Вторая чернильница

Подальше от города, от этой суеты, от которой болит голова. Писатель требует уединения. Я еду в электричке до В., чтобы там, на берегу залива, наконец-то продолжить писать. В голове ничего нет, пустота. Даже книгу читать не хочется, она просто лежит у меня на коленях в раскрытом виде. Ее страницы перебирает ветер. Я даже не могу погрузиться в свои мысли, так как их нет. Творческий кризис, что поделать. Но я не с пустыми руками еду в В., у меня с собой чемоданчик на замке со своими старыми черновиками, рассказами. Я ничего не выбрасываю, все храню для истории. Ключ от замка у меня на шее. Я касаюсь его ладонями, чтобы проверить, в сохранности ли он. Все в порядке, он на месте. Я никогда его не снимаю. 

Электричка остановилась с гулом, меня немного отнесло от автоматической двери. Я вышел и окунулся в атмосферу пригорода. Пели птицы, кузнечики. Все-таки я привык к звукам города: клаксоны автомобилей, сирены скорой помощи. Все здесь казалось таким натуральным и естественным, хоть это и был туристический городок.

Я по картам определил, куда мне следует идти. Путь был не близкий, поэтому я заказал такси. Денег у меня было отложено прилично, поэтому я мог разгуляться на широкую ногу. Таксист вежливо меня спросил, куда я еду, а после этого, матерясь, завел машину. Меня немного укачала эта ухабистая дорога до края города, где я буду жить где-то месяц, пока не допишу роман. Сроки поджимают, а я уже несколько недель не могу выдавить из себя ни строчки. Мне звонил агент, спрашивал, как дела, я отвечал ему, что работаю изо всех сил. Это было полуправдой. Я действительно старался, но, вместо того, чтобы сидеть у своего ноутбука, я ходил по барам в поисках вдохновения. И этот день не станет исключением, как только заселюсь, я пойду в ближайший бар, закажу там поллитра пива и буду наблюдать за людьми, записывая их речь в свой блокнот. 

По прибытии меня встретил хозяин дома, дал мне ключи. Приятный молодой человек, который, в обход налогов, принимает оплату только наличными. Несмотря на свой внешний вид (дорогой костюм не по погоде, черный тонкий галстук на белой рубашке), он создавал впечатления, что будет бороться за последнюю копейку. Совершенно проходной персонаж, для меня он только функция входа в дом. Мы распрощались в надежде, что увидимся только через месяц.

Дом был просторный, двухэтажный. На первом этаже располагалась гостиная с кабинетом, а на втором две спальные комнаты. Я занял самую большую, с окнами, которые выходят на залив. Люблю воду. Вода — это то, из чего мы вышли. Я не верю в Бога, но верю в воду. Она меня одновременно и успокаивает, и настораживает своими глубинами. Ровно, как и человек. На вид приятный, опрятный, а вот, что внутри — понять сложно. Какие дебри хранит человеческая душа? Надо выпить.

До бара было идти полкилометра. Я взял велосипед, который хранился в гараже, и, насвистывая себе под нос веселую песенку, из тех, что я слышал в детстве, поехал на место назначения. Помню, в детстве, на даче, мы часто с матерью вот так катались на велосипедах, пели песенки, разговаривали о всяком. Сейчас матери уже давно нет. А я все напеваю про себя эти песенки, тем самым как-то оживляя ее.

В баре было мало народа, только несколько забулдыг, которые торчали в нем денно и нощно. Я заказал пиво у бармена, мы немного разговорились.

— Вы приезжий? — спросил он у меня.

— Да, приехал отдохнуть на месяц.

— Я думал, что вы по работе. К нам много кто приезжает, хотят уединения. В основном, это творческие люди. Вы, я смотрю, из них.

— Да, я пишу роман.

— Интересно! Наши красоты, должно быть, очень вдохновляют. Говорят, свежий воздух очень полезен для мозга.

— Как и хороший алкоголь, — подмигнул я ему и сделал глоток освежающего напитка.

Я присел где-то с краю, рядом с окном. Достал свой блокнот и начал наблюдать за уже не очень молодыми людьми, которые за кружкой пива играли в шахматы. “Шах и мат”, — сказал один из них. Второй посмотрел на доску, скинул фигуры одним движением руки. Ничего интересного дальше не происходило. Я оторвался от их диалога и принялся думать.

О чем мой роман? Почему я не могу написать ни строчки? Может быть, дело в том, что я исписался? Я издал пять романов, разного степени качества. Критики их то принимали прохладно, то, наоборот, с восторгом. Черт пойми этих критиков. Я почти опустошил бокал, который пробудил во мне ворох воспоминаний. Я вспомнил, как я начал писать. Это было еще в детстве, когда я, завороженный телевизором и фильмами, что показывали там, писал их продолжения. В основном, мне не нравились концовки, которые были показаны. К тому же, хотелось подольше провести времени с персонажами, которых я успел полюбить за полтора-два часа просмотра. И вот я, вооружившись, почему-то, красным маркером, исписывал целые листы формата А4. Безобразным почерком, с множеством грамматических ошибок, но писал. После этого, я зачитывал все своим родителям. Они то смеялись, то с грустным выражением в глазах смотрели на меня. Они не хотели бы, чтобы их сын стал писателем. Но вот судьба распорядилась иначе. Но настоящая проба пера началась уже в школе. Я писал про свои будни, вел дневник, который хранил в тайне, но также надеясь, что его кто-нибудь прочитает. В школе были суровые времена. Помню, какой-то мой одноклассник понял, что я что-то пишу про них, и начал надо мной издеваться. Тогда я понял, что свое творчество лучше никому не показывать.

Я допил пиво. Ничего не записал в блокноте. Решил пойти, прогуляться по заливу. А что еще делать? Времени вагон и маленькая тележка. Обычно, я пишу быстро, неделе за две могу написать крепкий роман, но сейчас исключение из правил. Роман вымучивается. Я не имею четкого представления о нем даже сейчас. Главные герои получаются из слишком банальные, все действие тоже. Обычно, у меня первым делом рождаются герои, а потом уже все остальное. Мастер пера Милан Кундера написал роман “Бессмертие” исходя из одного жеста. Я тоже ищу такую искру, но никак не могу найти.

Погода была ветреной, мои волосы все время сползали на глаза. Но я любовался заливом. Волны шли по нему. Я взял камень, решил бросить его блинчиком. Если получится хотя бы три отскока, то я напишу этот чертов роман. Получилось да. Ну что же, не судьба. Вообще, природа писательства для меня до сих пор непонятна. Я не считаю себя творческим человеком, хоть очень сильно и пытаюсь им стать. Да и назвать меня писателем будет мягко говоря ложью. Меня издают, да, но делает ли это меня писателем? Делает ли философом человека, который сидит на кухне за стопкой водки и размышляет за жизнь, не зная при этом имени Канта, да даже Платона. Нет, не является. Даже, если его мысли достаточно оригинальны. Я тоже никогда не обучался писательскому ремеслу. Это просто у меня есть, и все. Я читал, что есть писатели умные, а есть талантливые. Это говорилось про Андрея Битова. Говорили, что он умный. Но из-за того, что он умный — его очень сложно читать. Я, пожалуй, отношу себя к людям одаренным, нежели умным. Но природа таланта для меня не ясна. Если бы я верил в Бога, то все было бы куда проще. Просто Бог им наградил. Я бросил еще один камешек. Отскочило три раза. Есть! Победа. Но с залива уходить не хотелось. У меня было странное чувство, что я здесь лишний. Как и вообще в жизни. Казалось, что лишним я стал только недавно. Но, если направить взгляд в далекое прошлое, то лишним я был всегда. У своих родителей, у своих друзей. Раньше все было проще, друзей выбирали только так, кто ближе к тебе находится. Потом к этому добавился алкоголь. Но сейчас я бы сказал, что у меня нет друзей. Только коллеги, с которыми я обсуждаю рабочие вопросы. У меня даже была жена в юности. Конечно, мы развелись. Она не хотела угробить свою жизнь на писателя-тунеядца, которого на тот момент еще даже не издавали. Я ее прекрасно понимаю. Любил ли я ее? Не знаю, возможно. Сейчас уже сложно сказать. Но с ней, определенно, я тоже чувствовал себя чужим, лишним. Друзья от меня отказались, когда поняли, что со мной попросту скучно. Я не мог поддержать беседу, постоянно чувствовал себя глупее, чем они. Наверное, такими друзьями я себя окружил. Это были настоящие светилы, которые, увы, горели недолго. Писатели, поэты, музыканты. Люди, в общем-то, творческие. Мы ходили на кружки, мы делали собственные. Читали свои произведения, оценивали чужие. Но потом это все скатилось в обсуждение политики, новостей, от которых я далек. Меня всегда интересовало только творчество.

Уже смеркалось, поэтому я направился домой. Все также, на своем велосипеде, я напевал себе под нос. Вспомнил о матери. Она меня всегда поддерживала, но что-то в этой поддержке было от отчаяния. К восемнадцати годам я твердо определился, что не хочу жить, как все. А если быть точным, то как мой отец. Он всю жизнь работал на ненавистной ему работу, чтобы обеспечить семью. Поэтому он ждал от меня такой же участи. Но я противился. Я не хотел, чтобы моя жизнь превратилась в невзрачные будни, от которых спасает только пятница, когда со спокойной совестью можно выпить. Нет, я создан для чего-то большего. Я еще с детства чувствовал свою исключительность. Разве не станешь нарциссом, когда поймешь, что ты — человек? Что ты ощущаешь себя, свои руки, свои ноги, свою мысль. Я думал, что такой один. Я все пытался ощутить, как чувствуют себя другие, да и чувствую ли они? Мне казалось, что я единственный живой, а все остальные просто массовка. Функции для моего взросления.

Дома я налил себе стакан вина, сел за ноутбук, в надежде, что у меня получится написать. За что-то я уцепился. За свое прошлое? Я всегда пишу что-то полуавтобиографический. Меня поразили слова Михаила Елизарова про две чернильницы. В одной из них правда, в другой вымысел. “Мы вышли покурить на 17 лет” полностью написана из второй. А я всегда их смешиваю. Иногда полет фантазии такой, что я забываю, что есть правда, а что нет.

Я принялся описывать сегодняшний день. Но в нем не было ничего интересного. Как бы не потерять то, за что я зацепился. Может быть мои старые работы подскажут мне что-то?

Я нашел свой чемоданчик, снял с шеи ключ, открыл его. В нем была стопка бумаг. Мои первые рассказы, черновики романов, неопубликованные вещи. Я взял одну наугад. Это оказался мой первый рассказ, который я в принципе написал уже в сознательном возрасте. Семнадцать - восемнадцать лет. Естественно, о любви. О большой любви. В эти годы все кажется большим и вечным. Моя любовь тогда была полностью фантомом, полностью вымышленным персонажем. Я видел эту девушку несколько раз в жизни, но ее образ запечатлелся в моей памяти навсегда. Этот рассказ был вариацией, магическим “Если бы” или “А что если?”. А что, если мы встретимся? Если бы мы встретились, то было бы так… Но, естественно, ничего такого не произошло. Я все так же сох по этой девушке, а она не обращала никакого внимания. Возможно, все мое творчество, это попытка доказать то, что зря она меня упустила? Что на самом деле за этим серым мальчишкой скрывалось вот такое будущее? Что-то кому-то доказывать бессмысленно. Но, при этом, это мощный стимул для творчества. Я хочу доказать всем, что я гениален, что вы (магическое “все”), ошибались. Этот рассказ я отправлял в журналы, но ни один его не опубликовал. Даже отказов не писали. Я бегло перечитал его. Сейчас бы, конечно, я его не издал. Но для своего времени он был неплох. Первая проба пера. Я тогда ощущал себя Мартином Иденом. У меня не было образования, я работал грузчиком, так как после школы никуда не пошел, остался с одиннадцатью классами образования. И вот я, человек из народа, начал писать. Но, в отличие от Мартина, у меня не было той тяги к знаниям, только животный, бесконтрольный порыв. Это что-то было на уровне инстинктов, как секс или мочеиспускание. Вообще, сравнивать животные порывы и творчество — мне не нравится. Везде можно слышать, что искусство — это сублимация. Музыку сравнивают с интимными порывами, танец и так далее. Если с танцем я хоть как-то согласен, то вот с музыкой — никак. Музыка используется, как успокоение. Не просто так существую колыбельные.

Я положил рассказ на стол и начал перебирать остальные свои работы. Вот черновик первого романа. Его я написал десять лет назад. Я тогда работал охранником в ночные смены. Мне всегда лучше работается ночью. Писать что-то — это очень медитативный процесс. Это меня всегда успокаивало. Этот роман так и не увидел свет, даже когда я стал публиковаться. Он был о моем детстве, как у Сартра “Слова”. Я тогда только прочитал этот роман и хотел написать что-то похожее, но у меня не получилось. У Сартра меня поразило деление романа на две части “Читать” и “Писать”. Вообще, в нем я находил много параллелей со своим детством. Я и пытался это вылить на бумагу. Мне было двадцать три года. В этом возрасте Иванов написал свою “Общагу на крови”. Великолепный роман, который долго не могли издать. Наверное, и этому придет время. Я жил тогда еле еле сводя концы с концами. Было нечего есть. Я жил тогда один. Денег хватало только на то, чтобы снять квартиру на окраине города. Помню, я на последние деньги купил себе одну картошину, а так питался только макаронами. Паршивое было время, но, как говорят, художник должен быть голодным. Я был голоден. Я перебирал страницы. Роман оставлял у меня хорошее впечатление, по крайне мере то, за что цеплялся мой взгляд. Я удивился, но в нем не было ни слова правды. Вторая чернильница. На моих глазах появились слезы. Я часто плачу, когда перечитываю старые работы. Помню, мать мне рассказывала историю. Ее знакомый как-то чинил машину в гараже и наткнулся на саквояж, в котором были деньги, уже устаревшие, и бутылка водки. В итоге, он с горя напился. Так и я сейчас. Но это больше от эмоций, которые на меня падают, как снежный ком.

Я часто задумываюсь о прошлом, так как у меня нет настоящего. Вся моя жизнь — это просто череда букв, предложений, абзацев. Надо было что-то это делать. Немного подумав, я решил это все сжечь. Нужно уметь прощаться с прошлым, забывать, двигаться вперед.

Я снова вышел к заливу. Была ночь. Звезды, звезды, звезды. Август. На небе всегда в этот месяц красиво. Я смотрел на них, увидел одну падающую. Может загадать желание? В любом случае, уже поздно. Я достал свои рукописи, принялся разводить костер, как в старые добрые времена, когда огонь казался чем-то запретным, отсюда и так интересным. Костер у меня получился, я начал в него кидать один лист за другим. Закурил от огня. Пламя обжига лицо, было даже немного приятно. Треск бумаги. Рукописи не горят.

Внезапно, на пристани появился человек. Он шел с большим черным пакетом для мусора. Это, по всей видимости, был дворник. Достаточно пожилой человек. Он подошел ко мне.

— Костры разводить нельзя. Штраф, — сказал он.

Я виновато посмотрел на него. Что-то в этом человеке мне понравилось. Видно было, что он прожил достаточно долгую, интересную жизнь. Может, он и будет этим персонажем, за которого можно зацепиться. Он подошел ко мне и попросил сигарету.

— Сжигаете что-то?

— Да, свое прошлое.

— Прожигать можно только настоящее, прошлое лучше не трогать.

— Я тоже так думал, но оно давит, как петля.

— Как бы не было худо, без прошлого не может быть и настоящего, молодой человек.
Он кинул окурок в костер, и, хромая на одну ногу, ушел. У меня в руках осталась последняя страница. Я скомкал ее, положил в бумажник. Мне даже не было интересно, что это осталось. Наверное, что-то не стоящее внимания. Но это память. Память о том, кем я был, и кем я стану.