Сказка про кота, который воровал яйца

Жила - была курочка-ряба и звали её Куцая Лапка. Жила она под сеня;ми и появлялась во дворе только тогда, когда бабушка Катя прогоняла за калитку кичливого петуха Коську, который вместо того, чтобы искать червяков у плетёного заплота, куда собирался навоз, драл когтями, стелящийся мягким ковром по двору, спорыш. Появлялась Куцая Лапка из-под сеней осторожно, с опаской, бочком - бочком, прихрамывая, присоединялась к подозрительно косившимся на неё товаркам  - двум пёстрым несушкам, которые то ли от неприязни, то ли от жадности норовили клюнуть чужачку в розовый гребешок. Но Куцей Лапке всё же удавалось склевать посыпанных отрубей и, едва во дворе появлялся Коська, неизвестно какой лазейкой проникший с улицы, скрывалась под сенями. Там она копалась в песке, перерытом ею уже на сто рядов, и не чтобы найти что-то съедобное (съедобного в нём давно ничего не было), а больше потому, что не любила оставаться без дела; купалась в выгребенных лунках, когда предчувствовала дождь, чистила клювиком пёрышки, а лапкой – клювик; отдыхала, спрятав головку под крыло, а строганый брусок, оставшийся под сенями ещё с постройки избы, был её насестом.
«Что я им плохого сделала?» - Спрашивала себя Куцая Лапка, наблюдая из-под сеней за важно расхаживающим по двору Коськой.
«Ставит из себя, хоть бы гребень как гребень, и прям, и высок, а то какой-то недопечёный блин комом на голове, и крылья бы как крылья, а то прутья голые торчат по бокам. А вышагивает… вышагивает-то «генерал» общипаный. Раскококался, ножкой шаркает! Пол зёрнышка нашёл, а вид делает, будто открыл россыпи. И эти… разбежались. И что они в нём нашли, глупышки?
И не хотелось бы Куцей Лапке обсуждать Коську, не хотелось бы думать плохо и о его подружках, но что только не придёт в голову от одиночества, чего ни передумаешь, когда даже самый незначительный пустяк кажется невесть чем таким главным, вызывает горькую обиду и долго не даёт покоя мыслям и душе.
Ну, почему эти пеструшки её сторонятся? Почему так озлобленно недружелюбны? Разве не щедро сыпет зерно бабушка Катя? Неужто жалко им сухую корочку? А этот? Ну, хоть бы одним глазком взглянул; в шутку хотя бы раскрылил свои царапки; хотя бы в обман ножкой шаркнул, обещая догнать, так нет, тоже клюв задирает.
Бормочет что-то про себя Куцая Лапка, разгребая песок. То разметает вдруг его крылами вокруг себя, то застывает камнем, вслушиваясь, в громкое царапающее сердце, кудахтанье. И угадывает Куцая Лапка, которая из двух на гнездовье села. И прячет она голову под крылышко, чтоб не слышать чужого победного голоса. И плакать ей хочется. Да что же это за жизнь такая? И душу излить некому. Добрынин и тот, неделя уж, как носа не кажет. То ли путей у Добрынина не счесть, то ли опять втюрился старый, то ли зазнался? Уселась Куцая Лапка на свой простенький насест, прикрыла глазки и слышит голос родной рядом.
- Никак опять думу думаешь?
- Добрынин! Тебя не было целую вечность! Я уже думала, не случилось ли чего с тобой.
- Что со мной, котом, может случиться?
Куцая лапка вздохнула.
- С вами, котами, всяко может, а с тобою-то… На этой неделе с ухом подраным явился.
- Пускай не лезут, - отозвался Добрынин.
- И потом… с банкой консервной, к хвосту привязанной. Я уж перепугалась. И не к дождю, думаю, а грохочет.
- Женькина работа, - лениво сказал Добрынин, разлегаясь возле Куцей Лапки и жмуря глаза. – Разгильдяй растёт, пакостник.
- Не суди и не судим будешь. Сам – то не пакостник?
- Я в печки бомбу не подкладываю.
- Не бомбу, а дымовушку, - поправила Куцая Лапка.
- Тем более дымовушки, - поучительно сказал Добрынин и шевельнул белым кончиком хвоста. – Бомба, она что? Уголь расшвыряет, чугунок перевернёт и только-то. А дымовушка глаза дымом ест. И потом вони от неё… Весь нюх отбивает.
- Ой, нюх-то у тебя, Добрынин… Мышей поразвёл, не ловишь. А вчера, слышу, баба Катя кого-то за яйца ругает. Что усами задёргал?
- А-а-й, Лапка, о чём ты говоришь? О каких-то яйцах. Это же по сравнению с мировой революцией… тьфу! так… выеденного не сто;ит.
Лапка усмешливо квохнула.
- Ну, конечно. Что стоит выеденного, особливо, когда Добрынин язычком своим поработал? Добрынин, ты- бессовестный кот, ты в сто раз хуже пакостник, чем Женька. Ты вчера у Наседкиной яйцо стащил, позавчера у Пеструшкиной. Нельзя так, Добрынин. Наседкина, как раз, семь штук накопила, на гнездо собиралась, а ты? Ты просто негодник, Добрынин.
- У тебя же я не украл, - буркнул Добрынин и осёкся, увидя, что Куцая Лапка отвернулась. «Осёл ты, а не кот,» - обругал он себя, сожалея, что хоть и неумышленно, а задел Куцую Лапку за живое, и чтобы как-то загладить свою вину, нарочито бодро продолжал: - Подумаешь, Наседкина. Да какие она яйца несёт? Умора, ты бы видела, во, с фигушку. На один зубок.
Куцая Лапка нахмурено молчала, но по тому, как взъерошились пёрышки на огненной шейке, как дёрнулась в его сторону головка, и моргнул круглый глазик, Добрынин понял, что его суждение небезразлично собеседнице.
- А Пеструшкина? – С воодушевлением продолжал Добрынин, время от времени цепляя язычком серую шёрстку на воротничке. – Ей бабушка Катя на подклад деревянное яйцо подсовывает, так она деревянное и несёт.
Куцая Лапка недоверчиво раскрыла клювик.
- Да, да! – пылко заверил Добрынин. – Даже коренные не берут.
Он поднялся и сел перед Куцей Лапкой, обвив лапы хвостом.
- Вот ты, - продолжал с расстановкой, подыскивая слова, - вот, если бы ты несла яйца…
- … то тебе не нужно было далеко ходить.
- Что вы всё… - обиделся Добрынин. – Я совсем про другое.
- А мы внимательно слушаем.
- Вот, если бы ты приносила яйца, - тусклым голосом начал Добрынин, но тут же воодушевился: - то они знаешь, какие были? Во! – Он раскинул лапы и, увидя как насмешливо собеседница кивнула головкой, согласился: - Ну, чуточку поменьше. Но зато все… бриллиантовые. Что ты всё головой киваешь?
- Золотые ещё скажи, серебряные.
Добрынин не смутился.
- Ну, нормальные, в общем, - заключил он. – А то Наседкина…
- Но я же не несусь, - с лёгкой грустью сказала Куцая Лапка.
Некоторое время оба молчали, наблюдая за чинно вышагивающим по спорышу Коськой. Куцая Лапка с теплотой, Добрынин нахмурено.
- Ничего, - сказал он. – Всё будет о;кэт! Ты только раньше времени в панику не впадай.
И зелёные глаза его сошлись у переносицы.

2.


Разговор состоялся чисто мужской, хотя и начался с прогнозов о погоде. У Добрынина поламывал хвост, у Коськи чесались пятки.
- Вот ты всё выпендриваешься перед кем-то, всё ставишь из себя, чёрт знает кого, интеллигента вшивого, - придавая голосу мягкий, дружелюбный тон, выговаривал Добрынин. – Но ты же на самом деле нормальный петух, Коська. Ты же простой мужик. У тебя душа вон, вся нараспашку. Сквозь перья видать. Ты же, Коська, сама доброта, сама человечность.
- … петушиность, - поправил Коська.
- Я и говорю. Ты последним червячком поделишься. Что? Не так?
Коська царапнул прутиком крыла гребень, кивнул.
- Это ты, Добрынин, подметил верно. Другой раз, сам замечаю за собой и удивляюсь: ну, нет, чтобы самому склевать, так зову… Наседкину эту… Пеструшкину. Вот поверишь, не хочу, а зову, потому, как знаю – бабы есть бабы, их не ткни клювом, сами не найдут. Вон, баба Катя, перед нею насыпет пшеницы, она же морду в небо задирает, будто спутник увидела. Белку со Стрелкой. Пока лапой туда – сюда не подгребёшь, пока клювом не укажешь… да куда зенки пялишь? Вот те, перед носом лежит! Вот тогда соизволит, клюнет. А ты, Добрынин, говоришь – выпендриваюсь. Это ж я для пользы дела, это я от широты… этой… как её? Ну, которую под перьями видать.
- Души, - подсказал Добрынин.
- Во-во, от душевности этой. А так… пошли они ко всякой матери.
- Не, Коська, от широты – то от широты. Ещё обязанность у тебя такая.
- Да, - Коська вздохнул. – Кабы ещё да не обязанность… А её… ну, этой, про которую бабушка Катя в книжке читает.
- Любви, что ль?
- Вот, веришь – нет, а любви… - Коська развёл свои крылья – царапки. – А хочется, Добрынин. Такой любви, знаешь, хочется! Чтоб на всю катушку, а уж когда бы догнал!..
Добрынин понимающе кивнул.
- Знаю, что не знать. Вертихвосток, их… чердак набить можно, да, гляди, в какую не ткни лапой – с запросами. Что ты! Сама себя в луже увидит – перепугается, а туда же: вот если бы у тебя ещё кончики ушей чёрными были, да если бы хвост подлинней… Да куда уже длиньше? Женька и так на полметра оттянул, пакостник.
- Садист, - поправил Коська. – У меня на днях ещё два пера выдернул. На поплавки, говорит. Где уж тут… Утром перед Демидовскими цыпами расхаживаю – хоть бы хны, ноль внимания. Наш Петенька, наш Петенька… Ну, что он, ваш Петенька? Ногой шаркни, а он уже за переездом. Добрынин, ну если честно, что я, обличием не вышел?
- Тебе, Коська, перьев поболе, цены бы не было.
- И этот блин ещё на макушке, - с досадой сказал Коська.
- Блин… Блин тебе даже к лицу.
- Ты думаешь?
- Что я думаю? – Добрынин мурлыкнул. – Вон, Лапка тоже говорит: ты в нём, как в берете. На испанского гранда  похож.
- На кого?
- Ну, испанский такой петух есть, весь из себя.
Коська молчал, он думал.
- И вообще Лапка сказала, что ты, Коська, не чета другим петухам, - гнул свою линию Добрынин. – Ты- особенный петух.
- Это - как так, как так, - заинтересовался Коська.
- А вот так! – Добрынин сделал характерное движение головой. – Не фраер. Это раз! – Он загнул коготь. – Сама скромность… да-да, она так и сказала: этот Касьян Петрович просто скромность и только. Два!? – Добрынин загнул второй коготь. – А какая у него грация!
- Чего?
- Ну, это когда… - Добрынин выпятил грудку и вильнул хвостом. – Понял?
- А что ещё сказала?
- Золото, говорит, мужик. – Бессовестно врал Добрынин. – За ним должно, как за каменной стеной. Хоть и пера мало, и го;ло перо, а пройдётся… при шпагах! При кинжалах! При шпорах! Вылитый, говорят, мушкетёр, этот Касьян Петрович.
- Да ну? Так и сказала? Касьян Петрович – мушкетёр?
- За что купил, за то продаю.
Коська повернул туда – сюда голову, осмотрел себя с боков.
- А про хвост? Про хвост чего сказала?
- А сказала, что, как две сабли турецких. «А не слишком ли я? – Спросил себя Добрынин. – переборщу, чего доброго. Ай, была ни была!» Как два клинка булатных. Понял – нет? А фраера… они внешне пером горят, а постучи со всех сторон – пустозвоны.
- Да, - с серьёзной миной на физиономии согласился Коська. – Я тоже замечал. – Вышагивает расфраерённый… Да какой он петух?
«Переборщил я, - забеспокоился Добрынин. – Гляди, он сейчас гоголем пойдёт. Срочно меняю пластинку».
- Да вот только… - Добрынин сделал паузу, зевнул скучно, лапку лизнул, - Женькины книжки не слушаешь, вот. Про Хаджи Мурата не знаешь. Ведь ты не знаешь?
Брякнув наугад, Добрынин усомнился: а если Коська слушал Женькино чтение?
- Зато я про короля Лира знаю, - парировал Коська. И про Джен Эйр.
«Это уже от бабушки Кати нахватался, - одобрительно заметил Добрынин. – Ну, ладно, подкину на закуску».
- Я и говорил ей: подумаешь Хаджи Мурат. Вот Коська про короля Лира знает и про Хоттабыча.
- Коська кивнул.
- … и про принца с нищим…
Коська поднял клюв, как бы говоря: ещё бы! Про это не знать.
- … про Оливера Твиста, - без особого энтузиазма продолжал Добрынин, - про графа Монте Кристо.
Коська выглядел надменным.
- … про Николку – паровоза, про Лёню Голикова… про дело Пёстрых.
«Точно лопнет от спеси, - испугался Добрынин и выпалил: про курочку- рябу!»
Глаза Коськи вдруг подёрнулись поволокой  и тут же округлились до такой степени, что Добрынин испугался ещё больше.
- Про курочку – рябу? – переспросил ошеломлённый Коська. – Про курочку не знаю.
- Или врёт, или придуривается, - подумал Добрынин.
- На знаешь про курочку?
- Не знаю.
- которая снесла золотое яичко? Да, брат… Вот Лапка и говорит: всем хорош Касьян Петрович, а про курочку- рябу не знает. Стыдно.
Коська отвёл смущённый взгляд.
- А Лапка, - с особым воодушевлением и теплотой в мягком баритоне продолжал Добрынин, - про все книжки знает, какие бабушка Катя и Женька читают. И даже про барона Мюнхаузена.
Видя, что Коська поморщился, как от клювяной боли, Добрынин понял, что и на этот раз попал в цель.
«Добил - таки!» - Он удовлетворённо мурлыкнул и покинул, погрузившегося в думу, Коську.

3.

Куцая Лапка не заметила, откуда он появился и прижалась к плетню, готовая стерпеть обиду, но странное дело, Коська, деловой весь, прошёл мимо, что-то погрёб в спорыше и, верно, не найдя того, что искал, так же деловито прошёлся назад, всем своим видом показывая, что есть дела на свете куда поважнее, чем обращать внимание на какую-то дикарку. Видя, что Коська не намеревается её прогнать, Куцая Лапка смело поковыляла по двору, склёвывая то там, то здесь крупные песчинки. Коська же опять прошёлся около, неподалёку царапнул землю и, вдруг, будто фокусник, выхватил клювом жирного розового червяка и выжидающе посмотрел свысока. Куцая Лапка сделала вид, что ей всё равно. Подумаешь невидаль, на самом деле она очень была удивлена, как в сухом песке оказался такой аппетитный червяк. «Сейчас Наседкину кликнет, - с горечью подумала она, наблюдая краем глаза, - или Пеструшкину».
Коська уронил червяка и повернул голову в её сторону. Не выдержала Куцая Лапка, повернулась к нему и встретилась взглядом с выразительными жёлтыми глазами Коськи. И услышала, как дрогнуло её сердце. Будто не Коська так по-доброму глянул на неё, а она сама отразилась в его глазах. Коська шаркнул ножкой, стукнул легонько клювом в червяка, подхватил его, опять уронил… Нет, не Наседкину, не Пеструшкину, это он её звал, Куцую Лапку. Ещё не веря в то, она робко подковыляла к Коське.
«Неужели ты позвал меня?» - спросили её глаза.
«Неужели ты не видишь?» - Так же глазами спросил он.
«Ты, наверно, пошутил».
«Право, какая же ты глупышка».
«И этот симпатичный червяк…»
«… для тебя!»
«Тогда я только половинку, а половинку тебе. Хорошо?»
И Коська не стал возражать.

4.

Не успел Добрынин показаться из-под крыльца, где он только что расправился с украденным яйцом, как тут же был схвачен за шкирку цепкой рукой. «Ну что за привычка у этих человеков? – недовольно подумал Добрынин. – Нет, чтобы за хвост или за лапу, так соображают: не укусить, не царапнуть, ни голову повернуть, посмотреть, кто это тебя так ловко подкараулил. Если бабушка Катя, то по ушам надаёт, шельмецом обзовётся и за плетень швырнёт. Если Женька, опять к хвосту чего-то привяжет. Только бы не болт, которым рельсы соединяют. Если Михай Отт, за усы морду будет растягивать, в нос дуть. За усы тянуть – ладно, понять можно: больно делает, но что ему за удовольствие в нос дуть? Никакой фантазии. Добрынин попробовал извернуться, но тут услышал:
- Женька! Мишка!
«Баба Катя» – Добрынин облегчённо вздохнул и приготовился получить по ушам, что правильнее было бы назвать – по башке, ибо по ушам баба Катя почти не попадала, и голова гудела от её костлявых узловатых пальчиков. Но Добрынин прощал её трёпку, прощал потому, что она читала много всяких книжек и можно было послушать на ночь, когда она, слепя при свете керосиновой лампы глаза, читала для Женьки. За чтением она уставала: голос её становился всё медленней, увядал, слова едва отрывались от морщинистых губ, и она засыпала, уронив, в реденьких седых волосах голову, на подушку. И Добрынин намеревался уже смотреть сны, но Женька перебивал: «Читай!» От толчка локтем бабушка Катя вздрагивала, подслеповатые глаза её искали потерянную строку, и она продолжала читать, пока внук не засыпал. Добрынин любил слушать книжки, но ему было жалко бабушку Катю, и он перебирался из Женькиных объятий к её ногам и согревал их своей шёрсткой.
Прощал Добрынин бабушке Кате и за блюдце молока от Римки, и за кусочек поджаристого драника, и за её, увеличенные стёклами очков, слезящиеся, выцветшие, но такие тёплые глаза. Прощал Добрынин, такой уж он был, потому что давно уже сделал для себя вывод, что кот такой и есть кот, во что есть вера его. Добрынин не знал, что до него это уже сказано. И несмотря на то, что сам он опять сделал «шкоду», как говорила бабушка Катя, и проклинал себя за непреодолимую тягу к сырым яйцам, тем не менее мысленно взывал к доброму сердцу, моля для себя и на этот раз снисхождения.
Женька и Мишка появились в лазе чердака.
- Чего, бабусь?
- Тама-ка, на чердаке, верёвка под вениками натянута, так сымите и спускайтеся.
«Стегать будет, - уныло догадался Добрынин, и приготовясь к худшему, покорно обвис в державшей его руке.
- Свяжи петлёй, - сказала бабушка Катя Женьке, когда тот протянул ей верёвку.
- Бабусь, ты что? Хочешь…
- Делай, что я сказала! – Прикрикнула на Женьку бабушка Катя. Тот насупился, но перечить не стал.
«И что она затеяла?» - гадал Добрынин. Он был умным котом, но зачем для порки нужна верёвка с петлёй, этого он не знал.
Тем временем бабушка Катя приказала пацанам растянуть верёвку за концы, и когда они это сделали, сунула Добрынина в петлю.
- Бабусь, не надо, - захныкал Женька, между тем, как в Мишкиных глазах Добрынин видел страх, смешанный с любопытством. – Не надо, бабусь.
- Нишкни ! Поганец, опять с гнезда яйцо утянул. – Тяните! – Скомандовала бабушка Катя.
Добрынин повис между небом и землёй. Хотел глотнуть воздуха и не смог. Изогнулся, забился Добрынин всем своим серым кошачьим телом, зацарапал когтями пустоту.
- Тяните, поганцы! – Опять услышал Добрынин окрик бабушки Кати и, вдруг, понял, что ещё мгновение и вместе с туманящимся сознанием сейчас окончится то, что люди в книжках называют жизнью: будет бабушки Кати изба, будет двор, буйно поросший мягким ковром спорыша; будет Коська и Куцая Лапка, Римка – вредная коза; подружки – несушки; блюдце с молоком из-под Римки, бабушка Катя…, а его, Добрынина, не будет.
- Я больше не буду! – Крикнул Добрынин, но ему только показалось, что он крикнул. Погас день в его удивлённых добрых глазах. Но не знал Добрынин, что прежде, чем пришла ночь, бросил Женька свой конец верёвки и с душераздирающим воплем: «Не буду всё равно!» бросился со двора в огород, а с него на задворки, упал ничком в сухую траву – метёлку и забил ногами о землю. Не видел Добрынин, как опустившись на корточки, у плетня жался в комочек Мишка, трясся всем телом и, придавляя кулачками рот, только издавал приглушённые мычные звуки. Не почувствовал Добрынин, как был поднят бабушкой Катей за хвост и брошен через плетень на улицу, в залитую чёрной жижей глубокую машинную колею.

5.

Сначала Добрынин увидел ночь и лишь потом высоко – высоко две яркие звёздочки. Он повернул голову и мяукнул от боли в затылке; потянулся и не испытал того приятного чувства, которое всегда испытывал при потягивании. Будто что-то податливо - плотное облегло его со всех сторон и нехорошо стягивало шёрстку. Даже хвост, и тот, не хотел повиноваться, будто Женька не больно зажал его в кулаке. Рванувшись всем телом, Добрынин перевернулся на живот, зацепился лапой за что-то твёрдое и, подтянувшись, с трудом выполз на край колеи. Выполз и долго лежал неподвижно, закрыв глаза, припоминал, каким образом он угодил в эту ужасную, затхлую, липкую жижу. И друг Добрынин вспомнил. И застонал от большой обиды на тех, кому он прощал и былую трёпку, и консервную банку. Хотел Добрынин заплакать, да вспомнил, что он всего-навсего кот, а коты все обиды сносят молча. «Куда теперь?» - спросил себя Добрынин. Он не нашёл ответа, но лапы сами привели его к лазейке под плетнём, а потом мимо лестницы на чердак, мимо кадки с водой, прямо под сени. «Тсс! – Сказал себе Добрынин. Он увидел, как безмятежно спала Куцая Лапка на своём брусочке, улыбнулся и прилёг поодаль. И ему бы заснуть, да всякие думы пришли. О Куцей Лапке думал Добрынин, о странных этих человеках, читающих умные книжки, о своей доле кошачьей. Так и продумал он до утра, пока Коська не прокукарекал, а за ним далеко и близко другие петухи. Послушал Добрынин петушиную перекличку, да и незаметно для себя задремал. А снились Добрынину дела житейские: будто просох он под солнцем, и грязь опала с него, и вылизывает он белую грудку и расчёсывает коготком воротничок, будто глянула на него соседская Милка и в обморок грохнулась – сходу влюбилась. Вот какой хороший сон снился Добрынину. Да только кто-то зашкрябал рядом. Ну, мышка – норушка, погоди! Добрынин открыл глаза. Куцая лапка, по привычке, разгребала песок. Заметив, что Добрынин проснулся, она оставила своё занятие, и некоторое время оба молча смотрели друг на друга.
- Так вот, - сказал Добрынин. - C’est la vie .
Он встал на лапы и отряхнулся всем телом, да так, что комки засохшей грязи полетели во все стороны. Куцая Лапка предупредительно подняла крыло, будто что-то им загораживая. Добрынин глянул и обомлел: в песочной лунке лежало яичко, да такой яркой белизны, что Добрынин зажмурил глаза. Зажмурил – открыл, зажмурил – открыл, яичко не исчезало. «Твоё» - Взглядом спросил Добрынин. Куцая Лапка улыбнулась в ответ. Улыбнулась застенчиво, умилённо, кротко.
- Тебя не было так долго, целых два дня.
- Лапка, да это… - Задохнулся от восторга Добрынин. – Да ты понимаешь, что ты совершила?
- Снесла курочка яичко… - Пошутила Куцая Лапка. – Не золотое, а простое.
- Золотое! – Во всю силу лёгких мяукнул Добрынин. – Бриллиантовое!
Ему захотелось поцеловать Куцую Лапку в её замечательный клювик, но вместо этого опрокинулся на спину, кувыркнулся с боку на бок и залился тихим радостным смехом. А Куцая Лапка смотрела на него, как добрая мама на разыгравшегося сынишку, и покудахтывала потихоньку. Это она так смеялась.

Сентябрь – Октябрь 1999 года