Пушкин Ювенал Осел Охлос в Риме

Самый древний ранний Рим

Двор пекарни Михратия (бывшего раба пойманного мальчиком в Каппадокии, а ныне члена почетной среди купеческих и ремесленных классов гильдии римских пекарей (членство обязательно)

Михратий еще спит, но скоро встанет

Он спокоен - он смог выучится ремеслу выпечки хлеба, освободиться и сделать некоторое состояние

Днло выпечки лчень важное для Рима и ео контролируемое властями = она основа жизни римлян, которое Ювенал определил давно уже крылатой фразой:

                ХЛЕБА и ЗРЕЛИЩ! (*)

Была полночь

Михратий вот-вот встанет – ему встречать две запряженные волами в ошейниках (**) телеги с ценным грузом – мешками зерна египетской пшеницы, которая дает самую чистую и белую муку и из которой пекут самый дорогой хлеб

Посреди двора установлен  толстый двойной конус похожий на песочные часы на  мельница

Вокруг мельницы вяло бродит с завязанными глазами осел Охлос

Выходит вымытый и выбритый хозяин. Он берет ореховый прут и бьет по бокам Охлоса

Охлос не изменил скорости

Ничего не изменилось ни на йоту, взятую у финикийцев (йод)

Это не протест, это не  пофигизм и не полуизм = это ослизм

Только римский осел знает об оптимальном темпе для правильного измельчения основной доли зерна и потребных наименьших усилиях

Охлосу не надо и не дано торопиться – ему не сбиться с пути. У него всего одна борозда

Однако пекарь ушел возиться с закваской - его главной ценностью и тайной мастера и на смену ему явилась толпа домочадцев с палками …

Осел налег на лямку, сплетенную из альфы, и  пустился ускоренно семенить по той же борозде

                Хлеба и зрелищ!
Двор наполнился хохотом

Только у мешков с зерном стоял наготове грустный человеко-раб  и завидовал ослу Охлосу

Он уже забыл свою Таврию …


(*) Хлеба и зрелищ (лат. „Panem et circenses“), крылатые слова римского сатирика Д.Ю. Ювенала (1-2 вв.) = Выражение из 10-й сатиры римского поэта Ювенала. Это был клич римской черни при императоре Августе: «Panem et circenses!» (дословно: «Хлеба и цирковых игр!»).
Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы
       Не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то
       Все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки,
       Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает:
       Хлеба и зрелищ!» — «Грозит, наверное, многим уж гибель». —

(см. Децим Юний Ювенал. САТИРЫ. КНИГА IV. Сатира десятая [Перевод Ф.А. Петровского = https://ancientrome.ru/antlitr/juvenal/juvenal10.html]

(**) Ошейник – изобретение – удавка. Вол должен тащить телегу со строго определенным усилием – чтобы не перегрелась ось колес и не лопнули на жесткой римской мостовой их деревянные круги из сцепленных досок

***

На мотив:
Апулей. Мета морфозы. Золтой осел
Матисзак Ф. 24 часа в Древнем Риме – 2018
Ювенал. Сатиры

***

Пушкин и Ювенал

Роман в стиха Евгений Онегин
Глава первая Строфа VI.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяте своей.

Евгений был вполне знаком с трудами Ювенала, Вергилия и историей Рима от Ромула до наших (его) дней. Неплохо. Правда Пушкин знания Энеид сократил вдвое отн-но черновика = там было три стиха…

В предисловии также находим Ювенала - Пушкин от имени издателя уведомил читателей (берем черновой вариант (см. ПРЕДИСЛОВИЯ. ПРИМЕЧАНИЯ, ХРОНОЛОГИЯ. 
 «Вот начало поэмы которая неизвестно будет ли когда-нибудь окончена
Несколько песен готовы. Писанн<ые> повидимому под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят5 на себе отпечаток веселости  ознаменовавшей первые произведения Авт<ора> Кав<казского> Пле<нника>
I Песнь Евг<ения> Оне<гина> представляет нечто целое. Она в себе заключает сатирическое описание пет<ербургской> жизни молодого русского, в конце 1819 года. Оно напоминает Верро шуточного произведения  мрачного Байрона — —
Дальновидные критики заметят конечно и недостаток плана, ибо всякой благоразумный читатель может решиться судить о плане романа прочитав первую главу оного. Очень справедливо будут осуждать характер гл<авного> лица — напоминающего Ч<ильд> H<arold’a> и некоторые строфы писанные в утомительном роде молодых элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие
Звание издателя не позволяет нам хвалить ни осуждать сего нового — произведения — Мнения наши могут показаться  пристрастными  — Но да будет нам позволено обратить внимание поч<теннейшей> пуб<лики> и г.г. журн<алистов> на достоинство, еще новое в сатирическом писателе: наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. Ювенал, Петрон, Вольтер и Байрон — далеко не редко не сохранили должного уважения8 к читателям и к прекрасному полу. Говорят что наши Дамы начинают читать по русски — Смело предлагаем им произведение где найдут они под легким покрывалом сатирической веселости наблюдения верные и [занимательные].
Другое Достоинство почти столь-же важное приносящее не малую честь сердечному незлобию нашего Авт<ора> есть совер<шенное> отсутствие оскорбительной личности. Ибо не должно сие приписать единственно отеческой бдительности нашей Цензуры, блю<стительницы> нравов, государст<венного> спокойствия, сколь и заботливо охраняющей граждан от нападения простодушной клеветы насмешливого легкомыслия.»

Ювенал стоит у Пушкина в одном ряду с Петронием, Вольтером и Байроном как великими сатириками мировой лит-ры

В ином черновике и комментариях мы находим Ювенала в одной упряже с Катуллом и Апулеем

В стихотворениях поэта не без Ювенала:

К другу (1814)
Ты, кажется, теперь задумался немного.
"Да что же, – говоришь, – судя о всех так строго,
Перебирая всё, как новый Ювенал,
Ты о Поэзии со мною толковал;
А сам, поссорившись с Парнасскими сестрами,
Мне проповедовать пришел сюда стихами?
Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?"

К Батюшкову
Иль, вдохновенный Ювеналом.
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,

К Лицинию
Воспомнив старину за дедовским фиялом,
Свой дух воспламеню Петроном, Ювеналом,
В гремящей сатире порок изображу
И нравы сих веков потомству обнажу.
О Рим! о гордый край разврата, злодеянья,
Придет ужасный день – день мщенья, наказанья;
Предвижу грозного величия конец,
Падет, падет во прах вселенныя венец!

О муза пламенной сатиры!
Приди на мой призывный клич!
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич!
Не подражателям холодным,
Не переводчикам голодным,
Не безответным рифмачам
Готовлю язвы эпиграм!
Мир вам, несчастные поэты,

<Кн. Козловскому.>
Ценитель умственных творений исполинских,
Друг бардов английских, любовник муз латинских,
Ты к мощной древности опять меня манишь,
[Ты снова мне] велишь.
Простясь с мечтой и бл<едным> идеалом,
Я приготовился бороться с Ювеналом,
Чьи строгие стихи, неопытный поэт,
[Стихами] перевесть я было дал обет.
Но, развернув его суровые творенья,
Не мог я одолеть пугливого смущенья…
[Стихи бесстыдные] прияпами торчат,
В них звуки странною гармонией трещат —