Я гнил

Я гнил. Гнил, лёжа в глубокой сырой яме. Гнил, и ржавая зловонная глина пропитывала сатиновый пиджак. Белые толстые черви ползали по рукам, груди, под спиной, по голой коже, оставляя после себя толстые полосы прозрачной дурнопахнущей слизи. Я гнил. Гнил заживо. Белые черви. Толстые черви. Личинки. Они ели мою плоть, прокусывали бледно-синюю кожу, впивались в жилы, оставляя зудящие розовые язвы. Розовые. Словно розы в моём заброшенном саду, которого никогда и не существовало. Я выдумал это. Выдумал всю свою жизнь. Свою любовь. Свои чувства.

Я жил в клетке. Безумно метался из угла в угол. Как загнанный зверь. Дикий зверь. Я пал до уровня животного, безмозглого, тупого, ничего не желающего кроме удовлетворения физиологических потребностей.

Я пьян. Я гнию. Гнию заживо в этой комнате. В этой могиле. В этом склепе. В этом чёрном ящике.

Мне так страшно. И так всё равно.

Я хотел бы прекратить длящееся часами мучение. Сутками. Годами.

Я медленно умираю. Морально и физически. Я исчерпал себя. Я гнию.

Я чувствую, как меня сжирают черви, как мой желудок переваривает сам себя, как в моих венах бурлит чёрная кровь, как из глаз вот-вот прольются чёрные слёзы. Это сгнило моё сердце. Это сгнила моя душа, залитая бесконечным дождём. Бесконечным.... Холодным. Меня съедает чёрная плесень, укрывшая рёбра пушистым ковром....

Я сгнил. Сгнил изнутри. Самолюбие и гордыня пропитали замаринованный пресным безразличием мозг. Странные серые люди держали меня за руки, прижимали к груди, хлопали по спине, оставляя после себя плотный дурнопахнущий одеколоновый шлейф... Они уничтожили меня. Сгноили заживо. Серые люди… Белые люди. Чёрные люди. Они волновали моё сердце, вселяли в него радость и страх, были добры и жестоки, оставляя кровоточащие раны, алые, словно розы в безответно даримых мною букетах. Я выдумал их любовь. Любовь серых людей. Белых людей. Чёрных людей. В чём был её смысл? И был ли он?...

Дикая страсть. Вот, что было. Я пал до уровня животного, безмозглого, тупого, ничего не желающего кроме удовлетворения физиологических потребностей.

Я пил. Я сгнил. Сгнил заживо в этой комнате. В этой постели. В этой квартире. В этом бетонном коробе.

Мне больше не страшно. И вовсе не всё равно.

Я так люблю говорить о своём мучении. Часами. Днями. Годами.

Я чувствую, как серые люди шепчутся за спиной, как тянут руки к моим замутнённым глазам, как стремятся закрыть веки усопшего. Усопшего сердца. Усопшей души, неспособной сегодня плакать. Она высохла. Затвердела. И я перестал гнить. Я стал камнем.

Я мёртв.