей-час думать только об одном: должна ли она после того, что случилось этой ночью, признаться во всём Михаэлю. Ведь больше так жить невозможно!…

________________________________________

Кто убьёт Артабана?

– А ты кровожаден, –
зачем-то сказал начальник тайной стражи, выскочив из сна, в котором пробыл неизвестно сколько време-ни. Может быть секунду, а может быть… Словосочетание “мой юный родственник”, произнесённое его собеседником и которое он благоразумно списал на бессонную ночь, эхом порхало в воздухе. Вот оно село на стол, расплавилось и стекло на пол. –
– Боги, как кружится голова! Правда, поспать бы, – размечтался он. – Мерещится уже всякая ерун-да…
– Кровожаден?, –
раздался откуда-то голос Ава. Никакого пурпурного плаща на нём не было. И вообще, обыкновенный подросток. Кажется, даже похудел… –
– Это я кровожаден? –
ещё раз переспросил он. –
– А ты ничего не путаешь? Мы, кажется, говорили с тобой о войне, которую начали против нас. Да, не делай большие глаза, – и против меня тоже! Константин – мой брат. Значит и против меня. Так вот, напрасно Артабан это сделал! Не подумал, дурачок… Кровожаден… Да мы просто не имеем возможности поступить с ним как-то иначе. Нас не поймут. Ни свои, ни чужие. И сожрут. Что я – не понимаю, что ли, в каком мире мы живём? Или может быть это мы с тобой напали на Медеву, отправив на тот свет триста ни в чем неповинных евреев, которые и оружия-то в руках никогда не держали? И ещё, если не ошибаюсь, четырнадцать наших солдат… Заметь, я вовсе не желаю Ар-табану смерти. Даже после того, как он задумал убить моего брата. Если я и испытываю по отно-шению к нему какие-то чувства, то, ты удивишься, – мне его жаль. Правда. Как жаль кабана, кото-рый идёт по тропинке, не зная, что на его пути вырыта яма, из которой ему уже не выбраться. Только я теперь ничего уже поправить не могу: Артабан всё сделал сам. Он сам выкопал себе яму. И не я его убью.
– А кто же?, – вытаращил глаза начальник тайной стражи. – Твой Бог?
– Слушай, а не хватит на сегодня заумных разговоров? Ты вон уже сидя спишь. Шёл бы в самом де-ле. Тут полно комнат. Постель тебе найдётся.
– Да нет, спасибо. Хотелось бы прояснить насчёт Артабана. Дело серьёзное. Так кто же его убьёт – твой Бог?
– Даже не знаю… Ты задаешь слишком трудный вопрос. В том смысле, что на него у меня есть не-сколько ответов. И самый лёгкий из них, боюсь, окажется тебе не по зубам.
– А ты всё-таки попробуй, скажи. Уж коль начал. Вдруг пойму.
– Ну хорошо… Насчёт Бога… Знаешь, я бы это слово вообще запретил.
– То есть как?, –
оказывается, ещё не разучился удивляться начальник тайной стражи.
– Да просто слишком разное мы под ним подразумеваем.
– А каким бы словом ты хотел назвать… ну, то, что…, –
человек без имени запнулся, не очень понимая, что, собственно, он хочет сказать.
– Кто-то называет это истиной, что, впрочем, тоже непонятно… Глубиной, может быть… Нет, мне всё-таки придется пользоваться этим неудачным словом, потому как… Да не в слове дело!
– Это я уже понял. Ты только не волнуйся. Ответь на простой вопрос: – “Кто убьёт Артабана?”.
– Он сам себя убьёт, потому что он тоже – Бог. Он, ты, я…
– Что, и твой муравей?
– И муравей, и камень… Мы все – отражения того, что живёт без времени.
– Так, погоди, не путай меня! Я, может быть, в Афинах не учился… Другими вещами пришлось то-гда заниматься… Но книжки кое-какие читал. Живёт… Давай тогда уж ты и это слово выбрасывай, потому как, если что-то живёт, то, стало быть, живёт оно во времени. А как иначе? И в этом, как его…
– В пространстве?, –
деликатно подсказал Ав. Он не записал начальника тайной стражи в дураки, а просто видел, в каком тот находится состоянии. Что он запросто может рухнуть сейчас на пол, уснув на полуслове, и не проснуться, даже если больно ударится.
– Вот-вот. В пространстве и времени.
– Ну нет там времени! Жизнь есть, это самое “там” – тоже в каком-то смысле имеется, а вот време-ни нет. Там всегда “сейчас”. Вот попробуй себе это представить.
– Не могу. Я привык иметь дело…
– Да там вообще мало чего есть из того, с чем мы привыкли иметь дело. И это притом, что там есть всё. Это “всё” там, собственно, и живёт. Оно там рождается.
– Так оно что – больше, чем “всё”? Ну, это твоё “там”… Раз в него влезает “всё”. Поди и ещё на что-нибудь места остается.
– Нет там слова “место”! А может давай не будем? Может, правда ты спать пойдёшь? На тебя уже смотреть больно.
– Нет уж, давай добьём это дело! С Артабаном. И заодно с Богом.
– Но ты же думаешь как человек!
– А как ещё я могу думать? – Я же и есть человек.
– Ну тогда не произноси слова “Бог”!
– Это почему же? А если я хочу разобраться?!…
– Да ни в чем ты не хочешь разобраться! Человеку это не то, чтобы не дано. А просто ему этого не нужно. Пока… Человек может хотеть человеческого. И это – нормально. Я его за это не ругаю. Но тут же другое…
– Хочу! Правда.
– Тогда научись думать как камень. Он про Бога побольше нас с тобой знает. Он Его видит.
– Потому что хочет не желая и мыслит не думая?
– Именно!
– Ладно… Не понимаю, но пусть… А это твоё “там” имеет какое-нибудь название?
– Угу. – “Ничто”.
– Так погоди… Как это?… Это что же, получается, что твоё Ничто больше чем Всё? Ну, ты так ска-зал. Ты сказал, что Всё рождается из Ничто.
– А из чего ещё оно, по-твоему, может родиться?
– Да? Ну ладно… Ты только не волнуйся. Я, слышал, у тебя вчера мигрень была… Вот ты говорил, что Артабан – тоже Бог. Вместе с нами…
– Угу, точно… Бог…
– И ты. И я?…
– И Артабан, – ещё раз подтвердил четырнадцатилетний философ.
– Но ведь Бог один… Как утверждают местные.
– В том-то и дело.
– А как же?…, – начальник тайной стражи задумался. – Как же мы можем быть чем-то одним, если мы такие разные?
– Это пока мы люди – вот тогда мы разные. Пока спим и не помним, что мы – одно. А, если кто из нас научится просыпаться и возвратится в свой дом, в себя настоящего, тогда ему станет видно, что разделиться в себе единое никак не может. Это всё равно, что для развлечения жечь свой дом или пилить самому себе ногу. Полагаю, ты никому не позволишь этого с собой делать. Да, соб-ственно, и нет у проснувшегося таких врагов, которые могли бы ему навредить. То есть спящие дураки, которые думают, что они могут сделать Богу какую-нибудь гадость, конечно, найдутся, но в действительности нанести вред проснувшемуся они не в состоянии. Твоя тень не может тебя поцарапать.
– А как же Артабан? Он тут затеял…
– Артабан – это не только его, это ещё и твоя тень. И моя.
– Погоди. Не так быстро. Значит, получается, что я или этот дурень Артабан…
– Это всё – мои тени. И твои. Я и сам – тоже моя тень, пока сплю. Глупая слабая тень. Всего лишь…
– То есть получается, что я и ты…
– И кто угодно! Это всё – Я.
– Ты так думаешь?
– Не думаю. Я так вижу. Ну, не прямо сейчас, а когда просыпаюсь. Сейчас я вместе с тобой сплю и ничего такого не вижу. Сейчас я – дурак набитый и говорю с тобой по памяти. Сейчас я – совсем не Бог и поэтому сам себе противен! Я не могу сказать о себе, как этот алмаз… Вот этот камень – он знает… Он пустой… Он видит в этом своём Ничто всё сразу… Какой вред может нанести ему Артабан? Он про этот алмаз даже и не слышал… Его же здесь нет… Он его не видит… Сволочь! Брата моего собрался убить!! Гад такой…
Ав раскраснелся и запыхался. Глаза стали светиться каким-то нехорошим горячечным блеском. И он снова заговорил бессвязно. Вскочил и принялся ходить по салону. Несколько раз задел кресло, в котором спал Константин, но тот к счастью не проснулся. И вдруг мальчишка успокоился. Словно очнулся. Взял со стола чей-то бокал с соком, понюхал, отпил половину и протянул оставшееся начальнику тайной стра-жи. Тот выпил сок залпом и… опьянел. Через мгновение, впрочем, он протрезвел, но уже не мог проснуться.
Ав уселся на тахту. Он как будто вернулся с прогулки. Был свеж и вообще стал какой-то другой. Начальник тайной стражи попытался определить на глазок его возраст и не смог. Мальчишке нельзя было дать сейчас и четырнадцати. То, чем минувшей ночью он занимался здесь с Еленой… Да этого просто не могло быть! Немыслимо!!…
Ав шмыгнул, машинально вытер нос ладонью и вскрикнул. – Поцарапался. Он забыл про перстень, который надел сразу на два пальца – средний и указательный. С интересом принялся рассматривать брил-лианты.
– О чём мы с тобой говорили?
– Уже не помню, –
честно признался начальник тайной стражи. С его головой происходило что-то странное. Хотя, что там странного? – Две ночи без сна… –
– О Боге, кажется.
– Бог это – глубина, единство и ещё… пустота. Ты меня слышишь?
– Слышать-то я слышу, но… Ещё мы, кажется, про Артабана говорили…
– Это который собрался с Богом воевать? Ну-ну…
– С каким еще Богом?
– С пустотой. С самим собой. Вот идиот!
– Я уже ничего не понимаю. Давай, правда, поближе к Артабану, который собирается убить твое-го… –
начальник тайной стражи почему-то не смог выговорить простое слово “родственник”. Или “кузен”. Уж больно непрезентабельно Ав сейчас выглядел. Ну никак не тянул он на патриция! –
– Ты ещё говорил, что мы все – Боги.
– Бог.
– Что Бог?
– Не Боги, а Бог. Он один. Единое. Давай я тебе вот как это объясню. Про муравьёв нельзя?
– Нет, пожалуйста! Не надо. Меня тут предупредили. Я и так уже ничего не соображаю. И сворачи-вай всё-таки потихоньку на Артабана. Не распыляйся.
– Ладно. –
Ав поднёс перстень прокуратора к своим глазам.
– Вот гляди – алмаз. Погоди, я всё-таки не могу тебя так мучить.
Мальчишка встал. Это получилось у него на удивление легко. Быстрыми шагами, словно не он лежал тут обожравшийся каких-то полчаса назад и еле мог дышать, он обошёл тахту и положил руки на плечи начальнику тайной стражи. И сразу сделалось другое освещение. Всё стало ярче. Не светлее и не темнее, а как-то глубже, прозрачнее. И кто-то вылил на голову начальника тайной стражи не бочку, а целую реку подогретой воды. Усталость и сонливость как рукой сняло. Голова сделалась ясная, словно он поспал часа два, а то и все три. Пришёл покой, и появилось ощущение большой силы. Невозможно было понять, откуда раздается этот запах фиалок. Он был тонкий, но разлит буквально везде. Ав вернулся на свое ме-сто. –
– Ну как теперь? Это ненадолго, но правда – на тебя больно было смотреть.
– Неплохо. Спасибо.
– Марию благодари. Я ничего не делал. Да, так вот.
– Артабан, – напомнил ему начальник тайной стражи.
– Да. Артабан. Нет, сначала про камень. Смотри, он до такой степени прозрачный, что кажется, будто внутри он пустой. А давай предположим, что он действительно пустой. И вот, эту пустоту огранили. Смотри как она играет! Так вот, этот блеск и есть мы, когда засыпаем. А тот, кто умеет проснуться, вспоминает, что на самом деле он – алмаз. Это понятно?
– В общем, да. Хотя…
– Ну смотри. Вот ноготь у меня на пальце. Я на него гляжу и понимаю, что это мой ноготь. Он на мне растёт, а, стало быть, если он скажет…
– Кто скажет?
– Ноготь…
– Угу…
– Ну так вот… Если мой ноготь скажет мне, что он и есть я, разве я начну с ним спорить? Ведь так оно и есть!
– Что твой ноготь – это ты?
– Ну да! Только, разумеется, если у него хватит мозгов это понять… Вернее пережить.
– Угу… А Артабан здесь при чём? Он же – не твой ноготь…
– А чей же?
– Знаешь, давай лучше про алмаз. Я что-то запутался.
– А с алмазом, думаешь, легче будет?
– Ну как-то всё же… Хотя бы уже не ноготь.
– Смотри, из него прямо искры сыплются.
– Да, шикарная вещица. Ты не отвлекайся.
– Я и не отвлекаюсь! А он может прекратиться?
– В каком смысле?
– Ну, умереть.
– Кто?
– Бриллиант.
– Если его распилить…
– Да некому его пилить! Мы же договорились, что есть только он и эти искры.
– Ни о чём мы с тобой не договаривались!
– Ну давай, как будто договорились.
– Ладно. Есть только алмаз.
– Который не может когда-либо прекратиться, потому что он пребывает вне времени.
– Как это?
– Ну нет там у него внутри ни “вчера”, ни “завтра”! Что ты глупый какой! Ни среды там нет, ни пятницы! А есть только “сейчас”. Или “всегда”.
– Ладно, предположим…
– И разделиться в себе он не может.
– Это почему же?
– А что ему делить-то? Пустоту что ли? Интересно, как ты это себе представляешь?
– Угу… Ладно. Валяй дальше. Но помни про Артабана.
– Я помню! Что ты меня всё время подстёгиваешь?
– Да потому, что ты петляешь как заяц! Не до вечера же мы тут с тобой будем болтать. Тебе скоро в храм идти. Забыл, что ли?
– Я помню. Так вот, пустота – это значит – везде!
– Да хватит уже накручивать! Пожалей ты мою голову. Давай про эти твои… про искры. Которые – как бы мы.
– Ладно, давай про искры, – сдался Ав. – Значит так… Граней много, отражений вообще не сосчи-тать, а алмаз один. Совершенно прозрачный и пустой. Он крепкий и вообще он есть, в то время как блеск его граней… Он, конечно, радует глаз, этот блеск, но разрезать им – этим блеском – что-нибудь твердое вряд ли получится. То есть нанести алмазу ущерб извне теоретически невоз-можно.
– Почему это?
– Ну мы же договорились с тобой, что никакого “извне” нет! Ты что, не слушаешь меня?!
– Понял. Всё внутри алмаза. А снаружи ничего нет. Только отражения. Мерцания всякие…
– Правильно. Только искры. Которые навредить алмазу не могут. Потушишь свет и не будет ника-ких отражений. Камень останется, а искры пропадут.
– Мы то есть.
– Ну да.
– А про Артабана можно? Про то, как он будет себя убивать.
– Да я уже практически об этом тебе и говорю. Он ведь тоже – искра. Отражение. Тень!
– Ты только не волнуйся.
– А я и не волнуюсь! Так вот. Он – искра, которой никто не запрещает понять, что она есть алмаз. Ну как мой ноготь, который…
– Не надо про ноготь!, – взмолился начальник тайной стражи. – Давай уже к концу подбирайся!
– Так вот, никто не мешает этой искре вспомнить, кто она такая и откуда взялась. И вернуться в ал-маз – в это самое безвременье. В пустоту. В Ничто. А проще говоря, снова стать собой. Артабану, видишь ли, скучно быть пустым. Ему больше нравится быть искоркой. Вот он и решил не вспо-минать, что он – нечто большее, чем просто игра одной из граней алмаза.
– Вспоминать? Помилуй, да как же он может вспомнить то, чего никогда и не знал?!
– А вот это уже его проблема! Не моя. Я же научился. Значит это возможно. И любой может вспом-нить, если захочет. Просто Артабану понравилось быть всего лишь блеском, отражением. Во вся-кие там войны играть… Очень увлекательно. А про то, что он ни при каких обстоятельствах не может перестать быть тем самым алмазом, он почему-то думать не хочет! Прямо как ребёнок ма-лый. Желает играть в весёлые огоньки! И правда – красиво. Только ведь так можно заиграться и действительно заснуть. А во сне очень трудно вспомнить – кто ты и откуда взялся. Зачем всё… А ведь зачем-то же!
Начальник тайной стражи услышал, как захрапел Константин, и в который раз пожалел, что позволил мальчишке втянуть себя в этот дурацкий разговор. Но деваться было некуда. Не заткнуть же ему рот. Вот он вертит в руке перстень прокуратора, а попросить его положить на стол символ колоссальной власти как-то язык не поворачивается. Действительно ведь – брат принца. Идиотская ситуация. –
– Так, или ты начинаешь говорить о том, как этот гад себя укокошит, или я пошёл отсюда. Сил мо-их больше нет!
– Какой ты нетерпеливый! Я тебе об этом практически уже и говорю. Беда Артабана в том, что он до такой степени распустился и потерял память, что собрался нанести ущерб…
– Да-да, я помню: алмазу невозможно причинить вред!
– А чего ты на меня кричишь? И обрываешь всё время? Я как раз не про алмаз сейчас хотел сказать. Артабан о его существовании ничего не знает. Он – дурак! Понимаешь?!
– Понимаю…, – сник и отступил начальник тайной стражи.
– Он собрался нанести ущерб соседней искорке, потому что только её он и может видеть.
– Ну так и в чём же его беда? Ему что, алмаз по шее за это надает? В чём фокус?
– В том, что та соседняя искорка, в отличии от него, помнит, кто она такая. Ты чего такой бледный?
– Ничего… Всё нормально… Доконал ты меня… –
пролепетал начальник тайной стражи, проклиная свою злую судьбу. Фиалковый аромат уже выветрился и спать снова захотелось невозможно как.
– Так вот. А раз она помнит…
– Кто помнит?
– Ну, эта соседняя искорка…
– Угу… Что помнит?
– Ну, кто она! Ты что, не слушаешь меня?
– Очень даже слушаю, прокуратор!
Начальник тайной стражи оговорился. Подвёл рефлекс. Тот, у кого перстень, тот и есть… Бессонные ночи. Опять навалилась чудовищная усталость. Слава Богу Константин спит и ничего не слышал. Ав, – ну этот мальчишка вообще не обратил внимания на то, что его только что обозвали прокуратором. Он как глухарь на току: когда начинает говорить – других уже не слышит. Начальник тайной стражи вытер пот со лба и решил впредь быть внимательнее. Спать вот только ужасно хотелось.
– Да, так вот… Эта соседняя искорка, раз она помнит, кто она такая…
– Помнит, что она не только блик грани?, – уточнил для себя начальник тайной стражи, который даже в таком бедственном состоянии пытался как-то систематизировать мысли Ава.
– Точно!, – обрадовался мальчишка. – Она, то есть этот блик, – какое хорошее слово ты сказал!… – в этом случае становится ещё и гранью. Ну, раз вспомнила, откуда она берётся. А грань – это что? – Это уже тело алмаза!
– Который пустой?, –
голова даже не кружилась – её просто не было.
– Верно! Так вот, когда этот блик возвращается в алмаз и становится им, он смотрит из него вовне сразу всеми своими гранями! Знаешь, как это зд;рово проснуться и увидеть, что ты никогда из своего дома не уходил! И всякая другая искорка, которая сумеет вспомнить, что она – это ты или я, тоже становится алмазом. Всё тем же. Он ведь один!
– Слушай, а какая мне радость в том, чтобы стать пустотой?, – вдруг спросил начальник тайной стражи, чувствуя, что силы и терпение подошли к концу. – Ну, такая… понятная мне – нормаль-ному человеку – радость?
– Блеску грани?
– Да хоть как ты меня назови! – Человеку!!
– А сам подумай. Кто из двух по-настоящему живёт? Кто реален, – алмаз или его блеск? Что станет с алмазом, если погаснет огонь? Он перестанет быть драгоценным камнем?
– Нет, конечно. Он и в темноте будет тех же денег стоить.
– Правильно. А что случится с блеском какой-то его грани, если потушить свет? – Её не станет. Ты всё про Артабана понял?
– Ничего я не понял!, – огрызнулся начальник тайной стражи. Скрывать раздражение он был уже не в силах. – Я так и не понял, с какой стати он захочет себя убить.
– А я и не говорил, что он захочет. Какой нормальный человек может захотеть себя убить? Артабан этого точно не захочет.
– Но ты же сказал!…
– Что я тебе сказал?! Я сказал тебе, что он – тоже Бог. Помнит он об этом или нет. Судя по всему, ему на Бога наплевать, но в том-то и штука, что Богу не наплевать на самого Себя. Вот Он и вы-ключит ту глупую искорку, которой втемяшилось в башку неправильно вспыхнуть. Ножом Он её резать не станет. Просто выключит свет и она погаснет.
– Неправильно?
– А что – разве правильно идти убивать соседку, такую же искорку, как и он, которая никому не же-лает зла и которая к тому же помнит, что она – алмаз? Это ведь всё равно, как если бы Артабан сказал: – “Бог, я Тебя не вижу, но я сейчас приду и убью Тебя!”.
– Соседка это кто? Константин что ли?
– Ага. Или ты.
– А с чего ты взял, что мы с Константином так уж сильно отличаемся от Артабана и помним про всё, что ты мне тут наговорил… Что мы – этот, как его…
– Бог.
– Ну да.
– А вот здесь мы немножко и смухлюем. Это же – игра. К тому же нас трое…
– Что?
– Ничего. Не обращай внимания. Я вместо вас побуду этой соседкой. Говорю же тебе, мне извест-но – кто я. И что я – ещё и Константин. И ты. И те триста евреев, которых он убил. И даже он сам – Артабан! Я – всё.
Константин дёрнулся во сне и открыл глаза.
– Про муравьёв закончили?, – проговорил он заплетающимся языком. – Имей в виду – это безумие. Не верь ему…

________________________________________

Ну и горазд ты дрыхнуть!

Нет, ну правда, разве так можно? Хам какой-то! Ведь до смерти же напугал. Дикарь! Сволочь!!
– Вставай, пошли!
Ввалился без стука, даже не поздоровался, одеяло стащил и очень больно схватил за плечо! Пальцы прямо железные… И ужас какие холодные! А если бы Иосиф был здесь не один? А если он просто никого не желает по утрам видеть? Если он о чём-нибудь возвышенном сейчас размышлял и вообще не любит, когда его так грубо будят? Может он привык, что его будят своим безвредным пением птицы небесные? Горлицы там всякие. Или эти, как их там… Ангелы. Тихо и нежно. Бережно.
Нет, в самом деле, скотина какая-то! Что за обращение? Деревенщина! Что значит – “вставай”? Куда ещё – “пошли”?! И рожа ведь ну совершенно же бандитская! Зверская такая… Зачем это нужно с ним куда-то идти? У Иосифа сердце чуть не выпрыгнуло из груди от ужаса, когда он увидел нависшую над собой мерзкую харю. Тварь такая!…
Где же он его видел? А где он вообще? Вроде как не у себя дома… И не у Сира. Да это вообще не Магдала! Господи, а где же он тогда? И откуда взялся этот разбойник? Зачем он так страшно смотрит?… Ну точно, Иосиф его где-то уже видел! Но где? И когда? Чего этому гаду надо? И куда с ним нужно идти? С какой стати? Что он такого сделал? Может Иосиф подрался вчера? С кем? И вдруг он всё вспомнил…
– Не пойду!
– Что?! –
Человек без лица сгрёб Иосифа и поставил его словно деревянное полено на пол. –
– Куда ты денешься… Не пойдёт он…
Иосифу захотелось плакать. А может лучше закричать? Позвать на помощь. Может услышит кто? Убийца с двуцветной бородой одним движением натянул на раввина через его несчастную всклокоченную голову мятую одёжу. Задом наперёд её надел. И подтолкнул к двери. В кармане приятно звякнули Авовы ауреусы. Не высыпались, слава Богу.
– Всё, это конец, – прошептал раввин. – Вот оно как случится… Убивать повёл. Как агнца. Как там у Исаии?… Или у кого про это написано?… Хоть бы попить дал. Господи, перед Тобой пред-стаю…
Что дальше нужно было сказать – Иосиф не вспомнил. Все умные слова куда-то из головы повылета-ли и срочно захотелось в уборную. Сильно так захотелось. А безликий всё толкал и толкал в спину. Гад! Больно ведь… Убийца!!
Шли каким-то страшным коридором. Словно в подземелье… И, главное, ни души вокруг. А откуда у тюремщика взялся факел? Когда он успел его зажечь? И стены толстенные. Правда, может всё-таки закри-чать? Куда они идут?! Господи, как страшно умирать! Ну нельзя же вот так!…
Секретарь Каифы взял Иосифа за шиворот и остановился. Сунул ключ прямо в стену. Стена отъехала и запахло погребом. Винтовая лестница. Ослепшие от слёз глаза раввина увидели бездну. И послышался рык Сатаны.
– Не пойду! Здесь убивай. А может договоримся?…
– Да иди уже!
– Вот она – преисподняя!, – обрадовался в голове Иосифа кто-то пушистый с когтями и старик от ужаса затрясся.
– Наверх иди, дубина!
И толкнул в спину. Ноги отказывались идти.
– Сам ты дубина! Дай с сыном попрощаться, – взмолился раввин.
– Нет его уже.
– Как нет?!… А где?… Как же это? – обомлел Иосиф и похолодел.
– Опоздал ты. Римляне за ним ещё утром пришли и с собой увели.
– Как? Ребёнка? Без суда?! Да что же это тут у вас делается? Куда ты меня ведёшь, изверг? Может тебе денег дать?
– Давай, –
равнодушно согласился со своей жертвой Безликий. Ссыпал ауреусы в свой карман и… С таким веролом-ством Иосифу сталкиваться ещё не приходилось. Он аж задохнулся.
Пока шли наверх, Иосиф пережил самые страшные минуты в своей жизни. Он уже и плакал. Беззвуч-но, но со слезами. И детство своё вспоминал. И вообще… По всему выходило, что жизнь он прожил до-стойную и что человек он в целом хороший. Ну, не святой, конечно, но… Нормальный в общем. Не как Каифа! Двурушник! Предатель!! Палач!!!
А главное, эта бесконечная лестница. На небо… Когда же она, проклятая, закончится?! Оно, конечно, лучше наверх идти, чем спускаться в ад. Хотя… И молиться не получалось. Три раза пробовал. Забыл, какие слова нужно говорить…
– Всё, не пойду дальше. Сил нет. Здесь давай.
– Так уж и пришли. Чего от тебя так воняет?
Безликий двинул ногой в стену, и дверь распахнулась. Яркий свет ослепил Иосифа.
– Со стены сейчас сбросит, –
предположила синяя жаба в голове раввина, жуя мятный пряник.
– Нет, –
прошамкал рот без головы, откровенно чему-то радуясь. И видно было, что он, этот рот, врёт. Что сказать ему решительно нечего, а треплется он просто так. Издевается над Иосифом. –
– Сначала ножом в спину ударит. –
И последняя мысль раввина, последняя надежда, цепляясь пушистыми когтями за веки, попробовала вылезти из раскалывающегося черепа:
– А вдруг и правда зарежет? Хорошо бы… Он же взял деньги! Должна ведь даже у изувера быть со-весть! Может, пожалеет? И в самом деле убьёт, прежде чем сбросит со скалы. Чтобы не так страшно было падать…
Потайная башенка в замке первосвященника, о существовании которой не подозревал даже сын Ка-ифы, не огромная, но вся какая-то светлая и воздушная, обставленная даже с некоторым изяществом, имела восемь окон, больше похожих на амбразуры. Узких и высоких. Первосвященник сидел за столом с куриной ногой в руке и, приветливо ею помахивая, улыбался вошедшим.
– Ну и горазд ты дрыхнуть! Садись завтракать.
Человек без лица с грохотом захлопнул за собой дверь. Послышались удаляющиеся, проваливающие-ся в бездну шаги. У Иосифа, увидевшего Ершалаим под своими ногами, закружилась голова. Никогда ещё он не видел город с такой высоты. Весь сразу!
– Вино у тебя есть?
– У меня тут всё есть.
– И уборная?

________________________________________

Вот только камея с твоим портретом и осталась…

Константин дёрнулся во сне и открыл глаза.
– Про муравьёв закончили?, – проговорил он заплетающимся языком. – Имей в виду – это безумие. Не верь ему…
– Да ты спи лучше!, – огрызнулся Ав. – Мы тут так интересно разговариваем.
Начальник тайной стражи промолчал. В воздухе повисло напряжение. Странно, как за мгновение мог-ло измениться общее настроение. И откуда взялась эта нервозность? Чуть ли не агрессия.
– Как тут спать, когда вы всю дорогу орёте?
– Мы уже закончили, прокуратор.
– И до чего договорились?
– Ни до чего, – с неожиданной резкостью ответил начальник тайной стражи, вставая с тахты. – Я так и не понял, каким образом будет решён вопрос с Артабаном. Думал, на худой конец погово-рим о религии. Так нет – и этого не случилось. В общем пустой вышел разговор.
– А о чём же мы с тобой столько времени толковали?, – изумился Ав. У него даже глаза округли-лись. – Разве не о религии?, – он аж задохнулся.
– То, о чём ты говорил, религией называться никак не может. Вообще же не про то.
– А как же оно?!…, – Ав даже не нашёл слов от возмущения. – Я ж с тобой целый час про Бога го-ворил. Ну, или как тебе это назвать…
– А при чём здесь Бог? Какое религия имеет отношение к Богу?
– То есть как?…, – растерялся Ав.
– Религия – это узда для толпы. А про своего Бога ты лучше с философами говори или с этими, как их…
– С мистиками, –
подсказал Константин. Он уже проснулся. Глаза во всяком случае больше не закрывал.
– Да, с мистиками. Благодарю, прокуратор.
Начальник тайной стражи на мгновение задумался и снова повернулся к Аву: –
– И дело даже не в том, что народ ни черта не поймёт про эту твою пустоту. Если даже я ничего не понял! Здесь нужны другие мозги. Беда в том, что ты путаешься в главном…
– Это в чём же?, –
вылупил на него глаза Ав. Он ещё надеялся, что начальник тайной стражи его разыгрывает. Что всё он прекрасно понял и лишь подначивает его. Потому что ужасно обидно было бы узнать, что он не сумел донести до сознания взрослого человека простые, как ему казалось, вещи, которые даже Мария схватыва-ла налету. А ведь она – девчонка! Ну, может быть, не налету, но понимала. Во всяком случае она с
Авом соглашалась.
– Вот к примеру… Хочешь ли ты повести за собой толпу? Чувствуешь в себе силу?
– Зачем мне кого-то вести? Куда? А тем более за собой… Кто я такой?
– Вот и я про то: разговор окончен.
– В каком смысле?
– В прямом. О религии разговор закончился. Даже не начавшись.
– То есть как? Людям нужен Бог…
– Да оставь ты Бога в покое!, –
не выдержав, взорвался уже и Константин. Поначалу он не собирался вмешиваться в разговор. Хотел понаблюдать со стороны. Но тут он и впрямь не сдержался: –
– Человек всё правильно тебе сказал. Странно, что ему пришлось объяснять элементарное! Кому нужен Бог, тот как-нибудь и без религии обойдется. Филона Александрийского корми своей за-умью. Он это любит. А стаду нужен пастух, который на простом языке расскажет ему понятную даже самой безмозглой башке сказку про деда с бородой и потом как следует его напугает.
– Зачем это?, – Ав даже раскрыл рот от удивления.
– Как зачем?! – Чтобы стадо жалось к пастуху.
– И чем же ты собрался его пугать?
– А чем можно испугать слабака, у которого в голове ничего нет? У тебя что, имеются варианты? – С этим как раз всё просто. Существует только один вопрос, который любого интересует по-настоящему.
– А-а, понимаю… – Смерть.
– Вот именно! Напомни человеку, что он скоро умрет. И расскажи, что, когда с ним это случится, он попадет в Аид, и черти будут вечно жарить его на раскаленной сковородке за то, что он, сво-лочь, царю своему плохо служил.
– Но нет же никакого ада. И смерти нет. Есть только алмаз… Пустота…
– Пустота?…, – подхватил эстафету раздражения начальник тайной стражи. – Отлично! А потом, когда стадо забьётся от ужаса и начнёт пускать слюни, ты погладишь самого глупого из них по его пустой голове… Пустой! Потому что нет в ней ничего кроме страха!… Так вот, погладишь ты его по пустой башке и расскажешь ему про свою любовь. Как сильно ты его любишь. И что во имя этой самой любви он обязан взять в руки оружие. А если этот дурень любить не захочет – то-гда ему прямая дорога в Аид.
– Нет ада…
– Да наплевать!, – поддержал начальника тайной стражи Константин. – Ему только, этому твоему – мягкоголовому, смотри, об этом не ляпни. Этого ему ни в коем случае говорить нельзя! Религия нужна исключительно для того, чтобы идиоты, которым совершенно наплевать на твоего Бога, потому как у них ни ума, ни храбрости, ни желания не хватит Его увидеть, брали в руки мечи и с радостью бежали умирать за императора. Назови мне хоть одну религию, которую придумывали для чего-то другого.
– Ну-у…
– Да не мучайся! – Не вспомнишь. Так вот. Единственное, что эти дураки должны усвоить, это то, что, если они как следует будут драться за царя, которого дед с бородой любит до потери созна-ния, и дружно за него подохнут, наслушавшись твоих сказок про любовь, их всех поголовно ждёт рай. Компот из яблок круглый год, сплошное безделье и мешок денег. А если ты народу ещё и чудеса какие-нибудь покажешь, вроде тех, что нам наобещал, так, знаешь, сколько он в своём убожестве счастья увидит? Главное, скажи ему, что любишь его до невозможности. И прощаешь ему наперед его ничтожество. А ещё лучше скажи, что именно за это самое убожество ты его и полюбил.
– А Бог?
– Какой ещё Бог?! Очнись!, – с радостью помог Константину добивать Ава начальник тайной стра-жи. – Эти слова про любовь как раз и станут для толпы Богом. Ты тут пытался внушить мне, что я – Бог. И всякий, кто до чего-то там своей башкой допрёт, да даже если и не допрёт – тоже. Так вот, думай про себя что угодно, и становись кем хочешь, хоть пустотой, хоть камнем, хоть соба-чьим хвостом, но раб Богом ни в коем случае становиться не должен. Ещё чего придумал! Да у него и не получится! Зачем метать бисер перед свиньями? Раб должен ползать на коленях перед дедом с бородой и служить Его первосвященникам не задавая вопросов. Ты что, в самом деле не можешь понять, зачем мы придумываем религии?! – Тут вон Артабан за твоим братом пришёл. Уже триста человек убил. А знаешь, сколько в позапрошлом году в засуху здесь умерло с голоду народу? Тысячами дохли, пока Валерий Грат не подогнал из Александрии корабли с пшеницей. Какой ещё Бог?! Ты бы ещё о милосердии заговорил…
– А при чём здесь засуха, – не понял Ав, куда развернуло вдруг начальника тайной стражи. – И что плохого в милосердии? Или в прощении слабости…
– Да ничего. Только ведь ты, кажется, только что собирался раскрыть глаза Артабану на его боже-ственную сущность. Зеркало перед ним поставить. Чтобы слепая искра вдруг себя увидела. Напомнить тебе – зачем?! –
Разговор принимал совсем уже нецивилизованные формы. И начальник тайной стражи, и Константин откровенно на Ава нападали. Начальник тайной стражи плюхнулся на тахту и, придвинувшись к Аву вплотную, заговорил, бросая жестокие слова прямо в лицо мальчишке: –
– Кажется, не для того, чтобы этот мерзавец прожил долгую и счастливую жизнь! Или уже переду-мал? Что, добреньким стал? Пожалел Артабана? Передумал убивать?
– Нет, не передумал. Но это же – совсем другое…
– Кстати, – подхватил Константин, – вот именно такие фокусы народу и нужно показывать. Он вина хочет, а не…
– Так, всё мальчики! Хватит ругаться!
Леонтина перегнулась через спинку тахты, опёрлась на плечо начальника тайной стражи и потянулась за кусочком дыни, лежавшим на столе. Ав проворно подхватил его и передал матери. А что такого? По-чему он не должен был помочь матери? У него ведь и руки длиннее.
– Ну ты хорош!, – сурово выговорила она начальнику тайной стражи, по-прежнему не убирая руки с его плеча, – наброситься на ребёнка. И ты тоже постыдился бы, – бросила она такой взгляд на Константина, что тот аж вжался в кресло. – Вдвоём на одного! Нечего сказать – молодцы!…
Думается, незачем говорить о том, что ощутил в этот момент начальник тайной стражи. На его сча-стье он сидел и падать ему было некуда.
– А что, правда, Сервилий к вам сюда заходил?, – спросила она его.
– Да, кажется…, –
ответил начальник тайной стражи почти своим голосом и положил руку на своё колено, которое стало вдруг как-то странно ходить влево и вправо, словно искало положение, из которого могло бы подпрыг-нуть и улететь отсюда к чёртовой матери.
– Вот дурачок. Скажите вы ему, наконец, что я на него совсем не сержусь. Пусть он не бегает от меня. Честное слово, как мальчишка…
Куда пропала Леонтина, никто выяснять не стал. И обсуждать её визит тоже. Словно бы она всем вдруг приснилась. Константин и начальник тайной стражи сидели как каменные. Неоправданно агрессив-ная и в общем бессодержательная (особенно что касается милосердия и кораблей с пшеницей) атака на Ава захлебнулась. Кутаясь в пурпурный плащ, он как-то странно оглядел обоих, поднялся…
– Ну так, с Артабаном покончено, – и пристально всмотрелся в глаза начальника тайной стражи. – В тот момент, когда Константин положит на этот стол десять талантов, всё завертится само со-бой. А я ведь чуть не купился на твою шутку – решил, что ты и в самом деле ничего из нашего разговора не понял. Ты прав насчёт зеркала. Красиво сказал. Очень точно. Вот ты ему это зеркало перед мордой и поставишь. А теперь пойду-ка я поплаваю. Не знаешь, вода в бассейне тёплая?, –
Вполне миролюбиво спросил. Не помня зла. Кажется, при этом даже улыбался. И непонятно, почему начальник тайной стражи словно язык проглотил. Почему не ответил? Спать что ли опять захотел или задумался о чём своём? – Неясно.
– Нормальная!, – ответил за начальника тайной стражи Константин. – Иди, купайся. А насчет деся-ти талантов я подумаю.
– Не надо думать. У тебя нет выбора. И хорошо, что ты уже это понял.
– Не люблю, когда со мной так разговаривают.
– Да нет у тебя выбора!, –
повторил тот, чьего лица Константин не видел. И сказал он это так, что создалось ощущение, будто в салоне пошёл снег. –
– Перестань уже сомневаться. Садись и пиши письма. Отправить их надо сегодня же!
– Что ещё я должен сделать?, – с издевкой поинтересовался Константин.
– Что ещё ты должен сделать?…, –
задумался мужчина, зябко кутавшийся в плащ, не заметив сарказма Константина или просто не обратив на него внимания. –
– Слушай меня внимательно.
– Слушаю, мой цезарь!, – натужно улыбнулся Константин.
– Артабан через три дня пошлёт тот же самый отряд в Равву.
– Куда?, –
очнулся начальник тайной стражи. Константин улыбаться перестал.
– В Равву. Это к северу от Медевы. Я хочу, чтобы вы как следует приготовились. Пусть этот отряд встретят. И оставят в живых только одного. Того, кто отвезёт письмо прокуратора парфянскому царю. Вырезанное у него ножом на спине!
Давая понять, что время аудиенции закончилось, человек, сказавший эти жуткие слова, направился к двери, из-за которой слышался тихий шелест воды. Константин и начальник тайной стражи вскочили на ноги. Никто из них уже не удивлялся тому, что мальчишка оказался значительно выше ростом. И вовсе не мальчишкой! Не Авом во всяком случае…
– Да, что касается Архелая, – что-то вспомнив и остановившись, но не оборачиваясь, произнёс воин в пурпурном плаще. – Подумай, какую дату ты назначишь ему. С него тоже требуй сто тысяч та-лантов. А с остальных – по десять. И каждой из этих гиен укажи точную дату её смерти. Можешь даже время дня указать.
Усталый полководец ещё раз что-то прокрутил в голове, –
– Да, именно по десять тысяч. Потому как эти уже захотят платить и нужно позаботиться о том, чтобы им было, чем выкупать свои поганые жизни.
– Мы начинаем свою игру?, – приосанился Константин.
– Уже начали. Нас ведь трое сейчас… Не так ли?
Цезарь обернулся и теперь побледнел не только начальник тайной стражи.
– Что ты сказал?…, – голос Константина дрожал. – А при чём здесь?…
– Притом, что вдвоём такое сделать трудно. А в одиночку – почти невозможно… Только твой ку-зен, пожалуй, и способен… Кстати, эта его пустота… Если правда, то это посильнее сказки про рай будет. Религию на этом, конечно, сейчас не построишь… И ещё лет триста… А может две ты-сячи… Тут вы оба правы, потому как для этого действительно нужны другие мозги. И чтобы ра-бами быть не хотелось… Тебе всё с нашей игрой понятно?
– С игрой?, – растерялся Константин. – Нет, не всё. В чем её суть? Скажи понятно. Я немного запу-тался. Спал плохо…
– В том, чтобы над тобой начали смеяться. Все! И чтобы громче других хохотал Рим. Когда в назначенный тобой день умрёт Артабан, первым перестанет смеяться Архелай. А когда умрёт и он, остальные цари встанут перед тобой на колени. И веселье по поводу твоего сумасшествия за-кончится. Не сомневайся, мой мальчик. Я хочу, чтобы любой шутник, замышляющий против тебя злое, вспоминал о том, как умеем шутить мы – Юлии. А заодно уж, чтобы он почаще задумывал-ся о том твоём знакомом Боге, который тебе приснился и по старой дружбе помог… Да, и вот ещё что. Я слышал, Гавриил рвётся защищать мою правнучку. Скажи ему, что я не против. А вдруг именно ей суждено родить Его? Хотя я и против девочки не возражаю… Время, похоже, действи-тельно ещё не пришло. Ну что ж, подождём… Ждать я уже научился… А что касается Августа… Передай ему от меня и от этого своего знакомого Бога привет. И прикажи выпить яд. Он поймёт. Вопросов задавать не будет. Но прежде, позволь ему поставить императором Тиберия.
– Кого? Но как же?… А я?!, – опешил Константин.
– У тебя другие задачи. Посложнее. Кто-то ведь должен о будущем Рима заботиться. И не только Рима. Вот ему помогай, –
показал глазами на начальника тайной стражи уставший старик с копьём в руке, которым он пользовался как посохом. –
– Кстати о Боге, про которого тут вам мальчишка молол… Не такой уж это и бред. Забавно… А скажите – что труднее всего увидеть?
– То, что скрыто, мой цез…, – пролепетал начальник тайной стражи, проглатывая слова.
– Ошибаешься! То, что скрыто, можно найти. Во всяком случае такая вероятность имеется. И тогда скрытое увидит даже дурак. А что увидеть в самом деле трудно?
– Ну, я не знаю…
– Наверное, то, что далеко, – предположил Константин.
– Опять мимо. Труднее всего увидеть то, что очень близко. Если я прищурюсь, то увижу свои рес-ницы. А вот увидеть собственный глаз я уже не могу. Никак. Разве что в зеркало посмотрю. Глаз видит многое, но только не себя.
– А при чём здесь Бог?
– Вот об этом и подумайте, пока я буду купаться. Когда вернусь, на столе должны лежать десять талантов. Это ключ, которым запускается игра. И я знаю, что там их найду. Всё.
Когда дверь, ведущая к бассейну, закрылась, на какое-то время воцарилось молчание. Ну, это понят-но. Хорошо ещё, что обошлось без обмороков. Могло ведь и такое случиться. Послышался отдалённый всплеск. Это, надо полагать, Ав со всего маху шлёпнулся в воду. Господи, зачем же было так визжать?…
– Воду не согрели, – прокомментировал с каким-то странным злорадством Константин. – Я его об-манул. Так ему и надо! Чуть мозги мне, паршивец, не вынес!…

________________________________________

Человека без лица, единственным отличительным признаком которого являлась клокастая, ужасно не-ухоженная двуцветная борода (рыжая и местами чёрная), в это утро видели много где: он успел и на рын-ке побывать, и кое с кем из членов синедриона повидался, и даже к Гавриилу зачем-то заглянул. Заходил он и в дом Константина, но дальше прихожей его не впустили. Безликий сунул мажордому три ауреуса, принадлежавшие гостю принца и ушёл. Четвёртый он нагло присвоил себе в качестве комиссионных, причём даже не постеснялся об этом сказать. (“Чего смотришь на меня, тупая морда? – Мог бы вообще ничего не приносить! Нет, главное, смотрит на меня как я не знаю!… Как дам сейчас!”). Странный чело-век… Обойдя дом и завернув в тёмную даже в дневное время из-за огромных платанов подворотню, он столкнулся с восемью зверского вида бандитами, которых почему-то не испугался. Напротив, он пошёл прямо на них и некоторое время о чём-то с этим сбродом толковал. После чего отобрал у самого свире-пого душегуба его коня, вскочил в него как заправский всадник и куда-то ускакал. Неизвестно куда…
Разбойники после отъезда Безликого засуетились и быстро разошлись. Кто уехал верхом, а кто ушёл пешком. Один, впрочем, остался. Он вышел из той подворотни и стал следить за домом Константина. Его самого видно не было – за платаном спрятался. Ближе подойти побоялся. Но ему и оттуда было хорошо видно – кто выходит из дому.
Ещё один убийца побежал к дому Каифы и тоже, встав за деревом, начал наблюдать за выходящими оттуда. Когда из ворот вышли принарядившаяся Мария с китайчонком и Михаэлем, этот гад, прячась, отправился за ними. Вот ужас-то, Господи!…

________________________________________

– Что это было?, –
спросил начальник тайной стражи, когда к нему вернулся дар речи.
– Ты о чём?, –
поинтересовался Константин, желая казаться спокойным и невозмутимым. Как будто ничего особенного не произошло. Как будто он с подобными вещами сталкивается каждый день.
– Эта женщина…
– Мать Ава.
– Я понял, а… –
Последовала долгая пауза. –
– А тот, с кем мы только что говорили?
– Ну а сам-то как думаешь?
– Да? Ну ладно…, – зябко поёжился начальник тайной стражи. Он действительно замёрз. – И насчёт зеркала…
– А здесь-то что непонятно?
– Почему я?
– Что?
– Почему я… должен показать зеркало Артабану?
– А вот это мне не известно. Я спал и не в курсе того, до чего вы там договорились. К счастью.
– А как?
– Что?
– Как я это зеркало буду ему показывать?
– Никак.
– То есть.
– Это уже, кажется, даже я понимаю.
– Поясни, прокуратор.
– Ничего делать не надо.
– Не понимаю.
– Вообще ничего делать не нужно! Всё уже сделано.
– То есть?… Но почему я?!
– Ты действительно хочешь знать?
– Разумеется!
– Я не знаю. И ты тоже ничего знать не должен. Нас тут было троё?… Может он пошутил и сам всё уже давно сделал. А может и не пошутил… И тогда именно ты за всё расплатишься. А может я… Хоть я и спал, пока вы тут на пару колдовали… Фокус в том, что даже он этого не знает. Умеет, сорванец, улизнуть, когда ему нужно… Если не врёт, конечно…
– Хорошенькое дело… Я ничего не чувствую.
– Я тоже. А ты, собственно, что собрался почувствовать?
– Ну, как всё это началось. Обычно я такие вещи чувствую.
– А ничего пока что и не происходит. Он же сказал, что всё начнется, когда… Точно! – Ни ты, ни я ни за что платить не будем!
– Как это? За всё заплатит он?
– И он тоже ни за что платить не будет.
– Я уже ничего не понимаю. Мария?
– Деньги.
– Может присядем?, –
робко предложил начальник тайной стражи. А и в самом деле – они ведь всё ещё стояли. Теперь, правда, уже не на вытяжку…
Ну и хорошо, что успели сесть. Слава Богу! А то бы… Никто из них не слышал, как открылась дверь. Да и открывалась ли она? А как же тогда он сюда вошёл? – Хороший вопрос. Пугаться, впрочем, сил ни у кого уже не было. Ну правда – никаких!… Он прошёл в шаге от кресла Константина и даже нечаянно задел его мечом. Вроде бы не сильно, потому как он придерживал меч рукой. Но кресло всё-таки задел… Вот он подошёл к двери, которая закрылась вчера за Авом с Еленой. Или за кем? Кем они тогда были? – Да какая теперь разница!…
– Не сюда, –
деревянным голосом выжал из себя начальник тайной стражи. А смелый он всё-таки человек! Константин, так тот опять сделался замороженным и каким-то мраморным. До того белым и прозрачным, что даже в синеву стал отдавать. Странно, но и солнце сейчас не спасало. Ведь, казалось бы, при свете дня…
– А куда идти?
– Вон в ту дверь.
– Спасибо…
Через несколько минут отвратительной тишины начальник тайной стражи решился заговорить:
– А он совсем не изменился.
– Ушёл?
К Константину также вернулась способность говорить. Он даже пошевелился, но оборачиваться не стал, хотя убедиться, что в салоне остались только живые, конечно же, хотелось. –
– А, впрочем, что ему сделается? Это мы с тобой обречены стареть…
– И помнить, – подхватил начальник тайной стражи.
– Ну, может он тоже не всё забыл…
– “Спасибо” сказал… Вежливый.
– Мог бы тогда уж и поздороваться! Раз такой разговорчивый. Знакомы всё-таки… А точно… он?
– Тебе лучше знать, прокуратор. Вы ведь с ним…
– Да мне плохо было видно…
– Пошёл вон, развратник!!
Голос Елены трудно было не узнать. Константин и начальник тайной стражи уже действительно уста-ли пугаться. Однако… Надо было бы пойти вмешаться. И спасти бедняжку. Но почему-то никто даже не шелохнулся. Неужели это до такой степени страшно? Впрочем, идти никуда не потребовалось.
– Оставь меня в покое, пьяница! Я спать хочу!
Начальник тайной стражи вытер со лба пот. Константин не вспотел, но, кажется, уже и не дышал. Цвета он был сейчас даже не мраморного, а какого-то землистого, с прозеленью.
– Шляется неизвестно где всю ночь, кот мартовский, а потом заявляется как ни в чём ни бывало! Очень ты мне сейчас нужен!
По мере того, как Елена продолжала распекать своего гостя, её голос менялся: становился кокетливо-капризным и каким-то… детским.
– Жди его! Волнуйся! Паршивец! Мог хотя бы цветы принести. Опять весь грязный! Снимай давай всё это с себя. И не смей на постель садиться! Здесь чисто. Да не трогай ты меня!
– Он что, правда, грязный пришёл?, –
спросил Константин. Вот больше не о чем ему было спросить в самом деле!
– Честно говоря, не обратил на это внимания, прокуратор. Нет, вроде чистый был.
– Не прикасайся ко мне!, –
опять раздался из-за двери голос Елены, похоже, смеющийся. –
– Не хочу тебя!…
Больше членораздельной речи слышно не было. Зато послышались и вполне явственно другие звуки, свидетельствовавшие о лживости последнего заявления бывшей невесты Константина. С её стороны это была чистой воды провокация. Наглая и безответственная! И адекватный ответ на неё последовал неза-медлительно. А что, обижаться на неё, что ли? – Ну вот такая она!…
– Мы, что, будем всё это слушать?, –
Начальник тайной стражи даже покраснел. Вот уж удивил. Почему-то трудно было ожидать от него такой реакции.
– Уходи. Кто тебя держит? Если сможешь…
Константин и сам с радостью отправился бы спать или вообще куда-нибудь подальше от этого дома, да только ноги его не слушались. И потому он сделал вид, что проголодался. –
– Я эту музыку всю ночь слушал. На меня уже не действует, –
Поесть, однако, не удалось. Элементарно не смог, потому как руки также отказали.
– Так ведь скоро этот вернётся, – начальник тайной стражи покосился на дверь, из-за которой доно-сились плеск воды и фырканье.
– Который из них?… Да наплевать уже! Что ещё может случиться? Хуже того, что с нами уже…

А вот случилось!… Поначалу, собственно, ничего страшного не происходило. Ничего такого, что предвещало бы… Ну, пришёл он к ней, подумаешь… “Спасибо” ещё сказал… Да здесь сегодня двор про-ходной! Кто только не ходит… Туда-сюда… Ав вон купается… Или кто он там… Солдаты ещё топтались. А им-то что здесь нужно было? Кого охранять? От кого?! Они что – спятили, что ли?! Господи, как глупо звучит это “предвещало”. Зачем так говорить? Что вообще значит это дурацкое “предвещало”? – Да ниче-го оно не значит! Решительно! Выбросить его нужно отсюда к чёртовой матери! Вычеркнуть и забыть это идиотское слово!! Навсегда!…
В какой-то момент вдруг стало тихо. Ну, не то, чтобы совсем. Ведь слышно же было, как где-то вон за той дверью Ав лупит по воде руками. А может ещё и ногами? – Неизвестно. Никто за ним не подглядывал. Он вообще что-то разошёлся! Совершенно отвязался!! Как будто один в доме! Слава Богу хоть не запел. И на том спасибо…
Так вот, в той комнате стало тихо. В той, что была за спиной Константина. Откуда только что разда-вались непотребные звуки. Ну правда – совершенно же бесстыжие! Начальник тайной стражи уже и не знал, куда глаза девать. Но это – его личное дело. Константин, к примеру, сидел в кресле спокойно, почти и не каменный. Даже слегка порозовел. Короче, он слышал всё то же самое, и ничего, не жаловался.
В общем, было почти не страшно… Ну так, терпимо… И вдруг остро запахло фиалками. Опять какое-то корявое слово. “Предвещало”, “остро”… Чушь какая-то. Остро – хотелось сказать совсем не в том смысле, что резко. А просто очень сильно вдруг запахло. Как, впрочем, сегодня уже случалось. Словно кто-то опять смахнул на мраморный пол флакон с духами. Нет, звона стекла не было… Услышали бы…
Запах был даже приятный… Такой живой, обволакивающий. Очень свежий. И нежный. Как будто про-никающий сквозь тебя… Казалось, напряги немного зрение, чуть прикрой глаза, и в узкую щёлочку через ресницы увидишь, как он плавает по салону. Где захочет. Кувыркается в воздухе и улыбается тебе. Обе-щает невозможное. Да не просто обещает, – сразу дарит!…
Стало тихо… И пахло фиалками. А потом… Наверное, там что-то произошло. Непонятно только, хо-рошее или плохое… Там, где спала Елена. Впрочем, она ведь уже и не спала вовсе, раз была там не одна. Да точно не спала! Какой там… Бесстыжая!… В общем, это точно произошло в той комнате, в которую вошёл её… Как бы это сказать? Ну, тот, кто не поздоровался. А почему так трудно произнести его имя? Потому что этого не может быть? Или очень страшно? Так здесь за ночь столько разного произошло, что как-то глупо уже бояться. Ну так как же всё-таки его звали? – А почему “звали”? Может и сейчас ещё зовут?… Хватит юлить! Имя!! – Ну, Виталий… Вот и не страшно совсем… А что он умер, так это может и не правда. Не видел же никто! В том-то и дело, что видели. Многие. Константин, например, видел. Он его, собственно, и хоронил…
Ну и ладно! – Видели, не видели… Какие-то глупые у нас разговоры. Какая теперь разница? Не это важно, а то, что там у них случилось.
А что было раньше – свет или?… Что за бред? Кому это важно?! – Константину? – Да наплевать ему!… Нет, правда, а что было сначала – вспышка или порыв ветра? Такой сильный он вдруг подул. Чуть дверь с петель не сорвал. Она распахнулась так, будто по ней изо всех сил врезали ногой. Вернее врезал. Тот, кто стоял в коридоре. Может, Виталий? Это же он там был… Или не был?… Сумасшествие какое-то! При чём здесь Виталий?… Не лучше ли сказать просто, не уточняя: кто-то из коридора? Или – тот, кто стоял в коридоре. Но там ведь никого не было!…
Начальник тайной стражи неожиданно для себя обнаружил, что он может двигаться. Встал, взял со стола кувшин и стал пить вино прямо из него. Потом налил в бокал и сообразил, что сделал какую-то глупость: надо же было сначала налить в бокал, а потом уже из него выпить. Всё наоборот сделал. А за-чем тогда?… Подумал и сообразил, зачем он мог это сделать: перегнулся через стол и вложил бокал в безвольную руку Константина.
Вот всё и стало на место. Слава Богу. Никакой это не Виталий стукнул по двери. И даже не ветер её распахнул. Это сделал свет. Он ворвался в салон, потому что был плотный… Ну, не твёрдый, конечно… О свете нельзя так сказать. Но он был настолько густой и яркий, оказавшийся к тому же сразу везде, что на какое-то время начальник тайной стражи и Константин перестали друг друга видеть. Как будто они оба только что посмотрели на солнце. Глазам, правда, больно не было.
Можно долго гадать, почему они перестали видеть друг друга, и начать выдумывать разные глупости про якобы ослепленные вспышкой глаза. На самом деле они вовсе не теряли способность видеть. Просто каждый из них в это бесконечное мгновение увидел своё. Начальник тайной стражи, к примеру, только что схватил за плечо оступившуюся на краю обрыва стройную черноволосую девушку неописуемой красоты, которая в благодарность за спасение разрешила ему себя поцеловать. А он застеснялся, потому что со-всем не умел этого делать. И тогда она ему помогла. Он ещё подумал, что девушка целуется не впервые. Больно уж зд;рово у них это получилось. А потом – уже вечером – он понял, что сегодня у неё всё – впервые…

В Афинах четырнадцать лет назад раньше обычного зацвели апельсиновые деревья. И было волшеб-но. Только почему-то всё время мешали её друзья. Слишком много их у неё было! И все такие умные. Красивые и молодые. Откуда только они ни съехались учиться у великих. Море, солнце, вино… Опять же апельсиновые деревья. Почему все кругом и заводили романы, думая, что это навсегда. На всю жизнь! Вот и у них тогда случилось. Только насчёт навсегда…
Она приехала из Фракии и мгновенно обзавелась друзьями. Молодые люди ходили за ней табунами и оказывали ей недвусмысленные знаки внимания, так что, не оступись она тогда на склоне горы, они за-просто могли и разминуться. Ведь студентом он не был. А правда – могла ведь разбиться! И как она его отблагодарила той же ночью! Сама от себя не ожидала… Как же она была прекрасна! Гибкая и ненасыт-ная. Ей было не более четырнадцати и имя она носила замечательное – Лаура. Редкое, ни на что не похо-жее. Ни в Греции, ни в Риме он такого раньше не слышал.
Подругу Лауры звали Юлия. Они снимали маленький домик, потому что жить вдвоём было дешевле и веселее. Опять же выучить греческий так проще, потому как для обеих он родным языком не был, а об-щаться меж собой им пришлось именно на нём: Лаура не говорила на латыни. Зато греческий был родным языком для настырного ухажера Юлии – таинственного коммерсанта, которого никто, кроме Лауры не видел. Он появлялся лишь вечерами, на часок, а где скрывался днём – неведомо. Всё потому, что он наставил рога какому-то знатному римлянину, чуть ли не родственнику этой самой Юлии, и теперь бегал от него как заяц, боясь, что тот его выследит и убьёт. Ужасно романтично. И всё равно Юлия никак не решалась проститься со своей девственностью. Всё что-то мешало. Точнее кто-то: невзрачного вида мол-чаливый двадцатилетний сокурсник из далекого дикого царства, у которого дома остались жена и малень-кий сын.
Ростом этот студент был маленький. И лицом особо не блистал. Но как он на неё смотрел!… Все ду-мали, что член синедриона – это, наверное, принц какой-нибудь. И, хотя он честно сказал, что никакой он не принц, а даже наоборот, что он совсем бедный и незнатный, просто синедрион, куда он и попал-то совершенно случайно, простым писарем, послал его на учебу, ему никто не поверил. А зеленоглазая Юлия, чтобы ему понравиться, зачем-то наврала, что она тоже принцесса. Вот ему-то она и подарила свою девственность. Этому неприметному еврею…
Обо всём, естественно, узнали. Связь их горячо обсуждалась, но никем она не осуждалась. Там, в Греции, не осуждалась. Напротив, все ужасно радовались тому, что у них случилось любовь, да так быст-ро, тем более, что про грека никто не знал. Никто, включая саму Юлию, не знал и того, что говорила она чистую правду: что была она даже больше, чем принцесса. Никто кроме начальника тайной стражи, кото-рый никаким начальником тайной стражи четырнадцать лет назад ещё не был, но уже тогда знал тайну зеленоглазой наследницы великого предка. И уже тогда охранял её ещё не родившегося ребенка. Знал он и про ту, с кем грек наставил рога какому-то знатному римлянину. Лично её знал.
Господи, где же теперь Лаура? Жива ли эта гордячка с яростными бесстыжими глазами, которая вся-кий раз, перед тем, как закричать, начинала всерьёз драться и больно царапаться? А потом громко, очень мокро рыдала и требовала ещё… Зачем он не сказал ей правду? Зачем не взял с собой? Если бы кривору-кий греческий ювелир не вырезал для них две камеи – одну с её изображением, а другую с его – он, навер-ное, уже и забыл бы, как она улыбается. Вернее, улыбалась…
Ничего он не забыл! Да и не были они на себя похожи на тех камеях. При чём здесь вообще камеи?! Ведь помнит же он до сих пор, как она икнула и укусила его, когда они впервые… Ужасно тогда оба испу-гались… Помнит, что они вынуждены были прятаться в гроте до полуночи… Как он застирывал в море её хитон. Как сушил его потом на себе, весь продрог и клацал зубами, а она его согрела. Три раза. И врала, что ей уже совсем не больно. Как они проголодались и под утро прокрались к ней домой, поели, стали прощаться и… всё продолжилось. А Юлия от криков проснулась, вбежала с кинжалом в руке в их комнату и покраснела так, что это было видно даже в темноте. Как выяснилось, она потом за ними бессовестно подглядывала сквозь дырку в стене. И только через полгода, насмотревшись всякого и доведя себя чуть ли уже не до сумасшествия, она однажды затащила ночью в свою комнату того самого еврея, и кто там кого изнасиловал – большой вопрос.
Ну а куда бы он взял Лауру? Бежать ведь пришлось. Хорошо хоть, что тот еврей… Тоже придумал!… Дурачок, мучился подозрением, что люди в чёрных плащах были убиты из-за него. А если и так?… Ну и молодец, что заподозрил неладное. Что проследил, где эти гады прятались. И правильно сделал, что рас-сказал… Зеленоглазую, правда, пришлось у него отнять, а его самого отправить домой. Грубо получи-лось, но хорошо, что грек, который того еврея в глаза не видел, согласился на Юлии жениться. Она ведь беременная тогда уже была…
Где ты, Лаура? Жива ли? Простила? Вот только камея с твоим портретом и осталась…

А Константину привиделся полёт. Он сразу понял, как нужно отталкиваться локтями и как при этом выгибать спину. И летел теперь над морем. Было так легко на сердце! И радостно…

Вспышка света и ветер. Всё случилось быстро. Остался только запах фиалок. А ещё осталось стран-ное чувство, что в комнате за выломанной дверью никого нет… Нет, не чувство. И Константин, и началь-ник тайной стражи точно знали, что там никого нет. И при этом, что удивительно, оба были спокойны. Страха совсем не было. Грусть? – Может быть. А ещё они испытывали… Как бы это сказать?… – Стыд, наверное. Потому что им было хорошо. От того, что её больше нет? – Нет, конечно, не поэтому! Как же может быть хорошо от того, что Елена ушла? – Просто они оба впервые проснулись… Ну, не совсем проснулись, но почти…
Свет и ветер. А может это запах фиалок прогнал их страхи? Растворил и выплеснул в окно. А их са-мих сделал сильными и мужественными. Красивыми. Поломал клетки, в которых они всю жизнь… Это потом уже, когда по дому забегали слуги и начали кричать, волноваться и повторять бессильные слова. А поначалу было тихо. Так спокойно! И совсем не хотелось шевелиться, чтобы этот миг мог длиться и длиться. Пока время дремало. Ведь что оказывается? – Всё так просто. И близко. Как глаз, который не-возможно увидеть, если не умеешь правильно смотреть. И никому не было больно.
Вот и Елена: была, и нет больше её. Только что кричала, как та необузданная стройная девочка из Фракии, с жадными губами, длинными черными волосами и милой родинкой под левой грудью… Как только сказать Длинноногой? И той, с дудкой… Что Елене совсем не было больно… И что это насовсем…
Когда Ав посвежевший, с розовыми щеками открыл дверь в салон, здесь было шумно и суетно. Слуги бестолково носились по дому, как будто они что-то искали. Бесцеремонно распахивали все двери, уже по десятому разу, но ничего за теми дверьми не находили. И всё равно бегали. Кого-то звали. Лицо у мажор-дома было такое, будто он собрался заплакать. И стало видно, что он уже не молод. Певунью и Темноко-жую при появлении Ава какие-то женщины схватили за руки и быстро увели, но он успел заметить, что обе они зарёваны. И у всех здесь было странное выражение лиц. Как если бы все понимали, что случилось что-то ужасное, но почему-то нужно делать вид, что они в это не верят и что всё ещё можно поправить. А поправить уже уже ничего нельзя. Вот поэтому слуги и выглядели врунами.
Константин не смог говорить с Авом. Пошёл к себе писать письма. И начальник тайной стражи тоже не стал рассказывать мальчишке про Виталия, которого приманил запах фиалок и который забрал свою любимую туда, где сам жил уже много лет. Или не жил?… Глупые, бессмысленные слова… А Елена взяла и ушла с ним… И вовсе это не болезнь – что она так сильно любила своего Виталия! С девчонками и Кон-стантином вот только не успела попрощаться… Наверное, жалела теперь об этом. Она ведь их тоже лю-била…

________________________________________

Что же это за отец, которого искать надо?

Дразнящий аромат драгоценного эфиопского наркотика ещё витал в воздухе, когда в опустевшем па-вильончике нарисовались две фигуры, завёрнутые в драные одежды местного покроя. Признав в той, что повыше и хуже одетой, правую руку прокуратора Иудеи, мнимый торговец похолодел, сделался ниже ростом и тут же предложил гостям… – правильно: кофе.
– Три чашки, –
милостиво позволил несчастному спасти его ничтожную жизнь начальник тайной стражи. –
– И пусть тот шельмец, который подшутил над моим другом, составит нам компанию.
Услужливый пройдоха принялся было валять дурака, дескать он не понимает, о чём идёт речь. И кто бы мог оказаться тем безрассудным чудовищем, что позволил себе?…, но, встретив трезвящий, полный немой ласки взгляд голодной кобры, вдруг ударил себя по лбу, просиял и выразил надежду, что, возмож-но, он сумеет быть полезным столь высокообразованным господам из самого высшего света, выше кото-рого только небо и звёзды, и что долг любого честного и богобоязненного еврея, к тому же обременённо-го огромной семьёй, в которой уже и невозможно сосчитать, сколько там детей (“Это надо бы у Сары спросить.”), безусловно обязывает… Он бы наверняка ещё поговорил с такими приятными, добрыми, каких уже не бывает, и безмерно уважаемыми господами (“Эх, видела бы вас моя Сара!”), но глаза кобры как-то вдруг сузились, перестав быть добрыми, и если раньше они были просто холодными…
– А много он взял?, –
коротко, по-деловому и даже не высоким голосом, а трудно воспроизводимым фальцетом осведомился хозяин кофейни, демонстрируя безусловную лояльность властям, а кроме того ещё и феноменальную проницательность.
– Ауреус, –
Начальник тайной стражи умел быть столь же кратким.
– Случайно не этот? Обронил кто-то… Вот, сынишка мой нашёл и принёс… Младшенький… Ум-ничка такой. А какой честный!… На случай, если кто искать станет… Так лучше пусть у меня по-будет… Одни ж воры кругом!, –
Из недр бесконечных одежд торговца жестом фокусника была извлечена на свет Божий золотая моне-та Михаэля. Ответ начальника тайной стражи был выдержан в прежнем минималистском стиле, и не пой-мёшь, чего в этой изысканной простоте было больше – краткости, поэзии или философской глубины:
– Как наша жизнь коротка…
Наверное, больше в этой фразе было всё-таки информативности, потому что лукавый мерзавец, ин-стинкт самосохранения которого никогда не подводил, понял всё и, главное, правильно. На каких-то пару секунд он удалился пошептаться с невидимыми ассистентами, помогавшими ему с приготовлением чу-десного эфиопского напитка, в результате чего над рынком стал распространяться не только аромат кофе, но и как будто ветерок пробежал. Всё вокруг зашевелилось.
Ав ничего этого не видел и не слышал. Его вообще здесь не было. Начнём с того, что, только уже подходя к рынку, он заметил, что идёт неведомо куда и почему-то с начальником тайной стражи, то есть не с Константином, который взялся вдруг писать какие-то дурацкие письма. Вот придумал тоже! Догова-ривались же вместе в храм сходить!… А на рынок-то они зачем забрели? – Ах да, у начальника тайной стражи здесь было какое-то дело. Вспомнил! – Он что-то говорил про Гавриила… Бред какой-то… Ещё опоздаем, не дай Бог! А третья чашка кому?…
– Так значит семь ауреусов, говоришь?…, –
услышал Ав убийственно спокойный голос начальника тайной стражи.
– Ну, может восемь… Или девять. У меня где-то записано, –
отвечал ему человек с несчастным лицом, угощавший их кофе. Кофе, кстати, Аву очень понравился. Он пил его впервые в жизни. Хоть и горький, но невероятно вкусный напиток. А главное, мальчишка проснулся. И самое любопытное, что думал он всё это время про то же самое, что и Мария, то есть, что жить так дальше невозможно и нужно немедленно всё честно рассказать Михаэлю. –
– Пусть хотя бы и нос мне разобьёт. Он ведь не поверит, что я ну просто не в силах справиться со своими снами. Что это происходит само. Нет, подглядывать я, конечно, люблю. А кто не любит? Только при чём здесь это? Это ж совсем другое! В этом, положим, я виноват, отпираться не буду. И думаю я про девчонок всякое, когда они ходят на озеро стирать и поднимают подолы… Но в том, что произошло сегодня ночью… Нет, в этом, разумеется, есть и моя вина. Мария ведь не могла дать мне по шее и крикнуть, чтобы я убирался. Я же сказал ей, что привязал её руки к спин-ке кровати… Но я ведь только сказал ей, а на самом деле ничего я ей не привязывал. Так что мог-ла бы… И потом, при чём здесь её связанные руки, когда она всего меня расцарапала! Шею мне как-то замазали, но спину я могу показать. Так что нечего прикидываться, будто я тут один вино-ватый!… Господи, какая же я всё-таки скотина!… И правильно сделает Михаэль, если набьёт мне морду. Имеет полное право. Только бы зубы не выбил. И на Марию не сердился…
– А что случится, если мешок сахарной пудры у тебя дома, в подвале, порвётся?… Ну, к примеру, мыши его прогрызут…, –
опять послышался тихий голос начальника тайной стражи. –
– А ты туда со светильником спустился…
– Сто семьдесят четыре ауреуса!, –
выпалил хозяин кофейни и Аву показалось, что этот странный торговец сейчас зарыдает. –
– Всё, что есть… Последнее… На чёрный день… Как перед Богом!… На похороны копил…, –
вот уже и всхлипнул, –
– Пускай мои дети и Сара умрут от голода, но честь…
– Я же не грабить тебя пришёл, честный ты мой, –
поторопился успокоить его начальник тайной стражи, –
– Отдай ему только то, что он оставил тебе на хранение.
– Я дам Гавриилу, этому святому человеку, сто ауреусов!, –
торжественно пообещал торгаш, прижал руку к сердцу и вознёс глаза к небу.
– Ну вот и отлично. Так где этот ловкач? Его кофе стынет.
– Сию минуту, отец родной!…
Белобрысого воришку привели за ухо. Ему было и больно, и страшно, но он не плакал, чем произвёл на начальника тайной стражи положительное впечатление..
– Верни, что взял.
Пленник сделал вид, что не понял, к кому обращается начальник тайной стражи, и тут же получил подзатыльник от гавриилова банкира. Сообразив, что дела обстоят гораздо хуже, чем он поначалу себе представлял, вор нехотя достал из кармана ауреус и бросил монету к ногам Ава. Следующий подзатыль-ник был уже намного сильнее предыдущего: мальчишка еле устоял на ногах.
– Подними, скотина…, –
сквозь зубы прошипел хозяин павильона, –
– Убью, тварь!…, –
и встретился с глазами Ава, вследствие чего скорчил умильную физиономию. Быстрота, с которой он менял маски, впечатляла. –
– Нехорошо, мальчик, воровать. Наверное, родители тебя не тому учили, –
зашелестел он, гладя несчастного по голове.
– Сам ворюга!, –
огрызнулся мальчишка, однако же, склонился к ногам Ава, чтобы поднять ауреус. Он подумал так, что бить его будут в любом случае, но дразнить этих гадов всё-таки не стоит. Ведь до смерти же забьют, если рассвирепеют. Поднял монету и положил её на стол перед Авом, который никак на это не среагировал, поскольку в тот момент снова вернулся к своим горестным размышлениям о Марии и о том, как ему по-строить непростой разговор с Михаэлем, чтобы не лишиться зубов. На самом деле сейчас, конечно, надо было смотреть не на Ава, а на хозяина импровизированной кофейни, на лицо которого были надеты одно-временно две маски: из-под сладкой умильности проступала не способная что-либо прощать звериная жестокость. Было и смешно, и жутко… –
– Проснись. Это твой ауреус, дурень, – вздохнул вор. – На, подавись!
– Как нехорошо!, –
заломил руки тонкоголосый. –
– Ай-ай-ай, как же ты мог?! Разве я для тебя куска хлеба когда жалел? Что же ты наделал, разбой-ник? Мы бы с Сарой умерли от позора, если бы наши дети…
– Пошёл вон, –
коротко бросил начальник тайной стражи и кофейный человек исчез. Как будто его здесь и не было.
– Ты фокусник, что ли?, –
спросил Ав вора, проверив свой карман, в котором прежде лежал его ауреус, и с изумлением обнаружив, что тот пуст.
– Может и фокусник. А ты – растяпа.
– Ударь меня, –
вдруг обратился к белобрысому начальник тайной стражи.
– Тебя?!…, –
опешил мальчишка. –
– Меня ж на куски порвут… Что я тебе сделал?
– Давай… Или струсил?
Воришка, не долго думая, практически не готовясь, нанёс быстрый удар кулаком в переносицу. Вер-нее, собирался его нанести. Думал, что ударил. Он был в полной уверенности… И немало удивился тому, что непонятно откуда взявшийся грязный оборванец прижал к его горлу длинный кривой нож, а сам он лежит на земле. Полёт и приземление в памяти не отложились. Должно быть на мгновение он терял со-знание. Начальник тайной стражи щёлкнул пальцами, и нависший над мальчишкой разбойник пропал вместе со своим страшным ножом. Поверженный и опозоренный драчун медленно поднялся, потирая ушибленный бок, и отряхнулся. Зеваки, издали наблюдавшие за происходящим, принялись оживленно комментировать бой.
– Неплохо. Давай ещё, –
произнёс начальник тайной стражи и протянул мальчишке свой кинжал.
– Сам давай. Нашёл дурака! Господи, ну тебе-то я что сделал? Перед ним – да, виноват… Пусть он, если хочет, меня ударит. Только не по лицу: я – красивый.
– Хватит болтать, бери и бей!
– Обойдусь как-нибудь. Свой найдётся.
– Даже так? Ну тогда давай своим, –
согласился с вором начальник тайной стражи.
– Убью ведь…
– Посмотрим.
– А тот, с жуткой рожей?…, – опасливо медлил мальчишка. – Если я тебя и правда…
– Не тронет… Давай!
Повторилась та же история. И лезвие на солнце сверкнуло, и ударил вроде бы без замаха, и толпа ох-нула… Промазать было абсолютно невозможно! Бил прямо в шею. С короткого расстояния. И опять ока-зался на земле. На сей раз полёт память зафиксировала. И падать было больно: полетел кувырком – не успел сгруппироваться. Обе коленки разодрал и локтем сильно ударился. Даже слёзы брызнули. Не запла-кал, а просто сами собой слёзы брызнули. Так бывает от острой боли. Это не стыдно. Но хоть голову успел обхватить руками. Ав испуганно наблюдал за экзекуцией.
– Может не надо больше?, –
робко вступился он за вора, –
– Подумаешь, стащил монетку… Считай, что я ему на день рожденья её подарил. Давай, ты не бу-дешь его больше наказывать…
– А что, и в самом деле неплохо дерёшься, –
не услышал Ава начальник тайной стражи.
– Издеваешься, что ли? –
Белобрысый слизнул с разбитой губы кровь.
– Садись и пей. Это – твой кофе. Похоже, ты не местный. Как зовут?
– Луис.
– Нет такого имени. Ещё раз спрашиваю: – Как тебя зовут?.
– Луис.
– Ты вроде на слабоумного не похож…, –
в голосе начальника тайной стражи послышалась угроза.
– Да правда же, говорю тебе! Меня зовут – Луис. Мать такое имя придумала.
– Ты что ли грек?
– Сам ты грек! Я – фракиец, –
с гордостью сказал Луис. Даже с некоторым вызовом. Вот только носом при этом несолидно шмыгнул. –
– Поди не слыхал о такой стране?
– Ну почему же…
– Это на севере.
– Я в курсе. Только ты больше на римлянина похож. Фракийцы не такие.
– Много ты понимаешь!… Ну, в общем, твоя правда: я ведь и римлянин тоже.
– Ты уж определись как-нибудь…
– Думаешь, вру?! Да мой отец – настоящий римский гражданин! И получше тебя драться умеет!
– Про отца потом поговорим. А что ты…, – начальник тайной стражи внимательно всмотрелся в лицо мальчишки, – здесь потерял, если весь из себя такой благородный?
– Не твоего ума дело! Может и благородный…
– А вот хамить мне не надо. Может плохо закончиться. Как-то не сочетается благородство с воров-ством.
– Это у тебя не сочетается, – вздохнул мальчишка. – А жить как-то надо…
– Займись приличным делом.
– Ха! Это каким?
– Учиться пойди…
– Ну ты даёшь!…
– Наймись к кому-нибудь. На службу поступи.
– К кому? К тебе, что ли? И кем? Слушай, а вкусный кофе. Спасибо.
– Очень рад, что тебе понравился. Ну, к примеру, устройся телохранителем. Драться ты умеешь…
– Да хватит уже издеваться!
– Я говорю правду. Просто я тоже кое-что умею. И к тому же я постарше тебя буду. Другой на тво-ём месте уже не поднялся бы. Ты мне нравишься.
– Это чем же?
– Красиво монету сработал. У меня так не получилось бы.
– Так ты видел?
– А как же!
– Ну а что ж тогда за руку меня не схватил?
– Хотелось за тобой понаблюдать.
– И много увидел?
– Ну, как ты тех четверых обчистил…
– Что, правда видел?, – не поверил Луис.
– Неплохая работа.
– Ну вот такой я!, –
заулыбался мальчишка. Только в этот момент он окончательно поверил в то, что, если его и будут бить, то не прямо сейчас. И не здесь. А потому немного успокоился.
– Есть только один недостаток.
– Это какой же?, – вскинулся Луис.
– Сам скажи. Ответишь правильно – получишь работу.
– Воровать опять заставишь? Как этот гад? Да он меня и не отпустит.
– А я его очень попрошу. Мне не откажет.
– Не хочу быть вором!, –
решительно заявил Луис и встал.
– Сядь, мы ещё не договорили!, –
приказал начальник тайной стражи. –
– Никто и не заставляет тебя быть вором.
– А кем ещё я могу быть?
– Да мало ли… На каком-нибудь языке говоришь кроме арамейского?
– На фракийском, латыни и греческом.
– Ну что ж, неплохо, –
тут же перешёл начальник тайной стражи на греческий. –
– Где учился?
– Нигде… Мама всему научила. А тебе какое дело до того, на каких языках я говорю? Вообще-то они мне все родные. Кроме арамейского.
– Ну, может быть тогда секретарем устроишься?, –
предположил начальник тайной стражи, произнеся последнюю фразу уже на латыни.
– А это что такое? –
Луис так же свободно переходил с одного языка на другой.
– Потом объясню, –
заговорил начальник тайной стражи на фракийском. Ав в изумлении вылупился на Луиса. От начальника тайной стражи он мог ожидать чего угодно, но от простого воришки! На самом деле он лучше бы поинте-ресовался, откуда фракийский язык был известен начальнику тайной стражи. –
– Нужен смышленый телохранитель твоих лет.
– Это тебе, что ли?, – засомневался Луис. – Опять издеваешься?
– Ему, – показал глазами на Ава начальник тайной стражи. – Все должны думать, что ты берёшь у него уроки по греческой философии или тору зачем-то решил изучать. А в действительности бу-дешь его охранять. Ты, кстати, ещё не сказал, что мне в твоей работе не понравилось.
– Да что ж тут непонятного?, – сокрушенно шмыгнул носом Луис. – Мой прокол в том, что ты всё видел.
– Ну что ж. Считай, что на работу ты принят. На двух, правда, условиях…
– Всё понятно: не воровать и чтобы никто не знал, что я этого дохляка охраняю. От кого, кстати?
– Главным образом от него самого.
– Больно сложно говоришь. А поконкретнее?
– Ты парень неглупый. Сам разберёшься.
– Сколько я буду зарабатывать?
– Достаточно, чтобы мог платить ему за уроки.
– А он много берёт?
– По-божески. Ещё и на приличную одежду тебе останется. Ты ведь должен будешь изображать из себя благородного римлянина.
– Фракийца.
– Да всё равно кого, только смотри – сам не запутайся. А теперь скажи честно, что ты тут делаешь? То, что у тебя нет ни капли иудейской крови, даже слепому видно. Каким ветром тебя в Израиль занесло?
– Отца ищу.
– Что же это за отец, которого искать надо?
– Очень даже хороший отец! Нечего тут!… Мне мама про него только хорошее рассказывала.
– А он вообще живой – этот твой замечательный отец?
– Не знаю…
– А с чего ты взял, что искать его нужно именно здесь, если говоришь, что он римлянин?
– Мама сказала, что он в Израиле. Ей какая-то подруга написала. Давно правда…
– Ну, римлянина здесь не так уж и трудно будет найти. Страна маленькая. Может я даже чем и по-могу. А мать-то жива?
– Нет.
– Извини… А что вообще об отце знаешь? Служит где? Как выглядит?
– Вот смотри…
Луис снял с шеи камею на шёлковом шнурке. На ней был выгравирован портрет молодого человека. Вполне счастливого. Более красивого, чем в действительности… Начальник тайной стражи ничем себя не выдал. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Только вдруг навалился из-за спины пьяный запах цвету-щих апельсиновых деревьев. И послышался шум морского прибоя. Ласковый и волнующий, как в том гроте…
– Как она умерла?, – тихо спросил он.
– Кто?
– Лаура.
– А ты откуда?…
– Сам же сказал.
– Ничего я тебе не говорил!
– Ну давай, поспорь ещё со мной!… Одет, понимаешь, как оборванец!… Болела? Почему умерла? Где?
– Всё из-за тех писем, что ей подруга писала.
– Юлия… Ах ты ж балда! Ты ел сегодня? Сейчас принесут. Где эта сволочь?!
– А ты откуда?…
– Да что ты заладил – откуда да откуда? Работа у меня такая… И убери локти! Приличные люди так за столом не сидят! Не сама, я так понимаю, умерла… Убили?
– Ага.
– А ты как живой остался?
– Перехитрил их. Понял, где они будут меня искать.
– В порту и на дорогах…
– Ага.
– И не агакай! Что за манеры?!
– Ладно… Вот я и не стал из города убегать. Год на рынке прожил. С нищими. Воровать научился…
– Значит, вот как они про Израиль разнюхали…
– Кто?
– Неважно… Руки поотрывать надо было!
– Кому?
– Да обеим! Переписываться идиотки вздумали!…

________________________________________

Жалко, что я не девочка…

Китайчонок остановился, посерьёзнел, то есть важно потёр нос и почесался, после чего поправил ко-сичку и заявил, что дальше он не пойдёт.
– Мне туда нельзя, –
пояснил он, полагая, что этих слов будет достаточно. Как будто он этим своим глупым “Мне туда нельзя” действительно кому-то что-то объяснил!
– А кто ж нас в храм отведёт?, –
встревожилась Мария. В первую очередь Принцессу задело то, что из-под её власти вот так запросто, по своей воле уходит свежеобращённый ею адепт, в котором она была уже почти уверена. –
– Мы ведь сами туда дорогу не найдём, –
пролепетала она, мокрея глазами и растерянно моргая.
– В храм я вас отведу, а вон туда я идти не должен, –
насупившись, твёрдо отчеканил молодой воин, давая понять, что разговор окончен и нечего тут с ним спорить.
– Куда не должен?…, –
оторопел Михаэль, поразившись неожиданным метаморфозам в поведении их провожатого. Это было уже похоже на бунт… в самом деле! Так хорошо утром общались. Шрамы показывал, когда бегали купаться, и приёмы всякие.
– Вон к тому сараю.
– А что там такое?, –
почуяла интересную тайну Мария и заволновалась. Нюх на всякие вещи, пахнущие приключениями, у неё был отменный. Вот уже и изумрудные фонарики зажглись от любопытства. А ещё сделалось тепло в жи-воте.
– Ничего там нет, –
соврал китайчонок, уворачиваясь от её пронизывающего, заставляющего дрожать взгляда.
– Да ладно тебе, скажи!, –
заныла Мария, придвигаясь к нему, и вдруг экспромтом ужалила:
– Или ты меня не любишь?
Это, разумеется, была провокация. Ещё какая! Чистой воды. На пробу. Без особой уверенности и под-готовки. Но ведь сработало!
– Люблю, –
честно, как-то даже слишком легко признался бесхитростный раб и вздохнул. Всё! Главное слово было произнесено. Рыбка поймана. Мария ликовала.
– Ну ты даёшь!…, –
чуть не упал Михаэль. И непонятно, кому было адресовано это его “ну ты даёшь”, – несчастному, оконча-тельно потерявшему голову малолетнему убийце, чуть не зарезавшего вчера предмет своей внезапно вспыхнувшей сегодня любви, или непосредственно самому предмету, то есть Марии, обладавшей порази-тельной способностью вить из мальчишек верёвки и делать из них круглых дураков.
– Мне туда нельзя. Я вас здесь подожду. А потом уж все вместе в храм пойдём.
– Так!, –
возвысила голос безжалостная манипуляторша и даже вся подсобралась, нависая над своей жертвой. –
– Или ты сейчас же мне всё рассказываешь, или…, –
Мария на мгновение задумалась, пошмыгала носом и решила сменить тактику, с помощью которой можно было бы окончательно дожать мальчишку, –
– или я в тебе ошиблась, и вовсе ты не такой красивый, каким вчера мне показался. –
Потрясающе! Нет, Мария действительно мастерица! Эти её “вчера” и “красивый”… Китайчонок уже горько пожалел, что повстречал на своем пути зеленоглазую колдунью, что вообще родился и даже о том, что он родился мальчиком, потому что ему вдруг захотелось плакать. Но гораздо больше он, конечно, хотел сейчас, чтобы его держала за руку и сильно-сильно любила эта светловолосая богиня с такими чудесными… Он не знал, как это называется. Чего нет у мальчиков… И с такими замечательными ногами! И всем остальным. Безумно нежным и запретным!… Он ведь чуть не потрогал её сегодня утром. Вот именно – чуть! Только стоял и смотрел… Вот и жалей теперь, что не сделал того, что можно было сде-лать. Ведь никого же рядом не было. Она бы и не проснулась… Он бы осторожно… А как она вся пахла фиалками!…
– Да не могу я тебе сказать!…, –
у него уже и губы задрожали.
– Ну и не надо!, –
грамотно отступила Мария. –
– Тогда не надо… Если не можешь…, – и зашла с другого бока: – Там что-нибудь опасное?
– Я чего-то не понял…, –
очнулся, наконец, Михаэль, и в его голосе послышались нотки возмущения, впрочем, возмущения какого-то испуганного. –
– Мы вроде как в храм собирались? Ну так вот – в храм и пошли! Я в Ершалаим не за тем ехал, чтобы какие-то сараи здесь осматривать.
– Это не просто сарай…
– Ну вот…, –
осторожно ухватила и начала раскручивать своего уже заметно подтаявшего подданного Мария. –
– Молодец, какие у тебя красивые глаза… Ты не бойся, мы никому не скажем, –
и взяла его за руку, змея! Бедняга чуть на землю не повалился.
– Ну, в общем, там…
– Ты будешь говорить, скотина?!, –
взревновал и пошёл напролом Михаэль.
– Не смей на него кричать! Сам ты скотина, –
“вступилась” за своего нежного раба Мария, исключительно грамотно к нему подлизываясь. –
– Не слушай ты этого дурака, миленький. Что там в сарае, а?, –
и как бы нечаянно коснулась своими волосами его тут же вспыхнувшей щеки. А ещё она погладила его руку чуть выше запястья, немедленно и до самого плеча покрывшуюся гусиной кожей… –
– Если бы ты был девочкой, –
вдруг сменив голос на грудной и глубокий, затеяла опасную игру коварная искусительница, –
– мы бы с тобой были лучшими подругами, –
Тут она наклонилась к самому уху китайчонка, как бы случайно коснулась грудью его плеча и при этом не отстранилась, а наоборот… Он, бедный, аж дёрнулся и весь взмок. А на виске проснулась и отча-янно забилась бирюзовая жилка, –
– и я бы тебе рассказывала все свои секреты. Целоваться научила бы… Не только губами… У тебя такая красивая шея…, –
Сеанс гипноза вступал в экстремальную фазу. –
– я бы тебя купала… А потом ты меня… Всю… И спали бы мы с тобой вместе. В моей постели. Я бы тебя…, –
Мария перестала говорить, а он всё продолжал её слушать. Даже рот раскрыл, так внимательно он её слушал. И ведь слышал! Всё то, что она уже не посмела сказать вслух при Михаэле. Колдунья бесстыдно залезла в щёлочки его глаз. Это Ав научил её, как нужно разбивать стекло и проникать, впуская в себя… Она прекрасно чувствовала, что китайчонок уже не только слышит все её сумасшедшие бесстыдства, но даже и видит то, что она ему сейчас показывает. Какой сильный всё-таки наркоз у этих фиалок. –
– Ты ведь никому не расскажешь мою тайну, правда?…, –
добила китайчонка Мария, вспомнив, как подралась сегодня ночью с Авом, и как “жестоко” он её за это наказал…
– Там один сумасшедший живёт…, –
неслышно прошелестели губы телохранителя.
– Очень хорошо… Ты такой сильный и смелый, –
продолжала пытку Мария. –
– Как приятно, когда ты рядом… Вот так близко… И мы что – должны с Михаэлем к нему сходить?
– По очереди, –
китайчонок уже почти мог говорить. –
– У тебя тоже очень красивая шея… Пусть только он сначала идёт, –
и показал закатывающимися глазами на Михаэля. –
– А ты побудешь со мной. Ладно?…
– Хорошенькое дело!, –
возмутился Михаэль и всё поломал, –
– Я к этому психу приду, спрошу у него, скажи мол, добрый человек, где здесь дорога к храму?… А он мне башку проломит!
– Да он старенький…, –
начал окончательно просыпаться китайчонок.
– Как это, наверное, здорово, когда тебя купают…, – не выпускала профессионалка из своих рук удавку.
– Всё равно не пойду!
– Так надо.
– Кому?
– Не знаю. Кому-то из вас. Я не знаю, кому. Может обоим, а может кому-то одному. Каифа мне про это ничего не сказал. Да ты не бойся. Он сумасшедший, но тебя не тронет.
– А вдруг?
– Так ведь я ж рядом буду, –
Китайчонок действительно уже возвращался к жизни. Его ещё немного знобило, но в целом он уже вполне напоминал прежнего себя.
– Где это – рядом?! А если он и правда на меня кинется?…, –
тут Михаэль заметил выползающую из рукава китайчонка тускло поблескивающую пластину.
– Тогда я его отсюда достану…, –
Голос телохранителя был уже достаточно крепкий.
– Как у Константина, –
прошептала Мария и побледнела. Она снова услышала звук, с каким дротик вошёл в переносицу того злого солдата. Романо, кажется, его звали… Вчера и сегодня, когда эта сцена всплывала перед её глазами, она слышала этот забавный звук поцелуя. И потому было не страшно. Как будто она была в этих воспо-минаниях не рядом с солдатом. И про поднятый над её головой меч она не думала. Теперь же Мария яв-ственно услыхала омерзительный хруст и испугалась, что её сейчас вырвет. Как тогда. Странно, как она могла не слышать раньше этого жуткого хруста? Во рту стало много слюны. Её глотаешь, а она всё равно откуда-то берётся. Правда ведь, сейчас вырвет!…
И кровь. Раньше, когда вспоминала, она не видела её на Романо. Почему?… Наверное, не хотела… Потому что это не укладывалось в её голове. Потому что такого не бывает! Не должно быть… –
– Вот ты не знаешь, –
сказал кто-то внутри неё так тихо, что она и сама почти не услышала этих слов, –
– какая у нас, девочек, каждый месяц ужасная беда случается!, –
Мария, оказывается, не забыла про китайчонка. Но вдруг непонятно на что обиделась и начала, оттал-киваясь локтями, выкарабкиваться из его глаз. Как же ей захотелось, чтобы хоть кто-нибудь её сейчас пожалел! –
– Потому, что ты – мальчик, –
сказал всё тот же неслышный голос. –
– Знаешь, как это больно бывает! И никуда не пойти… Так что я не буду тебя купать. Любить тебя буду, а насчёт всего остального, что я тебе тут наобещала, даже и не мечтай. Ты же не девочка в самом деле… Хорошо, что ты меня не слышишь.
– Я слышу, –
прошелестел одними губами китайчонок. Или только хотел сказать. В любом случае Мария его не услы-шала.
– Господи, у всех есть подружки, а у меня совсем никого нет! Я бы тебя всю целовала…
– Жалко, что я не девочка…
– Как Ав меня сегодня… –
Уже просто невозможно как захотелось плакать! Не ей одной… Гипноз сам собой закончился. Судя по всему не так, как ей хотелось – опять разнервничалась. А с другой стороны, она ведь уже всё выведала. Мария откуда-то, как будто из вспомнившегося ей вдруг далёкого детского сна всё уже про того сума-сшедшего подсмотрела. И узнала, зачем они сейчас сюда пришли. Да, они не просто так сюда пришли! Это и правда Каифа очень умно подстроил… Сегодня ночью он разговаривал с дядей Иосифом про какие-то важные пророчества… Странно, сон-то был совсем про другое… –
– Сейчас всё и станет понятно…, –
сказала она еле слышно, но уже вслух и от волнения почему-то сильно скрутило живот. Она вдруг за-мёрзла и ей захотелось домой. Оказаться в Магдале и снова стать маленькой. Чтобы её все любили просто так. Без того, чтобы какой-то сумасшедший подтверждал её право называться…
– Господи, как же нужно называться?… Как-то очень красиво… Ну и пусть я не принцесса…, –
шептали губы, а глаза всё вспоминали, как же её называли в том пророчестве…
– Тому отшельнику сто лет. Он совсем старый и нисколько не страшный. Я его видел…, –
Китайчонок возвратился в реальность.
– Ну и о чём я буду с этим твоим нестрашным сумасшедшим разговаривать?, –
начал бодриться Михаэль, понимая, что идти к сараю, похоже, ему всё-таки придётся. И ведь намекал же вчера Каифа на какое-то важное испытание, через которое ему и Марии предстояло пройти. Надо было внимательнее его слушать!
– С ним не нужно говорить, –
странным голосом вдруг сказала Мария. Она была бледна как смерть. –
– Он сам скажет всё, что им нужно…
– Правильно, –
подтвердил китайчонок, не вполне, впрочем, понимая, о чём она говорит. –
– Ты просто должен подойти к его дому. Он там живёт. И посмотреть, что будет. Ну а потом вер-нуться.
– А что там может быть?, –
не унимался Михаэль.
– Не знаю.
– Ну, увидит он меня и что скажет?
– Да как он тебя увидит, если он слепой?!, –
начал терять терпение китайчонок. –
– Иди уже!
Новость про слепоту сумасшедшего старика произвела на Михаэля необходимое успокаивающее воз-действие. Не сказав больше ни слова, потому как, о чём тут было говорить?!, он мужественно зашагал к сараю, и при этом почти не дрожал. Приблизившись к полуразрушенному сооружению, жить в котором действительно мог только аскет или святой, он остановился. Собравшись с духом, сделал ещё несколько шагов, на цыпочках, но до окна так и не дошёл. Это было уже выше его сил. Остановился. Отдышаться не получилось – сердце колотилось как бешеное… Китайчонок и Мария внимательно наблюдали за ним. Рука, сжимавшая смертоносную пластину, побелела. Постояв для порядка с полминуты возле сарая, Ми-хаэль попятился, два раза останавливался, потом, наконец, повернулся к нему спиной и, стараясь не побе-жать, направился к своим. Он вспотел и был весь красный. Но довольный, что не струсил, что все это видели и, если надо, Каифе расскажут.
– Нет там никого!
– Как это нет?, – удивился китайчонок, – Он точно там! Спит наверное… Ты в окошко заглядывал?
– Ты же не сказал…, – растерялся Михаэль.
– Мог бы и сам сообразить, недотёпа, –
беззлобно отчитала жениха Мария.
– Ну тогда ты теперь иди, –
попросил её китайчонок и бедняжка, заметно волнуясь, отчего даже начала прихрамывать, безропотно побрела в неизвестное, думая о том, что тяжёлые золотые монеты можно было оставить дома, всё равно ведь ничего на рынке не купили. И что Михаэль, конечно, трус последний… А китайчонок в общем ниче-го. Хоть и маленький. Но они же и правда высокими не бывают. А в самом деле, что, если бы он вдруг оказался девочкой?… Никогда не видела китаянок. Интересно, а у них грудь большая? Нет, наверное… А красивая? Маленькая грудь тоже ведь бывает красивой… У неё самой год назад она была ещё маленькая, а все мальчишки вытягивали шеи, стоило ей наклониться. Делали вид, что им неинтересно, и что вовсе они не туда смотрят. Но при этом все поголовно почему-то становились бордовыми и как-то сразу притихали. Старались говорить ей только красивые слова и готовы были помочь в чём угодно. Корзинку там понести или ещё что… Да они бы и её саму с удовольствием на руках понесли! Она тогда специально решила носить просторное платье и через каждые пять минут начинала перешнуровывать сандалии. Тут хочешь не хочешь, а всё увидишь!
– Господи, как страшно! За что мне?!…

________________________________________

Тебе на тот берег?

– Что это они там делают?, –
спросил Ав, когда мальчишки залезли на толстенную ветку немыслимого возраста маслины, на которой, как это ни удивительно, ещё что-то росло. Говорили они меж собой на латыни, что Аву очень нравилось. Откуда знает этот язык Ав, Луис как-то не спросил. Раз говорит, значит знает. И всё. А вообще-то он по-началу принял Ава за грека. Греков он любил. И кроме того, ему было приятно, что хоть кто-то сегодня за него заступился. Про день рожденья что-то сказал…
– Откуда ж мне знать, что они там делают!, – ответил он. – А это точно ваши? К храму ведь не этой дорогой нужно идти. Крюк приличный.
– Они. Только вот кто там с ними – не знаю. Спиной стоит. Их должен был сын Каифы отвести к храму, но это точно не он. Тот длинный, а это какой-то…
– Девчонка вроде. Такие косички только у девчонок бывают. А мы где встретиться должны?
– Я так понял – уже возле храма. Господи, да что они там делают?… Слушай, а что будет, если мешок с сахарной пудрой прогрызут мыши? Скажем, если в подвале…
– Праздник у мышей будет. Главное только, чтобы смотаться успели.
– А чего это они должны сматываться?
– Так ведь хозяин может прийти.
– И чего? Спрячутся куда-нибудь… Переждут.
– Ну, это смотря, что у хозяина в руках окажется.
– А какая разница?
– Так ведь темно ж в подвалах.
– Ну и…
– Ты всегда такой тупой? Хозяин может туда и с факелом заявиться.
– Это я понимаю.
– Вряд ли.
– Что значит – вряд ли?
– А то, что, если в мешке с пудрой дырку проковырять, там везде в воздухе будет сахарная пыль стоять. Усекаешь?
– И что?
– Да так, ничего… Просто, если ты с факелом сунешься в подвал, где такое облачко повисло, праздник для всех быстро закончится. В первую очередь для тебя. Ну, и для мышей тоже.
– Это почему же?
– Потому что взорвётся твой подвал, дубина! Вместе с тобой и мышами… Вообще-то мы уже опаз-дываем! А у тебя что, мешок сахарной пудры есть?
– Нет.
– А чего тогда голову мне морочишь? Пойдём лучше этих дуралеев подберём! Похоже, они заблу-дились. Тот сарай, вокруг которого они пляшут, точно не храм. Их обманули. Или они сами что-то напутали.
Мальчишки слезли с дерева и побежали в обход к тому ветхому сарайчику, возле которого только что стояла, внимательно к чему-то прислушиваясь, Мария. Другой тропинки не было, – только в обход, – так что Аву и Луису предстояло выйти на этот сарай с другой стороны. Сзади. Издали мальчишки видели, как Мария повернула обратно. Но они не увидели того, что, вернувшись на исходную позицию, она схватила за руку Михаэля и потащила его, упирающегося, к тому заколдованному месту, где непонятно чем только что занималась сама. По дороге Луис в очередной раз подобрал свиток, вывалившийся у Ава из-за пазухи. Когда это случилось впервые, ещё на выходе с рынка, он вернул его хозяину. И потом. Но терпение – штука не резиновая. Так что он посчитал за благо сунуть свиток в свой карман. И был, конечно, прав, потому как Ав его точно потерял бы. Ауреус, кстати, Луис у Ава также экспроприировал. Стянул ещё на рынке. Когда они уходили оттуда. Всё-таки – золотая монета.
– Чего сорить деньгами? А так мне спокойнее будет, –
подумал недавний воришка. Ав, естественно, ничего не заметил.
Мальчишки оказались за сараем, там, где их никто не мог видеть, как раз в тот самый момент, когда с другой стороны к нему, взявшись за руки, подошли Мария с Михаэлем. И тут случилось…
Неизвестно, чего именно все испугались и почему рванули в рассыпную. Китайчонок ведь еле догнал своих подопечных. Подумаешь, вышел из сарая немытый всклокоченный старик и начал громко кричать! Ещё же и руками принялся размахивать. Если говорить начистоту, не так уж он и громко кричал. И уж точно ни на кого он не ругался. Так что могли бы его и послушать. Может он что путное хотел сказать. Или просто сон плохой увидел и по этому поводу разнервничался. А тогда тем более, чего было с цепи срываться?…
Старик ещё продолжал голосить, когда из того самого сарайчика вышел человек без лица. Он не ме-шал экзальтированному слепцу свободно выражать свои чувства, но в какой-то момент, когда ему надое-ло всё это слушать, просто взял оборванца за шиворот и затолкал его обратно в сарайчик. Через минуту он оттуда вышел и быстро зашагал прочь. В двух стадиях отсюда его ждали лошадь и двое всадников. Безликий что-то им сказал, вскочил в седло и все трое помчались в разных направлениях.
Если Луису, полчаса назад с лёгким сердцем распрощавшемуся со своим беспросветным прошлым, ничего не стоило настигнуть Ава, поскольку его рассеянный клиент не умел долго бегать, – задыхался, – то китайчонку понадобилось прежде остановить Михаэля и уже только потом пуститься вдогонку за Ма-рией, обнаружившей удивительную прыть. Девчонка, как серна, летела сквозь кусты и даже с лёгкостью перемахивала через неглубокие овражки, улепётывая со всех ног, как будто за ней гнались собаки. Санда-лии, дурища, чуть не порвала. Между прочим, почти новые сандалии…
Михаэль прекратил позорное бегство по собственной (как ему казалось и как он потом всем рассказы-вал) инициативе, когда в кедр, на расстоянии вытянутой руки от его носа с чавкающим шлепком словно в масло вошла блестящая железка, предварительно разозленным шмелём прогудевшая над его ухом. А вот за Марией китайчонку пришлось побегать. Почуяв за спиной погоню, она припустила так, что, нагнав и уложив, наконец, девчонку лицом в песок, он долго ещё не мог отдышаться. (Она же не знала, что за ней бежит её вчерашний убийца, она-то думала, что сегодняшний, – тот самый – рассыпающийся от древно-сти дед, который, возможно, ел в последний раз на прошлой неделе, да и то какого-нибудь кузнечика, и которому от избытка сил вот только бегать сейчас за визжащей от ужаса Марией приспичило.) Когда китайчонок пришёл в себя и слез со спины Марии, то первым делом он снял свой пояс, привязал им ногу беглянки к какой-то коряге и лишь после этого отправился за Михаэлем. На Принцессу, впрочем, он не особенно сердился, потому что удирала она, сама того не ведая, в нужном направлении, то есть в сторону храма, а вот Михаэлю, побежавшему зачем-то обратно на рынок, мальчишка высказал всё, что думал. О нём и вообще…

И всё равно эти трое оказались на берегу первыми. Теперь, правда, после недавнего ливня, перед ними плескался уже не весёлый ручеёк, в прозрачных водах которого детвора недавно ещё ловила руками мальков. Милый безвредный ужик превратился в разгневанного змея, почти что в бурный поток, в кото-ром что только не плавало. Может и крокодилы. И, если китайчонку довольно было сбросить сандалии и закатать шаровары, то Марии с выстиранными и поглаженными ещё в Магдале розовыми ленточками, обвивавшими её неприлично красивые лодыжки, лезть в неспокойную помойку ну никак не хотелось! Вот так они и стояли в растерянности, соображая, как быть, когда сзади к ним вышли Ав и Луис, которых никто не увидел главным образом потому, что не ожидал здесь с ними встретиться.
Ав мгновенно оценил ситуацию и сделал Луису знак замереть. Он понял, что сейчас сделает. Что-то у него там щёлкнуло, и он весь подобрался. Даже внешне изменился. Подумать только, ему ведь предста-вилась абсолютно легальная возможность реализовать свою мечту: взять Марию на руки. Потерять такой шанс было бы не глупостью, а настоящим преступлением! После того, как в гарнизоне Константин поднял с земли свалившуюся в обморок Принцессу и понёс её отмывать, Ав натурально заболел. Он просто бре-дил мыслью повторить Константинов подвиг, но, правда, сделать это он хотел по-другому. Он представ-лял себе, как внезапно, словно заправский пират, выскочит из засады и грубо схватит девчонку. Ну, может быть не грубо, но так, чтобы она поначалу испугалась и начала брыкаться.
Так вот, значит, прижмёт он её к себе… Крепко, так, чтобы можно было её всю почувствовать. Горя-чую, живую… Всё её прекрасное, такое желанное тело!… Крепко-крепко его сожмёт. Ну, чтобы она не смогла вырваться. А ещё лучше он схватит её и будет держать так, чтобы её лицо уткнулось ему в грудь (или в плечо, короче, куда получится). Тогда она и заорать не сможет. И потом он будет долго-долго с ней вот так идти. Куда-нибудь. Не важно куда! Нет, ну, сейчас всё как раз предельно ясно – куда: он поне-сёт её через этот ручей. И доставит куда ей нужно. Целой, невредимой и, разумеется, счастливой! А какой же ещё? – Конечно, счастливой! И за это она будет ему благодарна. А что такого? – Он ведь и в самом деле перенесёт её через эту противную лужу! Подумаешь, тоже мне – река! А потом, когда вечером они останутся вдвоём, – найдётся же такая минутка!, – она с ним расплатится. Как уже бывало… Она знает как… А что? – Всё по-честному. Только бы не поскользнуться и самому не свалиться в эту чёртову кана-ву.
Сегодня ночью, кстати, он нечто подобное с Марией, но только без ручья, уже проделывал. И было так зд;рово! Ей ужасно понравилось. Сама сказала. А какой он был сильный. Невероятно! Сам себе удив-лялся. Только это было ночью, когда она хоть и была голой и всё ему разрешала, но впотьмах как следует разглядеть ему так ничего и не удалось. А это ведь так важно – видеть! И потом, ночью она была какая-то не такая… В общем, там всё было не совсем по-настоящему… А так, чтобы при свете дня, да ещё на гла-зах у всех! Чтобы совершенно открыто. И, конечно, она не посмеет ему сейчас сказать: – “Ты что дела-ешь, дурак?! Поставь меня немедленно на место, а то тебе Михаэль морду побьёт! Совсем, что ли спя-тил?!”. Нет, конечно, не посмеет! И даже Михаэль, наверное, ничего ему не скажет, Ав ведь ничего плохо-го не делает. Он спасает Принцессу – вот он берёт и переносит её через опасный, ужасно грязный ручей. То есть делает полезное, очень хорошее дело…
Господи, как же он тогда Константину завидовал! До такой степени, что почти уже его ненавидел. Это только потом ревность куда-то испарилась, – когда они стояли с Марией в золотом озере, и у обоих сла-бели ноги… Тогда, правда, её чуть не убили… То есть нет, покушались на неё раньше – в гарнизоне, а озеро было после, в Кесарии. Но какая разница! – Да, сейчас её никто не убивает. А надо, чтобы непре-менно убивали? Зато сейчас на ней почти новые сандалии и такие чистые розовые ленты. Только немного запылились. Да совсем и не видно, что они запылились! Ну и что, не спасать её, что ли, теперь? Раз её сегодня ещё не пробовали убить… – Да, обыкновенные ленты! Всего лишь. Но он помнит, как она их гладила. Он в окно видел. Она аж язык высунула, так старалась! Хотела быть в Ершалаиме красивой… Не разуваться же теперь в самом деле по той причине, что поблизости не нашлось благородного мужчины, способного ей помочь! В конце концов она – слабая девчонка. А все эти дурацкие ленты ей, поди, полчаса потом завязывать… Короче, решено!
Ав пытался ступать по песку неслышно. Сюрприз он и должен быть сюрпризом. А потому он крался как кошка.
Луис разгадал его хитрый план. Стоял себе тихонько в стороне и улыбался. Он не смеялся над Авом. Ничего подобного. А просто улыбался. Можно даже сказать – болел за него. А он совсем не дурак – этот Луис! Дурак на четырёх языках говорить не будет. И вообще он хороший: так быстро согласился не выда-вать Ава. Пообещал, что никому не расскажет про то, что Ав испугался какого-то безобидного старика и дал дёру. Кому ж приятно, когда над тобой смеются? Более того, это ведь он предложил вообще никому не говорить, что они были возле сарая. Никто же за язык не тянет! Главное, что их там не видели. Никто не видел. Вроде как… Ну и всё тогда!
Нет, глупость какая-то! – Какой ещё сюрприз? Ну, в общем, нужно, чтобы всё случилось внезапно. А, собственно, почему? – Потому что так полагается! Чтобы Мария в первую секунду испугалась, а потом, когда он её к себе прижмёт… Нет, после… Уже когда она, оказавшись в его сильных руках, почувствует себя в полной безопасности, как за каменным забором Каифы, таким надежным и высоким, ей обязательно станет хорошо. И тогда, может быть, всё вокруг снова запахнет фиалками. Потому что она непременно вспомнит, как это у них тогда случилось. В Кесарии… Её близкое тело опять станет лёгким и мягким… А ещё горячим. И тогда польётся золото… Пусть это все увидят! И пускай пьют сколько захотят. Сколько им всем надо…
Михаэль, наконец, проснулся и сообразил, что он должен сделать. Если вдуматься, ему просто ничего другого не оставалось. Без лишних слов, как-то уж совсем неделикатно, Аву показалось, что даже с наро-читой грубостью, он схватил Марию за талию, перекинул её через плечо словно мешок с пшеницей и шагнул с ней в ручей. Ну, во-первых, получилось не изящно! А главное, она при этом завизжала. Причём не от боли или неудовольствия, а как раз наоборот – и это было самое ужасное – от удовольствия! Визжа-ла и одновременно что-то ему кричала. А ещё она… смеялась! У Ава, который секунду назад стоял прак-тически уже у неё за спиной и примеривался, как бы поаккуратнее, так, чтобы не сделать ей больно, а чтобы было только немножко страшно, исполнить задуманное, потемнело в глазах. Тогда Константин, теперь Михаэль. Да что же это такое?!!…

Глыба льда треснула и сорвалась со скалы. Огромная, где-то очень далеко. Она сползала с обрыва медленно и долго потом падала. Ужасно долго. Она летела вниз до тех пор, пока не наступила ночь. И беззвучно обрушилась на землю. Брызги льда начали плавно взмывать к небу. И в какой-то момент они застыли. Как звёзды. Как маленький жук в янтаре. Сотни тысяч лет назад…
Худенькая фигурка со смешной косичкой, стоявшая у самой воды спиной к Аву, изогнулась, закатывая шаровары… Сандалии ещё были надеты…
Что это? – Ревность? Разочарование? Обида? – Гормоны – вот что это такое! Что же ещё?! И дурость, конечно. Возраст такой. Ав ведь не рассвирепел. И не взбесился. Это как-то по-другому называется. Как-то покрепче. Да, конечно, он размечтался. Это понятно. Уже представил себе. И мышцы напряглись. А позвоночник радостно вспомнил, как легко он справлялся с подобным совсем недавно. Этой ночью… С каким восторгом… Что-то в нём было тогда от зверя… И Мария так громко кричала! Делала вид, что она вырывается… Даже по-настоящему вырывалась. Но разве можно было справиться с его железными рука-ми? – Не то животное, не то Бог. И это продолжалось до самого утра…
Ему просто необходимо было схватить и загрызть свою законную добычу, которая сама жаждала быть его добычей. Даже если она этого ещё не знала. Ей это было нужно чуть ли не больше, чем ему!…
И что не так? Что случилось? Как это может быть, что ему больше ничего не нужно? Кому это – ему? И почему так тихо стало вокруг? Где все?…
Господи, да какой ещё храм! Зачем? Не нужно никакого храма! Чем плохо здесь? У муравьёв ведь нет никакого храма. И ничего, как-то они без него обходятся. Никто из них, даже самый умный не станет рассказывать другим муравьям, что ему вдруг открылся смысл чудесного вид;ния Иезекииля. Хвастать тем, что он разгадал вечную тайну Огненной Колесницы. И муравей не потребует, чтобы ему за это наде-ли на палец перстень прокуратора, сделав его самым главным муравьём. На час. На какой-то один жалкий час!!… Чтобы его потом убили. Ведь правда – ничего этого он делать не будет. Потому что нет в Колес-нице Иезекииля никакой тайны. Не в Колеснице тайна. Да и вообще никаких тайн нет, если Ты проснулся! Есть только тишина и покой. А ещё есть воля. Безмерная! Когда возвращаешься… туда, где Ты есть и был всегда. Где невозможно перестать быть и где время и смерть становятся просто словами. Тенью на стене. Где нет боли и сожалений. Ума и глупости. Вранья и желаний. Где нет даже любви… Разве можно полю-бить свой локоть или коленку? Где всё есть Ты. И нет ничего, что не было бы Тобой! Какие же они всё-таки умницы – эти муравьи!…
Так чем и кого собрался удивить в храме тот дурачок? – Ах да, об этом ведь нельзя рассказывать всем… Значит, он только Марии скажет, что он придумал? Или что увидел. Если он в самом деле что-то увидел… Из-за чего и согласился поторопить смерть… Странно всё это… А правда, из-за чего? Зачем понадобилось ему умирать? Разве жизнь для него совсем не имеет цены? Почему он врёт? Зачем? Что-то здесь не так… И кстати, почему тот страшный старик прокричал, что может теперь умереть? И он тоже… С чего бы? Они все прямо как сговорились сегодня. Интересно, а что такого ему привиделось? Чему, собственно, он так обрадовался? И почему это случилось именно тогда, когда они все там оказались? Странное совпадение… А что там вообще делала Мария? А-а-а, понял… Ну, конечно… Потому что я сейчас здесь. Всё случается только для того, чтобы я это увидел. И прекратил это безобразие. Ведь это мой театр. Это же я его придумал! Правда, надо бы по утрам начать пить кофе. Очень вкусно! Дорого только, наверное… А кто это – Мария?…
– Да ладно, не разувайся.
– Что?
– Тебе на тот берег?
– Ну да…
– Тогда держись за шею.
– За чью?
– Мою.
– Ты серьёзно?
– Ну конечно! Чего зря будешь ноги мочить…
Ав даже не увидел лица. Как-то забыл посмотреть. Ещё и солнце слепило глаза. Автоматически, из вежливости он говорил какие-то слова, а на самом деле продолжал думать о том несчастном, что готовил сейчас в храме свое нелепое представление. Для случайных зевак. И ещё он думал о слепом старике. Зачем им обоим так срочно понадобилось умереть? С чего бы? Это же неправильно. В такой хороший день! Птицы вон как весело поют. Мария говорит, что они поют весело. А что такое – весело? И правда, кто это – Мария? – Неважно…
Он просто подхватил на руки невесомую фигурку и шагнул с ней за черту. За грань. Когда гаснут од-ни блики и зажигаются другие. Когда превращаются… По ту сторону всего…

________________________________________

Ну что я опять неправильно сделал?

– Осторожно его на землю ставь, – гаденько улыбаясь, посоветовал Аву Михаэль, – И смотри, как бы он тебе башку сейчас не проломил. Совсем что ли свихнулся, придурок?
– А что такое?, –
не понял Ав. Он ещё не пришел в себя после того, что только что пережил. Если кто-то решит, что маль-чишка в такие минуты просыпался, выходил из обморока или что-нибудь в этом роде, он очень ошибётся. Ав в эти отвратительные мгновения как раз погружал себя в сон, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что именно он делает. И никогда эта вынужденная процедура не бывала для него приятной. В том примитив-ном сне, в который он загонял себя пинками, всё было враньём и глупостью. Мелким и ненастоящим. И в первые минуты, пока ещё помнилось другое, ему были до тошноты противны и оскорбительны потуги выцветших тряпок изображать из себя живое, якобы что-то соображающее, обладающее волей, собствен-ными мыслями и тому подобное. И вот, одной из таких ни на что не годных тряпок сейчас сознательно становился он сам. Так что особенно радоваться ему действительно было не с чего.
– А то, – продолжал улыбаться Михаэль, – что на руках можно только девчонок носить.
– Ну что я опять неправильно сделал?, –
с досадой отвернулся от него Ав, бережно опуская свою притихшую ношу на песок.
– Говорю тебе, дурак, что только девчонок…, – и глаза Михаэля округлились.
– А кто же я по-твоему?…

________________________________________

А точно девчонка?

Луис и не думал спасать ситуацию. Во всяком случае он понятия не имел, что кого-то или что-то здесь сейчас спасает. Он всего лишь решил представиться, как поступил бы на его месте любой образо-ванный и, главное, хорошо воспитанный человек, каковым уже более получаса он себя ощущал, получая, кстати, от этого огромное удовольствие. Наверное, он сделал это чуть подробнее, чем требовалось, пред-ставиться ведь можно было и покороче. Возможно. Во всяком случае пересыпать речь витиеватыми ла-тинскими и греческими фразами было совершенно необязательно, а без фракийских словечек, вряд ли кому-то здесь известных, он точно мог бы обойтись. Уж и сам это понял, а потому подумал, что Михаэль, наверное, шутил, а вовсе не дразнился, когда вместо того, чтобы в ответ просто назвать своё имя он, тупо глядя непонятно куда, на плохом греческом сказал, что уже ел сегодня абрикосы. И, конечно, Луис не обиделся. Ни на него, ни на Марию, которая ему вовсе ничего не сказала. Она стояла с открытым ртом и было неясно, видит ли она вообще кого перед собой или нет. Луис ещё подумал: – “А непростые они, эти магдальские. То-то вокруг них серьёзные люди суетятся. Но мы тоже не из крестьян будем!”.
Зато с девчонкой, которую Ав перенёс на этот берег, всё сложилось легко и без затей. Она, хоть и смутилась от того, что какой-то незнакомый мальчишка вот так запросто подхватил её на руки и перенёс через в общем-то ерундовое препятствие, ломаться не стала и на вполне сносной латыни сообщила Луи-су, что зовут её Юи, что Каифа поручил ей отвести ребят к храму и что, если наглый римлянин будет и дальше так бесстыдно на неё пялиться, то прожжёт у неё на груди дырку. Потом одними кончиками губ она ему улыбнулась, как бы ничего не обещая, смело обернулась к Аву, быстро клюнула его в щеку, по-чти при этом не покраснев, бросила ему через плечо, уже отвернувшись, тоже якобы ничего не означаю-щее “спасибо”, схватила остолбеневшую Марию под локоть и повлекла весь этот маленький караван в гору. К храму. Смешная косичка весело болталась у неё за спиной. Михаэль на негнущихся ногах по-слушно поплёлся следом, как-то испуганно косясь даже не на девчонку, чья рука уже довольно легкомыс-ленно обвивала талию Марии, а на Ава, которого странным образом сейчас не интересовало, чья рука у кого и на чём лежит. Впрочем, мы помним, что в эту минуту творилось в его душе…
Интересно, а о чём думал сейчас Михаэль?
Минуточку! – Что он делал? Поаккуратнее со словами. Ведь слово “думал”, сказанное применительно к человеку, находившемуся примерно в том же состоянии, что и Мария, то есть в состоянии полнейшего ступора, каковое можно описать и как паралич сознания, это не самое удачное слово. И тем не менее, давайте не будем придираться: если допустить, что он всё-таки сейчас думал, то о чём? – Да о том же самом, о чём думала и Мария: о сдуру, без всякой задней мысли произнесённых ею глупостях вроде “Ес-ли бы ты был девочкой…” и “Мы с тобой были бы лучшими подругами…”! И ещё, оба они – и Мария, и Михаэль – не сговариваясь думали сейчас о том, что этих слов точно не слышал Ав. И главное: никто не произносил колдовскую формулу “нас трое”. А это значит…
Нет, глядя на Ава, никак не скажешь, что он только что колдовал. Виски ведь не трёт… Да и вообще он какой-то скучный. Обычно долго бухтит, что, дескать, зря всё это, что не надо бы, не хорошо это, в общем упирается. И не только до того, но и после, когда всё уже сделано. А тут? Похоже, он проспал сегодня самое главное.
Но ведь это он её принёс!… На том берегу взял в руки мальчишку, – все это видели!, – а на этот… Нет, он точно ничего не делал. Больно у него честная рожа. Так бы он прятал глаза. И потом, кто видел, кого он там брал? На том берегу… Никто же не оглядывался назад! Кто там был, того Ав и взял. Он, по-хоже, даже и не догадывается, что минуту назад случилось что-то абсолютно невозможное. Такое, что просто в голову не лезет!
Значит не Ав?… А кто тогда? Мария про себя точно знала, что не она. Только вот Михаэль в этом сейчас засомневался. Хотя, судя по её жалкому виду… Обычно, когда она действительно бывала ни при чём, а с Авом, после того, как она швырялась этим их волшебным “нас трое”, начинали твориться всякие неприятности, она с удовольствием присваивала себе все лавры и задирала нос так, что хотелось ей вре-зать по заднице, но сейчас она определенно выглядит как побитая собака. Да если бы она хоть каким-то боком была причастна к тому, что здесь произошло, то ходила бы сейчас гоголем и строила из себя вели-кую жрицу! Как их там называют? В Греции, говорят, до сих пор есть такие. Пифии, кажется. А может и не пифии…
Так, спокойно… А что, собственно, произошло? Нет, об этом лучше не думать… Не сейчас. А то ведь эдак и свихнуться недолго. О Господи, Каифа же спросит, куда его мальчишку дели!… (Михаэль покрыл-ся холодным потом. Он почему-то забыл, но скорее всего просто не услышал, как Юи только что говори-ла о первосвященнике.) Что делать?!… Ну, с Сиром и отцом мы это как-нибудь уладим. Договоримся с Марией складно врать и скажем, к примеру, что мальчишка им всем вчера привиделся. Что на самом деле он уже тогда был девочкой. Вина много выпили, темно было в зале, с дороги устали, вот и показалось. Да, но Каифа! Он что, тоже устал с дороги? Или он может забыть, кто у него служит? Это же скандал! Они и так с отцом на ножах, а тут… Да я ещё его сыну по морде надавал… Слава Богу, Ав тогда смылся, а то, не дай Бог, наколдовал бы чего-нибудь совсем уж нехорошего. На нашу голову. Мария, помнится, каких-то ужасных глупостей там потом наговорила. Очень сильно она на того кретина обиделась. И правильно я сделал, что морду ему разбил! Вот нисколько о том не жалею! Пусть ещё спасибо скажет, что жив остал-ся.
А точно девчонка? Одета так же… Только чуть покруглее будет… Тот вроде худее был… Ишь как за-дом виляет!… О Господи!… Вот влипли!… Да, похоже, всё-таки – девчонка. И грудь… Ничего так… Ну не как у Марии, но и не то, чтобы её совсем нет. То есть ещё как есть! Господи, как же её звали?! Нет, не её, – его… Точно не Юи. Ведь как-то ж мы её называли. Его то есть… И ведь невозможно вспомнить! Почему-то… Может Мария потом вспомнит?… Но я же купался с ней!!… Тьфу ты, черт! – С ним. Утром, в том озерце. Он точно мальчишкой был. А вдруг он нас просто дурачит? Может у него не настоящая грудь? Ну и что делать? Попросить раздеться? А почему нет? Вот скажу, что мне жарко. Что хочу иску-паться. Вернёмся и… Куда вернёмся? К той луже?! А вдруг он не захочет со мной купаться? Скажет, лезь в эту помойку сам, если тебе купаться охота. Или в штанах в воду пойдёт…
А может мы все заболели? Может кофе на рынке был какой-нибудь неправильный? Так ведь Ав на рынке с нами не был и на больного не похож. И этот, как его, ну, его новый приятель, римлянин, тоже с виду нормальный. Даже подкатывает к этой Юи, как будто она настоящая… Но я же купался с ней!!!… Чёрт, с ним… В общем, непонятно с кем… Утром. Нагишом!…
Да, Михаэлю пришлось не сладко. А всё потому, что натура у него цельная. Оказывается, иногда бы-вает вредно, когда чего-то, пусть даже очень хорошего, в человеке обнаруживается с избытком, а чего-то другого, может и не такого ценного, ну, скажем, такой вещи, как гибкость, ему не достает. Или такой неуважаемой всеми мелочи, как лень. Или даже просто слабости ему не хватает. Вот Мария, к примеру, из ступора вышла за минуту и даже не потому, что она легкомысленная, хотя… Нет, конечно, страдать все-рьёз и подолгу ей никогда не удавалось. А, собственно, с какой стати она должна страдать? Это Ав может упереться рогом, наткнувшись на непонятное. Заберётся в какой-нибудь тёмный чулан и выползет из него через неделю голодный и одичавший как волк. Когда его уж и искать перестают. А на вопрос – где пропа-дал, паршивец? – ответит, что ему надо было одну ерунду обмозговать, вот он на часок и отходил. Ещё бы у него мигрени не случались, если его часок может на неделю растянуться. Без сна и еды! Мария такие вещи никогда не понимала. Она считает, что, если тебе сразу что-то не открывается, то всё как-нибудь потом разъяснится. Само. А если и потом не откроется?… Но такого ведь не бывает! Или это уже просто глупость несусветная, на которую и время тратить жалко. Нужно на это плюнуть и забыть!
Как бы то ни было, обзывать Марию легкомысленной было, наверное, несправедливо. Вот Михаэль, уж на что человек серьёзный и обстоятельный… А толку? Она уж давно хохочет и эту самую Юи обнима-ет без всякого страха, а он словно ежа съел. Да ещё без соли. Аж дрожит весь, бедный. А главное, ведь всё равно он ничего не поймёт, потому что ничего здесь понять нельзя. Ну и зачем тогда ходить с кислой рожей и портить всем настроение? Нет чтобы порадоваться: такое чудо на их глазах случилось! А чего да как – Ав им потом растолкует. Просто и доходчиво. Этот точно докопается. Он такой.
Слышал Ав или нет пожелание китайчонку сделаться девочкой, сказал кто-нибудь при этом волшеб-ное “нас трое” или нет, Принцессе было… Ну, не то, чтобы всё равно… В общем, ей было не до этого. Подумаешь! Вот ещё… Что недавно это был мальчишка, а сейчас она уже обнимает девушку, что такого вообще не бывает, она, слава Богу, понимала. Но ведь всё это так зд;рово! И она этому не просто свиде-тель, а, наверное, ещё же и участник. И скорее всего даже не последний, а какой-нибудь очень важный участник. Может быть даже главный! Мария уже чуть ли не прыгала от восторга! Так что же, она вообще ни о чём не думала? – Думала! Причём почти о том же самом, о чём и Михаэль: как бы поскорее ей с этой самой Юи искупаться. Пока она вдруг не исчезла. Мало ли… Только без всякого Михаэля, разумеется. Чтобы можно было обеим спокойно раздеться. И очень сожалела, что во дворце Каифы, который стоит таких бешеных денег, нет такой простой и нужной вещи, как бассейн. – “А может и правда её к себе в постель положить?, – сказала она себе. – Точно, сегодня же так и сделаю. Решено!”. – Вот о чём она ду-мала.
Что ещё? С чего это Мария сделалась вдруг так неприлично счастлива, что Михаэль даже стал на неё коситься? Почему она вела себя так, как будто ей в глаза накапали из таинственных Константиновых пу-зырьков? Она ведь даже смеялась сейчас по-другому. Начнём с того, что юридическая сторона проблемы, страшно беспокоившая Михаэля, была ей совершенно безразлична. Кто и как станет докладывать Каифе об исчезновении китайчонка, согласится он на явно неравноценную замену, всё-таки раб-мальчишка стоит б;льших денег, чем девчонка (а вдруг она как телохранитель теперь уже и не годится вовсе?), – до этого Марии дела не было. Справедливо это или нет, но она считала, что решать такие вопросы должны мужчи-ны. Она в конце концов Принцесса или кто?…
И, наконец, последние два на первый взгляд неочевидно связанных меж собой момента, не просто сильно поднявшие ей настроение, а удивительным образом всю её изменившие: Мария, может быть и не подглядела через глаза растаявшего от её бессовестного гипноза китайчонка имени так напугавшего их старика, но неведомо откуда ей вдруг сделалось известно, что означало его появление на сцене во время последнего – их совместного с Михаэлем дефиле перед сарайчиком. И неважно, что там старик орал. Главное, что он вообще вышел из своей кельи!
Это первый момент. А второй? – Мария приняла важнейшее для себя решение, что ничего об экстра-вагантных событиях прошедшей ночи (равно как и предыдущих) она рассказывать Михаэлю не станет. Ни сегодня. Ни завтра. Вообще никогда! Что было, то было. А что, собственно, было? Кто-нибудь что-нибудь видел? – Вот именно! С Авом отныне покончено. Раз и навсегда. Он, может быть, и хороший, но… Да точно хороший! И умеет такое, чего больше никто… И сильный!… Господи, ну вот о чём она в такую минуту?!… Нет, правда, он странный. Его же совершенно невозможно полюбить. То есть полюбить, наверное, можно… Ещё как можно! Но… Короче, она выходит замуж за Михаэля и всё, точка! – Потому что ныне свершается великое пророчество. Это, конечно, от всех пока что большой секрет. Господи, если бы кто знал, как хочется побыстрее эту страшную тайну всем рассказать! Всем-всем-всем!…

________________________________________

Ладно, папаши, празднуйте дальше.

А в это самое время Каифа с Иосифом уже благополучно приканчивали третью амфору. Когда два ча-са назад они незаметно для себя уговорили первую ёмкость, мудрый Каифа сообразил, что, если и дальше гнать в таком же темпе, то к вечеру в Иудее действительно может объявиться новый первосвященник, а посему прислужница, хорошо изучившая язык тайных жестов хозяина, начала вино по-тихому разбавлять и даже позволила себе настаивать на том, чтобы мужчины хоть что-нибудь ели, а не просто “как конюхи” безобразно напивались. Иосиф, заподозрив служанку в вероломных манипуляциях, попробовал было ей грубить. В ответ она с садистски невозмутимым выражением на лице подхватила со стола почти полную амфору и вышла с ней из секретной комнаты. В результате, когда через четверть часа она с пустыми ру-ками явилась спросить – не надо ли чего?, – Иосиф был уже шёлковый. Ну тогда уж и она смилостиви-лась.
Разговор священников, естественно, крутился вокруг вчерашнего полуистлевшего пергамента – по-следнего свитка Исаии, в котором великий пророк прямо указывал на Марию. Увы, никаких новых мыслей за ночь и утро в их головах не родилось. Иосиф лишь подтвердил ранее сказанное, что “либо она, либо мой Михаэль, либо я уже не знаю!…”. При этом заклятые друзья напились до того, что обсуждать Мессию они стали уже как обыкновенного человека, у которого может быть не только имя, но и тело, более того, с кем они могут быть знакомы и даже состоять в родственных отношениях. О том, что какой-то вполне конкретный Ездра затевает сейчас в храме переворот они не то, чтобы забыли, но после второй амфоры эта мелочь их перестала занимать. Иосиф мог говорить теперь только о сыне, а Каифа постоянно свора-чивал на Марию.
– Так тебе не кажется, что когда девчонка покажет всем на моего сына и скажет?…
– Ещё не знаю, на кого она покажет, ведь она…
– Что значит, ты не знаешь?!…
– А то, что про твоего Михаэля в пророчестве не сказано ни слова.
– Как это не сказано?!
– Да так – не сказано! Сам же читал. Зато про неё сказано. Целых три раза. Так-то!
– Знаешь что?!
– Ну что?! Не трогай амфору, дубина, разольёшь!
– А то, что ты – гад завистливый!
– А ты – старый дурак. Слушай…
– Чего?
– Я, кажется, понял.
– Ну и что ты понял? Что вообще ты можешь понимать?
– Я понял, что значит “она покажет”.
– Ну и что же?
– А то, что она назначит нам Мессию.
– Это как? Совсем что ли напился?
– Сам ты напился! Она сделает его Мессией.
– Кого?
– Кого захочет.
– Ну ты давай не груби мне! У неё что, большой выбор? Или ты имя моего сына забыл?
– Так, тебе больше не наливаем.
– Что значит не наливаем?! Ты как со мной разговариваешь?
– Она из кого угодно может сделать Мессию.
– Вот ты сейчас что – обидеть меня хочешь?
– А разве твой сын когда-нибудь говорил, что хочет быть Мессией?
– Нет… Слушай!
– Что такое? Да не трогай ты амфору!
– А ведь ты прав.
– В чём?
– Мария – она такая.
– Какая такая? Ты слова выбирай. А то я тебе сейчас по морде дам!
– Она может.
– Что может?
– Давай выпьем.
– Давай. А что она может?
– Сделать, как захочет.
– Твоё здоровье.
– И твоё.
– Мясо ешь.
– Не буду. Его не прожуешь.
– Не принесёт ведь больше вина.
– А ты что, приказать ей не можешь? Кто здесь хозяин?! Женщина бояться должна! Распустил, по-нимаешь!…
– Ты мне вот что скажи…
– Ну что ещё?
– Что это там у вас за история с воскресающими стариками? Ты во что Марию втравил, идиот?
– А что такое?
– У меня доносов на неё уже штук двадцать лежит.
– Покажешь?
– Да ради Бога! Могу и те, что на тебя, показать. Их, правда, поменьше будет.
– Даже как-то обидно.
– А ты начни в синагоге рассказывать народу про то, что Ирод душегуб, тогда сравняетесь.
– Так ведь убийца же!
– А ты дурак набитый!
– Сам ты… Интересно, и в чём же её обвиняют?
– А сам не догадываешься? – В колдовстве.
– Это как?
– Вот это я и хочу у тебя спросить! Что ты там за цирк устроил, гад?! Хочешь, чтобы из-за тебя де-вочку камнями побили? Думаешь, не найдётся желающих?! Да я тебе за неё башку сверну, идиот паршивый!
– Понимаешь, какая штука…
– Нет, не понимаю! Что ж ты мимо льёшь, пьянь?! Девчонка здесь при чём?! Совсем с ума спятил?
– Ничего я не спятил! Ну, может, немного… Вот, кстати, насчёт “спятил”… Ты когда-нибудь видел человека, собравшегося умереть, который вдруг передумал?
– Постоянно вижу. Каждый второй скулит… И никак не сдохнет.
– Нет, я о тех говорю, за кем смерть на самом деле пришла. По-настоящему!
– Я что-то тебя не понимаю. За кем смерть приходит, тот уже не может передумать. Тут все игры заканчиваются.
– Уверен?
– А ты, можно подумать, встречал таких…
– Да и ты тоже. Чего вылупился? Я серьёзно.
– Это где ж я таких встречал?
– Вот сейчас, к примеру, перед собой такого видишь.
– Тебя, что ли?
– Ну…
– Хочешь сказать…
– Она ко мне четыре раза в год приходит. Собственной персоной.
– Бросай пить. С обычными психами обострение дважды в год случается. А ты, я смотрю, что-то зачастил.
– Как дам сейчас!…
– Вот я и говорю – псих.
– А может и правда псих… Я ведь не спорю… Понимаешь, если это единственное, что я за всю свою жизнь открыл, то и этого уже хватит.
– Не понял… Что именно ты открыл? Что ты – псих? Так это никакая не новость. Это у тебя на лбу написано.
– То, что девять из десятерых умирают раньше, чем могли бы. Я не о тех говорю, кого убивают или там от болезни…
– Это как?
– Опыта у них нет.
– Какого? Столько пить? Ну, как ты, точно никто не сможет. Такого опыта…
– Нет, этого, как его… Опыта сумасшествия, как ты говоришь… Только нормального сумасше-ствия. Может выпьем?
– А не хватит? Я тебя уже понимать перестаю.
– Тогда можешь не пить.
– Знаешь, что?! И мне тоже лей! Так какого ещё у этих дураков нет опыта? Какое ты нормальное сумасшествие придумал?
– Они все думают, что это конец.
– А на самом деле? Ты про смерть что ли?
– А на самом деле это и правда конец.
– Ну вот и хорошо. Отлично поговорили. Закусывай давай!
– Понимаешь, нет никаких сомнений. Я это сто раз наблюдал.
– Что именно? Говори яснее!
– Ну, что с ними происходит. И со мной.
– И что же с вами происходит?
– Одно и то же.
– И в чём разница?
– А нет её – разницы.
– Наверное, всё-таки есть, коль скоро ты здесь сидишь и сказки мне рассказываешь. А они уже ни-кому ничего…
– Разница в том, что однажды я от неё увернулся… Случайно.
– От кого?
– От смерти. Удалось. Понимаешь? Они просто не знают, как это делается. Всё ведь взаправду. Настолько реально, что!… Представляешь? У меня даже агония в первый раз началась. В самый последний момент спохватился.
– Да ты что!…
– Ага.
– И как же ты выкрутился?
– Отвлёкся.
– Что?
– Ну, вспомнил себя другого.
– Какого ещё другого? Что ты лепишь?!
– Молодого себя. Ну, не совсем молодого. Не умирающего. А то ведь уже было запаниковал. Аж затошнило от ужаса.
– Ну и как она выглядит?
– Кто?
– Смерть.
– Да никак она не выглядит! Что ты, как слабоумный?!… Ты ещё про архангелов меня спроси! Со-всем уже!…
– А что, не было архангелов?
– Слушай, мы же не в синагоге! Что ты дурака валяешь? Какие ещё архангелы!…
– Не понял?!
– Да ладно тебе!
– И что, всё так просто? Взял, вспомнил, какой ты в детстве был хороший, и привет – смерть от те-бя сбежала?
– Никуда она не сбежала. Как она убежит? Она же не человек.
– Понятно. Она – ангел.
– Да никакой она не ангел!
– А на что же она тогда похожа?
– Да ни на что она не похожа! Ты так говоришь, словно это существо какое. Смерть – это всего лишь фигура речи, когда ты чувствуешь, что всё заканчивается. Просто ты теперь всё так ясно видишь. Так близко. Понимаешь, что ещё час и…
– Страшно?
– Не то слово! Ужас как противно. Ну, лично мне всегда тошно бывает. Аж живот крутить начина-ет. С другими не знаю как. Может им не так больно… И очень грустно делается. Тоскливо. А, главное, обидно! Ни черта в этой своей поганой жизни не успел. Всё пыжился. Какой-то ерундой себе голову забивал! В общем, мне тогда случайно удалось от неё увернуться.
– Случайно?
– Ага. Я даже и не понял, как это случилось. Не должно было. Дверь хлопнула. Кто-то зашёл. Не помню – кто… Ав, кажется…
– А это ещё кто?
– Да живет у меня сирота. Кормлю я его.
– Может он?
– Что он?
– Ну, он тебя отвлёк.
– Да нет… Он ведь и не говорил ничего. Просто в глаза мне посмотрел. А я тогда как раз наше с то-бой детство вспоминать стал. Нет, он точно ничего не говорил.
– Любопытно… А чего ж не привёз мальчишку? Я б на него взглянул. Тут ведь про Марию тоже пишут, что и она в глаза…
– Как это?…, – опешил Иосиф. – Да ты его вчера…
– Ну так и чего? Посмотрел он тебе в глаза и что?…
– А утром я проснулся. Живой вроде. Неделю ходил пришибленный. Думал – ошибка вышла. Вер-нётся она за мной. Её ведь не обманешь. Я же ничего не сделал.
– В каком смысле?
– Ну, ничего я ей не пообещал.
– Просто вспомнил?
– Ну да. Тут ведь, понимаешь, всё дело в том, как вспомнить. Чтобы перекрыть этим своим воспо-минанием ход…
– Ход чего?
– Да не могу я слово подобрать! В общем нужно через это воспоминание сделаться новым. Хотя нет, подожди, вру. В первый раз я же ничего вспомнить не мог. Это потом уже тот случай вспо-минал. А в первый раз…
– Когда мальчишка тебе в глаза смотрел?
– Ну да… Что-то я запутался…
– Отлично рассказываешь! Всё так складно, а, главное, понятно. Ты и в синагоге таким же манером изъясняешься? Тогда ясно, за что тебя в Магдале все любят. Совсем, что ли, нажрался?! Ты, во-обще, помнишь, про что начал?
– Конечно. Только вот нить потерял.
– Ну тогда сворачивай на главное! Что нужно вспомнить, чтобы смерть меня не забрала, когда она за мной придёт? Я должен какую-нибудь картинку из детства вспомнить?
– Нет.
– Но ты же сам только что сказал!
– Да это я…
– Так, всё, хватит! Трепло! Пьянь!
– Я теперь, когда она приходит, вспоминаю только одно, что это в принципе возможно. И на этом выплываю… В общем мне достаточно знать, что такое со мной уже было.
– Ты же говорил, что смерть нельзя обмануть!
– Да я знаю, что говорил. Подожди. Или это ты говорил? А получается ведь, что можно.
– И куда он запропастился?
– Кто?
– Кто надо! А, интересно, почему, когда с тобой говоришь, хочется тебе по шее врезать, не знаешь?
– Нет.
– А я знаю.
– Почему?
– Потому что ты пустобрёх! Я думал, ты что-нибудь действительно ценное сейчас скажешь.
– Так я ж и говорю тебе. Что однажды я её обманул… Это что, по-твоему, не ценность?
– Ты про опыт, которого нет у твоих стариков?
– Вот именно! И не только у неграмотных. Такого опыта нет даже у тебя. А поэтому, когда она к тебе придёт, ты, хоть вроде бы и не полный дурак…
– Спасибо…
– Не за что… Так вот, даже ты решишь, что это конец. И никаких сомнений у тебя на этот счёт не будет. А потому ты тоже лапки опустишь. Понимаешь, пока она к нам не приходит, вот так, близ-ко, мы в неё не верим…
– Как сказать…
– Да не верим! Говорить – это сколько угодно, но всерьёз мы её не воспринимаем. Ты вот, к приме-ру, в неё не веришь!
– Как это не верю, когда я её с детства кругом вижу?
– Это тебе кажется. Уверяю тебя, увидеть её так, как видят те мои старики или я, тебе пока что не приходилось.
– С чего ты взял? Самый умный что ли?
– А при чём здесь “умный”?
– Ну а чего тогда дураком обзываешься?
– Да кто тебя обзывает?! Просто, если б ты знал, о чём я сейчас говорю, то не спорил бы со мной. Я бы по твоим глазам увидел, что мы друг друга понимаем. Вот тех стариков я понимаю. И они ме-ня.
– Ну и что они тебе говорят?
– Ничего не говорят. Тут уже не до слов. Просто берут и помирают. Кто ещё день-два протянет. А кто уже к вечеру сворачивается. Это довольно неприятная процедура, должен тебе сказать, если ты в сознании умираешь. Можно, конечно, разные сказки начать им рассказывать. Но мне как-то стыдно… А лечить их… Я же говорю тебе: всё происходит на самом деле… Вот они и не сомне-ваются, что это смерть за ними пришла. Они просто не имеют такой возможности. Я про усо-мниться. А потому даже и не пытаются что-нибудь сделать. Проблема в том, что им нечего вспо-минать. Например, что её можно обмануть… У них ведь это в первый раз. Понимаешь, в данном случае вспоминать и верить это – одно и то же… Вспомнить – это очень важно! Очень!…
– И ты, стало быть, учишь их…
– Господи, да чему я могу их в такой момент учить?! Верить? Поздно уже! А вот учеников своих, у которых мозги пока не загажены, и, главное, есть время, кое-чему пробую.
– Ну и много их у тебя?
– Кого, учеников? – Трое осталось.
– Не густо.
– Зато каких! Одна Мария чего стоит. А с моим Михаэлем сам Филон Александрийский переписы-вается!
– Я в курсе.
– Что, правда?
– А ты как думал! Господи, да где ж он там ходит?!
– Кто?
– Не твоё собачье дело! Вот об этом я и говорю!
– О чём?
– Ты вообще слышишь меня?!
– А чего ты на меня орёшь?
– Кто на тебя орёт?! Достал ты меня своим сыном! Скажи лучше, какого дьявола они у тебя со смертного одра встают?!
– Кто?
– Я тебе сейчас по роже дам! Он ещё спрашивает – кто! Ты что, издеваешься надо мной?! – Твоё старичье безграмотное! Ты зачем, гад, колдовать её учишь? Ты хоть соображаешь, скотина, от ка-ких обвинений я её отмазываю?! Я – первосвященник иудейский!
– Ну а я-то тут при чём?
– А кто ж её научил, как не ты?!
– Чему?
– Нет, ну ты у меня сейчас точно получишь!
Трудно сказать, какое продолжение имел бы этот разговор, возможно, дошло бы и до рукоприклад-ства, если бы на лестнице не послышались шаги. Кто-то там тяжело поднимался. И это была не служан-ка. Потому что служанка не имела привычки чертыхаться. И вообще она не говорила басом. Что же ка-сается разговора двух священников, то, конечно, жаль, что он прервался, ведь Иосиф, несмотря на то, что в пьяном виде терял способность внятно излагать свои мысли, их по крайней мере имел, а этим сво-им незамысловатым ключиком – “мне достаточно знать, что со мной это уже было” – похоже, действи-тельно научился открывать двери, закрытые для многих.
Кстати, от Каифы Иосиф мог бы узнать и кое-какие подробности относительно того, как именно Ма-рия подняла своего первого мертвеца, поскольку эта сцена была подробно описана свидетелем в доносе, присланном первосвященнику. В частности, в нём говорилось о том, что на поминки было уже принесе-но вино и с рынка привели живого барана. Ну, чтобы его вечером изжарить и съесть. В общем гости со-брались, а торжество пришлось отменить.
Мария прибежала в самый последний момент, дёрнула старика за руку и крикнула ему в ухо:
– Ты что же это придумал, старый врун?! А кто обещал мне куклу выстругать? Все вы обманщики!
Собственно, это всё, что она ему сказала. Повернулась и с мокрыми от обиды глазами выскочила на улицу. Старик же тот трястись перестал, как-то подозрительно затих, после чего под остолбенелыми взглядами гостей и родственников с одра слез и поплёлся вслед за Марией во двор. Выполнять обещан-ное. То есть стругать для неё запрещённого религией языческого истукана – куклу ребёнка. Кстати, он до сих пор жив – тот дед. Дважды ещё после этого собирался умирать, но уже без помощи Марии каким-то образом передумывал. Родные уж и не знают, что с ним делать. Перед соседями неудобно. А ту куклу Мария прячет под подушкой и никому не показывает. Ав, правда, её видел. И Михаэль тоже. Да и Иосиф про неё знает. А что такого? – Обыкновенная детская кукла. Крик что ли из-за неё поднимать? Никакой это не Бог. И Мария ему вовсе не молится. Только целует его и кормит грудью. Кстати, кукла эта и правда на ребёнка похожа. На девочку. Неплохо дед вырезал.
Чего, однако, не содержалось в доносе, так это того, что в тот день, когда Мария подняла собравшего-ся было помереть старика, она пришла в тот дом не одна. Вслед за ней туда вошёл Ав. Его, правда, никто почему-то не увидел. Ну, как обычно… Так вот, это именно он подбил Марию сходить к умирающему и кое-что испытать. Между прочим, из того, про что рассказывал им Иосиф. Долго её уговаривал. В общем взял девчонку на слабо. И опять же, именно он, Ав, а не кто-то другой, желая ободрить Марию, впервые произнёс тогда волшебное заклинание “нас двое”. И убедил её, что ничего ей за это не будет. “Нас трое” появилось позже – через месяц, и Мария устроила так, будто инициатива создания тайного тройственного союза всецело принадлежала Михаэлю. Он даже и сам в это поверил. Мария же была абсолютно уверена в том, что всё это придумала она. Потому что ей очень нравилось ходить над землёй…
– Ну наконец-то!, –
вставая, с преувеличенной строгостью поприветствовал Каифа Безликого. –
– Мы уж думали, ты там у него спать останешься. –
Вошедший ничего на это не ответил. Зато приметил на столе амфору. Не спрашивая ничьего разре-шения, взял её, налил себе в бокал Иосифа, выпил. Налил ещё. –
– Что, покормил его?
Безликий ничего не ответил. Нагло уселся на место Каифы и о чём-то задумался. Минуты две про-должалось молчание. Иосиф начал потихоньку звереть. Но первым не выдержал Каифа:
– Как он там?
– Как обычно.
– Кашу съел?, –
Каифа задавал вопросы каким-то странным голосом. Даже Иосиф понял, что первосвященник изо всех сил старается казаться спокойным, вовсе таковым не будучи.
– Угу.
– Что-нибудь сказал?
– Что каша остыла.
– Ишь ты, остыла… А что, и впрямь холодная была?
У Иосифа закружилась голова. Он никак не мог понять, что здесь происходит. Что ещё за бред? И по-чему этот хам пьёт из его бокала? Опять же – при чём здесь каша?
– Не знаю. Не пробовал.
– А какая была каша?
– Как обычно – пшеничная.
– Так он же вроде любит её.
– Он любую ест.
– Но любит он пшеничную!, – Каифа начинал терять терпение.
– Может быть. Сожрал всю.
– Ты как о нём говоришь?!
– Ну, съел…
– Я что-то не понимаю!, – наливаясь гневом, начал Иосиф.
– Заткнись!, –
коротко срезал его Каифа, даже не обернувшись. –
– Ничего не случилось?
Безликий поднялся с бокалом в руке, подошёл к окну и принялся внимательно разглядывать крышу замка первосвященника.
– Сначала его пошёл, –
тихо сказал он, не оборачиваясь ни к кому и не уточняя, о ком, собственно, он сейчас говорит.
– Ну и что?, –
еле слышно спросил Каифа, и голос его определённо дрожал.
– А ничего.
Безликий равнодушно отхлебнул и продолжил свои наблюдения. –
– Потом твоя отправилась.
– Ну?… И?…
– То же самое. Он как раз в это время кашу доедал.
– Какую ещё кашу? Что вы тут из меня идиота делаете?!, – взорвался Иосиф.
– Рот закрой! И тихо сиди. Тебе что сказали! А потом?
На Каифу было больно смотреть. Он как-то вдруг постарел и сделался землистого цвета.
– А потом она вернулась. Ну чего, я пошёл? Они скоро уже в храм войдут.
– Иди, –
мёртвым голосом благословил его Каифа.
– Она, правда, снова туда потом сходила.
– Кто?
Безликий не удостоил Каифу ответом, но как-то странно ухмыльнулся, гад!
– Взяла его за руку и подвела к сараюшке.
– И что Симеон?
– Пошумел немного. Детей напугал.
– То есть…
– Похоже признал. Ну так что, пошёл я?
– Да погоди ты! Он что-нибудь сказал? Мёду ему в следующий раз принеси. И кашу в тряпки заво-рачивай, чтоб не остыла. Я тебе сколько раз говорил! Сколько раз можно повторять?! Ты что, не в состоянии простых вещей запомнить, скотина?! И перестань вино хлестать! Тебе в храм идти!! Посмотри, на кого уже похож?! Причешись…
Странно, Иосифу показалось, что Каифа плачет. Его щёки и борода вдруг стали мокрые, и вообще он почему-то прятал глаза.
– Оденься поприличнее. Из моего возьми чего-нибудь. Что он тебе сказал? Мёду в следующий раз не забудь…
– Не будет следующего раза.
– Как так?
– Сказал, что очень счастлив…
– Почему? Это, конечно, хорошо…
– Потому что Бог сподобил его увидеть…
– Так он же слепой…
– Ну ты дашь мне сказать или нет?!
– Да, конечно, извини…
– Сказал, что теперь он может спокойно умереть.
– Кого увидеть-то?, – встрял Иосиф, дёргая Каифу за рукав.
– Ладно, папаши, празднуйте тут дальше. А у меня дел полно, –
и Безликий, оставив пустой бокал Иосифа на подоконнике, направился к двери.
– Кого увидеть?, –
уже совсем не твёрдым голосом бросил ему в спину Каифа.
– Спасителя, – донеслось откуда-то снизу, с лестницы.

________________________________________

Такая ласковая и добрая вода…

По мере продвижения молодёжной процессии к храму каких-либо новых трансформаций с ней, слава Богу, уже не наблюдалось. Ни количественных, ни качественных. Как оказалось их на этом берегу пятеро, так впятером они на гору и взобрались. Главное, девчонок больше не прибавлялось. Изменилось разве что распределение по парам. Впереди, подхватив под руку своего капитально раскисшего жениха, бодро ше-ствовала Мария. Рот её не закрывался, и вид у неё был решительный. А что такого? – Просто в какой-то момент она вспомнила, что через полчаса им предстоит обратиться к синедриону с приветственными речами, – “ну, о чём вчера говорил Каифа…”, – напомнила она своему воспитаннику. А посему быстрень-ко собралась сама и в свойственной ей манере теряющей терпение строгой учительницы стала энергично натаскивать как-то странно уменьшившегося в размерах Михаэля, внушая ему, что говорить нужно гром-ко и членораздельно…
– вежливо, но с достоинством, без всяких там соплей и помня, что послал нас к ним не кто-нибудь, а первосвященник иудейский.
– А это что значит?
– Тупица, что и мы с тобой непростые! А изображать из себя того, кто ты есть на самом деле, то есть перепуганного деревенщину, ты будешь дома. Совершенно необязательно было ехать за тридевять земель, чтобы показать всем, какой ты трус и размазня. Да проснись уже, наконец!… Какой ещё мальчишка? Ты совсем, что ли, дурак? Вот, что ты лучше мне скажи, откуда она знает про твой шрам?… Сам знаешь, какой! У тебя их что, много? Ты говорил, что только мне его пока-зывал!
– Я, наверное, рассказал ему, как сел тогда на гвоздь…
– Ладно, дома поговорим. Она сказала, что видела его…
– Откуда?
– Вот и мне интересно знать, когда это вы успели так близко сойтись.
– Утром наверное…
– Ах утром…
– Ну, пока ты спала…
– Ах пока я спала!
– Ну да… Мы же купаться бегали…
– Так вы ещё и купаться бегали?!
– А что нам было делать, пока ты дрыхла?
– Помолчи, а то я сейчас заеду тебе! Учи, давай, свою речь, пловец! Да не забудь про Иезекииля что-нибудь хорошее сказать. И цитатами побольше сыпь, чтобы умным казаться. Ты хоть пом-нишь, зачем мы туда идём? А откуда она знает, что у меня родинка под левой грудью?
– Вот уж не знаю.
– В самом деле?
– Ну да.
– Господи, и за что мне всё это?! Запомни, когда будешь говорить, стой ровно. Не качайся и не пе-реминайся, словно медведь. И не вздумай чесаться как пёс шелудивый. Что ещё?… Ах да: не чав-кай, как будто ты целуешься. Всё равно не умеешь…
– Чего я не умею?
– Да ничего ты не умеешь! Горе ты моё… Господи, дай мне силы из негодной глины вылепить хоть что-нибудь стоящее…
Следом за “величайшей парой в истории человечества”, за здоровье которой в этот самый миг выпи-вали уже опасно расчувствовавшиеся и всё друг другу простившие Иосиф с Каифой, тащился Ав. Наибо-лее болезненная стадия пробуждения (или засыпания?) миновала, и теперь он осторожно возвращался в нормальное человеческое состояние. Или как бы поаккуратнее выразиться… В общем, он уже почти при-жился к тем скучным обстоятельствам и телу, в которых вновь себя обнаружил. Большого удовольствия от пробуждения в этот пьяный сон он, разумеется, не испытывал, но и сказать, чтобы уж как-то особенно мучился от того, что краски поблёкли и всё вокруг, включая его самого, стало пугающе примитивным и непредсказуемым, было нельзя. Сказывался опыт. Ничего не попишешь. Иосиф сказал бы: “мастерство не пропьёшь”.
Лишь когда впереди нарисовались величественные контуры храма, Ав окончательно переключился и закрыл эту тяжёлую страницу. То есть сказал себе, что раз с ним это опять случилось, значит так нужно. И хватит уже!… Кому, что и зачем нужно, чтобы он снова превратился в безмозглую трусливую куклу, и чего, собственно, хватит, уточнять не стал, помня (всё из того же опыта), что от подобных уточнений легче не становится. И кстати, половину из того, что только и имеет смысл помнить существу, покидаю-щему свой дом и при этом имеющему наглость продолжать считать себя человеком, он всё равно уже позабыл, а во вторую половину его продажный рассудок в эту минуту услужливо отказывался верить, доказывая своему хозяину, что всё это ему померещилось. Что просто голову напекло. А как же напекло, когда тряпку он не снимал? И вообще, не так уж жарко сегодня… у них тут…
Но вот, что-то щёлкнуло. И получилось… Не в ту же самую секунду, но получилось. И мир, населён-ный тенями, сказал ему, что он, этот мир, настоящий, и стал казаться Аву не таким уж злым и чёрно-белым. Узнаваемым по крайней мере, что уже немало… Главное, всё здесь забавно двигалось, словно действительно было живым и при этом всё время чего-то хотело. Якобы оно это умело. Якобы знало, что значит хотеть… Вот ведь, когда-то он мечтал побывать в Ершалаиме. И пожалуйста!… Даже сердце заби-лось. Ну и слава Богу, что забилось, а то, когда он в первый раз ушёл из дома и заблудился, плакал, как маленький. Просил, чтобы этот кошмарный сон прекратился. И, если он чего нехорошего сделал, то он исправится. Обещал, что больше не будет делать плохие вещи. Кричал, что не хочет здесь жить. Что у них тут страшно, ведь можно в любую минуту умереть. И ничего с этим поделать нельзя. Даже просто узнать – когда это с тобой случится. Или оттянуть… Михаэль тогда ужасно за него испугался. Они с Иосифом связали Ава и три дня читали над ним из Писания. На четвёртый день, когда он перестал биться, его развязали, дали поесть, и мальчишка, наконец, затих. Отупел и окончательно потерял память. Стал, короче, человеком.
Да, кстати, Ав только что дал себе клятву больше не быть скотиной. То есть, не прикасаться больше к Марии. Ни во сне, ни так… Вообще никак! Во-первых, это не так уж и трудно, соврал он себе, изо всех сил стараясь не думать о том, что приходить во сне может не только он к ней, но, если отойти от себя немного назад, совсем замолчать и стоять там тихо, как будто тебе ничего не надо, то она и сама к тебе придёт… Учует пчела сладкий цветок – не захочет, а всё равно к нему потянется. И как раз эта перспек-тивная мысль, что, чем сильнее она будет сопротивляться и бороться с собой… Так, отставить! Значит, во-первых, это легко. Ну не легко, конечно. Впрочем, не важно!… А во-вторых, Михаэль ему всё-таки друг, единственный, между прочим… Хоть они и ругаются. Причём постоянно. Вон ведь как идут вдвоём, обнявшись. Как взаправдашние жених с невестой. Никого не стесняясь. И дети у них, наверное, красивыми будут. Если они успеют… Так зачем же быть гадом? Мало ли девчонок вокруг?… В Магдале вон одна всё время глаза отводит, когда встречается с ним у колодца, вроде она не о том думает. А сама незаметно подол повыше задирает, якобы чтобы платье не запачкать. Где она грязь-то нашла?! – Сухо ведь! Дождик раз в месяц капнет… И при этом ещё подглядывает, гадина, смотрит он на неё или нет. Смотрит, конечно. А как не смотреть? Отворачиваться что ли?! Или глаза закрывать? Тогда ведь ещё хуже будет – такого напридумываешь!… То, что у неё грудь ещё маленькая, это полбеды. А вот то, что она совсем глупая!… Первая перестала ходить на уроки дяди Иосифа. Но должна ли девчонка быть умной? Мария вон умная… Как ей кажется… И чего? Иной раз по шее хочется ей заехать, когда она начинает задаваться и корчить из себя пифию-прорицательницу. А сама по-гречески слова путает! Вертихвостка! Краситься уже начала… И ресницами вот так делает. Специально, чтобы все на неё смотрели! И руками, когда садится… Как будто она платье поправляет. Интересно, где она этот идиотский жест подсмотрела? Господи, какая же у неё красивая шея! И ноги. Да всё! Даже зуб, который неправильно растёт…

Замыкали колонну Юи с Луисом. Эти двое за руки не держались. Более того, они зачем-то установили меж собой дистанцию чуть не в два локтя, хотя мальчишка давно уже мысленно пристроил свою бессты-жую руку туда, куда недавно, когда девчонки шли вместе, на мгновение как бы нечаянно скользнула быстрая ладошка Марии, а потому идти Луису стало трудно. Так вот, пристроил он эту свою наглую руку и убирать её не собирался. Юи при этом сделалась вся красная и нервная, словно она что-то такое почув-ствовала, причём именно в том самом месте, и с восхитительной горячностью, задыхаясь, начала плести своему высокородному спутнику всякий вздор про то, что мальчишек она терпеть не может, потому что они такие и эдакие. А ведь она только что призналась Марии, что у Каифы на кухне есть один (она так и сказала – один), и что он очень красивый, только ужасно её боится, потому что знает, кто она, но одна-жды случайно – он из печи доставал хлеб и… В общем неизвестно, что он там должен был схватить… У стены стояла какая-то приспособа для лазанья в печь. Может её?… Так вот, он развернулся и, не разобрав впотьмах, ухватил Юи своими ручищами… Крепко так её сжал!… Она ещё хотела его убить, но растеря-лась… И нечего смеяться! Вовсе не из-за этого! Просто так она растерялась. И он тоже… Просто темно там было… И вдруг так тихо вокруг сделалось… Нет, руками он ничего не делал. С ума сошла?! Цело-ваться… Вот ещё!… Нет, только держал её. Крепко так… А она, собственно, и не вырывалась. В общем, они долго так стояли… Хлеб чуть не сгорел. Она ещё старалась не дышать, чтобы время помедленнее бежало. А потом он начал ей сниться… Она теперь постоянно бегает на кухню. Уж и обедает там… И ужинает… И просто так заходит… А этот дурак теперь каждый раз оглядывается, прежде чем у своей проклятой печки развернуться. – Дурак, – согласилась с Юи Мария. И расхохоталась.
Марии в ответ ужасно захотелось рассказать китаянке про свои неприличные сны, ну, не называя, ко-нечно, Ава Авом… – И даже лучше бы, – подумала она, – сочинить для него какую-нибудь другую внеш-ность, чтобы нельзя было догадаться… Но как раз в это самое время Принцесса оглянулась на готового свалиться в обморок Михаэля и вспомнила, что она вообще-то – невеста. А ещё она вспомнила, что идут они в храм… И лишь возбуждённо прошептала в ухо Юи, что сегодня ночью, если та сильно-сильно её попросит и чем-нибудь особенным заслужит её доверие, она ей расскажет…
– такой секрет, что ты просто лопнешь от зависти… И тебе начнет сниться уже не этот твой… Но это страшная тайна! Расскажу, только если мы с тобой вдвоём будем. И ещё мы с тобой обяза-тельно накроемся верблюжьим одеялом, чтобы нас вообще никто не услышал. И ещё, если ты дашь мне клятву, что никому до самой смерти об этом не расскажешь! Даже если тебя будут пы-тать и не давать пить! Ну, или пятки пёрышком щекотать…
Клятва была дана на месте. Немедленно. В ту же самую секунду. А потом… Хоть бы предупредила, бессовестная…
Целоваться, как выяснилось, Юи совершенно не умела. Просто не приходилось раньше… То есть она, конечно, давно уже об этом размышляла… Размышляла – неправильное слово, но неважно! В общем, она несколько раз видела… Три раза издали и однажды – совсем близко… Сын Каифы с одной из нижнего города. В двух шагах от Юи. Буквально в двух!… И руками её везде потрогал… Но, когда Мария вдруг… Нет, Юи, конечно, не испугалась. Чего это она будет пугаться!… Просто она не предполагала, что это делается именно так…
А как она думала – с закрытым ртом, что ли?… Даже ведь идти позабыла. Ноги вдруг разучились хо-дить. А сверху как будто подогретая вода полилась прямо ей на затылок. И на плечи. Только вода не мок-рая, а какая-то пушистая, что-то очень приятное шепчущая. И пахнущая какими-то очень простыми цве-тами. Которые не продают, потому что они и так везде растут… Фиалками, кажется, называются… Такая ласковая и добрая вода… И куда-то всё вдруг пропало. Стало вчерашним… Юи так и стояла, оглушён-ная… Всё облизывалась. Пока Луис не разбудил её вопросом, зачем, собственно, они потащились в храм. Он ещё хотел обнять её за плечи, как бы нечаянно, но так и не решился. А она это почувствовала. Или ей просто очень этого захотелось… Зато он сказал, что, если она устала, то он может её понести. Что ему совсем не тяжело будет, а даже напротив – приятно. И она вдруг забыла не только, как ходят, но заодно и все латинские слова. Или какие там ещё бывают… Вот как нарочно они взяли и выскочили из её головы. Но кто-то в этой её опустевшей голове подумал, непонятно на каком языке, что, если бы она не была рабыней, то, наверное, сказала бы ему, что, конечно, она устала. Очень-очень! Потому что это так здоро-во, когда тебя носят на руках. Она теперь знает. И ещё этот кто-то сказал ей, что Луис, наверное, так же мокро целуется, как и Мария. А может даже и ещё вкуснее! Хотя куда вкуснее? И так уже живот болит…
Как же хорошо, что он её не боится! Надо будет не вот так сразу, а как-нибудь издали зайти и осто-рожно рассказать ему, что совсем она не убийца… То есть убийца, конечно, но только не страшная. Что поделаешь, если такая у неё работа. Зато своих она не убивает. Как раз наоборот. Она их защищает. И как было бы зд;рово, если бы не сама Юи, а кто-нибудь другой, например, Мария согласилась бы ему всё это про неё рассказать. Марии ведь он скорее поверит.
– Всё что угодно для неё сделаю, только бы он меня не боялся!…

________________________________________

Может, пойдём уже, наконец? Кого сейчас-то ждём?!

Храм вырос внезапно. Но внимание ребят захватило даже не обилие бестолково снующих возле него крикливых простолюдинов, пригнавших сюда целые отары ни в чём не повинных ягнят, это дело обыкно-венное, а полсотни римских легионеров, расцветивших своими вызывающе яркими парадными одеяниями площадь. Они-то что здесь потеряли? Праздника вроде бы никакого нет… И начальник тайной стражи тут. Странно, он никого к себе не подзывал. Пальцем не манил и глазами знаков не подавал. Даже не смотрел в их сторону. Однако, Ав и Луис вмиг догадались, что явился он сюда по их души. Когда они к нему подбе-жали, двенадцать рослых солдат тут же окружили и закрыли их щитами. Что происходило внутри огоро-женного пятачка, видно не было. Мария немного струхнула и, наконец-то, замолчала. Михаэль тоже напрягся, хоть и старался выглядеть храбрым.
– Быстро вставай ко мне за спину и не высовывайся!, –
приказала своей госпоже Юи, мгновенно оказавшаяся рядом, и в обе её ладони из рукавов поползли бле-стящие смертоносные штуковины. Как можно было не высовываться из-за таких худеньких плеч, китаян-ка, которая была и ростом пониже и вообще, Марии не объяснила, но та, как смогла, за ней спряталась…
Первым и очень скоро из-за живой изгороди выскочил Луис, на котором была абсолютно новая и не просто белая, а ослепительно белая римская тога. До рези в глазах белая. Золотой пряжки на ней Мария не разглядела, – далеко было, – но то, что денег такой наряд стоит громадных, она поняла и отсюда. Надо ли говорить, какие эмоции вызвало у девчонок это дефиле? – Правильно: Юи просто раскрыла рот и напрочь забыла, что она здесь, вообще-то говоря, на работе. И что Каифа, ежели что, голову ей оторвет. Что же касается Марии, то все ее недавние страхи, а заодно и Михаэль с его мандражными трепыханиями по поводу предстоящего выступления в храме перед членами синедриона, куда-то улетучились и позабы-лись. Без всякого конкурса высочайшей волей Луис был заочно принят в привилегированный клуб обожа-телей Принцессы и тот факт, что фракиец не изъявлял пока что желания к таковым быть причисленным, Марию нисколько не смущал. Таких франтов в её свите ещё не было.
– Не было, значит будет, – рассудила она. – Куда ж он денется! Тем более, если он на стольких языках говорит. И ничего, что он невысокий…
При чём здесь лингвистические дарования очередной жертвы и её рост, понять сложно. Впрочем, не за то же Луис был удостоен высокой чести, что одевался дороже остальных пиратов. Это было бы как-то уже недостойно Принцессы. Другое дело – языки. Ну, так она себе сказала.
Была лишь одна странность. Так, лёгкое ощущение. Беспочвенное подозрение. Но всё же… Это насчёт “выскочил”. Как-то не вязалось… Вроде как всё выглядело солидно… А вот ведь показалось, что из-за этих дурацких щитов Луис не вышел, а его словно оттуда выпихнули. Честное слово – чуть ли не пинком! Показалось, конечно… Наверное потому, что он долго потом оглядывался. Не то обиженно, не то испуганно…
И если бы только это… А что ещё? Что ещё фракиец отколол? – Да в общем, ничего особенного. Просто поверх этого белоснежного роскошества он вдруг стал натягивать какую-то рваную хламиду, больше напоминавшую мешок, чем одежду.
– Не-а, даже так он за еврея не сойдёт, –
язвительно ухмыльнулся Михаэль, разгадавший маскарадный маневр Луиса. –
– Рожа не наша. В храм его всё равно не пустят. Пусть даже и не мечтает.
Надо заметить, что строгая и так ладно сшитая римская тога, чистая как снег, о котором Иосиф рас-сказывал так вкусно, словно сам его видел, на Михаэля произвела не меньшее впечатление, чем на Марию. И на мгновение он даже представил себя в чём-то подобном, тем более что недавно ему предлагали… А он, между прочим, и хотел. Только при отце не посмел надеть чужестранную тогу. Разве не понятно! Вот если бы Мария тогда настояла… Ну так, просто подурачиться, чтобы сделать невесте приятное. Но толь-ко если бы она очень его попросила. Очень-очень! Ав, гад, тот сразу побежал переодеваться, без всяких уговоров. Подхалим! Он бы и девчонкой вырядился, если бы Мария ему приказала. Так вот, когда бы отец увидел, что он долго отказывается и что всё римское ему противно… Только Мария взбрыкнула и не стала валяться у него в ногах. –
– Вот дрянь такая! А ещё врёт, что любит!
А что ещё ударило по нервам? – Михаэль до этой минуты испытывал сильнейшее сомнение относи-тельно благородного происхождения Луиса. Казалось бы, какая ему разница? А вот почему-то ему было неприятно узнать, что у Ава появился богатый ученик. –
– Откуда? Полдня в Ершалаиме, и уже успел себе ученика нарыть, согласного ехать с ним даже в нашу Магдалу?… Да чему он может его научить?! На базаре, видите ли, они познакомились! А что, спрашивается, они на том базаре потеряли? Ну, Ав понятно – поглазеть пришёл. Он же те-перь у нас богатенький. Вон сколько ауреусов им с Марией враги отвалили. За то, что они не пат-риоты. А этот? Благородные на базар не ходят. И вообще, кто подтвердит, что он не из простых? Мало ли что я про себя наплести могу…
И вдруг такой облом с этой проклятой тогой! – Михаэлю аж кровь в лицо бросилась. Да ещё фракиец, как оказалось, с каким-то важным римским начальником знакомство водит. У которого на лице столько значения написано! И власти!!…
– Вон уже и Ава, сволочь, ему представляет. А тот, гад, и рад! Будет теперь хвастать в Магдале, с какими людьми он в столице разговаривал…
А главное, кругом всем что-то дарят, а ему, сыну простого раввина, шиш, один почёт!…
– Всё-таки жалко, что он такой маленький…, –
вдруг вырвалось у Марии. Тихо сказала, почти шёпотом. Возможно, и были-то эти слова предназначены исключительно для ушей Юи. Во всяком случае хочется так думать. Но только услыхала их не одна кита-янка. Ну совершенно обалдела девчонка! Это ж надо при Михаэле такое сморозить! А главное – как это было сказано! Видела б она себя со стороны. Этот мечтательный взгляд… Михаэль обомлел, перестал жевать сухарь, который дала ему Мария, и даже про Иезекииля забыл думать.
Но ведь и Юи хороша! Могла бы по крайней мере сделать вид, что ничего она не услышала. Или дру-гой вариант – перевести стрелки на себя. Да просто промолчать! Думать же надо! Телохранитель всё-таки. Не о себе должна думать. Потому что она не госпожа, а фактически служанка Марии! Ничего бы тогда и не случилось. В конце концов мало ли кто и что имел в виду. Так нет же, идиотка, вступилась за своего…
– И вовсе он не маленький! Он, может, ещё подрастёт… наверное…
Она бы ещё попросила свою госпожу поменьше на чужих женихов заглядываться! Совсем уже…
– А, впрочем, ты права. Зачем ему подрастать? Он и так хорош, –
быстро нашлась Мария, опомнившись и сообразив, в какую лужу она ступила. –
– Я думала… А нет, тебе в самый раз будет, –
кажется, выкрутилась.
– Ты что! Я не в том смысле, –
пролепетала Юи, и её щёки сделались пунцовыми. А ещё такими, словно в них напихали полежавшего на горячей печке гусиного пуха. Даже ресницами стало трудно хлопать.
– А я в том самом, –
закрепила свой успех Мария.
– Постыдились бы, дуры!, –
возмутился Михаэль. Похоже, он тоже проглотил крючок, но на Луиса всё равно продолжал смотреть с ненавистью. –
– Забыли, куда пришли?!
– Вот-вот, правильно, молодец!, –
несколько наиграно обрадовалась Мария, –
– проснулся, наконец! Дождались чуда, слава Богу! Вот именно так с ними в храме и говори. С этой, как её…
– Энергией, –
подсказал растерявшийся Михаэль.
– Вот-вот, правильно!, –
смахнула несуществующую пылинку с плеча жениха Мария, и стала оглядывать его строгим оцениваю-щим взглядом, умело скрывая за ним смятение. А ведь щёки и у неё покраснели. –
– Только не части словами. С расстановкой говори и руками ещё можешь…
– Что руками?
– Ой, ладно! Забудь. Руками размахивать не надо. Это у Ава хорошо получается, а у тебя смешно выходит.
Ав прилично задержался и покинул оцепление чуть ли не через полчаса. Выглядел он при этом как обычно, то есть скучающе безразличным к окружающему. Мария укоризненно вздохнула и в сердцах даже топнула ногой. Терпеть она не могла эту его проклятую индифферентность! (умное слово Ав раско-пал для неё в какой-то греческой книжке. Мария его не сразу запомнила, но запомнила – больно уж оно ей понравилось.)
– Вот никогда нельзя понять, о чём этот дурак думает! Корчит из себя. А мы все, как привязанные, жди его, пока он там про своих муравьёв что-нибудь великое додумает!
Железки Юи только сейчас заползли обратно в рукава…
Ав рассеянным и каким-то чужим, незнакомым взглядом окинул храм, своих друзей, словно бы не вполне узнавая, где находится… Но вот он встряхнул головой и, слава Богу, проснулся. Заулыбался Луи-су и, – ну не гад ли?!, – опять застрял, решив о чём-то с ним поболтать.
– Ну вот что он, не соображает, что мы опаздываем?!
Тряпки на его голове не было. Непонятно, чего это он разоблачился. Ага, вот: тряпка, чтобы не поте-ряться, перекочевала на его руку. Ею был замотан кулак правой руки. Оно, наверное, очень польстило бы ему, если бы девчонки вдруг предположили, что за этими щитами он сейчас подрался с тем военачальни-ком, но, увы, ничего такого они не предположили. Больно уж неправдоподобно это. Им даже и в голову не пришло что-нибудь такое про него сочинить, потому что драчун из него был тот ещё. Да у него на лбу написано, что он не по этой части! Все знают, что Ав к червякам относится гораздо хуже, чем к жукам, а тем более к муравьям. Он их откровенно не любит. Так ведь и на эту гадость он старается не наступать. Жалко ему, видите ли, червяков. Живые, понимаете ли, они… А нервы своей Принцессы он пожалеть не хочет?! Или она хуже червяка?!…
– Может, пойдём уже, наконец? Кого сейчас-то ждём?!…

________________________________________

Пифия.

После того, как Луис облачился в свою шикарную обнову и, не найдясь с ответом на какой-то каверз-ный вопрос, был довольно бесцеремонно выставлен за периметр живого круга разыгрывать спектакль с переодеванием, начальник тайной стражи, выглядевший каким-то встревоженным, протянул Аву горшо-чек. Маленький такой, глиняный…
– У тебя что – ноги болят?
– Да это не мне. Мария Гавриилу обещала, –
ответил Ав, пытаясь засунуть горшочек в карман. Не удалось. Начальник тайной стражи наклонился к мальчишке, якобы за тем, чтобы помочь, и было видно, что он действительно до крайности обеспокоен и напряжён. Более того, казалось, что он чего-то боится. Невероятно!…
– Так где он на нас нападёт?
– Кто?, –
сделал испуганные глаза Ав. Начальник тайной стражи ещё больше посуровел и пошел пятнами. –
– Проверяешь меня?, –
вдруг хитро улыбнулся маленький плут и тут… улыбка стала сползать с его губ, рисуя какое-то совсем другое лицо. –
– Решил, что я утром шутил?
– Да кто ж тебя знает…, –
растерянно пробормотал начальник тайной стражи. Однако, можно было заметить, что его страх начал потихоньку таять.
– Ты. Разве нет? Ты знаешь! Только зачем-то ломаешь эту дурацкую комедию, –
как-то посуровел Ав. Внешне он уже сильно изменился. И голос стал другим… –
– Нет у меня времени на шутки: через три дня на рассвете Артабан нападёт на Равву. Тогда и по-смеёмся… Надеюсь, у вас там всё будет готово. Или мне опять ждать сюрпризов?
Начальник тайной стражи с облегчением выдохнул.
– Что с письмами?, – строго спросил Ав.
– Уже отправлены. Архелаю и другим. А главное, в Рим… Последнее осталось написать Артабану. Но для этого нужна особая ситуация. Ты прав: обычный пергамент тут не годится. Подождём, по-ка он сам вышлет нам почтальона. В Равву. С подходящей спиной. Выберем самого широкоплече-го.
– Вот и хорошо. А что мой родственник? Так и не заснул?
– Он уже в пути. Решил сам повести наш легион. Собирает его сейчас по гарнизонам. Ты должен знать… После этих писем… Он просил тебе передать, что если что-то пойдёт не так… он тебя ни в чем винить не будет и… В общем, он тогда не вернётся…
– Это ещё что такое?! Кому нужны герои-истерики? Какая от них польза? Мне такие не нужны. Чтобы сделать то, что мы собрались… да хотя бы и тот его щит построить, нужны не просто вер-ные люди, способные держать в руках меч. Желательно, чтобы у них ещё и мозги имелись. Смерть он, видите ли, будет искать…
– Ему несладко сейчас.
– А кому сейчас сладко?
– Я думаю, его можно понять…
– Да вы мужчины или дети малые?! Дело-то в сущности пустяковое. Тут ведь даже и легион не ну-жен. Что это он выдумал? Только шуму лишнего наделает. Фактически всё уже кончено: Артабан, считай, труп. И Архелай тоже…
– Константин до сих пор сомневается в твоих словах…
– Ты, я смотрю, тоже… Плохо, что ж я могу сказать… Неспособность к вере – штука опасная. Без-верие делает человека уязвимым.
– Фанатизм, однако, делает его слепым…
– Ну давай, мы ещё поупражняемся в софистике! У нас же с тобой полно времени, –
облил его сарказмом удивительным образом изменившийся и даже снова подросший Ав. Он действитель-но стал на голову выше ростом. Или начальнику тайной стражи так показалось…
– Прости, государь.
– Да ладно, – смягчился Ав. – Почему бы и нет? Только с чего ты взял, что я говорю о фанатизме? Истинная вера есть отсутствие сомнений, но ведь не сомневаться можно лишь в том, что знаешь точно. Если ты не идиот, конечно. Какое здесь ключевое слово?
– Знание.
– Ну и о каком фанатизме ты тогда говоришь, игемон?
– Как ты меня назвал?
– Да ладно тебе! Как будто я не слышал, как тебя сегодня ночью называли. Или когда это было? Вчера? Я не против. Пусть так и будет. Главное, чтобы ты не забыл, кого и зачем я доверил тебе беречь.
– Я помню, повелитель!
– Так вот, крепко помни, потому что мы все – ничто. Мы – уже воспоминание. Ты, я, Константин, всё, что ты видишь здесь и вокруг… Даже Рим – ничто! И наши жизни. Ваши, если уж быть точ-ными…
– Да, цезарь! А пифия не сказала тебе, сколько нам ждать?
– Как же… сказала. Она была даже чересчур многословна. Такой до меня её ещё никто не видел, –
горько улыбнулся Ав. Впрочем, Ав ли то был? Кроме начальника тайной стражи мальчишку сейчас никто не видел, а кого в эту минуту видел он в оборванце, стоявшим перед ним со смешным глиняным горшоч-ком в руках, большой вопрос…
– И что она тебе сказала?
– А как много ты способен услышать?, – грустно улыбнулся Гай Юлий. – Вдруг ты испугаешься? И отступишь. Многие до тебя сломались. А такими сильными казались. Кое-кто из них, как ты зна-ешь, даже предал. Или побежишь искать смерть, как некоторые…
– Не побегу. Будь спокоен. Я люблю жизнь.
– Она сказала, что ждать придётся дольше, чем хватит сил. Но время тогда ещё не остановится.
– А что-нибудь поконкретнее?
– Что всё начнётся с рождения сына. А, пока у них будут рождаться дочери, нам придётся… –
цезарь не договорил и замолчал, задумавшись.
– Ну что ж, подождём… –
вздохнул начальник тайной стражи. –
– Я так понимаю, что и моей жизни может не хватить.
– Это не страшно, игемон. Не переживай. Моей жизни, как видишь, не хватило. И что я теперь, пла-кать, что ли, должен?
– Нам будет явлен какой-нибудь знак?
– А разве Леонтина тебе не сказала? – Белая звезда. Уже летит к нам.
– Вот ты сказал – мальчик…
– Не я – пифия.
– Неважно. Это что же, тот самый Мессия, которого ищут Константин с Каифой?
– Понятия не имею. Я в этом слабо разбираюсь.
– Так ли?
– Зачем мне тебе врать? Я правда не знаю.
– А они понимают, кого ищут?
– Хороший вопрос. Боюсь, они этого просто не могут знать.
– То есть как?
– А сам посуди: один повернулся на спасении Рима, другой мечтает сохранить евреев как народ…
– Что ж в этом плохого?
– Ничего.
– Разве это неправильно?
– Правильно.
– И они в этом преуспеют?
– Это не ко мне. Иди об этом пифию спрашивай. Лично я не считаю, что нужно класть столько сил на спасение того, что всё равно падёт. Рано или поздно. Не бывает вечных империй. А что касает-ся евреев, то, пока они будут держаться за свою исключительную религию, у них и в самом деле есть шанс. Какое отношение она имеет к Богу – вопрос десятый. Главное, что она заставляет их помнить о том, кто они. Только вот за эту самую религию их и будут ненавидеть. Причем люто! Так уж люди устроены. Константин, кажется, понял, что спасти Рим можно каким-то новым уче-нием. Но, похоже, он или опоздал, или слишком торопится. Да и не о Риме нужно сейчас забо-титься… Нет, ты послушай! Это ж надо такое придумать: – собственный Бог, который их избрал. Молодцы!
– А как же ты сам?…, – растерялся начальник тайной стражи. – Ты ведь столько сил положил на то, чтобы Рим стал великим…
– Я делал то, что тогда нужно было делать. А потом пришла пора смотреть вперёд. Рим обречён. И хватит об этом! Радости мне в этом немного, но с неизбежным лучше смириться и употребить си-лы на то, на что их имеет смысл употребить. Например, на то, что неизбежно.
– Я всё же не понял… Ты сказал, что Константин с Каифой не могут знать, кого ищут…
– Они оба уже догадались, но боятся признаться себе в том, что от живого Мессии им проку не бу-дет. И вообще, если ты взбираешься на гору, купаться в море в тот же самый момент ты не мо-жешь. Приходится выбирать.
– Подожди… Так они что – убьют Мессию?
– Зачем же сразу “убьют”? Экий ты скорый. Для начала, скажу тебе: – никто из них не знает, что та-кое – Мессия. И с чем Его едят.
– А как же пророчества?!
– Да ладно тебе! Пророчество, это, по-твоему, что? Описание, какой Он? Или инструкция, как себя с Ним вести и чего от Него ждать? – Это мечта о чуде, друг мой. Они ведь тут все мечтатели. По-головно. И Каифа, и Константин считают, что Он такой же, как они, раз Он ест и пьёт, да ещё и ходит на двух ногах. Что Он точно так же думает. И хочет того же самого, чего хотят они. По-слушать их, так выходит, что Спаситель чуть ли не с мечом в руке должен родиться. Эдаким бес-смертным царём, который поведёт народы к счастью. Верным путём… Знать бы только, в чём оно – счастье… Или скажет что-то такое, после чего даже слепые узрят Бога. И все враз станут умными. Чистыми и прекрасными. А жареное мясо будет на деревьях расти. В общем, они ждут, что родится великий фокусник. Более того, они уверены, что Он уже родился. Ну-ну…
– Постой! А как же Симеон? Он ведь подтвердил сегодня, что Мессия родился. И даже показал на…, – тут начальник тайной стражи почему-то запнулся.
– Ну давай, мы ещё на какого-то выжившего из ума старика, будем ссылаться. На кого он показал? Ты сам-то этого Мессию видел? Кстати, его только что убили.
– Кого?!
– Твоего Симеона.
– То есть как?! Что значит убили? Он ведь сам собирался…
– Помогли ему… Для верности. Чтобы лишнего не болтал… В общем, им всем не Мессия нужен.
– А кто?
– Детские вопросы задаешь. А сам подумай…
– Миф о Мессии.
– Ну вот, уже как взрослый человек стал размышлять! Я же говорил Леонтине, что ты не дурак. И вроде как не трус. Хотя утром вид ты имел весьма бледный.
– Так ведь со мной впервые такое случилось!
– Ну зато хоть сейчас неплохо выглядишь. Быстро осваиваешься. А то прямо ножи на меня загото-вил!
– Так ведь…
– Да ладно. Константин-то как, оклемается?
– Не уверен, что скоро. Он очень сильно испугался ночью. Не знаю в точности, что там у вас про-изошло.
– Честно говоря, я тоже.
– Как это?
– А так. Я действительно не знаю, что они увидели.
– Из-за Елены ещё…
– Что?
– Расстроился.
– И на меня, конечно, дуется. Что, правда, обиделся?
– Возможно. Даже скорее всего.
– Зря. Он хоть понимает, что никакой Елены я и в глаза не видел? Не говоря уже о том, чтобы с ней… Как будто мне больше не с кем…
– А кто же это был? Кого они все увидели?
– Во мне? – Не знаю. Может быть, что и меня. А в ней? – Ну да, они ж её раньше не видели. Она ведь совсем молодой умерла. Эта их проклятая болезнь! Восемнадцати ей не было…
– Кому?
– Моей жене. А с другими я теперь и не встречаюсь. Наверное потому, что только Корнелию любил по-настоящему.
– Кого?, – переспросил начальник тайной стражи.
– Её прабабку, –
кивнул Ав себе за спину, откуда доносился голос Марии, объяснявшей Михаэлю, что ревность даже из нормального человека делает придурка, а такого психопата, как он, так просто в идиота способна превра-тить. –
– Это была Корнелия Цинилла. Мать Юлии. Моего единственного ребёнка. Но испугались они чего-то другого. Не её. И не меня. Надо бы девчонок сегодня расспросить. Если, конечно, все они ви-дели одно и то же … Ладно, заболтались мы с тобой. Лучше скажи, что там в храме сегодня зате-вается? Они что, совсем спятили?
– Сейчас всё решим, государь.
– Не нужно. Убери солдат. Я как-нибудь сам. Вроде бы ещё есть чем… Кое-что осталось с ночи. Скверно, конечно, с этой Еленой получилось…
– Она, как я понимаю, сама сделала свой выбор…
– Разумеется. Но тому, что с ней случилось, можно было и воспрепятствовать, а этого сделать ни-кто из нас не догадался. Ты что-то хотел мне сказать?
– Да, великий цезарь. Я счастлив, что мы с тобой, наконец, встретились. Честно говоря, я не верил в то, что такое возможно. Для меня это огромная честь. Скажи, а кто-нибудь до меня делал… ну, что-то подобное?
– Леонтина постоянно мне надоедает. Сама не знает, чего хочет.
– А из живых?
– Что?
– Нет. Ничего. Прости…
– Ну что…
– Да, пора. Надень вот это…
– А-а, спасибо. Я и забыл. Слушай, а если я эту тряпку с головы сниму? И как он её носит, не пой-му…
– Снимай, конечно. Всё равно никто потом ничего не вспомнит…

Вместе с начальником тайной стражи из-под храмовых стен ушли почти все римские солдаты. Только те двенадцать, что прятали от посторонних глаз и ушей непонятно чей разговор, остались и теперь неот-ступно следовали за Авом. Мария, поскольку она всё время тёрлась поблизости, разумеется, возомнила, что охранять легионеры приставлены её и потому задрала нос так, что даже противно стало. Отобрала у Ава горшочек. И даже спасибо не сказала, мерзавка! Нет, ну правда, иногда действительно хочется дать ей по шее! Если бы только эта её шея не была так прекрасна.
– А что это у неё за пятнышко под ухом?, –
подметил Ав и аж сердце упало. –
– И вон ещё… Господи, только бы Михаэль не заметил! В следующий раз нужно осторожнее быть. Вот идиот! Хотя бы на шее следы не оставлять…, –
и вздохнул. –
– Ну вот о чём я?! Ведь решил же, что больше никогда к ней ни прикоснусь! Что ж я за скотина та-кая? Может, правда, с той глупой, что с маленькой грудью, попробовать? Так ведь замуж про-ситься начнёт. Как будто я не знаю, что у них в головах. Стоп! А Певунья?! – Ну совсем уже бес-памятный стал! Вот дурак! Конечно! Сегодня же!… Надо бы купить ей чего-нибудь на обратной дороге. У меня же… –
Ав полез в карман. –
– А где мой ауреус?!
– Да не дёргайся ты!, –
успокоил его Луис, –
– у меня твой золотой. В целости и сохранности. Когда понадобится, тогда и отдам. Тебе ж вообще ничего доверить нельзя. Растяпа! Всё потеряешь…

________________________________________

Иди, целуйся со своими римлянами!

Так вот, Михаэль ошибся: Луис в храм попал. И ещё как он попал! А всё благодаря… ну конечно, – Марии. Кому же ещё! Ведь это она, распсиховавшись и плюнув на всё, отправилась на разведку. Безлико-го, который должен был встретить и провести магдальцев в особый зал, в который пускали только членов синедриона и где должна была состояться та самая церемония отговаривания, а затем благословения са-моубийцы, нигде видно не было. Пропал, гад! А ждать девчонка была уже не в состоянии. Вот она и ушла, вернее убежала, причем одна, потому как единственным местом, куда её не могла сопровождать Юи, храм как раз и являлся, а с женихом она в последнюю минуту насмерть разругалась. Что до их глупой ссоры, то причина её, как можно догадаться, заключалась не столько в её неумеренных восторгах по по-воду канализации и драгоценной тоги новообращённого пирата, сколько в малом росте кандидата. Об этом ведь она, кажется, неосторожно обмолвилась.
– Выбирай, –
ни с того, ни с сего вдруг вызверился Михаэль:
– или мой Бог, или его распрекрасная канализация! Так тобою обожаемая…
И ведь девчонка поначалу честно не хотела скандалить. Но темперамент подкачал. Нет, а в самом де-ле, канализация здесь при чём?
– Странно как-то у тебя получается, –
начала она относительно миролюбиво, то есть не с крика, старательно при этом гася нехорошие коричне-вые искорки, которыми вдруг зачесались её глаза, –
– если Бог, то почему-то твой и непременно без канализации. А если я и то, и другое хочу? И про-тив бассейна, кстати, я тоже не возражаю. А ещё…
– Не получится!, – грубо срезал её жених.
– Это почему же?
– Да потому что ты – девка гулящая!
Мария аж задохнулась от обиды. Юи растерялась, не зная, как быть, и на всякий случай схватила свою госпожу за локоть.
– Последний стыд потеряла! Я бы ещё понял, если бы ты сказала, что хочешь ребёнка…
Вот это он зря сказал. Идиот! Не подумал.
– А какой смысл с тобой говорить о ребёнке? Ты ведь, наверное, думаешь, что он от твоих молитв у меня появится…
– Вот я и говорю: шлюха!
– Очень мило с твоей стороны, любимый… А ты тогда – дурак глупый получаешься!
– Не бывает вместе Бога и…
– А вот посмотрим! Будет в моём доме и Бог, и канализация. И бассейн в придачу! А у тебя, дурака глупого, ни того, ни другого… вообще ничего не будет!
– Да?
– И ребёнок у меня будет. А у тебя нет!
– Это как же?, – опешил Михаэль.
– А вот так! Спорим?!
– Шлюха элинская! Иди, целуйся со своими римлянами!
– Ну и пойду! Они хотя бы умеют это делать!
– Да я!…
– Ну что ты?!
– Дура слепая!
– А ты – индюк надутый! Деревенщина!! Плебей!!!…
В общем, вот так и поговорили жених с невестой. У самых храмовых ворот…
Солдаты почему-то не среагировали на её бегство. Впрочем, Мария и не хотела, чтобы её кто-нибудь догнал и увидел её слезы. И ведь как смешно она побежала. Как ребёнок. Высоко подбрасывая колени…
Она недолго искала и, понятно, сунулась туда, куда не то, что женщинам, а вообще никому входить не позволяется. – Правильно, она юркнула в ту самую дверь, которую однажды на свою беду отворили двенадцать подвыпивших римских солдат…
Там, куда простым смертным категорически запрещено входить, не принято делать ещё одну вещь: за той дверью, где живёт Бог, нельзя шуметь и громко плакать. Мария этого не знала. А и знала бы!…

________________________________________

Одевайся теплее. Там не жарко.

– Нет, ну ты скажи, чего он на меня взъелся в самом деле?
– Кто?
– Да он, –
кивнул обиженный Луис вслед удаляющейся колонне римских солдат, стройным порядком уводимой начальником тайной стражи и перевёл взгляд на забинтованную руку Ава. –
– Я гляжу, тебе тоже досталось.
– Да нет. Это я сам где-то… Свалился, должно быть, по дороге и руку зашиб.
– Что-то не припомню, чтобы ты падал… А что за мазь была в горшочке?
– Понятия не имею. Из каких-то редких трав. Марии понадобилась.
– Ишь, какой заботливый! О девчонке он думает. А мне чуть башку не свернул.
– Напрасно ты так… Он совсем не злой. А правда, чего он от тебя хотел? Кого ты там прозевал?
– Да хмыря с жуткой рожей, того, что на рынке меня чуть не зарезал. Ещё слепым обозвал!…, –
продолжал кипятиться Луис.
– Я что-то, наверное, пропустил… А за что, собственно, он тебя обозвал?
– За то, что я не заметил, когда он от нас отстал.
– Ну, можешь не волноваться. Тот тип тебя больше не тронет.
– Это почему же?
– Убили его. Так что всё в порядке.
– Когда это его убили?, – выпучил глаза Луис.
– Да примерно с час назад.
– То есть как?!
– Кинули в него что-то острое. Я сейчас не вижу – что… Устал немного… А тебе что, интересно, как именно его убили? Какая, собственно, разница?
– Что ты сказки рассказываешь?!…, – Луис вдруг разволновался. – А что, такое, правда, можно увидеть? Только не надо мне сейчас голову морочить! Я тебе не деревенщина какая…
– Да что ты так распереживался? Ну, если хочешь, давай посмотрю… Не пойму… Это что-то вроде копья… Только маленькое… И тяжелое…
– Вот такое?
– Нет, поменьше.
– Такое?
– Ага.
– Это дротик, а не копьё, балда!
– Ну и отлично! Надеюсь, теперь ты успокоишься? В него же кинули, не в тебя.
– Час назад мы с тобой на дереве сидели…, – задумался, что-то вспоминая, Луис. – Точно, я ведь его в последний раз именно там видел.
– Он что, правда за нами шёл?
– А ты не заметил? Ну даёшь! Ты вообще что-нибудь вокруг замечаешь?
– Вообще-то я не слепой… Просто кое-что случилось…
– Не понимаю, как ты мог не увидеть, что за нами такая образина крадётся?
– А с какой стати я должен кого-то замечать? Как будто мне больше делать нечего…
– Ну хотя бы с той стати, что этот разбойник не просто так за нами шёл. Он нас охранял.
– Ах вон оно что…
– Я тебе больше скажу. У них там ещё один пропал. Тот, которому Каифа велел сопровождать дев-чонок и того толстяка.
– Какого?
– Вон того.
– Михаэля?
– Ну да.
– Какой же он толстяк?
– А что, худой, что ли? В общем, они оба пропали. На рынке их видели. А потом всё, привет. И секретарь Каифы куда-то подевался. Чего начальник тайной стражи и на-взводе. Солдаты, дума-ешь, зачем?
– А знаешь, –
вдруг странным голосом заговорил Ав. Каким-то сонным. Словно он выключился. Или наоборот – где-то проснулся. Где-то очень далеко отсюда. И при этом он что-то вспомнил. –
– Тут и правда что-то очень нехорошее затевается. Мы ведь не должны были через тот ручей пе-рейти.
– То есть как? Что значит – не должны были?
– А то и значит. В той жизни мы все уже умерли.
– Кто это мы?
– Ну, ты, Мария, и мы с Михаэлем.
– А та девчонка?
– Какая?
– Юи.
– Какая ещё Юи?
– Ну ты совсем уже, что ли?! – Китаянка, которую ты через ручей перенёс.
– А я что, кого-то нёс? Не помню… Про неё не знаю. Должно быть, и она тоже. Всех ведь убили.
– Как это убили? Ты давай, поаккуратнее со словами!
– Ну а как ещё сказать? Короче, мы тот ручей не перешли.
– Слушай, ты чего – голова у тебя болит? Мне начальник тайной стражи сказал, что, если у тебя начнётся… В общем, у меня тут для тебя капли есть. Он на всякий случай дал. Ты, если что, ска-жи.
– Да нет. Всё нормально. Ничего у меня не болит. Только страшно вдруг сделалось. И болтаешь ты много. Вот, к примеру, зря ты мне сказал, что он нас охранял.
– Это почему же?
– Понимаешь, если бы ты попросил… Ну, сказал бы, что тебе просто надо, чтобы всё, как час назад снова стало…
– Это как?
– Ну, когда все ещё были живы. Я сейчас про секретаря Каифы и тех двоих, что за нами шли…
– А что бы изменилось?
– Понимаешь, ты сказал, что он нас охранял…
– Ну, сказал. И чего?
– А то, что я испугался!
– Понятно. Я и сам не сильно обрадовался. А чего, если дротиками кидаются! Это не стыдно.
– Дело не в том, что стыдно. При чём здесь это? Что ты меня сбиваешь?! Это как раз неплохо, когда пугаешься. Даже очень хорошо. На этом много чего построить можно. Просто пугаться можно по-разному. Вот если бы ты не сказал мне, что тот человек нас охранял…
– Ну и что б тогда случилось? Какая, собственно, разница?
– А такая, что я теперь не могу сделать так, что б он оказался жив. Вернее, не сделать… Ну, в об-щем, он был бы сейчас живой. И те, другие, тоже.
– Врёшь!
– Чего это я вру?!, – обиделся Ав. – Нет, ты, конечно, не обязан мне верить. Можешь не верить, ес-ли не хочешь. Да я тебя и не прошу. Больно мне надо! Просто это очень трудно понять. Ну, как можно человека оживить… Да даже и не человека. И при чём здёсь вообще оживление! А кстати, сделать это с собой может почти любой. У Марии, вон, уже неплохо получается. Тут вовсе и не нужно быть…
– Не понял… С кем сделать?, – переспросил Луис.
– Да с собой. Ты что – глухой?! С кем же ещё ты можешь что-то сделать? Только с собой… А больше ничего и не надо. Ты ведь и есть всё. Вот даже муравьи, все, сколько их есть, это – ты. И ветер. И то, что ещё не случилось…
– Слушай, а ты ведь – колдун. Точно!, – обрадовался своему открытию Луис. – Ну теперь всё по-нятно! А я-то, дурак, гадаю, чего он с тобой так носится.
– Называй меня, как хочешь! Хоть собакой. Только тут не колдовство. Тут нужно понимать, как всё устроено.
– Ну, как всё устроено, ты мне потом расскажешь. А сейчас объясни, почему не хочешь ту образи-ну оживить? Если правда умеешь. Он бы нам пригодился.
– Потому что я неправильно испугался.
– А что, можно пугаться правильно? Это как же? – Научи. И хватит уже загадками говорить! Что значит это твоё “неправильно”?
– Ну, я как человек испугался.
– Ты точно себя хорошо чувствуешь?
– Да нормально всё со мной! Что пристал? Просто я теперь хочу, понимаешь, – хочу его оживить!
– Понимаю. А орать зачем? Всё вроде как в порядке. Это же естественно – хотеть, когда можешь кому-то помочь…
– Да вот как раз и неестественно! Что ты тут нашёл естественного?! Хотеть я ни в коем случае не должен. Мне должно быть всё равно. А мне теперь не всё равно. Он ведь нас с тобой охранял. Нашу жизнь берёг! Понимаешь, для тебя он, может быть, по-прежнему разбойник со страшным ножом, а для меня он теперь – защитник. Человек, которому я, возможно, жизнью обязан. Впро-чем, дело даже не в этом…
– А знаешь, он мне ещё кинжал дал. Такой красивый, – ни к селу, ни к городу похвастался Луис. – Короче, я понимаю так, что оживлять его ты не хочешь…, – и разочарованно протянул: – Фокуса, значит, не будет.
– Хочу. И могу оживить. Даже сейчас. Но не буду этого делать. И от этого чувствую себя послед-ним гадом. Он же из-за нас с тобой умер. А не буду я этого делать потому, что это будет уже вот как ты сказал – фокус. А точнее – колдовство.
– Слушай, ты же не этот толстяк. Насколько я понял, их священником тебе стать не светит. А чего ж тогда ты боишься сделать фокус, если того убийцу тебе и в самом деле жалко? Подумаешь! Пусть евреи такие фокусы как угодно называют, хоть бы и колдовством. Наплевать! Никто ж не узнает.
– Потому что этот фокус может мне очень дорого обойтись. Я могу на него нечаянно истратить всё, что ночью от неё получил. А я сейчас в первую очередь должен думать о ней.
– О ком?
– О Марии.
– А чего о ней думать?, –
изумился Луис. Вот уж этого он никак не ожидал. –
– Ты бы лучше о себе сейчас подумал. Она здесь не главная.
– А кто по-твоему главный?, – в свою очередь удивился Ав.
– Ты. Думаешь, я ничего не понял? Меня ведь к тебе, а не к ней приставили, а я, между прочим, до-рого стою. Видишь, какую одёжу начальник тайной стражи мне подарил. И кинжал. А о чём, кста-ти, вы с ним так долго разговаривали?
– Разве долго? Я же следом за тобой вышел. Он мне мазь дал. И всё. Как обещал…
– Ты что, разыгрываешь меня?
– Да нет. С чего бы?
– Ну, не хочешь говорить – не надо. Я чужие тайны уважаю.
– Да нет у меня никаких тайн! Я его едва знаю.
– Ну нет и отлично, – не сумел скрыть обиду Луис. – Что так нервничать? Как будто мне больше всех надо… Ты лучше скажи, если такой умный, как мне в храм попасть. Я ведь теперь тем более рядом с тобой должен быть. Печёнкой чую, что там какая-то подлянка затевается. Не верю я этим святошам. А ты сам-то, кстати, как туда попасть собираешься? Тебя туда вроде как тоже не звали.
– Понятия не имею. Сейчас что-нибудь придумаем. С этим, полагаю, проблем не будет. Какая ещё подлянка?… А где Мария? Ты видишь её?! Ищи давай, дурак! Да я за неё убить готов! Она здесь главная!!
Вот в этот самый момент, то есть примерно через минуту после того, как земные врата за девчонкой затворились, и раздался её пронзительный визг. А потом из ветхозаветного сумрака на притихшую от ужаса храмовую площадь вывалился мохнатый великан, на груди у которого, вцепившись в медвежью шерсть, повисла рыдающая Мария. Присмотревшись получше, стало понятно, что она на нём не висит, а сидит. Да, именно сидит, на его левой ладони, самым бесстыдным образом, обхватив руками и ногами эту косматую скалу, на которой разве что сосны не росли. В свободной руке страж держал свой страшный, казавшийся почему-то каменным, меч. И собирался, должно быть, Марию этим самым мечом…
Богомольцы, крутившиеся поблизости в надежде обменять свои деньги по выгодному курсу, броси-лись врассыпную, круша столы менял и лавки продавцов птиц. Глупые ягнята, неожиданно получив сво-боду и не понимая, что им с ней делать, напротив, никуда не побежали, а застыли на месте и с детским любопытством стали наблюдать за происходящим. Выглядело всё это в общем-то жутковато, пока не выяснилось, что Мария вовсе не плачет, а как раз наоборот – смеётся. Двенадцать римских солдат, сопро-вождавших эксцентричную магдальскую делегацию, на всякий случай обнажили мечи. Что там себе думал страж – им было неведомо. А вдруг он решил, что Мария искала у него защиты именно от них, от легио-неров? И тогда дело запросто могло бы кончиться кровью. Нетрудно догадаться чьей. Их ведь было всего двенадцать. Если бы не вмешался… Нет, не Михаэль. Он как-то вдруг стушевался и вообще куда-то исчез. Конфликт погасил Ав. Что он сказал солдатам, услышали только они. Да это и не важно, что он им сказал. Главное, как он это сделал: тихо и на удивление спокойно. Не крикнул, а просто что-то сказал. Говорят, что именно так отдавал приказы великий цезарь. И его почему-то слушались. Все и беспрекословно! Ин-тересно, почему?…
Так вот, солдаты быстро попрятали свои бесполезные мечи и стройной цепью отодвинулись на десять шагов от храма. При этом Ав даже не обернулся проверить, выполнен ли его приказ. Вместо этого он расплылся в улыбке, как-то вдруг опять помолодел, превратившись в прежнего себя, и побежал здоро-ваться со стражем. Вот, собственно, и всё. Воцарилось спокойствие и полное взаимопонимание. А Юи в эту минуту подумала, что нет, Ав тоже красивый. И, если этот гордец и пустомеля из далекой Фракии только обещает когда-нибудь поносить её на руках, то этот скромняга, которого слушаются даже римские солдаты, словно он у них какой-то важный командир, без долгих слов взял и перенёс её через ручей. Вот просто так, без всяких обещаний. Всю её взял, прижал к своей груди и понёс. Как ребёнка. Как свою лю-бимую…
Нет, больно не было. А с чего ей должно было быть больно? Что рука неудобно подвернулась? Так он же не знал. Не специально же он её так взял! Да и совсем не больно было. Это как раз Юи сейчас забеспо-коилась, не слишком ли сильно она упёрлась тогда ему в плечо локтем. Но он вроде бы ничего ей не ска-зал. И шевелиться не хотелось – вдруг он передумает и поставит её обратно на землю. А ведь она тогда снова попробовала не дышать, чтобы Ав нёс её подольше. И, правда, так вроде дольше получилось. Или ей показалось, что время замедлилось?…

Это ж надо было так угадать момент, когда в храм зашёл проведать друзей Гавриил! Тех самых, с ко-торыми вчера по велению Марии он валялся в траве и послушно задирал на пальму свои больные ноги. Он и отвёл ребят к неприметной дверке, за которой сегодня тайно собрался малый синедрион и в которую только что, прямо перед их носом прошмыгнул какой-то потешный клоун в дурацком капюшоне и во всём белом, похоже, припозднившийся к представлению.
Тщедушный привратник, загородивший путь, заикнулся было о том, что он впустит только двоих, а на других приглашений, подписанных каким-то Ездрой, у него не имеется. И ещё он начал говорить о том, что девочкам чего-то там нельзя, но не пояснил, чего именно. Не успел. И слава Богу, что не успел этого сделать. Вместо этого он вдруг жалобно всхлипнул и, путаясь в словах, словно пьяный, заговорил про то, что у него дома больная жена. И дети ещё есть… В общем, в храм попали не только Ав и фракиец, кото-рый, знай такой расклад, конечно же, не стал бы надевать на себя драный мешок, который он с удоволь-ствием с себя сорвал и швырнул на пол, но даже и Юи, которая никак не предполагала вторгнуться в за-претное, куда ни до, ни после неё китайская нога, не ступала. Тем более женская.
В священный зал Мария въехала на Гаврииле и, пожалуй, только это экзотическое обстоятельство позволило ей обратиться к шокированным членам синедриона со своей заранее заготовленной речью.
Тут вот какой надо оговорить нюанс. Дело в том, что магдальских гостей здесь не то, чтобы не ждали. Их как раз ждали. Очень! Их, собственно, и ждали. Почему и не начинали. Но… В общем, их не так соби-рались встретить. А как? – А вот об этом уже ничего определенного сказать нельзя. – Теперь нельзя. Утверждать можно лишь одно, что не так, а как-то по-другому. И что заговорщики готовили гостям ка-кой-то сюрприз. Скорее всего неприятный.
Собственно, ждали Марию и Михаэля. А как их могли не ждать, когда Каифа заранее известил членов синедриона об их визите. И приказал встретить его посланцев как драгоценных гостей. Более того, он велел предоставить им возможность выступить с коротенькими речами. Да, конечно, он в курсе, кто в этот зал может входить, а кто нет. И что появление девочек здесь недопустимо. Что это неслыханно. Это не Магдала какая-то на краю света, где всё можно. Но, если какая-нибудь паршивая собака забыла, кто в Иудее первосвященник, так он может и напомнить! Очень напомнить!!…
Короче, их ждали. Коль скоро они каким-то чудом выжили. В этой жизни имеется в виду. Не в той, ко-торую, если Ав не врёт, всё ещё можно увидеть, а точнее вспомнить, и в которой их, разумеется, уже никто не ждал, потому как глупо ждать тех, кого убили у ручья. Якобы люди Каифы. По его приказу. А дальше можно было бы посмотреть, как убийц на месте преступления изловили и тоже убили, потому что те, якобы, оказали сопротивление. Собственно, а их ведь и убили. На самом деле. И в этой жизни тоже. Только вот этих двоих – Марию и Михаэля – прозевали. Профессионалов, можно сказать, матёрых накры-ли, а неопытные любители – дети малые – утекли. Даже не узнав, чего они избежали. И благодаря кому… Кстати, тот, ну, благодаря кому они всё ещё были живы, скорее всего и не догадывался, что кто-то ему (или ей?) за что-то должен быть сейчас благодарным. Оказывается, и так тоже бывает… А при чём здесь сумасшедшая ночь и фиалки? – Очень даже при чём! Так кто кого спас? – Головоломка какая-то…
Да, их ждали. Двоих, но не пятерых! Пятерых здесь никто не ждал. Даже шестерых, если уж быть точ-ными: Мария ведь сюда не на своих ногах пришла. Она приехала на страже… Так что все планы заговор-щиков рассыпались. Как будто с этим непредсказуемым Авом вообще можно что-либо планировать! У него ведь свои планы по жизни. Всё не как у людей. Но они ж не знали…
В общем, всё смешалось. Начнём с того, что на минуту опередивший шумную компанию тот самый – припозднившийся капюшон до чрезвычайности смутил благородное собрание пренеприятнейшим изве-стием, что выход из храма блокирован вооружёнными до зубов римскими солдатами. Почему, собствен-но, до зубов? – Самое обычное у них было вооружение. – Ну, так ему показалось. Хорошо ещё хоть не стал утверждать, что легионеров пришла целая когорта. А мог бы – у страха глаза велики. Но главное, на беду бесстрашных членов синедриона не на шутку расчувствовавшийся Гавриил слишком долго не хотел уходить, всё топтался и, растроганный, благодарил Марию за мазь, божился, что будет растирать ею ноги регулярно, каждый день, а потом отпишет ей в Магдалу рассказать, каков результат; ещё он давал по-смотреться ребятам в его латы, которые утром надраил до блеска, и даже поводить по ним пальцем, что-бы послушать, какой получается звук; обещал передать кому-то привет и так далее. А меч в его руке при этом был самый что ни есть настоящий и, судя по тому, что на прощание Мария этого дикого зверя поце-ловала в щёку, да так звонко чмокнула, относился к девчонке он исключительно благосклонно и, войдя в раздражение, всю эту капюшонную команду мог покрошить на раз-два. Без всяких римских солдат. Это понимали все. Очень хорошо понимали. Так что, когда её радостный голосок зазвенел под сводами храма, никто не посмел её одёрнуть. Не то, что прогнать. Или хотя бы указать ей, что – должно быть по неведе-нию – она забралась на царское место, стоять и вещать с которого позволяется лишь первосвященнику. Да и то не всегда, а лишь в особо торжественных случаях.
Итак, Мария успела рассказать уже и про то, до чего красив Ершалаим; и про то, что она с детства мечтала увидеть этот храм; и про то, что Мессия, которого все так ждут, наконец-то, родился и что скоро всем посчастливится лицезреть Его воочию и причём гораздо раньше, чем многие думают. Тут она зачем-то приплела какого-то Симеона, который якобы обо всём этом может рассказать им гораздо лучше неё… Солнечная девочка всё говорили и говорила, захлёбываясь от восторга, а хмурые капюшоны всё молчали и молчали, только тяжко сопели, копя желчь и всякие дурные мысли. Пока шаги стража не смолки вдали и дверь за ним не грохнула. Вот тогда всё и началось.
Что именно началось, Ав, как обычно, проморгал. Когда Мария пошла трещать с царского места (А ей стоит только рот открыть! – Ну, это все знают…), четвёрка юных экскурсантов быстренько расселась за её спиной на двух тисовых скамеечках. Все они как-то сразу притихли и погрузились даже непонятно во что, – во что-то напоминающее гипнотический транс. То ли стены храма испускали из своей затхлой древности особенный колдовской дух, то ли Мария сама, войдя в раж, не удержалась и нечаянно наколдо-вала, но только через минуту (ещё заслушавшийся её страж не ушёл) эти четверо стали проваливаться в стеклянное оцепенение. Причём по-разному. Луис куда-то поплыл на корабле. На огромном диковинном паруснике, ни на что не похожем, который имел собственное имя, какое-то необыкновенное и явно чуже-странное – “Миранда”. И странно было то, что никакой команды на том судне не было. Зато он увидел там шикарно одетого Михаэля и стража, который только что на ладони принёс в храм Марию, а потом расхвастался своими латами. Была там и Юи. По палубе ходили ещё какие-то две ужасно нарядно одетые девчонки, но этих Луис не знал. А вот, что он знал, так это имя стража. И никакого волшебства тут не было: – его сказала ему Юи. Звали того громилу Габриэлем. – Такого имени нет, – шепнул он ей на ухо, тихонько, чтобы не оконфузить девчонку, и вдруг, – вот именно, – он даже во сне вспомнил, что не далее, как сегодня – на рынке – один из самых могущественных людей, распоряжающийся в этом царстве жизня-ми тысяч людей и который зачем-то интересовался его матерью, уже говорил ему что-то подобное…
А Юи приснилось… Господи, а что ещё могло ей присниться? – Ну конечно же! Её по очереди носили на руках Ав и Луис. Причём шли они почему-то всё время по воде. И никто из них при этом не тонул. Долго-долго шли, потому что она почти не дышала. И никак не могла решить, кто же из мальчишек ей нравится больше. Вроде бы Луис… Потому что, когда они поднимались на храмовую гору, он с неё не сводил глаз. Всё время с ней говорил и хотел рукой потрогать…
– Значит так, если он захочет взять меня за руку, ну, как Мария своего жениха, я сделаю вид, что ничего особенного в этом нет. Подумаешь! Я, может, со многими уже так гуляла, держась за ру-ки… Но ведь и Ав тоже ничего, –
мучилась девчонка от невозможности сделать выбор. –
– И, наверное, он очень умный, если даже такой высокообразованный иностранец, как Луис, хочет брать у него уроки. За деньги! И потом Ав был первым. Он первым взял меня на руки. И было так хорошо!… Правда, Ав на меня совсем не смотрит. Тогда не смотрел и сейчас тоже. И вообще, я не помню его лица… Но у него такие сильные и нежные руки!
Вот это она запомнила – про руки. И ещё что он какой-то… ужасно тёплый. И какой-то… ну, в общем, в нём можно утонуть. Так что даже немного жутко делается… Интересно, а откуда она знает, что сегодня ночью он был с женщиной? Никто этого не знает, даже Мария, а она почему-то знает.
– Как это прекрасно звучит – “был с женщиной”… Эх, посмотреть бы!… Хотя Мария может и зна-ет, только не говорит.
И тут чудовищная догадка обожгла Юи. У неё даже глаза сделались круглыми. И брови поднялись домиком:
– А ведь у них что-то было! Вот почему она боится на него смотреть! Эх, правда, вот бы подсмот-реть, хотя бы одним глазком… Не может быть, чтобы совсем голые!…
А ещё Юи увидела губы Марии. Совсем близко. Такие волнующие, живые… И нижняя справа слегка припухла, словно её кто-то укусил… Но почему Мария сейчас плачет? И уже второй раз спрашивает у Михаэля – сколько их?… Почему же трое, когда пятеро?…
– Считать, что ли, она разучилась?…
А вот зато кто Юи вообще не приснился, так это поварёнок Каифы. И это странно. Она даже сама уди-вилась. Во сне удивилась! Хотя, что ж тут странного? Она ведь и снов таких раньше не видела. А ещё у неё в животе снова кто-то зашевелился. Как будто там распускался цветок и продирался сквозь неё. Было больно и страшно. –
– А если она меня опять поцелует, когда мы будем с ней под верблюжьим одеялом, я скажу, что очень её люблю, хоть она и не мальчик… Потому что это правда, что я её люблю… И что мне очень нравится, когда она руками… И вообще я платье хочу, как у неё, чтобы Луису было всё видно… Или Аву… И ничего у меня не маленькая грудь! Ну где же маленькая?! Почему-то болит сегодня… Нет, ничего я ей не скажу… Или скажу?…

Михаэль ничего хорошего в своём сне не увидел. И это ещё мягко сказано, потому что ему приснился кошмар. Будто бы он так и не помирился с Марией, а прошло уже много лет. И вот он собрался к ней пойти. В её мраморный дворец. Вроде бы в Магдале было дело… Решил повиниться. Сказать, что дурак был. Что совсем он не против канализации. С чего это он должен быть против? Так что пусть она на него не дуется. Просто он никогда в жизни этой проклятой канализации не видел и понятия не имеет, что она есть такое. Может и недурная вещь. И Бог здесь совершенно ни при чём. А бассейн – так это и вовсе здо-рово! Кто ж против бассейна? Он и сам любит поплавать. Только ведь и бассейна он пока не видел. Они ж не взяли его с собой ни в тот гарнизон, где ей подарили золотые монеты, ни в Кесарию. И ничего он не отказывался с ними ехать! Мария как всегда сочиняет! Врёт она всё! Он, может, как раз очень хотел…
В общем, Михаэль уже приготовился пойти мириться, а никак не может этого сделать. Ноги не хотят идти. Совсем его не слушаются. И весь он вдруг окаменел. Даже дышать стало трудно, словно на него надели тяжёлые гаврииловы латы. Короче, ужас какой-то! Очнулся он в мокром поту, раньше других, и ему почудилось, что в храме стемнело. И ещё ему показалось, что стало холодно. Это со страху, навер-ное, такой сон ему привиделся. От понимания того, что сейчас он должен будет встать и вот так же, как Мария, начать громко говорить перед такими важными священниками в красивых капюшонах. Он таких одеяний раньше не видел, потому что в Магдале в капюшонах никто не ходит. Непонятно почему отец никогда не рассказывал, что члены синедриона ходят в капюшонах. Это, наверное, знак их высокого по-ложения в обществе. Их особенного духовного величия. Что ж он, правда, не сказал? Сам ведь был одним из них. Когда-то…

________________________________________

Ав, пожалуй, единственный из четверых, кто умудрился не заснуть. Вот нисколько он не спал! Даже глаза не закрыл. Потому что, если то, куда он поднялся, чтобы ещё раз расспросить мать про Белую Звез-ду, назвать сном, тогда тому, во что провалились те трое, пришлось бы давать какое-то другое название. Он прекрасно понимал, что он – Ав и что вместе со всеми находится сейчас в храме, куда пришёл по-смотреть на человека, раскрывшего тайну Колесницы Иезекииля. Более того, он отчетливо видел себя сидящим на скамеечке, правда, смотрел на себя он откуда-то сверху и не всё время, потому что ему неин-тересно было смотреть на того, кто только называет себя Авом, а на самом деле… Какой-то он там – внизу – ненастоящий. А человек ли он вообще? Живой ли? Мало ли, что он шевелится…
Голос Марии Ав отлично слышал, но, поскольку слышал его уже тысячу раз, а в Ершалаим он прие-хал не за тем, чтобы и здесь она его чему-нибудь учила, то на её болтовню с тенями он решил не отвле-каться. Тем более, что только сейчас мальчишка начал понемногу успокаиваться. Эти ужасные рассказы Луиса…
– А вдруг фракиец всё выдумал?… Нет, как же выдумал, когда я сам видел, как в того разбойника воткнулось копьё. Или как там Луис ту штуку назвал? А может, это я сам про копьё выдумал? И что того разбойника убили. Вот взял и выдумал страшную историю. Решил поинтересничать. По-казать, какой я непростой и тоже, как Мария, что-то такое умею… Да нет, как же выдумал, когда ясно всё видел!
Как бы то ни было, но здесь, за этими тяжёлыми стенами недавние страхи стали казаться Аву далёки-ми, ненастоящими и даже не очень страшным. В конце концов имеет он право отдохнуть и перестать нервничать?
– Пусть Михаэль психует, раз ему так нравится. Это ведь ему сейчас с речью выступать. Ну а как он думал? Хочешь стать первосвященником – учись перед людьми говорить. Как это – не у ко-го?! – Вон, хотя бы у Марии учись. Ишь, как заливается, болтушка. Господи, какая же у неё кра-сивая спина! Особенно когда она выгибается и начинает руками делать так, как будто хочет от те-бя уползти и будто бы ей совсем ничего больше не хочется!… Гибкая такая. А вся гусиной кожей покрывается, особенно если лизнуть её под лопаткой. Или за бок укусить. А руками… Заткнись уже, идиот! Обещал ведь!… Господи, неужели в этом возрасте все такие бешеные? Надо с этим что-то делать. Вон Михаэль, – ему, наверное, тоже всего хочется, но он же не позволяет себе смотреть такие сны. Или позволяет? – С Марией?! Вот сволочь!!… – Нет, непохоже… А в самом деле, неплохой из него получился бы первосвященник. Жалко, что никогда он им не станет…
Леонтина, как всегда, угостила сына абрикосами и отругала его за то, что он опять сутулится. И ещё за то, что он слишком много читает при плохом свете. Про Звезду она сказала, что не то, чтобы в неё не верит… Как она может в неё не верить, когда сама её столько раз видела… Всё правильно: Звезда белая, страшно горячая, огромная и действительно летит к нам. Быстро так летит. Ужасно быстро! И странно, ей иногда кажется, что это не Звезда летит, а просто у нас с глазами что-то происходит. Видеть мы, что ли, начинаем лучше… В общем, она не знает. Это пусть мужчины объясняют. У них мозги другие. И ещё они ужасно красиво умеют врать. Эти мужчины… А Звезда и правда горячая. Вот только непонятно, почему нужно о ней так много говорить. Прадед Марии – так просто помешался на ней. А ведь она всего лишь скажет, что где-то родился Новый Человек. И только. Что началось новое время. Сама же по себе Звезда ничем таким уж волшебным не является, и никаких чудес она не наделает, хотя… Тут Леонтина задума-лась, как будто засомневалась в собственных словах, и ничего больше не сказала…
А потом с моря подул прохладный ветер. Леонтина зябко повела плечами, сняла со спинки кресла, за-бытого на краю обрыва, шаль, закуталась в неё и стала жаловаться, что ночи стали холодными, и что она вообще хочет вернуться в Рим, потому что, если так и дальше пойдёт, они скоро здесь совсем околеют. Что козьего молока уже ни за какие деньги не достать, а Сервилий совсем постарел и вообще о них не думает. Такой красивый был и посмеяться любил. Так забавно всегда шутил. Цветы ей приносил. Только на неё и смотрел. Прямо светился весь. А теперь ходит мрачнее тучи.
Леонтина отвела Ава в дом, стоявший посреди того самого ручья, у которого теперь почему-то не было дальнего берега, и принялась поить его кофе. Странно, а ведь раньше она его не пила. Было вкусно. Вдруг она заметила пятнышко у него на шее, заволновалась, начала расспрашивать, не укусил ли его какой комар или паук, и ему сделалось ужасно неловко. Он аж покраснел и стал заговаривать матери зубы, что, дескать, всё у него в порядке, питается он хорошо и голова у него теперь болит гораздо реже. А сегодня вот ещё и с новым другом познакомился. Леонтина поинтересовалась – не с сыном ли Лауры? – и попросила передать привет его отцу. Ав пообещал. Сказал, что виделся с ним только что, но нет, о ней с начальником тайной стражи они не говорили. Он только мазь для Марии передал и убежал по своим де-лам. Они тут с Константином что-то затевают и поэтому им сейчас некогда с ним возиться. Но пусть она не думает, – они с ним приветливы. И кормят в доме Константина хорошо. Про длинноногую певунью он ничего матери, понятно, не сказал, хотя почему-то вспомнил сейчас и о ней. Наверное потому, что она совсем не похожа на Марию, ну, ростом там или ещё чем. Но всё равно она же – девчонка! И вчера сидела у него на коленях. Как же он теперь может о ней не вспоминать? Можно подумать, на его колени каждый вечер кто-нибудь садится. Вообще-то говоря, это с ним в первый раз случилось. А главное, и Константин видел, и эта, как её, Темнокожая… И ничего они ему не сказали, как будто так и надо, чтобы девчонки садились Аву на колени. Как будто ничего особенного не случилось. А вот как раз случилось! И пусть теперь сами на себя пеняют за то, что потом произошло… А то он один выходит во всём виноватым! Ну уж нет – дудки!…
Леонтина велела сказать игемону (она так его и назвала), что в Равве всё пройдёт благополучно, она уже видела, так что Константин по этому поводу напрасно волнуется. А вообще, им обоим жениться надо.
– Константину уж точно. Пока ещё молодой. Что за моду взяли заводить детей, когда тебе уже за тридцать? Зачем он, в самом деле, так сильно к этой своей Елене прилепился? Ну да, было у них, когда-то… – я про Елену и этого её, как его… – Всё так красиво было. Кто ж не видел, как они были счастливы? Такие молодые и глупые. Все за них радовались. Но она же совершенно сума-сшедшая! Не околдовала ли она часом Константина? Разве можно так любить этого своего?… Ну, как же его?… Точно – Виталия! Мальчишка ведь совсем. Нищий к тому же, хоть и из хорошей се-мьи. Постыдилась бы. Уж поди не девочка. Родила бы в самом деле Константину ребёночка, а там пусть что хочет, то и делает, хотя бы и со своим Виталием крутит любовь. Не каменный век. Мы все – люди современные. Константин поймёт. Сам поди не без греха. Он хороший. Ты с ним не ругайся. И ни в коем случае не пытайся переубедить его насчёт щита. – Бесполезно. Если уж ему втемяшилось в голову, что так для Рима будет лучше, то его уже не свернёшь. Как будто есть ка-кой-то особенный смысл в том, чтобы Рим стоял вечно… Вон, Греция, посмотри, во что превра-тилась, а такая великая была…
Ав немного удивился, увидев, как Юи с искаженным от злобы лицом вдруг вскочила и, если бы Луис не схватил её за плечо, она в следующую секунду куда-то сорвалась бы. Фракиец силой усадил китаянку обратно на скамеечку, что-то ей шепнул на ухо, поднялся и быстрым деловитым шагом направился прямо к тем – в капюшонах. Вот он подошёл к одному из тех, что яростнее других размахивал руками и что-то визгливо кричал. Подошёл к нему совсем близко и… залепил ему пощёчину. Сидящий неподалеку, от-дельно от всех, молодой человек, явно не из фарисеев, с изумлением наблюдавший за происходящим, аж рот раскрыл. А Луис спокойно развернулся и пошёл обратно. Какое странное выражение у него на лице. Как будто он думает о чём-то приятном, к тому, что творится в зале, отношения не имеющем. К нему по очереди подскакивают куклы в капюшонах, по двое и по трое, но в шаге от него все почему-то останавли-ваются. Как будто натыкаются на какую-то преграду. А Луис на них даже не оборачивается.
– Вот это выдержка! Нет, а всё-таки… Почему они не надавали ему по шее? Ведь это же скандал! Что это Луис вздумал – драться в синедрионе? И потом их много, а он – один… А что это блестит у Юи в руках? И почему она, правда, такая напряжённая? А девчонка, между прочим, вовсе не дурнушка, только зря она всё время морщится и кусает губы. Интересно, и где это у неё Михаэль грудь нашёл? Хотя, нет. Что-то там у неё есть. Просто одежда на ней такая, что ничего не пой-мёшь. Одевается как мальчишка. Вот глупая! Похоже, она Марии понравилась. А что, у неё ведь совсем нет подруг. Надо будет на этот счёт что-нибудь придумать. Чтобы они у неё в Магдале за-велись… Да и Луису она, кажется, приглянулась. Опять же он хоть и ненамного, но всё-таки выше неё. Интересно, а он в курсе, чем она занимается? Похоже, что нет… А что это у него в руке? Ах, вон оно что, – кинжал! Ну, тогда понятно, почему капюшоны его не побили… А всё-таки, кто тот паренек, что сидит с такой странной миной на лице, будто он съел лимон? – Господи, ну конечно, это же тот самый сумасшедший, который разгадал тайну Колесницы Иезекииля! Ему умирать се-годня, волнуется поди, из последних сил держится, старается не показать, как ему страшно, а тут такой цирк устроили. Дерутся, понимаешь, в храме… Странно, а ведь на сумасшедшего он не по-хож. И глаза умные. Только немного растерянные. Нет, ну ничего себе! А какие у него должны быть глаза? В такую-то минуту…
Звук пощечины только сейчас эхом долетел до ушей Ава. Толстенное бирюзовое стекло весом с дом, которое он держал в зубах, стало непрозрачным, пошло волной, в конце концов переломилось, и небо закрылось. Зато у ручья появился другой берег. Две стрекозы, гонявшиеся друг за дружкой, склеились меж собой и повисли в воздухе, с недоумением разглядывая откуда-то взявшегося на их пути… Кого?… Неужели они его и в самом деле видят?…
Леонтина ушла за печеньем да так и не вернулась. Ветер стих, свернулся в пергаментный свиток, очень похожий на тот, который только что так ловко спёр где-то Луис, и время снова потекло из далекого вчера в неведомое завтра… Ав совершенно оглох от наступившей в храме тишины. Он вернулся в сидя-щего на скамеечке себя и наступило “сейчас”. Оказывается, Мария до этого мгновения уже какое-то время плакала. И всё ещё продолжает. Её, кажется, кто-то обидел. Ну конечно, Ав вспомнил, как сквозь всхли-пывания она оборачивалась. Испуганная. Звала Михаэля. И его. Или это не он слышал её голос?… А где Михаэль? – Так вот же он. Сидит рядом с ним и прячет глаза.
– Но почему же он не встаёт на защиту? Он ведь самый храбрый из нас. И может, если надо, кому угодно в зубы заехать. Интересно, а что этот гад в капюшоне, что так грозно размахивал руками и схлопотал от Луиса по морде, мог такого обидного сказать Марии? Почему она ревёт, как будто у неё украли куклу? – Не важно! Важно то, что Михаэль продолжает сидеть. Хотя… Оно и понятно, ему ведь сейчас с этой дурацкой речью выступать… Так долго готовился. Волнуется поди… Стоп! О чём это я? Какая ещё к Дьяволу речь?! И почему я сам, как последний трус, сижу и не вступаюсь за мою Принцессу? Я ведь тоже теперь пират. И вовсе мне не страшно! Тем более, что на рассвете я из неё напился… Так что со мной сегодня ничего случиться не может. Даже если в меня копьями станут кидаться. Они все мимо полетят!… Назови, пожалуйста, еврейское имя, пер-вое, какое придёт в голову, –
вставая и почему-то пряча лицо, попросил он подошедшего к нему Луиса.
– Ездра, – не задумываясь ответил фракиец. – А ты куда собрался? Ну их, не ходи к этим гадам. Сожрут. Мне таких тварей даже на рынке не приходилось встречать.
– Это мы ещё посмотрим, кто кого сейчас сожрёт.
– А ты чего расселся?, – Луис ткнул кулаком в плечо Михаэля. – Об твою девчонку всякая мразь ноги вытирает, а ты тут весь такой задумчивый сидишь! Если бы Юи кто такое сказал, я б ему башку оторвал. Я бы…
– Оставь его, –
не дал договорить Луису тот, кто недавно был Авом. –
– Я сам сейчас со всеми тут разберусь.
Голос и взгляд Ава за эти несколько секунд изменились. Он словно бы немного повзрослел. И даже сделался выше ростом! А Юи снова встала перед трудным выбором. Эх, если бы не последняя фраза Луиса… В общем, её жизнь превратилась в сплошную пытку. Но, правда, в пытку сладкую. Выражаясь высоким слогом, её жизнь наполнилась новым содержанием. Ну или просто содержанием, потому как раньше содержания в ней не было никакого. Да и жизни у неё не было. Какая это была жизнь? А главное ведь что? – Её новым друзьям было в высшей степени наплевать – рабыня она или кто. Еврейка она или китаянка. Богатая она или бедная. Есть у неё грудь или нет. И правда ведь, не выпендриваются. Им дей-ствительно на всё это наплевать. (Неправда, грудь у неё есть! Пусть маленькая, но есть же!)
А тот, кого боятся даже суровые римские легионеры, кидаясь исполнять любой его приказ, взял её се-годня на руки, запросто так взял, словно какую свою приятельницу, с которой он вечерами на глазах у всех гуляет под ручку, и перенёс через ужасно опасный бушующий поток. (С какой стати неглубокий ручеёк стал вдруг опасным, да еще бушующим потоком – неизвестно. Но таким уж он теперь рисовался в воображении Юи.) Сыну Каифы она смела и в глаза посмотреть, а он её только на прошлой неделе два раза ударил по лицу. И велел при этом не закрываться руками. Чтобы кровь из носа пошла. Ни за что её побил! Потому что напился, а она ему сказала, что ночью опасно будет домой возвращаться, и отец зару-гается. Это он шлюхам из нижнего города хотел показать свою власть над ней. Какой он важный. Что плевать ему на отца, и что у него собственные рабыни есть. И ещё отвратительным словом её обозвал. Ужасно обидным! Грязным!! И это притом, что она, дура, ему только в этом году уже два раза жизнь спасла. Или три?… А Принцесса, которую храмовый страж как немыслимую драгоценность только что принёс сюда на руках, обнимала её недавно как равную и обещала ночью рассказать под одеялом что-то жутко секретное. Гладила её неприлично. Но не противно… Только неудобно было, ведь Луис мог уви-деть… Ав, тот вряд ли смотрел. А Луис точно подглядывал. Он её потом всю дорогу глазами ел. И туда он тоже смотрел. И вообще, Мария её поцеловала! Как взрослую… Короче – с ума сойти!…
– Ты хоть с нами, толстый?, –
без особой надежды услышать ответ, поинтересовался Луис. И, не дождавшись, пока Михаэль раскачается и что-нибудь скажет, скорчил брезгливую гримасу. –
– Да пошёл ты!…
– Нас трое?, – непонятно кого спросил Ав.
Михаэль закрыл лицо руками. А Мария от этих его слов дёрнулась, словно проснулась от неожидан-ного прикосновения, повернула к Аву своё заплаканное лицо и, ничего не сказав, сошла с царского места. Таких несчастных глаз у неё ему ещё не приходилось видеть. Ну совершенно же потухших глаз! И поэто-му он поторопился сказать себе, что вовсе он ни на кого не гневается и вообще ничего с собой делать не собирается, потому что от этого у него будет болеть голова. И, главное, ничего хорошего тогда не про-изойдёт. А может быть его ещё и вырвет. Короче, ему совсем худо сделается. Так что и жить не захочет-ся…
Он просто сделал шаг… Куда? – Трудно сказать – куда, ведь тот, на чей затылок теперь смотрели его глаза, остался на том же самом месте, где за секунду до этого мгновения стоял он. Значит назад. Да, он сделал шаг назад. И, по обыкновению, застыл в ожидании неизвестно чего… Ну конечно! Он ведь мог теперь не спешить, поскольку время остановилось. Его просто не стало. Оно прекратилось. Это рядом с его смешной тенью время куда-то бежало. Всё ещё… Ав как-то глупо заулыбался, ощутив на лбу, плечах и груди незнакомую прохладу, как будто его заковали в металлическую сбрую, но по давней привычке решил ничему не удивляться. Потому что это правильно – ничему не удивляться. Тогда скорее придёт…
– Что придёт?
– Да какая тебе разница? Ведь всё равно…
– Кому это всё равно?!
– Тише ты, дурак! Хватит болтать! Так оно никогда не придёт! Не понимаешь, что ли?…
Мария, пошатываясь, добрела до лавочек и в растерянности остановилась, соображая, на которую из них сесть, ведь, поскольку Ав и Луис стояли, у неё появился выбор. Вот она и села с Юи. Михаэль сделал вид, что ему без разницы и что он не собирается обращать внимание на всякие там глупости. Китаянка обхватила Марию за плечи, словно пытаясь согреть свою госпожу. И хоть немного её успокоить. Даже прижалась к ней своим худеньким тельцем. И глаза у неё тоже сделались мокрые. Их, правда, почти не было видно. Просто сверкание искорок в узких щёлочках. От слёз.
– Да нет у неё ещё никакой груди, –
подумал Ав. –
– Хотя, если её как-нибудь по-другому одеть…
Он всё-таки удивился, хоть и обещал этого не делать.
– Господи, и о чём этот дурень думает в такой момент? Вот ведь кретин озабоченный!, –
это Ав непонятно о ком сказал. Неужели о себе?… –
– Я знаю, что этой ночью мы будем пить вино и громко смеяться. Точно, вот всех сегодня к себе и приглашу! Никто ведь мне не запретит. Константина же в Ершалаиме нет. Так что я теперь в его доме хозяин! Только вот что: я совсем не хочу, чтобы мы остались живы. Только дураки просят и чего-то хотят. А я просто знаю, что так будет. Ну, что никто из нас не умрёт. Потому что сегодня это невозможно. Завтра или ещё когда – запросто. Но только не сегодня! А всё потому, что на рассвете, когда от этой балды запахло синими цветами, она разрешила мне из неё напиться. И так много отдала! Никак не могло у неё закончиться. Я даже испугался. Ведь, если бы она мне всю свою силу отдала, то могла и умереть. Вот бешеная! Ни в чём меры не знает, –
и с восхищением добавил:
– Настоящая Принцесса!… Так вот, у меня ещё осталось. Половину я израсходовал пока говорил о чём-то со взрослыми. Утром, в доме. А потом ещё по дороге немного потратился. Даже не заме-тил – как и когда… Ах да, ну конечно!, – у ручья… Нет, наверное, ещё раньше. А то ведь никако-го ручья у нас и не было бы… Так вот, нам будет очень хорошо и весело. Сегодня вечером мы будем шиковать. Потому что сейчас я ничего не делаю. Совсем же ничего. И даже больше того. Господи, что же это я такое говорю? Разве бывает больше, чем ничто?… А как правильно ска-зать? – Меньше, чем ничто? – Ага, так: меньше, чем ничто. Ещё как бывает! Когда становишься тенью тени, тогда и делаешь, не делая… Просто смотришь из ниоткуда, как всё совершается само по себе. О чём ты даже и не собирался думать. Как если бы мне ничего не надо было. Ведь даже время тогда превращается в свою тень и начинает меня бояться. Прячется и делает всякие глупо-сти, чтобы мне угодить. Захочу, оно и обратно потечёт! Или не потечёт?… Надо попробовать как-нибудь… Но только не сейчас…
Ав пожевал нижнюю губу, собираясь с силами. Всё-таки было немного страшно.
– Так, а я сейчас правильно всё делаю? Как нужно?
И сам себе ответил:
– Ну, конечно, правильно! Не маленький уже. И не в первый раз. Пускай само придёт. Я даже не хо-чу знать – что и зачем. То есть хочу, конечно, но… В общем, мне всё равно. Плевать я хотел!… Уйди от меня, надоел уже! Я приму любое… Если это Ему зачем-то нужно… Меня же здесь нет… Почти нет… А кому это – Ему?! Господи, что за глупости я несу?! Как будто мне неизвестно, кто Ты. В общем, Ты Сам реши, когда Твой сосуд будет пуст. А ещё лучше – возьми и Сам его почи-сти. Вот он я перед Тобой! И никто Тебя не торопит – вот ещё выдумал!… И условий Тебе никто не ставит! С чего Ты взял?… Да, и помоги, пожалуйста… потом, если что… –
Ав начал осторожно, словно боясь, как бы кто-нибудь не подсмотрел, вставлять свой тайный ключ в хрустальную скважину неописуемого перехода, стараясь при этом вспомнить, где он мог оставить свой ауреус, и тем самым лукаво загоняя в тонкие сети момент, когда сзади, из-за той самой скалы, на которой в старом кресле его мать читает сейчас своего любимого Софокла, ему на спину польётся покой, который ни с чем не спутаешь… –
– А этих сволочей я всех наперёд прощаю… –
вдруг схулиганил он. Идиот!! Господи, что ж он натворил?!… Ужасно, надо сказать, он схулиганил. Ис-пугался и прислушался… Нет, вроде бы всё в порядке. Ни грома, ни треснувшего стекла… –
– Ты же знаешь, почему я это сделал, –
оправдываясь, прошептал он зеркалу, в котором из-за чудовищного по глупости пренебрежения основны-ми условиями таинства перехода так и не появилось Его изображение, и дверь домой не раскрылась. –
– Ну что ж, значит в другой раз, –
вздохнул Ав, понимая, что так, конечно же, вести себя нельзя, что это глупость с его стороны несусветная и жуткое свинство, за которое, быть может, придётся не известно ещё как и когда расплачиваться… Хотя не зря же Мария утром, когда вся так сладко запахла фиалками, а её губы начали дрожать от нетерпе-ния… –
– Всё, хватит!… –
и повернул ключ:
– НЕЛЬЗЯ ВАРИТЬ КОЗЛЁНКА В МОЛОКЕ МАТЕРИ ЕГО…
Эту случайно в позапрошлом году найденную формулу, взламывавшую в воспалённых нервах и рас-судке мальчишки какой-то немыслимый предел, начинал проговаривать ещё Ав, но сверкающая сталь уже больше не студила его лоб и плечи. Её прохлада сделалась привычной. И, хотя он не проснулся в Том, в Кого обычно возвращался чтобы отдышаться и побыть Собой, багряный походный плащ из грубой верблюжьей шерсти – подарок Клеопатры – так кстати начал согревать израненный под Карфагеном бок…
– Смотри, – зашептала Юи Марии, и опять её узенькие карие глазки сделались круглыми. – Он весь в латах. И такой красивый!…
– Кто? – равнодушно шмыгнула носом Принцесса, глядя в пол.
– И в шлеме…
– Я с тобой, миленький…, –
наконец, вздохнула Мария, по-прежнему не поднимая глаз. –
– Конечно, с тобой… Только что мы теперь можем сделать? Я ведь всё поломала…
– Ну, не знаю… –
подал голос Михаэль, собравшись, наконец, ответить на вопрос Ава, заданный ещё в той жизни. –
– При чём здесь эти наши глупые игры? Соображать надо, где мы находимся! Совсем уже спятили! А ты – дура!, – это он так про Марию сказал, гад, – надо ж было так опозориться!, –
и повернулся к Луису. –
– Помоги мне подняться. Я буду говорить перед синедрионом, –
Выражение его лица преисполнилось если не решимости, – какая уж тут решимость, когда он весь трясся от страха, – то по крайней мере важности. И правда – надутый индюк.
– Вообще-то нас пятеро, –
произнёс Луис, и не думая помогать Михаэлю. Он к нему даже не обернулся. –
– Считать, что ли, разучился? Ну, если без Толстого, то четверо. А ты что задумал?
– Я не могу встать, –
с ужасом прошептал Михаэль, но никто его не услышал. Во всяком случае никто не посчитал нужным повернуться в его сторону.
– Ещё не знаю, –
ответил Ав фракийцу и взошёл на царское место… –
– Играю, –
Последнее слово он произнёс лишь чуть громче, чем предыдущие, но каким-то уже другим, непри-вычным голосом, которым недавно отдавал приказ солдатам, и потому его услыхали решительно все, кто находился в храме. Шорох, рваными пыльными пятнами метавшийся над капюшонами, стих и осел. Даже Мария от изумления перестала шмыгать носом. Она не предполагала, что Ав не только во сне умеет гово-рить так, будто взял тебя за горло. И нежно держит. Своей железной рукой. Не отпуская…
– Он!, –
окончательно и бесповоротно разобралась или – как бы это лучше сказать? – определилась в своих пред-почтениях Юи. Вот правильная формулировка – окончательно она определилась. Конец метаниям! Ну якобы… –
– Вот сегодня же упрошу Марию сказать ему, что я совсем не страшная. И что со мной можно даже за руку по улице ходить. И не только по улице… А если он меня пригласит куда-нибудь или про-сто скажет: – “Пошли со мной гулять. Я тебя люблю и всё такое…”, то я обязательно надену пла-тье. Просторное, чтобы, если нагнусь за чем-нибудь, он мог подсматривать. Вот пойду и куплю, специально! А то они все смотрят туда, когда Мария нагибается. А я что – хуже, что ли? И чего это я в самом деле, вся затянулась, как будто стесняюсь чего! И, если он захочет меня после этого поцеловать, я его убивать не стану. Пусть делает со мной всё, что захочет. Я ведь уже умею цело-ваться! И вообще, я – взрослая.
Вот так сказала себе Юи. И, наконец, успокоилась, даже глаза просохли, потому как ясность она лю-била больше всего на свете. Что ж тут добавить? – Дай Бог счастья этой дуре!… А почему, собственно, дуре? Чуть что – сразу “дура”! – Ну ладно, не дуре. Тогда просто – дай Бог ей счастья. Этой озабоченной. Им обеим. Да им всем!
– И с кем же ты собрался тут играть, наш юный гость?, –
язвительно поинтересовался капюшон, до носа скрывавший то, к чему минуту назад так смачно прило-жился Луис. Фракиец, кстати, в этот момент уже вытянул из рукава свёрнутый в трубочку документ и, отвернувшись, принялся его изучать. Эх, света бы побольше, а то совсем темно! К окну, однако, он не пошёл.
– С тобой, Ездра, –
как-то неестественно спокойно ответил Ав. И было неясно, чего в наглом выпаде мальчишки содержалось больше – детской наивности, реального бесстрашия или просто глупости. Странно, а вот капюшоны раз-глядели в нём угрозу. От неожиданности, что ли… И беспокойно, громко перешептываясь, задвигались.
– Так ты…, – запнулся их предводитель, – знаешь, как меня зовут?…, – похоже, он растерялся. – Откуда?
– Угадал.
А вот теперь в холоде, с каким это негромкое слово упало на гулкий каменный пол, угроза почувство-валась уже всеми. Причём угроза отнюдь не детская. Не такая, которую можно оставить без внимания, то есть не ответить на неё. Так задирают друг друга хулиганы, собираясь драться. Даже если знают, что в этом бою противник может выбить тебе зубы. Или пырнуть ножом. Михаэль от удивления перестал дро-жать и поднял голову. А Юи забыла про Марию. Один Луис никак не среагировал на происходящее, по-скольку слишком уж увлёкся, сажая в полумраке глаза чтением какой-то мятой бумаги. Не той, что он несколько раз подбирал за Авом…
– Да?…, – заметно смутился Ездра.
Нет, ну нельзя же в самом деле вот так! На тебя ведь смотрят! Какой из тебя к Дьяволу вожак? – Надо уметь держать себя в руках! Естественно, недавний совершенно возмутительный инцидент с пощёчиной выбил его из колеи. Но Ездра сейчас не просто не смог собраться с мыслями. Во его рту поселился какой-то странный вкус, как будто он полчаса сосал старую медную монету. А может и ещё продолжает… По-возил языком по небу. Нет, монеты во рту не было. А какая монета – римская или своя? Вот это как раз и было непонятно. Наверное, всё-таки римская. У шекелей другой вкус… И в голове зашумело так против-но, как будто он не от подростка, который едва доставал ему до плеча, схлопотал пощёчину, а огреб кулаком в челюсть от какого-нибудь бугая, вроде того жуткого стража. Всё, на что он обычно полагался, втравливаясь в поединки подчас с весьма зубастыми оппонентами, сейчас высыхало и рассыпалось под пальцами, как воздушное кукурузное печенье. Как если бы он хватался за воздух. Доводы, версии, вариан-ты отхода, да что там – сами цели!, – ничто теперь не было прочным. Всё превратилось в клубок распол-зающихся червей. Безвредных и совершенно бесполезных. А главное – ему самому неинтересных. Ездре не за что стало сражаться. Да просто зацепиться! И неужели всё это из-за пощечины? Ведь больно ему не было. Ну, неприятно, конечно…
И вообще, Ездра вдруг почувствовал себя голым. Вот буквально голым! Он даже, желая убедиться, всё ли на нём надето, и стараясь проделать это незаметно, оглядел себя. Но так и не понял, всё ли с его одеждой в порядке. К тому же было заметно, что он себя осматривает. Это плохо. А как капюшоны могли не заметить, если он начал себя ощупывать?…
– Какая-то глупость творится. Наверное, зря смородину ел, неспелая ещё…, –
сказал он себе. –
– И так холодно…, –
эхом отозвался в его голове противно дребезжащий, как будто расколовшийся надвое, незнакомый ему голос. –
– Ты бы, правда, пошёл оделся. Или огонь развёл, что ли…
– Действительно, всё так ненадёжно…, –
с радостью пожаловался этому голосу Ездра, потому что надо же было хоть с кем-нибудь сейчас погово-рить. А заговорил он чуть ли не вслух ещё и потому, что вдруг почувствовал, как сзади, задев его чем-то чёрным, прошмыгнула Тень. И остановилась. Притворилась, будто Её здесь нет. Наверное, всё же поняла, что он Её заметил…
Ездра резко обернулся, однако никого у себя за спиной не увидел. Никого! Даже капюшоны куда-то подевались. И тут ему захотелось плакать, потому что это было даже не страшно. Это было гораздо ху-же! А что именно его так сильно испугало, он понять не мог. Вернее, он не хотел этого понимать. Потому что боялся. И, чтобы не упасть, заговорил опять, обращаясь к тому, раздвоенному, что засел у него в голове.
– Ты Её видел?
– Кого?, – переспросил осколок Ездры.
– Снова Она… Нет, но чтобы так близко!… Как глупо всё складывается. А ты где?, –
встревожился он, испугавшись, что его собеседник сейчас исчезнет, и тогда он останется совсем один. –
– Понимаешь, сначала этот их главарь в римской тоге (кстати, капюшоны, прикинув, на сколько тя-нет одеяние Луиса, единодушно сошлись на том, что предводитель банды – именно он), просто так, ни за что, ни про что заехал мне по роже. А я ему даже не ответил. Ты здесь?
– Да здесь я! Здесь… Где же мне ещё быть…
– Так вот, это же просто немыслимо!
Ездре стало немного легче от того, что голос никуда не ушёл. Вот только эта его странная раздвоен-ность… Как язык у змеи… –
– Что они обо мне подумают? В другой раз я бы этого щенка на куски порвал. Прямо здесь, в хра-ме. И никто бы мне слова не сказал!
– А чего ж не порвал?
– Так ведь у него был тот самый кинжал, который я на прошлой неделе подарил Валерию Грату.
– Да ты что! Ничего себе… Так кто ж он?
– Родственник прокуратора, не иначе.
– Да ладно тебе!, – усомнился в его словах невидимый друг.
– Точно тебе говорю! А кто же ещё? Из Рима, наверное, погостить приехал. Вот и развлекается, сволочь.
Ездра чувствовал себя уже гораздо лучше. Тень либо ушла, либо решила оставить его в покое, найдя себе какое-то более интересное занятие, чем пугать его. Во всяком случае жуткое предчувствие, от кото-рого ему стало так тошно, что захотелось кричать, его отпустило. –
– А теперь ещё этот наглец, которому откуда-то известно моё имя. –
Ездра почему-то перешёл на шёпот. –
– Нет, ты скажи, как этот мальчишка мог меня узнать? Я ведь в капюшоне… –
и опять закружилась голова. Да как сильно!…
Пол под ногами отвратительно поехал вверх, потом тошнотворно качнулся, резко ушёл вбок и пропал вообще. В глазах потемнело и во рту снова оказалась медная монета.
– А вдруг они разнюхали, что ты тут затеваешь?, –
не обращая внимание на то, что Ездра только что чуть не свалился в обморок, продолжал брюзжать в его голове скрипучий голос. Непохоже, чтобы человеческий.
– Говори точнее, дурак!, –
гаркнул Ездра, решив, что, если крикнуть изо всех сил, это поможет ему устоять на ногах. –
– Кто ещё такие, эти “они”?!, –
и правда не упал.
– Ну, не Каифа, понятно, –
также повысил голос рассудительный провокатор. –
– Первосвященник ни за что не уехал бы сегодня к Ироду, если бы знал…
– Господи, неужели римляне?!, –
задохнулся от ужаса Ездра и даже вспотел.
– Дурак, да им до твоих склок с Каифой дела нет!
– А зачем же тогда солдаты у храма стоят?
– На праздник пришли.
– Какой ещё праздник, идиот?!
– Ну не на праздник… А что это ты на меня кричишь? И никакой я не идиот. Значит просто так пришли, поглазеть, как ты будешь убивать Марию.
– Не ори, скотина! Тише говори.
– А правда, вдруг им стало известно, что ведьму на выходе из храма должен встретить “возмущён-ный народ”? И побить её камнями…
– Кому это “им”?
– Ну, не знаю… Слушай, а ты не переборщил?, –
продолжил непонятно кто и чем-то захрустел. Орехи, что ли, он принялся грызть?…
– Скорлупки, смотри, не бросай!, –
забеспокоился Ездра и начал отряхиваться.
– Какие еще скорлупки?… А правда, как-то грубо получается: такую симпатягу и вдруг камнями… Оно, конечно, народу виднее. Народ ведь никогда не ошибается. Но всё-таки… Может как-нибудь попроще? Ты ж обычно ножом…
– В самый раз! Тем более, что эта кретинка сама про Симеона ляпнула. У меня и свидетели есть. Никто её за язык не тянул. Так что, когда толпа узнает, что Симеона по приказу Каифы убил его секретарь…
– Это за что же?
– Как за что?! – За то, что святой раскрыл их дьявольский план и распознал в девчонке ведьму. Так вот, они ей быстро башку проломят. Не бойся, долго мучиться не будет. Главное, чтобы она лишнего перед смертью не успела наговорить. Больно уж легковерный сброд подобрался. Те, что почище, слишком много денег запросили. А болтать она мастерица. Слышал, как она на меня по-пёрла? Я ведь чуть не сломался. Ещё поведутся, идиоты, на её чары. В Магдале, я слышал, она уже всех околдовала. Эти дураки скоро молиться на неё начнут. Кто ж такие, эти “они” в самом деле? Дьявол их побери!…
– Кто? А ты прикинь. Кто ещё может здесь против тебя затеять игру?
– Ума не приложу.
– Дубина! Ну вот ведь один из них. Тот, что стоит сейчас на царском месте. Он же прямо сказал, что хочет с тобой поиграть…
По ропоту за спиной Ездра сообразил, что пора бы ему вернуться в сознание и что-нибудь уже, нако-нец, сказать вслух. –
– Ну, так…, –
начал он на удивление бодрым голосом, –
– и во что же ты хочешь со мной сыграть, юноша?
Метая пробный шар, он попытался говорить не только твёрдо, но ещё и в снисходительно-насмешливой манере. Кстати, это ему отчасти удалось. Так что он даже приосанился. И капюшоны слегка успокоились. Снова закивали своими смешными колпаками.
– Какая тебе разница?… Что-то я устал.
– То есть как это – какая разница?!, –
опешил Ездра. Его сердце сделало слишком большой глоток, чуть не захлебнулось и вдруг… останови-лось. Он явственно почувствовал, что проклятая Тень никуда не ушла. Что эта гадина стоит сейчас прямо у него за спиной. Точно! Только теперь Она ещё и улыбается… – Дрянь поганая! Сволочь беззубая!! – Мало ей, что он и так уже весь дрожит, так решила ещё вконец заморозить его своим чёрным взглядом. Пусть бы Она только подслушивала его мысли… А мальчишка?… На мгновение Ездре показалось… Он, конечно же, узнал его, хотя никогда раньше с ним не встречался. Даже издали не видел… Но кто ж его не знает?… Любой его узнает! Ну конечно, монета во рту! Старая… Только это не шекель. Римская это мо-нета. Теперь чеканят с изображением Августа. Кстати, совсем непохоже. И этот пурпурный плащ… Кто ещё может так открыто носить красное! Нет, стоп! Какой ещё к Дьяволу плащ? И почему красный?! – Какое-то серое тряпьё. Просто показалось… И совсем он не похож… Да ему на вид не больше четырна-дцати лет будет!…
– Ты бы лучше поинтересовался – на что, –
затянул Ав петлю потуже, –
– мы с тобой будем играть, –
и своими бездонными, только теперь почему-то уже снова синими глазами (Ведь только что они были карие!!) стал пристально во что-то всматриваться. –
– Какую странную ты отбрасываешь Тень, Ездра. И давно Она за тобой ходит?, –
Ав достал из карманчика, в котором раньше лежал ауреус, пока его не отобрал Луис, ванильный сухарик и, улыбаясь, положил его в рот. –
– Ну и как ты? Ещё не мерзнешь? Ура, я придумал: мы будем играть на жизнь.
– На чью?, –
полюбопытствовал так никуда и не ушедший из головы Ездры тот, с двойным языком. По идее, его никто не должен был услышать, но…
– Хороший вопрос…, –
как-то недобро улыбнулся ему – тому голосу! – Ав. Он даже подмигнул ему, и голос ответил ему тем же. Это Ездра явственно почувствовал!
– Вот это да! Они что – заодно? Ну все сегодня против меня!
– Считай, что ты продул, мой милый. Тебя хоть есть, в чём похоронить? И жена твоя – дура!, –
влез вдруг в разговор кто-то ещё, тот, кого раньше здесь точно не было и быть не могло, потому что…
– А ты ещё кто?, –
простонал Ездра и погрузился с головой в холодную воду.
Сквозь муть поднимались пузыри. Прямо так и плюхнулся, в одежде. Некогда было раздеваться, по-тому что очень уж хотелось вспомнить, где раньше он уже слышал этот голос. Не тот, что выболтал ух-мыляющемуся белобрысому врагу все его секреты. Того гада он не знал. Точно! И думать нечего. Ну и наплевать на него! А этот, знакомый, который только что обхамил его жену и ему самому залепил какую-то гадость насчёт похорон. И вспомнил: это был голос его отца. –
– Но ты ведь умер! Как ты можешь здесь быть?
– Сам ты умер, дурак!, –
обиделся на него очередной невидимка. –
– Ну и ладно, уйду, раз не хочешь меня видеть. Думал, тебе так легче будет. Хотел рассказать, что там да как. Ну, тогда давай выкручивайся сам. Только…
– Что?
– Одевайся теплее. Там не жарко. А впрочем…, –
и пропал.
– А почему ты решил, что я стану с тобой играть?
Это, кажется, Ездра сказал уже вслух. Уверенности не было, потому как звуки приходили теперь от-куда-то снизу, из-под ног. И не все. Некоторые слова странным образом пропадали. Но всё-таки сказал. Кажется, сказал…
– Не трать слова, Ездра. И моё время. Ты уже в игре, –
полоснул его чёрным ненавидящим взглядом Ав. –
– А хочешь – у Неё спроси, – кивнул он Тени, – если мне не веришь, –
и опять подмигнул Ей. Тому, чего нет. Но как же нет, когда даже живот скрутило от ужаса?!… –
– В какой ещё игре?, –
просипел несчастный Ездра, испытывая нестерпимое желание обернуться и одновременно понимая, что делать этого ни в коем случае нельзя. Не потому, что тебя осудят отслеживающие каждый твой промах члены синедриона. Плевать уже на них! На этих трусов и слабаков. А потому, что пока ты не увидел Той, на которую сейчас смотрит сквозь тебя этот сероглазый наглец (Господи, когда он успевает перекраши-вать свои глаза, ведь только что они были чёрные?! А потом синие…), ты ещё можешь сказать, что тебе это только привиделось. Померещилось. Что вовсе там никого нет! За спиной… –
– Господи, какая же Она холодная!… – Кто ты?, –
спросил он у своего палача, кажется, вслух, и вдруг опомнился. Он даже начал дышать. –
– Послушай, храм – не место для дурацких забав! Вот захочу и выйду из твоей игры, –
Последняя фраза, впрочем, совсем не удалась. Во-первых, для столь решительного заявления не хва-тило уверенности, которая добавляет голосу металл, и капюшоны эту его слабину отметили. А во-вторых, Ездра совершенно напрасно сказал – “из твоей игры”, потому что выпускать инициативу из своих рук нельзя. Будет ещё здесь какой-то сопляк свои игры затевать! Капюшоны неодобрительно заколыхались. Впрочем, не все. Те трое, что стояли особняком и участия в коллективных шевелениях не принимали, с недоумением наблюдали за происходящим. Должно быть, они зашли сюда случайно. Недоумение их выражалось в каком-то странном похрюкивании. Эти звуки вполне отчётливо издавали двое. Третий, с корзинкой в руке, стоял тихо. Может он собирался на рынок, а по дороге случайно заглянул сюда? Но ведь он тоже пришёл сюда в капюшоне и наверняка с пропуском от Ездры. А иначе как бы он сюда попал. Сколько же этих приглашений было вчера разослано?…
– Не заблуждайся, книжник, –
переменил руки Ав. Теперь он сжимал горло Ездры не правой, – должно быть она затекла, – а левой ру-кой, –
– ты умудрился наделать слишком много ошибок. И к тому же ты чересчур громко думал. –
Трепыханье капюшонов начало раздражать и Ава тоже. Хоть он и не смотрел в их сторону.
– Что?…, –
пискнул Ездра, очень надеясь, что ослышался. Он видел теперь Ава в облаке, и вокруг поднимался пар, унося мальчишку всё выше и выше.
– Не умеешь хранить секреты – вот что. Думать нужно осторожнее. Пропадешь ты со своими со-ветчиками. А отца ты зря прогнал. Он единственный, кто мог тебе помочь, –
Капюшоны уже не знали, как им реагировать на то, что они слышали. А они ведь всё слышали!
– С тобой просто невозможно играть – неинтересно. Ты раскрылся и потому, ещё не начав, уже продул. Неужели ты думаешь, что тебе простится то, что ты задумал?! Разве не чувствуешь, что твои часы разбились, и песок сыплется на землю. И ты прав, дело здесь не в Каифе. Я ведь его по-чти и не знаю. Так что его судьба меня мало волнует. Я пришёл сюда за тем, чтобы не пострадал другой человек. Ну, шевели мозгами! Ты же понимаешь, о ком я сейчас говорю!
– Не понимаю.
– Подсказываю: твою жизнь я ценю значительно меньше, чем жизнь того человека. Буду с тобой от-кровенен, я её вообще ни во что не ставлю после того, что ты тут наговорил.
– Что ещё за часы? Чьи часы?…, –
окончательно потерялся Ездра. Облако теперь уже не мешало ему видеть Ава. Глаза привыкли. Но лучше бы он его не видел. И этот его алый плащ…
– А впрочем…
– Что?
– Я как раз пробую сейчас сделать невозможное.
– Что ты пробуешь?
– Простить.
– Кого?
– Догадайся. Я помогу тебе: того, кто этого никоим образом не достоин. А главное, кто меня об этом не просит. Хотя, если бы он не был таким глупым и верил бы в Бога… Впрочем, о чём это я?…
– Это невозможно, –
прошептал Ездра и прикусил язык. Но было поздно. То, что он повёлся на эту дикую, непонятно в чём состоявшую, а главное, кем навязанную ему игру, ещё полбеды. Но то, что он в ней так позорно проигры-вал!… А ведь капюшоны всё видят.
– Ты действительно думаешь, что простить нельзя?… Вообще-то можно. Но трудно, согласен, – за-думался Ав и зачем-то добавил: – А ведь этому я у неё научился. Она, правда, не догадывается, что умеет делать такие вещи. Вот ведь как бывает. А если б знала…
– О ком ты говоришь?
– Да будет тебе валять дурака! – Как будто ты не знаешь, о ком я… Ну так что, давай определяться, во что мы играем?
– Давай, – послушно согласился Ездра.
– Тебе что, нужно словами проговорить?
– Хотелось бы…
– Ну что ж… Один из тех, кто находится сейчас в этом зале, не скажу – кто, сегодня умрёт.
Капюшоны пришли в движение. Их сопение теперь почему-то стало коричневым. И запахло оно чем-то противным, явно протухшим. Ездра похолодел, но постарался на ногах устоять. По крайней мере не икать так громко. Он даже попытался изобразить улыбку. Сообразил, однако, что это глупо, потому как капюшон всё равно скрывает большую часть его лица. Чертыхнулся. Слава Богу не вслух.
– И мы, конечно же, все знаем – кто, –
ухватился он за соломинку, пытаясь увести этот пугающий его разговор в безопасное русло, –
– но разве гуманно говорить сейчас об этом…, –
тут он выдержал красивую драматичную паузу и тихо закончил, печально понизив голос и покачав голо-вой, –
– при нашем герое? У нас не принято…
– Зачем ты говоришь, когда нужно молчать?! Кресло мне!
Наступила гробовая тишина. Капюшоны уже не знали – должны ли они верить своим ушам или нет. И как им вообще реагировать на вопиющие по своей наглости выкрутасы магдальца, которого, как они уви-дели, боится осадить даже грозный Ездра. Который никого не боится! Луис огляделся по сторонам. Он давно прочёл и спрятал свиток. Никакого кресла поблизости он не увидел. Были только лавочки. Да и те заняты. Подошел к той, на которой сидел Михаэль.
– Слезай, –
сказал он. И, не дожидаясь, пока тот поднимется, ухватился за край. Михаэль, у которого, как помнится, недавно были проблемы с вставанием, на этот раз подскочил с удивительной резвостью. От возмущения, надо полагать… Возможно он хотел сказать что-то крепкое в ответ на хамскую выходку фракийца, но воздержался. Храм всё-таки…
– На этом месте нельзя сидеть!, –
Неожиданно твё рдым и даже почти не дрожащим голосом выдал вдруг Ездра, и капюшоны одобрительно закивали.
– Тебе точно нельзя, –
равнодушно срезал его Ав, и капюшоны опять обмякли. –
– Ты к этому месту даже приблизиться не имеешь права. Вот и стой, где стоишь. И не смей впредь меня прерывать!
Ездра потерял дар речи.
– Так вот, – продолжил Ав, обращаясь уже непосредственно к капюшонам, – никому из вас на са-мом деле неведомо, кто именно сегодня умрёт, что бы вы там себе вчера ни нафантазировали. Это вам понятно? И спорить со мной не советую. Не ты мне, Ездра, и не вы – безликие, а я вам го-ворю, что один из тех, кто сейчас меня слышит и прикидывается идиотом, отправится сегодня вслед за своей Тенью туда, где ему самое место. Что тебе?!, –
последние слова были адресованы подошедшему с лавочкой Луису. –
– Ах да, спасибо…
Ав поправил алую мантию и уселся, звякнув мечом о каменный пол. Капюшоны даже не пикнули. И, кажется, уже перестали дышать. Страх – штука заразная. Интересно, а кого они сейчас видели перед со-бой? – Трудно сказать. Вполне возможно, что того же, кого видел и Ездра. Может быть они даже и ман-тию на нём разглядели. И латы… На Юи во всяком случае шлем Ава произвёл сильнейшее впечатление. Ещё бы! – Из чистого золота.
– Сегодня же!… –
горячо зашептала она, не замечая, с каким беспокойством на неё смотрит Мария. –
– Сегодня же пусть он сделает со мной всё, что захочет! Вот как с ней…
Ну совсем потеряла голову девчонка. Бедная…
– Слушай, –
наклонился к уху Ава фракиец, –
– я у этого гада одну бумажку нечаянно умыкнул.
– Как это?…
– Да неважно – как! Случайно вышло… Хана вашему Каифе, если прокуратор на ней свою печать поставит. И эти бараны уже загодя все подписались, – кивнул он на толпу капюшонов. – Там та-кое!…
– Был, кажется, уговор насчёт твоих базарных привычек…
– Да говорю тебе – нечаянно вышло! Машинально сработал. Ну, так получилось. Не собирался, в общем! Просто, когда я этому типу по роже дал, свиток из его рукава сам мне в руки свалился. Короче, Марию нужно отсюда уводить. Срочно! Эх, если бы можно было того вашего знакомого стража вернуть…
– А что такое?
– Да ничего хорошего. Убивать нас сейчас, похоже, будут. Прав ты был. Толстый хоть на что-нибудь сгодится? Мы с Юи попробуем с этими козлами справиться, но, если ещё подтянутся…
– Так значит правда то, что я увидел…, –
помрачнел Ав. И опять эта его странная улыбка… –
– Значит, правда и то, что случится потом…
– Ты о чём?
– Да так… Не волнуйся. И не беспокой Юи. Всё будет хорошо. То есть ничего хорошего…
– Так может я всё-таки сбегаю за тем верзилой? Вдруг догоню его?
– Не нужно. Сидите спокойно. Здесь ничего плохого не случится.
Ав вытер обмотанным белой тряпкой кулаком пот со лба и обернулся к Ездре. –
– Так вот, я утверждаю, что сегодня умрёт один человек. И мы все его сейчас видим. Не двое и не шестеро. Об этом забудь. Только один! И я даю тебе возможность выбрать, кто им окажется. В этом, собственно, и заключается наша с тобой игра.
– Погоди, я что-то запутался, – проснулся Ездра. – То есть, получается, ты выигрываешь, если только один из присутствующих…, – он немного помялся. – А если никто?…
– В этом случае я тем более выигрываю. Но это маловероятно. Не надейся.
– Вот это да! Ну тогда я уже совсем ничего не понимаю! А как же я? Я, что же, в твоей игре вообще не могу выиграть? Как-то нечестно получается.
– А ты чего хотел? Ты ещё скажи – несправедливо! Впрочем, могу тебя утешить: существует вари-ант, при котором ты хотя бы не очень сильно проиграешь. Шанс небольшой, но он у тебя есть. Если, конечно, ты сообразишь, как правильно себя повести. На что, если честно, я уже не особо рассчитываю.
– А правильно – это как?
– Хитрый больно! Так я тебе и сказал! Нет уж. Думай сам. Это ведь ты хочешь не проиграть, –
и настала тишина, потому что в зале остались только Ав и Ездра. И вообще здесь стало темно.
– Скажи, – ты у них самый главный?, –
спросил Ездра и снял капюшон.
– У кого это – у них?
– Ты меня понимаешь.
– Что, догадался? Только не пробуй подлизаться. Мне тебя любить не за что. Главная среди нас та, кого ты только что заставил плакать. Так что я тебе не друг. Кстати, ты в курсе, что за дверью солдаты?
– Нет…, –
неубедительно соврал Ездра. Ему теперь было уже наплевать, что подумают о нём капюшоны, тем более, что он их не видел. –
– А их там много?
– Достаточно, чтобы разогнать весь тот сброд, которому ты пообещал денег.
– Какой ещё сброд?
– Что стекается к храму с камнями. Странные какие-то богомольцы… Не находишь?
– Не понимаю тебя…
– И стража ты видел.
Капюшоны опять появились. Просто пар рассеялся.
– Я тут ни при чём…, –
пролепетал Ездра, уже окончательно теряя лицо. –
– Мы тут по другому поводу собрались. С ним-то как быть?, –
кивнул он на молодого еврея, сидевшего у стены прямо на полу. Должно быть, силы уже покинули несчастного “пророка”. И цвета он был даже не серого, а какого-то грязно-зелёного. В общем, паршиво парень выглядел. Ну ещё бы… –
– Будешь его отговаривать? Нет, если не хочешь…
– Зубы мне заговариваешь?
– Чего это – “заговариваю”? Мы ведь, правда, из-за него тут собрались. Надо как-то с ним решать. Хотя бы выслушаем его. Обычно это делал Каифа. Ну, давай, теперь ты. Я не против. Вон специ-ально для этого и шатёр поставили. Мы всегда так делаем. Никто ведь не должен слышать, что он про Колесницу расскажет… Кроме одного. И тот, кто услышит его тайну, не смеет сказать ни ему, ни кому другому, прав ли “прозревший” и что он сам про ту Колесницу думает. Просто он должен поцеловать его в лоб и…
– Что ж ты так торопишься отправить его на крест?
– При чём тут я?!, –
затравленно оскалился Ездра. Нервы уже сдавали. –
– Как будто это я придумал… Он сам захотел… Это ведь только прокуратор может решать.
А вот уже и голос дрогнул.
– Ну давай, заплачь ещё. А лучше скажи, как тебе его жалко и какой ты хороший.
– Но ведь правда, прокуратор…
– Да что тебе дался прокуратор! – Нет его в городе.
– Как это нет?!, – вскинулся Ездра, мгновенно отрезвев.
– В Рим он поплыл.
– Ну, это мы знаем, –
с облегчением выдохнул предводитель заговорщиков. –
– Так ведь вместо него Константин остался…
– И Константина в Ершалаиме нет.
– А где ж он?
– Не твоё дело.
– А ты?… Ты знаешь, где он?
– Разумеется. Но тебе не скажу. Дела у него. Нет, правда, не твой день, Ездра. Ты сегодня везде опоздал.
– Но перстень! Он ведь должен оставаться в Иудее. Всегда! А у кого перстень, тот и прокуратор…
– Да что ж ты так разволновался? Ну ладно: перстень в Ершалаиме.
– Значит… Вот я и говорю… Значит в Иудее сейчас какой-то другой прокуратор?
– Значит другой, – согласился Ав. – Только ведь и этот другой прокуратор перстень тебе не даст.
– Не мне. Ему.
– Да ладно! Голову мне вздумал морочить?! Как будто непонятно, кому на самом деле этот пер-стень понадобился. И зачем…
– А почему это он не даст перстень? – Обязан…
– Некогда ему с вашими Мессиями возиться. Поважнее дела имеются.
– И чем же таким важным он сейчас занят? А может, он просто боится, что его обыграют? Что, ис-пугался твой прокуратор?
– В точку попал. Сидит сейчас под кроватью и дрожит от страха. А вдруг ваш Мессия воскреснет? И сойдёт с креста.
– Издеваешься надо мной?
– С чего бы? Ну, может, не дрожит… Ладно, открою тебе секрет: он сейчас не спокоен.
– Что-то случилось? Откуда знаешь? Правда, знаешь?
– Как же мне не знать?… Представляешь, ему донесли, что на него готовится покушение. Так он прямо взбесился.
– Да ты что…
– Угу. А ещё и родственника его хотят убить. Представляешь, камнями собрались его побить. Вот смешные какие люди!… Дальнего, правда, родственника. Точнее родственницу. И знаешь – где эти сволочи собираются совершить свое злодейство?
– Где?
– В двух шагах отсюда. Неподалеку. Прямо за храмом.
– Безумец!
– Кто?! Думай, что говоришь!
– Ну, тот плохой человек, который такое злодейство задумал. Ведь прокуратор его найдёт.
– Непременно. В этом уж ты будь уверен. Тем более, что прокуратор знает, где искать. И главное – кого.
– Страшно подумать, что он с ним сделает.
– Да уж… И не только с ним.
– А с кем ещё?
– Ну как же, – у того безумца ведь ещё и дети есть. И жена, кажется…
– Что, и родных тоже?
– А ты как хотел? Это ж римский прокуратор! Ты чего? У них, у прокураторов, с этим всё просто. Или ты думаешь, что он не захочет со всей этой падалью разобраться и побежит жаловаться к Ироду?
– Да нет, конечно…
– Вот и я про то. Кстати, у того дурачка ещё же и сообщники имеются.
– Да ты что! И много их?
Ав развернулся к остолбеневшим капюшонам и, шевеля губами, стал их неторопливо пересчитывать. Один раз, и было ощущение, что намеренно, он со счёта сбился. Ничуть не смутившись, он пошёл снача-ла, чем окончательно добил Ездру. В какой-то момент на лице Ава отчетливо прочиталось недоумение, словно цифра, полученная им в результате подсчета, не сходилась с той, что была известна ему заранее. Он почесал за ухом, соображая, не вычесть ли из общего числа заговорщиков тех троих, которые, как ему показалось, затесались в эту компанию случайно. Тишина в зале стояла гробовая.
– Четырнадцать человек, – был, наконец, подведён итог.
– И что с ними будет?
– Ну, убивать сразу их не будут. Судить придётся.
– И всё равно потом убьют…, –
выдохнул Ездра. На него уже больно было смотреть. Капюшоны тоже выглядели не лучше. Их лиц, прав-да, не было видно. Но это чувствовалось.
– Разумеется, – весело согласился со своим собеседником Ав. – Не сразу, конечно. Не сегодня. Больно уж заметные люди. А знаешь, прокуратор их не тронет. Их всех казнит Ирод. Этот с ними особо церемониться не станет. И прежние заслуги в расчёт не примет. Если, конечно, Каифа их не пожалеет…
Здесь Ав сделал паузу, подождав, когда Ездра спросит: – А при чём здесь Каифа?, – но не дождался: Ездра окончательно потерял голову. Он сделался до такой степени бледен, что начал отливать в синеву. И стал какой-то прозрачный, восковый…
– Кошмар…
– Ну а как? Кстати, ты знаешь, как прокуратор изловит злодея?
– Откуда?…
– Он придёт к нему домой и найдёт то самое письмо, в котором убийства, о которых я тебе гово-рил, описаны так, как если бы они уже случились. То есть этот дурак додумался рассказать о сво-ём преступлении прежде, чем его совершил. А у тех четырнадцати идиотов хватило ума на этой улике поставить свои подписи! Представляешь, что будет, когда прокуратор найдёт то письмо? А ведь он его непременно найдёт. Уж поверь мне.
– Не найдёт, – не сказал, а как-то поперхнулся Ездра.
– Ещё как найдет. Даже скажу тебе – где: в подвале у злодея. И самое главное…
– Что ещё?, –
в ужасе прошептал Ездра, уже не соображая, что Ав видит, как он ощупывает себя. И ведь в рукаве свитка нет! И за пазухой тоже!!… –
– Нигде нет. Где ж я его обронил? Неужели, правда, дома оставил?!…
– Что ты чешешься, как пёс шелудивый?, – наслаждался своей победой Ав. – Ты бы мылся хоть иногда.
– Слушай, Мария его знает, – прошептал ему в ухо Луис.
– Кого?
Цезарь вздрогнул от неожиданности и превратился в белобрысого мальчишку.
– Кто тебя научил сзади подкрадываться, дурак? Я ведь пугаюсь ужас как!
– Да ладно тебе! Вон его.
– Кого?
– Ну, того психа, который хочет, чтобы его распяли.
– И чего?
– Она говорит, что никакой он не храмовник.
– Это и так понятно. А кто он?
– По торговой части. С её отцом имел дела.
– И что?
– Да ничего! Говорит, что про эту вашу Колесницу он ничего знать не может. Так что Мария не по-нимает, с чего это он так рвётся на крест. Тут что-то нечисто.
– А что он за человек?
– Говорит – честный малый. Один из лучших, с кем её отец когда-либо торговал. Сир через него много денег заработал.
– Угу, ну ладно. Спасибо. Иди, – и обернулся к Ездре. – Так вот, самое главное… Ты себе даже представить не можешь, что этот дурень отчебучил. Ведь это письмо он собрался вручить… Как думаешь, кому?
– Не знаю, –
ответил за Ездру тот самый – треснувший голос, что прятался у него за глазами и недавно глупейшим образом выдал все его секреты. А теперь играл с собакой… –
– Господи, как же её звали?, –
спросил кто-то, и Ездре было уже совершенно безразлично – кто говорит за него, и что по этому поводу думают капюшоны. –
– Смотри-ка, забыл… Как же давно это было!… Она умерла, когда мне было пять лет. Я так плакал. А больше у меня никогда не было собаки…
Тень уже не пряталась. Она подошла сзади и обняла Ездру. Стекла по плечам и, с омерзительным сви-стом набирая в грудь воздух, стала дышать ему в позвоночник. Думала, наверное, что ему это приятно. Что она его этим согревает. Нет, больно не было. Было странно. И пусто. А ещё Она серебристо поблес-кивала… сквозь поднимающийся пар. Вот только слёзы мешали получше Её разглядеть. И отчего ему раньше казалось, что Она чёрная? Вовсе Она не чёрная. Скорее уж серая. Нет – пепельная…
Ездра попытался вспомнить имя жены, но не смог. Решил, что сейчас, наверное, расстроится, раз он даже имя женщины, с которой прожил всю свою жизнь, забыл. А собственное? Как его самого зовут?… Не получилось вспомнить. Зато пришла по-настоящему важная мысль и заслонила собой всё остальное: оказывается, он всю жизнь мечтал иметь собаку. Но так и не завел её. Женился и детей народил. Двоих. Или троих? Неважно… А вот собаку он не купил. И ещё Ездра, забывший не только свое имя, но и какой сегодня день, и где он вообще сейчас находится, подумал, что ему совсем не страшно. И что об этом надо бы кому-нибудь рассказать. Чтобы его хоть кто-нибудь пожалел. Чтобы не вот так – в одиночку… Кому только и что рассказывать? Это ведь совсем не то, что все думают. Это – совсем другое. И тут не холод-но. Зачем отец говорил?… Зря только напугал… Просто очень одиноко. Неужели вот так?!… И ничего нельзя поправить?…

…………………………………………………………………………………………………

Надо же – какие у него худые руки. И плечи покатые. Когда-то над ним смеялись. Говорили, что он как девчонка. Что он не мужчиной родился. Но ведь не за это же его сейчас убивают. И кто? – Какой-то белобрысый мальчишка в жалких лохмотьях. Какой-то босяк. Почему же так хочется выть? Нет, не звать на помощь. Кто ж тут поможет?… Невероятно одиноко. Такого он ещё никогда не испытывал. И никогда больше не испытает, потому что такое бывает раз в жизни… И нет никаких сомнений… Когда Она подхо-дит вот так близко…
А вот Иосиф сейчас с ним не согласился бы. Он уже привык к тому, что ненавидимая им Гостья в по-следние годы является к нему с жестокой регулярностью. Так что насчёт того, что только один раз… Если бы!… Ему Она, правда, в спину не дует. Но делает вещи похуже. Эта гадина садится рядом и смотрит ему в глаза. А с позапрошлого года и вовсе начала с ним разговаривать. Лучше бы уж в спину дышала… Зато он теперь знает, что страшнее, – когда счет идёт на минуты или на часы?, – на часы. Она ведь что делает, подлая? – Говорит ему, чтобы он не волновался. Что у него полно времени – до утра… Чего он и пить крепко стал.
Впрочем, привык – это не точное слово. Просто Иосиф действительно научился Её обманывать. Так, пожалуй, было бы правильнее сказать. Кстати, а у кого он научился? – Сам?… Нет. И вроде бы не у сына. Тот ведь ещё ни разу Её не видел. И потому не боится Её, хотя очень любит о Ней поговорить.
Ну конечно, – он научился у Марии! Девчонка три года назад впервые по-настоящему поняла, что умрёт. Но ведь все умрут! Нет, тут другое. Смерть к ней тогда действительно пришла, уселась на её кро-вать и сказала, что, раз она отца не слушается и любит подглядывать, то сейчас пойдёт с Ней. Пусть со-бирается. – Её тогда прогнала мать. Еле отбила. А потом уж Мария и сама научилась. Михаэль ей, разу-меется, не поверил.
– Выпендривается, – сказал он. – Чтобы я за ней собачонкой бегал и жалел её.
А вот Иосиф очень даже поверил. И Ав тогда сильно плакал. Гладил её по голове и говорил, что она самая красивая. И что она будет жить вечно. Или он сам умрёт. Но это же невозможно! Он не может уме-реть. Не отдаст, в общем, он её никому!…
– А ведь это не мать тогда от неё прогнала Смерть… Тихий такой мальчишка. Как же я, старый ду-рак, раньше не догадался?…

________________________________________

Пусть увезёт её подальше от Ершалаима, а там…

Иосиф за это утро не просто прилично набрался. Он уже лыка не вязал. И не только не разобрал, о чём Каифе рассказывал начальник тайной стражи, но, похоже, и вовсе не заметил его присутствия в заоб-лачной каморке, до которой с трудом долетали голуби и, злые от усталости, нагло крали со стола хлеб, а потом ещё и гадили на подоконник. Каифа напротив – своего благодетеля признал сразу и даже со внима-нием его выслушал, не задавая глупых вопросов о том, как тот узнал, что первосвященник ни к какому Ироду не поехал и откуда римлянину вообще известно про эту секретную башенку. Более того, Каифа как-то сразу протрезвел, хотя пили они с Иосифом наравне. Это когда до него дошло, что его секретарь и тот жуткий убийца, которому он велел незаметно приглядывать за детьми и “если что” вмешаться, мерт-вы. А также, что Ездра перешёл всякие границы и не только, “тварь!”, зарезал Симеона, который подтвер-дил свою репутацию пророка тем, что предсказал свою собственную смерть, но и с детьми собирался расправиться, купив “какое-то вонючее отребье”. Однако волноваться за жизни детей первосвященнику не следует, потому как Мария вовремя, пока эти хамы не успели ещё сорганизоваться в боевой отряд, захо-тела писать, и китаянка вывела её из храма. А там они нагнали стража, с которым ехали из Магдалы, и, когда “вся та мразь” обступила их, собираясь закидать камнями, Гавриил семерых зарубил, а двоим так и вовсе оторвал головы.
– Как оторвал?, – изумился Каифа.
– Руками, –
невозмутимо, словно делился рецептом выпекания сладких пшеничных лепёшек, пояснил начальник тай-ной стражи. –
– Так что толпа мгновенно рассеялась. Ещё и китаянка троих положила своими железками. В об-щем, всё там у них нормально, вот только Марию потом долго рвало. Ну и покричала немного. Зачем же в самом деле было головы отрывать? Это страж, конечно, зря. В большие нервы вошёл человек. В него ведь тоже камнем попали, вот он и разошёлся. Но ничего, девчонка уже оклема-лась. Так что порядок.
– Ты сам видел?
– Нет, я же не могу быть везде одновременно.
– Но ты точно знаешь, что с ней все в порядке?
– Не сомневайся.
Что касается самого Ездры, то, по свидетельству очевидцев, когда этот подонок прибежал домой со-вершенно на себя непохожий, то первым делом он с зажжённым факелом зачем-то полез в подвал. Там, соседи слышали, он всё крушил, кричал как бесноватый всякие глупости про то, что он чего-то там не позволит и что просто так его не взять, короче, он что-то искал, и в конце концов, по всей видимости, опрокинул мешок с сахарной пудрой. Случайно. Так что теперь ни Ездры, ни его дома больше нет. Пора-нились несколько случайных прохожих. Но не сильно.
– Так вот, что это грохнуло, – негромко произнёс Каифа и вспомнил о своём утреннем пожелании заговорщику – “чтоб его разорвало”. – Ну что ж, собаке – собачья смерть. А с остальными что? –
– О них мне пока не докладывали. Полагаю, что эти всё ещё в храме, – закончил свой рассказ начальник тайной стражи. – Если найдём то самое послание к прокуратору с их подписями, ду-маю свезти этот пергамент к Ироду…
– А ты бы мог?…
– Что?
– Никому его не показывать.
– Это ещё почему?, – удивился начальник тайной стражи.
– Не бойся, мы его сохраним, конечно…, – поспешил успокоить его Каифа.
– Я что-то не пойму тебя, первосвященник.
– Пусть эти сволочи знают, что письмо у меня.
– Так ведь я такую улику просто обязан буду…, – растерялся отец Луиса.
– Да ладно тебе! Сделай для меня. Как ещё я заведу себе в синедрионе сразу четырнадцать послуш-ных рабов? Думаешь, легко мне с этой сворой управляться? Когда ты сделал меня первосвящен-ником, ещё относительно спокойно было…
– Так почему всё-таки мой сын, – очнулся вдруг Иосиф, – не может стать членом синедриона?
– Да спи уже, – отмахнулся от него Каифа.
– Нет, ты скажи!, – настаивал пьяный раввин, – если у тебя совесть есть…
– Потому что твой сын должен безвыездно жить в городе на озере! А не в Ершалаиме. Забыл, что Исаия написал, пьянь?
– Сам ты пьянь! И развратник…
– Ну конечно…
– И ещё этот, как его…
– Поспи уже, правда!
– Я сам знаю, что мне делать! Не смей мне рот затыкать… А где я? Ты кто?, –
похоже, Иосиф все-таки разглядел начальника тайной стражи. –
– Каифа, это же – римлянин! Гони его отсюда. От них все наши беды… Это он всё наше вино вы-пил. Даже Мессию нашего хотят у нас украсть, сволочи! А вот кукиш им. Не отдадим! А у нас что, правда, нет больше вина? Совсем? Ну, позови эту свою, бесстыжую, как её, с голыми нога-ми… Нет, ты мне всё-таки скажи…
– Ну чего тебе ещё?
– За что ты ненавидишь моего сына?
– Да пошёл ты!…, –
и Каифа повернулся к начальнику тайной стражи, протягивая ему какой-то свиток. –
– Окажи мне ещё одну услугу.
– Какую?
– Сделай так, чтобы эта дрянь узкоглазая никогда больше в мой дом не вошла и к моему сыну не приблизилась.
– Это как? Убить её, что ли?
– Зачем же… прямо так… сразу? Я решил отдать её Марии. Вот дарственная. Пусть увезёт её по-дальше от Ершалаима, а там… Главное, чтобы я об этой гадине больше никогда не слышал.
– Эта “гадина”, между прочим, только что спасла твоей дочери жизнь.
– Ну ладно, тогда не убивай её. Главное, чтобы она больше не попадалась мне на глаза. Вернее, мо-ему сыну…

________________________________________

Обещал, что всё нормально пройдёт…

Уже полчаса Ав беседовал с членами синедриона. С теми тремя, что догадались снять свои дурацкие капюшоны. Вполне мирно с ними разговаривал. И ни на какого цезаря он похож не был. Даже близко! Те же, кто свои лица открыть побоялись, тесной кучкой жались поодаль и яростно меж собой перешёптыва-лись. Они давно бы отсюда ушли, – плевать им было на самоубийцу, который якобы разгадал ребус с Колесницей Иезекииля. – Пусть этот дурак пересказывает свои нелепые фантазии кому хочет и лезет на крест, раз ему приспичило. – Да страшновато было уйти. Вот так сразу. Ездра вон на минутку отлучил-ся – домой сбегать, а нет его по сю пору. Не иначе, как в лапы римских солдат угодил. Этих ненавистни-ков и палачей еврейского народа! Проклятых язычников… Вот и терзались капюшоны сомнениями. Дума-ли, как им быть. Оно и понятно: кому ж не хочется жить?… В конце концов большинством голосов поста-новили, что, если Ездра в течении пяти минут не объявится, они во всем признаются и попросят проще-ния. Поскольку их совесть заела. И вообще, они ничего не знали о готовящемся злодеянии. – Про девчон-ку и Симеона. – Их обманули. Нет, про Симеона говорить пока не нужно. Ведь неизвестно – убили его или ещё нет. Так что тут торопиться нельзя. У кого вот только просить прощения? – Ну, для начала хотя бы у этого светловолосого говоруна. Или у того, что в белой тоге? С кинжалом прокуратора. – У обоих! (“Дьявол, уже не разберёшь, кто тут у них главный!”) Ну, и у Марии, конечно, тоже. Если она ещё жива… За то, что не одёрнули Ездру, наговорившего ведьме такого, с чем они категорически не согласны. Нет, что же это они… Ведьмой ведь её ни в коем случае называть нельзя. А то ещё этот – непонятно кто, что постоянно меняет лицо, разозлится. Ездру вон чуть с ума не свёл своими фокусами. Ну надо же – какой артист! И где только научился?…
В общем, капюшоны договорились о Марии отзываться уважительно. А про то, что её собирались по-бить камнями, они вообще в первый раз слышат. Не такие они! Не звери. И вообще они детей любят. Зна-ли бы, что такое злодейство Ездра замыслил, сами бы ему голову оторвали. Правильно, вот так и надо говорить: – что отговаривали его. Стоп! Что же это в самом деле? О каком ещё отговаривании они собра-лись врать, если ничего о готовящемся преступлении не знают? – Неувязочка получается. И Ездра всё не идёт… Короче, ни о чём таком они вообще говорить не должны. А только о том, что с Ездрой они катего-рически не согласны. И что Каифа – самый лучший первосвященник из всех, какие только были. И друго-го им не надо. Правильно! Вот прямо сейчас они и отправятся с повинной к их самому главному… Ну, не с повинной, а просто желая предотвратить преступление. Сделать как лучше. Вдруг Симеона ещё не уби-ли… К прокуратору то есть они решили пойти… Опять?! – Глупость какая-то: ведь про Симеона они же ничего не знают! Или знают? Нет, не знают, а иначе… Ну и сволочь – этот Ездра: бросил их, трус! Обе-щал, что всё нормально пройдёт. Говорил, что всем, кто себя хорошо проявит, хлебные приходы даст. Что всё он рассчитал. Подонок! Тварь!!…

Ав и не заметил, как капюшоны утекли из храма. Так увлёкся разговором… Мария с Юи тоже пропа-ли. Ну, эти улизнули ещё раньше. Вышли вроде ненадолго – по делу, потому как Мария вдруг заёрзала, как маленькая, да так и не вернулись. Луис сбегал через какое-то время проверить и, возвратившись, ска-зал, что всё в порядке:
– С тем бугаем, что помог нам в этот гадюшник пробраться, ждут у входа и, вообще, пора бы уже пойти съесть чего-нибудь… Нет, они сюда больше не придут. Что-то им не хочется.
Ну, это понятно. После того, как девчонку ни за что, ни про что в этом храме жестоко обидели, её ин-терес к мероприятию, ради которого она, собственно, сюда и пришла, как-то поостыл. Имеется в виду ритуал отговаривания кандидата в Мессии. – Проформа, конечно. И ничего интересного. Никого ещё, в чью башку втемяшилось, будто в него вселился Мессия, переубедить не удалось. И доказать, что обыкно-венная жизнь с детишками, приусадебным хозяйством и прочими радостями вроде перемывания на базаре костей жене градоначальника – не меньшая ценность, чем поклонение толпы, так же не довелось.
И всё во имя чего?! Что этим самозванным мессиям за радость… Ведь только в случае, если кандидат в святые умудрится сойти с креста живым… То есть воскреснет… Впрочем, даже если чуда и не случится, всей семье самоубийцы всё равно пожизненно гарантируются почёт и неприкосновенность, потому как их знаменитый родственник хотя бы попробовал. Не струсил. Сурово, конечно, но зато эффектно! Хотя от-дельные из больно учёных осуждают. Говорят, что всё это – дикость и бред собачий. Но как ещё можно распознать Мессию? Тут ведь и ошибиться недолго. Никто ж Его не видел. И, соответственно, не знает, как Он выглядит…

Так вот, Мария в храм не вернулась. Михаэль тоже скоро заскучал и по-тихому смылся. Почти сразу же, вслед за Марией. Ну, с ним как раз всё понятно: отправился с невестой мириться. Да и что ему было здесь делать? Слушать, как Ав заливает в мозги священников кипящее масло? – Так он уже со всеми его завихрениями знаком. На его же глазах Ав с ума съезжал. Вот если бы ритуал не отменили…
И тот молоденький еврей, что сидел на полу и ещё полчаса назад был землисто-зелёного цвета, тоже хотел улизнуть, когда до него дошло, что про него элементарно забыли и на его героический подвиг всем тут наплевать. Он, совершенно потерянный, уже направился было к выходу, но Ав его окликнул:
– Погоди, ты мне ещё понадобишься. Мы скоро.
Странно, что Ав не обратил внимания на подозрительное поведение, а главное, на то, как выглядит Луис, уже трижды выбегавший проведать – “как там Мария?”. То есть Ав, конечно, понимал, что фракиец бесконечно далёк от тем, которые он обсуждал со священниками, и возвращался сюда посидеть на лавоч-ке исключительно из вежливости. Точнее из чувства долга. А ещё точнее – отметиться, чтобы тут же снова сбежать к своей китаянке. А ведь Ав мог бы и полюбопытствовать, с чего это новенькая тога Луиса перестала быть новой и белоснежной, а местами так даже и порвалась. Или поинтересоваться, откуда на его щеке появилась свежая царапина. Ведь только слепой не разглядел бы её! – Ну, значит, некогда было Аву отвлекаться на всякие мелочи.
Кстати, а он ведь даже обрадовался, когда Луис сказал, что Мария сюда больше не вернётся, потому как с самого начала знал, что девчонка задумала. – Да то же самое, что он и сам хотел провернуть (чи-стое, конечно, хулиганство!): чтобы самоубийца, кто бы он ни был, пусть даже и круглый дурак, который про Колесницу знает не больше Луиса, сошёл с креста живым. И пусть бы его тогда объявили Мессией. К ужасу синедриона и на радость толпе. Вот была бы потеха! Надо же хоть чем-то развлечь народ Израиля. К примеру, устроив для него чудо. А что, разве не чудо – подарить толпе настоящего царя? Причём не-знатного, из своих. Как хорошо, что Константин не женат! И что детей у него нет. А то пришлось бы отдавать их новоявленному Мессии. Согласно уговору. И всё остальное. Вместе с перстнем. Хотя, впро-чем, разве прокуратор сейчас Константин? Ведь он не в Ершалаиме. Да и перстня у него нет. Стало быть – кто в данный момент прокуратор?… А что, если и в самом деле попробовать?… Август, правда, тут же пришлёт войско. И такое начнётся. Зато как повеселиться можно! Пару месяцев. Целый народ разбудить и повести его за собой к счастью. Ну, не за собой, а за этим несчастным евреем. А заодно уж и Ирода спихнуть…
Когда Ездра вспомнил, что дома у него остался непогашенный огонь и как угорелый рванул из храма, Ав уже через минуту странным образом забыл, о чём с этим симпатичным человеком проговорил столько времени и начал вытягивать шею, предвкушая, как мать начнёт лить на неё из кувшина подогретое моло-ко… Но тут к нему как назло подступили те трое священников с открытыми лицами. И отвлекли его. А то неизвестно ещё, чем всё закончилось бы – для этого хрупкого царства…

________________________________________

Дыши давай, дрянь! Убью сейчас!!

Нет, конечно, Луис дураком не был. Другой на его месте разорался бы. И закатил истерику. Стал бы хватать Ава за шиворот, тащить его из храма и умолять спасти Юи. А Луис даже волосы приглаживал каждый раз, когда сюда входил. И надевал на лицо выражение скучающего безразличия. Никаких слёз! То есть слёзы, конечно, были, – он уже не выдерживал, – но только пока шёл по тёмному коридору. А в зал он входил “спокойным и безмятежным”. – Вот здесь пригодилось бы то самое – любимое словечко Ма-рии – индифферентным. А всё потому, что он не забыл, почему Ав не стал оживлять секретаря Каифы и двух хороших разбойников со страшными рожами. Хотя ему и было их жалко. Очень жалко! Очень… И ведь, похоже, не врал насчёт того, что мог их спасти…
– Как же к этому гаду подступиться, чтобы не напугать его? Время ведь уходит!…

После того, как едва успевшая добежать до ближайшей рощи Мария избавилась от необходимости сучить коленками, а заодно убедилась, что Юи – точно девочка, в чём она, конечно, не сомневалась, но всё-таки… обе они повеселели и в храм решили не возвращаться. А вместо этого отправились гулять. Захотелось посекретничать. При этом вопросы вроде “Почему солдаты за ними не побежали?” и “Почему не сопровождают их сейчас?” Мария почему-то себе не задала. Должно быть решила, что солдаты просто проявили деликатность, сообразив, что вот именно сейчас её охранять не следует. А нужно дать девчон-кам уединиться и не подглядывать за ними. В общем неизвестно, что она по этому поводу думала. Есть подозрение, что ничего она не думала. Что просто забыла про “свой” шикарный эскорт и что она – важная птица. Такое очень даже могло быть, тем более что эту важную птицу только что изрядно пощипали…
В общем, шли они рощей, шли, и Юи уже немножко заволновалась, потому как упускать такой шанс глупо – когда ещё они окажутся наедине… И собралась уже просить зеленоглазую госпожу сочинить про неё что-нибудь хорошее. Нестрашное. Она ещё не решила – кому нужно сказать, что Юи нежная и… женственная. (Этого слова китаянка не знала, но, если бы знала, то употребила бы именно его.) А если она ещё и платье наденет… Что значит – не решила? – Конечно же, решила… Правильно: рассказать о том, что она красивая, нужно обоим! Ну разумеется! И Аву, и Луису. Вот так…
Что ж, в логике китаянке не откажешь. Она трезво проанализировала свои сегодняшние метания по этому поводу и пришла к выводу… Ну, в общем, всё она решила правильно. Вот если бы только Мария немного рассказала ей о том, какой он – Ав, а то ведь она его совсем не знает… Вообще же не успела с ним поговорить. Так… два слова друг другу бросили, но он, наверное, хороший…
Мария, однако, собиралась говорить с Юи не об Аве. Ей ужасно хотелось хоть кому-нибудь пожало-ваться на то, какой Михаэль злой и дурак. Притом что умнее и добрее мальчишки она в жизни не встреча-ла. И возможность излить душу на готовый лопнуть бутон, кровь которого сладким ядом отравило вне-запно пробудившееся девичество, у неё, наконец-то, появилась.
Так вот – злой и неотёсанный дурак, сильный и красивый, умнее которого не бывает… Ну, Ав разве что. Он, правда, странный… А главное, что она хотела сказать, – что Михаэль очень нежный и любит её до безумия. Вот только робкий до невозможности. И целоваться совсем не умеет. Мало того, что всего стесняется, так ещё и руки, дурак глупый, всё время за спину норовит спрятать. Осмелел один раз, она губу и раскатала. А чем закончилось?… Уж и не знает теперь, как с ним быть. Сил больше никаких не осталось. Отец на свадьбу деньги откладывает… Нет, она, конечно, не против до свадьбы ждать. Только, если он и тогда будет руки прятать!… Или если ещё хоть раз отколет что-нибудь вроде того, что учудил возле храма! И потом там – в храме… Ну правда же – вёл себя как дурак последний! Понятно, что оби-делся на неё из-за Луиса, но мог бы, между прочим, и поддержать её, когда тот, в капюшоне, начал гово-рить ей гадости. Ав вон заступился…
А ещё Мария собралась сказать, что Юи очень пойдёт туника. Она покажет – какая. У неё есть. Шёл-ковая, почти прозрачная. Дура, и очень хорошо, что прозрачная! А вот нечего затягиваться! Тем более, что не еврейка. И пусть грудь небольшая. Но есть же! И даже красивая. А то ведь в самом деле на маль-чишку похожа. И потом очень трудно дышать, когда всё спрятано. Везде должно быть свободно. И пусть себе смотрят, если им хочется. Жалко тебе, что ли… А Луис – что? Нет, он, конечно, симпатичный… Но пусть Юи ничего такого не думает. Не нужен он Принцессе. Ну и зачем время терять, если хочешь его? А вот и нечего бояться. Видно же, что он не против и наверняка у него уже было с девчонками. Это тебе не Магдала! И плевать ему на то, что ты рабыня. К тому же на разных языках говорит… Так что наверняка уже всё умеет и больно не сделает. Тунику свою она Юи вечером даст. Только та ей чуть великовата бу-дет. Но можно же её подшить. В два счета! Она умеет. У неё и нитки есть. Иголку только надо будет где-то найти. Вроде брала с собой. Вот только видит она плохо, но ничего – мама поможет. А целоваться Мария ещё и не так умеет. Конечно, научит! И много ещё чему. Она уже совсем большая. И вообще, она уже о таких стыдных вещах думает, что ужас!…
Юи и Мария прошли всю рощу, так ни слова друг другу не сказав. Повернули к храму. Чтобы не за-блудиться. А ещё чтобы не прозевать, когда все соберутся идти домой. И почему-то никто из девочек не решался заговорить первой. Только сопели и собирались с силами. Это уже под конец они взялись за руки. Точнее, Мария её взяла. Юи не посмела бы. И обе при этом покраснели. Идти стало трудно. Юи начала смешно шмыгать носом и облизываться. Она знала, что Мария её ещё раз сейчас поцелует. И от этого в её животе кто-то сладко зашевелился, начал расти и вообще там сделалось горячо. Как же это здорово, когда тебя держат за руку!…
И хорошо, что они повернули к храму. А ещё хорошо, что они заметили Гавриила, сидевшего под оливой и растиравшего той самой мазью из горшочка свои больные ноги. И уж совсем правильно они сделали, что пошли прямо к нему, а не удрали, ведь обе подумали, что он мог видеть, чем они только что занимались вон за той рябиной. А он, кстати, ничего не видел, потому что был занят. Вообще же в их сторону не смотрел. А девчонок уже узнали…
Юи первая почувствовала опасность. Ничего удивительного, когда у тебя такая работа. И больно схватила Марию за локоть. Ускорила шаги и уже не думала об Аве и Луисе. В ответ и Мария тоже очну-лась. Теперь девчонки уже не просто шли к стражу, а чуть ли не бежали к нему. Если бы они догадались закричать!… Но, увы, гордость помешала. Вот глупые…
Никогда ещё Мария не слышала таких непристойностей. То есть она, разумеется, знала все эти плохие слова. Не на луне же она жила. Но чтобы кто-нибудь позволил себе произнести что-либо подобное в её адрес! – Да Михаэль поубивал бы!… А зачем они держат в руках камни? Большие такие. Страшные. И – как в прошлый раз – Юи снова велела ей встать за её спиной. Мария послушалась. Нет, она не плакала, хотя ей сделалось страшно. И почему-то холодно. Захотелось сесть на землю, потому что ноги вдруг сделались чужими. И с глазами случилось что-то плохое. А ещё снова захотелось писать. Вот тут китаян-ка и сделала что-то такое рукой… Даже непонятно что… Просто взмахнула ею и в воздухе блеснуло. А тот, кто собрался бросить в них камень, почему-то стал валиться на спину. И больше уже с земли не встал. Наступила тишина, а потом толпа взревела. Только тогда Гавриил поднял голову. И, кажется, всё понял. А может ничего он не понял. Но всё равно поднялся. И пошёл к ним, оставив под оливой горшочек с мазью. А потом он побежал.
Если бы толпа правильно поняла, зачем к ней бежит страж, возможно, ничего плохого не случилось бы. Ну, убила Юи одного. – Эка невидаль. Подумаешь! Да он первый собрался бросить в неё камень! Но увы, этим сволочам показалось, что страж – один из них. Что он спешит к ним на подмогу. Мария не по-няла, почему Юи, загораживавшая её, вдруг упала. И как-то не сразу начала вставать. А, когда всё-таки поднялась, то была странная. Словно бы китаянка заснула. Или выпила вина. Она держалась за живот и так странно смотрела вокруг. Растерянно. И ещё Мария увидела Михаэля. Он стоял далеко, возле храма, но она, почти слепая, его ясно видела. И он тоже смотрел на неё. А может он её плохо видел, ведь солнце светило ему в глаза? – Теперь уже неизвестно…
Надо полагать у Луиса со зрением дело обстояло лучше, чем у Михаэля. И солнце ему не мешало. Мария удивилась тому, как быстро он умеет бегать. И тому, что за одну секунду маленьким кинжалом, оказывается, можно перерезать горла сразу трём здоровенным мужчинам. Её совершенно заворожили храбрость и ловкость фракийца. И ещё она подумала, что, когда они нарядятся пиратами и станут грабить караваны с чем-нибудь сладким, его способность всё делать быстро и так красиво им наверняка пригодит-ся. Но Луис тоже вдруг упал. Споткнулся, наверное. Правда он быстро поднялся. И пьяным не казался. Растерянно по сторонам не смотрел. Напротив, мальчишка ужасно неприлично выругался и бросился в самую толпу, сверкая своим чудесным кинжалом. Мария подумала, что ей придётся его вечером серьезно поругать и потребовать, чтобы он никогда больше таких скверных слов при ней не говорил. Но почему-то она совершенно на него не обиделась. Только вдруг захотела пить. И в голове как-то нехорошо зашумело. А Луис опять упал. Ещё же и Юи лежала теперь на земле. Чего они разлеглись?… Вот дураки – испачкают же себе одежду. Белое так трудно отстирывать…
Было совсем не страшно, только всё вдруг замедлилось и вокруг сделалось совсем тихо…
Вот тут и подоспел страж. Слава Богу! И толпа поняла, что нет, он не один из них. Потому что со своим неподъёмным мечом он обращался как косой. Легко. Играючи. Марии очень понравилось. А глав-ное, всё происходило так медленно, что можно было не спеша рассмотреть каждую мелочь. Что это? – Запахи. Она теперь слышала и старалась запоминать запахи. Зачем только?… А невесомый каменный меч летал и летал сквозь прозрачные тела людей с застывшими перекошенными лицами словно весёлый лучик света, не причиняя им никакого вреда. Ей так казалось. За один взмах меч успевал пройти сразу через двоих. А иногда и троих. Но только и страж тоже вдруг стал падать…
Камни. Они всё летели и летели. Медленно, как облака. Как звёзды, когда мать брала её ночью за руку и поднимала выше неба. Туда, где было уже совсем темно и так же тихо. Один камень пролетал совсем близко, и Мария успела его хорошенько разглядеть. Он был круглый и вращался. Мария отлично понима-ла, что он летит мимо. Знала, что он заденет только её волосы, а щёку не поцарапает. И потому, зачаро-ванная, не пошевелилась, наблюдая, как он красиво плывёт в воздухе. Она его отлично рассмотрела. Ведь времени у неё было много. Другие камни летели не так близко от лица. И она их тоже видела. Все сразу. Но этот, круглый, был, наверное, когда-то очень тяжелым, а теперь ну совсем же ничего не весил!… Луис опять дрался своим кинжалом. А Юи так больше и не поднялась. Зато встал страж. Он очень встал. Очень! И, хотя меча в его руке не оказалось, скоро всё это безобразие закончилось. Потому что никакой меч ему и не понадобился. Он все сделал голыми руками. И больше уже не падал, хотя камни продолжали беззвучно стукаться в его сверкающие латы…
Время опять потекло, и толпа стала рассыпаться как песок. Все, не оборачиваясь, куда-то бежали. Кто куда. В разные стороны. И Мария услышала, что кто-то громко кричит, только не могла понять – кто именно. Где-то ведь совсем рядом с ней. И так страшно кричит. Она ещё подумала, что, если он сейчас же не перестанет кричать, у него может что-нибудь разорваться. Щёки там, горло или сердце. Или в его голове что-нибудь лопнет. И он долго будет потом болеть. Да где же он? Только когда уже перестала искать, Мария увидела, что это кричит она. Вот именно – увидела. А потом её вырвало. И не один раз. Когда она увидела оторванные головы.
Луис нёс Юи к храму на руках. Как та мечтала. И китаянка улыбалась. Не всё время, а только когда открывала глаза. Она не думала сейчас, мокро ли он целуется. Неизвестно почему. По идее должна была бы. Даже удивительно. Ей просто было хорошо. И она опять старалась не дышать. А он – не плакать. И всё повторял ей: – “Ты давай это… Ты давай дыши! Что пугаешь меня? Давай ты пойдёшь за меня замуж. У меня будет много денег. Я заработаю. Или украду их для тебя. Дыши давай, дрянь! Убью сейчас!!”. А она ему не отвечала, потому что не слышала его. Только улыбалась. Ей было очень приятно. Она была просто счастлива. Стонать она начала уже после. Когда вся вдруг вспотела. А потом начались обмороки.
К ним навстречу уже бежали римские солдаты. Их сразу стало много. Раньше их здесь столько не бы-ло. Мария нисколько этому не удивилась: – “Ну вот, опомнились. Охрана называется!”. Гавриил нёс её, прижимая одной рукой к груди. В другой у него был тот самый меч, и он помахивал им над головой, раз-гоняя легионеров, пытавшихся ему что-то сказать. Только ведь он их языка не понимал. Нет, он никого из них не убил. Уж больно они были вёрткие. И боялись подойти к нему близко. А главное, они поняли, что от этого медведя Марии вреда не будет. Перед тем, как уснуть, Мария назвала его миленьким, погладила его мохнатую щёку и попросила не волноваться из-за того, что он так напугал её этими оторванными головами. Ведь всё теперь хорошо. И никто не пострадал. Сказала ещё, что ноги ему они с Авом обяза-тельно вылечат, когда он приедет к ним в Магдалу. И что в их бочке купаться нужно обязательно в горя-чей воде. Ему же понравилось. Вот и не нужно лениться её греть. Ав покажет, как это нужно делать. Да сам же её и нагреет. Но только уговор – она всегда купается первая. И никто не должен подглядывать. А ещё она говорила, что он совсем не старый, что она в два счёта найдет ему в Магдале невесту и что у них будут дети. Потому что он самый красивый и лучше всех…
А горшочек, что Гавриил оставил под оливой, украли. Он, конечно, расстроился.

________________________________________

А откуда ж ты смотрел?

– Нет, ты мне скажи!, –
истошно вопил невыразительной внешности пузатый священник, которому по привычке, ну и просто чтобы не запутаться, Ав ещё в начале беседы дал кличку “Громкий”. –
– Может ты уже и в Господа нашего не веришь?! Когда весь многострадальный израильский народ как один человек…
– Да что ж ты так разволновался?, –
отмахнулся от крикуна Ав и подумал:
– Нет, он не “Громкий”, он – “Бесноватый”. Да, так, пожалуй, правильнее будет. Как бы сделать, чтобы он вообще заткнулся и куда-нибудь смылся?, –
а вслух лишь добавил:
– Мы ведь, кажется, собрались здесь, чтобы об Иезекииле говорить, а не об этом твоём Элазаре. О Колеснице. Вон, –
кивнул он на молоденького еврея, на лице которого проступили уже вполне живые краски, а то ведь прямо зелёный недавно был, –
– парень из-за этой Колесницы даже аппетит потерял. Чуть на крест, бедолага, не залез. Бог знает на какие ухищрения пришлось пойти, чтобы спасти ему жизнь. При чём же здесь твой Элазар?
– Как это при чём?!, – не унимался Бесноватый. – Каифа про него вон что рассказывает!… И нам велел нести в народ правду о его…
– Да, ты это…, –
“храбро” поддержал соратника второй святоша, осторожно выглядывавший из-за спины Бесноватого. –
– Мы о нём “светлую весть” несём. Ведь сказано же в Писании…
– Где сказано?!, –
сорвался Ав. Он начал уже уставать от этого бреда.
– В Писании…, –
неуверенно прошамкал “отважный” водитель израильского народа и совсем смутился. –
– А что? Это ведь в Писании сказано, что сам Бог надиктовал Элазару, чего Он хочет. И Элазар ни-чего от себя не добавил. Он лишь выдолбил на камне слова Бога.
Сказал и снова спрятался за спину Бесноватого. Этого ещё менее выразительного человечка Ав назвал “Глупым” и кличка прижилась, потому как борец за народное счастье и в самом деле умным не был. Это ещё мягко сказано…
– Выбил на каменных скрижалях слова Господа, вообще-то говоря, Моисей, а не твой Элазар…, –
как школьника поправил его Ав, чего оказалось достаточно, чтобы сконфуженный оппонент некоторое время вообще избегал высовываться из-за своего укрытия и, кажется, обиделся.
– А что, хорошие заповеди, – желая приободрить Глупого, продолжил Ав. – Правильные заповеди. Мне они нравятся. Хоть и эта ваша история со скрижалями, конечно, тоже миф…
– Да как ты смеешь, сопляк?! Ты вообще, что ли, уже ни во что не веришь?!, –
вскипел Бесноватый. –
– Мы тут тебе что, сказки пришли рассказывать?!
– Похоже, что именно сказки… Ладно, не ори ты, –
выдохнул Ав, пытаясь выглядеть миролюбивым и понимая, что это ему не вполне удается. –
– А во что бы ты хотел, чтобы я верил?
– Ну… в то, что Бог ему в уши сказал…
– Кому, Моисею?
– Да нет! Какому ещё Моисею… – Элазару! Хотя… и Моисею, наверное, тоже…
– У-у, –
разочарованно протянул мальчишка, заметив, что его мышцы сами собой вдруг стали наливаться неведо-мой силой и по позвоночнику, вихрясь, побежал вскипающий чем-то красным поток. –
– Хорошо ж ты тору знаешь… А я думал, ты сейчас скажешь, что я в Бога должен верить. Хотя, как мне кажется, это не твоего собачьего ума дело. Я ведь не требую у тебя отчёта в том, как и во что веришь ты. Мне это просто неинтересно. И остаётся ли у тебя время хотя бы на то, чтобы изредка поднимать глаза к небу после того, как ты нажрёшься помоев. То есть забьёшь свою башку тем, чего никогда не было и что к Богу ни малейшего отношения не имеет. Что придумано исключи-тельно для того, чтобы шавок вроде тебя водить на поводке и заставлять их когда и где нужно с умным видом тявкать. А ещё для того, чтобы ты случайно не набрёл на Бога. И не вспомнил – кто ты такой. Но ты же не собакой родился. Проснись, тупица! В тебе Бог живет. Хотя, что это я такое про собак говорю? Собаки – существа разумные…
– Ну, ты это…, – поперхнулся Глупый, не высовываясь из-за укрытия. – Ты давай поосторожнее. Это же богохульство.
– В каком смысле?, – изумился Ав.
– Ну, то, что ты говоришь…
– А я пока что ещё ничего такого не сказал. Собак разве что зря обидел…
– Ну вот и давай, думай, что говоришь. А то – не верит он, что Элазар и Моисей…
– Про Моисея ничего сказать не могу. Я с ним не встречался. Говорят, славный был воин. Ну ладно, предположим… Это поправимо… В конце концов можно проверить… Да ты покажись! Я не куса-юсь. Но вот что касается вашего Элазара…
– Нашего!, – наставительно поправил его Глупый, осмелев, но так и не высунувшись из-за спины Бесноватого. – Ещё собаками обзывается…
– Да, конечно, – вашего. Чьего же ещё! Я и говорю, – съязвил Ав. – Не собачьего, разумеется! Пе-ред собаками я действительно виноват. Им бы и в голову не пришло…, – мальчишка уже совсем перестал церемониться с этими двумя идиотами. И как ему это сходило?… – Так вот, что касается вашего распрекрасного Элазара, то я вообще сомневаюсь в том, что такой человек когда-либо существовал. И даже примерно представляю, как и кем эта байка была придумана. А главное – за-чем…
– Ты бы лучше помалкивал насчёт Элазара!, – опять рванулся в бой Бесноватый, – и послушал, что тебе умные люди скажут!
– А умные это кто?, – глаза Ава потемнели. Он теперь уже не сутулился, сидел ровно, высоко под-няв голову, а виски привычно студил благородный металл.
– Ну – мы…, –
испугался Бесноватый, почему-то избегая смотреть на царское место. Ища поддержки, он обернулся к Глупому. Но тот уже сосредоточенно искал что-то под ногами и, если куда поглядывал, так в тёмный проём коридора, которым, если что, можно было бы отсюда удрать. –
– Вот именно, мы!, – возвысил свой “бесстрашный” голос Бесноватый, показал кулак Глупому, от-кашлялся и с подвывом завёл: Слушай, что тебе сейчас знающие люди скажут!
– Давай, – равнодушно разрешил ему чей-то незнакомый голос с царского места, похоже жен-ский… – Ещё кофе хочешь?
– Ага, – ответил кому-то Ав. – Да ты сиди, я сам налью.
– Так вот, – облился ледяным потом Бесноватый. – Когда Моисей сошёл с горы…
– Моисей?, –
переспросила его, не расслышав, Леонтина.
– Ну, или этот, как его…
– Элазар, –
подсказала женщина, на которую Бесноватый изо всех сил старался не смотреть. И правильно делал.
– Да, конечно, я о нём и говорю…
– Скажи, а ты сам видел?, – полюбопытствовал Ав. Ну или кто там… Во всяком случае с царского места этот вопрос был задан мужским голосом.
– Что видел? Что вы все ко мне пристали?, –
чуть не заплакал Бесноватый, всё ещё страшась посмотреть туда, откуда исходило странное сияние. И доносился запах свежесваренного кофе. Где что-то двигалось…
– Ну, как этот твой Элазар сходил с горы!, – начала терять терпение Леонтина. – С какой, кстати, горы он сходил?
– Как это с какой?, – всхлипнул Бесноватый. – С этой, как её… А ты кто?… Нет я не видел. Я был занят тогда. Где же я был? Господи…
– Ты ещё тогда не родился, – пригвоздила его Леонтина.
– Что?
– Ничего. Что слышал!
– Как это?
– Ну, милый мой!… Биографию любимого героя знать надо. Я тебе, что ли, должна её рассказы-вать? К тому же это ведь ты собрался вправлять мозги моему сыну, а не я тебе. Так что давай, держи удар, –
и добавила вполголоса: – Я уж боюсь спросить этого остолопа, при чём здесь вообще Бог… Ты, случайно, не знаешь?, – обратилась она к кому-то, кого здесь не было.
– Не-а.
Ав откуда-то всё-таки появился, расправил плащ и поскреб зачесавшийся под шлемом лоб. Вдруг что-то звякнуло. Это мальчишка поставил чашу. Интересно, на что он мог её поставить?!… Бесноватый ре-шил, что всё – это конец. И вспомнил, что завтра должны подвезти к дому мешок муки. А ещё на днях придут чистить колодец. Деньги уже заплатил. Говорили же ему, дураку, что нельзя деньги вперёд давать. И как теперь?!… Что-то скрипнуло. Это Ав откинулся на спинку кресла… Глупый уронил на пол монетку и неслышно заплакал. Монетка катилась долго. Потом стало тихо. А смерть всё не шла…
– Ну ладно, – нарушила молчание Леонтина. При этом она обращалась явно не к Бесноватому. – Про Бога, я так понимаю, разговора не будет. Куда ты меня вообще привёл? – и обратилась к бес-страшному идиоту: – Слушай меня ты, умный! Давай-ка всё-таки соберись и расскажи нам что-нибудь такое, чего мы не знаем. Научи, как жить и во что верить. Что замолчал? Смотри на меня, прохвост, если жить хочешь!!
Бесноватый совсем сник. И по-маленькому захотелось. А главное, что его обижало больше всего: по-чему это он должен за всех отдуваться? Он что – один здесь? Тут такое происходит!… Глупый ничего больше на полу не искал. То есть он даже про закатившуюся монетку забыл, был как-то нехорошо бледен и глаз давно не поднимал. Вдруг он набрался смелости, издал неприличный звук и предпринял попытку смызнуть из зала. Неудачную, впрочем. Ну ещё бы: далеко ли уйдёшь на негнущихся ногах… Предатель! Бесноватый вернул его на место, грубо схватив за шиворот. Хотя, может быть, Глупый вовсе и не соби-рался отсюда убегать, а просто ему тоже захотелось. И не по-маленькому…
Третий священник по-прежнему сосредоточенно молчал. За всё это время он произнёс всего несколь-ко слов – в самом начале разговора. Ничего не значащих вежливых слов. И с тех пор лишь внимательно наблюдал за Авом. Даже в эту минуту он смотрел… туда! И при этом он был на удивление спокоен, как будто ничего особенного здесь не происходило. Как будто он каждый день с такими вещами сталкивается и ему сейчас совсем не страшно. Мальчишке, кстати, он понравился. Сразу. И глазами, и тем, что не го-ворил глупости. Поэтому кличку ему Ав давать не стал. Из уважения. Не захотел. Надо же хоть кого-то из своих собеседников уважать. А то получается, что совсем зря он сюда пришёл. Что кругом одни дураки и поговорить не с кем. Вот пусть умным и будет этот молчаливый священник с человеческими глазами. А что? Вдруг из-за этого аванса, – из-за того, что старику не дать обидной клички, он действительно ока-жется умным? Или сделается умным, даже если до сих пор он таковым не был… А почему, собственно, нет? Тем более, что аромат фиалок всё ещё можно было с царского места унюхать. Правда уже совсем слабенький. Его забивал запах кофе. Ну, кофе какой угодно аромат перебьёт! Нет, правда, всё ещё чув-ствовался…
И всё-таки Ав его пометил. Нечаянно. – Того, пожилого. Непроизвольно. Не хотел вроде… А может и хотел. Трудно ведь не схулиганить… В общем, неизвестно – как это случилось. Ав не стал давать ему обидное прозвище, как тем двоим, а, как уже было сказано, именно пометил старика. Причем сделал это довольно странным образом – не словом.
Как обычно он ничего не делал. Вообще ничего! Нет, правда… Просто когда его взгляд натыкался на священника с не очень добрыми, но умными глазами, в голове Ава всякий раз что-то мягко щёлкало, напоминая, что это тот, у кого на правой руке родимое пятно. На локте. Не на сгибе, а почти посередине. Ну, пятно и пятно. Чем не метка – “Человек с родимым пятном”? Наконец, даже если это и кличка, то всё же необидная. И всё бы ничего, вот только Ав этого пятна никогда не видел. Он лишь предположил… Даже не предположил. С чего ему было предполагать? Просто так подумалось. Показалось. В конце кон-цов, – есть оно или нет, – какая разница? Это неважно. Ему удобно было так думать, когда он на него смотрел. Ведь имени его он не знал.
– Всё!, – не выдержал мальчишка. Слишком большая вышла пауза. – Надоели вы мне! Или мы начинаем говорить о Колеснице или, правда, давайте расходиться. Есть хочется. Да и представле-ние всё равно сорвалось. Веселья не будет.
Ав обернулся к парню, из-за которого в храм сегодня пришло столько разного народу. Избежавший креста неудавшийся самоубийца при этих словах покраснел, весь как-то сжался и, виновато шмыгая но-сом, стал пятиться к выходу.
– Вы уж меня извините, – пробормотал он, чувствуя себя смешным и потому презирая себя. – Я ведь не знал, что всё так глупо закончится. Я думал, тут у вас серьёзно…
Прежнее освещение вернулось. И всё сделалось обыденным. Обморок прошёл. Даже пар с пола больше не поднимался. Бесноватый и Глупый переглянулись. Обоим стало неловко за свои пустые стра-хи.
– Так вот, – заговорил Ав, – я ничего не имею против того, что кто-то из вас сочиняет легенды. По-тому как все знают, что только с помощью мифа можно повести за собой стадо. Даже в ад…
Ав поначалу намеревался говорить не раздражаясь, но его терпение, похоже, кончилось.
– Только вы забыли спросить, хочу ли я вместе с вами идти к Дьяволу! Вы же требуете, чтобы я в эту вашу чушь поверил! И дело не в том, что фантазии про Элазара – ловушка, –
Глупый запыхтел. Слава Богу! Он уже начал как-то реагировать на происходящее. И перестал, нако-нец, глядеть в пол. Тогда уж и Бесноватый задымился, –
– а в том, что подобные мифы опасно заражают некрепкие мозги и почти для любого делают невоз-можным…
Ав не успел договорить.
– Да ты соображаешь, что мелешь, щенок?!, – взревел Бесноватый. – Тоже мне – умник нашёлся! Иди давай, в своей Магдале баранов учи! А мы тут…
– Вот-вот, ты совсем уже…, – подпел ему Глупый. С ума сойти, как они осмелели…
– Заткнитесь, – вдруг негромко сказал тот третий, с родимым пятном на правом локте, что до сих пор молчал, – оба. И дайте человеку сказать.
– Ага, спасибо, –
обрадовался Ав, наконец-то встретив хоть в ком-то понимание и сочувствие. –
– Тут вот, значит, какое дело… Я что хотел сказать? Если тебе нужно затащить кого-то в свой храм… неважно для чего… ну… хотя бы для того, чтобы твой народ не исчез или там… войну для твоего царя выиграть… – это одно. Но, если ты решил, что сказками про Элазара можно кого-нибудь привести к Богу, то это означает только то, что ты понятия не имеешь о том, что такое есть Бог. Либо…
– Так ты считаешь, что мы заблуждаемся?, – прервал его всё тот же спокойный голос. – Пыхтим се-бе, дураков смущаем… А на самом деле даже и не знаем, кому молимся? Может и не Богу вовсе?
Третий священник, хоть и не дал Аву договорить, сделал это, однако, не грубо. В его голосе не чув-ствовалось угрозы. Он лишь дал понять, что не нуждается в том, чтобы ему разжёвывали элементарные вещи. Глупый и Бесноватый, вряд ли способные разглядеть мостик, который старик в два счета построил между собой и светловолосым подростком, поспешили выказать свое яростное несогласие с возмутитель-ными речами Ава, но, поскольку рты открывать им было запрещено, свою солидарность с опытным кол-легой они пытались выражать жестами. Выглядели их ужимки потешно, вот только место для комической пантомимы они выбрали не самое удачное: храм всё-таки. Нет, действительно – настоящие идиоты! Ав почувствовал, что раздражают они уже не его одного. Его новый собеседник, как показалось, тоже дер-жался из последних сил.
– А сам ты как думаешь?, – начал мальчишка. – Служить тому, кого никогда не видел… Это как?
– Хочешь сказать…
– Ты только не обижайся… –
Ав почувствовал, что немного перегнул палку. И ведь не хотел ссориться с единственным нормаль-ным человеком в этой компании. Только не знал, как исправить ошибку. –
– Нет, правда! Тут нет ничего стыдного. Ты не должен волноваться. Ведь если даже Иезекииль Его не видел…
– То есть как – не видел?! А Колесница?!…
Пантомима у стены естественным образом перетекла в танец. И это было уже просто непристойно! Человек с родимым пятном на правой руке, не оборачиваясь, тихо произнёс:
– Пошли вон,
и оба клоуна исчезли. Их словно ветром сдуло. В зале сделалось тихо и даже как-то просторнее. Дышать стало легче.
– Ты тоже ступай, –
сказал священник молодому еврею, опять-таки не оборачиваясь к нему. –
– Ничего интересного здесь больше не произойдёт. Про твою сестру я помню. Что-нибудь приду-маем.
– Пожалуйста, не прогоняй его!, – попросил Ав. – У меня к нему дело. Можно он останется?
– Он подождёт тебя снаружи, –
закрыл обсуждение этого вопроса пожилой священник таким властным и вместе с тем спокойным голо-сом, что Ав почувствовал себя ребёнком. Слабым и беззащитным.
– А вдруг он куда-нибудь уйдёт? Как я его потом найду?
– Куда ж он от тебя уйдёт? Ему ведь хочется увидеть свою сестру живой…
Что означала и кому, собственно, была адресована последняя фраза, Ав не понял. Но увидел, как ви-новник несостоявшегося торжества, который уже подходил к тёмному коридору, вдруг споткнулся. Он так странно остановился, словно ему меж лопаток воткнули копьё. Плечи безвольно опустились. Постоял так какое-то время. Потом опять пошёл. Но уже совсем по-другому. Как будто ему вдруг прибавилось лет. Или его облили кипятком. И он сварился. Ав почувствовал, что спорить с человеком, которому на правом локте он зачем-то нарисовал родимое пятно, вряд ли решился бы даже Ездра. И с удовольствием подумал, что этот старик точно не из поганой команды убийц. А, стало быть, с ним можно разговаривать свободно. Как с умным человеком. И это здорово!
– Поговорим?, – услышал он, когда в коридоре смолки шаги отбракованного Мессии.
Ав встал, потянулся, поднял над головой скамеечку, на которой сидел, и вместе с ней сошёл с царско-го места. Глаза у мальчишки снова сделались серо-голубыми. И лет ему сейчас было никак не больше четырнадцати. Он приставил лавочку к стене и кивком головы пригласил старика садиться. Ну и сам, конечно, сел рядом. С минуту они молчали, разглядывая красный плащ, оставшийся там, где только что стояла лавочка и происходило что-то непонятное. На плаще лежали шлем и меч.
– Так полагаешь?…, – первым заговорил священник.
– Если ты насчет Элазара, то знай, что я не хотел…
– Да наплевать на него!
Ав не поверил своим ушам. Испуганно оглянулся – не слышит ли их кто. Он не знал, что и сказать. Но, поскольку свидетелей не было, вроде и бояться нечего.
– Как это?, – тихо спросил он.
– Забудь ты о нём.
– А как же… армия Элазара? Священное воинство и всё такое…, – Ав снова обернулся. В зале кро-ме них не было ни души.
– Это я придумал Элазара.
– Ты?! Когда?… Зачем?…
– Потом как-нибудь расскажу. Если тебе интересно… Каифа попросил. Так надо было.
Священник пошарил в кармане. Вытащил лепешку. Разломил её и протянул половину Аву.
– Спасибо. Правда, есть хочется.
Погрузившись в собственные мысли они некоторое время молча жевали хлеб, пресный, но очень вкусный, из настоящей белой муки. Время текло медленно и было совсем тихо. Стало даже как-то слиш-ком спокойно…
Солнце, должно быть, свернуло за угол храма, потому что освещение в зале изменилось. Нет, это не были сумерки. Просто пришла какая-то особенная прозрачность. И глаза отдыхали.
– Как думаешь, –
заговорил, наконец, священник, словно этой долгой паузы не было, словно он продолжил лишь мгновение назад прервавшийся разговор. Причём разговор лёгкий, какой-то даже обыденный, ленивый. Словно эти двое были друзьями, –
– он её в самом деле видел?
– Кто?
– Иезекииль.
– Что видел?
– Огненную Колесницу. Славу Господа.
– Конечно, видел! Тут всё без вранья. Я даже нисколько и не сомневаюсь. Ободья, полные глаз. И колеса едут каждое куда хочет. Очень точно сказано!
– И тем не менее ты утверждаешь, что один из трёх величайших пророков Израиля не видел Бога? Хочешь ещё хлеба?
– Давай.
– Так что? Разве увидеть славу Бога не то же самое, что увидеть Бога?
– Какой хороший хлеб! Спасибо тебе. А больше нет?
– Нет. Весь съели. Груши остались. Будешь?
– Буду. Увидеть хлеб или съесть его… Разве это одно и то же? И потом, зачем ты называешь его пророком? – Никогда он им не был!
– То есть как?! Мы все знаем его как одного из величайших пророков.
– Он действительно был великим человеком. Ещё бы! – Такое написать… Но только не пророком. Вот Исаия, если уж на то пошло, им был. Илия ещё… А в чём ты, собственно, видишь его проро-ком. В том, как он описал Колесницу?
– Ну хотя бы. А знаешь, мне понравилось, как ты разговаривал с Ездрой. И как обозвал этих двух ослов.
– Как?
– Ну… одного, кажется… припадочным. А второго кретином. Угадал?
– Почти. Здорово! Как ты это делаешь?
– Вот давай ты только со мной не будешь играть! Как будто не знаешь, как это делается. Я только не понял, как ты обозвал меня.
– Никак.
– Да ладно. Скажи. Не бойся.
– Никак я тебя не обозвал.
– Да перестань уже ломаться! Говорю тебе – я не обижусь.
– Ну… У тебя случайно… нет родимого пятна… на правой руке?
– А как ты… узнал?
– Точно, на правой?
– На, смотри, – закатал рукав изумленный священник.
– Эх, правда!, – обрадовался Ав.
– Это была твоя мать?
– Угу.
– А тот?, – священник показал глазами на красный плащ.
– Я его совсем не помню. Не знаю, кто это. Он сегодня первый раз откуда-то взялся. Утром ещё. И потом. Он сам теперь приходит, когда нужно.
– Кому нужно?
– Не знаю. Ему, наверное. Или тем, кому с ним нужно поговорить.
– Ездра вроде бы с ним разговаривать не собирался…
– Ну, там… Я не знаю… Нужно было как-то решать. Я бы сам не справился.
– Не уверен, что ты бы не справился. Это точно было нужно ему?
– Понятия не имею! Кому – ему?
– Нет, ну честно: зачем он сюда приходил?
– Да не знаю я!… Может матери зачем-нибудь понадобился? Они, я так понял, знакомы.
– А как думаешь, он уже мертв?
– Наверняка… Кто?
– Ездра.
– А-а, этот… Не знаю…
– Врёшь! С ним, похоже, всё как раз предельно ясно.
– Правда не знаю! Я для него держу пока что – как бы это сказать…
– Шанс?
– Вроде того. Дорожку назад.
– И что ты должен сделать, чтобы он смог откатиться?
– Я? – Ничего. Это он должен кое-что сделать, если хочет жить. А я тут уже вообще ни при чём.
– То есть как это ни при чём?
– Ну, он же хотел меня убить…
– Не тебя.
– И меня тоже. Он сам сказал.
– Что-то не помню.
– Было-было! Сказал.
– Даже так?
– Угу.
– И что?
– Да, собственно, ничего. Я просто сбросил с себя того, кому он собирался навредить.
– Как змея свою кожу, что ли?
– Ну да. В каком-то смысле я его… ну… простил, что ли… Вот, собственно, и всё.
– Погоди, я тут не всё понял… Он тебя собрался… Но ведь не убил же!
– Это как сказать… Может и убил. Только мне это теперь всё равно.
– Может или убил?…, – прищурился человек с родимым пятном на правой руке. – Притом, что ты жив.
– Тот, которого ты сейчас видишь? – Да, он живой. И Мария тоже. Ей сегодня вообще ничего сде-латься не может. Но есть другие мы.
– Что значит – другие?!
– А то и значит – другие. И кто-то из них уже не очень-то жив.
– Но ведь это только в твоих фантазиях.
– Думай, как хочешь!
– Да ты не горячись! Что ты в самом деле? Я же правда хочу тебя понять. Думаешь, легко? Я, к примеру, не могу представить, как можно простить такую сволочь.
– А чего тут сложного? – Мне ж он ничего плохого сделать не хотел. Ну, я ведь говорил тебе! Вот этому мне. Ты что, не помнишь?!
– Да помню! Не волнуйся ты так. Значит…
– Ничего это не значит! Я наши жизни купил. Задорого! Понимаешь? А ведь мог бы на что-то дру-гое потратиться. Короче, он причинил мне ущерб. Ну, не мне… В общем, пусть платит, скотина!
– Ах вон оно что! Рассказать мне, конечно, не хочешь, как ты такие вещи покупаешь?
– Не сегодня. Это долгий разговор. Что-то я устал.
– Ну ладно. Может и правда, встретимся ещё когда… Значит так: он перед тобой виноват…
– Не передо мной!
– Не перебивай! Я и без тебя сейчас собьюсь.
– Извини.
– Он виноват перед тем, кого я не вижу…
– Правильно!
– Помолчи!
– Ладно, чего ты…
– Он виноват, а ты его простил…
– Потому что мне, которого ты видишь, простить этого гада совсем нетрудно…
– Да закрой же ты рот!
– Молчу.
– Итак… Простил. И?…
– А дальше пусть он сам разбирается. С Тем, перед Кем не захотел извиниться.
– Тебе очень нужны его извинения?
– Мне – нет. И тому, чью кожу я сбросил, тоже.
– Это как?
– Того меня, с которым ты сейчас говоришь, Ездра не знает. Он его не видел и плохого ему сделать не хотел. Ну просто не мог он этого хотеть! Меня ведь тогда ещё не было. А того, кого он убил…
– Что, в самом деле убил?
– Угу, у ручья.
– Уверен?!
– Ну, я так вижу…
Наступила пауза. Священник задумался. Нельзя сказать, что он не поверил Аву. Просто услышанное не укладывалось в его сознании. И тем не менее он почувствовал, – не понял, о чём говорит мальчишка, – а именно почувствовал, что на высоте, на которой тот летает, всё это может оказаться правдой. Как ни странно, то, что Ездра в какой-то другой жизни уже убил детей и Ав это каким-то образом помнит, его не особенно поразило. А вот то, что прощением, оказывается, можно вполне реально убить!… Такое ему раньше в голову не приходило.
– Греческая школа. Узнаю, – наконец, заговорил он. – Ну и, конечно, Иосиф тут что-то добавил. Безумие какое-то… Кстати, я в курсе, что ты с Филоном Александрийским переписываешься.
– Как ты узнал?, – испугался Ав.
– Птички начирикали. Могут у меня быть свои секреты?
– И что теперь?
– Да ничего. Хвалит он тебя. Даже слишком…
– Правда?
– Ну, ты нос-то особо не задирай.
– Да я ничего…
– Слушай, скажи прямо…
– Что?
– Кому, если не тебе, нужны извинения Ездры? Ну, чтобы он не подох.
– Как это кому? – Тому, Кто входит в сосуд после того, как делает его пустым. То есть, они, эти из-винения, Ему тоже не сдались. Зачем они Ему? А вот Ездре прямой резон с Ним не ссориться. Ведь это всё равно, что с самим собой…
– Даже если ты заступишься?
– С какой стати я буду за этого гада заступаться? А потом, я тут уже ничего не решаю. Да и, честно говоря, мне совершенно безразлично, что с этим Ездрой случится. Нет, ты не подумай, что я сво-лочь какая. Просто я его совсем не знаю. Хотелось бы, конечно, чтобы без крайностей обошлось. Но, повторяю, это уж пусть он сам решает. Не я ведь убийц посылал. Ты только представь!… Я-то ладно, а Марию за что?… – Вот дрянь!…
– И всё-таки, я смотрю, тебе не всё равно. Ты ведь переживаешь сейчас. Я же не слепой – вижу. Тут что-то у тебя не сходится.
– А я теперь могу что угодно чувствовать. Захочу, даже ненавидеть его начну. Или жалеть. Плакать по нему. Но только это уже другая история. Повторяю, я теперь другой человек. Не тот, кого он хотел убить. И Мария теперь не та, которую он видел и с которой говорил. Хотя она этого, конеч-но, не знает…
– Ты её тоже видел?
– Кого? Марию?
– Колесницу.
– Нет, не видел.
– Ну вот зачем врать? Никто же нас не слышит.
– Да не видел я её!
– Не дам грушу.
– Ну правда… Не так, как Иезекииль…
– А как? Опиши. Только не волнуйся. И не торопись. Мне это правда интересно! Только давай без этих твоих завихрений. И так уже голова кругом идёт.
– А нечего описывать.
– Как это?
– Так ведь снаружи я её ни разу не видел.
– А откуда ж ты смотрел?, – лукаво улыбнулся священник и вдруг осёкся…

________________________________________

У тебя родимое пятно на какой руке?

Луис принёс Юи к храму и положил её у стены. Кто-то подстелил соломы, а плащами, отобранными у солдат, Мария её накрыла, потому как китаянку уже начало знобить. Солдаты, воткнув в землю щиты, соорудили вокруг девочек что-то вроде изгороди, чтобы не досаждали зеваки. И отошли, понимая, что здесь сейчас произойдёт. И что помочь они уже ничем не смогут…
Как Марии удавалось не плакать – загадка, но правда – ни слезинки. Она не отходила от подруги. Единственной! Других ведь у неё не было. Никогда! И с этой-то была знакома совсем ничего. Мария сиде-ла на земле, положив голову Юи себе на колени, и гладила её волосы. Косичку она распустила. Ещё, что-бы той было легче дышать, она развязала шнурки на том, что спустя много лет назвали бы рубашкой. Их много было, тех шнурков…
Наклонилась к её уху и стала рассказывать, как обещала… Ведь правда – заслужила. Какие уж тут секреты? За щитами они были словно под верблюжьим одеялом. Рассказывала Мария честно, всё, как было. В подробностях. Не скрыла даже самые ужасные, стыдные вещи. И Ав тут был Авом. Чего уж те-перь! – Кому Юи расскажет?… И что руки он ей никогда не связывал, как она собиралась поначалу Юи наврать. Это она тоже сказала. Просто ей тогда не хотелось, чтобы Юи думала про неё, что она сама… Впрочем, неважно уже – что та подумала бы… Какая теперь разница!…
Потом Мария вышла к своим. Луис посмотрел на неё и весь вдруг затрясся. Но Мария успокоила его, сказав, что “ещё нет”. А Михаэлю она сказала, что с этой минуты он свободен от всех клятв и что детство закончилось. Что дорогу к дому Каифы он, надо полагать, найдёт и сам. Без нервов всё это ему сказала. Очень спокойно. Отошла и ни разу не обернулась. Даже когда он, оглушенный, побрёл прочь, она не посмотрела ему вслед… А чем ей было смотреть? – Глаза у неё сделались чёрные, остановившиеся. Ка-залось, что и Луиса она уже не видит. На самом деле она его, конечно, видела, раз снова к нему подошла и взяла за плечо. Просто как-то странно она теперь смотрела. И была непривычно тихой. Отвела его в сторонку и сказала, что Юи хочет его и Ава кое о чём попросить.
– А если застесняется, и сама не сумеет сказать, – она сейчас не очень хорошо себя чувствует, – знай, она хочет, чтобы вы оба её поцеловали. Перед тем как…
– Перебьётся!
– Ну тебе что – трудно, дурак?! Не будь сволочью!
– Да я не про то… – Ав перебьётся. И не говори ему потом ничего.
– Ладно. Не скажу. Только иди скорее. И вот что: не вздумай к её животу прикасаться. Ей там очень больно. Повыше – можно. И…
– Что?
– Помни, у неё это в первый раз. Она с мальчиками ещё ни разу не целовалась. Давай, поспеши…
Подъехала карета. Начальник тайной стражи никого ни о чём не спросил. Поинтересовался лишь – где Луис. Устраивать выволочку солдатам он также не стал, но посмотрел на них так, что тем и без слов всё про себя стало понятно. Вложил Марии в ладонь малюсенькую склянку и сказал, что, когда начнётся, нужно влить в рот китаянке несколько капель. Тогда ей не будет больно. И всё закончится быстро. Сказал, что свою карету он им оставляет, и что он здесь ещё побудет. А ещё он дал Марии какой-то папирус и сказал, что Юи Каифе больше не принадлежит. Что она теперь – её рабыня. Мария на это ответила, что очень рада, и спросила, где можно купить ту мазь, что он дал Аву. Что у неё есть деньги, и она сейчас же пойдёт и купит. Начальник тайной стражи погладил её по голове, и тогда из глаз Марии потекла вода. Несолёная. Много той воды пролилось. Потом она начала быстро говорить: что всё случилось из-за неё, потому что она дура, шлюха развратная и дрянь; что Луис очень храбро сражался и ему тоже досталось; что если бы нашёлся его отец, которого он приехал искать в Израиль, то этот его отец сейчас им ужасно гордился бы, и что Луис вообще очень красивый; что тогу она ему сегодня же постирает и все дырки на ней зашьёт… Но вдруг взяла себя в руки и замолчала. Потому что ещё не всё закончилось. Вот только губы продолжали дрожать…
Луис вышел из-за щитов со слегка припухшими губами и совершенно пьяный. Так показалось, потому что его шатало. Было ощущение, что он не соображает, где находится, какой сегодня день, что вокруг происходит и почему все так странно себя ведут. Мария поняла, что нужно сделать, замахнулась, чтобы дать ему пощечину. И… не смогла его ударить. Потому что он не поднял рук, чтобы закрыться. Он не вздрогнул и даже не моргнул, а своими настежь распахнувшимися синими облаками смотрел через её глаза в бездну, которой сейчас не боялся. Она лишь всхлипнула, поцеловала его в щеку и, поправив пла-тье, юркнула на освободившееся место за щитами.
Луис начальника тайной стражи узнал, но испугал его тем, что на все вопросы нёс в ответ какую-то околесицу и постоянно переспрашивал – “Что… что?…”. Потом он вроде немного успокоился, во всяком случае перестал дёргать плечом и как будто даже стал что-то соображать. Вытащил из-за пазухи уже сильно помятый папирус, сунул его начальнику тайной стражи и, не попрощавшись, зашагал в ту самую рощу. Что он там потерял? Начальник тайной стражи развернул свиток. Окликнул фракийца, но тот уже ничего не слышал. И шёл он странно: не вперёд, а как-то боком. Забирая вправо. Солдаты, которым начальник тайной стражи кивнул на мальчишку, быстро догнали и вернули Луиса обратно. За руку его привели. Начальник тайной стражи протянул ему папирус.
– Пойди, отдай сейчас же Аву. Это – его деньги.
Луис на мгновение проснулся. Сообразил, что бумагу он перепутал, почесался, что-то вспоминая, наконец, вспомнил и вынул из-за пазухи другой папирус. Чтение этого документа произвело на начальни-ка тайной стражи поразительный эффект. Он вдруг нервно рассмеялся, потом стал крутить головой, засу-етился, распорядился, чтобы сюда немедленно прислали ещё одну карету, а лучше две, чтобы из ерша-лаимских казарм пришла кавалерийская ала. Он ещё что-то говорил, что-то делал, ходил туда и сюда. Наверное, чему-то обрадовался. И уж точно был взволнован. А на сына он смотрел теперь уже с той са-мой гордостью, про которую ему рассказывала Мария.
А вот Луис о нём забыл. Он стоял, где его поставили, и, не мигая, смотрел в стену. Потом вдруг со-брался плакать. Сильно-сильно ему захотелось. Еле успел зайти в храм. Только дверь за собой закрыть не успел. Так что всё было слышно. И начальник тайной стражи, стараясь заглушить его плач, стал громко кричать, чтобы все убирались. А кроме того он обзывал солдат сволочами, собаками и ещё какими-то животными. Обещал, что завтра же отправит всех стеречь границу и что они там чего-то нахлебаются.
В этот раз Луис шёл по коридору долго. Можно было трижды пройти туда и обратно. А то и четыре. Он всё вспоминал это слово… Зачем-то оно ему вдруг понадобилось. И всё никак не мог надеть на себя маску… Господи, какое же это слово?… Его ещё повторила для него Мария… – Индифферентность! Вот её он должен был надеть сейчас на себя. Вспомнив и сказав про себя это совершенно неудобопроизноси-мое слово четыре раза, а потом и ещё два раза вслух, он, странным образом, успокоился. Отвлёкся… В конце концов нужная маска на него наделась, и он вытер слёзы. Жалко – не было воды. Умылся бы…
Войдя в зал, Луис остолбенел. Иначе не скажешь: – именно остолбенел. Он просто опешил! Картина, представшая его взору, являла резкий контраст происходившему за стенами храма. К тому же она ну никак не вязалась с тем, что происходило здесь же, в храме, каких-нибудь полчаса назад. Ав и пожилой священник, вальяжно развалившись на лавочке и вытянув ноги, за обе щеки уплетали груши. Рядом стояла уже почти пустая корзинка. В огромном зале кроме этих двух обжор никого не было. Что же так потрясло Луиса? То обстоятельство, что старейшина синедриона явился на торжественную церемонию в храм с корзинкой провизии, в которой кроме фруктов удобно расположился ещё и кувшинчик вина, к которому эти двое, судя по их раскрасневшимся физиономиям, успели приложиться? Или то, чем они сейчас зани-мались? А они, ну, кроме того, что, обливаясь липким соком, лопали эти проклятые груши, травили анек-доты. Да-да! Причём не про египтян или римлян, что было бы понятно, а про евреев! Глумливые, совер-шенно неприличные анекдоты! И, толкая друг друга локтями, хохотали так, что чуть не валились с этой хлипкой лавочки. Рассмеяться можно было уже лишь взглянув на них. Луис, однако, не засмеялся. Более того, их веселье его оскорбило. Он молча приблизился к странной похрюкивающей паре, швырнул Аву на колени денежный свиток, молча развернулся и, убитый горем, зашагал к выходу.
– Постой, – икая от смеха, крикнул ему в спину священник. – Скажи, наконец, красивый ты наш, то, что давно уже хочешь сказать. Ты ведь уже битый час ходишь сюда как баба беременная. Рожай уже! А то поздно будет.
– Ничего мне от вас не нужно!, – не оборачиваясь, огрызнулся Луис. Однако, всё-таки остановился. Ему вдруг захотелось добавить: – Да пошли вы оба, гады! – и потом с гордо поднятой головой удалиться, чтобы больше никогда… Он понятия не имел, что последует за этим “никогда”. Про-сто ему ужасно захотелось бросить в лицо этим двум довольным жизнью бездельникам крепкое ругательное слово, он даже знал такое, страшно неприличное… Но удержался.
– А правда, что, собственно, случилось?, – попытался унять смех Ав. – Ты чего такой сердитый се-годня? Вина хочешь?
– Я, смотрю, вам тут весело… Закусываете как эти…, – слёзы уже вскипали у Луиса в горле, и его голос дрожал.
– А что нам – плакать, что ли?, – всхлипнул священник, вытирая глаза.
– Грушу бери. Да что там у вас стряслось? – посерьёзнел Ав.
Луис задумался. Его смутила искренность, с какой заговорил с ним Ав. И, хотя надежды не было ни-какой… А главное, сил уж не оставалось на то, чтобы напрягать мозги, подбирая безобидные слова… Чтобы не спугнуть этого задаваку-колдуна.
– А то ведь он такой нежный! Пугливый, гад… –
Луис пытался думать не громко. –
– Она там лежит на соломе!… А он груши трескает! Скотина!! Вино распивают… Сволочи! Анек-доты ещё… –
Плакать захотелось так сильно, что просто невозможно… Но он справился с собой. Заставил себя успокоиться, ну, как смог и, наконец, заговорил:
– Там это…
– Да что там в самом деле случилось?, –
забеспокоился Ав и сел ровно. Даже ноги спрятал под лавочку. Вытер рот кулаком, обмотанным той бе-лой тряпкой. Впрочем, уже не совсем белой.
– Там…
– Говори спокойно, – старый священник тоже больше не смеялся. – Тут у тебя врагов нет. Может, помочь чем сумеем? Что с ней?
– Живот у неё болит.
– Сильно?, – тихо спросил Ав и побледнел.
– Очень. И ещё…
– Что?!
– Кровь у неё оттуда идёт.
– Откуда?, –
по-настоящему заволновался Ав. Выпрямился… Луис показал – откуда.
– Не может быть! Что ты чушь несёшь?!
– Как это не может?! – Целая лужа уже натекла.
– Этого не может быть! У неё только через неделю начнётся!
– А ты выйди, посмотри!
– Мальчики, – вступил в разговор старик с родимым пятном на правом локте. – А вы, собственно, о ком сейчас говорите?
– Юи там лежит…
– Тьфу ты, Дьявол!, – с облегчением выдохнул Ав. – Я уж думал…
– Я так и знал, что тебе наплевать!
– Да совсем мне не наплевать! Просто я подумал… А ты чего от меня хочешь?
– Ничего я от тебя не хочу! Чего? Ну… пойди, что ли, посмотри на неё… Вылечи, если можно… Пожалуйста…
– Я тебе что – врач?
– Ну, ты это… Ты говорил…
– Что я говорил?
– Что один из нас сегодня умрёт.
– Никогда я этого не говорил!
– Как это не говорил?! Я слышал.
– Что ты там слышал, дурак?! Я не про нас, а про Ездру говорил. Уши надо чаще мыть!
– А как же Юи? Может, сходишь всё-таки?
– Зачем? Вон, возьми красного вина. Пусть выпьет, если крови много потеряла. Идти-то сможет?
– Да ты совсем дурак, что ли?! Умирает она!!…
– Сам ты дурак! Распсиховался как этот… У девчонок это каждый месяц случается. Тоже мне собы-тие! – “Умирает”!… Ещё заплачь давай! Нет, правда, отнеси ей вина. Пусть много его выпьет. Как только мы её домой понесём?…
– Да там уж карета ждёт… Этот наш… приехал… Что?… Правда?… От этого не умирают?
– Ну, Мария вон по три дня с постели не встаёт… А другие – ничего, легко переносят. Вроде как не умирают.
– Так я что, пошёл?
– Иди. Кстати, скажи начальнику тайной стражи, что Леонтина передает ему привет.
– Кто?
– Леонтина.
– А кто это?
– Какая тебе разница?! Просто скажи, что Леонтина передает ему привет и просит не обижать сына.
– Чьего?
– Его сына, дубина! И рожу сделай умную, когда будешь эти слова произносить. Как будто ты по-нимаешь, о чём говоришь. И забудь ты, наконец, про Юи! Это их обычные бабьи дела. Пускай Мария с ней возится. Кстати, а ей ты скажи, что нас трое.
– Кого трое?
– Нас трое. Она, ты и я.
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем ей это говорить? Вообще-то с Юи нас четверо. Толстый ушёл.
– Ну хорошо, скажи ей, что нас четверо.
– Я всё-таки не понимаю, зачем ей нужно всё это сказать?
– Затем, чтобы живот у твоей китаянки скорее перестал болеть! Вопросы ещё есть?
– Нет… Так я пошёл?
– Вино не забудь.
– А что?, – спросил Ава священник, когда Луис выбежал из зала. – От этого действительно не уми-рают?
– Откуда я знаю – умирают от месячных или нет?…
– Ты прекрасно знаешь, что у той девчонки…
– А вот этого не надо мне сейчас говорить!, – с внезапной резкостью оборвал старика Ав. – Ты ведь не знаешь точно, что там случилось?
– И ты тоже…
– В том-то и дело. И не желаю знать!
– Почему?
– Потому!
– Это не ответ! Почему ты не пошёл взглянуть на неё? А вдруг она и в самом деле умирает?
– Именно поэтому и не пошёл! Если я увижу, что ей отрезали голову, то уже не смогу пришить её обратно. А так я могу сказать себе, что ничего страшного не случилось. И поверить…
– Но ты же слышал, что он сказал!
– Да мало ли, что он сказал! Я же не видел…
– Но ведь и Мария…
– Одна слепая, другой втрескался по уши! Плевать я хотел на то, что им там привиделось! И хватит об этом!! Не мешай мне работать…
– Скажи, –
невозмутимо продолжил человек с родимым пятном на правой руке, имевший потрясающую способность менять темы так, словно они были для него не особенно важны, а ещё поистине константиновскую спо-собность не обижаться на хамство в собственный адрес, –
– почему всё-таки ты не признаёшь Иезекииля пророком?
– Потому что…, –
мгновенно переключился и Ав, забыв и про то, что только что нагрубил единственному своему нормаль-ному за весь день собеседнику. И даже про Юи. –
– А пророчество это по-твоему что?
– Ну, Колесница… У тебя что, голова болит?
– Ага, кажется, начинается. Вижу как-то странно… Колесница, говоришь?… Пророчество, это когда ты говоришь, как будет, а не то, что должно бы быть.
– Не понял… Ты говоришь об умении видеть будущее?
– Назначать.
– Как это – назначать? Не понимаю…
– Не видеть. Потому что сегодня ты можешь увидеть одно, а завтра у тебя поменяется настроение, и ты увидишь другое. Я говорю о том, чтобы будущее назначать.
– Всё равно не понял.
– Ну… то есть выбирать будущее, какое ты хочешь.
– Это называется – фантазировать.
– Думай, что хочешь… И жить в том, что ты назначил. А ещё весь мир там вместе с собой посе-лить.
– Давай-ка заканчивать. Ты уже что-то невнятное говоришь.
– А хочешь, я покажу тебе, что такое настоящее пророчество?
– Классическое?, – улыбнулся священник.
– Вот-вот. Так хочешь?
– Давай.
– У тебя родимое пятно на какой руке?
– На правой, – старик начал задирать рукав. – Ты же сам видел.
– Остановись! Не смотри.
– Да я уже много раз видел. Просто тебе хотел показать. Ещё раз…
– Не нужно.
– Так а в чём же твоё пророчество?
– Нет у тебя пятна на правой руке.
– Как это?…
– Оно у тебя на левой.
– Да ладно! Ты что, смеёшься надо мной?
– А проверь, – хитро сощурился Ав, растирая виски… – И никогда его на твоей правой руке не бы-ло! Ни вчера, ни двадцать лет назад. Ты родился с чистой правой рукой. И, если пойдёшь у кого-нибудь спросить про своё родимое пятно, ну, у того, кто тебя знает давно, он покажет на твою ле-вую руку. Тех же, кто помнит, что оно было у тебя на правой, в этой жизни больше не осталось. Только ты да я. И ты, кстати, этот наш разговор тоже скоро забудешь. Это примерно то же самое, что я говорил тебе про ручей, который мы с Марией не перешли, потому что нас всех там убил Ездра. Вернее, их… Эх, надо было с тобой поспорить на что-нибудь! Вот дурак!…
________________________________________
“Он” и “Я”.
Когда старик с пустой корзинкой вышел из храма, на него никто не обратил внимания. Кругом все бе-гали, суетились, старались громко не разговаривать и тем не менее создавали сильный шум. Или это уши после защищенной толстыми стенами храмовой тишины отвыкли от обычных звуков. Луис уже укладывал смущенно улыбавшуюся китаянку в карету. Похоже, слегка пьяненькую. Она обнимала его за шею и при этом почему-то облизывала губы. Несостоявшийся мессия подбирал с земли окровавленные плащи, не понимая, что с ними делать. Щитов уже не было. Мария, как обычно, всем здесь командовала. Она была бодра и глаза её подозрительно блестели зелёным огнём.
Впрочем, сказать, что старика совсем уж никто не заметил, было бы неправдой. Начальник тайной стражи, – тот, конечно же, его увидел. Хотя бы потому, что стоял у самой двери. Как он мог его не заме-тить? Вот только он почему-то сделал вид, что выходившего из храма старика он не увидел. И даже от-вернулся. Надо сказать, что и священник, столкнувшись нос к носу с начальником тайной стражи, тут же стал смотреть в сторону, как будто они не были знакомы. Ей Богу, детский сад какой-то! Тем более, что старик непонятно кому сказал:
– Кажется, у него сейчас голова разболится. Сделай что-нибудь.
Кому же ещё он мог это сказать, как не начальнику тайной стражи? Странно в самом деле… Сказал и пошёл себе прочь. Молодой еврей хотел было его догнать и о чём-то с ним поговорить, но его подозвал к себе начальник тайной стражи и велел идти к Аву. При этом он сунул ему в руку склянку. Но вдруг нахмурил лоб, склянку у него отобрал и поднёс её к своим глазам. Быстро спрятал её в карман, достал другую и в изумлении прошептал:
– Ничего себе!… Перепутал, что ли?… Это чем же её Мария напоила?
А Мария в этот момент уже садилась в карету. И что-то весело кричала солдатам. Луис, понятно, то-же уехал. С Марией и Юи. Начальник тайной стражи хотел было напомнить ему, что его место, вообще-то говоря, рядом с Авом, но передумал. Не стал почему-то этого делать.
Старик с большим родимым пятном на левом локте брёл домой. И о начальнике тайной стражи не вспоминал. Не думал он также о китаянке и о родимом пятне, потому что всё это – ерунда! В его голове звучали слова Ава. Последние, которые он сказал, когда священник стал докапываться – почему всё-таки Иезекииль не видел Бога.
– Пусть Иезекииль не пророк, ладно, но всё же он был великим человеком и Бога боялся.
– До тех пор, пока Бог для вас это – какой-то «Он», все вы – жалкие ничтожества. И разговаривать с вами не о чем! Вруны вы! Играйтесь в своих Элазаров сколько вам влезет и спите дальше неро-дившимися!
Он ещё сказал, что зря они всё вино Луису отдали. Ему сейчас в самый раз было бы немного выпить, чтобы не так сильно болела голова. Строго говоря, именно эти слова и были последними, которые он сказал. Но это неважно. А важно, что пока:
– где-то там – непонятно где – есть неизвестно на что похожий “Он”, все ваши разговоры о Боге – чушь собачья и сказки для трусливых дураков.

________________________________________

Любишь драгоценности?

– Я ничего не знаю про Иезекииля, – честно признался Давид, а именно так, как выяснилось только сейчас, звали виновника испорченного торжества, – и уж тем более ничего не могу сказать тебе про его волшебную тележку.
– Колесницу, – поправил его Ав. – А тебя про неё никто и не спрашивает. Мне интересно другое…
– Что же ещё может тебя интересовать? Ты ведь и так всё знаешь: я – не Мессия.
– Это понятно. Мне любопытно узнать, зачем тебе понадобилось ломать эту комедию. Что ещё за история с сестрой?
– Какая тебе разница? Всё равно ведь уже ничего не поправить…, – мрачно проговорил Давид.
– Ах, так ты хотел что-то поправить!, – раздражённо передразнил его Ав. – Это как? Взобравшись на крест?
– А если только так и можно было!
– Чудеса! А Мария говорила о тебе как об умном человеке. К тому же успешном. Ты же там каких-то дел наворотил с её отцом.
– Не такой уж я и успешный, раз мы с тобой здесь встретились, – вздохнул Давид. – Не думаю, что тебе действительно нужно знать подробности.
– А ты поменьше думай за меня, – ты лучше рассказывай. Может я люблю послушать истории про несчастную любовь и благородных разбойников. Вдруг мы вместе что-нибудь придумаем. И по-правим.
– Я должен был добыть перстень прокуратора.
– Что, любишь драгоценности? А не слишком дорогая плата за час удовольствия? – Отдать жизнь, чтобы показаться толпе с бриллиантовой погремушкой? По-моему, чересчур – за один-то час…
– А мне и минуты хватило бы.
– Вот как?
– Ну да, чтобы шлёпнуть печать вот под этим документом, – сказал Давид, вытаскивая из-за пазухи пергамент, аккуратно перевязанный голубой шёлковой ленточкой. – А теперь его остается только выбросить. Получается, что зря они все подписались. Подвёл я их.
– Дай-ка почитать. Выбросить его мы всегда успеем.

________________________________________
Чуть не утопили китаянку.

Солдат на взмыленной лошади, подняв облако пыли, прискакал к особняку Константина буквально за минуту до приезда кареты. Вышколенные слуги сломя головы кинулись готовить дом к приёму гостей. Длинноногая и её темнокожая возлюбленная выскочили из постели Елены растрепанные, заметались, не зная, что на себя надеть, и выбежали встречать гостей босые, в туниках с чужого плеча. К тому же Темно-кожая умудрилась надеть свою наизнанку. Но это выяснилось только на улице.
А солдаты всё прибывали. Их уже и так было гораздо больше, чем обычно.
– Может быть это потому, – подумали молоденькие служанки, – что дом принца стал сегодня ещё и резиденцией временного римского прокуратора? Вон ведь флагов каких-то кругом поразвесили. Даже на воротах.
Ну что ж, девчонки правильно подумали.
А вот и гости подъехали. Встреча прошла хорошо и просто. То есть никак. Без приключений. Один небольшой казус, правда, всё-таки случился. Это когда наложницы исчезнувшей Елены бросились помо-гать Луису вытаскивать из кареты спящую китаянку. – Дело в том, что у него была помощница. Завидев Марию, девчонки замерли. А когда та ещё между делом с ними и поздоровалась… И они узнали её го-лос… Хорошо, что всё это происходило на свежем воздухе: пение птиц; бестолково снующие в своих павлиньих одеждах солдаты; возбуждающее сверкание на солнце лат и оружия; ласковый шелест листьев на ветру; такой настоящий, живой свет и прочий отвлекающий антураж… Так ведь что Мария потом учу-дила: она без всякой задней мысли поинтересовалась, помнят ли её девчонки и осталась ли дыня. А ещё она порадовалась, что они снова свиделись. Если бы Луис не прикрикнул на рабынь, требуя показывать, куда идти, а не трепаться тут по-пустому, и не попросил их держать двери…
В общем, обошлось без обмороков. Последняя неприятность приключилась лишь когда ненужная больше Луису Мария решила с девчонками расцеловаться. А что такого? – В Магдале при встрече просто невежливо не чмокнуть в щёку свою знакомую. Так вот, Певунью при исполнении Марией этой нехитрой протокольной формальности словно молния пробила. И она снова сделалась вдруг фарфоровая. Но ниче-го, выжила. Скоро даже смогла говорить. Темнокожая же лишь вспотела. А цветом совсем не изменилась. Ну, почти. Как её разберешь, когда она темнокожая? Сильно, правда, вспотела девчонка. То есть насквозь. А может даже и описалась. Это неизвестно. Она не рассказывала.
Через полчаса, однако, “старые знакомые” уже громко хохотали, купая втроём не вполне очнувшуюся Юи, совершенно ошалевшую от выпитого вина и бесстыжих ласк в шесть наглых рук. Попутно с этим откровенным безобразием шло обсуждение меню вечернего праздничного стола. И обмен мнениями на предмет, как и чем подкрашивать глаза; можно ли разбогатеть на торговле финиками, или лучше всё-таки вложиться в контрабанду серебра, как советует Константин; как приворожить женатого конюха, если этот мужлан совсем на тебя не смотрит, ну просто так, из интересу, приворожить дурака, чтобы помучился; как не стареть до самой смерти и что делать, если на носу вскочил прыщ… Молодость! Опять же повсю-ду, словно живые, мраморные статуи, вожделенная канализация плюс шикарный бассейн с чистейшей водой. Кругом диковинные цветы, – это же всё так дорого стоит! А Луис – он ничего. И Ав тоже вечером будет? А кто это – Давид? Он женатый? А он намного старше? Нет, Елены не будет. Она ушла со своим любимым. Да, очень далёко ушла и насовсем… Ну почему же – дура?… Это я не знаю, что такое лю-бовь?!…
Мария была счастлива. И одновременно ей хотелось реветь, сильно-сильно, чтобы все её жалели и так же, как Юи, купали. Нежно-нежно… И бесстыдно… Потому что Михаэль – дурак глупый! А она никакая не шлюха. Просто у неё такой возраст. Ей мама сказала, что пришло её время. Вон и Юи теперь страда-ет. – У неё ещё никого не было… Нет, правда, никого! Ну, был там один, на кухне, но это так… На руках не носил… Чего это – я вру?! – Сама же рассказывала…
Было так легко, что хотелось летать! А ещё они неприлично целовались. И руки как змеи… Чуть не утопили китаянку. – А она больше не рабыня! И, когда смеётся, очень красивая делается. Да такую всякий мужчина захочет! Что значит – грудь маленькая?… Это у неё маленькая?! Ты свою покажи!… А чего там уметь? – Господи, как прекрасно заканчивался этот страшный день!…

________________________________________

У меня ещё ауреус остался.

– А я говорю, что эта твоя бумага никуда не годится, – в возбуждении кричал Ав. Аж раскраснелся и, слава Богу, забыл про свою мигрень. – И главная ошибка в том, что её написал ты.
– А кто ж её, по-твоему, должен был написать?
– Прокуратор.
– Ну конечно, – съязвил Давид. – А почему сразу не император? Давай уж! Чего стесняться.
– Потому что император далеко. Он в Риме, – абсолютно серьёзно ответил Ав. – Потом, написан такой документ должен быть не на арамейском, а на латыни. Я, правда, не умею…
– Я вообще-то могу…
– Что, в самом деле?
– Ну да.
– Здорово!
– Чему ты так обрадовался?
– Сейчас перепишем.
– А смысл? Перстня же у нас всё равно нет.
– Это кто ж тебе сказал?, –
хитро улыбнулся Ав, разбинтовывая кулак. Давид, сидевший вместе с Авом на той самой лавочке у стены, подскочил как ошпаренный и снова принялся зеленеть. Уже который раз за этот день.
– Ты чего распрыгался?, –
без особых эмоций отреагировал Ав на акробатический кульбит и последовавшее за ним цветовое пре-вращение Давида. Надо полагать, он к чему-то подобному был готов. Действительно ведь – не первый раз! Уже и привыкнуть можно было. Первым, помнится, был Ездра. Тот, правда, не подпрыгнул, когда Ав показал ему перстень. Но он и не сидел. А то, может, подпрыгнул бы… –
– Ну я сегодня прокуратор. Что такого? Ты садись давай. Только знаешь, такие бумаги, правда, по-другому пишутся.
– И ты знаешь – как нужно?, – начал приходить в сознание Давид. – А что тебе, собственно, не по-нравилось?
– Понимаешь, прокуратор не может так писать в принципе. Вот, к примеру, ты просишь, чтобы гра-доначальник проявил милосердие…
– И что здесь неправильно?
– То, что прокуратор не может просить какого-то там градоначальника. Ни о чём! И уж тем более, чтобы тот дебил проявил милосердие…
– Это почему же?
– Потому что прокуратор никогда и никого не просит. Ни о чём! Он приказывает. Кто такой этот твой вшивый градоначальник, чтобы я его о чём-то просил? И потом, ты вот тут написал – “выз-волить украденную сестру”…
– А здесь-то что не так?
– И вот ещё “спасти от поругания”…
– Но они же её там насилуют!, – вскричал Давид. Даже слёзы брызнули. Не выдержал.
– Давай только без соплей!, – одёрнул его Ав. – Время поджимает. Ты ещё тут будешь рыдать.
– Да-да, конечно… – извинился Давид.
– Я тоже, знаешь ли, могу… И что, градоначальник об этом безобразии действительно знает? То есть ты с ним говорил?…
– О безобразии?!… Ну ты даёшь!…
– Ты не ответил.
– Да весь Копернаум об этом знает!!
– Вот только орать на меня не нужно. И ваш раввин в курсе?
– Говорю же тебе: все знают.
– И что, вообще никто не встал на защиту?
– Я попробовал…
– Как же так? – Ты ведь эту семью богатой сделал.
– В том-то и дело. Очень богатой. Мне просто страшно тогда везло.
– Везло, говоришь? Но ты же честный…
– Ну да, – растерялся Давид. – И что?
– Странно…
– А что странного?
– Что успешный… если честный… А что, ты в самом деле им большие деньги принёс?
– Да я для них четверть таланта заработал!
– Не понимаю… Сколько это?
– Это прилично. В Копернауме во всяком случае они теперь первые богачи. А что, думаешь, такого не бывает, чтобы честный мог большие дела вести?…
– Ну… не знаю. Я таких не встречал. Впрочем, отец Марии тоже старается не обманывать. Только жалуется, что это ему не всегда удается. Так значит, они тебя вором назвали?
– Сволочи! Ославили, гады! Это когда я стал просить за сестру. Чтобы её отпустили…
– Непонятно… А отец их – что? Как он-то позволил сыновьям украсть девчонку? А может он не знает, что они её там насилуют? Что, в самом деле, вдвоём?! Это же дикость какая-то!
– Да всё он знает! В одном доме ведь живут.
– И раввин молчит…, – задумался Ав.
– Говорю тебе, их все боятся.
– А связаться с этими… патриотами… из Воинства Элазара не пробовал? Они вроде как за справед-ливость сражаются. Про великий израильский народ везде кричат. За нравственность ратуют и к духовному подвигу призывают…
– Они оба оттуда.
– Врёшь!
– Точно. В том-то и дело.
– Ну ладно, хватит болтать! Садись и пиши. Чернила есть?
– У меня всё с собой.
– Ту чепуху, что ты написал, потом аккуратно отрежешь. И пиши убористо, чтобы до подписей членов синедриона уложиться. Начали.
– Погоди…, – Давид собрался с духом… – Давай!
– Я, Ав…, – начал диктовать мальчишка. – Что?
– Это что ещё за имя такое?
– Мое имя… А что? – Нормальное имя.
– Ну… если уж мы пишем на латыни… Да еще от имени прокуратора…
– И что?
– Да имя похоже на собачье…
– Я тебя, кажется, не обзывал!
– Нет, правда… А у тебя другого имени нет? Или прозвища. Ну, что-нибудь посолиднее.
– Сергиус. Устроит?
– Вот это – уже другое дело!, – обрадовался Давид. – Поехали!
– Я, Сергиус Катилина… Ну чего ты опять застрял?!
– Катилина?… Это же очень знатный род.
– Я в курсе. И что? Хорошо что знатный. Или тебе опять не подходит? Солидно же звучит.
– Да нет, просто я знаю, что у членов такого рода имя не может состоять только из двух слов.
– Так ты хочешь, чтобы я назвал своё полное имя?
– Ну а что? Если уж решили пыль в глаза пускать…
– Ну хорошо. Готов?
– Да.
– Я, Гай Юлий Цезарь Сергиус Катилина… Ну что опять?!
Давид поднялся. Медленно. Осторожно разогнулся. Как будто у него заболела спина. И цвет лица… А зачем тут что-то ещё говорить? И так можно догадаться, какого он сделался цвета.
– Да что же это такое?! Ты будешь писать или нет? Сколько можно?!
Давид как подкошенный рухнул на лавочку. На Ава старался не смотреть. Руки, понятно, у него дро-жали. И что-то случилось с животом. Прошло две минуты, прежде чем он нашёл в себе силы подобрать с пола упавшую палочку. Помолясь и стараясь глядеть только на бумагу, макнул палочку в склянку с ту-шью. Ав терпеливо ждал, обдумывая текст послания.
– Градоначальнику Копернаума. Я, Гай Юлий Цезарь Сергиус Катилина, прокуратор Иудеи, вла-стью, данной мне божественным Императором и сенатом Рима, повелеваю тебе, собака…
– Нет, такого я не напишу. Нельзя человека обзывать… –
и вдруг Давид замолчал. Потому что, повернувшись, увидел странно потемневшие глаза Ава. Смотреть в них было так же страшно, как смотреть в бездну. Отвернулся и быстро застрочил палочкой по пергамен-ту. Ав поразился скорости, с которой пишет Давид.
– А хороший у тебя почерк… Так вот… Как я там сказал?… Ах, да… Повелеваю тебе, собака, каз-нить на площади сыновей… Как зовут тех подонков? А ты почему перестал писать? Да что же это сегодня делается?! Ты будешь писать или нет?!
– Я не хочу, чтобы их казнили, – тихо сказал Давид.
– А мне наплевать на то, чего хочешь ты! И на твою сестру сейчас наплевать. И на этих скотов. Я – прокуратор! Нарушен закон и, если твои градоначальник с раввином поджали хвосты и не знают, что им делать, я как-нибудь и сам сумею восстановить справедливость средствами, которые по-считаю уместными. И не серди меня! Как зовут сестру?
– Юдит.
– Пиши дальше. А сестру Давида из рода… Ты из какого колена?
– Вениаминова.
– Вот так и пиши: – А Юдит, сестру Давида из рода Вениаминова…
– Ой!…
– Ну что?!… Сейчас-то я что не так сказал?
– Я ошибся… Прости меня, Ав… Серг… прокур… Я всё испортил…
– Господи, ну что ты там мог испортить? Подумаешь… Исправь и дальше пошли.
– В таких документах ничего исправлять нельзя, – сокрушенно заныл Давид. – Придётся на другом пергаменте всё по новой… На чистом…
– Сколько же у тебя этих пергаментов?
– Да есть ещё…
– И все с подписями членов синедриона?
– Нет, только этот.
– Тогда исправляй этот. Нам их подписи до зарезу нужны! Что ты там испортил?
– Я вместо “Юдит” написал “Юлия”. Ну, ты как сказал – Гай Юлий Цезарь!…, у меня затык и слу-чился. Я не завтракал ещё сегодня. От голода, наверное…
– Да-а…, – разочарованно протянул Ав и задумался. – Слушай, – вдруг поднял он бровь. – А ничего мы с тобой исправлять не будем. Пусть она останется Юлией.
– Это как?, – изумился Давид. – Она же еврейка!
– Ну и что? – Еврейкой она от этого быть не перестанет. Ты просто после “Юлия” открой скобку и там по-арамейски впиши – “Юдит”. Потом скобку закрой и допиши – “римская гражданка”. У нас же тогда все юридические основания появляются требовать, чтобы этих гадов горожане сами кам-нями побили, не дожидаясь, пока придут римские солдаты и за свою всех их там в чувство приве-дут. Сам понимаешь, как они в этом случае поступят.
– Но она же не римская гражданка!…
– Дубина! Документ за подписью прокуратора, в котором она упоминается как римская гражданка, с печатью, которую ты сейчас на нём поставишь, и подписями членов синедриона, – как свидете-лей, – автоматически присваивает ей римское гражданство.
– Ты сказал – я поставлю?, – ошалело переспросил Давид.
– Ну, ты же так хотел поносить эту штуку… – улыбнулся Ав, снимая перстень. – Одно условие.
– Какое?
– Когда выйдешь отсюда, не станешь показывать всему Ершалаиму, какой ты теперь важный чело-век.
– Да говорю же тебе, что перстень мне нужен был только для того, чтобы поставить печать, а по-том…
– Кстати, а что ты собирался сделать потом? Ты же, по правилам Игры, должен был с этим перст-нем пройти через рыночную площадь к Сузским воротам.
– Я должен был его отдать.
– Кому?
– Ездре.
– Ах вон оно что!… Ну, ему ты точно уже ничего не отдашь. Так что держи, наслаждайся. Не на тот палец! – На указательный… Ну, как ощущение? Между прочим, с этого мгновения ты тоже – рим-ский гражданин.
– Как это?
– А ты полагал, что стать прокуратором, даже на минуту, может человек, не имеющий римского гражданства?
– Честно говоря, я ничего на этот счёт не думал.
– В этом, кстати, причина, почему Валерий Грат так неохотно играл в эту поганую Игру. С юриди-ческой точки зрения тут не всё чисто.
– А в чём тут, собственно, проблема?
– Ну как же! Фактически – он санкционирует казнь римского гражданина. Без суда. Ну как ощуще-ние? Что скажешь?
– Забить собак камнями! И вместе с ними их отца! И…
– Остановись! Пожалуй, хватит. Раввина хоть пожалей. Как ты сразу по-другому заговорил…
– Подожди…
– Что?
– Ты сказал, что я выйду отсюда с этим перстнем…
– Ну да.
– А зачем?
– Ты знаешь, где сейчас Сир?
– Весь Ершалаим знает, что он встречается сегодня с теми девятью богачами, что купили корабли.
– А, кстати, когда у них заканчивается лицензия?
– Зимой, надо полагать. Или весной…
– Так вот, ты сейчас пойдёшь к ним и продлишь им лицензию на два года.
– Домой к ним приду?
– Нет, к забору подойдешь, – с досадой вздохнул Ав, поражаясь тупости нового временного проку-ратора Иудеи. – и попросишь кого-нибудь из них к тебе выйти!…
– Так ведь меня же в дом не впустят…
– Отдавай перстень и проваливай! С дураками иметь дел не желаю! И про сестру забудь!
– Я всё понял!, – пришёл в себя Давид. – Так, значит, приду… И чего? Зачем это я стану им лицен-зию продлять? С какой стати?
– Сначала ты им представишься как управляющий Сира. И заодно самого Сира поставишь в извест-ность, что у него теперь есть управляющий. Я, понимаю так, что у тебя в Копернауме всё равно никакой работы больше нет?
– Нет.
– Ну вот и славно. А теперь она у тебя есть.
– И что я должен буду делать?
– Ты должен сделать отца Марии очень богатым человеком. Причём быстро. Пока Каифа к нему благоволит. Это можно сделать без денег?
– Попробовать можно… Я слышал про лошадей… И про то, в какой карете он приехал в Ершала-им… Опять же этот перстень… Ну и лицензия…
– Интересно, а сколько стоит корабль?
– Смотря какой…
– Такой, как у них.
– Очень дорого. Таланта три… Не меньше.
– Опять ты про таланты!
– А что такое? Большие суммы именно в талантах и считают. А чем они тебе не нравятся?
– Да попросил я сегодня десять талантов. Думал золото принесут. А мне какую-то бумажку сунули. Не ожидал я от Константина! Не думал, что обманет. Обидно… Талант – это, наверное, много монет?
– Ну, вот ты весишь что-то около двух талантов…
– Не понял. Я с тобой про деньги говорю! Вот, к примеру, у меня есть ауреус, так это я понимаю – вещь!
– И я с тобой про деньги говорю. Десять талантов – это столько золота, сколько весят вместе пяте-ро таких, как ты. Ты что, всерьёз полагал, что перед тобой на стол положат десять талантов? Это где ж ты такой стол нашёл? Десять талантов золотом в мешочек не сложишь. И в карман их не спрячешь. В карман не влезут!
– Так эта бумага… Посмотри, там на латыни…, – вдруг проснулась надежда. Ав протянул Давиду свой пергамент.
– Ничего себе!, – ошалело выпучил глаза Давид, просмотрев свиток.
– Что там?
– Там…
– Ну не тяни! Что, правда, десять талантов?
– Там…
– Сейчас по роже дам!
– Там деньги какой-то Елены из рода Красов…
– Сколько их там? Ты скажешь или нет?!
– Семнадцать талантов…, – выдохнул Давид. – Это же!…
– Сколько, говоришь, стоит корабль?
– Три таланта.
– Ну вот и построй для Сира три корабля. Пусть он с этими богачами вместе плавает. И разреши им всем выходить в море под римскими флагами.
– Так они ж тогда смогут не только с Александрией торговать!
– Вот именно. Пускай и они станут богаче. Не жалко. Только они должны усвоить, что, если по их вине у вас с Сиром что-то пойдёт не так, все их корабли утонут. Иди.
– Что?… Ты меня… отпускаешь с такой бумагой?
– А что такое? Я с тобой пойти не могу.
– Так ведь это огромные деньги! Ты что, мне веришь? Ты ж меня совсем не знаешь.
– Хватит уже болтать. Иди скорее. А тебя я знаю. Ты тот, кто из-за сестры готов был на крест за-лезть. Глупость, конечно… Но мне этого вполне достаточно.
– Погоди…
– Что ещё?
– Ты что же, готов отдать Сиру все свои деньги?…
– Ну почему же все? – У меня ещё ауреус остался. У Луиса в кармане лежит. Он не потеряет.

________________________________________

Пронзительный цвет.

Подарков хватило на всех. Давид не забыл никого. И начал он со служанок. Длинноногой досталось тяжёлое золотое колье с какими-то мутными красными камушками, а Темнокожей – нитка крупных жем-чугов. Превосходных, надо сказать, жемчугов. Он ещё не успел обойти стол, чтобы положить на колени Юи шикарное персидское платье из тончайшего шёлка, как не вполне мирный обмен драгоценностями состоялся: Темнокожая решила, что золото больше подойдёт к её смуглой коже. Оно и впрямь заиграло огнем на её точёной шее. Длинноногая изобразила обиду, однако долго не сопротивлялась, быстро на глазок определив, что чистопородный египетский жемчуг стоит по меньшей мере вдвое больше дутой золотой побрякушки. Местного производства скорее всего. И непонятно ещё с какими камнями.
Юи, которой досталось шикарное платье, если честно, Давида совсем не помнила. В храме она вни-мания на него не обратила, потому как отвлекалась всё больше на зарёванную Марию и во все глаза гля-дела на Ава, показывавшего фокусы с переодеваниями. А потом, за стенами храма, когда её подбили, она уже вообще ни на кого не смотрела. Даже центральный эпизод дня – батальный – в её памяти не отложил-ся. Она не помнила, в частности, сколько побоище продолжалось, кто был рядом и что при этом говорил. Всё происходило там словно в тумане. Кто-то падал, вставал, потом снова падал. И она, кажется, тоже пыталась подняться… Нет, Луиса она, конечно, видела… И пока дрались, и потом. Главное потом. Ещё бы! – Как такое забудешь? Его ведь позвали за щиты только в губы умирающую поцеловать… Так он, бессовестный, воспользовавшись её беспомощностью и тем, что Мария развязала все её тесёмки… А потом он ещё пообещал любить её до самой смерти! Её смерти, наверное, хотел он сказать… И зачем-то быстро ушёл. Как будто его кто гнал. Вот дурак… Жалеет теперь поди, что лишнего сболтнул…
Луис ладно, но как этот симпатичный незнакомец угадал её сокровенную мечту? И столько денег на неё потратил! Юи была потрясена. А как выразить благодарность она не знала. Ей, конечно, не приходило в голову, что внезапно задрожавшие плечи, характерное шмыганье носом, сопение, похожее на еле сдер-живаемое рыдание, и слеза, скатившаяся на подбородок в глазах мужчины стоят больше любых слов бла-годарности. Даже самых распрекрасных! И способны сделать с ним вещи просто невозможные… Она всё искала и искала для него хорошие слова. И не находила. Может быть потому, что искала их среди немно-гих известных ей латинских слов. А почему, собственно, латинских? – Он же еврей! – Да кто её знает!… За один день девчонку и на руках успели поносить, и целовали по-всякому, и, пока купали, такое с ней вытворяли, что она вся пятнами пошла, вспоминая об этом купании, а теперь вот ещё и этот чудесный подарок, который она боялась даже руками потрогать… Первый, кстати, за всю её жизнь подарок! И так девчонка в конец запуталась, не зная, кого из двух выбрать, а тут вдруг ещё и третий нарисовался… К тому же не урод. Хоть и сильно старше тех двоих будет. Уже не мальчишка. И весь положительный. А у неё – вот беда – живот болит! Прямо сил нет… И, главное, все ведь знают – почему он у неё болит. Гос-поди, стыд какой!… В общем, Давиду она так ничего и не сказала. Только подумала, что, если он вдруг возьмёт её за руку и скажет, чтоб она с ним пошла, то она встанет и пойдёт. Интересно, и куда бы она с ним пошла? – Ей же ничего сегодня нельзя. – Ну не идиотка?…

А вот Мария поначалу была разочарована. Какое-то простенькое, потемневшее от времени серебря-ное колечко с непонятной надписью, нацарапанной внутри. Да ещё ведь как мелко там написано! Специ-ально, наверное, чтобы она не смогла прочесть. Если бы даже умела читать… Повеселела она лишь когда Давид шепнул, что эта древность стоит больше, чем все остальные подарки вместе взятые. И что кольцо с такой надписью может носить только принцесса. Причём самая настоящая! Или даже царица… – И вооб-ще, почему все такие грустные? Он заключил сегодня шесть огромных контрактов и такую взятку полу-чил, что!… А при чём здесь честность? Он эту взятку как раз честно заработал… Нет, Сир с ними в Маг-далу не поедет. Он завтра встречается с кучей народа. А послезавтра и вовсе зван к Ироду. Царь неведомо откуда о нём уже прослышал и желает с ним познакомиться. Корабли? – Нет, строить не будем. Купим греческие. Не новые. Всё уже решено. Так и дешевле, и быстрее будет…
Аву и Луису, выдержав жестокую паузу, когда стало казаться, что о них забыли, Давид как-то между прочим бросил, даже не глянув в их сторону, что их подарки он оставил на улице. Эти двое, естественно, тут же рванули во двор. Причем выяснилось, что Ав не просто умеет бегать, а даже и способен обогнать Луиса. Ну ещё бы! – Когда речь идёт о подарках…
Когда мальчишки с вытянутыми физиономиями вернулись, Юи уже щеголяла в своём платье, а Мария учила её правильно садиться, так, “чтобы все, кто надо, ну, сама знаешь кто, успели рассмотреть не толь-ко твои щиколотки. А высшее мастерство… Ну ладно, я тебе потом покажу”. Юи была уже вся пунцовая, но, надо признать, училась китаянка быстро. Она была вообще весьма прилежной ученицей. Даже губы себе от усердия искусала. Пока, правда, ей удавалось лишь “нечаянно” показать одну коленку – левую, но Мария в свою ученицу верила и даже столь скромному её успеху искренне порадовалась.
В отличии от Ава Луис умел ездить на лошади. И неплохо. Но собственного коня у него, понятно, ни-когда не было. Он о нём даже и не мечтал. То есть мечтал, конечно, но что толку… И тут такое! Своего он выбрал мгновенно. – Чёрного, конечно! А какого же ещё?! С длиннющим хвостом и бешеными раско-сыми глазами. Так что Ав удовольствовался белым. Тем, что был поменьше. Он, впрочем, не особенно и возражал, поскольку белый был смирнее, да и залезть на него было проще. Был там ещё рыжий и, вполне возможно, что чёрного коня Давид купил для себя, а вовсе не для Луиса. Или белого… Возникло нехоро-шее напряжение. Почему они и возвратились в салон понурые. Долго мялись, а потом, страшно волнуясь, подступили к Давиду с тяжким вопросом. Вот тут и наступила неловкая тишина, ведь выяснилось, что третий конь был куплен для Михаэля. А уж какой, – рыжий или черный, – это Давиду было без разницы. Хоть бы и белый. Вот только знать, что Михаэль сюда не зван, он, понятное дело, не мог.
Мария, когда про рыжего коня услыхала, сделала вид, что ей всё равно – кому и что здесь дарят, но через минуту она на пустом месте разревелась и убежала в свою комнату. Кстати сказать, в ту самую, где эту ночь провёл с ней Ав. Девчонки ведь не знали, с кем она захочет спать. Прикинули, что, наверное, опять с Авом. А с кем ещё? Вот и проводили её туда. Да она, собственно, её, ту комнату, почти что сама себе уже и выбрала. Так что дорогу ей особенно показывать не пришлось. По старой памяти её нашла.
Нет, ну правда, откуда Давид мог знать про размолвку Марии с Михаэлем? Не знал он ничего! Он во-обще не был в курсе, с кем здесь вечером встретится. Знал лишь, что Константина не будет. Кто-то ему сказал, что соберутся только те, кого он видел в храме. А то бы он ни за что сюда не пришёл. Он ведь, как и Юи, принца побаивался. Непонятно почему. Просто так боялся, потому что Константина боялись все. Это же всё равно, что с царем вино пить. – В глотку не полезет.
Кстати, и про служанок Давид тоже ничего не знал. То есть догадывался, конечно, что в таком доме просто обязана быть какая-нибудь прислуга. Но, когда он вошёл в салон и увидел двух незнакомых дев-чонок, сидевших вместе со всеми за одним столом… В общем, насчет подарков он сымпровизировал. На самом деле жемчуг был куплен Марии. И платье он тоже не для Юи выбирал. – Для сестры. На ходу всё переиграл, молодчина! Никто ничего не заподозрил.
Мария вернулась в салон весёлая, с улыбкой до ушей, вот только с красными глазами. А мальчишек уже не было. Они снова пошли смотреть на лошадей. И Давида с собой увели, потому что он начал им рассказывать, куда утром они должны будут сходить, чтобы выбрать седла и остальные мелочи. Он уже за всё заплатил.
Про Михаэля служанки так ничего и не поняли. Они ведь его никогда не видели. Сообразили, однако, что это имя при Марии произносить не следует. А кто где будет спать… – Так ведь дом большой, как-нибудь само всё решится. Мало ли как в жизни случается, тут лучше не загадывать… И понять их можно было.
А что ещё они должны были думать? Мария и Ав друг друга в упор не видят, но здесь же не дуры беспамятные живут! Всю прошлую ночь эти голуби кувыркались как сумасшедшие, а теперь делают вид, что не знакомы… Слышно ведь всё было… Так что заглядываться на Ава им смысла никакого. Хотя, если так и дальше пойдёт… Почему, собственно, нет?
Теперь китаянка. Дураку понятно, какие виды она имеет на Луиса. По её глазам ничего не разберёшь. Их просто не видно. Но у неё же на лбу всё написано!… Её, конечно, жалко… Да и фракиец смотрит на неё так, как будто у них уже что-то было. В общем, с этими всё ясно. Он ей только кивнёт, – она в следу-ющую же секунду к нему в постель прыгнет. Но куда ей сегодня?… Так что…
Цели более-менее определились. Темнокожая стала смотреть на Луиса особыми глазами. А что, – пе-вунья вчера весь вечер Ава обхаживала, – вот пускай и продолжает в том же духе. Так ведь тут ещё Давид со своими подарками обозначился! И чуть всё не спутал. Обходительный такой. О сестре нежные слова говорил. И про любовь. Сказал, что все должны друг друга любить. А кто с ним спорит? Так вдруг жалко его стало. Когда наклоняешься к нему, он краснеет. А если туника нечаянно сползает с плеча… Но спор разгорелся не из-за него.
– Интересно получается, ну и как я на него смотрю?!… Вот ещё!… Сама ты дура!… Да, а что? – Конечно, понравился… А кто его у тебя отбивает?! – Бери хоть всех!… Ты лучше на себя по-смотри!… Принцессу она тут из себя изображает! Вот пусть сам и выбирает, с кем он хочет… Мало ли, что там у вас вчера было!… Понятно, что никто не против… Я тебе сейчас сама по шее дам!… А что такого? Только ты, что ли, имеешь право?!… Пусть всё будет по-честному! И нече-го на меня орать!… Сама ты шлюха!…
С возвращением в салон сильной половины этой милой компании внезапно вспыхнувшая ссора также внезапно и погасла. Да, собственно, никакой ссоры и не было. Просто девчонки уже немного выпили вина и Длинноногая с Марией, желая поближе познакомиться, обменялись мнениями. Дискуссия прошла на повышенных тонах. Так уж вышло. Что теперь? – Бывает. И не то, чтобы они о чём-то успели догово-риться… Короче, праздник продолжался.
А всё-таки, как он изменился – Давид! Ведь даже Мария его не сразу узнала. И дело не в том, что одет он был теперь не хуже сына Каифы. Совершенно другим стало выражение его лица. И глаза изменились! Они больше не помнили того кошмара, в котором он прожил последние недели. С того дня, как принял страшное решение. Теперь он уже не готовится умирать и не думает о том, как бы не закричать, когда в запястья начнут вбивать гвозди. Напротив, он кипел дерзкими планами и, когда не думал о сестре, иногда даже улыбался. То есть в своем будущем он видел теперь только хорошее, не говоря о том, что оно у него вообще появилось – это будущее. А потом, – пару минут назад, когда выходили смотреть на лоша-дей, – Ав сказал ему, что его сестра хоть и плоха, но выживет. Он ему это обещает. И обещание это обя-зательно исполнится, потому что, как он сказал:
– Нас уже даже не трое, а гораздо больше, так что делать совсем даже ничего и не придётся. Бог сам всё устроит. Главное, не сильно Ему мешать. И совершенно незачем изводить себя из-за того, что завтра ты не сможешь поехать с нами в Копернаум. Дела есть дела. Это понятно. Не сомне-вайся, помощь к Юлии (Ав так и назвал её, забыл, наверное, что девчонку зовут Юдит) придёт да-же раньше, чем ты думаешь. Мозги вот только у неё немного набекрень съехали. Ну а как? – По-сле таких-то издевательств… Ничего, в Магдале она быстро поправится и будет вполне счастли-ва. Вон с Марией подружится. И с китаянкой. Те её в обиду не дадут. А потом они ей ещё и жени-ха найдут… Да честное слово! Можешь мне не верить… Ну и что, что изнасилованная? Подума-ешь!… Какая разница?… Ну, разница, конечно, есть. Но кто об этом в Магдале знает? Если только сама трепаться не начнёт. Девчонки, они же глупые и язык у них как помело. Вот точно, выйдет замуж! Слово даю! Спорим?
Давид Аву поверил и успокоился. Теперь, глядя на этого уверенного в себе франта, вопрос о том, как выглядят успешные люди, задавать было бы просто глупо. Куда ещё понятнее? И цвет его лица сделался нормальным. Не то, что днём, в храме… Единственный штрих, который немного портил картину, так это – обмотанный грязной тряпкой кулак. Прямо эпидемия какая-то! То Ав побился, то теперь этот. Хо-тя… рука у Ава вроде бы зажила. Во всяком случае никаких ран на ней видно не было. Впрочем, и Давид с этой повязкой тоже скоро расстался. – Когда на огонёк проведать ребят заглянул начальник тайной стра-жи.
Когда он вошёл, все перепугались – вино же пили. Луис так и вовсе свой бокал под стол спрятал, наверное потому, что пил вино не разбавляя его водой, как взрослый. Начальник тайной стражи, однако, хоть и заметил этот их страх, ничего про вино не сказал. Напротив, посоветовал Юи напиться сегодня пьяной, а остальным вполне искренне пожелал веселиться и отпустить от себя всё, что за этот страшный день им довелось пережить. Потому что все они – молодцы и имеют полное право. Потому что в такой трудный день все они очень даже здорово себя показали. После этого он зачем-то увёл Ава и Давида в кабинет Константина, а, когда через некоторое время они оттуда вышли, теперь уже трудно было узнать его. Ну все сегодня решили играть в эту странную игру!
Во-первых, начальник тайной стражи сделался не то, чтобы красным, как будто он в том кабинете что-то украл и его на этом поймали, но каким-то непрозрачным. И был как-то особенно возбуждён, слов-но ему только что сказали что-то такое, что не укладывается в его голове. Или Давид сделал ему какой-нибудь умопомрачительный, немыслимо дорогой подарок. Подарил ему, например, целый мешок изюма. Во-вторых, непонятно за что он всё время благодарил Ава и что-то ему обещал. При этом он торжествен-но прикладывал руку к сердцу, как будто в чём-то ему клялся. В-третьих, тряпка, которая утром была белой, теперь уже оказалась на его руке, на что, впрочем, никто не обратил внимания.
И, наконец, что всех удивило, он сразу не ушёл, как собирался, а присел к столу и, несмотря на то, что явно куда-то спешил, выпил вместе со всеми красного вина. Себе, правда, он разбавил. И Луису тоже в бокал плеснул воды. А потом ещё рассказал какую-то смешную историю. И уже только после этого, извинившись, удалился, напомнив Давиду, что утром у него три встречи. Чтобы тот не забыл и с вином особо не усердствовал. А Давид и так на вино не налегал. Не то, что Луис, которому, уходя, начальник тайной стражи бросил на колени какой-то пергамент. Темнокожая выведала потом у фракийца, что это была за бумага. – Ничего интересного. Обычный документ взамен утерянного, подтверждавший, что Луис действительно является римским гражданином и может свободно ездить куда угодно. И вообще, делать, что ему захочется. За подписью и печатью прокуратора. А все и так знали, что он римский гражданин. Он же ещё раньше об этом говорил. Но зато всем теперь стало понятно, откуда он мог знать начальника тай-ной стражи: познакомился с ним, должно быть, когда обращался к властям с просьбой восстановить его документы. Обычное дело у них там – у римлян. Так кто же он всё-таки – римлянин или фракиец? А по-чему, собственно, фракиец не может быть римским гражданином? Вот только зачем так пить? Понятно, день был непростой, но всё-таки… Уже язык заплетается. И весь красный стал. Может потому, что Тем-нокожая уже дважды показала ему свои ноги? Как бы нечаянно…
Давид, как самый трезвый, на время сделался главной фигурой за столом, которого, когда он говорил, слушали не перебивая. И он с удовольствием рассказывал о том, где и чем сегодня занимался. С кем встречался.
– И очень правильно, – сказал он Марии, – что твой отец не стал задаваться и сочинять про себя всякие небылицы.
Интрига ведь на том и держалась, что никто в Ершалаиме о нём ничего толком не знал. Информация, которую пригласившие к себе Сира нувориши сумели раскопать, лишь подтверждала то, что их гость действительно является скромным виноторговцем из глухой провинции. Но как быть с царским поездом, тем фактом, что он остановился в доме Каифы, да ещё сам Ирод позвал его в гости? Битых три часа бога-тейшие люди Израиля, изнывая от жары и нетерпенья, в надежде, что он сам о себе что-нибудь сболтнёт, поддерживали вежливую беседу ни о чём. Уж они его и чаем поили. И сами халвой с печеньем обожра-лись. Ещё же и улыбаться при этом старались. Из последних сил… Пока, наконец, к дому в сопровожде-нии шестерых римских солдат в простенькой карете не подъехал Давид, который на тот момент выглядел ещё весьма затрапезно. Если бы не легионеры, обращавшиеся с ним, как с большим начальником…
В огромном зале стало как будто даже прохладнее, когда юноша без долгих предисловий заговорил с коммерсантами о том, что хорошо бы перестать валять дурака и заняться, наконец, торговлей по-взрослому. Построить, к примеру, ещё пять-шесть кораблей. С деньгами он поможет… А, главное, начать плавать под римским флагом, как это давно делают большие торговые дома Греции. Ну, раз есть такая возможность… Не всем, правда, такая возможность предоставится. И, понятно, что не даром. Вряд ли право поднять на своём корабле римский флаг получит зануда, привыкший, чтобы перед ним метали би-сер и долго его уговаривали. Какой смысл тратить время на того, кто ждёт, что ему начнут объяснять элементарные вещи? Ведь скоро такой дурак вообще уже никуда плавать не будет… Он уже проиграл, только пока об этом не знает. Но, разумеется, скоро узнает! И будет страшно благодарен, если ему поз-волят возить на верблюдах мешки с вяленой рыбой. Ну раз не хочется человеку счастья, зачем же его заставлять?…
Мучениям богатеев пришёл конец. Они поняли, что не впустую угробили три часа. Что вот оно – пришло время настоящего разговора. Зашевелились и велели принести еды. А потом ещё вина. Дорогого, не с рынка. Был, правда, момент, когда Сир, решив, что молодой человек разыгрывает перед ними коме-дию, неудачно на этот счёт пошутил. Но всё обошлось: сказанное отцом Марии Давид виртуозно обернул в свою пользу, заставив раскрывших рот богачей подумать, что игра, которую он ведёт, куда тоньше той, которую они могут себе представить. Больше Сир уже не шутил.
И много ещё чего другого рассказал Давид, умолчав лишь о том, какое впечатление одетый в лохмо-тья несостоявшийся самоубийца произвел на богатейших жителей Израиля, когда он размотал на руке ту самую тряпку, чтобы поставить печать прокуратора Иудеи под документом, который предоставлял сидя-щим за столом совершенно немыслимую для простых смертных свободу действий. А потом же ещё от имени Сира предложил хозяевам дома в подарок греческий корабль, стоящий в гавани Кесарии Стратоно-вой, который он только что для них купил…
Не рассказал Давид и того, что ни денария из денег Елены он пока что не потратил. Более того, в бли-жайшие недели он и не собирался залезать в кассу новорождённого Торгового Дома Сира, полагая разум-ным конвертировать в живые деньги ценности иного рода. Зачем же пренебрегать выпавшими козырями? Тем, к примеру, что весь Ершалаим горячо обсуждает то обстоятельство, что безвестный виноторговец из Богом забытой Магдалы приехал сюда в императорской карете. Да ещё в обществе Константина, чьё пол-ное имя начинается с известных любому еврею слов Гай Юлий… и так далее. Не надо сбрасывать со сче-тов и тот факт, что остановился наш скромняга, с которым торопится познакомиться царь иудейский, не где-нибудь на постоялом дворе в нижнем городе, а в доме первосвященника, в который и днём-то пускают далеко не каждого, а ночевать так и вовсе никого! Ну, если, конечно, ты не родственник царя… И, нако-нец, подаренные Валерию Грату лошади тоже пошли в ход. Девять нуворишей их, разумеется, признали…
– А что ещё может понадобиться нормальному еврею, чтобы затеять большое дело? – Вот имен-но… И нечего деньгами зря сорить! –
трезво рассудил Давид. Разумеется, дарственную на семнадцать золотых талантов он показывал сегодня многим, – как же без этого, – но показать, что у тебя эти бешеные деньги есть и начать их тратить – со-всем не одно и то же. Вот почему он попросил начальника тайной стражи устроить так, чтобы Каифа позволил Сиру сделать завтра ещё пару кругов по городу в той самой – шестиколесной императорской карете. Только теперь уже в дневное время. Отец Луиса обещал похлопотать. Кстати, на что Давид умудрился купить греческий корабль, так и осталось загадкой. Да, Ав в нём не ошибся. И ведь, как обыч-но, ничего особенного он не делал. Ничем Давиду не помогал.
Насчёт ничегонеделания… Тут вот какой вышел разговор. Уже прилично набравшись, Луис вспомнил, как ему показалось, забавное. Он развернулся к Аву, нечаянно чуть не смахнув при этом со своих колен Темнокожую, чем-то целебным смазывавшую царапину на его щеке, и, глупо похохатывая, заговорил о том, что сегодня днём непонятно с какого перепугу он решил, что Юи умирает. Ну, так ему показалось. Он же не знал тогда, что это обыкновенное у девочек… Даже к Аву побежал, дурак, за помощью… Как это, наверное, глупо было… Умолял его спасти Юи… А потом, боясь опоздать, торопился обратно к Марии, передать ей, как было велено, что “нас теперь четверо”. Даже вспоминать стыдно… Ведь ничего страшного не случилось… На пустом месте всех переполошил. Как и в самом деле глупо вышло!…
– Ну почему же глупо?, –
вдруг, ни на кого не глядя, тихо произнесла Мария. Она была серьёзна и, как показалось, внутренне не-спокойна, даже немного агрессивна. –
– Мне вот только хотелось бы знать, кто из этих “четверых” в действительности всё устроил?
– Что всё?, –
переспросил её плохо соображавший Луис, решив, что вопрос был задан ему.
– Да всё!, –
бросив на него равнодушный взгляд, сказала Мария. Давид, внимательно наблюдавший за ней, похоже, один догадался, кому на самом деле были обращены её вопросы. –
– Ты что, в самом деле забыл, что там случилось?, –
вот только теперь она заговорила с Луисом. –
– Так скоро? Неужели можно быть таким слабым, чтобы так просто взять и всё забыть?
– А что я должен помнить?…, – растерялся Луис.
– Ну, хотя бы про тот камень… Я же видела, как он летел… И ты, кстати, тоже. Тебе даже лучше было видно. Я ведь за её спиной стояла.
– Камень?…
– Ну да… После которого, попади такой в тебя, говорить мне про то, что кого-то там стало “четве-ро”, было бы просто некому.
– Не понимаю, о чём ты?…
– И про несметные богатства, которые уже несколько дней валятся мне на голову…, –
продолжала непонятно кого дожимать Мария.
– Так это же…, –
Луис смутился и посмотрел, ища поддержки, на Давида. –
– Ты вот лучше его спроси.
– Ну конечно! А знаешь, ты бы лучше помолчал… Так откуда всё берется? А, главное, зачем? За-чем ты всё это делаешь?
– Как зачем?!, –
возмутился Луис, по-прежнему полагая, что Мария разговаривает с ним. –
– Плохо тебе, что ли?! Да ты совсем зажралась!
– Твоя работа?, –
впервые за весь вечер Мария подняла глаза на Ава. И Давиду показалось, что он увидел луч, похожий на прирученную молнию, истекающий прямо из глаз Принцессы, которым она проехалась по щеке Ава.
– А я-то здесь при чём?, –
попробовал улизнуть от ответа мальчишка, потирая обожжённую щёку.
– Не держи меня за дуру!, –
Луч стал расширяться. В нём что-то кипело и беззвучно взрывалось. Брызги фиолетового огня мгно-венно испаряющимися кляксами падали на стол, не причиняя, впрочем, ему вреда.
– Неужели его никто кроме меня не видит?, –
подумал Давид, взглянув на заскучавших служанок.
– Ты насчёт камня?, –
спросил Ав, придуриваясь и делая вид, будто не понимает, о чём с ним говорит Мария.
– Я насчёт всего!
– Ну, про камень я, вообще-то говоря, узнал только здесь. Совсем недавно. Давид рассказал…
Давид на всякий случай сделал вид, будто его здесь нет, хотя луч огнём больше не брызгал и теперь вполне безобидно светился голубым.
– Тогда кто всё это наколдовал? Ни одного сломанного ребра! Врач приходил. Просил по пустякам его больше не беспокоить. Он даже синяков не нашёл. Деньги, правда, взял…
– Ну-у…
– Что ну?! Ты когда-нибудь начнёшь разговаривать как нормальный человек?! Уж про себя-то я точно знаю, что ничего я не делала! И в это твоё идиотское “нас четверо” тогда просто не пове-рила. Сил на игры уже не оставалось. Нашёл время… Скажи, –
помолчав, продолжила Мария. –
– Что ты всё время юлишь? Я же не обвиняю тебя в том, что ты сделал что-то плохое, –
и тихо добавила:
– Я не имею в виду твои ночные подвиги. Об этом мы после поговорим, когда-нибудь…
– Он!, –
оборвал Ав её неуместное отступление и кивнул на вылупившего глаза уже ничего не понимающего Луи-са.
– Что – он?
– Он всё сделал. Ну… с твоей рабыней.
– Юи больше не рабыня!
Луч опять полыхнул алым.
– Да неважно! Это он её спас.
– Каким образом? Ты посмотри на него.
Теперь её глаза засветились бирюзовым.
– А что такое?, – обиделся Луис. – Чем это я вдруг тебе не понравился?
– Ну и что, что кровь идёт?…, –
прошептала Юи, заглядевшись на красивый профиль Луиса. –
– У девушек так и должно быть. Им положено. Вот сегодня же!… Любую боль стерплю. Он меня всё равно уже почти всю голой видел…
– Кстати, а почему четверо? Михаэль ведь ушёл. Ты что, считать разучился?
– При чём здесь толстый?!, – не выдержал Луис. – Он нас с Юи посчитал!
– Он не мог этого сделать, –
холодно отрезала Мария, словно не слыша Луиса. И вообще она как будто забыла, что Луис и Юи сидят сейчас здесь же, за этим самым столом. Она разговаривала с Авом так, как если бы они остались в салоне одни. И говорят на языке, понятном только им двоим. Луч сделался совсем спокойным. Он светился те-перь ровно, не расплескиваясь и становился всё чище, прозрачнее. Давид осторожно попробовал ды-шать. –
– Скажи правду, для меня это важно!
– У него нашлись силы. В отличии от тебя. Он мне поверил…
– Что?, –
подняла бровь Мария и вспомнила, как вышла за щиты поплакать, напоив Юи ядом. Когда китаянка уже трепетала в агонии. Мария тогда подумала, что у неё самой сейчас разорвётся сердце.
– Ну, ты же сказала, что у тебя не было сил.
– Не до того было! Делом, знаешь ли, была занята! В отличии от тебя я не со святошами трепа-лась…
– Это неважно почему… Просто он поверил.
– Но я же, правда, ничего не делала…
Луч вдруг сделался пронзительного цвета. Давид обомлел, потому что в природе нет такого цвета – “пронзительный”. Но вот же – он сейчас его явственно видел!
– Что?, – продолжала тем временем Мария. – Он просто твоим словам поверил? И всё?
– Как видишь. А чего ты такая злая? Что без тебя обошлись? Так ведь нас действительно было чет-веро.
– Какие еще “четверо”?…, – прошептала потрясённая Мария. – Я же своими руками ей в рот выли-ла…
– Не знаю, что ты ей там влила…
– Она умерла…
– Может, хватит уже? Давайте лучше вина себе в рот нальём!, –
решил поставить точку в этом непраздничном разговоре Ав. –
– А ругаться будем в другой раз. День и вправду был непростой. У всех.
Юи надулась. Ну а как? Говорят обидно и непонятно. Как будто она дура какая. Луис тоже расстроил-ся. Он уже почти жалел, что кинулся защищать от разъярённой толпы эту надменную и неблагодарную провинциалку. Хотя… На самом деле он ведь не её побежал спасать…
А вот Давид, подсмотревший диалог Марии и Ава в его раскрашенной версии, ни на кого не обиделся. Да, может быть он сейчас не всё понял. Может быть… Зато он отлично помнил, в каком состоянии была Юи. Он знает, как выглядят умирающие. Мария не врала! Насчёт Юи она не ошибалась…
Лучик всё ещё светился, когда Давида обожгла мысль, что завтра и он тоже может проснуться с той самой уверенностью, какую сейчас испытывает Луис, что ничего страшного накануне не случалось. Что китаянка вовсе не собиралась умирать. Иными словами, Давид понял, что он тоже может сдаться, отка-завшись от правды, которую невозможно себе объяснить. Забыть её, как это сделали все. Или почти все. – Мария ведь не сдалась! – Забыть и поверить в то, что у Юи в неподходящий момент просто наступили первые в её жизни месячные. А как же насчёт камня?… – Ну мало ли… Почему бы немножко не приврать, рассказывая красивую историю? Хочется ведь, чтобы твои друзья оказались героями и вокруг творились сплошные чудеса. Притом что чудес на самом деле не бывает. Или?…
Давид не заметил, как луч погас. Но в какое-то мгновение поймал себя на мысли, что он как-то уже не очень верит в брошенный камень. Нет, правда, – он же его своими глазами не видел. Мало ли, что Мария рассказывает, к тому же если и Луис ничего такого не помнит… А кровь? Давид её точно видел! В своих руках держал насквозь промокшие плащи… Все в крови – хоть выжимай! Но ведь врач сказал… И слу-жанки тоже никаких синяков не заметили…
Да, он не верил. Помнил, поскольку своими глазами видел Юи умирающую. Но уже не верил… Он чувствовал, что в это самое мгновение забывает что-то очень важное, абсолютно реальное, что он ещё помнит. То есть в каком-то смысле предаёт. И переходит из одного сна в другой. Не просыпаясь…
Плохо ли то, что он не такой, как Ав или Мария? – Те вот всё помнят. А он не может. Потому что он обыкновенный. Как все. Давиду стало холодно.
Делать деньги? – Но это умеют многие. А эти двое? – Они ведь моложе его! Причём намного, лет на пять… Иногда и ведут себя как дети. А иногда… Что же в них такого особенного? – И вдруг понял: в них нет страха. Того страха, который живёт во всех. То есть страх может быть в них и есть, но они каким-то образом научились от него убегать, освобождаясь из-под власти того, что постоянно, каждое мгновение нашей жизни, даже во сне кричит нам в уши, что бездна – это ужасно страшно и смотреть в неё нельзя, потому что у нормальных людей от этого противно кружится голова, а потом они и вовсе умирают. А если не умирают, то нехорошо меняются. Сходят, например, с ума. Или просто глупеют. А эти двое без-дны не боятся. Мария – неясно, может ещё немного бездонности и побаивается, уж больно её швыряет. То она такая, то – эдакая. Но Ав – точно не боится! А может они – сумасшедшие? – Да, пожалуй, не совсем нормальные…
Давиду доводилось читать умных греков. И от них он знал, что бездна не имеет дна. Потому, соб-ственно, её бездной и зовут. Но ведь Ав каким-то образом, шагая в немыслимое, становится ногами на что-то твёрдое! Потому что достигает дна? – Так нет же его… А может потому, что он вспоминает что-то такое, что Давид, как и все обычные люди, вспомнить боится? Сегодня, к примеру, он говорил в храме про муравьёв и про то, что, вспомнив, кто ты, можно стать камнем. А можно, проснувшись в этом непонятном Себе, – увидеть Себя и камнем и муравьём одновременно. Стать всеми муравьями, которые есть на белом свете. А заодно ещё и человеком. Людьми. Всеми сразу. И теми, что сейчас живут, и которые давно умер-ли. А как же тогда – умерли? Вот оно!! – Ав становится Тем, Кого можно вспомнить, если не боишься бездны. – Всем! Что же ещё он говорил тем идиотам? Что никакой бездны нет? Что Бог – это глубина? – Что есть что-то большее, чем Всё…
Нет, правда, деньги зарабатывать куда легче. И не так опасно. Надо бы Ава поберечь. Пусть нас будет пятеро. Стоп, а Михаэль? – Не вечно же Мария будет на него дуться… – Значит, шестеро. И чего это Луис его Толстым обзывает? Нормальный вроде парень. Ну, струсил. А с кем не бывает? И совсем он не тол-стый. Да, не худой, конечно… А китаянка что по поводу всего этого думает? – Похоже, ничего. Про ка-мень ведь она уже забыла. Там ещё – возле храма. Когда её несли в карету.

________________________________________

Меня сегодня насиловать будут.

После того, как Мария как следует проревелась и долго потом просила у всех прощения за то, что она дура и психопатка, целовалась с Темнокожей и заодно с Длинноногой, а потом ещё зачем-то при всех неприлично обнималась с Юи, которая от её жирных ласк совершенно раскисла, вино потекло рекой. За столом стало шумно и весело. И как-то по-детски беззаботно. Никто не заметил – кто и когда зажёг све-тильники. Выясняя это, все почему-то громко смеялись, но так и не выяснили. – Ну, слуги, конечно! Кто же ещё? – И статуи при вечернем освещении стали как живые. Луис даже специально ходил проверять. С Темнокожей. И надолго там застрял. Нет, они всё-таки оказались мраморными. Уж и Длинноногая отпела все свои номера. На пробу разочек присела Давиду на колени. Или нет, кажется, два раза. Щекотала воло-сами его лицо. И грудью к его щеке прижималась. Якобы нечаянно… Хотела поцеловать его в ухо, но не решилась. – А зря! – Ей всё казалось, что туника не та. – Слишком плотная ткань. И вообще – сильно закрытая! Сбегала, переоделась. И никто её не осуждал. Мария опять стала доброй. И снова начала всех любить.
Давид почти не пил вино. Поэтому на откровенные призывы Длинноногой и реагировал как на есте-ственный в подобных домах атрибут светского застолья: вежливо и никак. Девчонка уже начала терять надежду, хотя ещё не сдавалась. Когда она увела Марию поплавать, Темнокожая тоже с Давидом попро-бовала – с тем же результатом. Из бассейна девушки вернулись нескоро. Причём Мария выглядела стран-но: у неё горели щёки. А Длинноногая – обыкновенно. Что меж ними там случилось? – Неизвестно. Но её щёки точно были красными. И смотрела Мария теперь на певунью совсем по-другому. Темнокожей это не понравилось. Луис утверждал потом, что, когда служанки уносили посуду, Темнокожая, уже в коридоре, остановила и дважды ударила Певунью по лицу. И та не загораживалась. Не только потому, что руки были заняты. В общем непонятно почему…
Свой единственный бокал Давид тянул уже второй час. И было неясно, то ли он, как тонкий ценитель хорошего вина, находил удовольствие исключительно лишь в богатом вкусе напитка, то ли он попросту забыл, что эту штуку можно взять и элементарно выпить. Он всё о чём-то думал. И заметно волновался, что-то просчитывая. Это ладно, но иногда он и вовсе забывал, где находится, и начинал разговаривать сам с собой. Служанки, настойчиво продолжавшие его охмурять, от этого, естественно, в восторг не приходи-ли, но и не обижались на него. И дело было не только в подарках: он им действительно понравился. Впро-чем, а кто им здесь не нравился?
Когда расправились с жареным ягненком, Луис предложил перестать валять дурака и пить отныне ви-но неразбавленным. Мария, балда, с ним согласилась, поскольку, наплававшись, слегка протрезвела и ей показалось, что так будет вкуснее, а потом – она уже большая. Чего это в самом деле она должна детский компот пить?! Юи эту вредную инициативу не поддержала. И даже попробовала протестовать. Она это дорогущее вино уже видеть не могла, потому что его в неё вливали и вливали. Уж вдребезги напоили бедняжку. Сначала Мария и лесбиянки радостно пили за её свободу. Потом, когда заметили, что она про-пускает, ей, – вот идиотки!, – начали напоминать, что она потеряла сегодня много крови. Что она просто обязана. Это при мальчишках-то напоминали, бессовестные! Юи не знала уже, куда от стыда деваться. Ну и пила, чтобы только от неё отстали.
Живот у неё теперь совсем не болел. Только в самом низу кто-то постоянно шевелился. Особенно нагло, когда она принималась страдать по Луису. А как она могла о нём забыть, когда он уселся напро-тив? И Ав ещё к нему присоседился! Вот сразу оба и прямо перед ней! Сидят себе, болтают о всяких пу-стяках, как будто так и надо и ничего здесь страшного не происходит. В двух шагах! И на неё, как ни в чём ни бывало, поглядывают. Ещё и улыбаются ей, мучители! Кошмар какой-то… Вот зачем Луис сказал ей, когда пришёл за щиты целоваться, что сегодня ночью он её изнасилует? Велел готовиться. И слово-то какое странное выбрал. Даже повторил его. Три раза. Она его, конечно, запомнила и спросила потом у девчонок, что оно значит. Когда они её купали. Ну, ей как могли объяснили, что это когда ему надо, а ты не хочешь.
– Как же не хочу?, –
растерянно заморгала китаянка. –
– Я очень даже хочу!
И над ней обидно смеялись.
Синяк на животе действительно пропал. А, когда днём, ещё перед купанием, её посмотрел врач и вы-яснилось, что все эти страшные боли и кровь, и даже то, что она несколько раз теряла сознание, что всё это случилось не потому, что её якобы стукнули камнем по животу, а потому, что сегодня она стала де-вушкой, Юи поднялась и пошла. Вот так просто встала из ванной и пошла! Труднее было привыкнуть к тряпочке между ног, которую ей девчонки подвязали и рассказали, как с ней обращаться. И ей сейчас всё казалось, что мальчишки туда смотрят. Ну, в общем, правильно ей казалось. Давид с Авом – неизвестно, но Луис точно смотрел. И думал всякое. Про камень он, может быть, и забыл, но про данное сгоряча обещание помнил.
– Господи, зачем я так напилась? Он же скоро меня позвать должен!…, –
спохватилась девчонка, когда предмет её воздыханий начал двоиться в глазах. –
– И зачем эти идиотки надо мной всё время издеваются? Особенно Темнокожая. Это ведь она сказа-ла, что, если показываешь мальчишке грудь, то давай тогда и всё остальное ему разрешай. А то у него там болеть будет. Во-первых, откуда я про это знала? А во-вторых, кто ему показывал?! Это Мария меня всю расстегнула, когда я на минутку заснула! А он, когда целоваться пришёл, сразу без спросу руками полез. Сказал смирно лежать и целовал грудь… Долго так целовал… люби-мый!… –
Юи по привычке попробовала не дышать, чтобы прекрасное воспоминание длилось подольше. Госпо-ди, как же ей тогда было стыдно, что из неё течёт кровь! Пока она лежала там, возле храма. – Ужас как стыдно было! Если бы ещё из носа, или если бы она руку порезала, ей совсем не было бы стыдно. А так… Вот и сейчас, как подумает о предстоящем изнасиловании, опять кажется, что кровь из неё так просто и хлещет. –
– А как не думать?, –
уже чуть не плакала китаянка, –
– ведь, если он, как благородный человек, обещал изнасиловать, значит, обязательно своё слово должен сдержать. А иначе какой же он тогда римский гражданин? Это просто нечестно будет, ес-ли он передумает! Или забудет. Господи, ну как я могу ему что-то не разрешить? Тоже – выдума-ла! Большая уже, а глупая! (Это она про Темнокожую.) Да я ему всё разрешу. Вот закрою себе ла-донями глаза, как будто я сплю, и пусть насилует меня сколько захочет. Лишь бы у него там не болело… И почему Давиду это замечательное слово не нравится? Ведь оно – такое красивое!… –
Если бы Юи весь вечер думала только о фракийце, её живот, наверное, уже разорвался бы. Но, слава Богу, существовала ещё одна проблема, которая встала перед ней впервые в жизни. – Свобода. – Что с ней делать, она совершенно не понимала. С тем, что такое изнасилование, она более-менее разобралась. И Длинноногая, как старшая и самая в этом деле опытная, разложив китаянку на огромной кровати в ком-нате Елены, заставив её щеки краснеть ужас как сильно, научила её, как и что делать, когда он придёт выполнять своё обещание.
– Ты главное, не терпи и молчать не вздумай, –
втолковывала она ей. –
– Забудь до утра о том, что ты мужиков убивала!
Юи не совсем поняла, как такое можно забыть, но ладно, решила, что попробует.
– Дай ему понять, что ты – слабая девочка.
– Я не слабая.
– Рот закрой и слушай меня!… Ты – слабая девочка. И всего боишься. Ори и умоляй пожалеть тебя. И сразу на живот ложись. Запомнила? Повтори!…
– Как же я буду орать? Ведь все услышат…
– Ничего, стерпим как-нибудь.
– А руками что делать? Можно я буду ими себе глаза закрывать?
В общем, с главным вопросом всё решилось хорошо, то есть просто и быстро. Ей доступно объясни-ли: и что руками делать, и как нужно выгибать спину, и чтобы она косичку, дура, не вздумала заплетать. Трудностей вроде бы возникнуть не должно. А свобода? Что это значит? Где она теперь будет жить? Что станет есть? Что она вообще должна теперь делать? Она ведь никогда не была свободной! Нет, в детстве, помнится, она рабыней не была. Но это было давно, когда ещё была жива мать. Они с ней всё время куда-то плыли. Даже и не вспомнить теперь – откуда и куда. Просто очень долго плыли. И на лодках, и на разных кораблях. А однажды мама исчезла и девочку заставили мыть палубу. Все над ней смеялись. И говорили, что она ни на что не годится. Раздевали её, трогали везде руками, сердились на неё и спрашива-ли, когда она, наконец, вырастет. И это были уже не китайцы. Они называли себя пиратами. И говорили на непонятных языках. Вот тогда у Юи и обнаружилась способность к учению. Потому что, если не понима-ешь, что тебе говорят, то тебя больно бьют по лицу. Так что она быстро училась. Заговорить по-гречески было очень нелегко, но ещё труднее было выучить арамейский. Куда труднее, чем латынь. А, когда Юи исполнилось семь лет, её плавания закончились и вот тогда она стала рабыней. После того, как два пья-ных матроса её однажды раздели, положили на стол и собрались сделать ей больно.
Человек с двуцветной бородой оказался в нужном месте в нужный час. Совершенно случайно. И спас Юи. Что за дела у него были в то хмурое утро в Александрийском порту – другая история. Но, если бы он появился там минутой позже, всё было бы уже кончено. Внимание Безликого привлекло не то, что семеро свирепых разбойников вешали худенькую девочку, – здесь это было в порядке вещей, – а то, что у ма-лышки толстенной якорной веревкой были связаны руки и ноги. К тому же в рот ей, выбив три молочных зуба, затолкали камень.
Человек, чьё лицо невозможно было запомнить, обладал феноменальной способностью разговорить кого угодно и при этом он никого не боялся. Безликий легко завязал с бравыми, в это утро выглядевшими почему-то озадаченными, головорезами дружеский разговор и скоро выяснил, что “узкоглазая ведьма” ночью убила на их корабле четверых здоровенных мужиков. Которые ей, в общем-то, ничего плохого не сделали. Ну, так было сказано. Сначала двоих. А когда на крики подоспели ещё двое с ножами, тоже, наверное, с самыми добрыми намерениями… Так и тех нашли потом мёртвыми на полу. Самое любопыт-ное, что никакого оружия при ней не обнаружили. В конце концов, навалившись всей командой, с бешеной китаянкой сладили. Ну и на всякий случай покрепче связали. Её даже не долго били. Потому что она всё равно не кричала.
Секретарь Каифы покачал головой, пощёлкал языком и сказал: – “Ай-ай-ай”. То есть продемонстри-ровал мужественным людям своё к ним уважение и сочувствие. После чего вытащил из кармана динарий, сказав, что больше у него нет, хотя деньги у него были, и, когда матросы ушли, развязал Юи. Потом он взял её за руку и отвёл на рынок, где купил ей нормальную одежду и покормил. А через месяц привез её в Ершалаим. Так она и стала жить в доме Каифы. Ей объяснили, что, если она хочет есть, то должна ходить с сыном первосвященника по городу и следить за тем, чтобы его не обижали.
Когда ей исполнилось девять лет, к тому недоумку на улице пристали четверо взрослых мужчин и по-просили отдать им халат и деньги, если они у него есть. Беда в том, что халат этот был красивый. Шёлко-вый. И почти новый. Его сын Каифы только год носил. Так вот, он сказал Юи, что следующей весной он ей этот халат отдаст. Просто так. Без денег. Потому что в старье ему ходить не годится. Что там случи-лось, Юи как-то не очень запомнила. Она только сказала тем мужчинам, что этот халат у её хозяина заби-рать никак нельзя. И даже начала объяснять – почему. Деньги – пожалуйста, потому что денег у него много. Но только не халат. С ней не согласились. И зря. В общем, скоро весь Ершалаим узнал, что, когда этот подонок отправляется куда-нибудь с сумасшедшей узкоглазой малолеткой, к нему лучше не прибли-жаться. А ей с того дня раз в неделю стали давать мясо. В первый раз её вырвало, потому прежде она мяса не ела. А потом ничего, привыкла. Даже понравилось.
Домогательства служанок закончились внезапно и ничем. Позором, проще говоря, и полным прова-лом. Давид от своих скучных дум в какой-то момент очнулся, сказал, что уже поздно, а утром полно дел, встал и попросил показать, где его комната и та замечательная канализация, о которой ему так много рассказывали. Девчонки, конечно, наперегонки бросились ему это чудо показывать. Сказали, что в доме ещё и бассейн имеется. Мысль перед сном искупаться Давиду понравилась, но он искренне удивился предложению девчонок поплавать вместе с ним. Без всякой одежды. Поблагодарил, вежливо их завернул, сказав, что предпочитает плавать в одиночестве, и вдруг застрял.
– Юи, а ты ведь, я так понял, теперь свободна?
– Ну да. Вроде… А ты тоже меня хочешь?
– Что делать собираешься? Пока не думала?
– Я замуж хочу. Потому что я – девушка.
– Ну, это понятно. А делать ты что собираешься?
– Меня сегодня насиловать будут, –
глупо улыбаясь, открыла ему Юи свою радостную тайну. Она уже лыка не вязала.
– Что?, – не расслышал Давид.
– Молчи, дура!, –
заехала ей локтем в бок Мария.
– Я согласна…
– На что ты согласна? – Я же ещё ничего не сказал.
– Я знаю, что ты скажешь. Что ты…, –
Мария снова ткнула Юи локтем, опасаясь, как бы та не выдала какую-нибудь очередную глупость. –
– А, ну да, я всё забываю, с кем сегодня познакомился. Значит ты…
– Конечно, хочу! Я тебе понравлюсь…
– Обязательно понравишься. Значит так, я буду платить тебе три ауреуса в месяц.
– Я и бесплатно с тобой пойду, –
заплетающимся языков пролепетала китаянка и Мария поняла, что девчонку нужно срочно уводить. Да-вид, слава Богу, Юи опять не расслышал.
– Так как?
– Я согласна… Если надо, буду кричать. Пусть все слышат, –
теперь уже и служанки засуетились, устыдившись того, что напоили бедняжку. Хорошо, что Давид стоял далеко и не разобрал, что там лепит озабоченная китаянка.
– Значит договорились? С завтрашнего утра ты – телохранитель Марии.
– Почему с утра? Я этой ночью хочу…, –
но Длинноногая уже вела Давида за руку подальше от разговорившейся Юи.
– Ну ты совсем уже!, – пыталась образумить её Мария. – Определись уже как-нибудь. Луис ведь слышит.
– А почему ему не нравится, когда насилуют?, –
у Юи потекли слезы. И она стала икать.
– Ага, – подбежала к ним Темнокожая. – Тебя бы вдвоем три месяца подряд… Не переставая…
– Я не хочу вдвоём…
– Вот и он тоже не понимает, как это может нравиться. Давай, –
кивнула Темнокожая Марии. –
– Берём её и несём в постель.
– Да боюсь, её сейчас тошнить будет.
– Вам помочь?, – попробовал было встать из-за стола Луис.
– Сиди уже!, – осадила его Мария. – Жених!… Доволен?!
– А что такое?
– Чья была идея не разбавлять вино?
– Так я…
– Помолчи уже!…
Темнокожая с Марией подняли внезапно уснувшую Юи. Она почти ничего не весила. Из её рукава вы-пала и покатилась по полу какая-то круглая железка. Искать её не стали.

________________________________________

А почему она должна стыдиться?!

Мария и Ав уже пробовали друг с другом разговаривать. Пока, правда, через стол. И о вещах нейтральных. Ничего не значащих. Не сговариваясь, оба стали потихоньку гнать от себя осторожность. И лукаво ждали, когда она – эта осторожность – сама сообразит, что можно бы оставить их в покое. Чтобы наедине… Праздник всё-таки… Они теперь даже смотрели друг на друга прежними глазами. Ну, почти прежними. И вот, легкомысленное пожелание начальника тайной стражи забыться и что-то там от себя отпустить сработало. Распалённая подозрительным купанием с Длинноногой впервые всерьёз напившаяся Мария весёлый приказ недавно назначенного Авом нового прокуратора Иудеи исполнила буквально: она именно что забылась. То есть что-то такое в себе отпустила, что, может быть, вот так безоглядно отпус-кать и не стоило бы. Ну и понеслось…
Сначала на сладко сдерживаемом выдохе набежала горячая волна. И затопила её всю влажным дурма-нящим ароматом нежности. Умыла слезами прощения. Мария, беззащитная, ослепшая, вся вдруг от этих слёз промокла и растрогалась. А потом неслышно упали стены. Их просто не стало. Или она про них забыла. И кто-то очень добрый развернул над её головой вчерашнее небо. То самое, которое раскрылось им после прошедшей мимо грозы. Несмотря на поздний час, – а она какой-то частью себя всё-таки ещё соображала, где сейчас находится, – сквозь листву на мягкую землю стали падать ленивые полуденные солнечные стрелы. Вдруг она перестала слышать голоса, раздававшиеся за столом, и обрадовалась тому, что о ней, наконец, забыли. Что оставили одну. Потом проснулись особые запахи, и Мария вспомнила, что, уезжая, не накрыла бочку за домом. И в ней, наверное, теперь уже неизвестно кто плавает.
С цветка снялся и, басовито загудев, полетел куда-то по своим делам сердитый шмель. Большой та-кой, мохнатый. А две худенькие любопытные стрекозы просто так повисли в воздухе, ничего полезного не делая. Выпучив глаза, они уставились на неё, даже и не думая прятаться. Мария проснулась в Кесарии. И была совершенно трезвой. Она увидела здесь себя за минуту до того, как Ав нашёл её под тем раскиди-стым деревом. Под которое натекло потом целое озеро золота. А они его не заметили. И где в первый раз так сильно запахло фиалками.
А ведь только сейчас Мария осознала, что это она, уже не имея сил сдерживаться, звала тогда Ава. Нервничала и долго его искала, пока не выбрала подходящее дерево, за которым они могли бы спрятать-ся. Она совсем не громко его звала. Даже не называя по имени. Просто ждала. Но он, конечно, услышал её, потому что не мог не услышать. Ведь он всегда был рядом. Нет, ещё ближе – в ней самой. Всегда! Просто каждый раз он заставлял её думать, что приходит к ней со своим первым поцелуем в затылок и бесстыдным, смелым, таким прекрасным объятием, от которого она вся покрывалась гусиной кожей и начинала дрожать, откуда-то из-за спины. Из прошлого. Или из будущего? При чём здесь, вообще, вре-мя?!… А правда, откуда он приходит? Может, из сна?…
Но вот опять перед глазами появились какие-то незнакомые лица. Ах да, это же Луис. Темнокожая наливает Марии в бокал вино. – Как же здесь темно! Я что, должна остановиться? Почему это? Кому и что я сегодня должна?! А куда подевалась Кесария?!…
Опасно опьянев и уже теряя контроль над своими недетскими фантазиями, Мария отчетливо вспомни-ла… Ей снова захотелось всем рассказать… Прямо сейчас… Слава Богу, что не хватило сил… А что это Длинноногая так странно на неё смотрит? – Что уставилась, дрянь?! Ничего у нас с тобой не было! Это совсем другое! Тебе такого в жизни не испытать! Потому что ты – дура! И только попробуй кому-нибудь пикни про то, что ты сделала со мной в бассейне, я тебе горло вырву. Потому что я – Принцесса!
И снова пол ухнул вниз. Мария ждала, что сейчас стукнется лбом, и зажмурилась. А вместо этого снова зажёгся свет. Посторонние лица исчезли, и опять настала трезвость. Прохладная, утренняя. Мысль вернулась. Одна. Ясная и бесстыжая. Она вспомнила, что хотела всем рассказать. Кому? – Здесь же нико-го нет… Что, когда развратные руки молоденьких эфиопских колдуний начали умело дразнить её голод-ное тело, она лишь делала вид, что не знает, о чём на самом деле она думает. А почему она должна сты-диться?! Да, она мечтала и безумно жалела о том, что это не его руки творили тогда с ней все те ужасные вещи. Но почему сразу ужасные?… И что не его губы отправились искать сокровенную тропинку, когда она уже совершенно не беспокоилась о том, красиво ли сейчас закричит…

________________________________________

Честная торговля.

Луис уронил на пол нож. Темнокожая сидела у него на коленях и слезать не собиралась. Так что под стол полезла Длинноногая. И застряла там, заглядевшись отнюдь не на голые ноги Марии. Она их сегодня уже видела. Совсем недавно – в бассейне. И не только ноги. И не только видела… Потому, сообразив, что творится, она поняла, что произойдёт с Марией в следующую минуту. Очень захотелось подождать и ещё раз посмотреть. Но вдруг она спохватилась…
Длинноногая на редкость “неудачно” выбралась из-под стола: вставая, она умудрилась на ровном ме-сте поскользнуться, а так как, падая, одной рукой она больно схватилась за плечо пронзительно завиз-жавшей Темнокожей, а другой – за огромный серебряный поднос, на котором стояли чистые бокалы – целая гора сверкающего звонкого серебра… Даже слуги примчались. Уж неизвестно, что они там себе подумали.
Через несколько минут в тёмном коридоре хищно улыбающаяся певунья остановила Марию, ходив-шую проведать Юи.
– Ты мне должна.
– Что?…, – опешила Мария.
– Ты мне должна, –
жёстко повторила Длинноногая, хищно глядя прямо ей в глаза.
– Я не понимаю…, –
пролепетала сообразившая, в чём дело, насмерть перепугавшаяся Мария.
– Не валяй дурака! Всё ты прекрасно понимаешь. Я тебя спасла? – Никто ведь ничего не увидел. И не услышал… – Вот и плати.
– У меня есть два ауреуса…
– Оставь при себе. Золота у меня самой полно.
– Чего же ты хочешь?
– У тебя, кажется, жених имеется?
– А при чём здесь?… Не твоё дело! Я дам тебе больше денег. Намного больше!
– Лучше дай мне его.
– Что?…
– Отдай мне Ава.
– Как это?…
– Не волнуйся, Принцесса! Только на эту ночь.

________________________________________

Забавная путаница.

Услыхав, что в дверь, наконец, постучали, Михаэль метнулся вниз по лестнице. Чуть не свалился. Весь вечер он просидел на холодных ступенях и был как на иголках, карауля эту проклятую дверь. Места себе не находил. Даже есть не смог! А Мария всё не шла и не шла. Любопытно, что же он собирался ей сказать? Что он дурак и скотина? – Так это она и без него знает. – Что в храме, а, главное, потом он вёл себя как последняя дрянь и жалкий трус? Или что в смерти китайчонка, вернее китаянки (Господи, как же его там звали?) он не виноват?…
Да, паршивая ситуация… Не лучше ли сказать, что он без неё жить не может? Что безумно её лю-бит? – Но, во-первых, она всё это уже слышала. И не раз. А во-вторых, ей это, похоже, теперь неинтерес-но. Никогда ещё он не видел Марию такой! Сразу вдруг повзрослевшей. И такой прекрасной! Вроде как она даже немного похудела. И эти круги под глазами… Господи, ну не рассказывать же ей, почему у него в действительности отказали ноги! Там – в храме. И потом… Да, испугался. Но чего он испугался? Как ей об этом сказать? Она же смеяться начнёт. Хотя, нет, – смеяться – теперь вряд ли… И ему ведь не показа-лось! Он правда их видел! Да, там, перед храмом… Когда этот мерзкий хлюст, свалившийся им всем на голову, напяливал на себя свою отвратительную белую тогу… Это были они! Он узнал их. Обоих!… Точ-но они! Несмотря на то, что вокруг было полно римских солдат. Это были Воины Элазара. Мученики. Они же не могли сделать плохого! Она ведь знает, что он хочет стать одним из них. Он просто не мог… Идиот!…
Слуги отворили дверь. Но это была не Мария.
Пожилой священник, с которым Ав недавно лопал в храме груши, мельком глянул на Михаэля и, при-няв его за слугу, небрежно швырнул в его сторону свой плащ, в ту же секунду забыв о его существовании. Михаэль ловко поймал плащ. У него вообще была отличная реакция, и он этим гордился. Никого и ни о чём не спрашивая, человек с родимым пятном не на правильной руке направился прямо в зал собраний. Ему не требовались какие-либо приглашения, а тем более разрешения. Он вёл себя здесь не как гость. И прекрасно знал, куда идти. Кстати, он даже не поинтересовался, дома ли Каифа. Получается, что знал. Слуги испуганно перед ним расступались. Михаэль какое-то время соображал, что делать с дурацким плащом, в конце концов сунул его привратнику и, упиваясь своим горем, тяжко вздыхая, отправился к себе наверх. Да, он понял, что Мария сегодня не придёт.
Итак, жизнь кончилась. Не ощущая вкуса, Михаэль быстро съел половину курицы. Вина не было. А жаль! Выпил воды. Доел оставшееся. Прилёг на кровать. Он знал, что единственная мысль, способная вытащить его из депрессии, была мыслью о самоубийстве. Конечно, а о чём же ещё? Странно, но, уже только приняв столь же смелое, сколь на первый взгляд и нелепое решение, ему полегчало. – А вот ничего нелепого и странного тут не было: Михаэль любил фантазировать о самоубийстве. Иосиф когда-то при-думал для своих учеников такое упражнение. И первым с ним справился Ав. Он, правда, немного переста-рался и чуть в самом деле не отправился к праотцам. Потому что как всегда поторопился. Он слишком хорошо себе представил, что вот – он стал хозяином собственной смерти. Когда захочет, тогда и пойдёт с ней. Позовёт Её и пойдёт.
Но это будет когда-то. А сейчас-то ему зачем бояться? Чего? Получилось, что бояться Аву в этой жизни стало нечего. И он так в это дело въехал, в таких ярких красках разрисовал себе это немыслимое счастье, что уселся на землю в своём чуланчике и, отдавшись переживанию совершенно нового состояния абсолютного бесстрашия… перестал дышать. Совсем! Это как-то само у него вышло. Сколько он в том сарае просидел – неизвестно. Его три дня не видели. Впрочем, и не особо-то его искали. Мало ли – куда он подевался. Думали – опять в пустыню ушёл. Да кто он такой, чтобы о нём думать? Иосиф забрёл в сарай случайно, искал вино, которое прятала от него Мария, нарвался там на Ава и, понятное дело, отру-гал. Даже по щекам его побил, приводя в чувство. Назвал дураком и сумасшедшим. Кстати, примерно тогда у мальчишки и проснулся этот идиотский интерес к муравьям. Ну точно ведь – сумасшедший! И дурак. Ещё какой! – Набитый.
Мария, справившись с заданием, тоже изменилась, но проявила куда больше “благоразумия”. Где-то недели через две на уроке она вдруг задала раввину вопрос – когда нужно себя убить? Иосиф непонятно с чего похвалил её, назвал умницей, погладил по голове и сказал, что когда умрёт Сир. Не раньше. Девочка была тиха и совершенно спокойна. Согласилась с учителем. Сказала, что это правильно, потому как отца нельзя огорчать. И что она готова. А через месяц она и Ав согнали с одра того старика, что собрался умереть. Нет, не собрался, а уже по-настоящему умирал! Родственники тесто поставили и вином запас-лись. Чтобы поминать. Испортили, короче, людям торжество. Нехорошо вышло…
Михаэль ни о чём отца не спрашивал. И, по правде говоря, вообще не понял, зачем это он должен ду-мать о самоубийстве, – что ещё за упражнение такое?!, – когда он совершенно здоров и впереди целая жизнь, в которой он сделается знаменитым героем. Но, как ни странно, представлять, как он падает на меч (Ав где-то вычитал, что так поступают настоящие герои), ему понравилось. Меча, правда, у него не было. Тренировался с палкой и однажды сильно поцарапал живот. Показал Марии. Ей подвиг Михаэля ужасно понравился и она разрешила ему поцеловать себя в щёку. А он ещё и в шею тогда захотел. Сказал, что рана больно серьёзная. Она подумала. И разрешила. А потом вдруг сама его спросила – не хочет ли он поцеловать её ещё и в губы. Раз уж они всё равно согрешили. Михаэль решил, что она над ним издевается. Как обычно, шутит… В общем, он тогда струсил… И страшно пожалел, потому что она долго потом ничего подобного ему не предлагала. У неё грудь тогда ещё совсем маленькая была. Только начала расти. И она этого стеснялась. Это через год в неё словно бес вселился…

Старый священник вошёл в зал и сразу направился к Иосифу. Странно, тот был трезв. Ну, почти… Странным было и то, что встретились эти двое как друзья. А какие могли быть у Иосифа в синедрионе друзья? – Непонятно, но факт: они друг другу обрадовались. Более того, Иосиф продемонстрировал по отношению к вошедшему то, чего не испытывал, пожалуй, ни к кому другому – уважение. Они искренне улыбались и хлопали друг друга по плечам, вспоминали прежнюю жизнь, в которой было так много рис-кованных приключений. Короче, говорили о приятном. В частности, старейшина синедриона поздравил Иосифа с тем, что тот воспитал замечательного сына, и напомнил ему, что уже в те времена он говорил: – в Иосифе рано или поздно проснётся какой-нибудь удивительный, совершенно уникальный талант. И вот – он стал великим учителем. Иосиф просиял. Даже немного засмущался. Но в итоге согласился. А чего скромничать? Каифа по-доброму улыбался в бороду, но при этом был заметно напряжён.
Отработав прелюдию, священник попросил Иосифа привести в зал сына. Объяснил он свою просьбу тем, что в храме их интереснейшей беседе сегодня мешали два идиота. То есть идиотов там было гораздо больше, но речь идёт о тех двоих, которым сын Ездры по ошибке послал приглашения, оказавшиеся лиш-ними, потому что он тоже идиот.
– А что, собственно, случилось?
– Твой сын заставил тех придурков замолчать. Нет, он, конечно же, правильно поступил. Таких и убить не жалко. Но возникла одна проблема: эти двое молчат до сих пор. Странным образом они оба разучились говорить, а проще выражаясь – онемели. Врач их уже смотрел и ничего понять не может. Жёны волнуются. В конце концов они же на собраниях синедриона не молча должны се-мечки лузгать, а за что-нибудь нужное свой голос подавать. Хотя… Короче, неплохо бы с этим что-то сделать.
Когда Иосиф вышел из зала, Каифа попросил священника поделиться впечатлениями. Он не стал уточнять – о чём именно. И вообще, он сделал вид, будто говорит о чём-то мало для него значимом. Ему совсем не интересном. Просто спросил – “Ну как? Что скажешь?”. И старейшина, спокойно глядя ему в глаза, ответил так же немногосложно: – “Это он”. Каифа вмиг забыл, что ему всё равно, ужасно разволно-вался и начал расспрашивать про Марию. Попросил честно сказать, как она ему показалась. Пригласил садиться за стол, поесть, ну или так, просто вина попить. Печенье, сказал, ещё есть… Священник от вина отказался и сказал, что девчонка, конечно, не проста, но по-настоящему опасен мальчишка.
– Кстати, как его зовут?
– Михаэль.
– Смотри-ка, еврейское имя…
– А каким по-твоему оно должно быть?, – удивился Каифа. – Тебя что-то смущает?
– Да как тебе сказать… Ты можешь рассказать мне что-нибудь о его матери?
– А ты разве не видел её?, – растерялся первосвященник. – Вспомни, милая такая девочка. Служан-ка его.
– Ты про ту говоришь, что в родах умерла? И что, она – мать Михаэля?
– Ну да. А кто же ещё?!
– Уверен?
– Так ведь другой женщины у него больше не было. Иосиф чуть мозгами не повернулся, когда она умерла. Не понимаю, что тебя беспокоит?
– Леонтина – не еврейское имя…
– На слух – римское.
– Вот и я о том. Оно нам надо?
– А кто это – Леонтина?
– Это я у тебя хотел спросить. Вы ведь оба тогда на этом фронте отметились. Особенно отличился он. Ты вроде осторожнее был. Известно же, что у него были поклонницы из окружения прокура-тора. Этот дурачок даже гордился своими любовными победами. Во всяком случае не особенно их скрывал. Не допускаешь того, что?…
– Да нет, что ты! Мать Михаэля – точно еврейка. Ну ты посмотри на Михаэля…
– Ты, наверное, забыл, что я сегодня уже имел счастье…
– И что не так?
– Михаэль – не еврей.
– Брось!
– Точно тебе говорю!
– Смотри, Иосифу не вздумай повторить эту глупость. На смерть обидится. Я мать Михаэля пре-красно помню. Одно лицо.
– Ты про молоденькую служанку, умершую в родах, говоришь?
– Ну да. А в чём тут можно сомневаться? Ей четырнадцати не было, когда она забеременела.
– Да та вроде не девочка была. И на служанку мало похожа…
– Кто?
– Да неважно!…, – свернул разговор пожилой священник, услышав шаги в коридоре.
Иосиф вернулся один. Он не стал рассказывать друзьям, что застал сына в слезах. И по этой причине не решился настаивать на том, чтобы тот спустился. Сочинил что-то про усталость и желание сына про-вести вечер в молитвах. Однако слова Михаэля он священнику передал. Не придумал их. Михаэль велел сказать, что ни на кого он сегодня чары не напускал. Так что, если старик напортачил, пусть сам и выкру-чивается. И священник вспомнил, что, действительно, это ведь он повелел тем двум оболтусам заткнуть-ся. В присутствии мальчишки, правда, он это сказал…

{Поскольку те два забавных персонажа больше не появятся на страницах этой книги, при том, что их имена зачем-то в ней всё-таки прозвучали, будет не лишним забежать немного вперёд и сказать, что Глу-пого из синедриона попёрли, однако, через полтора года он всё-таки заговорил. Каким-то чудом ему это удалось.
Бесноватому повезло меньше. Поскольку ни на что путное он в этой жизни не годился, то, лишившись места и очень быстро перестав быть кому-либо нужным, этот большой знаток торы опустился и запил.
А почему, собственно, мы о них вспомнили? Казалось бы, совершенно ничтожные личности… Так почему же? – Да потому, что умерли эти два безобидных человечка через двадцать три года глубокими стариками и совершенно одинаково – дротик в шею. С интервалом в неделю оба были убиты.
Случилось так, что Глупый, которого какие-то незнакомые мужчины в чёрном стали расспрашивать, как выглядел и что говорил мальчишка, с которым он беседовал тогда в храме, сообщил им не совсем то, что они хотели от него услышать.
Странно, а Бесноватого-то за что? Он ведь так и не заговорил, вообще вряд ли помнил тот роковой день и что потом случилось. – Ну так, на всякий случай, чтобы не думалось…}

Прощаясь, уже у самой двери, вышедший проводить гостя Каифа не утерпел и задал главный вопрос человеку с родимым пятном на левой руке:
– Так что же?
– Ладно, не дёргайся, – наклонился к ему священник с недобрыми, но очень умными глазами. – Девчонка твоя пусть живёт. А с Михаэлем нужно что-то решать.
С тем он и ушёл. Каифа вздохнул с облегчением и поспешил к Иосифу. Праздновать. Об Ездре не бы-ло сказано ни слова. Он уже никого не интересовал.

________________________________________

Юи приковыляла в салон ночью. – Пить захотела. Выдавила себе и Марии несколько апельсинов. Ма-рия сидела странная.
– Только что ушли.
– Кто?
– Все.
– Куда?
– Какая разница?! Предатели…
Девчонки сидели вдвоём в опустевшем салоне. Мария не стала рассказывать Юи, что час назад слу-жанки переоделись. А точнее разделись. Ну, не считать же одеждой рыболовные сети! И взялись за дело всерьёз. В общем, Ав и Луис сдались.
Несчастные девочки долго ещё тут сидели. Молча. Обнявшись. Не плакали. Почему они сразу не ушли, глупые, ведь скоро началось такое!… И всё было слышно…

________________________________________

Что такое счастье?

Луиса совершенно не интересовало, выспался Ав или нет.
– А нечего было до самого утра!… Дорвался!… Жива хоть, интересно?… –
Он грубо, за ногу вытащил мальчишку из объятий Длинноногой, которая вряд ли проснулась бы, даже если бы её сейчас сбросили с кровати и начали по ней ходить. Фракиец сказал, что пора идти подбирать сбрую. Ав с трудом разлепил один глаз и этим мутным глазом посмотрел на Луиса как на сумасшедшего. Собрался ему что-то сказать, однако, даже находясь по ту сторону реального, сообразил, что спорить со своим телохранителем, который собрался идти выбирать сбрую для своего (!!) коня, было не просто бес-полезно, но и опасно для жизни. Жалобно застонал и ничего не сказал.
Кто из мальчишек придумал, что надо зайти за Михаэлем? – А вот и неправильно: – Луис. Ав ни о чём таком подумать не мог, потому что он вообще был не в состоянии о чём-либо думать. Пока шли к дому Каифы, он спал. Прямо на ходу. И на то, какая она бывает, эта проклятая сбруя, в каких словах и почему он должен убедить Михаэля в том, что его конь – вот этот, рыжий, а вовсе не чёрный, так что пусть он на него даже и не смотрит, ему было не то, чтобы наплевать, он просто не понимал, о чём, а главное, зачем всю дорогу так громко трещит Луис. Хоть бы попить дал, гад, так нет же – сразу на улицу вытолкал! Это потом уже, когда ошалевший Михаэль стал его трясти, требуя сказать, что всё это не шутка и не сон, Ав вспомнил, как его зовут и где он находится. Слава Богу, легионеры, ведшие своих коней под уздцы, не забыли прихватить с собой и его, белого коня, а то совсем глупо получилось бы. Чёрного коня Луис, ра-зумеется, вёл сам. Он вообще с ним больше не расставался. Может и ночью бегал его кормить…
Михаэль солдат не испугался. Привык уже (Ав наврал, что это Луиса охраняют). А кони, которых ле-гионеры подвели к дому Каифы… Да это же – чудо какое-то! Неужели правда?! Поклянись!… Конечно, он пойдёт! Да прямо сейчас!! А чего там собираться?
Второй сюрприз ждал Михаэля в лавке. – Во-первых, его там ждали. Не только его, а ещё и Ава с Луи-сом, но ведь и его тоже! А это было очень приятно. Встречал их, страшно волнуясь и суетясь сам хозяин лавки. И оба его сына также здесь присутствовали. Даже какие-то женщины крутились под ногами. Похо-же эксклюзивных покупателей пришла обслужить вся семья. И на всех были надеты лучшие одежды. Это было заметно по тому, как неудобно они себя в них чувствовали.
Во-вторых, Михаэлю предложили кофе. Даром. Опять же не только ему, – кофе предложили всем, да-же солдатам, – но ведь и ему тоже. И это было уже не просто приятно, но и очень кстати, ведь, если у Ава и Луиса со вчерашнего вечера было достаточно времени привыкнуть к тому, что они теперь солидные господа, раз у них завелись собственные лошади, то Михаэль в этом смысле ещё немного тормозил. Ну а как?! – Мыслимое дело? – То у тебя вообще ничего нет. Ты – голь перекатная. И вдруг – богач! Ну а кто ты, в самом деле, если у тебя теперь имеется собственная лошадь?
В отличии от Луиса, Михаэль о коне не просто мечтал. Он его жаждал. И тысячу раз представлял се-бе, как он скачет через площадь перед синагогой, оставляя позади себя облако пыли, и его накрывает восторженный вздох магдальских девчонок, которые надолго теперь потеряют сон. Ну, может быть не на рыжем коне… Хотя какая разница! – Этот красавец был в сто раз лучше всех тех, что он рисовал в своём воображении. Вот только беда: в седлах и сбруе Михаэль решительно ничего не понимал. Луис, кстати, тоже. Со скучающим выражением на лицах они уселись пить кофе. Словно все эти покупки для них – ненужное обременение и досада. Недостойное таких важных господ занятие. И стали соображать, как быть. Спас всех Ав, который в этом деле понимал ещё меньше и не догадывался, что при этом нужно изображать из себя Бог знает кого. Он, не стесняясь, попросил того солдата, что привёл его коня, выбрать сбрую за него, что тот с лёгкостью и сделал. С чёрным и рыжим конями поступили так же. Солдаты сами выбирали сбрую, сами её и подгоняли. В общем, всё они сделали наилучшим образом. На римский манер. А мальчишки, раскрасневшиеся от переполнявшего их чувства собственного величия, сидели в сторонке, отдуваясь, словно им было жарко, пили свой утренний кофе и болтали о всяких пустяках. Страшно при этом нервничая…
Несмотря на то, что лошадка Ава была самая низенькая, взобраться на неё с первого раза не получи-лось. Это по сравнению с другими она была не огромной, а так – очень даже! Солдаты и здесь нашли спокойное решение: подвели коня к тому самому пню, на котором Ав сидел пока пил кофе. И кавалькада понеслась за город. Хозяин лавки плакал от радости. И вся его семья, выстроившись красивым полукру-гом, махала платочками. А кто-то ещё спрашивает – “Что такое счастье?”. – Да вот же!…

________________________________________

Жизнь продолжается.

Может показаться, что Мария с Юи вовсе не ложились. Они сидели на том же диванчике. На самом деле Мария поспать всё-таки уходила. А вот Юи эту ночь провела в салоне. Ничего не ела. Только пила. Что она думала, понять невозможно. Потому что её глаза ничего не выражали. Их почти и не было видно. Две узенькие щёлочки. Слегка припухшие. От выпитого вина, наверное. Глядя же на Марию, было понят-но, что она плакала. Притом, что она не только умылась, но даже и поплавала в бассейне. Впрочем, без всякого удовольствия поплавала. Потому что замёрзла там. Но злой не была. Она была никакой. И о чём думала, было непонятно. Такое ощущение, что ни о чём она не думала. И не жила. Всё вокруг стало ка-ким-то пепельным. И в ней самой что-то перегорело.
Прошёл примерно час, прожитый в полном молчании, когда в салон, наконец, пришли служанки. Пе-редвигались они с трудом и лица имели помятые. Юи не понравилось, как они выглядят, но виду она не подала. Мария вообще никак на девчонок не среагировала. Она сегодня ни с кем не хотела разговаривать. Служанкам это было всё равно. Они уселись напротив и принялись глушить гранатовый сок. Ничего не говорили, распутницы, но их бесстыжие глаза рассказывали многое.
Слуги внесли большой поднос с горячим, поставили его на стол возле Длинноногой и молча вышли. Юи встала, взяла свою чашу и стала неторопливо обходить стол. Вот она подошла к большому серебря-ному подносу. Поставила рядом с ним на стол свою чашу. И раздались эти странные звуки. Как будто что-то хрустнуло. А ещё кто-то икнул. Похоже Темнокожая. Мария при этом как-то странно выдохнула. Не поперхнулась, а просто резко выдохнула воздух из лёгких. И после этого не вздохнула. Юи положила в свою чашу горячего мяса и отправилась в обратный путь. Не было произнесено ни слова. Юи поставила на стол свою чашу, но садиться не стала. Вышла в дальний коридор, нашла там слуг и было слышно, как она спокойно, каким-то сонным замороженным голосом говорила им, чтобы они не смели входить в са-лон. После чего она вернулась, прикрыла за собой дверь и направилась к главному выходу. Выйдя на улицу, она что-то сказала офицеру, и через несколько секунд трое солдат поскакали в разные стороны.
Возвратившись, Юи уселась на свое место рядом с Марией и принялась за еду. Ее глаза по-прежнему ничего не выражали. Она была абсолютно спокойна. Даже аппетит проснулся.
Через полчаса в салон влетел растрепанный начальник тайной стражи. Перед этим Юи ещё раз сходи-ла на кухню. Принесла оттуда кофе и теперь его пила. Перед Марией также стояла дымящаяся чашка, но кофе она не пила. Хотя, кажется, уже дышала. Начальник тайной стражи молча обошёл стол. Пододвинул кресло и сел рядом с Марией.
– Она – твоя рабыня, – тихо сказал он. – Можешь наказать её каким угодно образом.
– Я свободна, –
произнесла Юи, равнодушно прихлебывая кофе.
– Заткнись, тварь!! Я не с тобой разговариваю!
– Она правда свободна, –
еле слышно прошептала Мария. Это были первые слова, произнесенные ею за всё утро.
– Тогда она умрёт.
– Я готова, –
безучастным эхом откликнулась китаянка.
– Послушай, –
начальник тайной стражи еле сдерживался. –
– Может тебя вчера ещё и по башке камнем треснули? Ты хоть соображаешь, идиотка, в чьём доме ты находишься?!
– Она вступилась за меня, –
сказала Мария чужим голосом.
– Что это значит?, –
не понял прокуратор.
– Меня пытались шантажировать.
– Вот они?! –
изумился начальник тайной стражи, показывая на служанок.
– Да, –
спокойно продолжила врать Мария. –
– И Юи спасла мою честь. Так что судить ты будешь нас обеих.
– А что Ав с Луисом? Где они?
– Вот она, – Мария кивнула на мёртвую Певунью, – совратила Ава.
– Так уж и совратила?, –
усомнился прокуратор и как-то странно осклабился. На улыбку, впрочем, это похоже не было.
– А эта, – сказала Мария, словно бы не слыша его, – Луиса.
– А это что, большой грех? Так, ну ладно…, – почесал затылок начальник тайной стражи. – Значит они пытались тебя шантажировать… О-ох, как же всё это глупо!… –
и вздохнул. –
– Ну вот что: собирайтесь. Уезжаете из Ершалаима немедленно.
Слуги так и не поняли, что случилось. К воротам подъехала карета Марии. Прибывали солдаты. При-скакали и мальчишки, но в дом их не пустили. Бумагу, подтверждающую, что Луис – римский гражданин, ему вынесли на улицу. Михаэль попробовал было заговорить с Марией, уже занявшей своё место в карете, но она, похоже, его не узнала. Слышались разные слова: покушение, воины Элазара, убийцы не найдены…
Приехала колесница первосвященника. Первым из неё выскочил Сир. Лица на нём не было. Он бро-сился к Марии и обнял её. Попытался её утешить. Давид выбрался из императорской кареты следом за ним. Отвёл мальчишек в сторонку и сообщил, что того стража, который помогал вчера разгонять толпу, сегодня ночью тоже пытались убить. Прямо в его доме.
– Сильно его подранили. Так что он с вами сейчас не поедет. Четырёх Воинов Элазара он порвал руками. Ещё одного сейчас допрашивают. Тот каким-то чудом остался жив. Мало, что сообража-ет, но до вечера может доживёт…
Никто не обратил внимание на солдат, вынесших на задний двор два больших свертка. Трупы Темно-кожей и её любовницы положили в телегу и прикрыли рогожей. Куда повозка уехала – неизвестно.
Праздничная кавалькада из двадцати четырёх нарядно одетых римских всадников, сопровождавших два изумительных по красоте экипажа, вызывая искреннее восхищение жителей Ершалаима, дважды про-дефилировала по всему городу и шагом направилась к Сузским воротам. Здесь процессия разделилась. Кокетливую скорлупку Марии словно пёрышко подхватила и вынесла за ворота четвёрка тех самых – легендарных прокураторовых коней. А там уже к торжественному кортежу присоединились три всадника на чёрном, рыжем и белом конях.
Юи ревела в объятиях Марии. В голос. Очень мокро. И дралась руками. Два раза больно стукнула Марию по лицу. Нечаянно. И порывалась перерезать себе горло. С ней случилась истерика. Она не хотела больше жить. Забавно: Мария – тоже. Впрочем, в известном смысле прежняя их жизнь и в самом деле закончилась. Вот только что. И начиналось что-то новое. А они не хотели этого нового. Ничего больше не хотели! Но будущее ни о чём их не спрашивало. Оно на них наступало. Само.
Ав проклял всё на свете. Во-первых, он всё время отставал. Во-вторых, то, что он не успел себе от-бить, он благополучно себе натёр. В-третьих, у него страшно кружилась голова, и к тому же нещадно палило солнце. Хотелось пить и вообще он боялся со своей лошади свалиться. Короче, это был настоя-щий кошмар. Прямо хоть иди и просись к девчонкам в карету!
Зато Михаэль с Луисом блаженствовали. Они не были обязаны выдерживать строгий порядок, в кото-ром за элегантным передвижным дворцом Марии ехали двенадцать римских солдат, а потому, как малые дети, резвились, то убегая в пустыню, то возвращаясь оттуда с какими-то странными цветами. Яркими и колючими. Швыряли их в открытое окно кареты. И при этом громко смеялись. Один раз попали цветком Юи в лоб. И она перестала плакать…

________________________________________
;
Часть третья

Шоколад

– Господи, темно-то как!…, –
вздохнул Ав, и пальцы нервно пробежались по клавишам с тусклой подсветкой. Было и правда темно. Естественно, он промахнулся, и по экрану поплыла бессмысленная абракадабра.
– Чёрт! Чтоб я эту балду ещё раз послушал! Надо было серебристый ноутбук брать!, –
услышал он чей-то голос. Вместо своего. Молодой и незнакомый. –
– Красиво ей так видите ли! Вот себе и покупала бы чёрный!, –
продолжилось чьё-то раздраженное брюзжание.
– А ей, это кому?, –
полюбопытствовал Ав, но не услышал себя и с удивлением подумал:
– как-то всё не так сегодня. Необычно как-то…
Он ещё хотел почесать себя за ухом, но почему-то не смог этого сделать. И вообще он перестал по-нимать, куда подевались его руки.
– Тут и правда что-то не так, –
ещё раз повторил он про себя, но уже на языке, который услышал сейчас впервые. И постарался не испу-гаться. Напряг шею и попробовал оглянуться. Не получилось. –
– Хотя бы свет могли зажечь, – прошептал он одними губами. – Клавиши какие-то скользкие…
Как бы то ни было, Ав решил не тратить время на расследование того, кто посмел хозяйничать в его сне, и, помня, что окошко в любую секунду может захлопнуться, продолжил терзать Гугл, притом что своих рук он не чувствовал.
С компьютерами Ав познакомился недавно – год назад, – уже после того, как Клавдия Прокула стала тайком от мужа к ним приезжать. А печатать вслепую он научился этой весной, когда, наконец, уяснил, а правильнее было бы сказать, запретил себе выяснять, что это за зверь такой – компьютер. Если клавиатура попадалась удобная, не как сегодня, он справлялся с ним легко. Даже с некоторой элегантностью. А во-обще же предпочитал большие компьютеры. Ноутбуки не любил. Именно из-за их тесной клавиатуры. Причём ему было решительно всё равно, на каких языках печатать, поскольку всю тонкую работу руки проделывали сами (даже сейчас, когда он их совсем не чувствовал), а всевозможные экзотические наре-чия, если голову удавалось выключить, удивительным образом оказывались ему знакомы. Он даже знал, каковы они на слух и поначалу пробовал наиболее благозвучные из них запоминать, чтобы, если не обу-чать им, то хотя бы развлекать ими жену. Впрочем, это занятие ему вскоре пришлось оставить, потому как, во-первых, просыпаясь, эти языки он очень уж быстро начинал забывать, – с годами память ослабела. Во-вторых, Мария в пору кормления Анастасии грудью напрочь утратила интерес ко всему, что напря-мую не касалось здоровья их дочери. Каждый новый прорезавшийся зуб девочки становился вселенским событием и радовал Марию куда больше, чем восхищённое поклонение толп увечных бродяг, которым каких-нибудь восемнадцать лет назад она с восторгом дарила радужные протуберанцы своих волшебных видений, зажигавшиеся от соприкосновения с безмолвием запредельного. По окончании каждого из этих, мягко скажем, неодобряемых синедрионом массовых гипнотических сеансов, за которые, если бы не воз-мутительное заступничество Каифы, её давно бы побили камнями, какой-нибудь изъязвленный оборванец непременно обнаруживал себя исцелённым. Несложно представить, что за этим обычно следовало: толпа кидалась целовать ноги своей зеленоглазой богини и прогнать этот сброд можно было только с помощью римских солдат.
Кроме того, в-третьих, Мария была абсолютно уверена в том, что Ав по обыкновению валяет дурака, пытаясь вздорными выдумками оправдать своё вечное безделье, то есть элементарно выпендривается перед неразлучными Гавриилом и Луисом с их бесстыдно влюблёнными друг в друга жёнами – Юлией и Юи, ну и в первую очередь, конечно же, перед расточающей ему медоточивые дифирамбы молоденькой красоткой – Клавдией Прокулой – вместо того, чтобы заняться чем-то действительно полезным, напри-мер, подумать о том, где раздобыть денег. Если он такой умный. А даже если и предположить, что муж не врёт и действительно путешествует сквозь немыслимое (это он и раньше проделывал, только не корчил из себя Бог знает кого, ведь рядом тогда не было подлизывающейся к нему смазливой Прокулы!), какой смысл тратить время на знакомство с тем, чего пока нет? Ни самих языков, ни тех, кто на них когда-то ещё заговорит. Если когда-нибудь заговорит…
Ну и, наконец, – напоследок и совсем уж откровенно, – у Марии просто не хватало воображения, ну не могла она представить, как можно прыгнуть через тысячелетия, забравшись в свой или, что ещё непо-нятнее, чужой младенческий сон, который к тому же должен сам к тебе постучаться. Весь этот бред про муравьёв она уже слышать не могла! Тем более, что роды были поздние и она всерьёз опасалась, что у неё не хватит молока.

Скрипнула дверь, и Ав почувствовал, как по ковру прошла босая женщина. Молодая, совсем ещё де-вочка. Он и женщиной назвал её только потому, что, как ему показалось, она была беременна. И вот что: притом что эту босую он видеть не мог, она показалась ему знакомой. Непонятно с чего. Нет, правда, она определённо была ему ближе, – чуть было не слетело с языка слово “роднее”, – чем этот наглый малый с чужим голосом, засевший в его, Ава, теле.
– Эх, света бы побольше! Господи, как же у них тут темно!…
Нежная рука поставила на стол, которого перед Авом не было!, что-то дымящееся и вкусно пахнущее. Ав потянул носом.
– Пей, пока горячий, любимый, –
ласково приказал женский голос, который он точно уже где-то слышал! –
– Серёжа, помнишь, что ты мне обещал?
– А я по-твоему, чем занят?
– И чего впотьмах сидишь? Почему свет не зажигаешь?, – ответа не последовало. – Пей давай!, –
и Ав ощутил во рту удивительный вкус.
– Как же это называется?…, –
попробовал он вспомнить, хотя вовсе не был уверен в том, что раньше уже пробовал этот напиток.
– Шоколад, –
подсказала женщина-подросток и вскарабкалась к нему на колени. –
– Сливок в магазине не было. Я на молоке сварила.
– В самом деле беременна, – убедился в правильности своей догадки Ав. – Мальчик у неё родится. И от волос рекой пахнет, как у Марии. Надо бы запомнить: шоколад. Ужас как вкусно!, – беззвуч-но проговорили его губы.
– Я рада, –
произнесла беременная и ткнулась носом в его щёку. –
– Да я знаю, миленький, что у меня родится мальчик. Узи позавчера сделала. Но всё равно спасибо. А ты правда меня ещё любишь? Я ведь теперь некрасивая…
– Некрасивая?… Да ты просто страшная стала! И озабоченная, как я не знаю кто. Вот свет и не включаю, чтобы не испугаться, –
довольно странно пошутил отец её будущего ребёнка. –
– Впрочем, на ощупь ещё ничего, сгодишься. Рот бы только тебе чем-нибудь заклеить…
– Вовсе я не озабоченная!
– А какая же, если всё время готова?
– Ничего я не готова!
– А почему уже вся в мурашках? Вот даже здесь.
– Потому что руки у тебя бесстыжие. Сам ты весь бессовестный!
– И думать забудь!…
– Дурак глупый…
– Нет, правда, нам, наверное, надо уже как-то стараться… воздерживаться…
– Ничего нам не нужно стараться! Если осторожно, то ещё можно…
Ав почувствовал себя неловко.
– Нет, Аська, ты полюбуйся, что делается!…, –
слава Богу, сменил тему молодой человек, вытаращившись на экран из-под ресниц Ава так, что трудно стало ими моргать. –
– Константинов уже двадцать семь штук нарыл. И даже наш тут затесался. А где, спрашивается, Сергиус Катилина?
Ав чуть не поперхнулся, услыхав имя, которое последний раз произнесённым вслух он слышал два-дцать лет назад, и вперился в экран. Он был в полной уверенности, что кроме Давида, бесследно исчез-нувшего спустя год после их памятной встречи в Ершалаимском храме, это имя вообще не должно быть кому-либо известно. Он стал реже дышать и от напряжения совсем перестал моргать, от чего глаза сдела-лись сухими и противно зачесались.
– Безобразие! Он что нам приснился?! Хамство какое-то!…
– А портрет?, – встрепенулась девочка, найдя такую позу, чтобы можно было и в экран смотреть, и продолжать щекотать своим ухом щёку Ава.
– Какой ещё портрет?
– Ну, тот, что в Третьяковке висит, – поёрзала она, устраиваясь поудобнее.
– А, собственно, как этот портрет может нам помочь?
– Не знаю, Серёж…
– Ну и молчи тогда! Тебе бы только ляпнуть что-нибудь. Смотри-ка… Да перестань ты елозить! Почему опять голая? Тут не жарко.
– Где же голая?!, – возмутилась шоколадница. – Я в твоей рубашке!
– И не думай! Хватит с тебя на сегодня…
– Я, наверное, и правда уже некрасивая стала…, – заныла девочка-ведьма.
– А нельзя всё-таки про Сергиуса Катилину?! – взмолился Ав и странным образом был услышан.
– Да-да, в самом деле, – извинился перед ним мужской голос. – Вот же я и ищу… Да сиди ты спо-койно! Никак не могу найти… Элазар – пожалуйста. Тот самый… Аж на трёх страницах! Что та-кое? И даты жизни имеются?, – изумился тот, кого вместе с Авом поившая шоколадом озабочен-ная беременная особа называла Серёжей. – Ну ты смотри, какие молодцы!… 47-13 до рождества Христова. Как любопытно!… Странно только, что об Ордене его имени ни слова. А столько крику было о Мучениках Элазара… А-а! Всё понятно: или рождество Христово, или Воины Элазара. Выбирать пришлось что-то одно… Удивляюсь тогда, что Элазар вообще упоминается. Неувязоч-ка вышла. Это они зря.
– А что такое?, – поинтересовалась беременная родственница Ава, настолько далёкая, что и поду-мать страшно! И вместе с тем такая близкая, что он без труда догадался: Аська – это уменьши-тельное от Анастасии. Сердце сдавило и стало трудно дышать.
– Да так, – бодрым голосом ответил ей невидимый собеседник и легко, одним движением пересадил девчонку с одного своего колена на другое. – Аккуратнее за собой подчищать надо. Зачем же по-вод давать? Мифотворчество – штука деликатная. Когда два виртуальных мифа сталкиваются, взрыв случается самый что ни есть реальный…
У Ава закружилась голова. С ней вообще происходило сегодня странное: она не просто кружилась, она… раздвоилась. И каждая из этих двух его голов намеревалась жить дальше своей собственной жиз-нью. Оно бы ничего, пускай себе, но одна из голов, та, которая пока ещё Аву принадлежала, не знала, о чём думает другая. Хотела знать, но не могла. Вторая, определенно Аву уже не принадлежавшая, наобо-рот, отлично знала, что варится в первой, но странным образом была к этому безучастна. Что, конечно, обидно. Но ещё более обидным было то, что эта сепаратистка наотрез отказывалась называться Авовой головой, что уже просто возмутительно. Вот только что он ещё мог приказать ей думать то или это, а теперь она сделалась чужой. Какой-то посторонней. Не злой и не плохой, может быть даже очень хоро-шей, почему бы и нет, но просто Аву уже неподвластной. Не его, короче, головой! И вот, сбежавшая на свободу его голова сейчас падала с обрыва. Она летела не сказать, чтобы спиной вперёд, потому как спи-ны у неё не было, а затылком – так уже можно сказать – в бездну. В высшей степени неосторожно с её стороны.
В детстве Ав из купальни, которую он вместе с Михаэлем построил для Марии, любил прыгать в озе-ро не рыбкой и не солдатиком, а падая в воду спиной. Глядя при этом в небо. До самого последнего мгно-вения не закрывая глаза. Пока его не встречала иная стихия. Или, скажем иначе, принимала в себя другая реальность. Было ужасно страшно и волшебно прекрасно. Так вот, именно таким манером сейчас летела на волю его голова. Вторая. Которая больше с Авом себя не ассоциировала.
В общем-то ему, как он себе сказал, и одной головы было достаточно, но всё-таки жаль было терять ту, что уносилась сейчас куда-то в немыслимую, пугающую даль, откуда уже может не быть возврата. Где вдруг окажется, что не только времени, а вообще ничего нет. И долго-долго ещё ничего не будет. Пока не встанешь на твёрдое… А как же голова встанет на твёрдое? Чем, спрашивается, она это сделает?…
– У неё мое лицо. Но как же в самом деле она обойдётся без моего тела. – подосадовал он. –
– А вот ты и ошибся, – возразил Аву непонятно кто. Хотя, может это он сам с собой заговорил. Та-кое с ним случалось. – Тело у неё как раз есть. И причём своё. Похожее на твоё. Но не твоё. В том-то и проблема… Только что оно у неё появилось! А ты…
– Что?
– На себя посмотри.
– А что такое?, – забеспокоился Ав.
– У тебя-то самого есть тело?
Ав задумался. Он по-прежнему не чувствовал своих рук. И не только рук. Он уже вообще ничего не чувствовал.
– Вот и я про то, – продолжил мучить его неизвестный с голосом Иосифа. – Ты сам-то вообще есть? А что, если он вернётся домой раньше тебя?… Сядет с Марией за стол. И остальные на ужин подтянутся. Начнут с ним разговаривать. Смеяться над его рассказами про даты жизни Эла-зара и чёрный ноутбук. Ещё про этот, как его?…
– Шоколад, – подсказал Ав.
– Угу, – поддакнул неизвестный. – А не боишься, что они примут его за тебя? Ты что думаешь, он ведь запросто их уболтает.
– Хочешь сказать, что он так задурит им головы, что они даже и не заметят подмены?
– Зачем же задурит? И о какой такой подмене ты говоришь? Он-то как раз – настоящий!
– А я по-твоему какой, не настоящий что ли?
– Ну, тебе лучше знать. Это ты у нас умный.
– Так что же получается?… Что я уже не настоящий? Или, может быть, что я… не вернусь?
– Уже теплее, – продолжил издеваться… А, кстати, в самом деле, кто всё это говорил? Чей это го-лос? Правда Иосифа?…
– Ну так и что они о нашем сказочном персонаже пишут?, – остановил поток испуганного бреда ис-тинный владелец ноутбука. – Угу… Обличал царя и предсказывал скорое рождение Мессии… Это мы уже где-то слыхали… За что по приказу Ирода был схвачен и обезглавлен. А вот это, Аська, – новость. Михаэль уверял меня, что Элазара распяли. Это, наверное, потом уже сказочку подре-дактировали. Надо бы ему сказать. Раскрыть, так сказать, глаза, он ведь у нас известный правдо-люб.
Ав поймал себя на том, что не в состоянии определить, кто именно произнёс последние слова про правдолюба. – Не он ли сам? Не его ли голова? Которая всё ещё с ним… Пусть она и говорит сейчас чу-жим голосом.
– А разве голова может разговаривать? – опять возобновился идиотский диалог. Теперь уже точно с самим собой. Иосиф ушёл. Если это вообще приходил он…
– Почему бы и нет, у неё же есть рот. И мысли какие-никакие… имеются.
– Ну и Бог с ней! Пусть поживет теперь без меня. Думает, что это – сахар? Ничего, намучается – обратно придёт. Попросится ещё…
– Правильно!
– Нам бы лучше разобраться с тем, кто здесь только что говорил о Михаэле. В самом деле, не этот же “Серёжа”. В интернете про Михаэля он точно ничего прочесть не мог! Но ведь и не я!
– Уверен?
– Точно. Я молчал. Вернее, смотрел, как от меня сбегает моя голова. Вон та. Смотри, её ещё видно. Хорошо хоть эта при мне пока осталась. А вдруг и эта!… Нет, тот, кто говорил о Михаэле – точно не я. Но и не он! Потому что он – не я. Просто имя моё украл. В нём нет ни капли крови Юлиев! Пилата, может и есть, а Юлиев – точно нет.
– Вот дела…
– Да-а…
– Слушай, тебе рыбой не пахнет?
– Какой ещё рыбой?
– Жареной.
– Нет. А должно? Что ты меня отвлекаешь, дурак?!
– Да кому ты нужен! Отвлекаю я его тут… Мне вот пахнет.
– А мне нет.
– Слушай, мы куда-то не туда сегодня заехали. Тебе не кажется?
– Да похоже на то. Темно как-то здесь…
– Надо бы выбираться. Пока целы.
– Вот и я о том. Если, конечно, целы… А всё-таки, откуда он может знать Михаэля?
– Ниоткуда.
– Но как же он тогда вспоминает? Да ещё от моего имени. Это уже какое-то…
– А действительно, отрезанная голова – куда поинтереснее будет, – снова раздался в мозгу Ава го-лос человека, который ещё не родился. И родится страшно подумать когда! – Так гораздо коло-ритнее… Народ почитал за святого… Господи, какой ещё народ? Знаю я этот народ! Вместе с ним груши в храме лопал. Груши у этого “народа” очень вкусные тогда в корзинке были. Кажется, мы с ним ещё и вино пили – с этим народом…
Ав покрылся холодным потом.
– Или это всё-таки я?, – подумал он. – Как странно, и он, и она, и тот, кто у них родится – это всё я… А кстати, ребёнок у неё в животе нормальный растёт. Всё с ним в порядке. Слава Богу! Ниче-го уже не понимаю… И это буду я через две тысячи лет? Интересно, а как они меня назовут? Этот гад уже ведь и имя моё присвоил!… А правда нормальный? – Да вроде… Только совсем ещё ма-ленький…
Чьи-то пальцы быстро защёлкали по клавиатуре.
– А-а, вот! Нашёл!, – обрадовался Сергей. – Тайный орден… Чрезвычайно мало сведений… По-следнее упоминание… Испания… Восемнадцатый век… Так называемый “Арагонский архив”. Переписка Клавдии Прокулы с Марией Магдалиной и неизвестным раннехристианским пророком. Документы утрачены. Скорее всего миф…
Ав услышал, как говоривший отхлебнул из чашки. Странно, вкуса шоколада он больше не ощущал.
– Угу. Значит мы так? Значит миф?… Ну ладно, хоть так о нём вспомнили. И на том спасибо. Ин-тересно, а кто автор статьи? Написать ему, что ли, где он мог бы на портрет этого “неизвестного раннехристианского пророка” взглянуть?…
– Раннехристианского… –
эхом повторил, стараясь запомнить трудное слово, Ав и вдруг насторожился, притих. Ему было вовсе не наплевать на то, что кто-то невозможно далёкий, кого ещё нет!, мало того, что завладел его именем, так ещё и говорит о нём, об Аве, как будто знает его. Или помнит…
Стало ясно, что уже какое-то время, тщательно скрывая это от себя, Ав ищет способ увидеть… того, кто совсем рядом… молча… словно тень… даже не поймёшь – где… то ли за спиной, то ли… –
– И девочка моя куда-то пропала!, – испуганно пожаловался Ав в пустоту чтобы только не молчать. Сердце заколотилось. – Вот досада! Ведь мог бы её попросить. Она вроде как слышала меня… Проклятие, даже не заметил – когда ушла!… Какая же она озабоченная? Видел бы он Марию…
Помолчал, успокаивая дыхание. В ушах зародился нехороший свист.
– А почему, собственно, мне понадобилось что-то от себя скрывать? Что я в самом деле?… Ещё эта глупость с двумя головами, как будто нет других развлечений! Да я… Вон, хотя бы про Каифу сейчас спрошу. Или про Натана… Стоп, а почему я вдруг вспомнил про Натана? С какой стати? Жили как-то без него столько лет…
Ав отчаянно пытался выиграть время, заговаривая самому себе зубы. Изо всех сил старался и всё рав-но покрылся нехорошей испариной. Потому что понял: переиграть страх сегодня не получится. Он пере-вёл дыхание лишь когда после долгой паузы Сергей заговорил снова. Почему на сей раз его голос пока-зался Аву даже приятным.
И эта проклятая усталость! Может потому выдохся, что язык, на котором говорил невидимка, Ав слышал сегодня впервые? Не привык ещё к нему. Но откуда такая слабость?!…
– Так, ладно… Будем считать, что мне всё это приснилось и никакого Сергиуса Катилины в природе не существовало… Водку в самолете пить – это, конечно, неправильно… А можно подумать, что оперировать сутками без сна – очень правильно! Чёрт, и аспирин закончился… А в самом деле, что там Каифа? Не понял, а кто такой Натан?… –
Ав уже не соображал, кто и зачем вбивает ему в мозг гвозди. Тот, у кого закончился аспирин или кто-то ещё? Хуже всего, что он начал мёрзнуть.
– Плохой знак, – беззвучно прошептали его губы. – Только бы кровь сейчас ни у кого не полилась! Только бы сейчас никто случайно не порезался. Ужасный ведь знак! Тогда мне совсем худо ста-нет. Давай, правда, про Каифу!, – схватился он за соломинку в надежде как-то отбиться от этой гадины. Какая сволочь его тогда убила? Вроде бы со всеми умудрялся ладить старик… Господи, ну куда же подевалась моя голова?! Как я без неё вернусь? Что скажу Марии? Она ведь спросит…
Впервые Аву захотелось проснуться самому, а не ждать, пока неизвестно чей младенческий сон, в ко-торый он угодил сегодня совершенно случайно, его отпустит. Но, странное дело, не то, что проснуться, он уже и пальцем пошевелить не мог. До такой степени закоченел от холода. Словно тот, кто прятался у него за спиной, уже взялся за свою мерзкую работу…
– Господи, кого здесь только нет!…, –
пробился сквозь его страхи молодой мужской голос, говоривший где-то безумно далеко и на языке, кото-рый Ав даже не пытался сейчас запомнить, потому как не до того было: безумие навалилось слишком внезапно. Оно было в омерзительных коричневых потёках, с дрожащими прожилками, грязное и липкое. А главное, оно вело себя сегодня непривычно агрессивно. Возможно потому, что напало не в одиночку: у него сегодня был союзник – тот, что прятался за спиной. Когда эти двое приходили порознь, Ав не сильно нервничал. Во всяком случае он не паниковал и до бреда, как в сегодняшнем случае со второй головой, дело не доходило. Напротив, он заставлял себя обрадоваться и сам делал шаг навстречу, помня наставле-ния Иосифа, что “дверь в бездну, если ты не скотина безмозглая, открывается Тем, кто лучше тебя сооб-ражает, что, как и когда с тобой нужно сделать. И только с доброй целью – разбудить тебя, идиота! – Это делает Он”. То есть как бы можно не волноваться. Но сегодня…
– Вот этого, помнится, мы вместе с Луисом придумали, –
осуществлял тем временем мозголомные блуждания в воспоминаниях невидимый хирург, который, вполне возможно, и поделился с Авом своим неочищенным сумасшествием, облегчая тому, кто прятался за спиной, решение его дьявольской задачи.
– А может вовсе и не дьявольской?, – попытался успокоить себя Ав. Не очень, правда, успешно. Привести себя в чувство сегодня определенно не получалось. – Ведь никакого Дьявола нет. Так ведь?… Сам же говорил: там, где дураки позволяют пугать себя Дьяволом, Бог превращается в деда с бородой…
– Точно, лет пятнадцать назад мы его придумали, – вновь послышался голос хирурга. Только те-перь уже откуда-то издалека. Не из глаз Ава. Или просто в уши натекла вода?… – Шутки ради Элазару сына придумали. Ещё одного великого мученика. Мария ему очень смешное имя подо-брала, почти неприличное, ну просто ужасно несолидное. А всё, чтоб разыграть Михаэля. И ведь купился, простофиля. Побежал к своим с нашим липовым пергаментом. И ведь даже Натан не сразу раскусил шутку… Всыпал, конечно, Михаэлю. А всё равно сделал его большим начальни-ком. Чуть ли не своим заместителем или кем там ещё…
Оставшаяся при Аве тоже уже почти чужая голова каким-то образом сама почесалась и стала строить ему рожи. Вот совсем не смешно!…
– Кто знает, – всё хуже, словно уже откуда-то из другой комнаты слышался голос хирурга, – а мо-жет он правильно сделал, что не пошёл тогда в первосвященники или, того смешнее, в Мес-сии?… –
Голос стал и вовсе едва слышим. Сделалось жутко. А холодно или нет – уже непонятно… –
– Ну да! А вот этого придумал Каифа. Или тот – с родимым пятном?… –
Ав понял, что сейчас случится… Потому что мерзкий холодок уже обвил его шею и начал сползать по спине. Знакомый холодок.
– Господи, как всегда прозевал. Стыдобище: снова не готов… А всё потому, что происходит это каждый раз по-другому! Где ж тут приготовиться… Изобретательная, тварь. Можно подумать, я специально… Тебе легко говорить – ты бессмертный… И вовсе не потому, что я ленивый. Где же я ленивый? – Зря Мария ругается. И вовсе мне не всё равно. Как же может быть всё равно?… Ты меня слышишь?… Ты где?… А может уже и пусть? Сколько можно в самом деле? Сил не оста-лось. Лишь бы только не долго… Чтобы сразу. Невозможно к этому привыкнуть… Да, похоже, началось… Ну что тянешь, сволочь?! Господи, где ты там?! Давай уже! Скажи ей. Правда же – нет больше сил… Стыдно ведь так… –
и впервые закрыл глаза. –
………
Время шло. Ничего не происходило. Ав опять вспомнил про свою вторую голову, которая была уже Бог знает как далеко, и удивился: нашёл, о чём в такой момент вспоминать…
– А почему так тихо?… Господи, как сильно тошнит… Ну конечно – страшно. Когда же, наконец? Невозможно терпеть… Я согласен.
………
– И почему Марии никогда нет рядом, когда она нужна?! Плакать, наверное, будет, бедная… Не-правда – никогда я не был сильным. Не ври…, –
сказал кому-то Ав напоследок, и его чудовищно уставшие закрытые глаза сделались огромными и совер-шенно чёрными. Вот они стали раздирать веки. Та голова, которая сохранила верность и не улетела с той – другой, начала неслышно рассыпаться. Часы разбились.
– Как странно сыплется песок. Мария сказала бы – красиво. Прямо как Ездра распсиховался. Как будто в первый раз. Стыдно. Говорю же: – я согласен…
Где-то очень далеко беззвучно треснуло толстое стекло, и всё прекратилось. Вообще всё. Больно не было. Просто Мария слишком громко хлопнула дверью. Или это Гавриил? Уже не разберёшь…
– Чем это пахнет? Яблоками что ли?
– Какими ещё яблоками?! – Фиалками, идиот! Как можно спутать?
Кто это сказал?…

________________________________________

Чего там придумывать? – Всё же понятно…

Обморока, слава Богу, не случилось. Кошмарный сон прекратился сам собой. Ав осторожно выдох-нул, открыл глаза и осмотрелся. Ну так, на всякий случай. Да, вроде бы всё в порядке. Можно не волно-ваться. Он дома. Вернее, возле него. Рядом с домом Гавриила. Теперь ведь все они жили здесь. Уже скоро семнадцать лет. Одной семьей. А что – дружно жили. Хорошо, что хоть Гавриилу хватило тогда благора-зумия не промотать все деньги, которые вырвал для него из пасти кофейного человека начальник тайной стражи. А то мыкались бы сейчас бездомные. Жалко, конечно, что из Магдалы пришлось уехать. Ну хоть пару лет пожили как цари. И Мария развлеклась на славу. Теперь уж не вспоминает, а поначалу столько было слёз. Мраморный бассейн отгрохали! И башню водонапорную для города достроили. Канализация, статуи, шикарные угощения паломникам, стекавшимся отовсюду за чудом. А всё та тысяча талантов, которую Ав позволил Давиду взять из склепа великого цезаря, когда вместе с ним ездил смотреть, как Рим встречает Константина. Господи, как же давно это было!…
Нет, правда, хорошо всё-таки на свежем воздухе! И солнце уже не такое злое. Похоже, к вечеру дело идёт.
А небо!… Такое синее. Бездонное… И где-то на невозможной высоте весело летают птицы. Малень-кие живые точки. Ав так и не научился их различать. Ну, сову от сойки он, положим, отличить может. Сову он ни с какой другой птицей не спутает. Или журавля. А что это точно – сойка, а не какая-нибудь иволга или ещё какая мелочь, ручаться уже не станет…
Бывает ли что-нибудь вкуснее запаха жареной рыбы? Вдобавок ещё если слышишь вокруг родные го-лоса. Юи, кажется, в саду смеётся… Не угадал: это Юлия. Только она умеет так смеяться. До слёз. За этот смех Юи её и полюбила. Ну, не только за смех, конечно… А вот это – уже Мария. Точно, рыбу жарит. Что, опять Луис куда-то пропал?
– Так он же ещё с вечера сговаривался с Гавриилом на весь день уйти на рыбалку. И что она меня всё время муравьями попрекает?
Мысли Ава плавали в пустоте, как те два маленьких облачка, за которые зацепился его взгляд. –
– Я уж сто лет про муравьёв не вспоминаю.
Было хорошо и ничто не болело. Сначала подумал было, что началась мигрень. Но нет, обошлось.
– А с двумя головами это, конечно, сегодня сильно вышло. Ужас ведь, как испугался. Думал – всё, конец пришёл. Как та девчонка сказала, – шоколад? Чудно, а ведь запомнил. И даты жизни Элаза-ра… Нет, даты забыл. А вот что ему голову отрезали, это я Михаэлю обязательно скажу, когда в гости приедет. Обещал вроде в воскресенье…
Ав блаженно зажмурился. Как приятно было вот так – свободно развалиться на лавочке под старым платаном и ждать, когда Мария позовёт всех ужинать. Дышать полной грудью и знать, что ничего плохого случиться не может.
В принципе, ничего страшного не было в том, что Ав закрыл глаза. Просто думать после этого он начал по-другому. Впрочем, тому, что стало происходить, трудно подыскать подходящее слово. Ну а как ещё сказать? – Всё-таки думать, наверное. Так будет правильно.
Кому и что он в такие минуты доказывал? Точнее даже не он. Ав ведь за него только говорил… Не то, чтобы глупая привычка, но, правда, какая-то странная… И Мария ругается, когда он сам с собой начинает спорить. Дураком сумасшедшим обзывается. А в самом деле, зачем всё время пережёвывать то, что он всё равно никому потом не рассказывает? Хорошо, если не забывает. Честное слово – как будто к лекции готовится. Словно он в какой-нибудь Афинской школе…
– Конечно, обидно, что Мария не может с тобой путешествовать! Ещё бы не обидно! Но тут уж ни-чего не поделаешь… Тут вот какой вопрос: – она не может, или не хочет? А может просто боит-ся? – Нет, похоже, и правда не понимает… Хотя, что тут понимать? Что любой из нас может вспомнить не только свой, но и чужой сон? – Так это даже нетрудно. Тут и уметь нечего. А потом, что значит – свой или чужой, когда дерево и муравей, и ветер это всё – я? Даже ты, сумасшедший идиот – тоже я. И пока ты этого не почувствуешь, не смей лезть в то, что действительно сложно! Даже не заикайся про Бога, самого этого слова не произноси, если слепым уродился! Иди лучше овец паси. Овцы обожают про Мессию слушать. И про деда с бородой…
Ав на минутку умолк. Только глаза бегали под веками. А как всё-таки точно он копировал его голос. Михаэль однажды услышал, прямо обомлел. Даже испугался от неожиданности.
– Да нет же, не подглядеть, тупица! Ты меня совсем, что ли, не слышишь?! Разве я про то с тобой говорю, как можно без спросу забраться в чужой сон? – Нет же, – именно вспомнить. Разве это одно и то же? Какой ты тупой сегодня! Большой вырос, а ума совсем не нажил! Подглядеть ты можешь только сегодняшний сон, а вспомнить – уже и тот, который кто-то другой, ну… скажем, этот твой Луис увидел много лет назад и который он тогда же благополучно позабыл. Который вообще ничего для него не значил, когда он его смотрел. И не мог что-либо значить!
Ав даже покашлял. Как его старый учитель.
– Как? – А вот так! Ну в самом деле, вот ты в двухлетнем возрасте спишь и видишь во сне сорока-летнего дядьку, вбивающего в пустые головы прыщавых юнцов, у которых на уме одна любовь, какую-нибудь мудрёную платоновскую идею. И что тебе с того сна? Ну вот что ты, двухлетний щенок, можешь в нём разобрать?! – Да ничего! Для начала, ты даже не узнаешь в этом сорокалет-нем умнике себя.
С кем сейчас говорил Ав? Кому и что он доказывал? А ведь иногда ему начинало казаться, что с ним действительно разговаривает Иосиф. Случалось и такое, что Ав с ним не соглашался. Тогда и впрямь похожий повадками и темпераментом на Иосифа воображаемый собеседник кидался его переубеждать. Это ещё ничего, но он ведь начинал ругаться. Причем громко и не всегда хорошими словами. Это когда Ав не мог понять что-нибудь сходу. Ну точно – в стиле Иосифа: срывался на крик.
– А ты лучше помолчи и послушай умного человека! Господи, да что с тобой разговаривать, с иди-отом?!… В общем, не можешь ты помнить тот сон. И понять, про что он. Он не для того тебе, двухлетнему, показывался.
– Мне или Луису?, –
осторожно уточнил Ав. –
– Ты чем слушаешь, дубина?
– Да я просто спросил…
– Кретин! Луису, разумеется. Кому же ещё… Так вот, этот сон твоему Луису показывался не для того, чтобы он его запомнил или что-нибудь в нём разобрал. Тем более, что речь в том сне шла не о нём, а о тебе.
– Как это может быть?
– А вот так! Не бывает у младенцев чужих снов. Они все одно и то же видят.
– Бога?
– Какого ещё Бога?! Не перебивай меня! Просто однажды, когда тебе, дураку, стукнет сорок, и бо-гатенькие идиоты заведут моду отсылать к тебе в Афины своих оболтусов, чтобы ты учил их там всяким глупостям, во время лекции тебе напечёт голову или я не знаю, что там ещё с тобой слу-чится…
– Я с тряпкой на голове хожу. Мне не напечёт.
– Ещё раз меня перебьёшь, по шее дам. Короче, напечёт солнышко твою дырявую башку, и ты вдруг почувствуешь, что всех этих дебилов ты уже видел. Когда-то очень давно.
– В том…
– Вот именно – в том самом сне. В младенческом! Тебе вдруг станет ясно, что всех их, до единого!, ты прекрасно знаешь. Что ты здесь уже был.
– Кого я знаю?
– Ну, этих… – Твоих сегодняшних студентов! И даже вспомнишь, что сейчас вон тот сопляк с мут-ными глазами, который всю ночь куролесил в кабаке с портовыми девками и которому твоя наука нужна как телеге пятое колесо, через минуту заснёт и свалится со скамьи. И все над ним станут смеяться. А ты, если не будешь олухом и не проворонишь удачу, постараешься залезть поглубже в тот сон, в котором ты якобы случайно сейчас оказался, и досмотришь, что там дальше происхо-дило. И через минуту, и через неделю… Да какая тебе разница, идиот ты – безмозглый, чей? Твой это был сон или чужой?! Что ты ко мне пристал? Сколько раз можно повторять, что ничего чужо-го не бывает?! Если только ты не баран и не бревно! Потому что в этом случае вокруг тебя дей-ствительно всё станет чужим. И тогда самая тебе дорога – в синедрион. В пастыри. Господи, ну одни же идиоты кругом! Кого приходится учить! Одни бараны…
Ав два года учился тому, как входить в свои, а позже и в чужие младенческие сны и смотреть на то, чего ещё нет. То есть заглядывать в будущее. И много чего он в этих снах увидел. Больше всего он полю-бил читать книжки, которые ещё не написаны, но этому, понятно, он учился не два года. И при этом ещё сокрушался, что уродился бездарным!
Заметим, насчёт бездарности – это не Иосиф ему внушил. Ав действительно так о себе думал, завидуя невероятной лёгкости, с какой Марии и Михаэлю даются разные науки. Вот они были по-настоящему талантливы и взмывали на уроках так стремительно и высоко, что прямо дух захватывало! А он… – Соб-ственно, почему и пришлось придумывать для себя особые правила, соблюдение которых со временем вошло в привычку. Первое: ступенька, на которую ты забрался вчера, является полом, ровной утрамбо-ванной землёй, с которой ты сегодня обязан продолжить восхождение. Ещё одно: никакого “потом” не бывает. Если ты сказал себе – “это я додумаю или доделаю завтра, потому что у меня сегодня болит голо-ва и вообще я устал”, – значит ты сволочь и урод недоразвитый. Пойди лучше и сдохни, чем назови себя в этот момент человеком. Ибо ты никто, хуже червяка! Ты дрянь, которая только смотрит грязные сны про Марию, врун и, вообще, Богу тебя любить не за что! С какой стати тебя хлебом сегодня кормить?!…
Так вот, поначалу Ав читал всё подряд. Был период, когда он увлёкся историей. Продолжалось, впро-чем, это недолго. – Пока он не понял, что, во-первых, правду в этих книжках не писали никогда. Даже когда писавшие их её знали. А во-вторых, что никого такие книжки, даже самые из них умные и красиво написанные, ничему не научили.
Про религии он тоже скоро перестал читать, когда убедился, что все они за редчайшим исключением придумываются исключительно за тем, чтобы слабого, – даже не оступившегося, а просто слабого, ещё не сделавшего в своей жизни ни одного самостоятельного шага, – превратить в безвольного раба, а сильно-му – так просто задурить голову и запретить ему ходить, разогнув спину. После чего и того, и другого, связав им обоим руки загробными страшилками и враньём про грехи, сделать послушными слугами ца-рей. Другой цели, которую преследовали бы создатели религиозных мифов, он в тех книгах не обнаружил.
Да, про Бога во всех долгоживущих религиях он не нашёл ничего. Вернее, нашёл: каждая из них у во-рот своего храма раскладывает невидимые рогатки, препятствующие появлению у сгоняемых в стадо доверчивых простаков собственно желания увидеть Бога. А ведь даже Мария, с годами к счастью изба-вившаяся от идиотской экзальтации и начавшая уже что-то соображать, искренне полагала, что опьянение маковым отваром перегретой эмоции как раз и станет той новой верой, которой спасутся евреи и прочие народы. Что уж говорить о людях попроще, вроде бешеных элазаровцев, готовых за своего Бога, которого они никогда не видели, убивать!…
Оно, конечно, понятно, – и Константин здесь был сто раз прав, – что только с помощью магического бича и красивого, тщательно выверенного ритуала можно загнать испуганного человека в стадо, которое под задушевные разговоры само начнёт строить для себя удобную и чистенькую скотобойню. Действи-тельно, лучшего способа не придумать. Главное, случайно не проболтаться, что, опившись сладкой эмо-цией и обнявшись в любовном экстазе со всеми несчастными и убогими, приблизиться к Богу невозможно в принципе, потому что Бог – это совсем другое. Верить в Него, как верили в Него Каифа и даже Мария, и реально Его увидеть – принципиально разные вещи, хотя и то, и другое, парадокс, осуществляется пере-жиманием одного и того же нерва. Разница лишь в степени трезвости. Или честности. Спокойной честно-сти твоего изначального помысла. Даже не храбрости, а именно честности. Храбрый может испугаться, задёргаться, и тогда ему конец. А спокойный и неторопливый, случается, поднимается на безопасный уровень божественной игры, в которой невозможно проиграть, потому как проигрывать там нечего.
Нигде в тех книжках Ав не прочёл о том, что вспомнить Его, а потом тихо, без всякой помпы стать Им, раскрыв в себе через это воспоминание, мало общего имеющего с восторженной, но какой-то безад-ресной эмоцией Марии, свою высшую природу, может только тот, кто испытывает потребность дышать чистым воздухом. А когда дышать не дают, не говорит себе, что сойдёт и так. Что надо терпеть, а идти против возвышенных идеалов стада непатриотично и вообще это – неприлично большая роскошь – зани-маться подобными глупостями, когда кругом злые и голодные варвары. Так что жри что попроще. И нече-го народ с правильного пути сбивать! Народ, он ведь никогда не ошибается. Он хороший и всё понимает. Он всегда прав. Короче, Ав это бесполезное чтение забросил.
Да, конечно, варвары… А помогло? Что, сработал константинов щит? Сначала пришли одни – с севе-ра. И великая Римская империя рухнула. А когда-то ведь придут и другие, ещё более дикие и голодные – с востока… И вот ведь какая любопытная закономерность: наиболее безжалостными почему-то всегда ока-зываются те, что, ведомые высокодуховными сказочниками, грабят, насилуют и убивают во имя нарисо-ванного Бога. Причём у наиболее примитивных народов свой дед с бородой почему-то всегда оказывается лучше и добрее, чем у их сытого соседа. Самым правильным. Вот пусть и другие тоже живут правильно. Будут хорошими. То есть делятся своим богатством. А кто не захочет любить как следует, того на дыбу и в огонь. Потому что так велит Господь! В общем, все эти книжки, сочинённые сильно позже, были напи-саны совсем не про то, что обещают их красивые обложки.
Когда Константин предложил Аву стать чем-то таким, что спаяет вокруг его имени несметные толпы, указав целым народам новый путь, мальчишка заявил, что становиться императором или Мессией он не желает. И потому, что не чувствует себя таковыми, как бы это ни было увлекательно и приятно. И пото-му, что никакой радости не видит в том, чтобы обманывать дураков. Пусть даже Мария, если узнает про этот его отказ, назовет его трусом, дураком и ничтожеством. И выйдет замуж не за слабака и предателя, а за божьего солдата Михаэля, который вряд ли упустит шанс “осчастливить” народы. Хотя, конечно, Ав нисколько не осуждал Константина. Ведь другого пути, если вдуматься, действительно не было. Если уж понадобилось что-то там спасать и чему-то противостоять… Просто есть то, и есть это…
Константин понял и отстал. А начальник тайной стражи до самой своей смерти доставал Ава. Слава Богу, Каифа так и не узнал о существовании “неизвестного раннехристианского пророка”. Этот бы прилип так, что не отвертишься…
Вот, собственно, почему Ав, спустившись с Давидом в секретную комнату фамильной усыпальницы и пощупав тяжёлые слитки, на каждом из которых был выбит герб Юлиев, счёл за благо возвратиться до-мой. В Магдалу. К своим. Навсегда. Удивительно, что никто тогда не поинтересовался, где он пропадал столько времени.
А ведь правда, требовалось лишь показать на людях пяток фокусов, причём совсем несложных, кото-рые он и так уже показывал, только не как Мария, не перед толпой. И позволить восторженным зрителям омыть слезами его ноги, называя своего нового царя всякими красивыми словами. Ну разве что швырнуть ещё в толпу что-нибудь вкусненькое и сильнодействующее, вроде того, чем Мария уже осторожно начи-нала её заводить. Да что там Мария! – Вон Каифа с Иосифом, так даже те про любовь говорили почти открыто. Что там придумывать? – Всё же понятно…

________________________________________

Что там за голоса?

Ав сидел на лавочке с закрытыми глазами, а Мария всё не звала и не звала ужинать. Ещё и Иосиф ку-да-то подевался. Вот взял и пропал! Нашёл, когда бросить его… И неожиданно вспомнилось детство. Да так живо, сладко! Давно не вспоминал…
А в самом деле: кто-то живёт будущим, другой – прошлым, а этот умирающий на скамеечке в общем не старый ещё человек всегда жил настоящим. Парадокс, притом что Ав последние пятнадцать лет чуть ли не ежедневно заглядывал в завтра, – и в какое далёкое!, – будущего для него не существовало. Бук-вально! Он его не знал, имея дело только с остановившимся сейчас. И завтра к нему никогда не приходи-ло. Собственно, поэтому он его и не боялся: оно не грозило принести с собой неприятности, ведь его же не было. Всегда и во всём царствовало неизменное “сейчас”! Глубокое и вечное. Радостное и знакомое… Любое открывающееся новым утром “завтра” естественным образом растворялось в этом “сейчас”, пре-вращаясь или возвращаясь в “сегодня”, и органично в него вписывалось. Обнаруживая себя ещё одной гранью этого “всегда”. От начала времён существовавшей. Которую раньше просто не приходилось до-стать взглядом. И поэтому отношение ко всему, что удавалось подсмотреть из так называемого “завтра”, у Ава было соответствующим. Как бы это лучше сказать – будничным, что ли? – Ну да – будничным. И незнакомым это “завтра” было для него лишь по недоразумению. А в действительности – просто забы-тым. Впрочем, нет, не забытым. Вот ведь – вспоминал же…
Ава вообще трудно было чем-то удивить. Например, знакомство с компьютерами прошло без громких вскрикиваний и размахивания руками. Можно даже сказать – прозаично это произошло. Оно не сбило его с ног. Наверное потому, что он уже и не к такому был готов. Не такое видел. Или вспоминал… Другое дело, когда лет тридцать назад он что-то там у себя в голове напутал и чуть не попал под колеса мчавше-гося на него автомобиля. Это был один из его первых опытов. Тогда он только начинал учиться работать с младенческими снами и всё шло неплохо, пока он не намешал в чистый эксперимент того, чего смешивать никоим образом не следует. Одновременно со своим детским сном, который сам к нему вдруг попросил-ся, он дуром залез в “сегодняшний” сон Марии. То есть в тот, который она увидела прошедшей ночью. Точнее уже под утро. Зря он это сделал. Когда любопытством командуют гормоны – это не зд;рово. Мог от автомобиля и не увернуться. В общем, он тогда промазал…
Они уже два года, как перестали купаться втроём в той бочке с корабликом. И тут он снова увидел её ноги. И не только… Она пришла на озеро искупаться. И велела им с Михаэлем присмотреть за другими мальчишками, чтобы никто из них не вздумал подглядывать. Тогда ещё купальню с раздевалкой они не построили. Это уж потом Ав подсуетился. Но как же она изменилась! Какой прекрасной она стала! Взрос-лой и запретной. Желанной и недостижимой… А как Ав относился к запретам? – Правильно. Вот тогда всё и началось. Вернее, чуть не закончилось…
Стыдно, конечно. Ужасно стыдно вспоминать. Даже сейчас. Но вот почему-то ж вспомнил. И голые коленки, и всё, что за этими бессовестными подглядываниями последовало… Нашёл время для подобных воспоминаний, честное слово!…
Что касается машины, которая чуть его не переехала, – Ав в тот день так и не понял, что произошло. Что именно он увидел. Главным образом потому, что элементарно тогда испугался. Решил, что Бог хочет его убить. Что наказывает за Марию. Ну, в общем, его и было за что убить, если уж честно. Он не же спорил. Перегнул палку. А может просто где-то ошибся? Неделю проболел, не понимая – как, пережил тот ужас и… продолжил учёбу. А что ему было терять? Тем более, что Иосиф предоставил троим своим любимым и на тот момент уже единственным оставшимся у него ученикам полную свободу. Он вообще позволял им любую вольность, запрещая лишь превращение в “безмозглых баранов, повторяющих за идиотами всякие нелепости”. Иосиф приходил в бешенство, когда от сына или Марии слышал, что то или это сказал Бог, потому что так, видите ли, написано в Торе.
– Он тебе сам, кретин, –
гневно размахивая палкой, орал Иосиф на Михаэля, –
– это сказал?!
– К-кто?, –
начинал от страха заикаться Михаэль, понимая, что “учитель философии” – та страшная палка – сейчас встретится с его головой. Или со спиной. И так, и так бывало.
– Бог!! –
истошно вопил раввин, брызгая слюной. –
– Ты не мой сын! Ты родился от осла. Вон отсюда! Три дня без обеда! –
Марию Иосиф никогда не бил. Много раз замахивался на неё палкой, но она мгновенно оказывалась под столом. (Какая уж тут гордость!) Так что она не познала этой радости. А Михаэлю частенько достава-лось.
Один раз Иосиф замахнулся и на Ава, но палка в его руке почему-то вдруг сломалась. Сама собой. И рука при этом как-то странно повисла. Должно быть, он её, слишком резко подняв, случайно вывихнул. И больше уже махать перед его носом палкой не решался, чтобы случайно не повредить себе что-нибудь ещё. Да и поводов драться Ав ему не давал. Он всё больше молчал. Или спал.
Вот именно – спал! Чтобы научиться открывать свои и чужие младенческие сны, когда это нужно ему, а не ждать, когда этого захочется им, Ав погружал себя в особенное состояние – не то, чтобы сумеречное, но что-то вроде… Словно бы он есть, и одновременно его нет. Как губка, лежащая рядом с водой. Она вроде бы сухая и мертвая, но стоит волне лизнуть её… И тогда сны сами начинали его искать. Им просто некуда было деваться. Он ловил их на живца. Был период, когда Ав практически уже стал во сне жить. Ходил и спал на ходу. Иосифу не раз приходилось возвращать его в чувство подзатыльником. Словно идиота какого. Палкой не решался, но подзатыльники он раздавал безбоязненно. Это же для здоровья. Пользы ради. Ну если спит человек!…
А Мария, увидев однажды у сарая Ава со спящими и вместе с тем широко открытыми глазами, подбе-жала и поцеловала его в губы. Она не знала, что Михаэль стоял у неё за спиной и всё видел. Долго так его целовала… Мокро. Не для того, чтобы посмеяться над Авом, а потому, что раньше она в губы не целова-лась, притом что ей очень хотелось. Вот и попробовала на идиоте. Так вот, Ав этого поцелуя не заметил. И когда Михаэль рассказал ему о случившемся – он ему не поверил. Но покраснел. И, когда увидел на озере, какой стала повзрослевшая Принцесса, про чужие младенческие сны на время забыл. Сбился с пути истинного и стал заглядывать в сегодняшние нехорошие сны Марии, после которых они оба до обеда ходили с красными ушами и прятали друг от друга глаза. Так что Богу было за что его наказывать. Очень даже!…
Однако, вовсе не машина отвадила Ава лезть куда не следует. С автомобилем он в конце концов разо-брался, научившись работать аккуратнее. При этом подглядывать сны Марии он не перестал. И ничего поделать с собой не мог. Так вот: погорел он сильно позже: когда схлопотал от Юлии пощёчину. Ни за что. Подумаешь!… Как будто он ничего подобного раньше не видел… То есть ему, конечно, было инте-ресно, очень интересно, как и всем, почему он и потерял осторожность. И ведь не в первый раз он за ними подглядывал. Просто в тот раз решил подойти поближе. Чтобы разглядеть этот их противозаконный про-цесс получше. Вот Юлия его и застукала: она каким-то образом Ава учуяла. Это во сне-то. В его сне! А как было его не почувствовать, когда он уже чуть не на постель к ним забрался… Утром, перед завтраком подошла и со всего маху заехала ему по физиономии. Дура сумасшедшая!… А Юи, когда Юлия ей всё рассказала, ужасно рассердилась и пообещала добавить. Даже вовсе пообещала Ава зарезать, если Луис с Гавриилом что-нибудь узнают… И вообще, это не его собачье дело! Так и сказала, мерзавка, – собачье! Он её, можно сказать, от смерти спас, когда ей камнем в живот попали! И потом еще два раза, уже в Маг-дале… А она ему – собачье!… Ещё ведь зарезать грозилась. Да все знают, чем они там занимаются! По лицу-то зачем бить?… Юлии, конечно, от мужиков досталось. Да и китаянке тоже. Элазаровцы её одна-жды подловили… Поэтому с мужчинами у них не очень гладко складывалось. А природа своё требовала. Но драться зачем? Мария же не дерётся, а там уже не просто подглядывание было…
Правда, до сих пор стыдно. И больше всего стыдно за то, что Михаэлю они так ничего и не рассказа-ли… Но он сам виноват! Никто у него Марию не отбивал. Ослом не надо быть! И нечего корчить из себя несчастного! Сам во всем виноват. Вот именно!…

Ав понял, что больше не слышит запах жареной рыбы потому, что никто здесь ничего не жарит. И во-обще, никакой сейчас не вечер, а давно уже ночь. Но сделал вид, что так и надо. Что всё в порядке и ему всё равно, жарит Мария рыбу или нет. И что ему совсем не хочется знать, куда все подевались… Он по-спешил снова спрятаться за воспоминания, чтобы не так сильно тошнило. Оттянуть момент… Потому что снова начали мёрзнуть плечи, а ног он уже давно не чувствовал…

Кстати, он ведь вполне серьёзно говорил, что научиться видеть будущее можно и быстрее, чем за па-ру лет, если, конечно, не быть таким ленивым и бесталанным, как он. Но Михаэлю и Марии его игра в сны интересной не показалась. Оно и понятно, они играли в пиратов и, между прочим, давно бы уже приняли Ава в свою компанию, если бы не все эти его болезненные завихрения. А болел он не только снами.
Заставить плавать кораблик в бочке с водой… Быстро плавать… И причём велеть ему не глазами… Это ведь Марию научил Ав. И она так смеялась, счастливая, когда у неё впервые получилось! А вот Ми-хаэля он научить этому не смог. Уж слишком сильно тот хотел, чтобы кораблик его слушался. Однажды даже его ударил. Чуть не поломал его. Михаэль всегда и всего хотел слишком сильно. И отказывался понимать, почему кораблику наплевать на его желания. Что, оказывается, нужно просто не мешать ему плыть. Самому. Ведь он давно хочет. Ему, кораблику, это зачем-то нужно. Не важно – зачем. Не наше это дело.
А ещё Ав знал, куда нужно встать, чтобы его не могли найти его же собственные мысли. Где можно было бы спокойно стоять, дышать и даже шевелиться. Где не приходилось бы прятаться от мыслей или прогонять их. Там нужно просто стоять и тихо на них смотреть, радуясь тому, что ты можешь их не кор-мить…
Вот эта игра Марии понравилась. И она быстрее Михаэля догадалась, что любая мысль, которая к тебе приходит, пока ты стоишь у себя за спиной, не твоя.
– А чья же?, – недоумевал Михаэль.
– Она того, на кого ты смотришь. Или не смотришь, но хотел бы посмотреть. Может быть моя… Или его, – кивала Мария на Ава. – А может того человека, которого ты никогда в жизни не видел, и о ком ничего не знаешь, кто сидит себе сейчас дома в Ершалаиме и лопает арбуз или… В об-щем, чья захочешь! –
Михаэль долго не мог взять в толк, что это такое – просто подглядывание, на котором Мария с Авом определённо помешались, или?…
– Или!, – хитро улыбалась Мария. – Вот как захочу, так он и станет сейчас думать.
– Кто? – хмурился Михаэль.
– Да кто угодно. Вон хоть тот крестьянин, например. Или ты. Или все люди отсюда и до самого Ри-ма!
– Дура сумасшедшая!, –
обычно в таких выражениях резюмировал заумь возмутительных измышлений Принцессы Михаэль.
– Ты правда считаешь, – допытывался он потом у Ава. – что все действительно начнут думать, как вы захотите? А может вы всё врёте и просто учитесь подсматривать?
– А ты как хочешь? Чтобы чем это оказалось?, – как всегда, напуская туману, отвечал Ав вопросом на вопрос. – Ну, хочешь, назови это подглядыванием…, –
и пускался в разглагольствования о том, что вообще-то своих мыслей у людей не бывает, в принципе их не бывает, что воля есть только у самого слабого. И, как правило, заканчивал муравьями. Идиот, одним словом. Болтун и бездельник!
Нет, Мария и Михаэль не стыдились очевидной ненормальности Ава. Более того, они по-своему лю-били его. Ведь набил же Михаэль морду придурку, который бросил в Ава гнилое яблоко, притом что тот был на три года старше Михаэля и выше на голову. Просто какой из Ава пират?… Так что ему ничего другого не оставалось, как игры для себя выдумывать самому. И, соответственно, играть в них в гордом одиночестве. Ничего удивительного, что, когда ему делалось совсем одиноко или когда начинал болеть, к нему стала заглядывать Леонтина.
Всякие другие люди, кого Ав даже не собирался звать, потому как не знал их, и, вообще, не был уве-рен в том, живы ли они вообще, случалось, к нему тоже являлись. А вот сверстники никогда к нему не приходили. Мария разве что по ночам… А во что ему было играть со взрослыми? Кстати, любопытная деталь: к Марии после первого же подсмотренного Авом её недетского сна, когда, проснувшись, он обру-гал себя ужасно неприличным словом и побежал купаться в ледяной ручей, тоже стала являться её мать. И вообще, после их первой ночи она стала много чего уметь. Равно как и он. Совпадение?
В общем, они молодцы, что не прозевали и не прожили без пользы тот возраст, когда с любым может начаться что-то интересное. Хоть и много по этому поводу было потом переживаний. Насчёт совести и всего прочего. Ну и в том ещё повезло, что им на пути очень вовремя подвернулся Иосиф. Короче, удач-но одно с другим сошлось. Правильно звёзды легли.

Ав, разумеется, уже знал, что ужинать его сегодня никто не позовет. Зачем же себя обманывать? Он трижды за вечер умудрился уклониться от объятий того, что больше не пряталось, и понимал, что беско-нечно продолжаться это не может.
– А что, если в самом деле?… Пока не так страшно… Сколько же можно?…
Но нет, не решился. Наверное, именно потому, что было не страшно. А не потому, что появилась надежда. Надежду он как раз первой от себя прогнал, по привычке, потому что она только мешает делать всё чисто. То есть ничего не делать. Ведь, собственно, нужно только шагнуть из себя…
Главное – что? – Не начать спорить. – Правильно.
Просить? – Кого?! – Вот именно! – Глупость какая-то…
Драться? – Верх безрассудства. Тут ведь и правда уже ничего поделать нельзя. И неважно – есть у те-бя силы на драку или нет. Всё дело в том, что, когда ты увидишь Её лицо, – нечто совершенно для обыч-ного человека новое, – то даже не поймёшь, до какой степени ты испугался. И вот, этот невидимый страх заставит тебя смотреть по-другому. И видеть всё иначе. Не так, как оно есть или может быть, а так, как хочет Она, чтобы ты сейчас смотрел на происходящее. Ведь страх смерти не позволяет тебе трезво сооб-ражать и ясно что-либо видеть. И ты даже не замечаешь этого.
– Можно подумать, я сейчас вижу правильно и что-то соображаю, – пробурчал умирающий Ав. – Я ведь даже не знаю, кто я и где нахожусь.
Была, впрочем, одна тайна. Его собственный и ужасно важный секрет: Ав понимал, что он, как и лю-бой другой человек, оказавшийся в его теперешнем положении, сейчас болен, что он уже ранен смертью, а, стало быть, он не может в эту минуту вспомнить важное, то есть поверить в то, что безжалостную гос-тью можно обмануть. В чём, собственно, и таится сила Её оружия: Она мастерски умеет тебе показать, что всё это сейчас происходит по-настоящему. И что по-другому быть просто не может. А только так, как хочет Она.
Ав (спасибо Иосифу) каким-то образом и уж точно не рассудком, оказываясь в подобных ситуациях, умудрялся вспоминать, – и эти воспоминания Ей почему-то никогда не приходило в голову у него отби-рать, – что прежде ему уже удавалось выскальзывать из Её невесёлых объятий. Вернее, не ему. Потому что каждый раз он честно отдавал Ей то, за чем Она приходила. Ведь такая коварная гостья не может уйти без добычи.
– Ну так пусть Она и сейчас возьмет своё. Всё, что Ей нужно. Что мне, ветхого тряпья для такой милашки жалко?
Он ещё пробовал шутить. А что оставалось? – Ему ли было не знать, что обмануть смерть он сумеет лишь в том случае, если удастся сохранить хладнокровие. Именно обмануть, избежав драки, а не втра-вившись в неё. Только неопытный дурачок, почувствовав приближающуюся к нему прохладную блед-ность, будет надеяться на победу с Ней в открытом столкновении. Собственно говоря, сама мысль сра-зиться с Ней уже является свидетельством поражения. Вот почему, увидев героические приготовления своей жертвы, Она начинает радостно хихикать. Сволочь! – Она уже всё про своего клиента знает.
Хотелось бы, конечно… Просто так, из любопытства… Но нет – незачем на Неё смотреть. В другой раз. И слушать Её не нужно. Как будто неизвестно, что Она ему скажет… А может?… – Нет! Не сегодня. Мария расстроится. Ругаться будет. Гавриилу ещё пожалуется. А правда, где все?…
Бороться… Да это просто смешно! Ведь даже самые сильные, такие молодые и горячие… Все как ми-ленькие становились перед Ней на колени. И, кстати, сильные ломаются первыми. Потому как, впервые повстречав столь необычного врага, не знают, как себя с ним вести. Они не знают того, что с ним в прин-ципе нельзя бороться. В этом и заключается Её подлый секрет. И силы, последние, к слову сказать силы, разумно было бы употребить на то, чтобы Её перехитрить. А, вернее, себя. Известно же, что Её козырем является способность отнять веру в то, что и это тоже – сон. Но кто запрещает из Её сна тихонечко шаг-нуть в какой-нибудь другой. Не обязательно свой…
Да, этой премудрости Ава научил Иосиф. И ведь прав был старик! Какая жалость, что он так страшно напился тогда в Ершалаиме и не сумел донести до Каифы эту мысль. Не самую, надо сказать, глупую…
– Интересно, а сколько раз Иосиф уходил от этого “милого” ангела? Утверждал, что раза по четыре за год. Может и не врал… Как же он должен был устать!… Эх, дурак Михаэль! Весь его этот ду-рацкий героизм… “Во имя Бога”… Он бы лучше об отце подумал!
Линия, нарисованная мелом на полу… Вот уж и стена отползла и стала медленно валиться с отвесной скалы…
– Сейчас пол под ногами начнёт подниматься. Скользкий, зараза, как клавиши на том ноутбуке! Главное, не перейти линию. А за что держаться-то? За воздух что ли?! Бери всё, что хочешь, дрянь!

В прошлый раз, когда захотелось кричать, Мария успела прибежать. Залезла к нему на колени и стала рассказывать, какие чудесные сандалии она видела сегодня на рынке. Как раз на его ногу. И совсем не дорогие. И что, если он не перестанет мотать ей нервы, она, честное слово, уйдёт от него к Михаэлю. Потому что это уже просто невозможно!…
Поплакала. Что-то ещё потом рассказывала ему про Юлию. Что та скоро совсем поправится. И что Гавриил, оказывается, знает, какие у звёзд имена. Поцеловала его за ухом. А потом укусила в шею. И при этом она так восхитительно пахла рекой! А через час она забеременела Анастасией. Мария. Мария…

Ав знал, что не станет сегодня кричать. Хотя бы потому, что уже не может открыть глаза. Да и нари-сованную линию он давно перешёл…

Огромные песочные часы повисли над чёрной пустотой. Кто-то бросил из пращи камень и разбил стекло. Песок теперь сыпался в бездну. Ав смотрел на часы огромными пустыми глазницами и прекрасно видел, сколько ему осталось. Может он ещё дышал. Неизвестно.
– Какое странное ощущение…
– Что, новое?
– Да что ж в нём нового?
– А чего тогда? – Привыкнуть не можешь?
– Хороший вопрос. А зачем к нему привыкать?
– Ну так… Да, и в самом деле…
– Вот и я про то. Как ты вообще?
– Нормально. Ты не бойся.
– Да я вроде уже и не боюсь. Чего ж теперь бояться?…
– Вот и хорошо. А что, ты говорил, странного? Ну, про ощущение.
– Да как-то всё в этот раз не так.
– А что такое?
– Ну вот, к примеру, ты пришёл. Обычно ведь никого рядом не бывает.
– Слушай, а почему ты всё-таки не закричал? Это не стыдно.
– Так ведь всё равно ж никто не услышит. Поздно уже…
– Это правда, – вздохнул Иосиф.
– Красивую ты тогда кошку нарисовал, – заметил Ав мокрую тряпку в руках учителя.
– Хватит уже издеваться!
– Нет, я правду говорю. Не мой ты эту стену. Пусть кошка останется.
– Смотри.
– Что?
– Песок заканчивается.
– Вижу.
– ……
– ……
– Урок отменяется, – почесал за ухом Михаэль. Ему было стыдно.
– Пойду, схожу за отцом, – почему-то испугалась и стала прятать от Михаэля глаза Мария. – Мы его сами не поднимем. Он у тебя тяжелый.
Вдребезги пьяный Иосиф спал на полу класса в осколках разбитого им об стену кувшина.
– Не надо никуда ходить, – остановил её Ав. – Пусть себе спит. Незачем ему знать, что мы его та-ким видели. Проснётся – сам встанет. А урок он нам всё-таки оставил.
– Начнёшь про муравьёв – по шее получишь. И так настроение поганое, – пообещал Михаэль и Ма-рия кивнула, вполне с ним согласная.
– Может, я всё-таки сбегаю за отцом?
– Что ты видишь на стене?, – спросил её Ав.
– Ничего я не вижу!, – рассердилась Мария. Но ногой не топнула. Значит, не сильно рассердилась.
– Новый кувшин грохнул, – сокрушённо вздохнул Михаэль. – Что ж тут видеть? Вином всю стену залил. Только ведь побелили!… Как её теперь мыть?! Поможете?
– Подожди мыть. Ты же не слепой! Смотри внимательно. Здесь кошка нарисована.
Уроков не было две недели. Иосиф болел и никого не желал видеть. Почти ничего не ел. Только пил. А Мария ежедневно приходила в класс убираться и внимательно разглядывала бесформенное пятно на стене. На второй день оно уже не было красным. А потом и вовсе стало каким-то пегим. Через неделю она привела сюда Михаэля.
– Смотри, – заговорщицки прошептала она. – Здесь ведь и правда кошка. Вот морда, вот её хвост, а вот он даже усы ей нарисовал.
Только через три дня Михаэль увидел на стене кошку. Сам увидел. Без подсказок Марии. И тогда слу-чилось…
Мария стала приводить в класс магдальцев. Всех подряд, не выбирая. Кто попадался ей у синагоги, того она и приводила. Хватала за рукав и тащила сюда. И каждый видел на стене кошку. Сразу начинал её видеть, в тот самый момент, как входил в класс. Мария никому не показывала, где у неё хвост, а где усы… Все они видели кошку совершенно отчётливо и, главное, начинали видеть её в ту самую секунду, как оказывались перед стеной! Более того, магдальцы все поголовно, не сговариваясь, сошлись на том, что на картине, так искусно нарисованной раввином, изображена трехцветная кошка. К тому же беременная. Ходили раввина поздравлять, ведь так здорово рисовать в Магдале никто не умел. Иосиф не выдержал, однажды ночью пришёл в класс и вымыл стену. А напрасно: действительно красивая была кошка. Мастер-ски нарисовал. Он её, разумеется, тоже видел, но, понятно, никому не хотел рассказывать, при каких об-стоятельствах родился сей шедевр.
Михаэль никак не мог взять в толк, чему так радовалась Мария, рассматривая изображение на стене. И, когда она поинтересовалась, что он вынес из последнего урока своего отца, то решил, что она над ним просто издевается. Если бы Ав ещё не улыбался!… Словно он придумал какую-то отвратительную кавер-зу и сейчас подловит его.
– Ты же умный. Думай! – прижала, наконец, Мария Михаэля к той самой стене.
– Дай хоть подсказку, –
затравленно попросил он, готовясь к подвоху и прикидывая, как будет выкручиваться.
– Хорошо, – согласилась она. – Раз ты такой глупый… Что нужно для того, чтобы люди начали ви-деть то, чего нет? Что увидел только один. Вот он, например, – показала она на Ава, – а нужно, чтобы это увидели все.
– Или во что поверили…, – уточняя, прогудел тихонько в нос Ав, мерзко при этом ухмыляясь.
– Чтобы в это по-настоящему поверили трое…, – словно молния ударила Михаэля. Он действи-тельно не был дураком.
– Ну конечно!, – обрадовалась Мария и обернулась к Аву. – Какое ты там умное слово мне гово-рил?
– Эгрегор…
Это был последний обморок, посетивший Ава. Больше тянуть уже не хотелось. Опять же и Иосиф пропал. Михаэль с Марией тоже из класса сбежали. Какое-то время он ещё слышал, как они смеются на улице. А потом стало совсем тихо. Какие-то силы ещё оставались. Вроде бы даже не тошнило. Но дви-гаться не хотелось. Зачем?… Хватит уже цепляться… Надо сосчитать до трёх и… А что нужно сделать? – Да просто открыть глаза. Надо же когда-нибудь Её увидеть. И пусть “сегодня” закончится. Господи, как трудно на этот раз. И так долго! Почему?…
Порыв ветра взъерошил волосы.
– Лишь бы не было слишком больно. Ты уж, пожалуйста, сделай так, чтобы всё прошло быстро. Я готов…
Дышать стало легче.
……
Он понял, что “завтра” пришло. Чего ж тут было не понять?…
– Интересно, чем это пахнет?
……
Даже не страшно. Правда. Обычно немного боялся. Ну так, нервничал. А сейчас всё по-другому.
– Что там ещё за голоса? Не должно здесь никого быть!
В самом деле, как свободно дышится. И вкусно…
– Так, наверное, и должно быть перед тем, как…
……
– А, может, всё уже случилось?…
……
– Да что там за голоса?! Зачем они?…
……
– Ну что?… Открываю глаза?…
……
Вокруг лежала ночь. Тёплая. Огромная. И тихая. Ав зябко кутался в плащ и никак не мог согреться. А тут ещё нога затекла. И пить захотелось… Звёзды… И вовсе это не лавочка, а камень какой-то! Где он вообще? Что за шутки?…

________________________________________

А ты когда умер?

Голоса смолкли. Трое мужчин с факелами, поднимавшиеся на холм, наконец-то, перестали болтать. Потому что увидели Ава и остановились. Наверное, не ожидали здесь кого-то увидеть. Они явно были удивлены и выглядели растерянными. Вот только тогда и наступила полная тишина. Ав шумно вздохнул и почесал за ухом. Давно хотелось. Те трое как-то странно переглянулись, подозрительно зашептались, ещё немного помедлили и снова стали подниматься. Было слышно, как они ступают по земле. Сухая трава хрустела у них под ногами. Но хотя бы они больше не разговаривали.
Да, они шли прямо к нему. Ав прищурился, стараясь получше их разглядеть. Он не почувствовал в приближающихся мужчинах агрессии и поэтому не испугался. Но на всякий случай покашлял, давая по-нять, что он их видит и не боится. Хотя, из чего они смогли бы понять, что он их не боится? Из того, что он покашлял? Глупо как-то…
Вот они подошли. И в нескольких шагах от него опять встали. Ближе подойти почему-то не решались. Ав заволновался. Темно всё-таки. А люди чужие. И потом, он никак не мог понять, где находится. Что вообще он тут делает? Место какое-то незнакомое. Пустынное. И холм. Не помнит он, чтобы поблизости от деревушки, где они жили, были холмы. Наконец, мужчины смело двинулись прямо на него. Ав попро-бовал встать, но не смог. Нет, он чувствовал своё тело. И руки, и ноги. Но и те, и другие словно забыли, для чего они ему нужны. Однако, он ведь только что чесал себя за ухом! Снова попробовал поднять руку. Получилось. Значит он просто слишком долго сидел на этом проклятом камне и весь закоченел. Вот же – в плащ кутается. Замёрз значит. Сейчас отогреется. Тепло же! Как странно, такая тёплая ночь, а он умудрился замёрзнуть. Ему ведь даже в плаще было холодно. Хотя, вроде как уже начал согреваться. Кстати, а что это за плащ?…
То, что он замёрз в тёплую ночь, – ерунда. С ним такое уже случалось. Плохо то, что он совсем ниче-го не помнит. Ну, что его зовут Авом, он, положим, не забыл. Но что он делает здесь – на этом холме – и почему сидит ночью на камне? Где он в конце концов и как сюда попал? Наверное, это всё-таки мигрень. Однажды с ним что-то похожее уже случилось: среди бела дня он вдруг перестал соображать, кто он и откуда. Соседи за руку привели его к дому Гавриила. Мария потом ужасно ругалась, что он постоянно уходит гулять без своего лекарства. И Луиса поругала за то, что он её мужа выпускает одного за ворота.
– А если он далеко уйдёт и ему там станет плохо?
Одного из поднявшихся на холм Ав неожиданно узнал. Это был Натан. В последнее время он не часто к ним приезжал, но всё-таки бывал. Деньги привозил, а иногда еду. Юи недавно сказала, что Натан всю жизнь был влюблен в Марию. Поэтому до сих пор и не женился. И откуда она знает? Врёт, наверное! А вот двух других Ав никак не мог вспомнить, хотя их лица также показались ему знакомыми. Он напрягся, вспоминая… И вдруг его сердце упало. Потому что он узнал Давида.
Третьего Ав вычислил по одежде. Это был Валерий Грат.
– Вот оно как, –
прошептал Ав, клацая зубами, и сделалось так тоскливо, что аж в висках заломило.
– Ну, здравствуй, –
произнёс Натан каким-то странным, замогильным голосом.
– А каким, собственно, у него должен быть голос, если он тоже…, –
подумал Ав, не зная, как должен отреагировать на приветствие в такой ситуации. И ничего не сказал в ответ.
– Ты говорить-то можешь? –
сурово нахмурился Натан, глядя куда-то мимо Ава. Куда-то ему за спину.
– Здравствуй, – с трудом выдавил из себя Ав, понимая, что отмолчаться не удастся. И подумал: – наверное, ещё не кончилось…
Ему захотелось повернуться и посмотреть в глаза тому, на кого уставились эти трое, чтобы прекра-тить, наконец, свои мучения. Но смелости не хватило.
– А знаешь, ты неплохо выглядишь, –
неубедительно соврал Давид, посматривая то на Ава, то куда-то ему за спину.
– Ещё улыбается, гад!, – возмутился в душе Ав, но постарался отшутиться: – Да и ты тоже ничего вроде…
– Давно не виделись.
Давид действительно улыбался, а, вообще-то говоря, он сильно изменился.
– Вот и случилось… – Ав решил продолжать разговор в шутливой манере, чтобы не было заметно, как сильно он напуган. – Ну и как там у вас?
– Да всё нормально. Скоро сам всё увидишь. Как Юдит?
– Ничего, – проблеял Ав. И ведь точно – проблеял. Иначе не скажешь. Ему уже просто нечем было изображать храбрость. – Жива. Замужем она.
– Я в курсе.
– Дети у неё. Уже большие.
– Я знаю.
– Двое.
– Да знаю я! Не терпится её увидеть. Надеюсь, сегодня…
– Это ещё зачем?, – заволновался Ав. – Она ещё совсем молодая!
– Что?, – не понял Давид.
– Зачем она тебе? Не трогай её! Ей ещё жить и жить…
– Ладно, – поспешил разрядить атмосферу Натан, делая страшные глаза Давиду, словно бы говоря ему: – Ну ты что, не видишь, в каком он состоянии? Не доставай его!
– Здравствуй, принц, –
вступил в разговор Валерий Грат, который был очень бледен и тоже всё время смотрел куда-то мимо.
– Приветствую тебя, прокуратор!, – Ав решил ничему уже не удивляться, хотя сегодня всё действи-тельно было так ново!… – Я и не знал, что ты тоже с ними, – и подумал про себя, вспомнив свои недавние мысли: – Вот оно какое “завтра” ко мне пришло. Не так, думал, оно выглядит. Как же я ошибался!…
– Да, принц, я тоже здесь. Меня позвал Натан.
– Не оборачивайся!, –
вдруг крикнул Давид, заметив, что Ав собрался-таки посмотреть себе за спину и начал уже разворачи-ваться.
– А что такое?, – испуганно пролепетал Ав, покрываясь испариной. – Там что, очень страшно?
– Да как тебе сказать…, – замялся Натан.
– Говори уж как есть, – попросил Ав дрожащим голосом.
– Ну, в общем, не очень весело.
– Что, лучше не смотреть?
– Да, пожалуй, не стоит. Оно, конечно, я и пострашнее видал…
– Спасибо, успокоил.
– Не за что. На здоровье.
– Хватит уже издеваться! Сейчас ведь сдохну от страха. Совесть у тебя есть?
– Мы пришли за твоей семьёй, – попробовал успокоить Ава Валерий Грат.
– То есть как?!, – ужаснулся Ав.
– А ты что – против?, – изумился Давид.
– Конечно, против! И ещё как!! Зачем они вам?
– Ты действительно хочешь, чтобы они сгнили в подвале у Пилата?!, – удивился Давид.
– Полегче, – остановил его Натан. – Послушай, Ав, – начал он тоном воспитательницы, которой предстоит нелегкая задача объяснить ребёнку, почему тот должен съесть горькую пилюлю. – Мне кажется, это будет правильно – забрать их оттуда. Ты-то вон выбрался…, – Натана явно что-то смущало. И Ав никак не мог понять, что именно. – Ну, в общем, как-то выбрался… И Валерий Грат нам поможет.
– Не позволю, –
вдруг заплакал Ав. Действительно заплакал – даже слёзы потекли!
– Да ты что! Успокойся!, –
У Давида глаза полезли на лоб. И не только у него. Трудно сказать, чего ждали эти трое, но к подоб-ной реакции Ава на предложение освободить его близких никто из них готов не был.
– Мы осторожно их оттуда вытащим. Никто не пострадает, –
настала очередь Валерия Грата убалтывать капризного ребёнка.
– Не хочу…
– Да что ты упёрся, как баран?!, – не выдержал Натан. – Я понимаю, тебе сейчас нелегко… Такой момент переживаешь…
– А ты когда умер?, – спросил его Ав, и стало так тихо, что он услышал, как у кого-то забурчало в животе. У Давида, кажется…

________________________________________

Может и правда родить ему мальчишку?

Решительно никому не было интересно, зачем они заперлись в сарае. Ну заперлись и заперлись. Что тут такого? Не в первый раз. Все уж привыкли. Даже Луис махнул рукой. А что, родила же ему Юи сына! И Юлия подарила Гавриилу двоих детей. Ну и пусть теперь живут девчонки, как хотят. Что с ними поде-лаешь, если они друг дружку любят. Поначалу думали, что это у них пройдёт. Не прошло. Оказалось, что всерьёз. Как выяснилось, и такое бывает. Но не об этом речь. А о том, что, когда Юлия и Юи собрались из того сарая выйти, то на своей брошенной на пол одежде они обнаружили тот самый слиток. Вдвоём они его поднять как-то сумели, – нужно же было им одеться, – но, чтобы такую тяжесть отнести в дом – об этом и речи не могло быть. Пришлось звать Гавриила. Золотой талант. Красивый такой. С гербами…
– Тебе не стыдно?, – спросила Юи Ава. – Уж седой весь! Дурак, у тебя жена – красавица. И всё у вас с этим делом в порядке. А ведёшь себя как озабоченный мальчишка. Идиот паршивый!…
Но ничего, скоро оттаяла. А Юлия до вечера с ним не разговаривала. Сильно обиделась. Впрочем, на этот раз обошлось без пощечин.
Мария золоту ужасно обрадовалась, разволновалась, засуетилась, вытащила из сундука своё лучшее платье и побежала к соседу просить лошадь. Через час она с Луисом уехала в Кесарию на их старой еле живой телеге, левое переднее колесо которой давно пора было менять.
Никто в тот день не ложился. Ждали их возвращения. До Кесарии Стратоновой не больше двух часов езды, однако, вернулись они не вечером, а сильно за полночь. Приехали громко – в почти новой карете, запряжённой четвёркой великолепных лошадей. Не таких, конечно, великолепных, каких когда-то Марии подарил Валерий Грат. Те времена канули безвозвратно. Но действительно неплохие были кони. Луис во всяком случае был счастлив: он уже выбрал себе чёрного. С густой роскошной гривой и длиннющим хвостом. Сбрую коням они также купили. И сёдла. Все почти новые.
Маленькая карета, которой и двух лошадей вполне хватило бы, была доверху завалена дорогими по-дарками, корзинками с едой, шёлковыми тканями и множеством всякой бессмысленной чепухи. Насчёт подарков – никого не забыли. Даже соседа. За каретой трусила его смущённая лошадка, не понимавшая, куда подевалась убогая телега и за что это её вдруг до отвала накормили овсом. Вроде как ничего особен-ного она не сделала. А тут в кои веки обломилось…
От шелков Юлия пришла в восторг и чуть не до утра как угорелая носилась с ними по дому. Она не-плохо шила. Такой вот у неё обнаружился дар. А больше она ничего делать не умела. Любить разве что. На кухню пускать её боялись. Мария попросила однажды помочь… И больше никогда этого не делала. А ещё Юлия боялась воды. До крика доходило. Могла и драться начать. Купать её могла только Юи. Другим она не давалась. Детей тем не менее она родила Гавриилу совершенно здоровых. Красивых таких маль-чишек. В общем, после того, что с ней сделали в Копернауме, она так до конца и не отошла. Отчасти поэтому на её возмутительную связь с Юи глаза все и закрывали. Потому что жалели её. А Юи… Она и сама от себя не ожидала. Но ничего уже с собой поделать не могла. Тысячу раз давала Луису обещание. Плакала. И в самом деле хотела быть как все… В общем, её тоже оставили в покое. Даже повесили в том сарайчике замок. С внутренней стороны. Чтобы они могли там запираться. В конце концов Юи ведь не иудейка…
Мария ехала домой усталая, но радостная. Почти даже счастливая. Она уже решила, где будет вырыт бассейн. И сердце ей согревали два увесистых кожаных мешка, стоявших в ногах: один из них был довер-ху набит серебряными динариями, а в другом завораживающе позвякивали столь полюбившиеся ей с дет-ства тяжёлые ауреусы. Разменянный золотой талант похудел всего лишь на одну двадцатую, как ни стара-лась она быть сегодня расточительной.
А ведь на днях к ним ещё и мраморные блоки для бассейна подвезут! Она купила их не торгуясь. Ма-стерам заплатила вперёд. Да, Кесария не узнала её, но лёгкость, с какой она швыряла сегодня деньги и которая немного напугала Луиса, заслонила давние обиды. Голова кружилась. – Неужели я снова бога-та?, – повторяла она, как пьяная, не веря в свою удачу. И, пока ехала, не один раз всплакнула.
Аву она везла очень удобные сандалии из крепкой буйволиной кожи, его ужасно дорогое египетское лекарство и крепкую палисандровую палку с серебряной рукояткой.
– Ходит как бродяга, – рассудила она. – А так солидно будет. На человека станет похож. Он у меня ещё ничего. Может и правда родить ему мальчишку? А что – я смогу. Какие мои годы!… –

________________________________________

Действовать быстро, осторожно и тихо…

Ещё не закончилось триумфальное разграбление Марией кесарийского рынка, как слиток оказался на столе в том самом зале, из окна которого Константин и Валерий Грат некогда наблюдали её волшебный полет. В той бешеной колеснице. А потом вместе с ними за этим столом сидел Ав, запомнивший и этот стол, и зал, и тот далёкий вечер. Здесь вообще мало что изменилось за прошедшие годы. Разве что стены обшили красным деревом. И, кстати, неплохо здесь стало.
Ав любил сюда возвращаться. И всегда садился в то самое кресло, в котором сидел тогда. В своё кресло! Оно и сейчас стояло на том же месте. Аву достаточно было закрыть глаза…
И красное дерево на стенах ему понравилось. Действительно так стало свежее. Как-то прозрачнее и чище. Трудно сказать, что именно его сюда влекло. А ведь что-то манило. Должно быть тот особенный торжественный покой, который он неизменно испытывал, просыпаясь в своём кресле. Кроме того Ав ведь так и не привык к безжалостной израильской жаре, а в этом зале всегда жила прохлада, даже если за окна-ми немилосердно пекло солнце. Да, умели римляне строить…
Здесь Ав отдыхал. И фантазировал. О разном. Никто ему не мешал: когда бы он сюда ни пришёл, но-чью или днём, он не встречал здесь ни единой живой души. Если не хотел этого. Опять же, хоть и недол-го, но он побыл настоящим прокуратором Иудеи, и ему не с чужих слов было известно, какого это – ощущать на своём пальце перстень с кровавыми бриллиантами, притом что только несколько близких людей знали о существовании Ава – этого странно незаметного человека.

Прокуратор, словно загипнотизированный, сидел неподвижно. Уставившись на слиток. Он пропустил ужин и забыл о том, что назначил на вечер совещание начальников гарнизонов. Клавдия Прокула уже дважды заглянула его проведать. Удостовериться, что муж здоров, ведь он и с сыном забыл сходить на ипподром. В итоге мальчик пропустил урок верховой езды, из-за чего сильно расстроился. А Пилат сидел в кресле Ава и всё повторял:
– Этого не может быть. Это же совершенно невозможно! Этого не может быть… –
Дело в том, что перед ним лежали два слитка. Один он привёз из Рима. И все эти три года талант про-лежал вот здесь – на этом столе. Никто не смел к нему прикасаться. А теперь рядом с ним словно в зерка-ле отражался его близнец. Не похожий на него талант, а точная его копия. Даже царапину, которую неча-янно оставил Пилат, чиркнув по нему тем самым перстнем, он видел сейчас на обоих слитках. В одном и том же месте – слева и чуть вниз от герба Юлиев. Даже маленькая, еле заметная раковинка, – незначи-тельный брак, которого на другом – третьем близнеце, найденном много лет назад возле усыпальницы великого цезаря, не было, – неведомым ювелиром, проживавшим в этой дикой провинции, сегодня была скопирована самым дотошным образом.
От жены, купившей у Марии двойника привезённого из Рима таланта, Пилат много слышал про эту за-гадочную женщину. Клавдия познакомилась с Марией, когда возила лечить к ней сына, которого укусил чёрный скорпион. Они как-то сразу сошлись и стали подругами. Встречались уже чуть ли не каждую неделю. Пилат знал, что Мария живёт неподалеку от Кесарии в маленькой коммуне. Живёт очень скром-но, полузатворницей. Но что пятнадцать или двадцать лет назад, ещё в эпоху правления Октавиана Авгу-ста, эта женщина вела совсем иной образ жизни: её тогда почитали за святую и прочили чуть ли не в Мес-сии, потому что она говорила волшебные вещи и показывала разные чудеса. В основном исцеляла боль-ных. А однажды накормила целую толпу бродяг едой, которой у неё не было. Столько не было. И непо-нятно, откуда она вдруг нашлась. Для всех! Пара хлебов и несколько рыб чудесным образом размножи-лись. Как Мария провернула тот фокус, для всех осталось загадкой. Толпа, естественно, пришла в вос-торг, а синедрион потребовал расследования на предмет колдовства и, соответственно, расправы над колдуньей. Однако, Каифа, который после внезапной и нелепой смерти своего сына, напоровшегося гор-лом на бокал, протянутый ему его любовницей-персиянкой, проникся чуть ли не отеческой привязанно-стью к Марии и отмазал её.
Впрочем, карьера фокусницы очень скоро покатилась под уклон – после серии загадочных, так и не расследованных убийств. В течении недели, то есть практически одновременно, в разных уголках импе-рии были найдены мёртвыми сразу несколько весьма заметных фигур того времени. В Афинах был отрав-лен Константин, здесь, в Иудее в один день зарезали сразу двоих – первосвященника Каифу и начальника тайной стражи. А через месяц в Риме был убит баснословно богатый негоциант – Сервилий, который, по его собственным словам, не знал в точности, сколько у него денег. Но то, что он был богаче трёх послед-них римских императоров вместе взятых, было для всех очевидно. Несложно догадаться, о ком идёт речь: этот самый Сервилий, более известный в Иудее как Сир, являлся отцом Марии. Отчасти поэтому, а не только из-за заступничества Каифы, трогать её боялись. И вот, когда вместе с отцом в небытие ушло и всё его бешеное богатство, тучи над девчонкой, творившей чудеса, сгустились. Удивительно, что она не была казнена. Такое здесь запросто могло случиться. В общем, пришлось всё бросить и бежать. Как это обычно бывает, о ней скоро забыли. И вот теперь этот золотой талант.…
Пилат был в растерянности. С одной стороны, он, как прокуратор Иудеи, обязан был доложить боже-ственному Тиберию о том, что, наконец-то, найден след в деле о похищенных сокровищах Юлиев. С дру-гой… – А кто, собственно, знает об этом непостижимым образом материализовавшемся двойнике его таланта? Несколько часов назад его приобрела жена, и кроме неё этот кусок золота никто не видел. Не станет же она свидетельствовать против мужа. А заставить молчать внезапно разбогатевшую нищую ком-муну он как-нибудь сумеет. Способ найдётся. Потом, что это вообще за след такой? Да император его на смех поднимет!
И, наконец, главное, – о чём неотступно думал Пилат: там, где всплыл один двойник, завтра может объявиться второй. И третий. И сотый!… А это уже огромные деньги. Терять такой шанс нельзя!
– И наплевать, откуда эта дрянь будет их для меня добывать. Пусть хоть рожает. Важно только не упустить момент. Пока об этом не разнюхали разные сволочи и не растрепали. Шила ведь в меш-ке не утаишь: эта дура только что полрынка скупила! И похоже, останавливаться не собирается, пока весь талант не спустит. Знаю я этих баб… Так что действовать нужно быстро, осторожно и очень, очень тихо. Решено!… –

________________________________________

Иди, давай, в раввины и женись на чистой! Их вон сколько вокруг…

Михаэль не стал врать, что слово “рыцарь” придумал он. Нет, конечно, то был Луис. Ведь это он то-гда сказал, что ни в каких пиратов играть не будет, потому как он теперь – рыцарь. Ну а кто же он ещё, раз у него теперь есть свой конь?… “Всадник”, как он объяснил, в переводе на какой-то там язык читается как “рыцарь”. Вот этим словом он и будет отныне себя называть. Такая у него будет собственная игра. И что, раз он, Луис, отныне настоящий благородный рыцарь, то ни в какую Магдалу он не поедет, пока не совершит подвиг и не спасёт в Копернауме несчастную пленницу. Это он так перед Юи выпендривался. Замаливал свой вчерашний грех. И правда, повернули на Копернаум. Солдатам, собственно, было всё равно, куда ехать.
Михаэлю, естественно, тоже захотелось стать рыцарем. Вот прямо тогда же. Далеко ещё от Ерша-лаима не отъехали. А что, – в седле он неплохо держался. Не то, что Ав. Ну и Мария его, понятно, про-стила. Хотя Юлию, если разобраться, спасли вовсе не эти два героя, а Юи. Это ведь ей открыли дверь того дьявольского дома, и она сначала разревелась, увидев, во что те сволочи превратили сестру Давида, а потом взяла и всех их покрошила. Недолго раздумывая. То есть ни минуты не раздумывая. Глаза у неё вдруг сделались бешеные, ну и пошла она одного за другим валить насильников своими убийственными железками. Всех убила, кто в доме оказался. А “благородные рыцари” только под ногами у неё путались. Они ведь поначалу хотели без крови обойтись. Решили договориться по-хорошему. Давид же говорил, что те сволочи имели отношение к Воинству Элазара. А связываться с этими головорезами опасно.
Хотя нет, Михаэль с Луисом всё же что-то сделали: они отнесли Юлию в карету. Сняли с её шеи цепь, которой она, как собака, была прикована к кровати, завернули её в какую-то грязную простыню и вынесли на улицу. И ещё, Михаэль ужасно неприличными словами обругал тамошнего градоначальника. Громко так, не стесняясь. Чтобы все в Копернауме это слышали. Должно быть он очень сильно разволновался. А местному раввину так и вовсе пообещал морду набить. Очень грозно это у него получилось. Мария им гордилась и снова начала фантазировать про свадьбу, хоть только что он и говорил плохие слова.

Натану слово “рыцарь” ужасно понравилось. И он решил переделать Воинство Элазара: превратить его в рыцарский орден. Слово “орден” он уже откуда-то знал. А что, про грабежи, затеваемые Мученика-ми, Израиль при нём ведь забыл. И крестьяне перестали прятать в погреба своих дочерей, когда элазаров-цы появлялись в деревнях. А главное, как быстро всё поменялось! Кто бы мог подумать… Понадобилось всего-навсего своими руками казнить пятнадцать наиболее задиристых молодчиков, которые неправильно понимали высокие задачи ордена. Для солидности Натан назначил себя генералом и сам стал посвящать в рыцари солдат своей маленькой армии. Причём далеко не каждого из бывших Мучеников он сделал рыца-рем. Некоторые до этого просто не дожили. Кого-то схватили римляне и распяли. Другие, кто противился слишком уж быстрому возвышению Натана, как-то сами вдруг поумирали. А третьих, случайных попут-чиков, он из ордена просто выгнал. Убивать не стал. Хотя поначалу хотел. Но не стал. Народ Израиля очень уважал его за справедливость.
Кстати, и Михаэля ведь он сделал рыцарем не сразу. Тот уж обижаться стал.
– А какой из тебя рыцарь, если ты бросил Марию в таком положении? В чём твоё благородство? Ты же просто свинья после этого! Китаянка ваша той же ночью повесилась, потому что тех римлян проморгала. Вот она – благородная. И плевать мне на то, что она лесбиянка! Её я бы рыцарем сделал. И Луиса, который её из петли вынул… А ты?… Скотина! –
Это он его так сильно отругал, когда узнал, что Михаэль отказался жениться на Марии после того, как её заманили в тогда ещё недостроенную водонапорную башню, якобы затем, чтобы показать какой-то краденый изумруд и продать его ей задёшево, а там её побили и изнасиловали трое римлян. Выследили, гады, завлекли в безлюдное место, избили чуть не до смерти и изнасиловали! Втроём!! И ведь как хитро они сделали: девчонку какую-то из Магдалы за ауреус подкупили, чтобы та Марии про изумруд рассказа-ла.
Так вот: Натан их всех тогда убил. И ту девчонку через полчаса отыскал. Её – тоже. За это, собствен-но, его и приняли в Воинство Элазара. Туда ведь нельзя было попасть просто так. Мучеником мог стать или тот, за кого просили сразу семь элазаровцев, или тот, кто убил римского солдата. А Натан сразу трёх убил. Ему ведь смертная казнь светила. Железно! Так что из Магдалы он должен был бежать. И срочно! Куда угодно. Уж и начальник тайной стражи поехал в Магдалу, чтобы его схватить. Так что элазаровцы сами его вперёд нашли и предложили бежать вместе с ними. Это очень большой подвиг – убить трёх легионеров. О Натане весь Израиль тогда заговорил. И все его одобряли. Даже его отца – вора и дурака – стали уважать. Начальник тайной стражи, кстати, его почему-то не тронул. Он так и остался градоначаль-ником Магдалы.
Отца Натан не часто, но навещал. Тайно. О чём вся Магдала, понятно, узнавала заранее. Приходили посмотреть на героя. Большой честью для каждого магдальца было поздороваться с ним за руку и спро-сить, как там у них дела; не ждать ли засухи или каких напастей от римлян; где Натан себе такой хороший меч купил или ещё о чём-нибудь важном. Градоначальник ужасно своим сыном гордился. А вот Иосиф, когда Михаэль вслед за Натаном ушёл к элазаровцам, наоборот, сильно расстроился. Запил по-чёрному и через полгода умер. С горя. От крушения надежд. Жалко его…
И ведь Натан тех римлян правда убил. Он случайно рядом с водяной башней оказался. Прибежал на крики, увидел, что они с Марией вытворяли и озверел. Выхватил у того, который ближе к нему стоял, из-за пояса меч и всех их этим мечом зарубил. Ну никак они от подростка не ожидали такого решительного нападения. Врасплох он их застал, потому они и не успели достать оружие. Делом своим мерзким были заняты. Хорошо ещё, что не начали Марию убивать. Она потом страшно стеснялась, что Натан видел её голой. Да он и сам заплакал, увидев, как у неё кровь по ногам течет… Слава Богу, хоть не забеременела. Вот было бы тогда горе!…
– Нечистая!… Придумал тоже, кретин! Это же наша Принцесса! Ты что – забыл?! И всегда ею оста-ваться будет! А ты рыцарем никогда не будешь! Иди, давай, в раввины запишись и женись на чи-стой! Их вон сколько вокруг, и все поголовно чистые. Выбирай! Только ни одной принцессы сре-ди них я что-то не видел. Идиот!…
Но потом всё-таки принял его в Орден, несмотря на то, что за Михаэлем не значилось героических подвигов вроде убийства римских солдат. То есть по блату он его в Орден определил. И сразу сделал рыцарем. Без испытательного срока. А через год даже назначил своим заместителем. То есть самым глав-ным в Ордене после себя.

________________________________________

Лишь бы гвоздями не прибивали.

Пилат поступил просто. Ну, как сумел. Однажды на рассвете дом Гавриила опустел. Исчезли разом все: и взрослые, и дети. Даже лошади куда-то пропали. Гавриил оказал сопротивление и успел отправить на тот свет семерых легионеров, пока ему не разбили мечами коленные чашечки и не связали крепкими верёвками. Всех остальных взяли тёпленькими, прямо в постелях. Сосед ничего не услышал.
Клавдия Прокула узнала, что в подвале дворца пытают её друзей только через месяц. И то случайно. Взбесилась, понятное дело. О заговоре против императора она и слышать не хотела. Мужа даже при офи-церах стала называть не иначе, как плебеем и ничтожеством. Потребовала развода и собралась в Рим – разговаривать с Тиберием, своим дядей. Сказала, что сына она забирает.
Клавдия все пыталась понять, что случилось с её мужем. Когда он превратился в зверя? Почему?… И только, увидев в зале на столе два слитка, лежавших рядом, догадалась… Однако, есть же границы допу-стимого! Разумного, наконец… Да, конечно, здесь он царь и бог, но арестовать Луиса, римского гражда-нина, и держать его без суда в застенке, а тем более бить его, – проступок, который не может сойти с рук даже прокуратору. Значит Пилат и не предполагает кого-либо судить. Тем более, что никто, даже слуги, живущие во дворце, не знают, что творится в подвале. Что там вообще кто-то есть… Когда до Клавдии дошло, что Пилат их всех просто убьёт, она прибежала к мужу.
– Какой ещё заговор против римского императора, кретин?, – начала она относительно тихо. – Ты что задумал? Да ты просто спятил, подонок! Отпусти их немедленно! Завтра же поеду в Рим. Дя-дя тебе мозги вправит, скотина! И я ведь постель делила с таким!…, – она уже не знала, какое ру-гательство подобрать. – Забудь про меня и про сына! Ты нас больше не увидишь. Император ве-лит тебя в клетке в Рим привезти. И львам скормит. Будь уверен, я позабочусь об этом!
Слуги попрятались. Такой они её ещё не видели. Да она прежде и не была такой.
Рим, однако, далеко. Не успеть… Единственное, что Клавдия Прокула догадалась сделать, прежде чем Пилат и её посадил на цепь, это тайно отослать гонца к прокуратору соседней Сирии – к Валерию Грату. Всё-таки Сирия ближе, чем Рим. Сама она с Валерием знакома не была, но Ав рассказывал ей, что когда-то с ним виделся и отзывался о нём хорошо. А Марии он будто бы даже каких-то лошадей подарил. Должен вспомнить. В любом случае о помощи его просит племянница императора.
Когда Пилат пообещал отрезать Анастасии уши и пальцы на обеих руках, с Марией сделалась истери-ка. Она забилась, долго и страшно кричала, потом сникла, вроде как немного успокоилась и сказала, что попробует…

На столе в большом зале лежало уже четыре золотых бруска.
Настал момент, когда Ав понял, что складывать на стол рядом со своим креслом золотые таланты он больше не сможет, потому что стал нервничать, догадавшись, что это их всё равно не спасёт. И тогда он вот, что придумал: подозвал к себе тюремщика и стал ему что-то тихо говорить, после чего стражник, мужчина достаточно свирепый и уж точно не сентиментальный, заплакал, отвязал Ава и, в нарушение всех инструкций, повёл его из подвала наверх, прямо в совещательную комнату, в которой, как он знал, прокуратор в тот момент встречался с военачальниками гарнизонов. Пленник вошёл туда без стука, и глаза Пилата, когда он его увидел, сделались белыми от бешенства. Неизвестно, что бы он предпринял, но Ав успел произнести формулу Игры, причём сделал это сначала по-гречески, а потом на латыни: – “Же-лаю надеть твой перстень, прокуратор. И ты обязан мне подчиниться, потому что я – Мессия.” – Всё: Игра стартовала! Главное, что это произошло при свидетелях. Если бы слов Ава не услышали офицеры!… Но они их услышали. Поднялись. У кого-то даже нашёлся чистый пергамент, чтобы составить официаль-ный договор. Вот тогда Пилат и понял, что проиграл. Если бы он знал, кто такой Ав, ничего этого не слу-чилось бы. Не было бы никакой Игры. Уж конечно, он не допустил бы её. Но Клавдия постоянно пела ему про Марию. И только про неё! Все уши ему прожужжала. А про Ава она за всё время ни словом не обмол-вилась, потому что по уши влюбилась в стареющего пророка и боялась, как бы муж чего не подумал и не причинил ему вреда. Вот Пилат и решил, что, если кто-то у них там колдует, то это, конечно же, Мария. И тут такой сюрприз!…
Когда прокуратору стало ясно, во что он вляпался, деваться ему было уже некуда: всё действительно случилось при свидетелях. Убить офицеров, которые находились вместе с ним в совещательной комнате, он не мог: во-первых, они были вооружены. А потом их было восемь человек. И ядом их напоить возмож-ности также не было. Для этого нужно было сходить наверх. За ядом… В общем, Игра, которую много лет назад придумал Константин, запустилась. Договор здесь же, на месте был скреплен печатью, и Пон-тий Пилат в присутствии своих подчиненных дал слово римского гражданина, что, если Ав вернётся с креста живым и бриллиантовый перстень, брызжущий кровавыми искрами, всё ещё будет на его руке, то он, прокуратор, сложит с себя все свои титулы и передаст Аву всю полноту власти, которой его наделили император, сенат и боги Рима. То есть Ав станет полновластным правителем Израиля. Надолго ли? – Неважно! А важно то, что он им станет абсолютно законно, и все римские солдаты и офицеры обязаны будут принести ему присягу верности. Кроме того, Пилат, согласно условиям Игры, должен будет отдать новому римскому прокуратору свою жену, сына, этот дворец и всё имущество, которым владеет здесь и за пределами Иудеи. Вообще всё, что имеет! А сам возьмёт в руки посох и удалится в добровольное из-гнание. Если, повторимся, Ав вернётся с креста живым…
Шутовская клятва. Глупая, конечно. Ну совершенно же идиотская! Но о том, что Игра, в которую прокуратор не играл вот уже три года, началась, тотчас узнали все легионеры Кесарии. Игра может быть и полная глупость. Но слово римского гражданина – это уже не пустяк. Это очень даже серьёзно. Особен-но когда таковое даётся при свидетелях.
Зачем вот только этот страшный спектакль понадобился Аву, известно же его отношение к Игре? Кроме всего прочего он ещё и страшно боялся боли. Со смертью встречаться он тоже не особо торопил-ся. Невесёлое это занятие…
Насчёт смерти на кресте Ав решил так: – я хилый и трусливый, а значит помру быстро. – Главным же было то, что по неуклонно соблюдавшимся правилам Игры в течении месяца после распятия лжепророка в Кесарии не то, что никого не казнили, но даже и других заключенных не пытали. Любое насилие со сто-роны римлян было под запретом. Даже войны на этот период останавливались. Такие вот забавные усло-вия Игры придумал Константин…
На что Ав надеялся? Зачем ему понадобился этот месячный мораторий? – Он и сам не знал. Сказал лишь себе:
– Лишь бы гвоздями не прибивали. Говорят, теперь верёвками привязывают. А-а, чёрт с ними. Пусть хоть и гвоздями! Плевать! Чем больнее – тем скорее. Главное, чтобы никого из своих ря-дом не оказалось. Чтобы никто не услышал, как я орать начну. Потому что это стыдно…

________________________________________

Захотеть для начала…

Спустились с холма благополучно. Поначалу Натан и Давид поддерживали Ава за плечи. Потом он попробовал идти сам. В общем, получилось, только быстро устал. И очень обрадовался, когда у подно-жия холма увидел большую телегу. Ехать – не идти! Обернуться ему так и не дали.
– А вы неплохо приготовились, – обратился он к Натану. – Только великовата она для меня одного будет, – добавил он, кивая на повозку.
– Да, в общем, она и не тебе предназначалась… –
влез в разговор Давид и тут же прикусил язык. Ав напрягся, помрачнел.
– Все живы?, –
осторожно спросил он, забираясь на повозку.
– Не знаю…, –
замялся Давид, встретив укоризненный взгляд Натана, говоривший: – Ну вот что – никак нельзя молча идти?! Обязательно нужно ляпнуть какую-нибудь глупость!…
Ав обернулся к Натану.
– Говори правду.
– Все дети живы. Насколько мне известно. Были… А вот…
– Не говори больше ничего!, – оборвал его Ав. – Я ничего не слышал, –
и лёг на дно повозки. На спину.
Возница негромко щёлкнул бичом, и телега тронулась. Вокруг было множество солдат. И все они держали в руках горящие факелы. Валерий Грат кому-то тихо приказал:
– Сжечь вместе с крестом, –
и присоединился к процессии, направившейся к Кесарии.
Несколько солдат побежали на вершину холма.

Минут через десять Ав поднялся и уселся на край телеги. Свесил ноги наружу.
– Что, телега тряская?, –
спросил его Натан, шедший рядом.
– Да нет, нормальная телега, –
ответил ему Ав, разглядывая перстень на своей руке. –
– Просто я всё вспомнил. Так вы не за мной, значит, на холм поднимались?…
– Ну, в общем…, –
подхватил Давид и замолчал, наткнувшись на колючий предостерегающий взгляд Натана.
– А почему всё-таки не дали мне на него взглянуть?
– Так птицы же…
Давид к старости стал болтлив. Или просто давно ни с кем не разговаривал, вот, воспользовавшись моментом, и навёрстывал упущенное.
– Что птицы?
– Глаза тебе выклевали и…
– А без подробностей можно?!, – заехал ему локтем Натан.
– Нет, ну а чего, если правда выклевали…
– Идиот.
– И ноги…
– Что ноги?, – насторожился Ав.
– Заткнись уже!, – с угрозой прохрипел Натан.
– А чего сразу – заткнись?!, – возмутился Давид, – Если правда ноги…
– Ну так что – ноги?, – разнял их Ав. – Говори!
– Ноги тебе объели…
– Кретин!, – всерьёз уже разозлился Натан.
– Собаки, наверное…
– Пошёл вон отсюда, – замахнулся на Давида Натан.
– Да ладно тебе, пусть говорит, – остановил его Ав. – Перстень у него был на пальце?
– Так ведь и пальца у тебя не было. Отрезали, наверное, ещё тогда…
– Пошёл вон, идиот!!, – заорал в голос Натан, и Давид сообразил, что на сей раз он и в самом деле переборщил.
– Больше не буду, – пообещал он и даже рот себе закрыл рукой, но уже в следующую секунду бла-гой порыв перекрыло любопытство. – Слушай, а ты что, правда, нас за мертвецов принял?
– Ну, тебя, – сконфузился Ав, – мы давно похоронили…
– Вот спасибо!
– Не за что! Мог хотя бы весточку о себе какую дать.
– Да я хотел, – заволновался Давид, с опаской поглядывая на Натана. – Так он!…
– Заткнись, – показал ему кулак Натан. – Не мог он вам весточку послать, – закончил он таким то-ном, что Ав, хоть и не понял, почему, собственно, Давид не мог сделать такую простую вещь, во-просов на этот счёт задавать больше не стал.
– Так что будем делать?, – сменил он тему. – Каков план?
– А вот это мы как раз и должны сейчас решить, – встрепенулся Натан. – Ну, раз ты живой оказал-ся… Да ещё с перстнем…, – он обернулся к Валерию Грату. – Может попробуем тогда обойтись без войсковых операций?
– Да было бы неплохо, – ответил сирийский прокуратор. – Нет, ты не подумай. Все договоренности в силе: если что не так пойдёт, мои солдаты резиденцию Пилата за пять минут возьмут, и ему са-мому свернут шею. Тиберий меня поймёт. Я же сюда его племянницу пришёл из застенка вызво-лять. А про остальное ему знать не обязательно.
– Сумеешь договориться с этой гнидой, чтобы он нам по-хорошему пленников отдал?, – спросил Ава Натан. – Не бойся. Если что, мы рядом будем. Ты как?
– Да ничего, оклемался вроде.
Ав спрыгнул с телеги. Не то, чтобы легко, но спрыгнул. И даже пошёл, лишь слегка прихрамывая. Но-ги потихоньку вспоминали, как это – ходить. Два легионера, шедшие позади телеги, мгновенно оказались у Ава за спиной. Они держали в руках штандарты прокуратора Иудеи.
– Слушай…
– Не начинай!, – оборвал Натана Ав. Валерий Грат и Давид недоуменно переглянулись.
– Я только хотел…
– Да знаю я, что ты хотел сказать.
– В самом деле?
– Это не ко мне. Я тебе бесполезен. Нечего мне сказать толпе. Если тебе очень надо, поговори с Марией. Это – по её части. Она это дело просто обожает. Хлебом не корми, дай ей только на пуб-лике выступить.
– А кому и что можешь сказать ты?
– Сказать?… – задумался Ав. – Пожалуй, многое могу. А кому? – Ну, тебе, например. Или ему, – Ав кивнул на Валерия Грата. – Или Давиду. Да любому, кто не хочет быть толпой. Муравьёв с их муравейниками я люблю. А вот стадо не уважаю.
– Но ты ведь понимаешь…
– Да всё я понимаю! И потому ещё раз тебе скажу: – иди к Марии. Тебе нужна она.
– Но ведь Мессия – ты!
– Да перестань ты уже, наконец, молоть эту чепуху! Никакой я не Мессия. Я вообще не понимаю, кто такой – этот ваш Мессия.
– Наш?, – смутился Натан. – Мессия, это тот, кто приведёт народ Израиля…
– Я тебе сколько раз говорил, что никого и никуда вести не собираюсь?! Хотя бы потому, что поня-тия не имею, кого, куда и зачем нужно вести. И потом, я совсем не уверен, что нормальному че-ловеку вообще нужно что-то объяснять или куда-то его вести. Каждый должен сам за себя ре-шать: куда ему ходить. Сам должен искать и умнеть. Увидеть ценное и стремиться к этому прий-ти. Проснуться. А для начала захотеть…
– Но это же не скоро…
– А я никуда и не спешу. Поверишь ли, если скажу, что и через две тысячи лет люди будут стре-миться к тому, чтобы их водили словно овец.
– Ну, насчёт двух тысяч лет – это ты загнул!
– Если бы…
– Слушай, – опять встрял в разговор Давид, которому надоело молча плестись сзади, – А всё-таки, как ты это сделал?
– Что именно?
– Ну, с тем талантом. Клавдия Прокула написала, что их стало два.
– Всё очень просто. Я на него уже три года смотрел. А недавно сдуру взял в руки – узнать, сколько же он на самом деле весит. И в этот момент твоя сестра…
– Что моя сестра?
– Ну, в общем, – смутился Ав. – Она там не одна была. Она меня отвлекла… Вот он в моих руках и остался… Неправильно я оттуда выскочил… То есть я оттуда не сам вышел, а меня Юлия вышиб-ла… Вместе с той штуковиной…, – Ав совсем смешался и запутался. – Я потом попробовал эту технологию… Да пошёл ты! Нашёл в самом деле время. Тут такое творится, а он меня про какую-то ерунду расспрашивает! Потом расскажу.

________________________________________

Желаешь с женой попрощаться?

Он спустился с факелом в подвал. В камере на полу, прислонившись спинами к стене, сидели две женщины – Клавдия и Мария. Обе они были за ноги прикованы цепями к скобе, торчащей из пола. Щико-лотки ободраны. Клавдия была ещё похожа на себя. Во всяком случае на её лице синяков не было. Чего нельзя сказать о Марии. Они не сразу поняли, кто к ним пришёл, потому что свет их ослепил. Впрочем, догадались.
– Что тебе, чудовище?, – проговорила Клавдия Прокула, не дожидаясь, когда её глаза привыкнут к свету и она сумеет как следует разглядеть вошедшего. – Что, убивать нас пришёл?
– Угадала. Проку от вас никакого. Был среди вас один стоящий, да им уже птицы небесные заня-лись. Я приказал его неделю с креста не снимать. К нему, говорят, и лисицы по ночам приходить стали. Им ведь тоже питаться надо.
– Всё понятно, – пытаясь держать себя в руках, выдавила из себя Клавдия. – Можешь особо не ста-раться. Большего мучения для меня, чем знать, что я родила от такого скота, ты уже не сможешь придумать. Фантазии не хватит, – и слёзы брызнули из её глаз. Голос тоже подвёл – задрожал.
– Да ну! Ты полагаешь?
– Мы ему больше не нужны, – взяла Клавдию за руку Мария. – Не трать силы. Скоро всё закончит-ся.
– Хвала богам! Наконец-то наши мучения прекратятся.
– Не всё так просто, любимая, – нехорошо улыбнулся Пилат.
– Что же ещё ты нам приготовил?
– Видишь ли, я сгоряча дал слово римского гражданина. И сам, – сделал он маленькую паузу, – вроде как ещё месяц не должен всякому отребью облегчать страдания. Я – всадник, то есть чело-век благородный, и своё слово обязан сдержать. Так что мне нужна ваша помощь.
– Это что-то новенькое. И как же мы сможем тебе помочь? Благородный ты наш…
– Я тут подумал… А что, если вы сами всё сделаете? И мне, и себе жизнь упростите.
– Это как же?
– А вот, – Пилат поставил на пол кувшин, который прятал под тогой. – На вкус сладкий, как меня уверяли. И пахнет приятно…
– Яд?, – равнодушно поинтересовалась Мария. У неё уже не было сил язвить и сражаться.
– Угу.
– А зачем так много? Не жалко?, – презрительно скривилась Клавдия.
– Хороший вопрос. Здесь на всех.
– А если кто не захочет пить?
– Ну вы уж постарайтесь! Попробуйте уговорить. Нет, правда, чего тянуть? – Ты уже вонять стала.
– И детей тоже?, – глаза Клавдии сверкнули ненавистью.
– Ты что, глухая? Я же сказал: – всех!
– Не поняла, – нахмурилась Клавдия. – Ты хочешь, чтобы мы своими руками отравили нашу се-мью?, –
ей стало трудно дышать.
– А что, эти поганые евреи теперь стали твоей семьей?
– Поганые?! Да ты в зеркало на себя посмотри, урод!… Да, они – моя семья. Я люблю их, как люб-лю своего сына. Как тебя когда-то… Дура слепая!… Будь ты проклят!
– Не нужно, родная, – остановила подругу Мария. – Это ведь наши последние минуты. Нужно быть сильными, – она повернулась к Пилату. – Ты хочешь, чтобы мы своими руками отравили сво-их?… – Мария не нашла слово. Или не захотела произносить его при своём мучителе. – Всех? – наконец, нашлась она.
– Как ты догадлива!
– Ты в самом деле полагаешь, что мы будем травить детей, животное?!, –
задохнулась Клавдия. Её уже колотило.
– Тише, – кивнула Мария на открытую дверь. – Нас могут услышать. Я согласна.
– Что ты такое говоришь?!, –
сорвалась Клавдия. Она уже не сдерживалась. Слёзы лились ручьём.
– Успокойся, милая. Я всё сделаю сама. Тебе не придётся… Это нам Ав такой подарок сделал. Яд – это даже неплохо. Он собой заплатил, чтобы нас больше не мучили. Спасибо тебе, миленький. Мы скоро к тебе придём.
– Ты спятила, идиотка?!
– Пожалуйста, тише. Пойми, если этого не сделаю я, страшно подумать, как будет убивать их… –
и она опять не нашла нужное слово.
– А ты в самом деле очень догадлива. Прямо-таки пророчица, – театрально восхитился Пилат и стал раскрывать ключом скобу на лодыжке Марии. – Только давай без глупостей, –
предупредил он, показав ей на свой кинжал.
– Не беспокойся, – сказала она, вставая. – Будешь смотреть?
– Что ж я – зверь какой? Подожди пока я уйду. Спущусь через час проверить, как тут у вас. Если не успеешь, пеняй на себя. Сильно пожалеешь.
– Не сомневаюсь. Что-нибудь ещё хочешь сказать?
– Нет…, – вдруг растерялся Пилат.
– Нам будет больно?
– Нет… Яд хороший. Больших денег стоил. Вы просто заснёте…
– Ну тогда иди. Живи… – облила его ледяным презрением Мария. – Или желаешь с женой попро-щаться? Я могу выйти.
– Нет… Зачем?… Не нужно…
Пилату показалось, что Мария улыбается. Он попятился к выходу. Швырнул ей под ноги факел и опрометью кинулся вон из этого ада. Клавдия рыдала и билась в судорогах. Слава Богу, хоть не кричала. Только как-то странно сипела. Мария подобрала факел, взглянула на подругу, соображая, может ли она оставить её на время одну, и нагнулась за кувшином…

________________________________________

Процессия приближалась к Кесарии. Ав и Давид ехали в повозке. Валерий Грат и Натан шли сзади и обсуждали возможные варианты. Бывший прокуратор Иудеи отлично помнил дворец. В частности, ему был известен потайной ход в тот самый подвал, поскольку он сам велел его выкопать. И даже несколько раз им пользовался, когда возникала необходимость незаметно покинуть резиденцию. Так что вытащить пленников тихо, так, чтобы их не увидели даже солдаты, проблемой не являлось. И так же незаметно доставить их потом к морю. А дальше… О том, что ждет спасённых узников дальше, Грат примерно до-гадывался и потому вопросов не задавал. Об их судьбе позаботится Давид, который, собственно, для этого и был срочно вызван Натаном.
Освобождение уцелевших пленников, однако, было лишь частью задачи. А что делать с Пилатом? Этот негодяй не просто перегнул палку. Посадить на цепь Клавдию Прокулу – это просто в голову не лезет! Как быть с ним? По логике вещей освободивший племянницу императора Валерий Грат обязан заковать Пилата в железа и отправить его в Рим. А там уж пускай император решает, кто он – сумасшед-ший, преступник или кто ещё. И поступает соответственно. Догадаться, что с ним сделает Тиберий, не-сложно: за унижение племянницы он с него кожу сдерёт. С живого! Собственными руками. Но если бы дело было только в Клавдии. А Мария, Ав? И другие… Пилат ведь расскажет императору о них, а вот этого допустить никак нельзя. Опять же всплывёт история с пропавшими сокровищами Юлиев. А это – давняя и с такими трудами забытая история. Так что, если Пилату всё равно не жить, может особо с этим и не тянуть?… Не ждать, пока он заговорит?… Оказал сопротивление… Или, ещё лучше – самоубийство. Так даже проще…

________________________________________

Конфуз с золотом Юлиев.

Слиток, похожий на тот, который Понтий Пилат привёз с собой из Рима, нашли рядом с усыпальницей великого цезаря семнадцать лет назад. Он свалился в канаву и лежал в мусоре. Его потому и не сразу нашли. Строительные работы были в разгаре и продолжались даже по ночам. Постоянно прибывали тяже-лые подводы с песком и цементом. Усыпальница стояла в лесах. И вот однажды бородатые мастера на работу не пришли. Их вообще больше никто и никогда не увидел. Искали, конечно, очень даже искали, но где там… Не в море ж они в самом деле утонули! Хотя…
Слиток нашли охранники, которых Давиду распорядился прислать сам Тиберий. Их было очень мно-го, охранников. И дисциплина была отменная. А потому украсть талант не удалось. Случайность, конеч-но… После чего в склепе и обнаружили тайную комнату. Уже пустую. В ней, прислонясь к стене, сидел мёртвый Сир. В его горле торчал кривой египетский кинжал, а к груди он прижимал слиток, тот самый, с которым Пилат спустя годы приехал в Израиль. Он получил его в подарок от Тиберия. На свадьбу…
Тиберий, понятное дело, пришёл в ярость. Во-первых, Сервилий пообещал дать ему четыреста талан-тов в долг, из которых, как он намекнул, двести возвращать необязательно. И доставить слитки во дворец императора Сир собирался как раз вечером того дня, когда его нашли с кинжалом в горле. Во-вторых, когда Тиберию сообщили, что сокровищница Юлиев, до сих пор считавшаяся мифом, обнаружена и он примчался своими глазами её осмотреть, с ним чуть не случился удар. Даже с его жалкой фантазией, оценив размеры тайной комнаты, он смог прикинуть, сколько же все эти годы у него под носом лежало золота.
И в-третьих, возмущению Тиберия не было предела потому, что посмешищем его выставил какой-то жалкий еврей – управляющий Сервилия. Ясно же, что это именно Давид надоумил Сира сделать Риму подарок: за свой счёт покрыть статую великого Юлия чистым золотом и заодно отреставрировать его усыпальницу. Обложить всё кругом дорогим мрамором, поставить новые статуи богов и всё такое… То-гда ещё не закончился двухмесячный траур по Константину, и растрогавшийся Тиберий распорядился…
Давид, понятно, тоже исчез. Вместе с золотом, которое, получается, ему помог украсть непосред-ственно сам император. Ведь это он прислал Давиду охранников. Украсть у самого себя! Ну а как? – Сер-вилий ведь убит. Стало быть, его несметное богатство, понятно сейчас всем, где хранившееся, стало бес-хозным. А что значит бесхозным? Чьё оно, раз прежний хозяин мёртв? – Ну, разумеется, это теперь – золото Тиберия! А кого ещё? – Не Давида же в самом деле!… То есть оно могло стать золотом Тиберия. Но не стало им…
Нужно ли говорить, с какой страстью искали наглого вора и убийцу. Но только и Давид словно в море утоп. Вместе с тем золотом. Кстати, через семь лет следствие именно так и посчитало, потому как Давид так нигде не объявился. Его действительно записали в погибшие. И точку в следствии поставил некто Игнат – личность весьма примечательная: его лица никто и никогда не видел, кроме одного человека – императора. Но зато о нём слышали. И в Испании, и в Риме, и в Иудее. Да везде! И панически его боялись. Никто не знал, какие именно поручения Тиберия он выполнял. Об этом даже и подумать было страшно. Но то, что выполнял он их мастерски, убирая все следы и свидетелей… Короче, когда перед Тиберием на стол легла бумага с печатью этого таинственного Игната, следствие закрылось и Давида искать перестали. Раз уж чью-то смерть удостоверил сам Игнат, значит мертвее того человека и быть не может. В этом Игнат понимает.
В общем, конфуз с золотом Юлиев вышел тогда сильнейший. И хуже всего то, что случилось это в дни траура. Словно бы Константин с того света ещё раз посмеялся над Августом и его приемным сыном – Тиберием. Хватит уже и того позора, который пережили Август и сенат двумя годами ранее. Август ведь не просто так ушёл от власти, вытащив из мешка никому неизвестного Тиберия. Все всё понимали.
Тиберия, конечно, приняли. Думали ненадолго, пока кто-нибудь из нормальных Юлиев, да хотя бы тот же Константин не опомнится и не согласится возглавить империю. Поморщились, позлословили по пово-ду оттопыренных ушей Тиберия, анекдотов неприличных про него насочиняли, но приняли. Потом, прав-да, локти себе искусали, когда этот ушастый клоун оперился и вошёл во вкус. Да поздно уже было.
А как хохотали над Константином после тех его писем. Прямо ведь до слёз. Сенат в настоящий театр превратился. Изгалялись, кто про Константина смешнее придумает. Потешные костюмированные сценки в сенате разыгрывали, как Артабан читает его письмо, вырезанное на спине единственного уцелевшего солдата, и плачет от страха. А Архелай прячется под столом и пытается оттуда управлять своим цар-ством. Причём всё его управление сводилось к тому, чтобы найти для Константина денег. Ведь откупать-ся надо! Ужас как Константин “напугал” всех своим “знакомым Богом”!…
И вдруг Артабана кусает змея. А через неделю Архелай давится вишнёвой косточкой. В тот самый день, который назначил ему Константин. Смех прекратился сразу и везде. И, когда принц с легионом Фульмината, не потеряв ни единого солдата, парадным маршем прошёл под наскоро построенной в его честь триумфальной аркой, пять соседних царств дружно запросились в империю. И деньги, кстати, нашлись. На, так сказать, входные билеты…

________________________________________

Где ты, миленький?…

Мария не плакала, когда вернулась в камеру. Она казалась даже спокойной. Но Клавдия боялась её глаз. Может быть ещё и потому, что устыдилась своей недавней истерики. Вот и сейчас разволновалась, когда Мария поставила перед ней кувшин с отравой. И опять стало трудно дышать. Опять же дрожь про-била.
– А ты не думай, что это яд, – тихо сказала Мария, усаживаясь рядом на пол. – Я никому не сказала, они все и выпили… Благодарили даже. Сильно пить хотели. Говорили, что вкусно. Как старое ви-но. Только Юи, кажется, поняла… Так мне в глаза посмотрела!… И сказала – “прощай”. Она пер-вая выпила, чтобы Юлия ничего не успела понять. И сама потом кувшин к её губам поднесла. Хо-чешь, сначала выпью я?
– Нет. Я не боюсь. Ну, немножко… Только странно, что сейчас всё закончится. Вообще всё! Ты знаешь, что он – Мессия?
– Тоже мне новость! Знаю, конечно.
– А я вот только сейчас в это поверила?
– Что ж так поздно?
– Страшно было. С каким человеком рядом жили!…
– Вот глупая!, – обняла её Мария.
– А ты?, – подняла римлянка кувшин.
– Что я?
– Когда поняла?
Клавдия сделала большой глоток.
– Давно. Мне тогда должно было восемнадцать исполниться, – Мария взяла кувшин из рук Клав-дии. – Неделя оставалась. Вот все и приехали. Даже Михаэль. У нас тогда с Авом ничего ещё не было. – Отпила и поставила кувшин на пол. – Ну, если не считать тех снов, которые я в юности смотрела вместе с ним… А правда как вино.
– Ага, только миндалем отдаёт.
– А ты думай, что это вишневое вино. Такой запах вишневые косточки дают, если их вовремя не вынуть. Хочешь ещё? Тут осталось.
– Давай. Для верности. Сволочь!
– Ты чего?
– Ну ты смотри, что придумал, тварь! Чтобы больнее было…
– Да что такое?
– Мы ж с ним из этого самого кувшина пили вино в тот день, когда…
– Когда что?
– Когда я сына зачала.
– Ну вот и представь, что это то самое вино. Ни о чём не думай. Просто представь. Вкусное было вино?
– Ага. Вишневое, кстати… Ну ладно… Ты про день рожденья говорила. И что там у вас случилось?
– Я ж тебе говорю – все приехали.
– Праздновать?
– Да нет, балда!… На мои похороны съехались.
– Это как?, – изумилась Клавдия и снова потянулась за кувшином.
– А вот так. – Больше восемнадцати лет девочки в моем роду не живут. Михаэль плакал. Прощения просил. А я всё хотела, чтобы этот дурак перестал уже молоть чепуху и просто меня поцеловал. Знаешь, я, пожалуй, тоже ещё выпью. Что-то яд не кончается.
– Как это поцеловал? Как брат?
– Какой ещё брат? – По-настоящему!
– А как же Ав?!, –
опешила Клавдия. Яд действовал странно. Она вдруг словно бы опьянела. Но хорошо хоть уже не плака-ла.
Глаза, правда, у неё были мокрые. Мария немного побаивалась, что её подруга может в последние минуты не справиться с собой.
– А что Ав?, – переспросила Мария и тоже приложилась к кувшину.
– Ты что же, и Михаэля любила?!, –
ужаснулась Клавдия. Она уже и говорила заплетающимся языком. Вдруг она зевнула и Мария отверну-лась, чтобы подруга не увидела, как из её глаз полились слезы.
– Вот раскисла, дура!, –
мысленно обругала она себя и выпрямила спину. –
– Что значит – любила?
Мария старалась говорить с Клавдией твёрдым голосом, чуть ли не с вызовом, словно бы чем-то хва-стаясь. –
– Я и сейчас его люблю!
– Ну ты и шлюха! Дай-ка я тоже, – потянулась Клавдия к кувшину. – Он у нас какой-то бездон-ный, –
и вдруг улыбнулась. Ей действительно стало легко.
– А хорошо бы это пойло и в самом деле оказалось вином, – с горькой улыбкой помечтала Мария.
– Ага.
– Подожди, а о чём ты меня спрашивала?
– Не помню уже.
– Кажется, про мой день рожденья…
– Нет вроде… Про что-то важное… А-а! Когда ты поняла, что Ав – Мессия?
– Ну так я же тебе и говорю. Мне должно было восемнадцать исполниться. Вернее, не должно было. За три дня до этого я уже совсем ослепла. Так и с мамой было…
– До чего – до этого?
Клавдия уже плохо соображала.
– До моего дня рожденья… А, когда я умирать стала, Михаэль за ним побежал. Позвать, значит. И этот гад ему сказал…
– Какой гад?
– Да Ав! Он сказал, что ему некогда. И велел передать…
– Кому?
– Да мне, балда! Кому же ещё…
– А что передать-то?
– Что он завтра придёт. Михаэль потом всем рассказывал, что эти его слова он мне уже мертвой сказал. Уж и зеркало к моим губам подносили. И монеты на глаза положили…
– Да?… Н и что ты сделала?
– Как что? – Ясно – что: вскочила с постели и побежала сказать ему, какой он гадкий! Что никакой он не рыцарь! И что я ненавижу его, если он со мной так… Слушай, а мы ведь с тобой ещё ни ра-зу вместе не выпивали.
Вот теперь и Мария зевнула. Она обратила на это внимание, но плакать ей почему-то не захотелось. Она уже не чувствовала своих ног. Не знала – где они.
– Давай и в самом деле напьёмся!, – подхватила в странном возбуждении Клавдия. – А то, что мы тут как две дуры несчастные!, –
и рассмеялась, не очень, правда, весело…
– Ты мне вот что лучше скажи, дорогая моя, – внезапно строгим голосом заговорила Мария. – Только говори правду. В такую минуту нельзя врать. Или ты мне больше не подруга. И я тебя не буду любить.
– А чего тебе сказать? Со сколькими офицерами у меня было?
– Плевать мне на твоих офицеров! А сколько их, кстати, было?
– Четверо… Нет, пятеро!
– И это я – шлюха?! А ты тогда знаешь кто!
– Да всего пятеро! Подумаешь… У меня их тысяча могла быть! Знаешь, как они все на меня смот-рят?
– Слушай, а что я у тебя хотела спросить?, – очнулась Мария. Её уже сильно клонило в сон.
– Не знаю… Это ж ты меня хотела спросить… А что, у нас вино совсем закончилось?
– На, держи, пьяница! Смотри только всё не выпей. Мне оставь. Вспомнила!
– Ну так и говори, пока опять не забыла.
– У тебя было что-нибудь с Авом? В глаза мне смотри!
– Ничего не было, – испугалась Клавдия.
– А чего тогда краснеешь?
– Вовсе я не краснею.
– А что же ты делаешь, дрянь такая? Ну точно ведь, покраснела!
– Это вино…
– Что вино?! Я тебе сейчас глаза выцарапаю! Тысяча у неё могла быть… Сама ты шлюха!
– Да не было у нас с твоим мужем ничего! Что ты ко мне пристала?
– Это я к тебе пристала?!
– А кто?
– Знаешь, что?!
– Да он вообще не знает, что я его люблю…
– Кто не знает?
– Ав.
– Правда?
– Клянусь тебе!
– Бедная… Дай я тебя поцелую.
– А выпить больше нечего?
– На донышке вроде осталось.
– Тебе оставить?
– А как ты думаешь? Спрашивает ещё!…
– Ладно. Да не бей ты меня по руке! Разолью ведь… Будешь потом орать на меня…
– Точно, все мужики – дураки.
– Ага.
– Мы их любим, а они даже и не догадываются.
– Ага…
– А почему ты не сказала ему, что любишь его?
– ………
– Что молчишь?
– ………
– Клавдия, – осторожно позвала Мария. Подождала. Плакать не стала. – Ну вот, ты первая Ава уви-дишь. Как тихо. Все спят, а мы тут с тобой орём, как дуры глупые. Где ты, миленький?…
Факел догорел и погас. Мария вздохнула и, как делала всю жизнь, каждую ночь перед тем как уснуть, перенеслась в тот солнечный день, под то самое дерево, которое, наверное, ещё росло, и до которого отсюда было две минуты ходу… где он впервые поцеловал её так, что их ноги утонули в золотом озере… и на небе тогда не было ни облачка… а у неё ужасно задрожали коленки… и его руки оказались совер-шенно бесстыжими… такие сильные и прекрасные руки, всё знающие и умеющие. И каждую ночь она забывала послушать, пели там птицы тогда, в тот их день, или нет, потому что слишком сильно каждый раз начинала кружиться голова. Пока сон не забирал её из этой жизни.
Все двери в камеры были распахнуты. И не было слышно ни звука. Как будто здесь никого не было. Только запах фиалок из одной камеры переплывал в другую…

________________________________________

Солдаты, с готовностью бросившиеся выполнять приказ Валерия Грата, сообразили, что им чего-то не хватает, только уже взобравшись на холм. В самом деле, они ведь собирались распятого похоронить, для чего и прихватили с собой всё необходимое именно для похорон: ножи, чтобы разрезать веревки, и лопа-ты – выкопать могилу. Однако, задача изменилась. А чтобы тело сжечь… Тут и деревьев-то поблизости не росло… Так бы солдаты и стояли, почёсывая затылки и растерянно соображая, как быть, если бы кто-то из них не вспомнил, что по дороге сюда они проходили мимо деревянного сарая.
На поверку сарай оказался жилым домом, старым и покосившимся, а его хозяин – местным раввином, таким же старым и согнутым. На латыни он не говорил, но на вопрос – “Сколько стоит твоя хибара?”, – заданный по-гречески, ответил не задумываясь:
– Семь ауреусов, –
и так честно посмотрел врагам в глаза, что захотелось его ударить. Деваться, однако, было некуда. Сол-даты, пошарив по карманам, насобирали ему пять ауреусов и еще немного серебра, высыпали деньги в его дрожащие от жадности ладони, и, со словами: – “Построишь себе завтра дом из мрамора, жила. А сейчас убирайся отсюда. Нам вашего Бога похоронить надо.”, – приступили к делу. Обалдевший от счастья хо-зяин гнилой развалюхи отошёл в сторонку, сел на землю и, пока его дом разбирали на дрова, безуспешно пытался понять, что означают дикие слова римлян относительно похорон Бога. И почему для этого пона-добилось ломать его дом.
Ветхая халупа раввина никак не могла стоить больше полутора ауреусов. А скорее всего даже и меньше одного. Вот почему солдаты, поглядывая на жадного еврея, испытывали справедливое возмуще-ние. Однако, все мы люди. Вот и Валерию Грату они решили потом сказать, что истратили на дрова пят-надцать ауреусов личных денег. Сначала хотели сказать, что двадцать, но это было бы уже чересчур. Договорившись меж собой о главном, работать стало веселее. И через полчаса на вершине холма полых-нуло зарево гигантского пожара, облизавшего огненными языками приблизившуюся бездонность скорбно промолчавшего неба.

________________________________________

Откуда ты знаешь, что она его любит?

Если бы не сотня парадно одетых пеших легионеров, торжественным порядком эскортировавших огромную повозку неясного назначения и нёсших при этом штандарты сразу двух прокураторов (один из которых к тому же, – тот, что сидел в телеге, – был в пурпурном плаще, надевать который позволено только членам императорской фамилии), можно было бы предположить, что это крестьяне из соседней деревни везут на рынок муку. Или что там они ещё могут продавать. Ав и Давид сидели в телеге, свесив ноги наружу, и вели меж собой неторопливую стариковскую беседу. На острове, куда Аву предстояло сегодня отплыть, у Давида, как выяснилось, была семья: жена из местных и четверо детей. Поскольку Давид на том островке являлся единственным грамотным человеком, то и работа у него, соответственно, была очень важная. В чём она заключалась, его жена за всю их долгую совместную жизнь так и не разо-бралась, но ужасно гордилась высоким общественным статусом мужа. И соседи их уважали, хоть жила семья не то, чтобы богато, – как все. А что? – Писарь на маленьком острове – действительно престижная профессия. Это в Риме он был бы никем. Там в кого ни плюнь – непременно попадешь в грамотного. А то и вовсе в философа. Или ещё в кого-нибудь из благородных. А на потерявшемся в море кусочке рая почёт человеку, способному по просьбе какой-нибудь рыбацкой вдовы написать письмо сыну на большую зем-лю или какое прошение, был обеспечен. Ещё же Давид подрядился учить местных ребятишек всякому разному – от истории и пчеловодства до морского дела. И мог показать, как плести корзины или стричь овец. Да много чему он их учил. Короче, он брался за любую работу. А что? – Когда это большой семье мешали лишние деньги?… Только звали его теперь как-то иначе. Не Давидом. И все думали про него, что он – грек. Раз он такой умный.
– Как же тебя тогда не схватили?, – недоверчиво поглядел на него Ав. – Говорят, ведь даже в Египте тебя искали. Ну и у нас, понятное дело, всё облазили. Ты бы хоть бороду, что ли, сбрил. Я ж тебя сразу узнал.
– Так ведь я её тогда и сбрил. Только недавно решил снова отпустить. Теперь поди меня уже не ищут.
– Но как же ты всё-таки умудрился от них спрятаться? Тебя ведь даже Игнат записал в мертвецы! Слыхал о таком?
– Как не слыхать?, – пробурчал Давид, отводя глаза в сторону. – А бороду я сбрил за месяц до того, как золото стали грузить на корабли.
– Как это?, – не понял Ав.
– Да так: когда нужно было показаться перед всеми Давидом, я ходил в накладной. А в другое время превращался в грека и учил детей Тиберия.
– Чьих детей?!
– Ты правильно услышал. За месяц до того, как меня кинулась искать целая свора гончих, я нанялся к императору и встречался с ним чуть ли не ежедневно. Он меня потом даже своим секретарем сделал. И вообще мы с ним подружились. Так что ни от кого я не прятался. Напротив, был у всех на виду. Семь лет у него во дворце спокойно прожил.
– Да, – восхитился Ав. – Но как же тебя Игнат не вычислил? У него, по рассказам, нюх прямо зве-риный. И сам он…
– Ну, не такой уж он и зверь…, – процедил Давид, по-прежнему глядя куда-то в сторону.
– Знаешь, а ты всё-таки поговори с Марией.
– О чём?
– Ну, если не ты её отца убил…
– Ты про кого сейчас говоришь?
– Про Сира. Про кого же ещё? Она ведь на тебя думает. Юлии, конечно, никто у нас ничего не го-ворит и в вину ей не ставит, но… В общем мы в семье старались о тебе не вспоминать. Умер и умер. Вот радость будет, когда они узнают, что ты жив! Но кто ж тогда убил её отца?
– Ты про кого сейчас?
– Да про Сира! Что ты меня всё время переспрашиваешь?! Как будто у неё какой-то другой отец имеется…
– Знаешь, давай ты лучше Натана об этом спроси.
– А при чём здесь Натан?
– Ну…, – замялся Давид, уклоняясь от ответа. – Ты спроси его… Он лучше меня в ваших семейных делах разбирается.
– Слушай, а на том острове… Как он, кстати, называется?
– Давай я лучше потом тебе скажу. Когда уже поплывём…
– То тебя заткнуться не заставишь, то слова из тебя не выжмешь. Какой-то ты сегодня таинствен-ный. Прямо страшно с тобой разговаривать.
– Да не хочу, чтобы Игнат мне голову оторвал.
– Кто?
– Ой, извини, оговорился, – испугался Давид. И оглянулся удостовериться, что солдаты идут на до-статочном удалении, чтобы не слышать его. – Я хотел сказать… Ну, неважно, что я хотел!…, –
и окончательно стушевался.
– Слушай, а на этом вашем острове не опасно жить? Хоть это ты можешь мне сказать?
– Да, конечно. Могу. Там спокойно. И погода там всегда хорошая. Я, кстати, вино делаю. Тебе по-нравится. И ещё овец держу.
– Потрясающе!…, – улыбнулся Ав. – А пираты там всякие, разбойники… Не шалят?
– Да нет там никаких пиратов! Успокойся. Уж года два, как нет. В аккурат, получается, к вашему приезду всех их извели.
– Это как же вам удалось?
– Да все корабли, что поблизости плавали под чёрными флагами, сожгли прямо в море. Боятся они теперь там показываться.
– Но ведь пираты могли…
– Так вместе с ними корабли и зажигали. Окружали и стрелами с горящей смолой засыпали. В пере-говоры с ними не вступали. Ну, чтобы действительно всех извести…
– Как-то уж больно радикально за дело взялись.
– А что с ними цацкаться? – С волками по-волчьи. Так даже и лучше. Отрезал сгнивший палец и нет его. А то, если начать его всякими целебными маслами мазать…
– Так ведь в городах мог кто-то укрыться… Наверняка остались.
– Да не переживай ты так! С теми, кто в городах попрятался, ещё проще поступили.
– Даже не буду спрашивать – как…
– Ну и правильно! Чтоб тебя окончательно успокоить, скажу, что тот островок три соседних цар-ства охраняют. Их кораблики вокруг плавают. Типа они рыбу ловят. Ну, чтобы озорства ни в чьей голове не зародилось. Так, на всякий случай. Такой вот с ними договорчик имеется.
– Не понимаю. А им-то зачем вас стеречь?
– Им? – Да вроде незачем. Но я попросил, вот они и…
– Кого попросил?, – не расслышал Ав.
– Ну, царей…
– А ты, собственно, кто? Только давай, про писаря мне больше не пой. Не поверю.
– Да как тебе сказать… Ну, в общем…
Давид поковырял в бороде, помолчал, ещё раз оглянулся. –
– Короче, я этими царствами и управляю.
– Ну ты ещё скажи, что ты ими владеешь. Трепло!
– Зачем же я буду врать?!, – возмутился Давид. – Говорю, как есть: я всего лишь ими управляю. Не-плохо, кстати, управляю. Богатеем потихоньку… А владеешь этими царствами ты. Твоё же – зо-лото. Вот оно и работает. Ой, смотри, как красиво костёр на горе горит! Зажёг кто-то…
– Идиот!
– Ой, прости! Я не понял, что это ты…
– Ну ты совсем уже!… Ладно… Он ведь горит – не я. Мне не больно… Так мы что, сразу и поплы-вем?
– А чего тянуть? Пока на море туман… Хотя, никому бы не посоветовал нас догонять…
– Жалко, с Михаэлем не попрощаемся.
– Что значит – не попрощаемся? Так ты…, –
начал было Давид и прикусил язык.
– Какой ещё меня ждет сюрприз? Что там случилось?
– Нет, ничего…
– Говори!
– Ты что, правда не знал?
– Чего я не знал?
– Так он же это…
– Ну тебе что, по шее дать, старый дурак?! Будешь говорить или нет?!
– Вы там что, в разных камерах сидели?
– Какая тебе разница, идиот, в каких мы камерах сидели?! Ну не в одной… А в чём, собственно, де-ло?
– Так ведь он выручать вас кинулся и…
– Замолчи! Пошёл вон с телеги! Мне срочно нужно поспать… И вот что, когда с Марией говорить будешь, скажи ей, чтобы она передала Михаэлю…
– Да как же она ему скажет?… Он ведь того… Ты что, не понял?
– Всё я понял! Не спорь со мной. Слушай внимательно и запоминай. Пусть она ему скажет, что он – дурак глупый. На ухо пусть она ему это скажет. Чтобы другие не слышали. И что нечего ему на меня злиться. Не отбивал я у него никого. Он сам, идиот, Марию проморгал! Она ведь его до сих пор, гада, любит. Понимаешь? А вообще-то она мне первому предложила её любить. Той ночью, когда я заговорил. Когда меня из бочки вынули и в её постель отнесли…
– Так что, она должна ему сказать, что до сих пор его любит?, –
с сомнением поглядел на Ава Давид.
– Ага.
– Как-то глупо всё это… И потом, откуда ты знаешь, что она его любит? А вдруг она его совсем и не…
– Хватит со мной спорить! Тебя о простой вещи попросить можно?! Если говорю, значит любит.
– Ну, если ты точно знаешь… А за сумасшедшего она меня не примет? Может, лучше ты сам ей всё это скажешь?
– Ну тебе что, трудно?! Просто между Марией и мной в такой момент кто-то третий должен нари-соваться.
– Да нет, не трудно… А зачем тебе – третий? Ладно, скажу, если просишь…, – Давид уже ничего не понимал. – А что, непременно нужно сказать – “дурак глупый”? Может лучше просто – “дурак”? Так как-то грамотнее с точки зрения…
– Дословно!, – взорвался Ав, уже немного на себя непохожий.
– Да понял я всё! Чего орать-то?
– Вот и славно. Слезай с телеги! Чего расселся? Уж приедем скоро! Не успею ведь…

________________________________________

Проклятая Игра!…

Прокуратор не услышал, а скорее почувствовал, что его маленький сын не спит. Это в такой-то позд-ний час! Отложил письмо, которое писал Тиберию и вышел из-за стола, на котором лежали четыре золо-тых слитка. Второй талант, купленный Клавдией, Пилат пометил ещё одной царапиной, чтобы не путать его с первым, привезённым из Рима. И вот что любопытно: третий и четвертый появились разом. Причём один слиток оказался точной копией римского, а другой – того, что его жена купила у Марии. Прокуратор уже подумывал, что в следующий раз, когда на столе станут появляться новые гостинцы, то их, пожалуй, следовало бы убирать на пол, чтобы они не проломили стол. Вес-то немалый. При этом Пилат почему-то не сомневался, что очередная партия будет состоять уже из четырёх талантов. Он даже решил начать кормить Марию получше. И водить её иногда помыться… В общем, размечтался, сволочь! Планы начал строить.
– И надо же было так промазать! Эх, если бы Прокула хоть словом обмолвилась про этого Ава! Вот дрянь!… Кстати о любимой жене. Нужно сейчас же распорядиться приготовить корабль, на кото-ром она завтра поплывёт в Рим.
В голове прокуратора созрел план. На корабль на самом деле поднимется служанка Клавдии. Фигурой они похожи. А то, что она темнокожая, так этого никто не заметит, потому как лицо она закроет какой-нибудь тряпкой. А на руки наденет перчатки. Главное, чтобы завтра она продефилировала по всей Кеса-рии в открытой карете под флагом римского прокуратора и чтобы в порту её увидело побольше народу.
Пилат уже знал, кому он поручит это дело. Был у него человечек. Для особых поручений. Пока справ-лялся. На корабль он проникнет незаметно. Жалко, конечно, девку. Спина у неё больно красивая. И всё остальное. Грудь только маленькая. В первый раз, год назад, когда Клавдия уехала к своим новым еврей-ским друзьям, пришлось её к кровати привязать. И даже по лицу пару раз ей съездить. А потом ничего – привыкла. Только плакала. Он не стал объяснять, что её ждет, если жена узнает. Сама всё поняла. Страда-ла, дура, от того, что обманывает свою госпожу.
Пилат поднялся к сыну, прихватив по дороге вазу с персиками. Мальчик не то, чтобы плакал, а просто капризничал. Такое бывает. Служанка Клавдии стояла около его кровати на коленях и пела ему колыбель-ную на каком-то незнакомом языке. Вскочила. Испугалась. Ужасно она Пилата боялась. Не потому, что он заставлял её делать стыдные вещи. Это ещё полбеды. Просто она боялась, что однажды он её задушит. Увлечётся и насмерть задушит. С Клавдией ведь он и половины того, о чём фантазировал, не мог себе позволить. Племянница императора вообще мало знала о том, кто её муж на самом деле. О чём он дума-ет. Чего хочет. Ну вот – узнала…
– Иди вымойся получше и ложись – грей мою постель! –
тихо приказал он служанке. Дождался, пока она выйдет из спальни и лишь тогда присел на кровать. Минут десять рассказывал сыну смешные истории. Пообещал сводить его поглядеть на слона. Завтра же. А ещё сказал, что мама ненадолго уехала в Рим за подарками и, когда все персики были съедены, поцеловал сына в лоб. Мальчишка уснул в радостном предвкушении завтрашних приключений. Слон – это ведь так здорово! И мама скоро вернётся. А когда-нибудь настанет день, когда ему подарят настоящего коня. По-тому что он уже неплохо умеет держаться в седле. Если, конечно, лошадка смирная…
Пилат возвратился в зал и дописал письмо. Он сообщал императору, что купил ему в подарок огром-ный изумруд, и Клавдия не утерпела, сорвалась с ним в Рим. Вот только он что-то за неё беспокоится. Не любит он эти морские путешествия. Ехала бы лучше сушей. Но ведь он, Тиберий, знает свою племянницу: если уж она что решила, сладить с ней невозможно. Ещё Пилат сообщал императору, что в Иудее так тихо, что даже как-то скучно. И по этой причине он предложил Валерию Грату провести совместные учения, а то солдаты, когда мир затягивается, жиром заплывают. Не полезна им праздная жизнь. Письмо получилось хорошее – тёплое и спокойное. Пилат был доволен собой. О том, что золота больше не бу-дет, он старался не думать.
– Эх, если бы не эта проклятая Игра!…

________________________________________

И правда, когда двигаешься, – легче.

Процессия остановилась у дворца прокуратора. Натан осторожно тронул Ава за плечо.
– А куда делся мой меч?, – удивился тот, неуклюже слезая с телеги. – Непривычно как-то без него. Ведь был же где-то. Где я мог его оставить?…, –
продолжал бурчать он, шаря на дне телеги. Никакого меча там, естественно, не нашлось. Тогда он повер-нулся, и Натан отшатнулся. Валерий Грат – сирийский прокуратор – тоже побледнел, но на ногах удер-жался и протянул цезарю свой меч. Плащ императора – ладно, в конце концов они обнаружили Ава на холме уже в нём. Но вот откуда на его голове взялся шлем?! Он и ростом как будто стал повыше… –
– Ты вот что, Игнат, –
обратился Ав к Натану голосом, который невозможно было узнать, –
– и правда, смени название Ордена. “Орден Белой Звезды” – по-моему звучит неплохо. Как тебе?
– Будет исполнено, великий цезарь!
– Ну так что, я пошёл?
– Куда?
– Как куда? – К Пилату. Пойду этому дуралею мозги вправлю.
– Один пойдёшь?, – поклонился ему Валерий Грат.
– А что, думаешь, мне переводчик понадобится? Идите лучше делом займитесь!
– Ну, может быть, всё же охрану?…
– Да за каким Дьяволом мне охрана?! Я что – ребёнок малый?
– Но мы ведь ещё не решили…, –
начал было Натан, растерянно оглядываясь на Валерия Грата.
– Не волнуйся. Что-нибудь на ходу придумаю. А ты, – Ав повернулся к Давиду, который почёл за благо спрятаться за спину Натана, – не забыл, что должен моей правнучке сказать? Ну всё! Что стоим?
Ав или кем он там сейчас стал… повернулся и зашагал к воротам, устало кивая в ответ на приветствия вытягивавшихся перед ним в струнку легионеров, тех, что пришли вместе с ним, и тех, что охраняли резиденцию прокуратора. Он знал дорогу. Ну а как? – Бывал здесь сотни раз. Прошёл сразу в тот самый зал, но Пилата в нём не обнаружил. Удивился.
– Где прокуратор?, – подозвал он пальцем офицера личной охраны. – Веди меня к нему, сынок. И вот что, попроси принести вина. Пить охота. А ты что бледный такой? Гулять надо больше. На тебе лица нет.
Ещё бы офицеру не быть бледным! Он не признал в человеке, не повышая голоса властно раздающем приказания, того, кого Пилат несколько дней назад отправил на крест. Но римские монеты старой чеканки ему видеть доводилось. От того и побледнел. И всё боялся, пока они шли наверх, забыть послать кого-нибудь за вином, потому как уж слишком сильно кружилась у него голова. В конце концов решил, что за вином он лучше сбегает сам. Пока ещё что-то помнит… И правда ведь, когда двигаешься, – легче.

________________________________________

Натан с тридцатью легионерами остался у парадного входа, чтобы в случае чего прийти Аву на по-мощь. И Давид тоже никуда не пошёл. Ноги устали. Сел на ступеньку. Остальных солдат Валерий Грат повёл куда-то за дворец. В парк. Телега поехала следом за ними. Только сейчас стало заметно, что среди солдат попадались не только легионеры. И чужаки отнюдь не все были римлянами. Одетые в чёрное угрюмые бородатые мужчины были с оружием и непонятно, почему легионеры не хватали и не вязали их веревками. Уж больно те смахивали на элазаровцев! Как бы то ни было, но никто никого здесь не хватал и не вязал. Так эти бородатые и дошли с прокуратором Сирии и легионерами до тайного хода. Вполне себе мирно дошли. Телега, что ехала за ними, остановилась…
Валерий Грат отослал солдат и стал что-то непонятное проделывать с ветвями старой оливы, словно собрался сплести из них косу. Дерево вдруг мягко завалилось на бок и открыло под своими обнаживши-мися корнями скрытый лаз.
Минут через десять в телегу стали укладывать первые тела – Гавриила, Луиса и Михаэля. Их лица накрыли белым холстом…

________________________________________

Так вот зачем всё случилось…

Пилат уже ничего не понимал! Куда он мог его подевать? Когда и зачем он его снял? Уж и под столом посмотрел. Шкатулку с драгоценностями Клавдии дважды перетряхнул. И ларец с бумагами. Вечером ведь был на пальце! Ну и где он теперь? – Как сквозь землю провалился. Дьявольщина какая-то. Ведь даже на ночь он этот перстень не снимал. Никогда! Три дня назад офицер принёс его обратно. С того холма. Игра закончилась тем, чем всегда и заканчивалась.
Служанка на его глазах вымыла перстень щёткой. А Пилат потом ещё несколько раз сам сполоснул его в воде с розовыми лепестками. И при этом ругался отвратительными словами. Перед тем, как надеть, внимательно его осмотрел. Даже понюхал перстень. Надел. И больше уже не снимал. Так где же он?…
Офицер, который принёс перстень, сказал, что всё закончилось быстро. И при этом поклялся, что лжепророка гвоздями к кресту не прибивали, яду в питьё не подмешивали, и копьём под ребра не кололи. То есть самозванец умер сам.
– Что-то больно быстро, –
не поверил офицеру Пилат и расстроился. Он ведь потому и распорядился, чтобы Ава к кресту привязали верёвками, что заметил, – когда прибивают гвоздями, смерть приходит скорее. А он хотел, чтобы Ав за свой отвратительный обман заплатил полную цену. То есть чтобы он помучился. А в чём, собственно, заключался обман? – В том, что золота больше не будет?…
Офицер ещё рассказал, что перекладинку под ноги сделали крепкую и прибили её в правильном месте. Чтобы Ав мог дотягиваться до неё, привставая на пальцы ног, и дышать тогда нормально. Но уже в пол-день распятого стали посещать обмороки. Жарко ведь было. В конце концов он повис на веревках, вывих-нул себе ключицы и в беспамятстве задохнулся.
– Умереть так скоро! Так дёшево от меня отделаться!, –
негодовал Пилат и вот именно тогда, желая получить компенсацию за нанесённую ему обиду, решил отыграться на пленниках. Что это будет яд, он понял сразу. Поначалу, правда, хотел, чтобы отравой напоила всех Анастасия. Потом сообразил, что трехлетняя девочка тяжёлый кувшин запросто может выронить и разбить. И тогда его осенило: а что, если отравит всю эту милую компанию, в том числе и собственную дочь, Мария? Своими руками! Блестящая задумка! Или в крайнем случае Клавдия.
А вот насчет кувшина его жена ошиблась. Это действительно был тот самый – их кувшин, но Пилат взял его без задней мысли. Ничего он не вспомнил. И слава Богу! Взял первый, подвернувшийся под руку.
– Да где же этот чёртов перстень?!
Единственным местом, где Пилат иногда его снимал, боясь испачкать, была оранжерея, где он выра-щивал розы. Замечательные, кстати, розы. В прошлом году ему удалось вывести сорт без шипов, который Клавдии ужасно понравился. Возила цветы Марии и лесбиянкам…
Точно – там! Пилат направился к двери. Он уже почти до неё дошел, но та неожиданно открылась и… Ну, в общем, он среагировал примерно так же, как Натан двумя часами ранее. Когда увидел двух Авов. Одного – живого. И другого – на кресте.
– Спасибо, милый, – сказал кому-то вошедший. – Дальше я сам. И про вино не забудь, пожалуй-ста…
Цезарь снял шлем, положил его на маленький столик и устало плюхнулся в кресло. С наслаждением вытянул ноги. Пилат как-то вдруг обмяк. И отчего-то стал мёрзнуть. А потом его бросило в жар. Кровь прилила ко лбу и стало казаться, что голова сейчас взорвётся. Это с ним случилось, когда он увидел свой перстень. И всё понял. Всё!… Вряд ли он что-нибудь соображал, выхватывая меч и кидаясь на сидевшего перед ним человека в красном плаще.
Юлий Цезарь выбросил вперёд левую руку и сжал пальцы в кулак. Словно поймал муху. Ни один му-скул на его лице не дрогнул. Коричневые глаза спокойно смотрели в бездну. И Пилат с воем повалился на пол. Раскалённое острие пронзило его сердце, которое до этого момента он и не знал, где находится. Непереносимая, никогда прежде не являвшаяся так страшно и внезапно адская боль разом сожгла его нервы и превратила сильного мужчину в тряпку. В жалкого старика. Удивительно, но он успел поду-мать: – “Как же так? Вот он сидит передо мной, а копьём ударил сзади. В спину…” – Как будто это имело какое-то значение – откуда прилетело копьё! Да и не было никакого копья.
С минуту Ав равнодушно наблюдал за тем, как Пилат, корчась от боли, пытается встать на четверень-ки. И разжал пальцы лишь тогда, когда в комнату с бокалом вина вошёл офицер.
– Спасибо, милый, –
поблагодарил его Ав так просто, как если бы он сейчас на лужайке перед дворцом кормил хлебом голу-бей. Офицер сделал вид, что не замечает ползающего по полу Пилата, но при этом на его отчаянную бледность неровными полосами наложилась ещё и лёгкая прозелень. На ногах, впрочем, он устоял. Ну, во всяком случае не упал…
– Не мог бы ты оказать мне ещё одну услугу?
– Приказывай, великий цезарь, –
вскинулся офицер, к свой несказанной радости обнаруживший в себе способность говорить, голосом, правда, который сам не узнал.
– Когда я отсюда уйду, проследи, пожалуйста, чтобы этот гад, – Ав показал глазами на Пилата, – некоторое время здесь ещё побыл. Даже если он будет очень проситься на волю. А под утро вы-пусти его. И пусть делает всё, что пожелает. Не бойся, он тебя не тронет. Я на этот счёт что-нибудь придумаю.
– Будет исполнено, государь!, –
прошелестел сиплым фальцетом офицер, прижав правую руку к груди, и развернулся на левой ноге. По-лучилось не так элегантно, как ему хотелось. Но опять-таки не упал, что, конечно, хорошо. А мог.
– Надо бы, конечно, как следует тебя поучить, – начал Ав, когда офицер закрыл за собой дверь, – чтобы ты хорошенько запомнил, – Ав вздохнул и закрыл глаза. – Только мне это почему-то не до-ставляет удовольствие. А жаль… Одно ты должен усвоить…
– Что?
К Пилату вернулась способность говорить. Более того, он сумел подняться. Даже подобрал с пола свой меч.
– А то, что ты больше не сможешь причинить мне вред. И тем, кто будет рядом со мной. Тем, кто знает и любит меня. Даже не пытайся. И этому солдатику, кстати, тоже.
– Так уж и не смогу?, –
не сдержал Пилат свой идиотский темперамент. Сердце отпустило, и к нему вернулись прежние повадки самоуверенного хама. Он решил показать, кто в этом доме хозяин. Кому вот только показать?…
– Фокус в том, что ты даже не сможешь этого захотеть, – тихо проговорил Ав, заскучал и зевнул.
Пилат скривился от ненависти и вскинул руку, в которой держал меч. В то самое мгновение копьё разорвало его спину. На сей раз оно вышло из груди. Он мог поклясться, что видел его окровавленное лезвие. А прежде слышал хруст своих костей и раздираемой плоти. Через несколько минут он стал при-ходить в себя и даже попробовал подняться с пола. На этот раз Ав никаких мух не ловил, и Пилат обратил на это внимание.
– Как ты это делаешь?, – спросил он, стоя на коленях и шумно отдуваясь.
– Никак. Ты же видел, что я больше ничего не делаю. Теперь ты всё будешь проделывать сам. Это как раз то, о чём я тебе только что и сказал: ты не сможешь даже захотеть.
– Но как это происходит?
– Объяснить тебе – как?…, – почесал Ав за ухом, раздумывая. – Но ты же не поймёшь. – Мозгов не хватит… Просто твои уши услышали мои слова. И эти слова теперь в тебе поселились. Они больше и сильнее, чем ты. Забыть их тебе не… Стой!…, – погнался Ав за внезапно мелькнувшей в его голове мыслью.
– Что значит – больше, чем я?
– Да помолчи ты! Господи, ну вот же! Какая замечательная идея!… И как я раньше не додумался?…
– Значит, если я…
– Понимаешь…, – заговорил Ав обычным голосом, как будто перед ним был нормальный человек, а не эта дрянь. На самом деле Ав больше не видел перед собой никакого Пилата. Он разговаривал сам с собой. – Сейчас не время. Уж больно мало тех, кому это пригодится…
– Кому пригодится?…, –
нахмурился Пилат, вглядываясь в лицо Ава и пытаясь понять, что происходит с воскресшим пророком, глаза которого вдруг начали синеть.
– Кому это действительно нужно, – продолжал Ав, развивая какую-то свою далёкую мысль, а вовсе не отвечая на вопрос Пилата, которого он сейчас не видел. – Ну точно, пускай Его родит моя дочь!
– Кого его?
Пилат подумал, – а не ударить ли этого сумасшедшего мечом, пока тот отвлёкся на свои бредни. Ав ведь действительно на него сейчас не смотрел, лихорадочно перебирая что-то в голове. Его широко от-крытые посветлевшие глаза никуда не смотрели. Ударить Ава, однако, не удалось. Едва Пилат поднял меч, как копьё… Ну, в общем, история повторилась.
– Неважно, дочь или внучка…, – пробивалось сквозь хрипы Пилата, корчащегося на полу и пуска-ющего носом пузыри, горячечное бормотание Ава. – Да пусть хоть через сто лет!…
– Отпусти!… Умоляю…
– Не через сто?… Ну и ладно. Тогда через триста! Когда империя уже рухнет…
– Богом прошу!… Вашим, еврейским… Заклинаю!…
– А при чём здесь, собственно, империя? Ну рухнет она… И что?
– К Дьяволу империю!… Перестань уже!… Сдохну ведь…
– Придут те, с Севера…
– С какого ещё Севера? Пожалей… Ты же этот, как его… Мессия.
– А потом и ещё придут… Другие…
– Да никто сюда не придёт! Ты один выжил. Мессия должен быть добрым, – скулил Пилат. – И хо-рошим… Освободи!
– Нет, рано ещё…
– Что значит – рано?! Ведь умираю! Ты же людей исцелял… Тебе не положено быть жестоким…
– Ладно, сделаем так: пусть каждые триста лет…
– Да будь ты проклят, сволочь!…
– Точно, каждые триста лет! До тех пор, пока не прилетит Звезда. Когда они будут готовы Ее уви-деть. И стать людьми. Вот прямо сейчас им и скажу…
– Да сдохли они все! Убил я их. Слышишь ты меня?! И тебя сейчас убью! Вот только встану…
– Правильно, они должны услышать. И тогда Звезде просто некуда будет деваться! Прилетит как миленькая, когда придёт время, и Она поймет, что уже пора… Ни в коем случае не загадывать… Каждые триста лет… Пусть хоть до скончания времён… Я не спешу… А пока пусть им всем по-могает тот другой, который сгорел ради них…
– Я больше не буду…
– Так вот зачем всё случилось! Какой же я идиот!!…
Ав очнулся. Растерянно поморгал. Заметил, что держит в руке серебряный бокал с вином. Допил ви-но, встал и поставил бокал на поручень кресла. Огляделся, увидел на столике шлем и что-то ему этот шлем напомнил. Ещё раз оглянулся, пытаясь сообразить – где он и как сюда попал. Если бы он посмотрел себе под ноги, наверняка вспомнил бы. Но он не посмотрел. Ох уж эта его рассеянность! Направляясь к двери и напяливая на себя этот ужасно неудобный, явно ему не по размеру, постоянно сваливающийся с головы шлем, Ав остановился и прислушался. Но посмотреть на пол всё равно не догадался. А Пилат уже подползал к нему на четвереньках, и о чём этот гад сейчас думал, догадаться несложно, потому как опять получил удар под лопатку. И какой! Теперь уже изо рта прокуратора пошла кровавая пена. Ав так и не понял, что это были за странные звуки, немного потоптался, прислушиваясь, осторожно потрогал ручку двери и вышел из комнаты. Заключительные гимнастические выкрутасы Пилата его внимание проигнори-ровало. Впрочем, он ведь и правда не имел к ним отношения. Он даже и не вспомнил об этом негодяе. И о том, зачем сюда приходил. Мысль, которая посетила его минуту назад… Вот за ней он сюда и приходил. Точно!… Так он решил. И взгляд синих бездонных глаз снова обратился в себя…
– Вот только – что скажет Мария? Опять ведь начнёт вопить, что я бездельник и думаю только о себе. Что проку от меня никакого. Даже дров наколоть не умею… Честное слово, попрошу Луиса, чтобы заступился уже. Он, правда, ничего в этом не понимает… А может лучше Натана? Он меня за кого-то важного принимает… За умного… Хороший он человек. Точно! Поговорю с ним. Его Мария послушает. Она его уважает…
Про цезаря Ав забыл. И про то, что час назад за две тысячи лет отсюда пил шоколад в обществе де-вочки, долгожданная беременность которой ясно свидетельствовала о том, что чуда ни через триста, ни через шестьсот лет на случится, он также позабыл. Ну Юлий Цезарь, положим, так далеко видеть не мог. Но Ав!… Странно всё это. А может и хорошо, что он всё забыл? – Ведь если ещё и надежду на чудо от-нять…

________________________________________

Очень толстые стены.

Всё прошло тихо. Во-первых, ветераны отлично помнили Валерия Грата, потому как много лет назад начинали служить здесь, в Иудее, под его началом. Во-вторых, прокуратор Сирии – это серьёзное повы-шение и потому к словам легата, разоблачившего в Риме заговор мятежных сенаторов и тем спасшего жизнь божественного Августа, относиться без должного внимания было просто небезопасно. Наконец, все были в курсе того, что предстоят совместные учения, задуманные скучающим Пилатом. Поэтому никого не удивило появление в Кесарии сирийского прокуратора. Ну и что, что ночью и на две недели раньше, чем готовились его встречать? – Когда хочет, тогда он и приезжает. Не насторожил легионеров и отдан-ный Валерием несколько странный приказ снять внутреннюю охрану дворца и оставить посты лишь по внешнему периметру. То есть уже за парком. Мало ли какая обстановка требуется прокураторам для проведения тайного совещания. Может они просто хотят, чтобы им не мешали. Тем более, что на совеща-нии будет присутствовать какая-то шишка из Рима. Не иначе – консул. Ну а кто ещё может так спокойно разгуливать в багрянице и шлеме Юлия Цезаря?… Что же всё-таки происходило сегодня у всех с глазами? Какая-то странная ночь в самом деле…

Перед дворцом уже не было солдат, никаких, даже тех, что прибыли с Валерием Гратом и сопровож-дали его на пути к тайному ходу, когда к мраморной колоннаде парадной лестницы подъехала телега с тремя телами. И встретил её только один человек – Давид. Остальных пленников телега не привезла. И бородатых воинов с ней тоже не было. Они не вернулись потому, что женщин с детьми из подвала вывели не через лаз в парке. Валерий Грат на ходу всё переиграл, решив подняться сразу наверх – непосред-ственно во внутренние покои дворца. И пришлось сломать всего-то одну дверь. Карауливший её с наруж-ной стороны тюремщик и пикнуть не успел. Бородач с длинным египетским ножом оказался гораздо про-ворнее… И вообще, если бы таким умельцам (рыцарям не то, чтобы запрещенного, а как бы формально уже и не существующего Ордена) пришла в голову мысль отправить на тот свет прокураторов сразу двух провинций великой римской империи… Но странно, прокураторы их не интересовали… А вот Анастасию они понесли наверх на руках, несмотря на то, что она проснулась первая, причём без каких-либо проблем. Запросто могла бы и сама пойти. Так нет – взяли её на руки и понесли. Ещё же и глаза девчонке прикрыли, когда проходили мимо того незадачливого тюремщика.
Странные они люди – рыцари этого религиозного Ордена. Можно сказать, монахи. Встретишь где-нибудь таких, и сразу становится понятно, что стоять у них на пути не нужно. Что с оружием, что без него. Можно, конечно, попробовать, но… Тюремщик ведь на самом деле меч вынуть успел. Ну и много ему было в том пользы?
А планы продолжали меняться. Когда Валерий Грат привёл оставшихся в живых спящих пленников в чувство и оценил их физическое состояние, стало ясно, что кораблям придётся подождать. Всем нужно помыться, что-нибудь съесть, да и просто отдышаться, полежать на чём-нибудь мягком и чистом, в чём-то светлом и просторном, где не плавал бы этот ужас.
Легче всех, как ни странно, заточение перенесли дети. Мария, когда их всех хватали и волокли на двор, успела крикнуть малышам, что это их новый, очень трудный, но ужасно интересный и полезный урок. И чтобы они вели себя хорошо. Вот дети и приняли своё заключение в страшном тёмном подвале за очередную игру. Даже в чём-то забавную. Как будто они взаправду оказались в тюрьме. Почти что в настоящей.
Их, по счастью, не трогали. Истязали взрослых. И с тремя явно перестарались. Ну, Клавдию ещё разве что не били. Только пугали. Луиса, в частности, зарезали у неё на глазах. Её специально притащили к нему в камеру, чтобы она посмотрела, как бывает, когда ты грубишь прокуратору. Чтобы она поговорила потом с Марией.
Женщины после показательного убийства Луиса прорыдали всю ночь. Ну и поговорили, конечно. А что толку? – Плодить слитки на столе прокуратора Мария всё равно не умела. А как дать знать Аву? – Она ведь даже не знала, в какой он камере! И здесь ли он вообще? Жив ли? Кричать бесполезно: – стены толстые. И про детей она ничего не знала. И про Михаэля…
А как Ав узнал, чего Пилат добивается от Марии? И что он вообще чего-то от неё хочет. Как сообра-зил, что он должен сделать? – Вообще-то у него было время подумать. Да и мысли других людей прятать от него было непросто. Вопрос в другом – почему он так долго соображал? А в самом деле – почему? – Да потому, что никак не мог поверить, что всё так мелко и отвратительно. Что весь этот кошмар случился из-за золота. И кто его устроил? – Римский прокуратор! Господи, как гордо звучит, а на самом деле…
К тому же Ав не знал, что и Клавдия также томится вместе с ними. Что она совсем рядом. Буквально за стеной. Вместе с его женой. Ведь был момент, когда он подумал на неё. Всё же началось после визита к ней Марии. С этим проклятым слитком. И про Луиса с Гавриилом он ничего не знал. Да, очень толстые стены. Действительно ведь ничего не слышно…
Зато как шумно стало во дворце сейчас. Слуги, поднятые среди ночи, носились как угорелые. С выпу-ченными глазами. Спешно грелась вода для бани и бассейна. На кухне весело гремели кастрюлями. Офи-цер, которого Ав оставил стеречь Пилата, увидев вооруженных бородатых элазаровцев, – или как их те-перь называют?, – схватился было за меч, но Клавдия успокоила его. А Валерий Грат, поинтересовав-шись, где Пилат, и, получив от офицера радостный, но несколько невразумительный ответ, приказал ему и дальше караулить своего узника, но главное, забыть, что он видел здесь людей в чёрном. Хотя, как такое можно забыть?…

________________________________________

Ещё и Принцессой обозвал.

Ав-то куда запропастился?! И что там с Пилатом в самом деле? О чём они договорились? Не дай Бог отправился гулять по залам. Нашёл время для экскурсий! Бывать-то он здесь бывал, но выше бельэтажа никогда ведь не поднимался. Ну точно заблудился! Ненормальный! И офицер ничего путного сказать не может. Говорит – вышел, а куда подевался – он не знает… А ещё хвастался, что знает здесь каждый уго-лок, трепло! Мария ведь сейчас спрашивать о нём начнёт!…
Натан оказался здесь впервые. И отыскать женщин ему удалось не сразу. Сначала он пошёл на голоса, полагая, что найдёт женщин рядом с детьми. И это было ошибкой, поскольку тем было не до матерей. Полные сил и азарта они с визгом носились по дворцу, изображая из себя пиратов. И уже, кажется, успели что-то разбить. Слуги шарахались от них, недоумевая и задаваясь вопросом – должны ли они как-то про-тиводействовать банде маленьких разбойников. С одной стороны, дворец – вроде как не проходной двор и не детская игровая площадка. А с другой – они знали, что хозяйка из Рима вернулась. Вот только что. Что она снова дома. И, если уж она не реагирует на эту вакханалию, то правильно ли будет, если этот бедлам начнут гасить слуги? Уже и разбуженный сын Клавдии присоединился к ораве беснующихся головорезов. Хохотали и дурачились все вместе. Натан впервые увидел, как потешно бегает Анастасия, – высоко под-брасывая колени, – и вспомнил, кто ещё бегал так же. Много лет назад. Они тогда тоже играли в пиратов. Господи, как давно это было!…
Запах жареного мяса родил блестящую идею. Малыши прокрались на кухню. Анастасия влезла на скамейку. Пока она читала на греческом стихотворение, отчаянно перевирая слова и не выговаривая по-ловину букв, но при этом весьма эффективно отвлекая поваров, сыновья Юлии и Юи крали со сковородок мясо. Наворовали уже целую миску. Сын Клавдии стоял на стреме. Трофей с огромным удовольствием был съеден в оранжерее. Анастасия за выдающийся артистизм и непревзойденное мастерство декламатора получила от сына Клавдии розу без шипов. И за это разрешила ему поцеловать себя в щёку. Тут же вы-строилась очередь. Почему-то всем тоже захотелось. Раз уж одна банда. Младший сын Юлии прикинулся дурачком и пошёл по второму кругу. Был пойман на жульничестве и осужден всеобщим порицанием, выразившемся в одном очень неприличном слове. Чтобы никому не было обидно, чтобы всё было по справедливости, по второму разу было позволено поцеловать Анастасию и остальным. За вторую розу.
Сын Клавдии единственный сообразил, как правильно целоваться: нужно обеими руками держать де-вочку за талию. Молодец! Ав до этого додумался только к шести годам, в то время как сыну Клавдии недавно исполнилось пять! – Огромная разница.
Анастасия ушла из оранжереи с букетом из четырнадцати роз. Усталая, с пунцовыми щеками и со-вершенно счастливая: её только что впервые назвали Принцессой. А сын Юи заявил, что, если кто-нибудь проболтается родителям о том, что происходило в оранжерее, будет иметь дело с ним. Вот уже и в их жизни появилась тайна. А ещё им всем вдруг захотелось поплавать в хвалёном бассейне! Сын Клавдии предложил. Анастасия подвоха не почувствовала. – Маленькая ещё. Понятно, что не в одежде в бассейне плавают. И почему это вода так долго греется?! Прямо до слёз обидно!
Но как же всё-таки здорово: за окнами ночь, а спать никто детей не заставляет. И вообще они все ско-ро поплывут на настоящем корабле. Какой тут сон!… А вот и в баню позвали. Опять поднялся визг. И правда, Анастасия смешно бежит – в раскоряку, подбрасывая коленки чуть не до груди. Одну розу выро-нила. Ничего, тот, смышленый, что заставил её уши краснеть, вернулся и подобрал. Вообще-то он другим мальчишкам не понравился: больно уж быстро он околдовал их Анастасию. Ещё Принцессой её обозвал. А за это можно и по шее получить…

________________________________________

Другой, в общем…

Натан искал недавних пленниц, собственно, за тем, чтобы осторожно подготовить их к встрече с Авом и Давидом. Чтобы они не испытали того шока, какой пережил он сам, поднявшись на холм. Ну и чтобы как-то их успокоить. Утешить Юи. И её любимую. Потом, ему надо было кое о чём переговорить с Мари-ей с глазу на глаз. Разговор предстоял непростой.
Он нашёл всех в дальней гостиной и… никого не узнал. Так изменились их лица. Странно, но в их гла-зах почему-то не было страдания. Совсем! Только какая-то необычная, тихая сосредоточенность. Или отстранённость? – Не поймёшь… Он ещё подумал – а они вообще сейчас дышат? – Дышали, конечно! Он проверил. Клавдия от его взгляда даже покраснела. А что, грудь у неё и правда красивая! Ей ли было этого не знать… Короче, женщины не походили на вдоволь настрадавшихся узниц. Как будто их не из застенка только что вызволили! Валерий Грат, правда, успел шепнуть Натану, что они как-то странно все просыпались. Словно возвращались откуда-то очень издалека. Не особенно и охотно. И ещё: от всех пахло вином. Даже от детей. Вишнёвым вином.
Правда, их новые лица светились. Так зримо, осязаемо, что, казалось, гостиную освещали не хлипкие масляные светильники, которые больше коптили, чем давали света, а они сами здесь светили – собой. И свет этот был золотистый… Удивительно, однако, как эти вышедшие из ада женщины были спокойны. Как-то невероятно, ну просто невозможно спокойны! Как не бывает. Словно они недавно увидели или узнали что-то такое, после чего заламывать руки и нервничать по пустякам было уже невозможно. И за-хочешь – не получится. А пустяками теперь для них стало почти всё. Они сидели в искрящейся полутьме и тихо меж собой разговаривали. Натан даже не сразу понял, о чём. Наверное потому, что они, случалось, пропускали какие-то важные слова, но при этом не переставали друг друга понимать. Когда они успели так сойтись, что уже и думают одинаково?…
Юлия одна не поняла того, что, когда Валерий Грат вошёл с факелом в их с Юи камеру, будил её он не ото сна, а от смерти. Что она, как и все узники того страшного подвала, уже полчаса, как были мертвы. И дети, и взрослые. Что в тот момент в подземелье вообще не было живых!…
Ну не поняла и Бог с ней. Сон во всяком случае она посмотрела почти такой же, какой увидели и остальные женщины. Про то, как она услышала, что её зовет Юи и пошла её искать. Но только никак не могла её найти. А ушла уже далеко от дома. Неизвестно куда забрела. И даже начала беспокоиться, пото-му что всё вокруг было незнакомым. Чужим и каким-то серым. Невесёлым. Ей даже захотелось позвать мужа, потому что она решила – раз Гавриил мёртвый, значит, наверняка сумеет показать ей дорогу до-мой. С чего она взяла, что мёртвые знают всё – неизвестно. Как бы то ни было, ни Юи, ни Гавриила она не встретила. Зато, когда переходила поле, на котором что-то росло, – овёс, кажется, – она вдруг увидела Ава, сидевшего на огромном сером камне посреди небольшого золотого озерца, налитого прямо посреди поля. Совсем неглубокого. И это расплавленное золото было густым и нежным, как мед. Оно было любо-вью. И пахло фиалками.
Юлия запомнила, что, когда она подходила к озеру, то ужасно разволновалась. Потому что ей стало за многое стыдно. И она испугалась, что Ав её сейчас поругает. За то, что она не умеет читать. За то, что за неделю до ареста она съела весь творог, из которого Мария собиралась испечь какую-то вкусность. За Юи. За то, что она неправильно молится. Ну, в общем, за многое. Подумала ещё, – а что, если убежать? – Может Ав её не увидит и поэтому не станет её убивать.
Она не заметила, как ступила в то мокрое золото. И ей стало горячо, а сердце запрыгало в груди как сумасшедшее. Не потому, что озеро обожгло ей ноги, а потому, что она поняла: оказывается, до сих пор она не знала, что такое любовь. И называла этим словом что-то совсем другое. Что даже Юи или Мария не любили её так сильно, как их всех любит Ав. Не потому, что он целоваться с ней хочет. Хотел бы – поцеловал. А просто так. И что ему плевать на то, что она съела творог. И на то, что Юи она любит больше, чем Гавриила. Поняла вдруг, что она дура последняя. Слепая и глупая. И непонятно, зачем во-обще жила на этом свете.
В отличие от других женщин Юлия не могла себе объяснить, что значит встретить в чужом овсяном поле Ава, сидящего на камне и думающего, наверное, как всегда про своих муравьёв, но она запомнила, что из её глаз тогда потекла вода и совершенно не захотелось из того озера выходить. И что Ав на неё нисколько не сердился за то, что она постоянно с ним ругается… И ещё она узнала, что больше не боится воды. Юи чуть не в голос заревела, когда Юлия предложила ей сходить поплавать в бассейне. Сказала, что, конечно, они обязательно сходят, но только потом, а сначала они должны пойти попрощаться… И пообещать, что будут любить и помнить…
Мария не сразу сообразила, за что её благодарит Клавдия. За какое ещё вино? И ведь Клавдия не вра-ла, – она действительно не могла поверить, что это не Мария, а она всех спасла. И это её нужно благода-рить, что яд каким-то образом перестал быть ядом после того, как они все умерли. Превратившись в вино! Ведь так не бывает, чтобы сначала было одно, а потом сделалось наоборот. Вот ведь чудо какое! И Мария над ней смеялась из-за того, что Клавдия, глупая, плачет… А то, что Ав умер за них… И, наверное, всё-таки был каким-то боком причастен к превращению того ужасного напитка… А как иначе?… Они же ве-рили, что он – Мессия… Неправда, ничего он не умер! Он теперь всегда будет с ними. Совсем близко. Просто не здесь. Не в этой комнате. А может и в ней! И к нему всегда можно будет прийти, если он зачем-нибудь понадобится. Ведь только что они все с ним виделись! И потом ещё можно будет. Всегда, когда захочется.
Тут уж Натан не утерпел. Вмешался. Сказал, что тоже недавно повстречался и даже разговаривал с Авом. Только ему не потребовалось для этого умирать. Вот так! И нечего тут напускать туману. Он, ко-нечно, всё понимает, но…
Ему не то, чтобы не поверили, а просто сказали, что он дурак глупый и ничего не понимает. Что муж-чины вообще по большей части глупые и злые. И не только в любви, а вообще ни в чём не разбираются. В том, например, как нужно верить… Диспут мог бы продолжаться долго, если бы служанка не привела в комнату Ава. За руку. Он таки умудрился заблудиться. Вот тут и начались настоящие слёзы. Да много чего тогда началось. А шлем был ему всё-таки великоват и норовил с головы свалиться, почему Мария и сняла его. И перстень тоже. Ещё потеряет! А меч у него отобрал Натан. Надо было вернуть его Валерию Грату. Зачем Аву меч? Очень глупо он с этим мечом смотрелся…
Женщины притихли и по очереди подходили к Аву. Заглядывали ему в глаза и старались как бы слу-чайно к нему прикоснуться. Проверяли, настоящий он или нет. Живой ли? Сошлись на том, что он, конеч-но, живой и даже очень на Ава похож, которого все они только что видели во сне, ну, когда умерли, но в то же время и какой-то другой. Тот вроде постарше был. Или наоборот?… Другой, в общем… А какой из них лучше, они не сказали. Чтобы не расстраивать Марию…

________________________________________

А ты купишь мне коня?

Натану так и не удалось с ней переговорить. Не до него было. Только и успел сказать, что не Давид убил её отца. А вот поняла ли она, о чём он ей говорил, услышала ли она его, он не понял. Убежала про-щаться с Михаэлем. Перед этим, правда, ещё раз подошла к Аву, потрогала его за плечо и, с каким-то странным сомнением заглянув в его глаза, спросила:
– Очень больно было?
– Да нет, не особо. Ну, неприятно, конечно…, –
виновато улыбаясь и потирая ключицы, которые Тот – другой – вывихнул Себе на кресте, начал подыски-вать Ав правильные слова. –
– Думал, прибивать будут. Вот этого я боялся. А так ничего…
– Ну ладно, потом поговорим, –
пробормотала Мария, в голове которой царил полный кавардак. Что-то не складывалось. Не сходилось. –
– Ладно, потом пойму, – пообещала она себе. И убежала, твердя: – Потом, всё потом. Живой и сла-ва Богу! А всё остальное потом, потом… Главное, в баню сходить. И поплавать. А всё остальное потом, потом когда-нибудь… –
На самом деле первой, как ни странно, в произошедшем начала что-то понимать слабоумная Юлия. С ней случилась истерика и сквозь всхлипывания она стала всех спрашивать:
– А как же Тот? Ему уже не больно?
– Что с тобой, родная?, – обняла её за плечи Юи. – Какой ещё Тот?
– Что на кресте сгорел, – лепетала Юлия, и глаза у неё сделались совершенно сумасшедшие. – Он на меня не ругался вовсе! И ничего про нас с тобой плохого не сказал. Он и тебя любит. Сидит себе сейчас тихо в озере. А его взяли и сожгли.
– Да кто его сжёг?, – уже плакала Юи, прижимая к себе любимую. – Никто его не сжигал. Он на кре-сте умер.
– Римляне его сожгли! Дом на дрова разломали и сожгли.
– Успокойся, милая, –
прокусила себе до крови губу Юи, пытаясь не закричать.
– Я сама видела! Он всё ещё горит на том кресте… –
В общем, пришлось Юлию увести. Клавдия Прокула попыталась было помочь, но Юи её прогнала. И бывшая жена Понтия Пилата, проводив их до бассейна и объяснив, как запирается дверь изнутри, пошла собирать вещи.
Клавдия уже всё решила. Главное, отсюда вырваться. А там Тиберий защитит. Поможет. Ну, развод там, денег даст и прочее. Император всё-таки… И, разумеется, сына она с собой забирает.
– Что там Натан про Анастасию говорил? Совсем с ума сошёл?! Какая мать на это согласится? Но он так твёрдо сказал… Понятно, он всех нас спас… И вообще он ничего… Даже симпатичный… Всё на мою грудь смотрел… Совсем спятил! Тут такое, а он… Да и мальчик не согласится… –
С сыном, однако, проблем не возникло. Когда Клавдия спросила, как он отнесётся к тому, что они уедут отсюда в Рим, тот сразу, не думая, ответил, что согласен.
– Только мы не с папой поедем…
– А с кем?, – насторожился мальчишка.
– Вот, с дядей…, –
засмущалась Клавдия, показывая на Натана, не соображая, что в таких случаях нужно говорить, и чув-ствуя себя последней дурой, с отчаяния втравливающейся в какую-то чудовищную авантюру.
– Мы больше не будем жить с папой?, –
догадался её сын, недобро поглядывая на Натана, и вдруг спросил его:
– А ты купишь мне коня?
– Я его прямо сейчас тебе подарю, –
выпалил Натан, шалея от удачи и боясь упустить шанс, не очень-то, впрочем, веря…
– Только я вот что, – заставив вздрогнуть и Клавдию и Натана, продолжил мальчишка. – Я это… Я без Анастасии никуда не поеду! Это моё последнее слово.
– А если она не согласится?…, –
начала было Клавдия, но Натан незаметно сдавил её локоть.
– Да кто её будет спрашивать?, – отрубил мальчишка. – Я ей прикажу. И вообще я на ней женюсь.
– Ну иди… сынок… давай… поговори с ней… как мужчина, –
спотыкаясь, проговорил трудные слова Натан, пытаясь не спугнуть то, чего не бывает, во что он боялся поверить… –
– А мы пока с её мамой… Она ведь ещё не знает…

________________________________________

Когда? Где? В Магдале?

– Я знаю, кто был её дедом. Точнее прадедом.
– Эта тема закрыта. Даже не начинай. Какая из неё императрица? И незачем ей знать! Ты мне лучше скажи, что известно про её отца. Кто его убил?
– А ты кого сейчас имеешь в виду?
– Вы что, сговорились с Давидом дурака из меня делать? Этот идиот сто раз, пока ехали, переспро-сил. Теперь ты начинаешь.
– А что такого? Откуда мне знать, что мы об одном и том же человеке говорим?
– Ну хватит уже издеваться! Я про Сира тебе толкую. Про кого же ещё?…
– Да не был он никогда её отцом.
– Что?!
– Что слышал. Её отец – Каифа.
– Что ты несёшь?!
– И Сир именно поэтому его убил.
– То есть как?!, – опешил Ав.
– А вот так! Всё очень просто… И, кстати, заплатил он твоим золотом. Двадцать талантов дал за убийство тех, кто ему мешал. Кто знал тайну.
– Какую ещё тайну?
– Что не он отец Марии. Всех убил, кто об этом знал. Или мог узнать…
– Двадцать талантов – огромные деньги.
– Да уж – не малые. Семнадцать из них пошли на убийство твоего кузена.
– Константина?
– А у тебя что, другие кузены имеются? Ещё за два таланта был убит начальник тайной стражи. Помнишь такого? Да, виртуозно его зарезали…
– А его-то за что?
– Так он же всем и рулил. А, соответственно, всё знал. Это ведь он предложил Сиру сказаться от-цом Марии.
– Зачем?
– У него были на Каифу особые планы. Это он продвигал его в первосвященники.
– Да ты что!
– Точно.
– А почему Каифа должен был скрывать, что он отец Марии? Ну, сказал бы всем…
– Что он отец правнучки Юлия Цезаря?, – прищурился Натан. – А ты сам подумай. Как долго он с таким счастьем прожил бы? Сир ведь еле ушёл тогда с Марией от ваших родственничков. Каифе вряд ли бы так повезло. И потом, повторяю, отец Луиса вёл его в первосвященники. С такой тай-ной Каифа ему просто с потрохами принадлежал. Шага поперёк сделать не смел. В общем по-следний талант на троих ушёл. И Каифа был первым из этой троицы. За него было выплачено полталанта.
– А кто ещё двое? Подожди… – у Ава закружилась голова. – Знаешь, а я ведь думал, что и Кон-стантина, и Каифу, и начальника тайной стражи убил Игнат. Так говорили… Слышал о таком?
– Приходилось… Глупость какая! Так вот… За четверть таланта убили того, кому ты переставил на другую руку родимое пятно.
– А его-то за что?! Стой, так он ведь своей смертью умер. Простудился и умер. Ну точно! Это все знают.
– А ты хотел, чтобы за четверть таланта его ножами искромсали. Это же – триста ауреусов. Триста! Притом, что пырнуть в бок можно и за один. Желающие найдутся. А сделать так, чтобы без сле-дов… Даже я не сразу догадался.
– Не понимаю. А зачем его?…
– За компанию. Он, может быть, и не знал про Марию. Но мог узнать. Сир видел их с начальником тайной стражи. Они не просто были знакомы, они дружили.
– Да ладно тебе выдумывать!
– И не просто дружили. Это ведь они Элазара придумали. Вдвоём.
– Ну это уж совсем какой-то бред!
– Думаешь?
– Ну посуди сам: зачем начальнику тайной стражи было придумывать себе такую головную боль? Вы ведь всегда против римлян были.
– Всегда?…, – прищурился Натан. – Эх, никудышный из тебя политик!… А знаешь, мозги у тебя раньше лучше работали. Кстати, идею с Элазаром им ведь через Каифу твой Константин подбро-сил. С дальним прицелом…
– Подожди, а последний-то из троих кто? Я вроде не слышал, чтобы ещё кого-нибудь из заметных людей тогда убили.
– А его и не убили. Тут уж вмешался я и остановил это безобразие.
– А кого собирались?
– Тебя.
– Да ты что?! Я-то Сиру чем помешал?
– Под ногами путался. Михаэль к нам ушёл, чем свою жизнь и спас. Так нет же, – Мария к тебе при-лепилась!… Никуда из Магдалы ехать не желала.
– Я уже ничего не понимаю!
– А что тут понимать? Сиру захотелось стать отцом императрицы великой римской империи. Вот, что твоё золото с ним сделало.
– Но ведь без меня Мария не долго прожила бы. Не больше восемнадцати лет. Эта наследственная болезнь… Вроде как удалось поправить…
– Я в курсе. Только ему совсем не нужно было, чтобы она долго жила.
– Это как?, – вылупил глаза Ав.
– Он же, как известно, был добрым человеком, – съязвил Натан. – И очень богатым.
– Не понял.
– Торговаться он неплохо умел.
– К чему ты клонишь?
– Сервилий собирался купить сенат.
– Зачем?
– Затем, чтобы после смерти Марии императором провозгласили его.
– А разве это возможно?
– Что именно?
– Купить сенат… Ну… и чтобы императором поставить… Он же – грек…
– А сам-то как думаешь? Это, конечно, уже не двадцать талантов стоит. Но у него были деньги, ко-торыми он распоряжался как своими. Твоими, между прочим, деньгами.
– Не говори ей.
– Да понятно!
– Господи, что же это за человек такой был?! Интересно, а если бы у него свои дети были?…
– Так у него и был сын… Есть… Ну, то есть, жив ещё…
– Да ты что! Вот несчастный…
– Да я бы не сказал… Нормальный из него получился человек. Хороший. То есть не совсем нор-мальный, конечно… Но точно не скотина.
– Жив, говоришь?… А знаешь, я бы с ним встретился… Ну, там, помочь чем… Просто погово-рить…
– Так ты и встречался с ним.
– Когда? Где? В Магдале?
– И в Магдале тоже.
– Ну не тяни уже кота за хвост! Кто это?
– Ты.

________________________________________

Целоваться будем? На прощание…

Встретились они прохладно. Выцарапывать глаза Мария ему не стала. Но и для жарких объятий ситу-ация была неподходящая. Давид некоторое время соображал – должен ли он пересказать Марии безумную просьбу Ава. В итоге всё-таки рискнул и… обомлел от её реакции. Он натурально испугался, когда Мария одновременно разрыдалась и рассмеялась. Кинулась его целовать. А маленькая Анастасия подбежала к ним и стала одной рукой дергать их за одежды. Другой она прижимала к груди букет неколючих роз. Не выговаривая половину букв, она, топая ногой, требовала то у него, то у матери:
– И мне! И мне тоже расскажи! Я тоже хочу научиться. И мне скажи! Я уже большая…
Мария забрала у дочери цветы, погладила её по голове и пошла к Михаэлю. Анастасия, естественно, заревела. Мария улыбнулась, подбадривая её, и, конечно, не поняла, по какому поводу были те горькие слёзы. Хотя, чего тут можно было не понять? – Отобрать у дочери цветы! Её цветы!! Первые в жизни…
Когда мёртвый Михаэль, которому Мария что-то шепнула на ухо, дёрнулся и с её помощью начал вы-лезать из телеги, Давиду показалось, что вместо Михаэля сейчас умрёт он. От разрыва сердца. И его по-ложат на освободившееся место в той самой телеге. Отвезут куда-нибудь и там закопают. Никто, понятно, на его страдания внимания не обратил.
Через минуту, когда Мария увела Михаэля в парк искать то самое дерево, из-под страшной телеги вы-бралась Анастасия. Вид у неё был довольный. Вот только залезть на телегу самостоятельно она не смог-ла. Больно маленькая была. А Давид помочь ей не захотел. Он сидел прямо на земле и подняться уже не пробовал. Нервы не выдержали. Слишком многое ему пришлось увидеть за сегодняшний вечер. Подмога к Анастасии, однако, пришла. Причём без каких-либо особенных чудес: из дворца вышла Леонтина. От-крыла дверь и вышла. Что тут такого? Но Давида её появление почему-то совершенно доконало. Инте-ресно – почему? – Пора бы уж было привыкнуть.
– Бабушка, бабушка, я секретные волшебные слова знаю!
– Не смей называть меня бабушкой. Я что – старая по-твоему? Ну, давай, подсажу…

Найти нужное дерево было нелегко. Одно дело – днём, а другое ночью, когда они все выглядят одина-ково.
– Ты хоть будешь меня вспоминать?, – Мария заметно волновалась и всё время оглядывалась.
– Я тебя всю жизнь любил, – и больше ничего не сказал. А время шло. Мария мялась.
– Какая яркая сегодня луна…, – поправила она тунику.
– Да уж…
– Тогда давай туда пойдём…
– Куда?
– Ну… В тень станем…
– Зачем?
– Хочу тебе подарок сделать. Вот…, – Мария протянула Михаэлю перстень прокуратора.
– Он, наверное, дорогой…
– Дурак! Надевай уже!…
– У меня никогда такого не было…
– Да уж, конечно! Ну так что?…
– Что?…
– Целоваться будем? На прощание…
– Да я и не умею… совсем…
– Скажи лучше – не хочешь…
– Почему же… Вовсе я…
– Да стой ты ровно! Не шатайся… Опять руки за спину прячешь?!…
– А нас никто не увидит?
– Целуй уже!…
– Не командуй! Сам знаю, что мне делать…
– Ну так давай…
– Сейчас…
– Да вытащишь ты руки из-за спины или нет?! Горе ты мое… Любимый…
– Ты только не реви, а то я тоже начну. Вот смеху будет…

Юи Давида не увидела, хоть и прошла в шаге от него. А Юлия брата увидела, но не узнала. Юи прика-зала себе не плакать и пока держалась. Ей было очень страшно смотреть на тех, кто лежал в телеге. Пока-залось даже, что там кто-то шевелится. Испугалась, что всё-таки сейчас заплачет. А Юлия всё никак не могла понять, зачем Гавриилу закрыли лицо тряпкой и почему Юи так крепко держит её за плечо. Ведь синяки останутся.
В телеге и в самом деле кто-то шевелился. Это Анастасия, переползая с одного мёртвого тела на дру-гое, собирала свои розы, которыми Мария усыпала Луиса и Гавриила. А ещё она шептала то одному, то другому на ухо:
– Вставай, дурак глупый. Я тебя люблю.
Наконец, терпение Леонтины лопнуло:
– Мальчики, ну в самом деле, ужин стынет! И собираться пора. Вы ещё тут, понимаешь, разлег-лись! Простудитесь на льду лежать. Ну-ка вставайте скорее! Быстро, я кому сказала!! – Некогда мне с вами возиться!
На Давида лучше было не смотреть.
– Ты чего толкаешься?
– Это я толкаюсь? Да если я тебя толкну, от тебя мокрого места на останется, – отозвался Гавриил.
– А-а… Я, кажется, знаю – кто это по нам ползает. Какая большая выросла… Тяжёлая стала… Сле-зай с меня! Раздавишь ведь, егоза…
________________________________________
;
Приложение

Первое письмо.

Милая, родная, любимая моя К.! Как же я ненавижу тебя! И твоего двуличного Н.. Или кто он те-перь, – И.? Ладно, пусть будет И.. А больше всех я ненавижу М., который, дрянь такая, всё знал и ни сло-ва мне не сказал! Намекнуть хотя бы он мог?!
И не надо врать, будто этому негодяю, который так и не научился вытаскивать руки из-за спины, твой распрекрасный И. запретил со мной об этом говорить! Нет, ну ты представь, что я почувствовала, через какой ад я прошла, когда мы отплыли и только утром выяснилось, что Ан. на корабле нет! Что вовсе она не спит в своей каюте, а едет с вами, обманщиками, в Р.! Да я чуть с ума не сошла! Будьте вы все… Нет, ладно, этого я вам желать не буду. Хоть вы все сволочи и так гадко со мной поступили. А главное, ведь А. – вечный твой подпевала, – ни словом не обмолвился. Всё знал и тоже промолчал! Я ему уже всё ска-зала…
Ну в самом деле, нельзя же так!! Что я – не поняла бы? Я что, совсем что ли дура глупая? Или я – мать плохая? Откуда мне было знать, что наша дочь не имеет права жить на острове и даже просто пла-вать по морю? Да неужели я плохого бы ей пожелала? Гады вы все бессовестные! А ты – так просто шлю-ха! Не забывай, что я теперь всё про тебя знаю. Я помню – со сколькими офицерами ты крутила. Вот рас-скажу твоему новому мужу, чтобы он тебя зарезал или побил.
Нет, ну ты смотри, кем наш Н. оказался! Кто бы мог подумать? Не могу поверить, что твой дядя назначил его на такую важную должность. Не бойся, я знаю, что можно писать, а о чём нет. Мне уже всё объяснили. Ну правда, такое ведь просто в голову не лезет. Это же так здорово! Не то, что мой… Твоего мужа вся империя знает, вернее не знает, но трепещет перед ним. А моего дурака кто знает?… Ну ладно, я уж свыклась с мыслью, что он у меня слабак и жалкий неудачник. А то, что вы его за умного держите и красивые слова ему говорите, так я же понимаю, что это из вежливости. Чтобы мне не так обидно было. А ведь как хорошо всё начиналось! Я такие надежды на него возлагала.
Милая моя К., я не должна тебе говорить, сколько мы плыли, но, в общем, долго… И вот, у нас теперь свой дом. На самом деле это не просто дом, а целая деревня! И она вся наша! Свой дом теперь в ней есть у каждого из нас. И какой! Мы уж отвыкли. Всю жизнь ведь вместе прожили. Впрочем, и сейчас видимся каждый день. Да что там видимся – как и дома – по-прежнему вместе живём. Дома… Смотри – до сих пор называю Израиль своим домом. Скучаю, конечно… Ну а как?
Здесь не так жарко. Говорят, зимой даже будут дожди и одеваться придётся во что-нибудь тёплое. Не знаю – привыкнем ли. Как мой со своими мигренями холод переживет? В общем, я вся издергалась.
Нам ничего не нужно. Нет, правда, спасибо тебе за заботу, но действительно ничего присылать не надо. Если кому-нибудь чего захочется, это у нас появляется. Не сразу, правда, а недели через две-три. Но появляется. Неудобно, конечно, что приходится ждать, но зато ты можешь попросить у Д. решительно всего. Юи как-то брякнула, что хочет алмазное ожерелье. Зачем оно ей было нужно – непонятно. Она ведь так и не научилась в тунике ходить. Прямо как мальчишка одевается… Просто так ляпнула. Да мало ли кто чего хочет!… Так вот, через месяц Д. принёс ей колье стоимостью в два таланта. Это как вообще?! – Два таланта! У меня челюсть отвисла. Так эта идиотка его тут же своей любимой подарила. Да, они по-прежнему неразлучны. Притом что Ю., похоже, опять беременна. Когда они с Г. успели? Воздух здесь что ли особенный?…
Кстати, я ужасно огорчилась, узнав, что у тебя с Н., прости – с И. ничего с этим делом не получается. Конечно же, вам нужно поскорее завести ребёнка! И вот, что я тебе скажу: приезжайте к нам хоть нена-долго. Здесь и правда в этом отношении климат волшебный. Да, ты угадала. И нечего хихикать. Только смотри – никому! Помни, что я теперь все твои тайны знаю. Ты у меня в руках. А. говорит, что у нас опять будет девочка. Но откуда он может знать? Это же невозможно! И вообще, он постоянно врёт. Хо-тя… Нет, он правда врёт. И стал странным. Стареет должно быть. Г., например, он сказал, что Солнце вовсе не крутится вокруг Земли, а как раз всё наоборот. Это как?! – Совсем спятил. Я ужасно за него бес-покоюсь. А Г., конечно же, уши и развесил. Верит ему, дураку. Каждому его слову. То, что А. ненормаль-ный, это все знают, но он такие ужасные вещи стал говорить, что прямо не знаю… Я уж вся извелась. Сказал, что часы мне подарит. Зачем мне часы? Куда их ставить? Так он сказал, что не песочные, – ещё же и балдой меня обозвал!, – а такие, которые можно носить на руке как драгоценный браслет. Совсем из ума выжил! Я уж иногда плачу по ночам. Говорила с Д.. Может снова начать его теми капельками поить, что ты мне давала?
Теперь о том, о чём ты просила. Я показала твоё письмо А. и, знаешь, оно ему понравилось. Только он сказал, что это никуда не годится. Ты погоди реветь. Меньше этого дурака слушать нужно! Он и мне всю жизнь одни гадости говорил. Мне вот, например, ужасно понравилось, как ты пишешь. И вовсе он не против того, что ты хочешь его слова за свои выдать. Что ты выдумываешь? Что ещё за глупости?! Да он вообще не помнит, чтобы такое тебе говорил. Тут другое. Я даже испугалась сначала, ведь он слово “Бог” уже лет десять вслух не произносил, а тут сам сказал, что ты должна писать именно про Бога. И проще писать. Так, чтобы всем было понятно. Люди ведь слабые. Не надо их еще больше пугать и требовать от них, чтобы они вдруг ни с того, ни с сего сделались умными и сильными. Я даже поругалась с ним, ведь получается, что он требует от тебя ужасной вещи – чтобы ты врала. Но ты же знаешь, что с ним спо-рить – это всё одно, что ругаться с больным. Упёрся как я не знаю кто… Говорит, правду ты знать долж-на, но рассказывать её другим, если со своим И. собралась сделать то, что вы решили, пока ещё рано.
Теперь давай поподробнее. Вот смотри, в своём втором письме ты пишешь: – “В начале был страх и потому никто не мог о себе сказать, кто он и откуда пришёл.” Потом ты исправила: – “В начале был страх, не позволявший видеть то, что было до начала начал. Вот почему никто и не мог сказать – кто он и откуда пришёл. Те же, кто преодолевал страх, были слишком одиноки, чтобы их захотели слышать, хотя Исаия и все, кто приходил прежде и после него, говорили громко и понятно.”
И так, и так хорошо. Что тут моему дураку непонятно?! Я лучше никогда в жизни не сказала бы. Ты просто молодчина! А вот А. заявил, что это написано женщиной и что это все сразу поймут. А не должны бы. Все должны думать, что написанное тобой сказано не мужчиной и тем более не женщиной, а Богом. – Ну ты смотри, как он заговорил! – И что слов у тебя вообще должно быть меньше. А главное, чтобы без поэзии. Без всякой мешающей красоты. Он предлагает тебе начать так: – “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.” Как тебе? По-моему, неплохо. Непонятно, но забирает. И, главное, по-спорить тут не с чем. А только потом уже можно начинать рассказывать сказку. (Это он так сказал – сказ-ку.): – “Оно (Слово) было в начале у Бога. Всё через Него начало быть, и ничто без Него не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.”
Ты только не смейся, – мне тоже показалось, что это слишком примитивно и он явно перестарался с этой своей простотой, – но А. говорит, что именно так ты и должна писать. Чтобы от всего этого пахло древностью. Он даже сказал, что не сам это сочинил, а якобы прочел где-то в моём сне, то есть где-то в очень-очень далеком будущем, что именно так будет начинаться какая-то очень хорошая книга про Бога, у которой читателей будет больше, чем у Гомера и Софокла вместе взятых. А, если ты хочешь писать как-то по-другому, – этого никто и никогда не прочтёт. Может он и врёт, но что-то в его словах есть…
Поехали дальше. Вот ты пишешь: – “Чтобы гиены не пожрали львов, дикие звери придумали себе бо-гов и заговорили о любви и милосердии. Они вылепили их из глины и своего ужаса. Надели на них головы, похожие на свои, и поклонились им. Когда напоенные кровью жертв боги ожили, крокодилы и скорпионы сказали птицам и носорогам: – «Наши Боги сильнее ваших. Они нас защищают и ведут нас к великой цели. Поэтому мы больше не звери!». И не стало на Земле опаснее тварей, чем крокодилы и скорпионы, ибо во имя своих мёртвых богов они стали пожирать не только других зверей, но и самих себя. И одна-жды провозгласили себя людьми.
Из страха и крови они делали камни и из этих камней построили себе храмы. Внутри куполов они нарисовали глаза Бога и красивые облака, и сказали: – «Вот – небо!». И не стало больше неба.”
Слов не найду сказать, как мне понравилось, а этот умник опять за своё!… Во-первых, говорит, опять слышно, что это написано женщиной и причем не иудейкой. Во-вторых, если уж ты собралась вложить такие слова в уста Мессии, то сначала расскажи немного о Нём самом. Расскажи, к примеру, как Он ро-дился. Как-нибудь чудесно, не как все нормальные люди рождаются. Не знаю как, но придумай. Ты суме-ешь. И как к Нему с самого детства приходил Бог и разговаривал с Ним. Можно во сне, а можно и так. Как Бог учил Его делать всякие чудеса. Здесь я с А. согласна. Так будет интереснее. И потом, какой-то у тебя Мессия свирепый получается. Если он будет дальше говорить про любовь, то зачем же с порога пугать людей? – Успеешь ещё.
Ну и вот этот ещё кусок: – “Боязнь приблизиться к краю и заглянуть в вечность Бездны породила сле-поту и ложь, оправдывающую слепоту. Сон убил мысль и подарил спящим игры и бессилие, смерть и преступление. И стали спящие брать друг друга за руки и говорить: – «На нас лежит грех от рождения, ибо мы – человеки, и поэтому не должны мы смотреть на лицо Бога, но будем Ему рабами и станем слу-жить Ему. Давайте славить имя Его и убивать врагов Его, ибо тот, кто не похож на нас, замышляет злое против Господа нашего.» И разбили они зеркала. Нет большего греха…”, ну и так далее.
Теперь тебе скажу, что думаю я. Здесь уже почти не слышен голос злой римлянки. Правда. Зато я яс-но вижу девчонку, обучавшуюся в дорогой афинской школе и пытающуюся подделать древний арамей-ский папирус. Ну вот зачем ты пишешь так умно? Какие ещё зеркала? А такое слово как “мысль” ты, уж пожалуйста, вообще забудь. О чём ты? Ты простых людей видела когда-нибудь? – Про рыбаков пиши сказку!
Так, всё, хватит. Пора ужином заняться. Скоро вся эта свора нагрянет. Я из сил выбиваюсь, а они рыбу пошли ловить, бездельники! Вот сами бы её и чистили!… Правда, приезжайте к нам. Слово даю, отсюда ты беременной уплывёшь. Спорим?…
Эх, я всё о том же… Да всё я понимаю! – Что ещё год нам с дочерью нельзя видеться… А почему, собственно, нельзя?! Какой дурак это придумал?! Плевать мне на то, что её сорок рыцарей охраняет, чтобы волос с её головы не упал!… Ну, если ей нельзя по морю плавать, давай, мы с А. приплывем куда И. скажет. Попроси мужа… Сердце же разрывается! Жестокие вы! Целую вас всех. А мою Ан. – тысячу раз!
Кстати, совершенно не понимаю, с чего это И. решил, что А. не понравится новое имя, которое ты да-ла своему сыну. В конце концов это твоё дело, как его назвать. Тем более, что он сам его себе выбрал. По-моему, Сергиус – прекрасное имя и, наверное, очень редкое. Я во всяком случае такого раньше не слыша-ла. А. скорее всего тоже. Но могу у него спросить, если хочешь. И как оно может ему не понравиться? Почему? Что-то твой И. перемудрил. Ты поменьше его слушай. А пишешь ты здорово. Честное слово! Не ожидала. Очень ты нас порадовала. Как там М.? Передавай ему привет. Если он ещё помнит меня… Вот дурак!!!…
Твоя М. И вовсе я не плачу…

________________________________________

Четырнадцатое письмо.

Здравствуй, моя любимая! До сих пор не могу отойти от нашей встречи. Такой праздник вы нам устроили… Мыслимое дело – два года не видеть дочь! Разве это нормально? И за что нам всё это?! За-чем?… Слава Богу хоть реветь перестала после того, как у нас тут… Ну ты, конечно, уже знаешь, что здесь стряслось… А то ведь думала, что помешаюсь и начну, как мой старый дурак, с деревьями да с муравьями разговаривать. А что, мне уже и голоса разные слышатся. А. постоянно ловит меня на том, что я с дочерью и с тобой разговариваю. И ругается, говорит, что я глупая и головой больная. На самом деле он ужасно за меня испугался. Ну ты подумай, как сам начинает спектакли закатывать, так всё у него с головой в порядке, терпи его давай, какой он есть, а как я немного забудусь или размечтаюсь о чём-нибудь, так я дурой психованной получаюсь!…
Одно хорошо, после этой ужасной истории мы с ним хоть разговаривать стали. Я же две недели на не-го дулась. Видеть его не могла! Даже спать к Д. отправляла. А как? Он мне тысячу лет обещал те часы. Я уж и думать про них забыла. Мало ли, чего он наврёт… И тут на тебе – просыпаюсь, а он сидит на полу на себя непохожий, держит в руке часы, которые неизвестно откуда взял, и глаза у него такие же бездон-ные, как у Того, что в нашем озере на камне сидит. Даже трудно в них смотреть было. Я уж ему и капли дала, и шею ему растёрла, бегаю вокруг него, щебечу. В чувство, значит, привожу. Спать, понятно, уже не легла – до утра караулила его, как бы с ним не случилось чего плохого. А этот гад, как очухался, пошёл к Юи и подарил ей мои часы. У неё тогда день рожденья случился. И с чего она взяла, что именно в тот день родилась? Откуда ей знать? Врёт она всё!
В общем, вот так я без часов осталась. А главное, Юи их ведь тут же Белошвейке передарила. Мы так теперь жену Г. зовём. Знаешь, какой она мне хитон пошила? – Умрёшь от зависти! У вас в Р. в таких не ходят. И где она, в каком сне такой увидела – ума не приложу. Вот уж, действительно, не дал Бог мозгов, зато каким талантом наградил! Короткий такой хитон, с разрезами. На первый взгляд, как бы тебе ска-зать, – немного неприличный. Чуть больше открытый, чем полагается. И надевать его нужно на голое тело. По-другому – смысла нет. А. сказал, чтобы я не смела в нём на праздничный ужин заявиться, пото-му что там соберутся все наши мужчины. Вот так я его и послушала! В тот же вечер его надела. У Л. челюсть отвисла, и он себе глаза чуть не вывихнул. Ему уж и Юи сказала, что он ведёт себя просто не-прилично. Белошвейка и ей такой же потом сшила, только она его стесняется носить. Для неё одной наде-вает. У этого хитона поясок сильно ниже талии. В самом деле – слишком откровенно. Но зато как краси-во! Думаю, не попросить ли её для моей дочки что-нибудь весёленькое пошить…
Господи, как же моя девочка выросла! Да вы обе изменились. И похорошели… А знаешь, я ведь боя-лась, что она больше не станет мамой меня называть. Что совсем уже меня забыла… Ну неужели мы не можем чаще видеться? А. ничего не говорит, но я же вижу, что и ему тоже несладко. И вот что: я, конеч-но, всё понимаю, но эти их совместные купания с твоим С. надо бы заканчивать. Ей уже почти семь лет. Скоро девушкой станет. Незачем ей с этим делом торопиться. А. говорит, что моя болезнь Ан. не угрожа-ет. Я, конечно, нервничаю в ожидании ее восемнадцатилетия, но почему-то этому вруну верю. Тем более теперь, после того, чего мы тут все натерпелись…
Да, так вот… Ты уж упроси И. не быть таким суровым. Не надо здесь больше никого наказывать. Ты понимаешь, о чём я говорю. Всё-таки не война! Мальчика ведь на меч заставили пасть. И не надо мне рассказывать, будто он сам так захотел! Как можно этого захотеть?! – Совсем ведь мальчишка!! Да, я утверждаю, что его именно заставили. Может быть прямо не сказали, но всем же понятно… Что из того, что он уснул в ту ночь на посту? С кем не бывает? Ведь никто же не погиб!
Юи уже поправляется. А. над ней изо всех сил колдует. Говорит, что она скоро как новенькая будет. Только рожать больше не сможет. Ну а зачем ей? – И так двух мальчишек Л. родила. Хватит ему! Лишь бы только А. её вылечил. Там, как мне кажется, что-то очень плохое случилось. Больно уж сильные вещи он с ней делает. И даже меня попросил напоить её нашим фиалковым запахом. Серьёзно так сказал. А я, дура, ляпнула, не подумав, что боюсь, как бы она от моих поцелуев обратно в мальчика не превратилась. Пошутила… Вот идиотка! Он, впрочем, ничего не понял. Сделал прямо при Юи со мной так, чтобы у меня началось, и ушёл Белошвейку стеречь, как бы та нас не увидела. А то ведь она глаза мне потом вы-царапает. Оставил нас одних. Кажется, действительно не подглядывал. Ну я и напоила Юи, а потом и ещё разок ночью к ней сходила. Уже без А. обошлась. Представляешь, она до сих пор такая же стеснительная, прямо ужас. Но ничего, пила и ещё просила. Умоляла только своей ничего не рассказывать. Белошвейка и впрямь совсем бешеная стала.
В общем, я толком не знаю, как там всё произошло. Поняла только, что приплыли они ночью и ника-кого пиратского флага у них не было. Факелы не зажигали и до берега добирались на плотах. Очень тихо они плыли. Так что дозорный, даже если бы и не проспал, запросто мог их не услышать. А было их чело-век двадцать. Или даже больше.
Л. и Г. с сыновьями ушли в тот вечер на рыбалку, до утра, ну и ты понимаешь, кто к Юи той ночью пришёл. Вот именно – Белошвейка. Я знаю, что ты думаешь об их связи, но я тебе вот, что скажу: эта их запретная любовь как раз всех нас тогда и спасла. Потому как разбойники, увидев свет в доме Л., сначала заглянули к ним, а Ю., когда её любимую пугают, становится совершенно дикой. Короче, сколько пиратов в тот дом зашло, столько их там и осталось. Хотела пойти у них пол вымыть, да мне А. запретил. Навер-ное, очень много крови было. Так что я даже и не знаю скольких Юи там положила. Думаю, человек пять, не меньше. Потом она их ножи схватила и побежала на улицу. А Белошвейке велела к брату бежать. Соб-ственно, Д. и поднял тревогу. Представляешь, девчонки по острову совершенно голые бегали. Не сообра-зили одеться. Или времени не было. Юи три раза ножом ударили.
Когда ваши рыцари проснулись, на крики уже и Г. с Л. прибежали. Так что рыцари могли спокойно и дальше спать: всё закончилось быстро. В Л. попала стрела, но ранила его не опасно. А вот Г. несколько раз мечом ударили. Так он тот меч у злодея отобрал, и я не буду тебе говорить, что он с тем разбойником и со всеми остальными сделал. Он ведь решил, что это пираты его жену раздели и насиловать её собира-лись. В него ещё несколько стрел попало, но он, пока последнего не догнал, не остановился. Голову ему оторвал! Руками!! Представляешь?… Только потом уже упал.
А. ужасно беспокоился. Думал – Г. умрёт. Представляешь, он его моими нитками зашивал! Меня вы-рвало, когда я это увидела. Так он накричал на меня и заставил ему помогать. Ничего, починили нашего стража. Уже разговаривает и вина всё время просит. Белошвейка от него не отходит. Плачет, прощенья у него просит, говорит, что все из-за неё заболели. За то, что она любит неправильно. А я тебе вот что ска-жу: она всех нас любит! И очень правильно любит. По-настоящему!
В общем герои они все – мои родные! Спасли нас. И ваших рыцарей заодно. Но я вот, что хотела тебе рассказать. Мой-то, когда крик поднялся, и стало ясно, что нас пришли убивать, – что ты думаешь, сде-лал? – Он от Д. прибежал и стал в дверях с ножом. Сказал, что будет свою Принцессу защищать. Нет, ты подумай, – это же смех один! Да его ребёнок тросточкой перешибёт. А туда же – на защиту встал. Мой рыцарь… В общем, я ему за это всё простила. Даже историю с часами. Так что у нас, может, ещё одна дочка скоро появится. И нечего смеяться. Мы над этим работаем. А что? Запросто может получится…
Всё, хватит, – ужас, сколько пергаментов на тебя извела. С ума сойти! И вот что, если ещё раз ска-жешь, что я пишу с ошибками, – поссоримся. Чего ты от меня хочешь? Да я только в двадцать лет стала учиться писать, когда А. мне глаза поправил! Представляешь, по-арамейски ни читать, ни писать не умею. И по-вашему тоже. Ну хоть по-гречески как-то пишу. Да, с ошибками. Но он же не родной мне язык! В общем, ты меня поняла: нечего кивать на мою безграмотность. Ты ещё будешь! Хватит мне А.! Он больно грамотный! Сандалию запросто может не на ту ногу надеть и отправиться в таком виде по деревне гулять. Позорить меня! Сил у меня на него нет! Тысячу раз целуй мою дочку. Скажи, что я ей абрикосов целый мешок насушила. Люблю вас всех. Кланяйся И. и М.. Можешь их даже от моего имени поцеловать. Пер-стень-то этот дурак не потерял ещё? Господи, и зачем я ему его отдала? Вот идиотка!…

________________________________________

Написанное между строк симпатическими чернилами,
изготовленными по рецепту Филона Александрийского
из сока чернильных орешков.

Ну, здравствуй, подруга. Последнее твоё письмо дошло до меня со сломанной печатью. Я устроила грандиозный скандал. Не пугайся, как мы и договаривались, все твои письма я сжигаю. Надеюсь, ты тоже осторожна. Внимательно разглядывай печать и проверяй, цел ли наш с тобой условный знак. В прошлом письме его не было. Делай выводы.
Теперь о главном. Я больше не спрашиваю – почему нас держат взаперти и от кого здесь прячут? По-тому что, кажется, догадываюсь. Любопытная деталь: на нас напали через месяц после того, как мы с вами встречались я даже не поняла где. О чём говорили тогда А. с И. не знаю. Но кое-что я услышала. Одну единственную фразу. А. сказал, что “за эту прекрасную идею людей будет убито больше, чем их живет сейчас на всей земле”. На этом их разговор и закончился. Не начавшись.
Кстати, ты права: эта “прекрасная идея” родилась вовсе не в наших с тобой головах. Она давно носит-ся в воздухе. Ещё наши с М. отцы обсуждали её, когда мы были детьми. Да, я в курсе, кто был моим от-цом. И не надо морду кривить, будто ты ничего не знала. Всё ты знала и молчала! Подруга называется… Я из А. случайно вытащила. Нет не клещами. Бывают такие минуты, когда из него можно вытянуть всё, что захочешь. Если, конечно, ты в состоянии в такие моменты разговаривать и чем-то ещё интересовать-ся. – Сама ты шлюха!… А что, – рекомендую. Нет, ты попробуй. А. бы мне сам про Каифу ни за что не рассказал. Ранить мои чувства боялся. Дурак. И вы все – дураки! Почему раньше было не сказать? – Не понимаю…
Так вот, то, что якобы пришло в наши с тобой головы и чем вы с И. сейчас занимаетесь, начали даже не Иосиф с Каифой. Всё это придумал принц Константин. Помнишь, я рассказывала тебе, как познакомила с ним А., давно, ещё в Магдале, когда мы были детьми? Вернее, когда мы вдруг перестали ими быть. Я вела себя тогда просто омерзительно и поэтому мы с ним друзьями не стали. А вот А. принцу чем-то приглянулся. Он даже разрешил ему пожить в своём доме. Ну, там, где Юи устроила тот ужасный кош-мар. А потом в нашей жизни появилась Белошвейка. Это ведь я их обеих совратила. До сих пор мучаюсь. Видеть наших мальчишек тогда не могла! После того, что со мной сделали солдаты. А. меня простил. Я ему одному призналась, а Г. и Л. ничего не знают. Никак не решаюсь им сказать. Они ведь оба принесли мне клятву верности, то есть стали моими рыцарями (как и твой разлюбезный, между прочим), а я, тварь, всю жизнь им испортила. Хотя А. говорит, что ничего я никому не испортила, а просто я дура психован-ная. Про М. он ничего не знает. И не узнает, если ты не проболтаешься. Господи, как мне жить с такими грехами?!…
Да, так вот: какая, собственно, разница – что в чьей голове родилось? – Правильно, никакой. Если бы только я не стала вдруг бояться твоего мужа. Понимаешь, если бы всё это придумали мы с тобой, а мы ведь мечтали именно об этом… Даже если бы вместе с нами были Иосиф и Каифа… Ну и А., конечно, хотя с него проку – как с козла молока… Господи, сколько я на этого рохлю грохнула сил, чтобы сделать из него человека, и всё зря! Но я не об этом, а о том, что ничего бы у нас с тобой не получилось. Потому что болтать мы все горазды, а как до дела дойдёт… Зато такие, как И. и Константин, как раз и могут что-то построить. Горы свернут и за ценой не постоят. Но вот это-то меня сейчас и пугает.
Зачем я тебе сказала про то, что на нас напали практически сразу после того, как у И. не получился разговор с А., и что я теперь боюсь твоего мужа? Заметь, я при этом совершенно не беспокоюсь за судьбу своей дочери. Почему вы её у меня отняли, я понять не могу, потому что чего-то не знаю. Но правда, за её жизнь я не волнуюсь. Знаю, что её охраняют, а не стерегут. Это, как ты понимаешь, не одно и то же. А вот нас именно что стерегут. И, похоже, твоему И. это надоело. Всё бы ничего, да только напавшие на нас не были пиратами. Д. потихоньку это выведал. Он подарил жизнь нескольким бывшим пиратам и не то, что-бы водит сейчас с ними дружбу, но, в общем, они ему обязаны. Короче, те, кому Г. поотрывал головы, были римлянами. И не просто римлянами. Это были очень умелые воины. Такие вот дела. Не знаю, суме-ешь ли ты предостеречь И. от повторения чего-то подобного, но ты уж постарайся. Скажи, будто тебе стало сниться что-то непонятное. Будто приходит к тебе ангел и просит не убивать его. Говори с И. спо-койно, ни в коем случае не осуждай его. Ведь ты его любишь. Вот, наконец, даже забеременела. И он тебя любит. Хотя, он и меня когда-то любил…
В общем, если тебе не удастся его переубедить или что-то пойдёт не так и ты сама вдруг начнешь че-го-то бояться, срочно дай мне знать. А, собственно, что я тогда сделаю? – Да ничего особенного. Просто расскажу А. то, что знала всегда: что, когда надо мной издевался одноглазый и те два ублюдка, мой спа-ситель оказался в недостроенной башне вовсе не случайно. И убил он их не мечом, который якобы отнял у одного из насильников. Это он так сказал, потому что никто не видел того, что произошло на самом деле. Да если бы он только попытался у кого-то из них отнять меч, они бы его сто раз убили. Как курёнку шею ему свернули бы! Им ведь не по четырнадцать лет было! И они были сильными. Очень сильными! Я помню. Как-то не получается забыть…
Глаза мне завязали. Дураки – я ведь только после смерти научилась глазами смотреть! Так вот: Н. был с ними. А когда они уже всё со мной сделали и собрались убивать, он откуда-то из щели в стене вытащил железку, вроде тех, что Юи прячет в рукавах, и чиркнул ею одного по плечу, другого по спине, а третье-го… – я не увидела. Вот от этого они все и умерли. Мгновенно! Это только потом он взял чей-то меч и принялся их рубить. Уже мёртвых. Я недавно спросила у Юи, никого не называя, – может ли такое быть? – Она, не задумываясь, сказала – яд. Очень опасно, потому что можно и самому нечаянно пора-ниться. Но в быстром ближнем бою – самое то. Если, конечно, знаешь, что этот ближний бой у тебя сей-час случится. Просто так ходить с отравленной железкой в кармане – самоубийство. Её ведь голой рукой придётся вытаскивать.
Знаешь, как исчезло парфянское царство и кто такой Артабан? Полюбопытствуй у И., он кое-что от А. слышал. Разумеется, И. ничего тебе не скажет, но, может быть, тогда остановится. Или всех нас перебьёт. Всех, включая тебя! Только дочь мою он не тронет. В этом я уверена. Потому что в этом не сомневается мой муж. А мы с тобой И. больше не нужны. Ты ведь уже почти дописала свою историю…
Прости, что говорю такие гадости и пугаю тебя ужасными вещами, что в твоём положении неполезно. Но я хочу, чтобы ты как раз спокойно рожала. Чтобы не овдовела раньше времени. Срочно решай про-блему. И помни, бить нужно на то, что ты видишь во сне всякие ужасы про пиратов, Артабана и про анге-ла… А главное, что ты любишь И. до беспамятства и всегда будешь на его стороне, что бы он ни решил сделать.
В это тебе будет трудно поверить, но я на твоего мужа не обижаюсь. Наверное потому, что понимаю его. Понимаю – что он делает и почему. Просто мне не очень нравится, какими средствами он собрался воплотить в жизнь нашу с тобой чистую и такую прекрасную мечту. Зато мне нравится, что в отличии от нас он никогда не стоит на месте и не фантазирует по-пустому. Вот за кого мне нужно было замуж выхо-дить…

________________________________________

Пятнадцатое письмо.

Любимая, здравствовать тебе и радоваться! А у нас тут сплошные праздники. Давай я тебе всё по по-рядку расскажу. Во-первых, Юи уже почти выздоровела. Мы с А. её таки подняли на ноги! Не поверишь, – она даже помолодела. Белошвейка, правда, на меня теперь смотрит зверем: Ю. проболталась ей, как именно я её лечила. Представляешь – взревновала, идиотка!
Во-вторых, я заставила А. размножить мои часы, которые он сдуру отдал Юи, и я по этому поводу те-перь совершенно счастлива. Как я его заставила? – Да очень просто: пригрозила, что ночевать он будет у Д. и ко мне больше никогда не притронется. Если он такой! Подействовало. Единственное, что омрачает мое счастье, это то, что чудо это не у меня одной. Теперь у нас все девочки ходят в этих красивых брас-летах. Даже жена и дочка Д. их себе на руки надели. Посылаю и тебе тоже. Значит так, чтобы палочки внутри шевелились, браслет нужно носить. И всё. Рукой специально, как Белошвейка, трясти не нужно. Хватит и того, что они у тебя просто будут на руке. А если на два дня их положишь куда-нибудь, палочки остановятся. Как по ним узнавать время – я тебе потом объясню. Ещё и сама не во всём разобралась. А. на меня сердится, что я больно долго соображаю, но это и правда сложно. Потом там ещё в малюсеньких окошках меняются картинки. Этого я пока совсем не понимаю, но А. говорит, что это – дни недели и чис-ла месяца. Врёт, наверное, но я начала перерисовывать картинки и скоро, наверное, все их запомню. Во всяком случае – проверю: а вдруг он меня просто дурит. Как всегда! С него станется.
В-третьих, А. вдруг сам изменился. Он тоже как будто помолодел. Это все заметили. И вот тебе сек-рет: когда Ю. напивалась и начинала светиться (а процедуры пришлось продолжить – почему Белошвейка и разнюхала), он тоже стал подкатывать и, если у меня не останавливалось, времени даром не терял. Правду тебе говорю – помолодел! И уже две недели живёт без мигреней.
Кстати, он, наконец, начал что-то записывать. Мне не показывает, но я знаю, где он прячет свои пер-гаменты. При случае скраду и тогда что-нибудь из них перепишу для тебя. Есть подозрение, что пишет он по-арамейски, но я тогда с Д. договорюсь, чтобы он их мне прочёл.
Главная же наша новость и приключение: к нам нагрянул твой муж. Жалко, что без тебя. По случаю, рядом по каким-то своим делам оказался. Вот и заехал. Приплыл то есть… Рассказал, как у тебя растёт живот и как ты стала смешно ходить. Любит он тебя очень. И это здорово.
Привет тебе от всех моих рыцарей: – от Д., его сумасшедшей сестры и её Юи; от Л. и Г.; мой тебе кланяется, сказал, что у тебя опять мальчик родится, а девочка только уже в следующий раз получится. Ещё он сказал, чтобы ты двигалась побольше и горло берегла. И ещё чтобы Тот, про кого ты пишешь, ни в коем случае не был похож на него. И всё-таки настаивает, чтобы Он в твоем рассказе умер молодым. И чтобы не просто так умер, а обязательно за что-нибудь хорошее. Чтобы всем после этого лучше жилось. Ну, тем, кто Его станет любить. Так будет правильно. Это, может быть, ты что-то понимаешь, а обычным людям нужно про жертвы рассказывать. И желательно кровавые. Увы, это им ближе. И важно, чтобы твой герой говорил понятно. Лучше всего притчами и о чём-нибудь самом простом. Главное же, упаси Бог, никаких афинских школ с их философиями и свободомыслием. Помни, всё, что ты пишешь, должно быть близко и понятно самому неграмотному крестьянину или рыбаку. И что это совсем не враньё, если ты наплетёшь ему про загробное царство. Просто так сейчас нужно. В это поверят. Потому что в это всем хочется верить.
Всё, целую тебя. Эх, если бы можно было тебя напоить через море моими фиалками… Кстати, а по-чему нельзя? Надо будет заставить А. подумать о том, как бы это сделать. Пусть придумывает. Хоть чем-то полезным займётся.
Целую. Твоя М.

________________________________________

Написанное между строк симпатическими чернилами,
изготовленными по рецепту Филона Александрийского
из сока чернильных орешков.

Я тебе сколько раз говорила: пиши, еле касаясь палочкой пергамента и не отставляй строчки слишком далеко. Можно ведь догадаться, зачем ты это делаешь. А когда давишь на пергамент – видно следы. Бал-да! Куда делось твоё седьмое письмо – ума не приложу. Я его не получала. Обыскалась. Будь осторожна!
Что касается твоего мужа – забудь всё, что я говорила тебе в предыдущем письме. Ничего ему гово-рить не нужно. Нас больше никто не тронет. Он сам, когда приехал, зачем-то подтвердил мне клятву верности. И произнёс те самые слова М., которые А. запретил говорить вслух. Никто И. за язык не тянул. А., когда узнал, страшно на нас обоих рассердился. И. не понял – почему. И тогда А. объяснил всем нам, что означает эта дурацкая клятва. Что слова “умру с тобой в один день” это не просто слова, а что именно так оно и случится. Ужасно А. на всех нас разозлился. Но ведь и он тоже тогда, в детстве, эти слова про-изнёс, чтобы со мной поцеловаться. Беда в том, что он только сейчас стал в человека превращаться. А в то время он ведь шуток совсем не понимал. Если кто при нём какую глупость говорил, он её за чистую монету принимал. И эта глупость начинала быть правдой. То есть, получается, что, если бы Юи, не дай Бог, умерла, или Г., его ведь страшно тогда мечами поранили, то и все мы в тот же день умерли бы. Все, кто ту глупую клятву давал! И Н., ну то есть твой И. тоже. Он как услышал, бледный стал и даже пот его прошиб. Потом вроде успокоился, а ночью, когда все спали, он во дворе плакал и обзывал себя нехоро-шими словами. Я слышала. Прощения он, конечно, просить ни у кого из нас не стал, но я решила, что раз он плакал и на себя неприлично ругался, то как будто бы попросил. Я на всякий случай так решила, чтобы случайно не вышло, как с Артабаном. Спроси всё-таки у него про парфян. Интересно, что он тебе расска-жет. Смотри, вот ведь гад, рядом он по делам оказался!… Мог хотя бы месяц выждать. Чтобы не белыми нитками!…
Твой И., перед тем как отплыть, спросил меня, что раз так, раз мы все умрём в один день, то не дол-жен ли он прислать сюда М., а то он там не особенно бережётся. А о том, чтобы жениться на ком-нибудь, так даже и слышать не хочет. К., милая моя, отговори ты ради Бога своего мужа. Не совладаю я с собой. Не нужен мне здесь М.! Ведь люблю я его, дурака. Ужас как люблю! Дрожу вся, когда о нём думаю. И А. тоже люблю. Господи, какая я несчастная! У кого мне просить прощения? И за что? Вот сейчас опять реветь буду.
Всё, целую тебя. Горло береги. Посылаю тебе с И. шарф. Сама его связала. И колечко своё посылаю. Когда моя дочь будет за твоего С. выходить замуж, надень ей его на указательный палец. И та своей до-чери пусть потом передаст. А та – своей. Люблю вас всех!
М.

________________________________________
;
Эпилог

Через пять лет случилось так, что Натан упал с лошади. Вроде бы и не сильно разбился. Но через ме-сяц понял, что умирает. И Михаэль срочно отплыл на остров. На том же корабле все дети были отправле-ны с острова на экскурсию в Афины, а сам Михаэль на острове остался. Письмо, которое он передал Ма-рии, оказалось чистым свитком папируса. Никто ничего не понял. Михаэль божился, что ничего он не перепутал, что именно этот свиток ему вручил Натан. Оставшись одна, Мария полезла в потаённый шкафчик и добыла оттуда склянку. – Секрет, подаренный Аву Филоном Александрийским. Неизвестно, что было написано в том письме, но Мария проплакала всю ночь. Перстень Михаэль не потерял, напрасно она беспокоилась. Перед тем, как сесть на корабль, он подарил его Сергиусу, сыну Клавдии Прокулы и Понтия Пилата.

Когда в Риме император торжественно хоронил начальника своей тайной службы, на вечный город с неба посыпался пепел. И не стало видно неба. А потом ещё целый месяц лил чёрный дождь. Было холод-но и что-то закончилось. Да, страшная вещь – проснувшийся вулкан. Нет больше того острова.
И был ли он?…

________________________________________

Конец первой книги.

Комикс про то, чего не было.

Леонид Кузнецов.

Саров.