Утраченные иллюзии. Время разбрасывать камни

Глава из романа (2)

От жены Ирины веяло каким-то бессознательным счастьем. Всегда в движении, как с вечным двигателем внутри. Все в каком никаком, а в деле. Гладит белье, трет подоконники, умывает стекла окон, варит пищу, шуршит по полам шваброй, бегает по магазинам в надежде купить редко выбрасываемые на советские витрины и прилавки продукты, товары. И что-то еще и еще… А при этом работа по сменам и полтора выходных в неделю.

Когда она дома семигодовалый Колька хвостом увивается за ней или режется в "тетрис", и тоже, кажется, занят делом. А когда отрешается от компьютерной игрушки и от материнских забот просит Базуева сыграть партию в шахматы. Когда было четыре года уже начал в тему входить. Фигуры на доске хотя и не игрушки, но воспринимались еще с большим притяжением и заставляли размышлять. Отцу часто по вечерам как бы и некогда, но в одной-двух партейках не отказывал. Больше не получалось. Колька уперто кряхтел, водил пальцем вокруг фигур - соображал. Делал ходы по детски умные, но длинный ход его мыслей иной раз запутывался и он непременно "зевал" то коня, то ладью, а то и ее величество ферзя. Большие задумчивые глаза вспыхивали, затухали и наполнялись прозрачной влагой. По щеке катилась слеза и расплескивалась по холодной полировке письменного стола. Всякий раз он требовал реванша, перехода фигур, но Базуев тормозил время и оставлял сына наедине с собой и шахматной доской. А теперь, за три года, он получил разряд и частенько стал отцова короля "ложить на лопатки" - с "зевками" поменялись.

Жить в трехкомнатной квартире втроем просторно и по тем временам даже неприлично. При выделении на производстве кооперативных квартир не все решились покупать. Ждали государственные. Неоплаченная квартира оказалась красивым подарком для семьи. В деньгах дело не встало - скинулись с родителями "всем миром". А вот за этот письменный стол тогда вышли трения. Ирина считала, что пока нет необходимости, пока Колька еще садовский никчему опережать время. А заморочки Базуева со своим напускным писательством все блажь.  Жена летом утверждала, что чем думать о проблемах Вселенной и смотреть на весь земной шар, лучше иметь шесть соток огорода. И была по выходным обязательным пленником этих соток. Базуев был не против ее цивилизационной слабости и навещал сад иногда с багажом новых строительных идей. А зимой, когда дело касалось той же "Вселенной и земного шара" объявлялся новый сезонный тренд - ремонт квартиры.

Базуев ценил практичные цели и задачи жены, но на суетные дела тоже время требовалось. Если отстраниться, то жизнь станет сутулой и плоской. Перемочь такое невозможно. Если в краевом управлении, а также дома нет творческого содержания тогда и жизнь не удалась, пройдет мимо. Понятно, что "человек рожден для полета", а летать по жизни с топором, сверлом или шпателем - быть пещерным человеком. И сопровождать творческие мучения эти инструменты должны как бы прицепом, в периоды застоя. С дальнозоркой туманностью он видел себя респектабельным и успешным. Писатель - дело престижное и нужное. Да и с гонорарами было совсем даже неплохо. А главное душа требовала.

Дни соскальзывали друг за другом, а сломать стену за которой рождается что-то доброе-вечное не получалось. Воображаемые сюжеты удушливо наслаивались на нервы. Может и прилетало что-то значимое и цельное, но стиль написанного обрушивал все. Соединение идей со стилем не вязалось и вырисовывалось нечто неудобоваримое или же совсем бездарной строкой испорченное. И теперь, глядя на бесплодные потуги мужа, когда обедали на кухне, Ирина сказала:

- Не понимаю, зачем над собой изгаляться ради юношеской мечты?.. Овчинка выделки не стоит. Все равно до Шукшина не доплюнуть!..
Базуева встряхнуло крупным ознобом, весь вскипел пузырями. Вот так по больному месту хлестнуть с такой садистской оттяжкой - это перебор, полезла не в свои сани. Ощущение, что его как комара прибила…

- Ты что с печки упала, - взъерошился он. - Я не Шукшин, я Ба-зу-ев!
Ирина зачерпнула поварешкой из кастрюли борщ, медленно слила его в глянцево белую тарелку по золотистый ободок и бережно подала на стол.
- Невидаль какая, Базуев! Таких у нас в стране двести пятьдесят миллионов.
- А я хочу быть не безликой массовкой, а именем!.. И это нормально выстраивать цели, покорять вершины…
- Вон, растет наша вершинка! - она кивнула на Кольку. Тот сидел рядом и растерянными широко открытыми глазами охватывал родителей. - Ради нее и стоит выкладываться. А ты дома живешь как на сессионном месте жительства…

Сидели молча растеряв слова. Алюминиевые ложки постукивали по донышкам тарелок как оплеухи по ушам. Базуев понял, что жизнь его всплеснулась. Никогда Иринка - любимая жена, не дерзила так настойчиво и уничижительно. Приземленность ее натуры была понятна, так же как и понятно, что она мать. Но вторгаться в сокровенные увлечения супруга - это перебор. Все равно что за измену казнит. Не было печали, когда его дело воспринималось как само собой разумеющееся. Однако, размышлял Базуев, с таким нездоровым интересом жены надо бороться удваивая свои творческие усилия. А иначе без результата растеряешь не только с ней слова, но и большее, значительно большее… И этот вывод еще сильнее удручал. Хотелось уйти куда-нибудь в солнце.

Базуев собрался и пошел. Но не в солнце, а на свежий воздух - порвать натянутую нить с женой.
Шел по хрустящему снегу в каком-то мертвом раздумье. Солнце клонилось набок, небо при этом было чистое и сухое, ни хмуринки на горизонте. Из многоэтажек ровными рядами выпячивались обмороженные матовые окна. Легкий дых ветерка облизывал лицо мягким касанием. А нежный пух ворота цигейки драпового пальто обносил шею щекотливым теплом.

Жизнь с обычной бесцеремонностью легкой искрой полоснула по самолюбию. И не было зла, не было ожесточения, но свербила досада - от непонимания, от разного мироощущения, от разорванности неких аур любви, которые не имеют цены. А самое важное восполнимы ли? Не верилось, но вопрос всплыл и всплыл внезапно, оглушительно и больно. Казалось звякнула трещинка по монолиту отношений.
Гулял долго, вразвалочку, обнося лицо паром от глубоких воздыханий. Поначалу было на душе как-то горкло, тошно из-за наивного и вязлого примитивизма жены, а позже расходился, раскрыл пошире глаза и все вокруг преобразилось. Слетел с души этот неприятный навес туманных бичеваний, а солнце показалось ярче, с какой-то лучезарной усмешкой что ли. Три квартала как на взводе обошел. Автобусы и автомобили пробегали шелестя колесами мимо, крехтя и таращась по сторонам выпученными глазами окон. Издали звенели трамваи тревожными колокольчиками, и измывно визжали сталью колес на поворотах. Все было как всегда, лишь в магазины не хотелось заходить и шарить глазами по пустынным полкам. Какая-то бабка, закутанная в шаль, трясущимися руками раскрыла пошарканную хозяйственную сумку, заглянула и с досадой, с размаху бросила ее на обочину тротуара. В глубоком снегу та испарилась. Базуев пожал плечами и пошел дальше, а когда оглянулся, бабка уже стряхивала сумку от снега и затрясла кулаком кому-то в небо…

Зашел домой пышущий жаром красного лица. Разделся. Осторожно исподлобья посмотрел на жену и отметил про себя, что ее всегдашний румянчик на лице как-то неестественно зажух до матовой бледноты. Видно переживала размолвку, но тут же сказала:
- Мать звонила - просила на стройке дома подсобить… Уже нулевой заложили, а мы и забыли про отработки…
- Без вопросов… Святое дело, все же теща никак! - выскользнули слова как бы с подковыркой, но без злого умысла.
Ира в ответ резанула взглядом, но не обмолвилась больше.

Воскресенье выдалось тоже ясным, благодарящим. До гаража было рукой подать - пятнадцать-двадцать минут. Правда в пятницу целый день выстилалась поземка и понадула у ворот гаража по щиколотку снега, с лысой наледью дороги и неровными накатами. Так что к своему люксовому "Москвичу", к воротам пришлось продираться с лопатой и с крапинками пота на лице.

Гараж находился далеко на задворках жилых построек. Был сложен по задней стене из фундаментных блоков и тянулся узким шлейфом вглубь частного микрорайона. Дорога вдоль почти никогда не чистилась от снега, но продувалась зимними ветрами, как заботливым природным дворником. Гараж в те времена был важным атрибутом любого автомобилиста и дорог каждому. Кто бы мог подумать, что через три десятка лет гаражи потеряют былую востребованность. И придут им на смену сначала платные парковки, а потом только три квадратных метра во дворе - без правил и ветрил.

Сопровождаемый хрустом от снега появился сосед. Двигался скороблено, полоснул ржавыми глазами и выхаркнул из бороды:
- У тебя спички будут?
Базуев курил. Достал из кармана коробок, встряхнул для верности и подал. Сосед пальцами пошарил за козырьком старой заветренной ушанки, достал измятую сигарету без фильтра - "Приму", сунул в бороду и прикурил.
- Твоя колымага еще бегает?
- Да, на ходу.
- А моя совсем издохла, - булькнуло из бороды и повалил дым, как из трубы. - Капиталка нужна, а взять что надо негде. Даже на "барахле" и то пусто. И негде, и пенсии только так, на брюхо хватает. Видно и самому вышел срок… Прошло наше времечко - покалбасили…

Сосед досадливо отмахнулся и поплелся, взлахмачивая мятыми валенками пушистый снег, обильно пуская дым из-за ушей. Мимо своего гаража, удаляясь с болезненной хромотцой по длинной и прямой как палка дороге…

Почти в самом сердце города заложили фундамент кооперативной многоэтажки. Строительная площадка оказалась небольшой и пол нулевого цикла почти упиралось в тесовую загородь периметра. Лишь на черных полозьях рельс, вытянувшихся метров на сорок, мертво стоял изрезанный металлом лебедь-кран, вытянув свой острый клюв куда-то в небеса. В стороне у распахнутых ворот, прижавшись вплоть к забору, располагалась строительная избушка - вагон. По центру была встроена несколько скосоротившаяся дверь, обитая листовым металлом с забитым до блеска углом, видимо, от докучливых пинков строителей. По обе стороны от нее - по квадратному окну, опутанных прутьями арматуры. На крыше труба чадила прозрачным дымком.

С силой хлопнув дверью Базуев вошел в вагон. В тамбуре, в буржуйке лениво потрескивали дрова. Чувствовалось тепло, если не сказать что жарко. Пахло мокрыми тряпками и, кажется, супом. В левом крыле за столом сидели три мужика и вяло перекидывались в карты.
- Проходи, четвертым будешь, если на отработку, - пригласил один, с черными смолистыми усами, в солдатской серой шапке. Причем одно ухо висело как у зайца, другое вставлено в заопушье.
- А командир всего этого есть? - спросил растерянно Базуев.
- Если к командиру, то валяй направо, - ответил тот же. - Там она.

Базуев приоткрыл скрипучую дверь.  За столом сидела дородная баба и щелкала семечки. Брала их по одной из блюдца и забрасывала в рот. Другое, со скорлупой, находилось по левую руку. Рядом на скамейке сидел молодой мужик, и увидев Базуева заулыбался. Все стало понятно, не узнать было невозможно. Это был Саня Лимонов - друг детства.
- Витька, вот те и явление Христа народу! Сколько лет, сколько зим! - он крепко ухватил протянутую руку, трепал ее продолжительно от сердца, с каким-то умилением и пристрастием, словно в облике Базуева вновь к нему вернулось детство.

Базуев знал Лимонова не понаслышке, а как облупленного. Но помнил по детскому образу. Самый шустрый и верткий, самый заводной и запевала во всех детских проказах. Всегда тот был на переднем плане среди друзей и все, что организовывалось и сотворялось было его рук дело. Детство с ним плечом к плечу прокатилось спешным, но ласковым ветерком лет до десяти - двенадцати. Потом пути дорожки разминулись, каждого захватила своя подростковая стезя и как-то незаметно ослабли соединяющие детство узы. А дальше знания друг о друге поддерживались только слухами. Благо что родители их дружили. Наверно приблизительно так у всех проходит детство, безжалостно меняя друзей череду.
Жизнь почти не изменила Лимонова. На вид как был пацаном таким и остался. Среднего роста, подтянутый, синюшные яблоки глаз проворные и добрые, движения порывистые и беспокойные. Шею клумбой опоясывал накатанный ворот свитера, брюки - джинса, штанины складками уперты в массивные кожаные ботинки импортного производства. Сияние его лица оборвала жена.
- Ну ты еще в сос расцелуйся. Чего засекатил-то? Витька как Витька, не музейный же экспонат. Знавали такого, случалось в детстве…

Звали ее Татьяна Семеновна. К ней бы подошло только отчество, так и хотелось называть, но ведь в памяти осталась только Танька - худая, стройная и незаметная, всегда себе на уме. А тут за столом сидело что-то необъятное, большое с оплывшими в глазах карими хитринками. Щеки раздулись как у сытого хомяка, а тупой нос картошкой врос в эту одутловатость глаз и щек.
Что она из себя представляла по характеру Базуев не знал, так как в детстве, хотя жила и соседкой, была вне их компании.

- А ты садись где стоишь, не на параде же, - всклокотал ее голос. - На отработку что ли прибыл?
- Ага! - подтвердил Виктор, присаживаясь на лавку у окна.
Помолчала, поизучала взглядом.
- Сегодня пока простой. Машины с кирпичом на подходе. Крановщик вам поддоны опустит, будете каменщикам подавать, раствор из бетономешалки тоже…
- Понятно.
- Робу-то прихватил?
- В машине телогрейка, штаны.
- Вот возьми…- она подала бэушные джинсовые с силикатной белой пылью верхонки. - А пока можешь в картишки порадоваться там…
Базуев вышел из прорабки, пошел к машине за подменкой… Следом вышел в наспех накинутой телогрейке  и без шапки Лимонов.
- Чего она у тебя такая холодная? Столько лет не виделись, а вроде бы и знать не хочет? - спросил Базуев.
- А ты не обращай внимания - она крутая. Как связалась с администрацией города, так заносить стало, - виновато и откровенно оправдывался друг детства.
- А ты что как бедный родственник?
- А я че?! Я на подхвате. У ней не голова, а "дом советов". Рулит отчаянно. И бабки умеет делать из воздуха. С процентиков-то как дождем отливает. Вот я и мотаюсь по стране за дефицитом. Где за мебелью, где за тряпками. А она ж торгашка - все разлетается, как горячие пирожки. Навостряется на Китай, но это пока вилами писано. Уйма связей, крыша надежная.

- И что с зарплаты крутит?
- Ну ты че, Витька, глупее меня что ли? Тут такие деньжищи крутятся, а ты про копейки… Как сам-то?
- Я-то, осел в краевой управе - по воде. Льем воду на мельницу истории. Видать скоро могут прикрыть контору - неопределенность во всем, перестройка… А ты вижу в новый образ жизни вписался. Скучать не приходится?
- Да, жизнь только начинается, - с каким-то облегчением выдохнул он. - Вон моя нулевая "девяточка", с конвейера еще краска не обсохла. Летает как крылатая ракета. А я у Таньки - Фигаро здесь, Фигаро там. Время пришло деньги делать.
- На чем же их делать?
- А на всем, что плохо лежит. К рынку тянемся, а рынок - свобода выбора. Хочу продаю - хочу покупаю, кто кого надует. И все по закону!
- Я не против рынка, мало того, даже за. Только до цивилизации, видно, нам еще шагать да шагать. И ломать еще придется не мало. Аж страшно становится… Я чуть-чуть не так представляю все это. Свобода не вседозволенность, а свобода духа, свобода конкуренции…
Саня с удивлением пощупал его глазами, засомневался - не ударился ли где друг головой.
- Романтик ты, Вовка. Интеллигентские штучки все это… Чего ж бояться - казенная ты душа, на Западе все, а у нас ничего. И мы встряхнем болото застоя и тоже догоним и перегоним…

Саня смотрел открытыми детскими глазами и откровенничал как на исповеди. Каким он был таким и остался. Хорошо слышать и видеть столь откровенного друга, но жаль что бывшего и унесенного ветрами времени в какой-то паралельный мир с другими ценностями, с другой моралью. Да и где взять-то те ценности бывшие, которые на глазах повсеместно подтачиваются, подменяются новыми не то прогресивными, не то вороватыми какими-то. Так, видимо, и будем в рынке друг друга обирать, а думать, что законно, что это соль жизни. Иначе на обочине остаться можно. Думалось о противоречиях в какие забрели мы, создали основоположники, а уж современные-то власть имущие совсем со всей дури и размаху продолжают забивать народ как кувалдой в тупик не ведая последствий. Казалось, было еще не критично, но первые ласточки полетели. И полупустые полки магазинов, и хлябь общественного сознания, и ощущение размывания целей ради которых трудишься, мало того, никчемности того что делаешь.

Народ толкают перестраиваться, а он воровато смотрит на то, что плохо лежит, другая часть критически смотрит на лозунги и не может найти в них рациональное зерно. Время как вода течет, а железо ржавеет. И доколе?..