Утраченные иллюзии. Статья

глава из романа (1)

К Базуеву судьба повернулась спиной. Оттолкнулся от суеты семейной и невольно прибило его как мокрую щепку к холостяцкому берегу.
Занырнул в фастфуд, чтобы задавить разыгравшийся голод хот-догом. Пахло курицей и жженым подсолнечным маслом. Хот-догом не пахло. Похоже было, что блюда с сосисками и курицей затмили блюда с непомерными ценами на говядину. Однако на витраже наггетсы выглядели съедобно на блюдце в ободке зеленого салата и с кетчупом в розетке. За прилавком стояла девица, высвечивая преданными глазами, с маленьким лицом похожим на пирожное, и с нетерпением ожидая голос Базуева. Голову пестрым месяцем обтекал не то кокошник, не то козырек от бейсболки. Рядом стояла ее подружка в короткой красной юбке, в туфлях на высокой платформе и с пустым взглядом. Перезвон их голосов утих, как только появился посетитель. Эта вторая наконец блеснула глазами на него, как кофейная девочка.
Пауза затянулась пока Базуев задирал глаза на рекламные картинки с яствами над головой. Девушка за прилавком отважилась начать первой:

- Нашему посетителю что угодно?
- Я не ваш, а свой! - недовольно ответил он с отстраненным видом.
- Ох, шалунишка! - рассыпалась в улыбке кофейная девочка, продолжая метать искры из глаз.
- Да что вы, я бы может и пошалил, но по другому адресу…
Лицо ее изменилось, она надменно хмыкнула и произнесла:
- А я думала, что порядочный… - вздохнула, - а их днем с огнем не сыщешь?!
- Анька, отстань. Че не видишь, человек на еде сосредоточен, а ты со своим юмором пристаешь… - осекла ту хозяйка в кокошнике.
Базуев заказал рыбные наггетсы  и чашку кофе. Анька перестала обращать внимание на “непорядочного” и затрещала с подругой.

- Так вот, я про того кабанчика, что сошел за мной с автобуса. Вышел и сказал, что меня любит?! Интересно, когда он мог полюбить вот так с бухты барахты?!
 - А я думаю, что самомнение у него самое наглое, - не задумываясь оценила та, за прилавком.
- А он сказал, что он жертва неразделенной любви. Поэтому хочет со мной ее разделить…
- Анька, ну пусть бы разделял с другой жертвой и соседкой по автобусу. Но ведь нет, на тебя как мухи липнут. Вечно тебе больше всех надо…
- Я что виновата что блистаю!!!
Она вдруг окатила обжигающим взглядом Базуева.
- И чем же все закончилось? - настаивала та, за прилавком.
- Ой, ничего не говори, трудно было отшвартовать…
- Анька, разделила?!
- Да уж прям не знаю как сказать… Гонору больше, чем дел…
- Понятно, где их нормальных взять, - безнадежно махнула рукой в кокошнике.

На душе Базуева скребли кошки. По жизни шел каким-то серым пятном в серых сумерках. Куда не кинь всюду клин. Жизнь - это не то чтобы скука и однообразие, а темный лес. И он, стоя здесь в забегаловке быстрого питания, стал мысленно собирать утраченное время. Даже слово фастфуд заставляло скрежетать зубами.
“И это то, за что я свою молодость расплескал?!” - со свербящей досадой пронеслось в голове.

Была бурливая, как горная речка возвышенная молодость. Была красивая и почти робкая Ирка. Была любовь, энергия и очаровывающая будущность. А что теперь?.. Даже если Ирку не брать в расчет. Остались осколки воспоминаний, но не елеем растекающиеся по душе, а почему-то горькие, досадные, до истерии бьющие по самолюбию. Эта суррогатная смесь ярких красок и убийственных разочарований не отпускала изо дня в день, подтачивая жизненные силы, поглощая энергию, как у безнадежно больного и обреченного. Прошлое не может быть безразличным. Оно есть суровый судья дел твоих, и всегда выносит вердикт в утешение, или в радость… или в бесконечную и тягостную муку.

Нечто подобное этим мукам испытывал Базуев, время от времени жил ими, как приговоренный к пожизненному сроку заключения. Что-то тягостно неуловимое, как топор инквизиции висело над ним, но разрешить страхи раскаянием не способствовало, а угнетало все с большей силой. Что сделано - то сделано, но от этой туманной очевидности, называемой порой преступным заблуждением, сложно оправиться. Была только тлеющая в глубине души надежда, что этот моральный лабиринт все же имеет свой выход, и хоть какое-то утешение непременно наступит. И он жил, казалось, этой призрачной надеждой, но если нет настоящей жизни - человек живет миражами.

Однажды, много лет назад, он встал как никогда рано. Холодное зимнее солнце слепило своим веселым глазом через открытую форточку окна, как добрая тетушка всего будущего. Чирикали истерично воробьи, бодря и вдохновением наполняя приходящего в себя после крепкого сна Базуева. Что он желал в сей момент? Хотел обнять своей широкой молодой душой весь белый свет без остатка. Да так, чтобы в охапке той души осталось только, непременно, все хорошее и цветущее, а плохое бы вытекло тошнотной патокой на обочину жизни, осталось бы тещей всего прошлого. Молодость била ключом, а центростремительные силы ее еще не знали применения. И это подвигало искать себя и дерзать.

Этим светлым субботним утром в квартире отсутствовала суета ее обитателей. Иринка - жена, с сыном Колькой покинули ее спозаранку и убыли на соревнования по шахматам.
Базуев решил провести время в стерильном одиночестве. В желудке неприятно подсасывало, вероятно от того, что вечером поленился с ужином. Накинул  трикотажную футболку, нежно ласкающую тело, машинально на ходу запрыгнул в спортивные потертые штаны и отправился на кухню. На столе была дюралевая чашка с пельменями, заботливыми руками жены накрытая стеклянным мелким блюдечком, обильно замутненным слезливым туманом жирного бульона. С утра ублажать желудок тяжелым топливом не лучшая идея, но иринкиной щедрости не было предела.
Оставалось вскипятить воду для чая и забыть про гастрономические слабости. Чайник пузырящимся шорохом монотонно распиливал тишину проснувшейся кухни. Виктор заглянул в ванную комнату и открыл воду. Кран с громким чиханием выплеснул несколько порций воды на ладони, скупо окропил их настолько, что не хватило даже смочить лицо… и яростно зашипел ржавым холодком. В зеркале блеснули два глаза близнеца, по японски узкие и злые. Невольно пришлось сырыми ладонями протирать, расклеивая вздувшиеся веки. Как это часто бывало сантехник в подвале латал прогнившие трубы. Одним словом, кроил из блохи голенище! На чистом аристократическом лбу разоренным гнездом выпячивалась упругой соломой рассыть волос. Сухих ладоней они не слушались, хоть поливай их кипятком из чайника, будь они неладны…

В кипяток залил вчерашней заварки, отковырнул из чашки блюдце. Пельменный дух со свежим накатом приятно резанул по носу, даже слюна выкатилась невольно на губу. Вилкой жадно пронзил глупый ушастый пельмень, но в рот занести не успел. Раздался звонок…

В дверях тамбура стоял сосед Василий и глазами цвета потного неба преданно обнимал Базуева. На обнаженной груди чернели каракулевым пучком волосья, а наспех накинутая на плечи рубашка была распахнута и растрепанно резвилась вокруг джинсовых штанов. Он беспокойно мял голыми пальцами ног потрепанные тряпичные шлепанцы, а в руке крепко сжимал за горло бутылку с этикеткой “Пшеничная”.
- Виталя, ты как? - обратился он несмело, называя соседа излюбленным именем. - Одолела меня слепая стихийность жизни… Вчера как-то не уравновесился, а сегодня одному никак… в горло не лезет…
- А ты только начни и покатит, - посоветовал Базуев. - Процесс-то знакомый… делов-то?
- Да, нет ты не понял, - с откровенной досадой отмахнулся сосед. - Народу вокруг много, а поговорить не с кем…
- А я что, тот самый, - нехотя возразил ему.
- Да ты, о-го, не пень-колода - голова! - убедительно склонил на свою сторону Василий.
- Ладно, проходи, если так уверен, подумаем! - сдался Базуев и пропустил тяжёлого гостя в квартиру.

Базуев знал соседа Василия Марковича Макарова плохо. Каким-то блудным месяцем иногда вечерами проплывал он по сумеречному подъезду, здоровался, называл Виталием. Редко и кратко озвучивал мнение на собраниях кооперативного дома, а так, по большей части, безмолвствовал. Как бы обособленным гостем жил в доме - никого не трогал, никому не лез в душу. Виктор знал, что сосед технарь и преподает в институте. А конкретно какого дела мастер и звания не ведал совсем. Подробности такого плана никого в доме не занимали. Мало того, большие дома - это совсем не деревня. Достаточно разбираться в своих передрягах жизни, а соседи, спасибо им, если тенями ходят мимо и не озадачивают.

Иногда в его облике проскальзывало что-то, наводящее на мысль о том, что живет как бы не в своей тарелке и с зеленым змием дружит. И вот такое явление сейчас встало в полный рост перед Базуевым. Не озадачило, но даже позабавило. А может такое восприятие и заблуждение? Чаще он встречался какой-то напыщенный, благопристойный. И все же, такие вылазки неслучайны и потому даже любопытны.
На кухне стол был почти накрыт. Оставалось изъять из холодильника солонину, да шмат сала. Пока хозяин квартиры соображал на стол Макаров выставил бутылку и опустился со скрипом на старый венский стул. Глубоко вздохнул клокочущими бронхами и произнес:

- Я сегодня похож на подстреленную утку, но ты не обращай внимания… Вчера внезапно во мне лопнула скорлупа равнодушия и я, кажется, заболел смутным вдохновением…
- Это как? - не понял его вступительную речь Базуев.
- Одним словом такое не объяснить. Без предисловия не обойтись, - помолчал, видно напрягся, глаза, казалось еще больше запотели. - Вот ты кто по содержанию?
- Смотря что иметь ввиду…
- Нет, я имею ввиду патриот страны или так… ископаемое?.. Тс-с, - он приставил указательный палец к губам. - Не спеши. Давай-ка лучше пригубим, а то не понятно будет… С трезвой головой философия плохо дается. Нужен рывок, энергия жизни, иначе тайга - заблудшая мысль… Да и мы сейчас в разных категориях с тобой. Это факт.

Горлышко бутылки судорожно застучало по стопкам. Базуев уже присел на табуретку за стол. А гость выдал тост.
- Жизнь одна, и чтоб не потерять ориентиры компасом для каждого должна быть не семья, не работа, а Страна!.. Вот давай за Страну!
- А как же семья, работа?! - в недоумении и замешательстве спросил Базуев.
- Все вторично… Пьем, а потом-потом, - скомкал, поджевал ответ.
Выпили… У Базуева зазудело. Как вторично? Как минимум на одних весах взвешивать понятия - это ж соль жизни! Сосед действительно не в той весовой категории, чтоб по трезвому судить. Видимо пьяный бред надо настраиваться слушать. Сейчас понесёт околесицу.

Макаров захрустел огурцом и косо, исподлобья смотрел на соседа. Взвешивал видно - поймет или так, ветер в голове?.. И снова о своем:
- Виталя, и все же ты выскользнул как линёк. Я хочу быть откровенен и определиться… Кем ты себя мироощущаешь по содержанию? Ну-ну, открывайся?
Базуев никак не мог понять, какое содержание из него упрямый сосед вытягивает. На конкретный вопрос ответа не было. Вариации роились в голове, но неопределенно и беспорядочно.
- Думаю, что семья - ячейка общества… - заезженным лозунгом выпорхнул ответ.
- Ладно, помогу! - и тот самодовольно улыбнулся, но продолжил по серьезному. - У нас в стране по содержанию только два психотипа есть - это коммунисты и беспартийные. И нерушимый их Союз. Остальные - побочный продукт истории, всякие отщепенцы и мракобесы… Согласен?
- Ну, допустим, - не уверенно поддакнул Базуев.
- Тогда кто ты?
- Я коммунист.
- Вот и выяснилось, что мы разные психотипы! - взбодрился гость. - Но в Союзе то мы в одном - нерушимом! Выходит ты меня ведешь к победе коммунизма, и я, как сознательный, а не мракобес, потворствую тебе?

- Выходит… Но про коммунизм не актуально стало с восьмидесятого года. Хрущев погорячился…
- Открою тебе тайну, - Макаров от своей тайны стал пушистым, как мышонок. Кажется даже затаил дыхание и прошептал:
- Маркс тоже погорячился!..
- Так уж и замахнулся?! - возразил Базуев, но растерянно добавил: - А по мне так все нынче в горячке кто в белой, а кто в блудливой, начиная с генсека…
Василий Маркович засиял. По стопкам вновь пробежал стеклянный перезвон горлышка от “пшеничной”. Лица запылали жаром после выпитого.
- Солидарен на все сто. Даже, кажется, уютнее здесь стало… - он огляделся вокруг, крякнул от вновь приобретенного удовольствия и продолжил. - Он мелет помелом, а из глаз тоска неясности брызжет!.. А все потому, что основоположники погорячились, и теперь в головах и на языках не смыслы, а блуд.

- Но Маркс-то в чем заблудился, - не выдержал Базуев наката на основоположника. - Поди ж ты не год и не десять, а все семьдесят здравствуем?!
- Ой, что-то мне подсказывает, что отздравствовались. У нас в институте такой междусобойчик поднялся, что не поймешь кто партийный, кто беспартийный, словом монолит Союза посыпался. Отщепенство и мракобесие вширь расползается и взоры все устремляются на Запад, как на Спасителя.
- Я бы не стал так категорично резать по живому. У нас не без брожения - умствуют, но больше о семейном, о садах. О мелкотоварном и этот болтун о том же, о кооперации не первый год воздух сотрясает.
- Какая там кооперация. Свободного рынка нет - бардак, а гласность открыла глаза и опустошила головы, экономику… Абракадабра и только.

Макаров встал, налил - осилили солидарно… Попросил подождать и вышел из квартиры.
Базуеву эта болтовня, особенно после выпитого, показалась странной, неоконченной и неоформленной в какое-то результативное русло. Однако Макаров бродил где-то недалеко от его настроений, только разговор закручивал как-то своеобразно. Извлекал мысли откуда-то из глубин своего познания более осведомленного, как бы, и фундаментального. Но вот зачем его так неудержимо понесло к Базуеву со своими откровениями так на показ, от которого другой мог горячим утюгом пройтись ему по ребрам… И все же, отметил, что тот в душу влазил ему бережно, будто с опаской. Словом не дурак, а тема, видно, придушила основательно и не выплеснуть ее он не в силах.

В комнате в телевизоре вновь появилась физиономия “меченного”. Уж до того много и однообразно он наговорил за этот неполный пяток лет, что слушать без содрогания было сложно. Речи и сочинения Брежнева изучали даже в институтах, а у этого все лилось бесконечной рекой. а в сухом остатке оставались только несколько ключевых слов и то заезженных и умерщвленных самим автором, кажется, бессознательно, даже для красного словца уже не подходящих.
- Вот, гнилое обаяние поздней испорченности! - произнес Макаров входя в комнату, обращая взгляд свой на телевизор и брезгливо махнул рукой. - Не гляди туда - это не тот случай…

В руке держал сверток, обернутый в газетную бумагу, как папку. Вынул его оттуда и прилежно положил, как какое-то сокровище, на стол. Погладил и зашелестел бумагой, разворачивая его.
- Вот это сокровищница антиидей в пику нашим любимым основоположникам, - Макаров раскрыл два толстых номера литературного журнала “Октябрь”. - Сметает мусор с души стерильно. Поэтому кто не внемлет, тот истерит, а кто погружается в глубину - озаряется…
Базуев привстал с дивана и посмотрел на журналы.
- Одиннадцатый и двенадцатый восемьдесят девятого… Странно, что не купил?! Наверно был занят “Знаменем”.

- На этой почве теперь и разгорается раздрай. А осеняет-то большинство… Режет-то по живому соратник Твардовского, - казалось торжествовал сосед.
- Василий Маркович, сказал А, говори и Б. Что там есть?.. - наконец потребовал Базуев большей определенности.
Тот взял номер, запустил веером страницы и в раскрытом виде подал его. Базуев вслух прочитал:
- “Юрий Буртин. Ахиллесова пята исторической теории Маркса”. Звонко звучит, ничего не скажешь…
- Да-да, абсолютизм капиталистической формации девятнадцатого века и нежелание основоположников предвидеть его постимпериалистическую трансформацию привело к выводу о неизбежности революции, смене общественно политической строя. А он в пику взял да расцвел. Всякие ООО, частная инициатива - это экономический прогрессивный вампиризм. Но он социально подкармливал неимущих, щедро делился с обездоленной публикой, по воровски перенимая у нас идеи и зацвел новым содержанием - воспрял из небытия. А мы в слепом патриотическом порыве боролись с инакомыслием, с ветряными мельницами  и убили все творческое содержание социальных достижений. Обюрократили любое движение к здравомыслию…  Экономическую идею не просто бездарно расплескали, а и заблудились в ней по причине ее мертворожденности…

- И это доказательно? - с подозрением спросил, с шелестом перебирая страницы, Базуев.
- Еще как! В том и весь фокус… Теоретический разгром заблуждений.
Вдруг он призадумался. Долго шарил по потолку глазами, словно искал там что-то потерянное. А потом произнес:
 - Из всего того, что там сказано боюсь демократия мало соотносится с русской душой, как бы это o статье не звучало оппортунистически… Мало того статья такая - это гласность в полный рост, а гласность и есть саморазрушение системы. Вдумайся только, а если гласность - это туманное рождение нового светлого жития, но на новой почве. На почве возврата к прогрессивному вампиризму…

Макаров вскоре ушел. Базуев после прочтения статьи несколько дней ходил в каком-то психологическом угаре. Никого не замечал вокруг, лишь только бурлил идеями и доказывал кому-то горячо немыслимое. А потом, когда успокоился носил свое лицо с каким-то ангельским благообразием, будто напился святой воды.