19 апреля

 
                А.М.

 Апрельский ветер  ворвался  в комнату утренней свежестью и запахом дождя.   Даже здесь, в центре  города, чувствовалась весна. Она тянулась клейкими листиками деревьев в парке,  мелькала солнечными зайчиками в оконном стекле и, как всегда, будоражила и беспокоила.

  Небо сегодня было необыкновенно высоким, хотя с моря неслись разорванные в клочья мрачные  тучи.
Александр  подошел к окну.  Странное  чувство с раннего утра не давало ему покоя. И конечно, виной всему была она, та, что так же внезапно, как сегодняшний ветер, ворвалась однажды в его жизнь, заставила думать о себе.

  На столе стояли гиацинты, бледно-розовые, голубые и желтые.  Это для нее Александр выбирал самые лучшие, тугие, упругие,  дивно благоухающие цветы. Сама нежность воплотилась в их тонких лепестках.
 
 И теперь их аромат  дразнил его, не давая сосредоточиться. Но вынести гиацинты из кабинета  равносильно предательству или измене. Впрочем, во французском языке для этого существует одно слово - trahison. Неприятное слово.

 Александр вздохнул , наверное, в сотый раз за утро и .... запел.  Вначале тихо, еле слышно, потом громче и громче. 

  Это было старинное бретонское песнопение. Печальная мелодия, в которой словно оживала древняя земля, с ее просторами, менгирами,  суровыми ветрами, кельтскими арфами и  певцами.   Но пелось в ней не о красавицах прошлого, не о доблестных рыцарях и их возлюбленных, не о феях, населявших некогда леса и озера Бретани.

 Песня эта была о Деве Марии, которая пришла  к кресту и сначала  не узнала своего Сына  - так изменилось от страданий Его лицо. А когда узнала , то заплакала горько и пожелала превратиться в птицу , чтобы взлететь к Нему, обнять Его крыльями своими и утешить поцелуем. И тогда крест сам наклонился к Матери. И после того как Она обняла и поцеловала Сына, отерла платком кровь с Его чела, Он попросил  сохранить этот платок, не стирая.

Не стирай его в воде, что спит,
Иначе не будет больше ни ночи, ни дня.

Не стирай его  в бегущей воде,
Иначе наступит миру этому конец.

Не стирай его ни в пруду, ни в реке,
Иначе Суд придет в этот мир.


   Александр стоял у окна.  Небо, еще недавно свинцово-серое,  понемногу прояснялось.  В ветвях дерева, росшего неподалеку,  он заметил птицу, несомненно, ту самую, что щебетала накануне вечером, торопливо, будто захлебываясь, желая выговориться на неизвестном ему языке.

  Сколько сострадания в этой старинной бретонской песне! Сколько милости и человечности...

 Не стирать платок, чтобы не стереть память о прошлом...

  Как всегда бывало в этот день, девятнадцатого  апреля, Александр чувствовал на своих плечах тяжесть всего мира. Каждый год, именно в этот день, он пел в полном одиночестве Страсти , все три части, на бретонском языке. В память о погибших и выживших после восстания в Варшавском гетто, которое началось 19 апреля 1943 года и было обречено на поражение.

  Надеялись ли они на успех? Ждали ли помощи откуда-нибудь со стороны? Думали ли, что жители Варшавы - те, что оставались  вне стен гетто, - поддержат восставших? Или   они просто выбрали, как умереть? Не в газовых камерах Треблинки, куда их должны были вскоре депортировать, а с оружием в руках, защищая свое достоинство и честь своего народа.

   Ничто в мире не могло заставить Александра изменить  скорбной традиции. В этот день он отменял все встречи и, оставшись один, пел Passions.  Старинный напев, почти мертвый  язык...  Не идиш, которого он почти не знал, а язык той земли, где он жил уже много лет.

В этой бретонской песне его поразили когда-то слова:

А если знает кто об этом,
Но промолчит, - наказан будет
он на суде последнем...


 Ведь важно не только помнить, но и говорить об этом, вспоминать. Каждый год Александр писал  эссе, посвященные 19 апреля. Каждый год рассказывал о тысячах  погибших и горстке выживших. Об Анелевиче , который будучи взят в окружение фашистами,  вместе со своими бойцами покончил жизнь самоубийством.  О Мареке Эдельмане, который возглавил восстание после гибели Анелевича.

 Невероятно,  но они встретились  когда-то давно   в пригородной электричке.  В тот осенний  день они с мамой возвращались из Парижской клиники, и  случайным попутчиком оказался  Марек Эдельман.   На всю жизнь запомнился ему  добрый, внимательный  взгляд  врача, когда тот взял в свои ладони руки болезненного мальчика. Потом, спустя много лет, Александр думал, что это было  не просто  проявление сочувствия, а что-то вроде посвящения.   Эдельман этим жестом доверия словно  передавал ребенку  право хранить память.

   Когда-то Марек Эдельман предпочел  остаться в Польше, отказавшись от репатриации в Израиль. Там, в Варшаве, были похоронены его друзья и близкие.   И он называл себя "хранителем еврейских могил".

 "Кто-то же должен остаться... " - отвечал  Эдельман, когда его спрашивали, почему он не уезжает из Польши. Остаться, чтобы жить и помнить. Поэтому он и  не покинул страну  даже после  волны государственного антисемитизма в 60-х .

 Помнить, чтобы никогда не повторился весь  ужас бесчеловечности  нацизма? Never again.
Plus jamais. Никогда больше.  Но Александр знал, что, к сожалению, память о тех событиях вовсе не значит, что подобное не случится  в другое время, в другом месте, под другими знаменами.  И все же нельзя забывать об этом.
 
  Анелевич, Эдельман... За каждым именем - жизнь и судьба, сила духа и глубина отчаяния. Помнить имена... А скольких имен мы не знаем и никогда не узнаем? Сколько их, канувших в Лету? Но разве их жизнь, их жертва значила меньше?
  Не потому ли Марек Эдельман отказывался  принимать участие в  мероприятиях, посвященных тем  трагическим дням? А ведь это с  его именем связан символ памяти о восстании - желтые нарциссы.

 Нарциссы, одни из первых весенних цветов, символ пробуждающейся природы.  И они  так похожи на желтые звезды...

Александр закрыл окно.
   У него  на столе сегодня нежные, словно акварельные, гиацинты, цветы дождя,  которые он выбрал  для той, чье имя теперь тоже всегда в  его сердце.

  У нее сегодня день рождения.  Еще одно  невероятное совпадение. Она родилась в тот самый день, но только много лет спустя.
Вот она, жизнь, торжествующая, несмотря ни на что.  В этих хрупких цветах, в любимых строчках поэтов, в плывущих мимо дождевых тучах.

  И хотя они не встретятся в ближайшие дни из-за того, что внезапно отменили все  авиарейсы, - все же  она всегда рядом. И пусть это непостижимо и похоже на сказку,  но он чувствует ее присутствие. В  лепестках гиацинтов, в старинном напеве, в своем  сердце.