Гештальт

               
Поезд «Москва – Новороссийск» задерживался с отходом. На юге России шла чеченская война. Усилились проверки на предмет пресечения терактов. В каком-то из вагонов искали «адскую машину», якобы заложенную чеченцами. Состав быстро переформировали, и подозрительный вагон отвели на запасной путь для тщательного досмотра.

        На перроне в ожидании поезда пассажиры стояли плотно. Большого воодушевления на лицах не наблюдалось. Но обстановку разрядил подвыпивший гармонист, который залихватски растянув мехи своего видавшего виды инструмента, стал мастерски наигрывать популярную тогда в народе песню «Вологда». Тут же нашёлся не менее трезвый певец, на лету подхвативший бодрый и незамысловатый мотивец:

                Где ты моя, черноглазая, где?
                В Вологде-вологде-вологде-где -
                В доме, где резной палисад…

           Песня была весьма неспешная, лирическая, настроила людей на минорный лад, певец от воодушевления закатывал голову, показывая небу щербатые зубы. После первого куплета к ним присоединился третий, но уже для создания зримого образа песни. Он умудрился  вклиниться в дуэт с русскими камаринскими извивами, выделывая какой-то «замороженный» русский танец, поскольку вся энергетика и удаль ушла у него в подчинение плавному строю песни.

           Танцор, как многорукий Шива, возносил руки над головой, а потом наклонялся и ладонями бил по затоптанному асфальту перрона, словно перебирая  клавиши большого рояля. Ни один постановщик танцев не догадался бы до такого потрясающего и нелепого симбиоза. Здесь присутствовал какой-то внезапный природный артистизм, отрепетированный внутренней потребностью выразиться.

           Внезапно образовавшаяся троица находилась в состоянии полной отрешённости от окружающих реалий. Им было всё равно где их поезд и когда он придёт с досмотра. А было бы лучше, чтоб и не приходил вообще, так они были погружены в своё стихийное лицедейство. Длилось оно до тех пор, пока при очередном наклоне, и постукивании ладонями по грудной клетке, ляжкам, коленям и икрам, плясун вдруг закрепился в позе высокого старта, застыл, взялся рукой за поясницу, сменил блаженную улыбку на выражение библейского мученика и на словах «Где ты моя, черноглазая, где?» перекрыл песню душераздирающим стоном. Певец ещё по инерции успел на угасающей ноте пропеть  «В доме, где резной палисад…»

           – Радикулит, – сделал тут же заключение стоящий рядом со мной седовласый красавец – мой сосед по плацкарте.

           В это время как раз подали состав, и бедолагу в  том скрюченном состоянии, в каком он застыл в последнем па, внесли в вагон под звуки гармони, тянущей свою «Вологду».

           Мой сосед был потрясён виденным.

          – Вот скажите Вы мне, – тряся большой волосатой кистью, обратился он ко мне, – Вы видели что-нибудь подобное в других странах? Я говорю это Вам, как старый моряк, повидавший на этой Земле немало. Какой-нибудь китаец или американец, к примеру, разве может отчебучить такое. Да ещё экспромтом! Под настроение.

          Здесь, дорогой мой, кроется душа русского народа, его непосредственность, простота, даже, я бы сказал, детскость. Какое это вызывает умиление! Мне иногда кажется, что русский человек мог бы и Шестую симфонию Чайковского сплясать и Шотландскую симфонию Гайдна.

          Уверяю Вас, у немцев, при подобной ситуации с поездом, был бы полный ордунг и тишина. Все бы стояли, по ранжиру и молча и терпеливо ожидали бы состава. Американцы, наверняка бы активно жевали свой «чуингам», и все, как один, смотрели в сторону ушедшего на досмотр поезда. Французы… Да что там говорить! А русский человек… Ему всё равно есть поезд, нет поезда. Даже когда нет, ещё и лучше. Можно расслабиться, спеть, сплясать. Уходит от нас это. Приходит какой-то  гештальт.  Если не сказать хуже.