Благовещенский погост. Глава 18

ГЛАВА   18.  ВОЛКИ   ДА   ВОРОНЫ.

                Серые следы на сером снегу,
                Сбитые с камней имена.
                Я столько лет был в долгу.
                Мне забыли сказать, что долг заплачен сполна.
                Пахнет застарелой бедой.
                Солнцу не пробиться в глубину этих глаз.
                Теперь мне всё равно, что спрятано под тёмной водой.
                Едва ли я вернусь сюда ещё один раз.
               
                Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

                Только пусть они идут – я и сам птица чёрная.
                Смотри, мне некуда бежать: ещё метр – и льды.
                Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны,
                Чтоб хоть кто-нибудь дошёл до этой чистой звезды.

                Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

        Ментовские пляски на костях продолжались до позднего вечера. Где-то в три часа представителям Владимирского Главка пришла в голову гениальная идея опросить всех взрослых жителей Флорищ по факту происшествия. Отправили сотрудников кольчугинского розыска, Матвиенко и Горюнова собирать объяснения. Около семи Колька принёс начальнику полиции отдела пятнадцать своих бумажек, в которых, как под копирку, было написано: «По существу заданных мне вопросов, касающихся обстоятельств смерти таких-то, ничего значимого пояснить не могу». Тридцатидвухлетний майор пришёл на эту должность вместе с новым начальником отдела. Даже не шибко продвинутые кольчугинские менты очень быстро окрестили их за глаза «тупой и ещё тупее». Со стороны казалось, начальника полиции настолько раздувает осознание собственной значимости, что он вот-вот лопнет. Он оценил принесённые Горюновым объяснения и изрёк:

        - Плохо работаешь, капитан, очень плохо работаешь!

        Спорить с этим мальчишкой, волей нашего сюрреалистичного времени занесённого на начальственные высоты, Колька не имел ни малейшего желания. Плохо, так плохо.
 
        Наконец, часов в восемь представители Владимирского Главка отбыли, не солоно хлебавши, восвояси. Следом за ними, как перелётные птицы, потянулось руководство кольчугинского отдела и сотрудники уголовного розыска. Когда опорный окончательно опустел, Горюнов побрёл домой. Он поймал себя на мысли, что его недосып за последнюю неделю похож на тот ритм, в котором он работал давным-давно в Москве. Думать ни о чём не хотелось, навалилась усталость и сонливость. Всё происшедшее за последние сутки Николай Семёнович не воспринимал, как очередное крупное своё поражение. Просто откуда-то из подсознания всплыл прощальный урок Женьки Мошенского: «Если хочешь жить, сынок, научись проигрывать. На этом свете выигравших не бывает». С горечью Колька осознал, что проигрывать он так и не научился.

        Горюнов зашёл в дом, зажёг свет и увидел мирно сидящего в кресле отца Иоанна. Почему-то это его нисколько не удивило.

        - Здрасьте-здрасьте, Иван Филиппович! А я думал, вампир может зайти в дом, только если его пригласят.

        - Сказка, Коля. Такая же сказка, как осиновый кол, солнечный свет, чеснок и серебряные  пули. Разъехались?

        - Разъехались. Я так понимаю, договор наш больше не действует, раз Вы так смело перешли Палаксу?

        - Договор нарушен. Нашей стороной. Бессмертный автор «Искусства войны» закончил свой жизненный путь. Хитрый китаец этот Сунь-Цзы! Пытался всё отрицать и переложить вину на Победоносцева. Наивный! Думал, что я сытого от голодного не отличу. Немного жаль его – он всё-таки был мудрец. Впрочем, о такой долгой жизни, как у него, и мечтать сложно. Пожил, так пожил. Но, раз формально договор нарушен, почему бы мне не перейти Палаксу и не навестить своего друга?

        - А мы – друзья, отец Иоанн?

        - Ну, ты ко мне можешь относиться, как тебе угодно. А я к вам с Сашкой за эти четырнадцать лет, как говорят люди, душой прикипел. Даже не друзья вы мне, как к своим детям к вам отношусь. А какой отец останется безучастным, если его сын в опасности?

        В этот момент Горюнову стало по-настоящему страшно.

        - Если я правильно понял, Иван Филиппович, Вы считаете, что я в опасности?

        - Правильно, Коля. Послушай меня и попробуй понять, что я говорю. Помнишь, я как-то посмеялся над нашим Сашкой, когда почти доказал ему, что ни Бога, ни Дьявола нет, ни загробной жизни?

        - Было дело. Жестокая получилась шутка.

        - Конечно, шутка. И высшие силы существуют, и их оппоненты в виде падших ангелов и их предводителя. А самое главное – вечное существование души. Поэтому я к тебе и пришёл.

        - Пока не улавливаю связи.

        - А я не буду ходить вокруг, да около. Всё тебе объясню, как у вас теперь говорят, на пальцах. Ты сложный человек, много в тебе всего намешано, и правильного, и неправильного. Но ты не заслужил той вечной муки, которую себе уготовил.
      
        Это был кошмар, самый настоящий кошмар. И Горюнову пришлось прикладывать все свои силы, чтобы внешне оставаться спокойным и невозмутимым.

        - То есть, отец Иоанн, Вы считаете, что после сегодняшнего происшествия я решил руки на себя наложить?

        - Знаешь, есть такая соломинка, которая переламывает хребет верблюду. Сегодняшнее происшествие – всего лишь соломинка. Не в нём дело. Просто устал ты от жизни, надоело тебе всё, и ты почему-то решил, что всё в этой жизни не сложилось.

        - Да что Вы такое говорите? У меня таких мыслей и близко нет.

        - Это сейчас, когда ты смертельно устал и с ног валишься от недосыпа. А выспишься, проснёшься завтра и поймёшь, что твоё очередное поражение и стало той соломинкой, что сломала хребет верблюду. И жить тебе больше не захочется. Не умеешь ты проигрывать, Коля, так и не научился. И прощать ты себя не умеешь. А как жить человеку, если он не умеет себя прощать? Не зря тебе сегодня вспомнилось, что тебе Евгений Иванович напоследок говорил. А самоубийство, сынок, это самый тяжкий из всех грехов. Всё может простить Господь человеку, если человек искренне раскаялся. Только не это. Жизнь – и испытание перед вечностью, и великий дар Божий. А если ты взял, и этот дар добровольно отринул… Нет тогда прощения. За самоубийц даже молиться строжайше запрещено – это я тебе, как бывший священник, говорю.
 
        Нежить, сидевшая напротив Горюнова, залезла в самые сокровенные уголки его души, дотянулась своими щупальцами до таких глубин подсознанья, о которых он и не подозревал. Колька был окончательно повержен и раздавлен. На него было жалко смотреть.

        - Что же мне делать? – еле выдавил он.

        - Помнишь, сынок, мы всё шутили с тобой, что болтаешься ты между Добром и Злом, как цветочек в проруби? Вот, наверное, и пришло время прибиться к берегу. Проблемы у меня. Ты, вот, считаешь, что всё у тебя в жизни не сложилось. Отчасти ты прав. А я тоже совсем не так представлял себе волшебный мир вечной жизни по ту сторону Палаксы, мой мир, где я и демиург, и властелин. И знаешь, что самое смешное?

        Горюнову было явно не до смеха. Не дождавшись его реакции, великий вампир продолжил:

        - Самое смешное – опять во всём виноваты люди. Интересно, чем Бог думал, когда их создавал, и думал ли вообще? Какие бы сложные превращения не проходил вампир на пути к вечной жизни, человеческая основа остаётся определяющей. А большинство людей по своей природе мелкие, вздорные, завистливые и злобные существа. Я устал со всем этим справляться, сил моих уже нет! Мир свой решил создать, Господу Богу уподобиться… Идиот!
 
        Теперь уже подавленным выглядел отец Иоанн. Впрочем, он быстро взял себя в руки.

        - Мне нужен помощник, Коля. Среди всех тех, кто у меня поселился, я такого существа не вижу. А вот ты мне подходишь. Я обращу тебя, и станешь ты моей правой рукой. В моём мире мало места для Милосердия, зато много – для Справедливости. Ты однажды сильно обжёгся, путаясь в этих понятиях. Думаю, больше не ошибёшься. И вот, что я тебе, как сыну, скажу. Если согласишься на моё предложение, ты, конечно, встанешь на сторону Зла, тут мне скрывать от тебя нечего. И всё же это будет меньшее зло, чем смертельный грех самоубийства.
 
        Великий вампир с некоторым удивлением смотрел на Горюнова. Тот немного пришёл в себя, и теперь казалось, что они всего лишь обсуждают реализацию по долгой и трудной разработке.

        - Вы, наверное, понимаете, Иван Филиппович, что такие сложные решения не принимаются после бессонной недели. Ваше предложение очень интересно. Более того скажу: оно мне нравится. И всё же. Сколько у меня времени на раздумье?

        - Очень немного. Ночь отоспаться, пару часиков подумать. И завтра утром я жду твой ответ. И вот ещё что. Не вздумай что-нибудь учудить над собой. Ты меня понял?

        - Об этом даже не думайте. И в мыслях такого нет. Будет Вам завтра утром ответ.

        - Надеюсь, положительный.

        - А у меня есть выбор?

        Великий вампир поглядел на него как-то странно и исчез.

                …………………

        Горюнов взглянул на часы. Было 00 часов 00 минут. Он налил себе полный стакан коньяка и выпил его большими глотками, как пьют воду в жаркий летний день. Закурив сигарету, Колька стал прохаживаться вдоль книжных шкафов, загромождавших комнату. Ситуация ясна и понятна. Все детали отчётливо видны, как на ладони. Не надо ничего обсуждать и анализировать. Остаётся только действовать.

        Случайно взгляд его упал на потрёпанную детскую книжку «Муми-тролль, Людвиг Четырнадцатый и совсем другие». Он достал её с полки и открыл на последней странице.

        «Ах, как сладко всё съесть, всё выпить, обо всём поговорить  и до того наплясаться, что усталые ноги еле несут тебя домой в тихий предрассветный час – спать, спать!

        Волшебник улетит на край света, а мышь заберётся под свою травяную кочку, но и тот и другой будут одинаково счастливы.

        И, пожалуй, счастливей всех будет Муми-тролль, который вместе с мамой пойдёт домой через сад на рассвете, когда померкнет Луна и листву всколыхнёт утренний ветерок с моря. В Муми-дол вступает прохладная осень, и так надо потому, что без неё не бывает новой весны».

        Эту книжку, которая очень нравилась маленькому Коле, читала на ночь мама. Мать он тогда очень любил. Уже потом обвинил её во всех смертных грехах. И в том, что воспитала она из него «тургеневскую барышню», и в том, что во взрослую жизнь он вступил только в двадцать пять лет, лихорадочно ломая свою судьбу через колено и предпринимая судорожные усилия начать жить самостоятельно и стать всё же мужчиной.
 
        Горюнову захотелось превратиться в маленького мальчика и броситься к единственному своему близкому человеку, отцу Александру. Уж он-то всё поймёт, за всё простит, а позорному бегству из Флорищ, подлому дезертирству, найдёт оправдание и даже придумает что-нибудь, что придаст этому паскудству благородный оттенок.
 
        Колька улыбнулся и произнёс в пустоту:

        - Ты прав, Евгений Иванович. На этом свете победителей нет.
 
        Он ещё раз взглянул на часы. Времени у него уже не было. Нужно действовать. Он достал из своей папки лист бумаги и начал писать.

        «Дорогой мой Александр Михайлович!

        Нет у меня никого ближе тебя, да и не было никогда. Сашка, я хочу, чтобы ты меня понял. Это не бегство и не дезертирство, это вынужденный шаг. Из двух зол приходится выбирать меньшее. Понимаю, что ты остаёшься один. Но это произошло уже давно – помощник  из меня хреновый. Сломала меня жизнь и прогнула. Ты будешь дико смеяться, но получилось, как в песне моего любимого Владимира Семёновича.

Как все мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать, и выбор труден,
Мы выбираем деревянные костюмы,
Люди, люди…

        В общем, сигарету можно принять, а от жизни придётся отказаться.

        У меня к тебе последняя просьба. Ты отлично знаешь, где моя жизнь окончательно сошла с рельс. На той поляне, где Митяй замочил своего дружка. Там я сделал свой главный выбор в жизни. И этот выбор привёл меня к событиям сегодняшней ночи, как переведённая железнодорожная стрелка. Таких, как я, по-человечески не хоронят. Но ты исполни свой дружеский долг, закопай меня на этой поляне.

        Твой Бог меня не простит, а ты прости».

        Горюнов выкурил последнюю сигарету. По иронии судьбы она оказалась последней в пачке. Он бросил пустой сигаретный коробок на свою предсмертную записку и достал ПМ. Люди, хорошо знакомые с этим пистолетом, прекрасно знают, что после того, как предохранитель снят и затвор передёрнут, малейшее давление на курок приводит к выстрелу. Колька промучился минут пять, но так и не смог нажать. Мысль о мгновенной смерти парализовала его волю.

        - Да, не очень красивенько получится… - пробормотал он и завил горе верёвочкой. На одной из двух лип, росших в палисаднике.

                …………………

        Не хоронят самоубийц в освящённой земле. Не отпевают их и не поминают. Мирянам не благословляется молиться за них. А духовным лицам молитвы за самоубийц строжайше запрещены. Всё это Сашка прекрасно знал. Поэтому и встал на колени перед Пресвятой Богородицей, покровительницей всех несчастных и милосердной заступницей пред строгим ликом Господа. Подумалось ему, что только Она сможет понять его друга и простить, ведь смерть Её Сына тоже была, в какой-то степени, самоубийством.

        Сначала отец Александр молился за упокой души Кольки строго и канонически, но через некоторое время поймал себя на том, что рассказывает Матери Христа и всем Божьим Угодникам «Знаете, каким он парнем был». Он вспомнил, в те нечастые моменты, когда Горюнов улыбался, он, и правда, был похож на Гагарина, во всяком случае, улыбка у него была именно такой. Тут Сашка не стал сдерживать себя и заплакал навзрыд. Ни одна молитва так не угодна Господу, как молитва за ближнего своего, идущая от сердца со слезами. Вопреки всем канонам и логике он уверовал, что друг его непременно будет прощён.

        Он совершенно не представлял, как будет забирать Колькино тело из морга и копать могилу в уже промёрзшей и застывшей земле, да ещё в лесу. Он только знал, что должен исполнить последнюю просьбу друга. Помощь пришла неожиданно, со стороны, откуда отец Александр и не ждал. К нему заявился Степан Иванович Петров вместе со своим помощником Иваном. Не общались они со Стёпкой давно. Видно, смерть Кольки произвела на почти состоявшегося бюргера какое-то особенное впечатление.

        - Вот что, Мелкий. Капитан Горюнов был достойным человеком, ментом при понятиях, и мы должны его достойно похоронить. Я понимаю, батюшка, каково тебе сейчас. Были-то вы - не разлей вода. Ты не заморачивайся. Лучше молись за него. Мы с Ванькой всё организуем. Послезавтра похороним.

         В назначенный день они забрали гроб с телом Горюнова из Кольчугинского морга. Никто из районного ОВД не посчитал нужным присутствовать на похоронах. Оно и понятно: самоубийство сотрудника – тяжелейшее ЧП по личному составу. Не зря среди милицейских руководителей всегда ходила присказка: «Застрелишься – лучше мне на глаза не попадайся».

        Хоронили бедного Кольку вчетвером. К отцу Александру, Стёпе Петрову и Ваньке присоединился Фёдор Алексеевич Маслов. Как ни увещевал Сашка Маринку Фролову, она на похороны не пошла и даже умудрилась выхватить оплеуху от попа, заявив в сердцах:

        - Всю свою жизнь прожил, как побитая собака. А теперь вот, что удумал, чтобы зарыли, как собаку, в лесу.

        Чёрт их поймёт, этих баб! Нет более доброго и милосердного существа, чем женщина любящая, но нет более жестокого и бессердечного, чем женщина разлюбившая.
 
        Начало ноября выдалось по-зимнему морозным. Земля звенела. Привезли гроб на ту поляну за Палаксой, на которой когда-то Митяй всадил нож в сердце своему корешу Вальке. Наметили место для могилы на дальнем краю у самых осин и развели большой костёр, чтобы отогреть землю. Отец Александр стоял возле гроба и безучастно смотрел, как Стёпка, Ванька и Лексеич суетятся с костром, накидывая в него побольше сушняка. Вдруг мужики остановились, как вкопанные, и врассыпную побежали с поляны. Сашка обернулся. В трёх шагах от него стоял отец Иоанн.

                …………………

        - Как Вы посмели сюда явиться? – спросил Сашка сдержано, но с нескрываемой злобой.

        - Окстись, отец Александр! Разве можно задавать такие вопросы на похоронах? – отец Иоанн был оскорблён в лучших чувствах. – Я пришёл со своим другом проститься. А с другим другом – разделить его горе.

        Сказано это было настолько искренне и правдиво, что Сашка несколько смешался.

        - А не Ваши ли беседы, когда Вы брали на себя роль его больной совести, довели Колю до самоубийства?

        - Ничего ты не понимаешь в жизни, мальчишка! Я делал всё, что мог, чтобы предотвратить этот конец, который, к сожалению, вполне закономерен. Мать научила его разбираться в литературе, Евгений Иванович научил раскрывать преступления, ты научил милосердию и сделал ещё большим идеалистом, чем он был. А вот жить его никто не научил. Жить, как живут все нормальные люди. Уметь проигрывать, прощать себя, видеть помимо идеалов и борьбы за них прозаичную и приземлённую человеческую жизнь с её маленькими радостями и достижениями...

        Иван Филиппович неожиданно осёкся и посмотрел на Сашку сурово.

        - Между прочим, ты больше всех виноват. Не дай Бог иметь такого лучшего друга, как ты. Ты же со своим подвижничеством всех своих близких несчастными сделал… Ладно, хватит. Отношения будем выяснять потом. Сначала нужно человека похоронить по-человечески.

        - Интересно, как теперь это сделать? – спросил Сашка с сарказмом, вполне в духе Горюнова. – Вы же своим появлением всех мужиков распугали.

        - Закрой глаза и сосчитай до десяти.

        Через десять секунд отец Александр увидел могилу со стоящим над ней надгробием. На камне была литография. Горюнову на ней было года тридцать два. Он был в капитанской форме, улыбался открыто и широко. Правая рука была поднята, словно Колька прощался. Поверху литографии была выгравирована фраза «Счастливо оставаться!»
 
        Сашка указал пальцем на надпись:

        - А Вам не кажется, отец Иоанн, что юмор сейчас не вполне уместен?

        - А это не юмор. Это он со мной и с тобой прощается. Меня он, на прощание, обвёл вокруг пальца. Да и тебя изрядно удивил.

        - Что-то не понимаю я совсем. Что значит «обвёл вокруг пальца»? И чем удивил?

        - Видишь ли, Саша, незадолго до смерти я сделал ему предложение, от которого невозможно было отказаться.

        Великий вампир во всех подробностях рассказал об их с Горюновым разговоре в ту роковую ночь. В Сашке всё закипело:

        - И после этого Вы имеете наглость утверждать, что не доводили его до самоубийства?

        - Дурак ты, дурак! Неужели ты не понимаешь, что для человека, который не умел себе ничего прощать и который казнил себя за всё, самоубийство – закономерный итог. Когда я делал ему предложение стать моим помощником, я был в полной уверенности, что он схватится за него, как утопающий хватается за соломинку.

        - Ну да. А оказалось, что это как раз та самая соломинка, которая ломает хребет верблюду.

        - Всё острить пытаешься? А самого главного ты и не понял!

        - А что самое главное? Вы уж изъясняйтесь понятней, Иван Филиппович.

        - Отказавшись от моего предложения и убив себя, он совершил подвиг! Понимаешь? Нет? Он отказался встать на сторону Зла ценою собственной жизни. Его душа в Раю. Понимаешь, Саша? В Раю!

        - Как бы я хотел на это надеяться! Но верится с трудом.

        - А ты не надейся и не верь. Ты знай! Я же не балабол какой-нибудь, я это точно знаю.

        Отец Александр надолго задумался.

        - Что же получается, отец Иоанн? Неужели Вы «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла»?

        - Понял, наконец. Теперь давай поговорим о нас с тобой. Тебе не кажется, сынок, что ты впустую растратил свою жизнь?

        - Не мне самому об этом судить.

        - Тогда позволь я тебе скажу. Вот ты в своё время решил, что я – Абсолютное Зло, и посвятил себя одной цели – не дать этому злу проникнуть в мир людей. Но ты посмотри на ситуацию непредвзято, Саша. Я всего лишь несчастный старик, которому довелось жить в страшные нечеловеческие времена. Осознав всё несовершенство Божьего мира, этот старик взбунтовался, решил правдами и неправдами уподобиться Творцу и создать свой мир, который бы не смогла изгадить человеческая скверна.  И что же я осознаю в конце пути? Эксперимент мой не удался. То, что я сотворил, ещё хуже Божьего мира, потому что, как ни странно, человеческого в нём больше. Один страх смерти чего стоит. И единственными существами, которыми этот старик по-настоящему дорожил, стали двое глупых мальчишек, решивших ему противостоять.

        - Значит, Вы жалеете, что тогда на допросе в НКВД отказались от своих слов и от веры?

        - Жалею? Смешно! Ты ведь даже представить не можешь, что бы я теперь мог отдать за мученическую смерть на Бутовском полигоне!  Но ты лучше подумай сейчас о себе. Понимаю, ты – пассионарий, и нужен тебе настоящий духовный подвиг. Так зачем ты прицепился к Благовещенскому погосту и к моей убогой персоне? Я, конечно, нежить. Но нежить мелкая. А ты взгляни, сколько зла вокруг в твоей стране. Оно повсюду проникло. Я в сравнении с этим злом так, мелкий чёртик. И хочу привести тебе в пример нашего Николая Семёновича. Он с этим злом реально боролся. Да, потерпел поражение. Да, только волей случая жив остался – герои, обычно, погибают. Но боролся! А ты что? Замкнулся в этих своих Флорищах, как жук в муравейнике. Тоже мне применение сил, тоже мне место для духовного подвига! Не растрать понапрасну свою жизнь, сынок.

        Сашка стоял поражённый. Неужели ему, наконец, удалось понять этого старика с трагичной судьбой? Во всяком случае, в его искренности сомнений не было.
 
        - Да Бог с ним, со мной, отец Иоанн! Я только теперь начинаю осознавать величие Господа и мудрость Промысла Его. Вы же прекрасный человек, просто жизнь Вам досталась слишком тяжёлая. Знаете, бывает такой крест, что на себе не утащишь. Да, Вы глубоко заблуждались и зла сотворили немеряно. Но ведь нашли в себе силы всё осознать и мудрость, чтобы понять – не той дорогой шли. И осталось Вам сделать всего один шаг. Покаяться. Господь наш Спаситель бесконечен в Милосердии своём. Главное, чтобы покаяние было искренним и шло из сердца.

        Великий вампир посмотрел на Сашку с грустью, досадой и нежностью, как смотрит уже старый отец на своего сына-дауна.

        - Какой же ты дурачок, Саша. Прямо блаженный ты у меня. Я же тебе объяснил, почему Бог простил Кольку нашего в ситуации, когда обычно Он не прощает. А в моём случае Он кого прощать будет? Простить можно человека. А я-то не человек.

        - Это не имеет никакого значения! – воскликнул отец Александр. – Будет вера и покаяние – будет и прощение. Господь – Он Всемилостивый! Он и Сатану бы простил, если бы тот воистину раскаялся.

        Они долго молча стояли над могилой Горюнова, который откуда-то с Небес махал им рукой и кричал: «Счастливо оставаться!» Потихоньку начало смеркаться. Молчание нарушил Иван Филиппович:

        - Ты иди домой, милый, храни тебя Господь! Всю ты мне душу сегодня вытравил, или что там у меня вместо неё. В этом ноябре мы уже больше не увидимся. Двое синюков из Фомино, которых никто искать не будет, валяются в лесу за Благовещенским погостом, да и пусть валяются. До следующего ноября нам видеться не стоит. Ни ты меня наставить на путь истинный не сможешь, ни я не смогу тебя заставить отсюда убраться. Об одном тебя прошу, сынок. Уезжай ты куда-нибудь в следующем ноябре. Твоим Христом Богом молю. Предчувствия у меня нехорошие.

        - Вас тоже храни Господь, отец Иоанн! Кто я такой, чтобы наставлять Вас на путь истинный? Только думаю я, что Вы уже на верном пути, и ведёт тот путь в Небеса.

                …………………

        За беседой отца Александра и великого вампира внимательно наблюдал Господь Бог, сидевший в виде Святой Живоначальной Троицы за столом, на котором стояла большая чаша красного вина. Надо сказать, что посиделки за чашей вина случались всё чаще и чаще, ибо уже много-много лет наблюдать за происходящим на Земле на трезвую голову было выше Господних сил.

        - Ну что он несёт, этот мальчишка! – горестно скривившись, посетовал Бог Отец.

        - А по-Моему, мальчик говорит очень мудрые вещи, - возразил ему Святой Дух.

        - А Ты как считаешь? – обратился Бог Отец к Богу Сыну.

        - А Я уже всё сказал. Тебе нужно было внимательней слушать отца Александра, - ответствовал Бог Сын.

        - Значит, перечить Мне вздумали! – Бог Отец сделал приличный глоток из чаши. – Ну, ну! Был один такой, который восстал против Моей благой воли. Теперь вымаливает прощение денно и нощно. И, вроде бы, надо его простить. Но кто же тогда Адом и Землёй будет заведовать? Вы-то у Меня управленцы те ещё…

        - Мы не можем Тебе перечить, Господи! – почтительно ответил Святой Дух. – Мы – это Ты. Как же Мы можем перечить Самому Себе?

        Бог Отец снова хлебнул вина и огорчённо покачал головой:

        - Я смотрю, Ты этой казуистики у Отцов Церкви набрался. Молодец, нечего сказать…

                …………………

        С каждым годом тем приходило всё меньше и меньше, и становились они всё более стрёмными. Нерехтскую тему Дисмас ждал целых восемь месяцев. К этому времени деньги совсем закончились. Но когда они с Рамазом просчитали все возможные варианты, Кутаисский скривил морду, как после стакана, и решительно заявил:

        - Слышь, Египтянин, не в деньгах счастье. Бог с ней, с этой темой, будет другая. Я тебя не пущу.

        - Не кипеши, Рома, - возразил ему Дисмас. – Нормальная тема. Следующая будет ещё хуже. Сам видишь, что творится. Всё получится. Я фартовый.

        - Знаю, что ты фартовый, Египтянин. Поэтому и не пущу. Сколько можно судьбу испытывать? Любой фарт рано или поздно заканчивается, а без него там вообще делать нечего. Вероятность вернуться оттуда не больше двадцати процентов. Я же тебя знаю, как облупленного. Всё исполняешь в гордом одинаре. Да и чуйка мне подсказывает, что это будет твоя последняя поездка.

        В воровской среде дружба вообще явление редкое и встречается только, как  исключение из правил. А Дисмас с Рамазом корешились уже тринадцать лет, причём крепко. Рамаз был старше Дисмаса на восемь лет и с возрастом стал совсем сентиментальным. Египтянин ободряюще потрепал друга по плечу:

        - Не переживай, Нодарьич, и не в таких портах грузились!

        - Ты матросик, что ли? И не в таких портах грузились! Я не понимаю, ты до денег, что ли, жаден стал? Нет, хочешь – езжай, конечно. Только имей в виду: если тебя там прикопают, у меня не останется ни одного человека, которому я мог бы доверять. И объясни ты мне, старому, Дисмас, что ты привязался к этой теме?
 
        - Сам не понимаешь, Ром? Тема богоугодная. Правильная тема. А я, как ты знаешь, добрый разбойник.

                …………………

        Костромская область для Центральной России – медвежья глушь. Не такая, конечно, как Вологодская, но всё же. В самом юго-западном её углу, гранича с Ярославской и Ивановской областями, лежит депрессивный и малонаселённый Нерехтский район. В десяти километрах от райцентра на низком берегу глубокого оврага, по которому бежит ручей, впадающий в Солоницу, раскинулось село Тетеринское, окружённое тайгой и болотами. О процветании села говорит тот факт, что в 1989 году в нём жило более полутора тысяч человек, а теперь и четырёхсот пятидесяти не осталось.

        На высоком берегу оврага, на отшибе от села, стоит Свято-Успенская Тетеринская пустынь.  Вся пустынь – это церковь Успения Пресвятой Богородицы, колокольня, да маленький корпус монашеских келий, где живут шесть сестёр и матушка-игуменья. Церковь и колокольня окружены довольно густо засеянным древним кладбищем. Высится пустынь на самой вершине холма. К ней лепятся два десятка деревенских домиков. Спуск с горы приводит прямиком к болоту с жуткими топями.

        В начале XV века селом Тетеринским владел наместник Коломны боярин Александр Остей. От него оно перешло его внуку Андрею Романовичу Хрулю, пожертвовавшему свою вотчину на помин души Переславскому Горицкому монастырю, которому она и принадлежала вплоть до секуляризации церковных земель Екатериной Великой в 1764 году.
 
        Собор Успения Пресвятой Богородицы построил на свои средства в 1722 – 24 годах знаменитый бунтарь против петровских церковных реформ епископ Воронежский и Елецкий Лев Юрлов. В те годы он был архимандритом Переславского Горицкого монастыря. Если рассматривать Успенскую церковь снаружи, ничем она особо не примечательна, кроме своих крупных размеров. К тому же, выглядит она для конца первой четверти XVIII века весьма ретроспективно, нет в её архитектуре никаких петровских новшеств, да и к нарышкинскому барокко она никак не тяготеет. Впечатление моментально меняется, когда заходишь в храм. Неискушённому человеку сразу бросится в глаза фантастическая по своей красоте и степени сохранности настенная живопись, выполненная в  1796 – 99 годах большесольскими мастерами. А вот знаток древнерусского искусства остолбенеет перед пятиярусным иконостасом главного престола собора. И дело вовсе не в великолепной барочной резьбе самого иконостаса, сохранившегося с момента построения храма. Дело, конечно, в иконах. Архимандрит Лев собрал у себя в Горицком монастыре всех изографов, оставшихся от разорённой Петрушей Бесноватым иконописной школы Симона Ушакова. Главный иконостас Тетеринской пустыни – последнее произведение этой школы древнерусской живописи. И, как ни странно, единственное, сохранившееся в целостности. Особо нужно отметить микроклимат храма. То ли на горе, где стоит пустынь, какие-то уникальные погодные условия, то ли это чудо Господнее, но степень сохранности и настенной живописи, и главного иконостаса, и самих икон потрясают.
 
        А в 1815 – 20 годах на территории пустыни, которая после екатерининских церковных реформ стала приходской церковью, работал гениальный туринский зодчий Гауденцио Маричелли ди Бедиллора. В 1810 году он был городским архитектором в Шуе, где по его проекту начали строить соборную колокольню. Но, возведённая на высоту четырёх ярусов, она обвалилась, и достраивали её другие люди. Поэтому колокольня пустыни является единственной сохранившейся постройкой Маричелли в России. Описать красоту этого устремлённого в небеса чуда невозможно, его нужно увидеть. Сейчас остаётся только гадать, что побудило воздвигнуть одну из самых красивых и самых высоких в России колоколен рядом с приходским сельским храмом, и кто был её заказчиком. При строительстве туринец активно использовал белый камень, что придаёт его творению необычайное величие. Но белый камень по прошествии двухсот лет требует постоянного ремонта, зачастую капитального. Что и послужило причиной нерехтской делюги.

        Неизвестно, что заставило матушку Феофанию, совсем ещё не старую и красивую женщину, принять монашеский постриг. К нашему повествованию это не имеет никакого отношения. Можно только предположить, почему она стала игуменьей в Тетеринской пустыни. Искусствовед по образованию, специализировавшийся на иконописи. А главный иконостас Успенского собора – явление совершенно уникальное. Однако трудно интеллигентному и несколько оторванному от реалий жизни человеку возглавлять монашескую общину в такой глуши.
 
        И когда стало очевидно, что колокольня Маричелли нуждается в капитальном ремонте, матушка Феофания не нашла лучшего варианта, как обратиться к архиереям Костромской епархии и Костромским Благочинным за помощью в поисках благодетеля, который поможет с реставрацией. Ей сосватали Ефима Андреевича, владельца крупной строительной фирме в Костроме.

        Поначалу бизнесмен произвёл на игуменью самое наилучшее впечатление. И в строительстве он был специалистом, и в научной реставрации кое-что смыслил. Человек действия, он очень быстро пригнал в Тетеринское инженеров, реставраторов и работяг.  Матушка Феофания не могла нарадоваться, что работы ведутся так быстро и качественно. Беда разразилась, когда капитальная реставрация колокольни завершилась. В кассе монастыря лежал миллион рублей, который настоятельница хотела с выражением глубочайшей признательности вручить Ефиму Андреевичу, понимая, что работы стоили гораздо дороже.
 
        От денег благодетель категорически отказался, так и заявил, что не возьмёт ни копейки. И попросил сделать ему подарок - иконы деисусного чина главного иконостаса. Вот тут матушка Феофания и потеряла дар речи. Немного придя в себя, она попыталась объяснить, что главный иконостас их собора является уникальным, единственным в своём роде, произведением древнерусского искусства, который ни в коем случае нельзя разобщать. Ефим Андреевич обвинил её в непорядочности и неблагодарности.
 
        Будучи ещё Светланой Петровной, а не матушкой Феофанией, милая женщина, конечно, не общалась с беспредельщиками 90-х, иначе бы поняла, что доказывать ценность этого деисусного чина не только для пустыни, но и для России в целом, абсолютно бесполезно. Любезный Ефим Андреевич определил день, когда он приедет забрать свой подарок, а заодно очень тонко намекнул, что не стоит ставить в известность о некотором их  взаимонепонимании правоохранительные органы, а тем более какие-либо третьи стороны. С правоохранительными органами областного масштаба у Ефима Андреевича была любовь и дружба. Третьи же стороны его совершенно не интересовали ввиду того, что он был далеко не последним оленем в Костромской области.
 
        После отъезда благодетеля игуменья впала в прострацию и пребывала бы в ней до обозначенного дня, если бы не сестра Олимпиада. До того, как посвятить себя Господу, сестра чалилась десятку в женской колонии строгого режима за убийство мужа. Любой сиделец за такой срок обрастает кое-какими связями. И через четвёртые руки ей удалось выйти на Рамаза Нодариевича Дзнеладзе, более известного в определённых кругах, как Рамаз Кутаисский. Рома выслушал, поохал, посочувствовал, узнал, сколько денег в монастырской кассе и пообещал помочь голубицам Божьим в свалившейся на них беде.

                …………………

        Утром, за день до обозначенного Ефимом Андреевичем срока, Дисмас перебрался через овраг, вскарабкался на довольно крутой холм и вошёл со стороны колокольни в Свято-Успенскую пустынь. У келейного корпуса он увидел стройную женщину, красоту которой не могли скрыть ни монашеское одеяние, ни отсутствие косметики.

        - Доброе утро, сестра! Как бы мне найти сестру Олимпиаду?

        - Здравствуйте! – ответила ему монахиня, улыбаясь. – А Вы случайно не от Рамаза Нодариевича?

        - От него самого. А Вы, я так понимаю, - матушка  Феофания?

        - Да. А Вас как звать-величать?

        - Дисмас. Просто Дисмас. Пойдёмте, матушка, в храм. Там Вы мне расскажете всю ситуацию ещё раз и покажете, что за подарочек себе Ваш благодетель выбрал.

        Они вошли в Успенский собор. Игуменья весьма связно и логично расписывала причину своего обращения к Рамазу, а Дисмас слушал её вполуха. Он много чего повидал, но великолепие внутреннего убранства церкви Успения Пресвятой Богородицы, в самом деле, впечатляло. Так случилось, что Египтянин слегка разбирался в древнерусском искусстве.

        - Значит, деисусный чин он захотел?

        - Это второй снизу ряд икон.

        - Можете не уточнять, я знаю, что такое деисусный чин. Да, у него губа не дура, у Вашего Ефима Адреевича-то.

        - Что Вы имеете в виду?

        - Видите ли, матушка Феофания, у серьёзных коллекционеров икон именно деисусные ряды, полные, естественно, пользуются особым спросом. Если у Вашего барыги есть конкретные выходы, полный деисусный чин поздней школы Симона Ушакова – это полтора ляма бакинских. А на солидных зарубежных аукционах – уже два с половиной – три миллиона.

        - Откуда у Вас, Дисмас, такие познания?

        - Давно живу, матушка. Но каков негодяй! Я правильно понимаю, что этот иконостас абсолютно уникален?

        - Совершенно верно. Другого такого, полностью составленного из икон школы Симона Ушакова, нет.

        - Что за люди? Он же не Вас обнести хочет. Это народная память, причём, память бесценная.

        - Вот видите, Дисмас! Даже такой человек, как Вы, это понимает!

        Египтянин улыбнулся игуменье. Когда он улыбался, становился похож на фельдфебеля Рольфа Штайнера, только возрастом был постарше.

        - А что значит «даже такой человек, как Вы»?

        - Не обижайтесь, Дисмас, но род занятий у Вас довольно специфический.

        - Да я не обижаюсь, матушка. Занятия, как занятия. Лучше скажите мне, как вы, семь женщин, тут со всем хозяйством справляетесь? Наверное, деревенские помогают?

        - Дождёшься от них, от кулачков мелких. Честно говоря, мы бы тут совсем пропали, если бы не Сергей Дмитриевич, местный лесник. Он необыкновенно правильный человек, не такой, как все. Всегда помогает, да и деревенских иногда пинками загоняет нам помочь, - он у них в авторитете.

        - Да что Вы говорите, матушка? Получается, мы с этим Митричем в некотором роде коллеги, раз он такой авторитет? Познакомьте-ка меня с ним.

        - Пойдёмте, он как раз дома должен быть.

                …………………

        Матушка Феофания привела Дисмаса на северо-западный склон холма, на котором стояла пустынь. Маленькая улочка обрывалась вниз довольно крутым спуском, приводившим напрямик к болоту. В конце улицы, на самом обрыве, стояла усадьба лесника. Ещё издали Дисмас рассмотрел здоровенного, как медведь, двухметрового мужика в камуфляже с густой копной седых волос. Сергея Дмитриевича нельзя было ещё назвать стариком, на вид лет пятьдесят пять. По лицу никак не скажешь, что альтруист, - морда свирепая, глаза колючие и недоверчивые. «Ничего себе, защитник сирых и убогих! Такой и загрызть может», - подумал Дисмас.

        - Здравствуйте, Сергей Дмитриевич! – поздоровалась игуменья. – Вот, приехал человек, о котором я Вам рассказывала.

        Многословностью лесник явно не отличался. Он протянул свою огромную лапищу Дисмасу:

        - Митрич.

        - Дисмас, - ответил на рукопожатие Египтянин. – Матушка, ну, Вы идите, занимайтесь своими делами. Нам с Митричем кое о чём перетереть надо. Я к вечеру вернусь. Найдёте, где меня приютить? Мне бы перед завтрашним днём как следует выспаться.

        Когда они остались одни,   Дисмас закурил сигарету и протянул пачку Митричу.

        - Говорят, ты у сестёр тут главный помощник и покровитель?

        - Говорят.

        - Что-то не похож ты, Митрич, на шибко верующего человека-то?

        - Не в Боге дело. Без этих звезданутых монашек с их настоятельницей блаженненькой мы б тут окончательно одичали и озверели, хвосты бы друг другу жрать начали. Ты тоже, кстати, не шибко на блатного похож.

        Дисмас широко улыбнулся:

        - А на кого же я похож?

        - Честно говоря, браток, не производишь ты впечатления… Мелкий какой-то, да и на интеллигентика смахиваешь. Ты один, что ли, приехал? И думаешь, что этот тоже приедет один? Наивный ты. А может, не наивный, а в героя решил поиграть?

        - Героизм начинается там, где бессмысленность жертв становится последним и единственным посланием, которое мёртвые оставляют живым.

        - Во! И изъясняешься сложно. Мне тебя не понять.

        - А тебе, Митрич, и не надо меня понимать. Давай, лучше за дело перетрём.

        - За дело перетереть можно.

        - Мне помощь нужна. Поможешь?

        - Чем могу – помогу. Только участвовать ни в чём не буду.

        - А что, кишка тонка?

        Первый раз Митрич усмехнулся по-доброму.

        - Ты пойми, мил человек, каждому – своё. Я же вижу, что ты больной на всю голову. Или ты меня за дурака считаешь? Чай, не лаптем щи хлебаем, сколько стоят иконки, которые Ефим Андреевич попросил, приблизительно представляю. Ты героя изобразишь. А у нас тут глушь… И прикопают они тебя легко и непринуждённо. Хочешь, чтобы меня прикопали с тобой по соседству?

        - Я тебя понял, брат. Своя рубашка ближе к телу, это конечно. Ну, хоть пособишь слегка?

        - Говори, что нужно?

        - Во-первых, сейчас покажешь мне болото под холмом. Во-вторых, на тебе тридцать тысяч. Мне нужно три охотничьих двустволки и к каждой по два патрона под крупную дробь.

        Митрич забрал деньги:

        - Не вопрос.

        - В-третьих. У тебя в хозяйстве найдутся тиски, ножовка по металлу, крупные гвозди и большие кусачки?

        - Найдём.

        - Ну, и самое главное. Ты на чём катаешься?

        - «Нива» у меня.

        - Отлично. Когда всё закончится, прокатимся до Костромы, а от Костромы до Красного-на-Волге?

        - Я б тебя с удовольствием прокатил. Только, когда всё закончится, тебе другая помощь будет нужна. Но тут ты не волнуйся. Мы тебя с сёстрами похороним красиво, со всеми почестями. Чего на кресте-то написать?

        - Шуткуй, шуткуй. В принципе, мне от тебя больше ничего и не надо. Ну что? Пойдём болото смотреть?
 
        Они спустились по круто уходившей вниз прямой колее и метров через сто пятьдесят остановились. Дальше было не пройти. Дисмас спросил:

        - Глубокая тут топь-то?

        - Лет сорок назад тракторист по пьяни сюда заехал. Трактор в болото ушёл секунд за десять. Местные даже поднимать не пытались.

        - Это хорошо. Ну, иди за двустволками. Про патроны не забудь.

        Через час Митрич притащил три ружья и отвёл Дисмаса в сарай, где лежали всякие инструменты. Охотничье ружьё – вещь бесполезная и довольно безобидная. Но если поколдовать над ним часок с ножовкой и напильником, превращается в страшное оружие ближнего боя, в обрез. А из крупных гвоздей выходит замечательная картечь. Закончил Дисмас уже ближе к вечеру.

        - Дай мне, Митрич, какую-нибудь сумку, чтобы я не светился. А завтра будь на фоксе. С утра к тебе монашек пригоню, им там нечего будет делать. А как всё закончу, - прокатишь меня до Красного-на-Волге, покажешь мне костромские красоты.

        - Жалко мне тебя, паря. Мужик ты вроде, неплохой. Только, по ходу, с головой совсем не дружишь.

                …………………

        Утром матушка Феофания кормила Дисмаса завтраком и посматривала на него с нескрываемым любопытством.

        - Что Вы на меня так смотрите, матушка?

        - Хочу спросить, как Вы сумеете сделать так, чтобы Ефим Андреевич не забирал иконы?

        - Ну, видите ли, это моё ремесло. А в каждом ремесле есть свои ноу-хау. Позвольте, я не буду делиться своими секретами.

        - Волнуюсь я за Вас, Дисмас. Он же не один приедет, он всегда ездит с охраной. Всего их четверо будет. Ума не приложу, как Вы со всем этим справитесь.

        - Об этом, матушка Феофания, у меня пусть голова болит. А скажите, почему Вы считаете, что нельзя отдавать ему этот деисусный чин?

        Игуменья задумалась, а потом начала говорить с надрывом:

        - Вряд ли Вы меня поймёте. Вы же бандит, для Вас деньги - мерило всего. А я по-другому считаю. Есть вещи, которые ни за какие деньги не продаются. По большому счёту, кроме этих древних храмов и икон, да ещё культуры, которая почти уже умерла, ничего и не осталось у нас.

        - У кого это «у нас»?

        - У русских людей.

        - Вот поэтому, матушка, Вас и не должно интересовать, какими способами я добьюсь того, чтобы он деисусный ряд не забирал. Во сколько, кстати, должен подъехать этот упырь?

        - В десять.

        - Тогда собирайте всех сестёр и идите к Сергею Дмитриевичу. Сидите у него до тех пор, пока я не позову.
 
        Когда монахини уходили из пустыни, матушка-настоятельница подошла к Дисмасу.

        - Постарайтесь остаться в живых.

        - Оставаться в живых – это часть моего ремесла.

                …………………

        Дисмас сидел на ступенях закрытого храма и курил. Ефим Андреевич не отличался пунктуальностью. Времени было уже половина одиннадцатого. Наконец, после третьей сигареты, к пустыни подъехал чёрный «Гелендваген». Из него вышли четверо.

        Ефим Андреевич идентифицировался безошибочно. Даже не потому, что он вылез с «командирского» сидения. Лицо. Говорят, лицо – зеркало души. Физиономия у благотворителя была пустая, ничем не примечательная и, если можно так сказать, отсутствующая. С водилой всё было ясно: громила, телохранитель по совместительству за ту же зарплату. Двое с заднего сидения огорчили Дисмаса. Он понял, что дело складывается не вполне благополучно. Оба они были на пяток лет помладше него. Один – здоровый и толстый, с улыбчивым румяным лицом и роскошными густыми усами. Другой – пониже ростом, но жилистый и крепкий. Лицо у него было простоватое, но с хитрецой и подлинкой. Череп был выбрит под «ёжик», от чего уши казались ещё больше, чем были. Дисмас сразу окрестил для себя «двоих из ларца» Усатым и Ушастым. Ушастый ему как-то особенно не понравился. «Вот из-за таких людей, простых, но хитрых и подлых, без всякой рефлексии и всегда принадлежащих к большинству, и происходит вся дрянь на свете», - подумал Египтянин. Относительно масти своих оппонентов у него вопросов не возникало. На блатных они совсем не катили. Простодушное благородство, присущее сапогам, отсутствовало напрочь. Лица не были обезображены интеллектом, как у краснопёрых.  Они выражали туповатую наглость и самодовольство. «Конторские, однозначно, - подумал Дисмас. – Только этого мне не хватало!»

        Визитёры подошли к храму. Он встал им навстречу.

        - Вы Ефим Андреевич?

        - Ну, я. Что надо?

        - Я представляю интересы матушки Феофании. Позвольте с Вами переговорить.

        - Ну, пойдём.

        Они отошли метров на десять к южному фасаду.

        - Ефим Андреевич, я, к сожалению, должен Вас огорчить. Деисусный чин Вы не получите.

        - Почему?

        - Потому что нельзя уничтожать уникальный объект истории и искусства. Попробуйте срубить денег по-лёгкому где-нибудь в другом месте.

        - А Вы, уважаемый, какую-то организацию представляете? Вы кто?

        - Просто человек.

        - А о чём нам тогда разговаривать? Не тратьте моё время, оно дорого стоит. Раз уж Вас матушка Феофания уполномочила, отпирайте храм.

        - Конечно, отопру. Только позвольте мне перед этим с Вашими нукерами переговорить.

        - Две минуты.

        Дисмас подошёл к Усатому и Ушастому.

        - Поговорим, уважаемые?

        Усатый весело улыбнулся:

        - Ну, давай.

        - Вы чьи будете, ребята?

        - Мы ничьи не будем. Мы солидные ребята из солидной организации.

        Египтянин очень редко ошибался в своих оценках. Усатый показал ему фэбосовское пенсионное удостоверение.

        - Бывших не бывает? – улыбнулся Дисмас и, обращаясь к Ушастому, спросил:

        - Я так понимаю, уважаемый, что у Вас такая же ксива?

        Тот кивнул в ответ.

        - А сам ты кто? – дружелюбно спросил Усатый.

        - Я вор. Дисмас Египтянин.

        - Ух ты! Прям, реально в шапке?

        - Реально.

        - Ну, и не кипеши тогда, уважаемый. Сколько там тебе эти курицы пообещали? Давай, я с Андреичем перетру, он тебе, точно, в полтора раза больше даст.

        - Весьма вам признателен за заботу. Вот только спросить хочу, вас разве в ФСБ не учили, что всё, что ни делается, должно делаться на благо государству? А вы народное достояние помыть хотите.

        - Ты патриот, что ли? – Усатый был настоящей улыбашкой.

        - Нет. И патриотов не люблю. Просто я Родиной не торгую. Ни оптом, ни в розницу.

        Их разговор оборвал Ефим Андреевич:

        - Эй, как Вас там? Благодарите Бога, что я сегодня в добром настроении. Но это не значит, что можно бездумно тратить моё время. Давайте-ка, открывайте храм, пока я не разозлился.

        Дисмас очень правдоподобно изобразил на лице огорчение:

        - Жаль, что разговор не получился. Подчиняюсь силе и обстоятельствам, а контору очень уважаю. Иду за ключами.
 
        Египтянину фартило. Чувство опасности оппонентов усыпила, как это не раз бывало, его обманчивая внешность. Выглядел наш герой совершенно безобидно. Правда, некоторое внешнее сходство с Рольфом Штайнером позволяло подозревать в нём волка. Но фильм «Железный Крест» мало кто смотрел.  Он зашёл в келейный корпус. Ценители древнерусского искусства остались ждать его рядом со входом в храм. Обрезы лежали на кухне.
 
        «Так, - подумал Дисмас, - от выхода из корпуса до места, где они стоят, метров шесть с половиной. Это хорошо. Попадать нужно только в голову. Это хреново. Впрочем, по живым мишеням я всегда стрелял неплохо».

        Он зажал два обреза под левой рукой, взял третий в правую и вышел. Стояли охотники за раритетами на редкость удачно. Слева направо: водила, Ефим Андреевич, Ушастый, Усатый. Дисмас сделал большой шаг вперёд и выстрелил. Тут же выстрелил второй раз. Водила и Ефим Андреевич лежали и дёргали ногами. Фэбосы застыли и даже не попытались вынуть волыны. Это вовсе не говорило об их трусости. Когда человеку шрапнелью сносит голову, - зрелище не для слабонервных.

        - Без резких движений достаём плётки, ксивы и телефоны. Кладём их на землю перед собой.

        Усатый всё ещё продолжал улыбаться.

        - Ага! И после этого ты нас завалишь.

        - Я что, похож на идиота, фэбосов валить? Вас отпущу.

        - На идиота ты похож. За слова отвечаешь?

        - Отвечаю.

        Усатый и Ушастый выложили на землю пистолеты, документы и мобильные телефоны. Теперь строго в голову можно было не целиться. И Дисмас выстрелил ещё два раза. Третий обрез не понадобился. Он закурил сигарету и увидел, как к пустыни неуклюже, по-медвежьи, подбегает Сергей Дмитриевич с двустволкой. Бежал он очень тяжело и совсем запыхался. Митрич рванул из дома, услышав первый выстрел, а бежать пришлось метров двести пятьдесят. Увидев картину маслом, лесник остолбенел.

        - Что с тобой, Сергей Дмитриевич? Ты трупов никогда не видел? Сейчас сопли жевать некогда. Давай-ка, веди сюда всех монашек, они мне понадобятся, и сам приходи.

                …………………

        Пока Митрич привёл сестёр,  Дисмас обшарил карманы трупов. Волыны, ксивы и мобилы собрал в пакет. У водилы нашёл ключи от «гелика». Наконец, пришли обитательницы монастыря.

        - Так! Мирич, мы с тобой таскаем трупы в багажник «Гелендвагена». Матушка, Вы с сёстрами собираете в пакеты ошмётки мозгов, костей и прочие бренные останки. После того, как мы уедем всё зачищать, замывать и закапывать, чтобы никаких следов не осталось. Выполнять!

        Митрич, как сомнамбула, подчинялся указаниям. На монахинь пришлось как следует наорать, чтобы вывести их из ступора. За исключением сестры Олимпиады, такого кошмара им видеть не доводилось. Когда всё, что осталось от незадачливых ценителей прекрасного, было погружено в «гелик», Дисмас отогнал его к дому лесника, выверил, чтобы автомобиль вошёл в колею и поставил на нейтралку.

        - Митрич, не спи – замёрзнешь! Помоги толкнуть.

        Машина покатилась со склона, почти не виляя, и въехала в болото. Египтянин не стал спускаться – сверху всё было хорошо видно. Через две минуты  даже нельзя было сказать, что трясина что-то поглотила.

        - Едем в Красное-на-Волге.

        Пока добирались до Костромы, Митрич постоянно отвлекался от дороги и пристально смотрел на Дисмаса.
 
        - Что ты на меня всё время зыркаешь?

        - Не человек ты. Волколак, оборотень, - взгляд у лесника был очень тяжёлым.

        - Вот и крути баранку, а то загрызу.

        Въехали в Кострому, пересекли Волгу и вышли на Кинешемское шоссе. Фарт не отворачивался от Дисмаса. Сразу после Костромы все четыре телефона убиенных стали трезвонить.

        - Куда мы едем? – спросил Митрич.

        - Да есть тут одно местечко. Я когда-то показывал его своим друзьям полякам, хотел, чтобы они поняли: у их пацанов в 1612 году не было ни единого шанса.

        Не доезжая до Халипина, после Дренёвского ручья потянулись по обеим сторонам дороги болота не хуже, чем рядом с Тетеринским.

        - Тормози.

        Египтянин вылез из «нивы» и побросал из пакета пистолеты, телефоны и документы с бумажниками в топь. Митрич недоумевал:

        - Надо было ехать шестьдесят пять километров, чтобы найти болото?

        - Когда их начнут искать и делать биллинги, последние сигналы будут биться на окрестные вышки.
 
        - А что такое биллинги?

        - А это тебе, Сергей Дмитриевич, знать необязательно. Поехали обратно в монастырь.

        Через час с небольшим «нива» остановилась у ворот пустыни.

        - Ну, бывай, Митрич! – Дисмас протянул руку.

        Лесник ничего не ответил и руки не пожал.

        Подойдя к храму, Египтянин отметил, что из сестёр получились бы хорошие чистильщики. У церкви его ждала матушка Феофания.

        - Ну, вот и всё, матушка. Рассчитаться бы.

        Игуменья молча зашла в келейный корпус и вынесла рюкзак Дисмаса и миллион рублей. Тот отсчитал сорок купюр.

        - Позвольте, матушка Феофания, двести тысяч пожертвовать на вашу общину и на поддержание храма.

        - От Вас ни копейки не возьму.

        - Это почему же?

        - От человека взяла бы. Даже от самого грешного. Даже от убийцы. От Вас – нет. Нежить Вы, оборотень, а не человек.

        - Я давно уже не человек. Я давно уже ангел, наверно, потому что, печалью томим, не прошу, чтоб меня легковерно от земли, что так выглядит скверно, шестикрылый унёс Серафим.

        Дисмас покидал деньги в рюкзак и, не оглядываясь, зашагал прочь от Свято-Успенской Тетеринской пустыни.