Тут рядом

    "Да ладно, тут рядом," - эту фразу я с тех пор никогда не произношу и всегда настораживаюсь, когда слышу ее от кого-нибудь другого, особенно зимой в тайге. На первый взгляд, в этой фразе нет ничего особенного. Она не матерная, не оскорбительная, имеет вполне литературную форму, звучит мягко и деликатно. Но, услышав эти слова, у меня каждый раз появляется стойкое желание убедиться, что на авторе одежонка соответствует сезону и годится для долгого пребывания вдали от печки. Желание придержать автора за плечо и навязчиво спросить, рассовал ли он по карманам спички, печенье и другие предохранительные средства от попадания в какую-нибудь нелепость или неприятность…
    Бензопила надрывно верещала уже больше часа, из последних сил вгрызаясь в сухостой из лиственницы. В морозном воздухе этот звук будто шилом ковырялся в барабанных перепонках и слушать его долго было невыносимо. Но сидеть у холодной печи и замерзать ночью было еще противнее. Я терпеливо пил чай, перебрасываясь с поваром какой-то словесной чепухой, надеясь, что бензопила вот-вот заткнется и воцарится полная тишина. Вскоре так и случилось. Рабочий на улице позвякал канистрой, приглушенно, безадресно поворчал и, похрустывая снегом, появился в палатке.
    - Олег, бензина совсем мало осталось. Может, сходишь к соседям? Дров на завтра крохи. Я б с утра напилил. Канистру освободил, -  обратился он ко мне.
    - Василь! Ты раньше сказать не мог?! Через час стемнеет, - недовольно пробурчал я.
    - Я думал, дня на три хватит, а бензин наполовину со льдом! - ответил Василий, возмущаясь и оправдываясь одновременно.   
    - А масло есть? - спросил я.
    - Масла еще много, не надо.
    В отряде, конечно же, существовало профессиональное разделение труда. Но на бытовом уровне, за редким исключением, все делали всё. Все дружно таскали отрядное добро во время переезда с места на место, строили каркасы для палаток, кололи дрова и много еще чего. Сегодня я целый день провел в палатке. Приводил в порядок полевые записи, связался с базой партии по рации, и выпил чайник индийского чая. К тому же в отряде я был самым молодым. Потому, участь идти за бензином была написана у меня на лбу.
    Я сходил к себе в палатку за рюкзаком и, засунув в него пустую канистру, вернулся на кухню. Допив уже почти остывший чай, надел шапку и собрался уходить. Лежавший на нарах с Беломором в зубах повар Андреевич, опираясь на локоть, чуть приподнялся и дребезжащим голосом с ехидцей сказал:
    - Про должок им напомни. У нас с куревом тоже не ахти. Ты бы на свитерочек ватничек бы надел. Молодо-зелено! Морозец крепчает.
    - Да ладно, тут рядом. На лыжах упарюсь, - отмахнулся я.
    Мои слова не были совсем уж легкомысленной бравадой. Одевались мы тепло, но лишнего на себя никогда не нанизывали. Потеть на работе зимой дело рисковое. Постоишь чуть во влажной одежде у прибора и тут же замерзнешь в кочерыжку. Ну, а если и промахнешься с одежонкой, не доберешь толщины – поправимо. В рюкзачке всегда лежат несколько консервных банках с калориями и заварочка импортная. Костерок жаркий развести - раз плюнуть. Чуть согрелся и пошлепал дальше.
    До соседей действительно было каких-то пара километров по готовой, хорошо накатанной, чистой лыжне и лишь последние несколько сот метров, как проклятье, по захламленной ветками и утыканной пнями делянке. Как говорится: - «Черт ногу сломает». Но в остальном дело плевое, катись себе в удовольствие и катись!
    К тому времени ходить на охотничьих лыжах по тайге я уже научился вполне прилично. Ходил быстро, ловко лавировал между деревьями и прочими препятствиями, щедро разбросанными по тайге.  Почти никогда не отставал от многоопытных рабочих, даже таская на плече увесистый теодолит. Падал редко, разве что на крутых склонах, успевая при этом мягко воткнуть штатив с теодолитом в снег. А иногда и сам успевал перед падением или опасным препятствием выпрыгнуть из лыжных креплений и последовать за теодолитом, правда не всегда ноги успевали первыми. Но это больше забавляло, чем причиняло неприятности. Пушистый, глубокий снег - холодная, но надежная подушка. Теодолит же штука нежная, даже после легкого «ушиба» замучишься потом делать юстировки. Потому берегли в первую очередь его, а себя - уж как получится!
    Я хотел взять папиросы, но в свитере не было карманов, а в брюках они превратились бы в труху…
    - У соседей на халяву покурю, раз они у нас в должниках, - практично подумал я и, надев лыжи, с рюкзаком-пушинкой за плечами выехал из лесочка и размашисто покатился по мари.
    У соседей, занимавшихся заготовкой дров для жителей города, проживающих в частном секторе, было уже тихо. Из трубы передвижного, брусового балка напористо вылетали искры и тут же исчезали, но дымок в морозном воздухе поднимался столбом высоко и только потом принимал причудливые формы и нехотя рассеивался.
    Оставив на улице лыжи и рюкзак, я отряхнул валенки и зашел внутрь. Сбоку от входа стояло несколько бензопил. Балок был жарко натоплен и прокурен. Едко пахло бензином. На длинном столе вдоль нар стояли два сделанных из консервных банок подсвечника, с уже заранее воткнутыми свежими стеариновыми свечами. Свечи здесь были очередной ступенью развития осветительных приборов после костра и лучины. Они уже позволяли почти безошибочно распознавать лица людей и попадать точно в дверь в темное время суток. Еще на столе стопкой лежали несколько потрепанных журналов «Огонек» и стоял деревянный стаканчик с карандашами и разными отвертками.На стене, пришпиленная кнопкой, висела рекламная обложка из какого-то журнала с изображением красивой девушки. Ее обнаженная грудь была прикрыта роскошными волосами. Призывный взгляд и максимально близко придвинутое к читателю изысканное, обнаженное бедро, призывало что-то купить. Что именно - было не понятно, призыв был на иностранном языке. Если бедро девушки - заманчиво, но совершенно недоступно. Преодолеть непонимание иностранных слов было еще как-то возможно, но преодолеть «железный занавес» точно не получится…
    Как до нас, так и до них бытовая цивилизация добиралась не спеша, ленивым шагом.  Мы все надеялись, что она вот-вот начнет царапаться в дверь, но идти ей было не близко, а летать она, похоже, не хотела или не умела. Сейчас здесь было почти все то же, что и на архивных фото двадцатилетней давности…
    Четверо сосредоточенных лесорубов, сидя на нарах вокруг длинного стола, без азарта играли в карты. Я поздоровался со всеми за руку и присел на край нар.
    - Наливай чай. Заварка в чайнике, что с краю. Сахар на полке у тебя за спиной, - не отрываясь от карт, сказал седовласый бригадир Николай.
Я налил себе чай и, отхлебывая, ждал, пока они закончат партию в подкидного…
    - Василич, бензинчика не одолжите? - спросил я. - Не дотянули до завоза.
    - Сколько надо? – спросил он и пододвинул колоду к сидящему напротив рабочему. -  Тебе сдавать.
    - Можно десять, но лучше двадцать.
    - Вам разведенного или чистого?
    - Можно без масла, масло есть.
    - Сереж, налей канистру, - попросил бригадир не занятого игрой рабочего. – Олег, вы с куревом потерпите? Должок попозже отдадим. У нас совсем напряг.
    - Только не долго. У нас есть НЗ сигарет, но Беломор тоже кончается, - ответил я.
    Кто-то зажег свечи. Я ждал, пока Серега нацедит бензин в канистру. За окном уже появились фиолетовые оттенки…
    - У крыльца поставил, - сказал он дружелюбно, через какое-то время зайдя в балок и протянув руки к жаркой печке.
    Мы перекинулись еще несколькими фразами с бригадиром. «Вприкуску» с предложенным Беломором я допил вторую кружку чая, вышел на улицу и засунул увесистую канистру в рюкзак.  Проклиная корявую делянку и опасаясь угробить лыжи, кое-как выбрался на чистое место. Уже заметно стемнело, но контуры окрестностей и лыжня были все еще узнаваемы.
    Чуть проехав, мне пришлось остановиться. Канистра, как кусок льда, насквозь прожигала холодом рюкзак и свитер. Дойдя до ближайшей, росшей рядом с лыжней низкорослой ели, я наломал лапок и засунул в рюкзак со стороны спины. Это сработало, но с каждой потерянной минутой ночь все сильнее наваливалась на то, что совсем недавно представляло собой зимний таежный пейзаж. Пейзаж, которым в солнечную погоду можно любоваться бесконечно, несмотря на то, что он бы раскрашен лишь в скромные зимние тона.
    Идти становилось все труднее. Лыжи в темноте раз за разом выскакивали из колеи и мне пришлось сначала сбросить темп, а потом и вовсе остановиться передохнуть. Но долго стоять на месте я не мог. Мороз быстро добирался до самой легкой добычи - до лица, потом заползал в перчатки, под рукава и между лопаток, и уже спустя несколько минут сковывал все тело, вызывая дрожь и чувство тревоги. Темное время в Якутии зимой длится большую часть суток, и мороз – водка замерзает.
    Лыжня на мари и в лесу заметно отличались. Стоило сунуться в лес и сразу же натыкаешься на торчащие из снега острые пеньки от топора. На марях же лыжня везде была гладкой. Лишь иногда ее присыпало поземкой или свежим снежком, но это не было большой преградой.  И в лесу, и на марях следами от лыж была исчерчена территория в десятки квадратных километров. Шли они в разных направлениях и походили на огромную паутину. По ней ранней весной, с началом основных полевых работ, много раз пройдут геофизики и геодезисты с гравиметрами, магнитометрами, теодолитами и нивелирами. Здесь будет людно и шумно…
    Ходьба в непривычном темпе сбила меня с толку. Со временем я понял, что проскочил поворот в лагерь. Вернувшись обратно, наудачу сделал еще несколько попыток выйти к лагерю, сворачивая на просеки, идущие на запад, но каждый раз промахивался и только потерял время. Это было так глупо и нелепо, но я заблудился – заблудился в «трех соснах», заблудился там, где «все рядом». С досады я ругал кромешную тьму, Якутские морозы и недостаточно теплый, уже покрытый инеем свитер и свою беспечность, не жалея «комплиментов» и в свой адрес. Но все это было бесполезно…
    Исчерпав скромный запас нецензурных слов, не останавливаясь, я стал прокручивать варианты поиска лагеря в кромешной темноте. Люди, которые могли передать такой опыт, мне не встречались. Видимо, по известным причинам, они были большой редкостью. Я был не прочь пополнить их ряды, но пока что не знал, каким образом. Я видел, как ходят по улицам слепые люди. Они ничего не видели, но предметы вокруг были видимы для зрячих. Я же все мог видеть, но предметы вокруг были просто черной кляксой. В общем, хрен редьки не слаще…
    С легкостью по звездам я мог приблизительно определить, где юг, а где север, но определить по звездам, где находятся наши палатки, было абсолютно безнадежным занятием. Имея спички, эту задачку можно было бы решить в два счета, прочитав на первом же затесе написанный карандашом номер линии, но спичек у меня не было.  Искать меня сразу не станут. В лучшем случае через несколько часов кто-то сбегает к соседям и только потом забьют тревогу, начнут колотить по пустым бочкам и кастрюлям, стрелять в воздух и организуют поиски…
    Я снял рюкзак и поставил его на лыжню, чтобы бегая туда-сюда, иметь хоть какой-то ориентир и не таскать на себе лишний груз. Раз за разом я сворачивал с мари в лес и, промахнувшись мимо лагеря, снова возвращался обратно, присыпая снегом место съезда на уже проверенную лыжню. Время шло. Я намотал уже много километров и заметно устал, но все же старался контролировать скорость ходьбы с таким расчетом, чтобы тратить поменьше сил, но и не мерзнуть, топчась на месте. Задачка привычная в повседневной работе, но трудно выполнимая ночью.
    Сказать, что я бездумно тыкался куда попало – не совсем справедливо. Я пытался вспоминать, чем отличался съезд лыжни к палаткам от других мест. Нужны были отличительные детали, которые можно «нащупать» лыжами. Восстановить в памяти запутанную паутину было не так просто, но это намного упростило бы задачу. Я рисовал в воображении картины и схемы близлежащих окрестностей. Иногда они получались не четкими, с «белыми пятнами» и не в том месте. Я их стирал и рисовал другие, с каждым разом все более точные и все ближе к тому месту, которое меня интересовало…
    - Ну да! Точно! На повороте к палаткам, чтобы немного сократить путь, у лыжни был срезан прямой угол с западной стороны, - вспомнил я.
Это как развязка на дороге. Разница только в том, что ее не было видно. Ее нужно нащупать и тогда появится шанс, иначе придется бегать до рассвета, что вряд ли возможно.
    По тайге мы ходили без лыжных палок - лишняя обуза. Руки были и без того заняты. Кто-то тащил на себе нивелирную рейку, кто-то теодолит. Да мало ли чего еще приходилось таскать на себе по тайге. Нужна была палка, похожая на лыжную. Дойдя до леса по первой попавшейся лыжне, я на ощупь сломал тонкую лиственницу и, обломав ветки, вернулся на прежнее место. Теперь я тащил ее за собой, держа чуть в стороне, надеясь, что она провалится концом в отходящую в сторону глубокую лыжню и не даст проскочить мимо развилки. Это сработало. Почему раньше не догадался? Полено проваливалось во все ответвления, но все они были почти под прямым углом, а мне нужна была лыжня под более острым. Без результата проехав слишком долго, я развернулся и пошел обратно, теперь уже будучи уверенным, что не проскочу поворот. Пройдя с километр, наскочил на канистру. Она чуть звякнула и отъехала в сторону.
    - Не хватало еще лыжи сломать, - с тревогой подумал я, и поправив канистру, поехал дальше, теперь уже считая шаги. Насчитал 546, когда наткнулся на очередную боковую лыжню. Сделав шаг назад, я поставил на нее лыжу. Лыжня уходила в сторону под острым углом. Почти наверняка это была та, что вела к палаткам. Я остановился передохнуть и думал, что делать с канистрой. Оставить на месте до утра? Всем станет ясно, что я заблудился, раз бросил канистру бог знает где. Вернуться обратно? Это дополнительно больше километра пути…
    Стараясь не греметь, я снял лыжи. Рюкзак с канистрой положил в сторонке и вошел в жилую палатку. Там никого не было. Коротать длинные зимние вечера все предпочитали на кухне, откуда доносились приглушенные голоса. Чуть отогревшись у печки, я вытер лицо полотенцем и бодро зашел на кухню.
    - Ты че так долго? – спросил Василий.
    - С мужиками в картишки перекинулись, - уверенно ответил я.
Повар внимательно посмотрел на меня и промолчал.




Апрель 2024 г.