Обувная фабрика Вдали от России ч6

  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ



ОБУВНАЯ ФАБРИКА



      Глава 1

   Первое впечатление, полученное Николаем от фабрики, – тошнотворно-сладкий запах резины, насквозь пропитавший воздух и все стены здания. Главный механик Анри Дюртен, сутулый, с большим горбом швейцарец, похожий на несчастного Риголетто из одноименной оперы Верди, два часа водил его по цехам, где крутились диски штамповальных машин, двигались ленты сборочных конвейеров, и грузчики с криком «Поберегись!» провозили тележки, наполненные доверху пустыми колодками.
   Навстречу им другие грузчики от конвейеров и штамповальных машин, напрягаясь так, что у них на шее вздувались жилы, толкали впереди себя клети с висевшими на крючках ботиками и галошами. Их везли в цех вулканизации. Было душно, шумно и плохо видно из-за слабого освещения и стоявшей в воздухе пыли.
   «Ничего себе условия! Неужели для этих клетей и тележек нельзя сделать в полу специальные рельсы или наверху поставить передвижные краны?» – удивился он про себя, но, посмотрев на низкие потолки и узкие проходы между конвейерами, понял, что здесь надо решать вопрос по-другому. Как? Он еще не знал, но был уверен, что при желании можно что-нибудь придумать.
   В одном из переходов между цехами остановились около открытого окна. Николай вытащил сигареты и с удовольствием затянулся, чтобы перебить тошнотворный запах резины.
   Окно выходило во внутренний двор фабрики, куда приезжали грузовики с сырьем. Одна машина, доверху наполненная мешками, стояла под разгрузкой. Двое рабочих в кузове брали за углы очередной мешок и опускали его на спину приземистого, плотного мужичка. Мужичок громко крякал, затем бегом направлялся к подвалу и сильным движением рук сбрасывал ношу в открытый люк. Вскоре он опять стоял около грузовика, подставляя рабочим спину. Гора таяла на глазах, а грузчику все было нипочем. Он бегал туда и обратно с завидной легкостью.
   Было что-то знакомое в фигуре этого человека. Скинув в подвал очередной мешок, мужик распрямил плечи, снял фуражку, под которой оказалась густая копна рыжих волос. «Тимофей!», – ахнул Николай, узнав в нем анархиста из Екатеринослава. Пахалюк был один из тех четырех человек, кому удалось сбежать во время кровавых событий в тюрьме.
   Николай так опешил от этой новости, что совсем забыл о главном механике, а тот внимательно наблюдал за ним. Он знал, что этот русский якобы случайно попал в тюрьму, не успев защитить проект в горном училище и сдать два экзамена, чтобы получить диплом. Но кто поверит в эту случайность, если все русские эмигранты, проживающие в их стране, занимаются политикой, мечтают убить царя и захватить власть в свои руки. Какая нелепость: учиться в высшем заведении и заниматься политикой? В Швейцарии каждый порядочный человек стремится получить высшее образование, найти хорошую работу и иметь приличную зарплату. Он сам мог бы добиться в жизни намного большего, если бы не его физический недостаток. Высокий, представительный русский вызывал у него зависть и раздражение тем, что с первого раза хотел во все вникнуть и показать, что разбирается в производстве не хуже его.
  – Так вот, Даниленко, – возвратил он Николая обратно на землю, – я слышал, вы – из политических, так у нас с этим строго. Есть фабком, и, если у рабочих возникают вопросы, он решает их вместе с администрацией. Никаких собраний и забастовок. О штрафах за простой оборудования вам уже, надеюсь, сказали. Жалобы на его изношенность никого не интересуют. Я направляю вас в цех формовых сапог к вашим русским друзьям. Сейчас зайдем ко мне, возьмете чертежи и с утра приступайте к работе. В каждом цехе у нас по три механика. Все вычеты за простои делятся между ними.
   Не дожидаясь завтрашнего дня, Николай пошел знакомиться с цехом. Он точно помнил, что сюда они с Анри Дюртеном не заходили. К нему подошел полный седовласый человек в очках, назвавшийся старшим мастером. Николай объяснил ему, что его взяли новым механиком, завтра он выходит на работу.
  – Вы тот русский, которого рекомендовал Штейнер?
  – Да. Мишель – мой друг.
  – Вы хорошо говорите по-французски, без акцента. Я тоже русский, только в четвертом поколении. Я вас провожу по цеху, познакомлю с производством. Меня зовут Этьен. Этьен Форе.
   Помещение цеха показалось Николаю огромным. В несколько рядов на расстоянии друг от друга стояли небольшие пресса (в них обувь проходит горячую вулканизацию). На глаз, их было штук восемьдесят. Два пресса в одном из проходов были выдвинуты немного вперед из-за вентиляционного стояка с решеткой, которую, видимо, никогда не чистили, – на ней лежал толстый слой пыли.
   Остановились около одного рабочего. Не обращая на них внимания, тот взял из стоявшей рядом тележки колодку с формой сапога, закрепил ее между рамами. Затем достал с лотка трикотажный чулок, ловко натянул его на колодку. После этого надел резиновое голенище, наложил стельку, каблук, подошву и другие детали. Сапог был готов. Рабочий задвинул его в пресс и взял другую колодку. За десять минут, пока шла вулканизация, он успел собрать еще один сапог и отправить его в другой пресс. Каждый человек обслуживал по два пресса.
   В цехе был еще участок формовых бот, где работали в основном женщины. Николай обратил внимание, что у некоторых из них руки стерты до крови.
  – Почему у них нет перчаток, – спросил он Этьена, – разве им не положено их выдавать?
  – Положено, но они предпочитают работать без них, так удобней и быстрей, у них большая норма.
   Этьен хотел познакомить Николая с его коллегами, но в комнате механиков никого не оказалось.
  – Ходят где-нибудь в цехе,– огорчился он, – мы с ними разминулись.
  – Мне сказали, что пресса часто ломаются.
   – О-о-о! Они очень старые. Хозяева давно обещали закупить новые, ежегодно вносят этот пункт в коллективный договор.
  – У вас есть такой договор? – обрадовался Николай, слышавший о существовании в Европе договоров между администрацией и рабочими в лице фабричных комитетов.
  – Да что толку. Рабочие свои обязательства выполняют, а хозяева находят уважительные причины, чтобы перенести некоторые пункты на следующий год. Я слышу о новых прессах десять лет, с тех пор, как пришел сюда работать. Вот, если они завтра развалятся, хозяева зашевелятся. Только это между нами: начальство не любит таких разговоров.
   В первую неделю у Николая из-за простоев вычли почти треть зарплаты. Пресса выходили из строя по очереди: то один, то другой, а то сразу вставали шесть или восемь. И поломки были незначительные, но на складе никогда не было нужных деталей. Их приходилось срочно заказывать в слесарном цехе, а тот в это время в таком же срочном порядке выполнял заказы для других цехов. Казалось, чего проще: закупить все детали впрок, но в том-то и была проблема, что германская фирма-производитель перестала их выпускать, а в самой Швейцарии их никто не делал. Простои отражались и на зарплате рабочих. Они без конца жаловались на это председателю фабкома Жану Льебару. Льебар шел к управляющему фабрикой Бонне. Тот неизменно заверял его, что в самое ближайшее время вопрос будет решен.
   Рабочие ждали собрания, где должны были подводиться итоги выполнения коллективного договора за прошедший год. На этот раз оно почему-то задерживалось. Наконец, на всех этажах фабрики появились объявления, что собрание состоится в очередную субботу, в шесть часов вечера.
   Проходило оно в зале на втором этаже, где находились все главные службы администрации, бухгалтерия и касса. В президиуме за длинным столом, покрытом зеленой скатертью, сидели несколько человек из фабричного комитета во главе с Льебаром, управляющий Бонне, главный инженер Липен, хозяин фабрики Бортье и два его взрослых сына, Виктор и Марсель, студенты Женевского университета, совладельцы фабрики.
   Открыл собрание управляющий Бонне. Он быстро перечислил пункты, которые администрация не выполнила по колдоговору, зато долго рассказывал о том, что было сделано для улучшения благосостояния рабочих. Бонне умел пускать пыль в глаза. Выходило, что хозяева только и думают о том, чтобы рабочим жилось хорошо. Для них построили два новых семейных дома, и в следующем году построят столько же.
   После него выступил главный инженер Липен. Этот оперировал фактами и представил новую техническую программу на ближайшее будущее. О цехе формовых сапог в ней говорилось туманно.
   Николай ждал, что Льебар от имени фабкома раскритикует начальство, но тот в основном говорил о новом договоре, об их цехе даже не вспомнил.
   Последним выступил Бортье. Он извинился перед рабочими, что администрация не смогла выполнить со своей стороны некоторые обязательства, объяснив это тем, что у фабрики появились сильные конкуренты. Много денег приходится вкладывать в рекламу и продвижение продукции на мировом рынке. Для наглядности он вынул из кармана блокнот и, подняв его высоко вверх, показал обложку, на который был изображен высокий женский сапог черного цвета, опушенный сверху белым мехом.
  – Такие теплые сапожки на меху мы скоро будем выпускать на новой линии. Они станут товарным знаком нашей фабрики. Мы намерены этот знак широко рекламировать в самых разных формах.
   Все удивились: в новом договоре об этой линии ничего не говорилось. Не упоминал о ней и главный инженер, рассказывая о новой технической программе.
  – Кроме блокнотов, с таким знаком в рекламных целях будут выпущены ежегодники, календари и другие канцелярские товары, – сказал Бортье и направился к своему месту.
  – Что за идиотизм, – прошептал Николай сидевшему рядом с ним механику Полю. – Деньги надо вкладывать в обновление производства, а, если он не хочет этого делать, надо потребовать от него отмены штрафов за простои оборудования.
  – Никто этого не сделает, завтра же у начальства найдется причина, чтобы выставить тебя за дверь, а ты знаешь, что это такое.
  – Тогда зачем нужен коллективный договор, если администрация из года в год его не выполняет, а этот надутый, как индюк, Льебар не может или не хочет отстаивать интересы рабочих? В России этого никто бы не стал терпеть, объявили бы забастовку. Нельзя мириться с такой несправедливостью.
  – Зато хозяева выполняют другие пункты договора. Слышал, что тут говорили Бортье и Льебар? И потом учти: многие хозяева вносят в договора пункт о запрете рабочим проводить стачки и забастовки, у нас этот пункт отсутствует, это подразумевается само собой. Хотите бастовать, бастуйте, но не рассчитывайте на бесплатное жилье и отдых за счет фабрики.
  – Это же самое настоящее соглашательство и предательство…
  – Мы здесь работаем и должны мириться со всеми правилами. Иначе завтра же окажемся на улице.
   Николай с недоумением посмотрел на него и ушел с собрания, не дожидаясь принятия нового договора. «Надо самим выбираться из этой ситуации», – сказал он на следующий день Полю и другому механику Филиппу.
  – Как? – спросил Филипп, немолодой, крупный мужчина, отец пятерых детей. Недавно он признался Николаю, что ищет другую работу, где больше платят.
  – Предлагаю приходить за час, а еще лучше полтора до работы и производить профилактический осмотр прессов.
  – Бесплатно?
  – Пока бесплатно, а если будут результаты, попросим начальство перевести нас на скользящий график.
  – Можно попробовать, – сказал Поль без всякого энтузиазма. – Только сначала получи на это согласие у мастеров и главного инженера. Твоя идея, ты и продвигай ее.
  – Вы так говорите, как будто вас это не касается, – возмутился Николай, – наладим работу и тебе, Филипп, не придется уходить в другое место.
  – С этим оборудованием все равно далеко не уедешь. Ему место на свалке.
  – Посмотрим. Как говорят у нас в России, под лежачий камень вода не течет. За нас никто ничего не сделает.
   Главный инженер Липен немало удивился такой неожиданной инициативе русского механика.
  – Приходить на час раньше – ваше право, – сказал он Николаю, – но не требуйте повышения зарплаты.
  – Если все пойдет как надо, мы установим скользящий график. Кто-то будет приходить раньше, кто-то задерживаться после работы.
  – Вы и это предусмотрели. Хорошо, мы подумаем. Что-нибудь еще? – спросил Липен, увидев, что Николай не торопится уходить.
  – В слесарном цехе есть два свободных станка. Хорошо бы их поставить в наш цех, тогда мы сами будем обеспечивать себя нужными деталями.
  – Кто же на них будет работать?
  – Все механики.
  – Не кажется ли вам, что вы слишком много на себя берете? Есть начальник цеха, главный механик, большая техническая служба, – Липен говорил без всякого упрека, ему нравился этот русский.
Николай пожал плечами.
  – Вы же не занимаетесь цехом.
  – Бортье сейчас собирается вкладывать деньги в новую линию. Потом настанет очередь вашего цеха. Впрочем, я не возражаю против вашей просьбы, переносите станки к себе.
   Николай рассказал о своей идее друзьям из пансиона. Те одобрили ее и стали вместе с ним приходить раньше на работу, осматривать пресса и помогать с ремонтом. Результаты сказались скоро: за всю неделю было четыре небольших простоя, которые механики быстро устранили. Однако неожиданная реакция последовала со стороны фабкома. Как-то к Николаю подошел его председатель Льебар.
  – Даниленко? – спросил он.
  – Я, – удивился Николай такому редкому гостю.
  – Меня ты, наверное, знаешь, Жан Пьер Льебар, председатель фабричного комитета. Ты тут затеял хорошее дело, рабочие довольны, зарплату больше получают. Только ты идешь в разрез с линией фабкома. Мы добиваемся, чтобы хозяева выполнили коллективный договор и поставили в цехе новое оборудование. Теперь же начальство утверждает, что можно и на старом оборудовании прекрасно работать.
   Николай опешил.
  – Не может этого быть. Будет вам известно, что на восьми прессах появились серьезные трещины. Возможно, они были и раньше, но на них не обращали внимания. Я сам их не сразу заметил. Начальство об этом знает. Пресса надо срочно демонтировать, работать на них опасно. Фабком должен поставить вопрос ребром: или новое оборудование, или рабочие отказываются выходить на работу.
  – Ты эти замашки с агитацией брось, тут тебе не Россия. А лучше подумай, чем для людей обернется демонтаж прессов. Всех, кто на них работает, уволят.
  – Что вы хотите от меня?
  – Ты мешаешь фабкому добиваться своих требований.
  – То есть вы предлагаете вернуться к простоям. Не пойму, о ком вы думаете: о рабочих или о себе?
   К ним подошел Мишель и вопросительно посмотрел на Льебара. Тот пожал ему руку и быстро ушел.
  – Что он тебе тут наговорил, – поинтересовался Мишель, – ты выглядишь таким взволнованным?
  – Посоветовал вернуться к простоям, иначе хозяева отказываются покупать новое оборудование. А то, что люди могут пострадать, его не волнует.
  – Совсем рехнулся со своими амбициями. Боится, что рабочие не выдвинут его кандидатуру в руководство ШОП .
  – А мне что теперь делать? Никогда не попадал в такую глупейшую ситуацию.
  – Рабочие на твоей стороне, даже не сомневайся.
   Решив досадить Даниленко, Льебар распустил повсюду слух, что, по мнению хозяев, все оборудование фабрики находится в хорошем состоянии, плохо работают механики. Его план оказался с явным просчетом: теперь возмутились главный инженер и главный механик, решив, что кто-то специально ведет кампанию против них. Вызвав к себе Льебара, главный инженер попросил его разобраться со слухами и объяснить рабочим, что администрация в будущем обязательно выполнит свои обязательства, пока же технические службы делают все, что от них зависит. Он достал ведомость по зарплате за прошедший месяц.
  – Фабком должен быть доволен: в феврале в цехе формовых сапог зарплата у всех увеличилась на десять процентов, у механиков – на пятнадцать. Меня и вас должно беспокоить другое. Механики цеха на днях подали докладную записку о том, что на восьми прессах имеются трещины. Вчера они еще раз приходили ко мне и оставили заявление, что не отвечают за возможные аварии на них. Тянуть больше нельзя, дирекция приняла решение демонтировать эти пресса и еще шесть, которые постоянно выходят из строя. Семь человек придется уволить, – и он зачитал их фамилии.
   Льебар вышел от него возмущенный: подбросить такую бомбу накануне выборов в ШОП. Под увольнение попадали три человека, только что получившие от фабрики квартиры в новых домах. В случае увольнения им придется оттуда выехать.
   Он направился в цех формовых сапог к Мишелю Штейнеру. Тот только что отправил в пресс колодку с сапогом и подметал веником пол на своем рабочем месте – это входило в обязанности каждого рабочего; мастера за этим строго следили.
  – Тебе известно, – тихо сказал Льебар, чтобы рабочие не слышали, – в начале апреля у вас собираются остановить четырнадцать прессов. Механики настояли.
  – Даниленко говорил, что трещины увеличиваются. Видимо, о прессах начальство недавно приняло решение. Ты мне скажи, какая сволочь распустила слух, что во всем виноваты механики: раньше, мол, не было никаких трещин, а тут они появились. Как будто их Даниленко придумал.
  – Понятия не имею, – смутился Льебар. Он и сам был не рад, что распустил нелепые слухи, обернувшиеся теперь против администрации. – Липен сообщил мне об увольнении семи рабочих. Что ты посоветуешь?
  – Не знаю. Профсоюз постарается им помочь.
   После того, как Льебар ушел, Мишель разыскал Николая.
  – Да-а-а, – задумчиво протянул Николай, услышав новость об увольнении рабочих. – Теперь все шишки повалятся на меня.
  – Умная у тебя голова, Коля, но не для нашей фабрики. Этьен Форе (старший мастер) рассказал мне о новой машинке, которую ты придумал для женщин на формовке. Там тоже могут уволить несколько человек.
  – Почему? Наоборот, возьмут новых, ведь их производительность увеличится. Фабрика от этого выиграет, и работницы не будут калечить руки.
  – А ты спросил их, что лучше: сбивать руки в кровь или оказаться на улице? – гнул свое Мишель.
  – Теперь я понимаю, почему в цехе все стоит на месте. Сами рабочие не заинтересованы в модернизации оборудования. И колдоговор – фикция.
  – В Женеве полно безработных, и не только среди эмигрантов. Все из-за новой техники. Ты сам был недавно без работы, знаешь, что это такое. Так что, Коля, спрячь свое изобретение до лучших времен.
  – Я-то спрячу, но меня удивляет твоя страусиная позиция. Готов спрятать голову в песок, лишь бы тебя не трогали.
  – Ты знаешь, что это не так. Профсоюз старается всем помогать. А заявление хозяев о новой линии? Свободной площади на фабрике нет. Значит, для нее закроют какой-нибудь цех, скорее всего наш.
  – Для линии тоже нужны люди. Вот вы с Льебаром и позаботьтесь, чтобы мы все туда перешли.
  – На Льебара надежды нет. А вот ты через главного инженера сможешь решить.
  – С чего это такая уверенность? – удивился Николай
  – Этьен Форе подсказал. Он здесь давно работает, все наперед знает. Тебя уважает, и эту твою машинку для промазки шва очень хвалил.



      Глава 2


   Кроме рыжего Пахалюка, Николай встретил на фабрике еще двух сокамерников из Екатеринослава – Кныша и Минько. Оба работали в самом тяжелом подготовительном цехе, где изготавливали из разных ингредиентов резиновые смеси. Николай столкнулся с ними как-то в столовой. Кныш заметно возмужал, превратившись из худосочного юнца в мужчину с крепким, мускулистым телом. Николай в душе порадовался, что тот бросил свое прежнее воровское занятие и зарабатывает деньги честным трудом. Анархисты с ним вежливо поздоровались, сказали, что рады видеть здесь еще одного своего земляка и бывшего товарища по камере.
   После этого он встречал их несколько раз на проходной, и очень удивился, когда однажды в обеденный перерыв увидел обоих анархистов в своем цехе. Все рабочие в это время находились в столовой. Кныш и Минько стояли в проходе около вентиляционного стояка и что-то обсуждали с цеховым грузчиком, бельгийцем Полем Жарсисом. Затем все трое подошли к одному из прессов, находившемуся в аварийном состоянии. Кныш похлопал по нему рукой, шагами измерил расстояние до стояка. Заинтересовавшись их действиями, Николай, подошел ближе. Увидев его, все трое смутились, грузчик вернулся к тележке с колодками, а Кныш и Минько быстро направились в соседний галошный цех.
   Мишель сказал, что на фабрике работает пятнадцать русских анархистов, и, действительно, в столовой или на проходной Николай встречал иногда этих людей, которых помнил по екатеринославским митингам. Попадались ему и знакомые по тем же митингам эсеры и меньшевики. Одни с ним при встрече здоровались за руку и обменивались новостями, другие, в основном меньшевики, отворачивались или холодно кивали головой. Похоже, что и здесь, на маленьком фабричном пространстве, соотечественники с разными политическими взглядами оставались непримиримыми врагами.
   С тех пор, как Николай устроился на фабрику и перестал бегать по улицам Женевы с одной только целью найти работу, ничего и никого вокруг себя не замечая, он обнаружил, что Женева – не такой уж большой город и в нем проживает много русских. Гуляя в воскресные дни по центральным улицам и в городских парках, они с Лизой встречали Плеханова, Аксельрода, Веру Засулич. Несколько раз в двух шагах от себя видели Рахманинова и Скрябина (с лихо закрученными, как у гусара, усами), одних или со своими спутницами. А однажды, выходя из Английского сада, столкнулись с доктором Боковым, державшим под руку молодую красивую даму. Сергея Петровича трудно было узнать: настоящий европеец в элегантном светло-коричневом пальто, мягкой фетровой шляпе, с изящной тростью в руках. Румяное, здоровое лицо его украшали короткие усы и аккуратная русая бородка. Все в нем говорило о достатке и благополучии.
   При виде старых знакомых, напомнивших ему о полтавской семье, доктор смутился. Познакомив их со своей спутницей, англичанкой мисс Прайс, он поспешил сообщить на русском языке, что политикой больше не занимается. Пока Лиза на плохом английском разговаривала с Прайс, Боков поведал Николаю, что с бывшей женой они расстались по ее желанию, она решила остаться в Полтаве. Мисс Прайс работает медсестрой вместе с ним в клинике Женераль-Больё и учится на медицинском факультете университета. Собираются пожениться. Он вынул визитку и сказал Николаю, что они всегда могут к нему обращаться за медицинской и любой другой помощью.
   В другом парке, недалеко от железнодорожного вокзала, они увидели еще одну «тень» из прошлого – бывшего екатеринославского полковника жандармерии Богдановича, служившего теперь в Петербурге в Департаменте полиции. Николай предположил, что его визит в Женеву связан с недавним разоблачением журналистом Бурцевым заведующего заграничной русской агентурой Гартинга. Это громкое дело обсуждала сейчас вся пресса.
   Богданович не спеша шел по главной аллее. Николай предложил Лизе проследить за ним. Прячась за кустами, они дошли с ним до беседки у пруда. Богданович покормил лебедей, плавающих около берега с грациозно вытянутыми шеями, и, оглянувшись по сторонам, поднялся в беседку.
   Через несколько минут к пруду подошел человек, похожий на Ленина: с такой же формой головы и громадным лбом. Он тоже покормил лебедей и проследовал в беседку. Несомненно, это был русский агент.
  – Вот тебе на, – удивленно присвистнул Николай, – газеты сообщили, что Франция и Швейцария заставили Россию убрать из своих стран всех агентов, а тут полковник департамента встречается с одним из них в центре Женевы.
  – Лицо агента мне кажется знакомым, он был связан в Екатеринославе с нашими анархистами.
  – Тетельман?
  – Тетельман по описаниям другой и жил в Одессе, а этот, согласись, похож на Ленина.
  – Надо проследить, где этот человек живет.
  – А если они просидят до ночи?
  – Вряд ли. Давай постоим еще немного. Подумать только: встретить тут самого Богдановича, да еще при исполнении секретной миссии. Даже дух захватывает.
   Иван Петрович вскоре вышел и не спеша направился к выходу. Агент не появлялся. Оставив Лизу в укрытии, Николай подошел к беседке с другой стороны. Она была пуста, на газоне виднелась дорожка из примятой травы. Разочарованный, он вернулся к Лизе.
  – Упустили, – сказал он, – ушел с другой стороны.