Сказание о башкирке

               
Сергей Викторович Курапов приехал в старинное, большое село сразу после института, где был назначен заведовать коммунальной службой. Трубы, газ, электричество, вода, отопление – всё, что у нас, как правило, порядком поизношено, и стало теперь его головной болью.
 Надеяться молодому специалисту не на кого и не на что, а кипения нерастраченных у него было с избытком. Выросший в рабочем городке, он хорошо знал, сколь строг и пристрастен простой люд ко всякому приезжему человеку, и безропотно впрягся в работу.
Знал Курапов и другое, как покажешь себя с первых дней, таким тебя и запомнят. От природы он был человеком хватким, за какое дело брался, оно уже не выворачивалось из его рук. И работа заиграла, запела заботами его молодой неистощимой энергии. Без выходных и проходных, с утра до позднего вчера крутился он со своей ремонтной бригадой на объектах сельского жизнеобеспечения. К осени всё местное коммунальное хозяйство, можно сказать, основательно перетряхнул: гнилые трубы выбросил; что требовалось подварить, подлатать, подварили, подлатали – приходи, зима, не страшны твои морозы!
А когда у тебя дело сделано, то и свободного времени становится в избытке; можно смело на печи лежать да в потолок поплёвывать. Только не в характера это Курапова попусту время убивать. А зимние вечера в деревне скучны, длинны и тягучи. Иной раз не знаешь, куда девать себя.
 С развлеченьями в деревне тоже как-то не очень; по субботам - грохочущая дискотека, по праздникам - художественная самодеятельность, а в телевизоре – всё та же бездарность попсового чужебесия.
А в Курапове была ещё такая черта; он  не просто исполнитель конкретного дела, а ещё и человеком с романтической дымкой в душе, с немалым художественным воображением. Его всегда влекло поигать что-то новое; всегда хотелось разрешить какую -то пока не разрешенную задачу. А тут, как только приехал, оглядеться ещё не успел, и вот она неразрешенная задачка; с чего это обычное русское село двойное название имеет? По официальным бумагам оно Малой Малышевкой пишется, а в народном сознание в качестве Башкирки утвердилось. Само вроде бы с исконно русскими корнями, но с чего тогда Башкирка?
Это задачка так крепко засела в голове Курапова, что упустить он её никак не мог. И едва потянулись затяжные зимние вчера с их тоскливыми стонами ветра за окном, как Курапов сходил в библиотеку, обложился книгами, в архивных бумагах стал копаться, с древними стариками встречаться, местные легенды и предания вызнавать.
Сошёлся близко со школьным учителем истории Сергеем Алексеевичем, человеком немолодым, основательным, повоевать успевшим.
Учитель обрадовался, увидев в Курапове человека ищущего, не чуждого исторических интересов, решил дать общее направление его исканиям. И вообще много чего внятного, разумного сумел подсказать. Своё личное убеждение высказал, заметив,  что в гражданском становлении всякого человека именно «малая родина", то есть история города, деревни, сейменноо рода решающее значение имеет.
- Это она только считается «малой», - внушал он Курапову, - а на самом деле именно она в первую очередь учит нас любви к большой Родине. А начинается всё с материнской колыбельной песни, с бабушкиной сказки, с дедушкиного ратного воспоминания, с незаметного родничка за околицей, из которого напился водицы в жаркий день. Все это памятно для человека, все это близко.
Не следует сторониться народных речений, укоренившиеся местных идиом. - поучал Сергей Алексеевич. - Они много чего могут подсказать. Вот с чего, скажем, прудик на сельском выгоне называется Харлашкиным? А скорее всего, с того, что был какой-то конкретный Харлашка, Харлампий. Коней, наверное, в этом пруду купал, водопой устраивал. Вот с того в народной памяти  и утвердилось - Харлашкин пруд.
 Или, скажем, на выезде в поле одно местечко называется Герасимов куст. И сразу в глазах вырастает картина; выезд в поле безвестного пахаря Герасима с сохой, устраивающего в этом месте свой стан под кустом дикой сирене. С того и пошло – Герасимов куст.
То же самое можно сказать и о жилом массиве села, называемым у нас Фирсановкой.
И с Башкиркой надо хорошенько покопаться. Была, наверное, какая-то легендарная башкирка, иначе с чего названье взялось?
Вникайте в каждый знак местной истории, в каждый звук родного речения, стучите в двери пришлого, и они откроются тебе.
Мы же помним, с чего Рим занялся; какая-то волчица выкормила какого-то Ромула, который и положил начало вечному городу.
У нашего села тоже может быть не менее интересная легенда. Ищите её в народной молве, в сказаниях стариков, в местных преданиях...
В общем, много чего полезного наговорил ему старый учитель; и эти разговоры ещё крепче убедили Курапова в том, что верную цель себе избрал, не пустым делом занялся.
 Теперь только и оставалось, умело распорядиться собранным материалом; всем, что сложилось в голове, перекипело и представилось его воображению. А как получится, во что это выльется; в легенду ли, в сказ, в житейскую историю, не так важно, лишь бы людям было интересно и вложенный труд попусту не пропал.
  И однажды , не откладывая дела в долгий ящик, Курапов сел за стол, включил компьютер и крупными буквами набрал поверх страницы: «СКАЗАНИЕ О БАШКИРКЕ».
А дальше слово к слову, фраза к фразе, картина к картине, как бы само и начало лепиться в его историческое повествование.
***
 «Той весной знатный башкирский бий Акай Бахрам решил вернуться в давнее присамарское кочевье, когда-то оставленное им после налёта ногайцев улуса мурзы Бели-Булата. Много людей тогда потерял Акай Бахрам; становище было вытоптано, юрты сожжены, угнан табун белых кобылиц.
Пока джигиты бились с грабителями, слуги бия уводили в лес детей, женщин и стариков.
Не всем удалось спастись, больше десятка девушек и женщин были уведены на невольничьи рынки Бухары и Хив.
Бий через верных ему людей за большой выкуп попытался возвратить полонённых соплеменников. Но всё тщетно, люди были продано в дальние страны востока.
При налёте, сражаясь наравне с мужчинами, погибла и жена бия. Дочь, девочку тринадцати лет, ещё с несколькими детьми укрыли в погребной яме, забросав лаз отходами санно-кибиточного производства, тем и сумели уберечь.
 Пять лет минуло с той поры, ныне дочь бия настоящей красавицей стала, ранившей сердце не одного джигита. Сам отец души в ней не чает; его Резеда не только красива, но и умна; она метко стреляет из лука, показывая себя отличной наездницей, наравне с самыми ловкими джигитами улуса берёт призы на праздничных сабантуях.
Прежде, чем принять решение о возращении на былое кочевье, бий посылал бывалых людей на разведку. Они и доложили, о ногайцах слышно,  они ушли в низовья Волги в орду своего ханства и кочуют в тамошних просторах между Волгой и Яиком.
И ещё была новость: на расстоянии короткой скачки от их былого становища русские крепость поставили, и по всей Самаре вплоть до города, названного Оренбургом, оборонительные сооружения возвели. Подданные белого царя против разбойных набегов крепко стоят.
А ещё рядом от их бывшего становища несколько тамбовских людишек на зимовку осело по пути в Сибирь, да так, похоже, навсегда и прижились в построенном ими хуторке из трёх домишек.
В степи теперь спокойней стало, много мирных кибиток для торговли с русскими к крепости приходит.
Сообщение посланцев успокоило бия, и он со своим родом откочевал в былые, богатые угодьями места. Они за прошедшие годы порядком задичали, иные луговые пастбища мелким кустарником поросли.
 Покончив с обустройством юрта и обжившись, в один из тех дней бий с дочерью верхами отправились в крепость знакомиться со служивым людом русского царя и засвидетельствовать своё почтение.
Поручика Бахметьева в крепости не застали, он отбыл в генерал-губернаторство по улаживанию вопросов дальнейшего обустройства Самарско- Оренбургской оборонительной линии.
Бия с дочерью принял немолодой казачий сотник Хворостинин, горбоносый мужчина с густыми вислыми усами. После знакомства, взаимных добрых пожеланий здоровья, раздачи подношений, мужчины сели за бурдюк с кумысом.
 Резеду почивали отдельно. Ей гостеприимство оказывала жена сотника, немолодая простоволосая казачка со степными чертами лица, умеющая говорить по-татарски. Пили липовый чай с мёдом, заедали русскими кислыми блинами.
В услужении к женщинам был приставлен проворный русоголовый казак с едва пробивающимися усиками на плотом мальчишеском лице. Он, как это нередко бывало в ту пору с людьми, несущими пограничную службу на рубеже большой Степи, тоже разумел по-татарски.
 Звали его Харлампий.
 В мягких ичигах из козьей кожи, с дамасским кинжалом в серебряных узорных ножнах на поясе, Харлампий птицей летал по горнице, исполняя указания хозяйки и кидая на Резеду быстрые ласкающие взгляды. Парню явно нравилась приезжая степная красавица.
Резеде тоже, кажется, было мило внимание молодого проворного казака, однако она делала вид, что не замечает страстных взглядов русского джигита.
По окончании приёма, сотник поручил Харлампию проводить гостей до их становища, чтобы впредь знать это место. Дороги к становищу не было, пришлось ехать звериными тропами, набитыми по лугам и перелеском. За ними верстах в пяти и открылась округлое пространство с десятком белых войлочных юрт и двумя шатрами из розового китайского шелка.
Здесь Харлампий распрощался с хозяевами и повернул коня назад.
Красота дочери бия запала в казацкое сердце так крепко, что смущала его растревоженную душу. 
***
Трое молодых мечтательных тамбовских мужиков с жёнами, с домашним нехитрым скарбом на телегах, с двумя коровками, привязанными к подводам, под водительством самого крепкого и решительного из них Матвея Матюхина отправились не поиски счесться и к осени добрели до городка –крепости Сызрани. Там и зазимовали, а с наступлением тепла, побрели дальше искать свой загадочный камень-Алатырь, дающей человеку и богатство, и могущественную силу.
Чем дальше брели, тем безлюдней и дичи места становились. Долго ждали спада вешних вод. А когда наконец люди мордовского селения переправили их через Волгу, перед ними открылись совсем малообжитые места.
 На исходе лета остановились они в живописном местечке с некошеной травой, с корабельной сосновой рощицей на взгорке, с прозрачным родником под двумя берёзами.
Да этого неведомого Алатырь-камня ещё неизвестно сколько брести, а время подходит такое, что вот-вот осень задышит в затылок. А тут ещё жены у двух мужиков разродились – пора о зимовке думать.
И Матвей как самый разумный в этой малой дорожной артели, осмотрелся, оценивая  обстановку, и степенно произнёс, разведя руками: «Куда нам тащиться ещё, мужики, от такой благодати? Как бы на худшее не набрести. Да и о зиме время подумать».
Артель согласилась: «Да, как бы на гиблое лихо не наехать».
Распрягли лошадей, бабы на прикол коровок пастись поставили, мужики взялись за топоры, поплевали себе в ладони и принялись избы рубить.
Вот так и появился безвестный хуторок среди девственно нетронутой природы.
За зиму так обжились и освоились, что следующим летом никуда и трогаться не захотели:  земля удерживала. Да и под крепкой защитой, сами того не чая, оказались. В нескольких вёрстах за лесом на высоком берегу реки Самары по царскому повелению оборонительную крепость поставили. Из неё приезжал служивый человек, что-то вроде царского подьячего, записал их в переселенцы и дал свои разъяснения, из которых следовало, что от государевой казны могут большие льготы поиметь. Деньгами вроде бы переселенцу по сто рублей на обзаведение хозяйства приходится, надел земли в пятнадцать десятин на человека, да ещё освобождение от всех податей и постоев на три года.
Чего же  лучшего искать? С такими послаблениями и без камня Алатырь легко из нужды подняться.
Оно вон, и земля вокруг обживается стала - всё больше пришлых людей начало оседать на здешних некогда диких просторах. А это верный знак того, что жизнь укладывается в мирные берега; есть защита от прежних кочевых набегов. И сама земля вокруг не только для летних пастбищ, для рыбной ловли, охоты на дикого зверя, но для большого землепашества пригодна.
Тем же летом по распоряжению крепостного начальства в хуторке поставили что-то вроде гостевой избы. Нынче всяко в Степи бывает. Не лишне приглядеться к чужому человеку в гостевой избе, прежде, чем в крепость его приглашать.
А для обслуги и слежения за порядком в округе, казака Харлампия хозяйствовать в той избе послали.
И ещё одно событие обсуждалось в крепости тем летом. Степные люди на русской службе заранее известили гарнизонную службу крепостной, что из Хив в направлении Самары вышел торговый караван именитого купца арабского происхождения Рахмана аль- Салаха.
Степень, она лишь с виду кажется безлюдной, слухи в ней разносятся со скоростью ветра. Вот и этот слух моментально разлетелся по степи. И вскоре для предстоявшей торговли и простого обмена товарами со всей округи к стало стекаться множество кочевых кибиток.
А когда в один из дней начала лета прибыл и сам караван, всё пустое пространство против крепости заполнилось повозками, кибитками, шатрами, конными людьми.
Караван богатого купца состоял из двенадцати верблюдов, гружёных тюками с китайским шелками, индийскими украшениями из золото и слоновой кости. А та же изделиями из парчи, клинками из дамасской стали, цветного стекла, драгоценных камней. Не забыл купец и про южные пряности, восточные сладости и сушёные фруктов.
И как только столь богатый караван с охраной всего-то в два десятка сабель прошёл столь долгое расстояния и не был ограблен? Но дивились лишь те, кто не помнил, что стало с грабителями несколько лет назад, посмевшими напасть на караван семейства аль-Салахов.
 А было то, что и должно было произойти; купец нанял племя воинственных горных туркмен; они напали на становище грабителей каравана, пожгли их кибитки, угнали скот, а всех, оставшихся в живых, увели в Коканд на невольничьи рынки.
Вот сколь богат и могущественен древний купеческий род аль-Салахов. По слухам, сам Рахман в приятельских отношениях со многими восточными владыками, вхож в высший круг персидского шаха. А ещё есть разговоры, будто бы купец не только успешно торгует, но и снабжает полезным сведениями мусульманский калифат.
По случаю благополучного прибытия каравана и открытия торговли, Рахман аль-Салах устроил пышное угощение в своей гостевой палатке. На нем были не только служилые чины крепости, караванные старшины, толмачи, но и лучшие люди округи.
 Был среди них и башкирский бий Акай Бахрам с дочерью Резедой. В зелёном бархатном жилете, в горностаевой шапочке и розовых шароварах из китайского шёлка, она особенно ярко выделялась среди множества пёстрых мужских халатов и белых тюрбанов. 
День пришёлся на Пятидесятницу, уже трава повсюду густо наросла.  И достархан купеческой гостевой палатки был полон тонких заморских вин, редкостных фруктов и восточных сладостей. Купцу хотелось угодить русским сардарам крепости.
Когда пиршество созрело для музыки, бий Акай Бахрам призвал дочь и попросил попотчевать гостей игрой на курае. Она исполнила несколько башкирах народных мелодий, и гости остались довольны её игрой.
Особое восхищение игра Резеды вызвала у аль-Салаха. Купец умильно улыбался, поедая глазами девушку, сладко причмокивал, выражая неописуемый восторг, и преподнёс девушке монисто из золотых дамасских динаров.
Купец был толст, безбород, с глубоко заплывшими глазами на жирном рыхлым лице, и в то же время удивительно подвижен и остёр на язык.
Торговые дела подвигли его на знание нескольких языков, с арабского он легко переходил на татарский, по необходимости - и на ломанный русский.
После тоя аль-Салах оказал башкирским гостям неслыханную честь, решил проводить до их становища.
Поехал он в сопровождении двух нукеров, вооружённых лёгкими саблями. Дорогой его красивый в серых яблоках иноходец всё время держался подле коня Резеды.
По приезде на стан, он прежде всего подробно оглядел его, а когда с хозяином они остались с глазу на глаз, предложил бию отдать ему в жены свою дочь.
- Она станет самым   дорогим украшением моего гарема, - торжественно заявил купец. – Я осыплю её такими богатствами, каковых не знали и самые великие падишахи востока!
И аль-Салах скромно потупился.
Предложение и смутило бия, и как бы слегка оскорбило его. В предложении купца он уловил не столько просьбу, сколько требование, обставленное восточной витиеватой вежливостью. И Акай Бахрам решил сразу же пресечь разговор, твёрдо объявив, что подобная честь не для его ушей, что его дочь уже обещана другому жениху, да и не созрела она для пышного восточного сераля.
На что купец ответил, что прекрасная роза не должна застаиваться в саду, поскольку теряет свежесть своего цвета.
Бий сухо ответил:
- Ей ещё далеко до сроков увядания. К тому же она уже обещана...
Купец нахмурился и поинтересовался:
- Сколь богат избранник её руки?
На что Акай Бахрам ответил:
- В нашем народе не принято достоинство человека измерять его богатством. Достаточно и того, что её джигит сын уважаемых родителей.
Аль- Салах усмехнулся и заметил, что бедная оправа не может удержать тяжести драгоценного изумруда. Бриллиант не для слабой оправы, -  добавил он.
- На все воля Аллаха, - сухо ответил бий и подал купцу поводья его коня.
Рахим аль-Салах недобро вспыхнул и обрушил свой гнев на нукеров, кинувшихся помогать ему усаживаться седло. А бию бросил с загадочной угрозой:
-Яркой звезде не сиять среди глины...
Он шлёпнул камчой коня и с места сорвался в карьер. Сопровождавшие его всадники понеслись следом. Возле леса они придержали коней, дальше предстояло ехать наощупь звериными тропами.
 Через час они достигли своего лагеря, обставленного повозками.
Здесь Рахман аль-Салах, призвав в свой в шатёр двух особо доверенных ему людей из личной охраны, дал им повеление; немедленно скакать в ногайскую орду, в улус мурзы Шишкан-хана, и предложить ему за хорошую плату разорить становище башкирского бия Акая Бахрама, а его дочь доставить в Хиву, в горем Рахима аль-Салаха.
Коротко пояснил, когда и каким образом лучше исполнить его поручение. Самое удобное время, вершина лета, сказал он, самый разгар уборочных работ. К этому времени ночи становятся долгими и особенно темны
- Мы теми днями будем на торговле в Казани, - сказал он, вручая старшему клочок пергамента с начертанным на нём расположением башкирского стана.
Не прошло и часа, как хлюпая водой в кожаных бурдюках, притороченных позади седел, в ночи растаяли две конские тени. Купец сотворил благодарственную молитву и погасил свечу.
И бий Акай Бахрам, проводивший гостей, все ещё лежал в тревожных раздумьях. Недобрые предчувствия томили его сердце.
Однако уже утром неприятный разговор с богатым хивинцем бы забыт; бий, взяв двух слуг, вместе с дочерью отправился в старый липняк к лесной сторожке на сбор мёда с бортей.
***
То лето вдалось сухим, с пожарами, с разбоями в Степи. Зашевелились доселе мирные кочевники киргиз-кайсацкой орды, возбуждаемые хивинским ханом Алла Кули, недовольного застройкой Оренбург -Самарской оборонительной линии.
Красносамарская крепость жила в постоянном напряжении. Были предотвращены попытки угона скота из татарского селения, а так же налёты   разбойных групп на заволжские мирные поселения мордвы, чувашей, марийцев.
И всё-таки одно большое мордовское селение в срединном течении реки Большой Кинель было сожжено и разграблено, люди уведены на невольничьи рыкни Средней Азии.
 На поиски грабителей из крепости отправили летучую казачью сотню, к которой был приписан Харлампий.
Больше двух месяцев безуспешно рыскали казаки по степи, а когда вернулись домой, на Харлампия обрушалось страшное известие: в его отсутствие  был совершён налёт на становище башкирского бия Акая Бахрама.
Побывав на разорённом становище бия, Харлампий воочию увидел, каким ужасным был погром. Всё сожжено, поломано, исковеркано. Из вещей только и остался малый казан с отколотым краем, завалявшийся среди кустов дикой смородины.
Тела убитых ещё до возвращения Харлампия обитатели хуторка похоронили в общей могиле. Ни самого бия, ни его дочери среди них не было.
Судя по общей картине, схватка была жестокой; много поломанных копий, наконечников стрел среди опалённых пней и выгоревшей травы осталось.
А вокруг тишина, как на брошенном погосте. Даже стервятники перестали над станом кружить. Лишь где-то в глубине леса неумолимо одиноко стрекотала сорока.
Харлампий долго тоскующе бродил по луговине, рассматривая последствия налёта и пришёл к заключению, что, должно быть, ногайцы здесь похозяйничали вволю. Это их боевые стрелы с кремнёвыми наконечниками застряли в стволах дерев.
Удивляло, как э хуторок остался цел?  Ведь всего-то вёрстах в двух стоит. Видимо, стороной прошли; дело-то ночное, тёмное, а местность неизвестная. Да и время разбойников конечно поджимало. Крепость рядом, дозорные, конечно, увидели зарево пожара за лесом, из пушки выстрелили.
Эти мысли не в утешение были Харлампию. Мучил вопрос: где Резеда? Что стало с уцелевшими людьми? Куда делся сам бий?..
И с этого часа будто неведомая сила всякий раз тащила его заглянуть на опустевшее пепелище. А оно уже помаленьку начинало зарастать, новой травой оплетаться, страшные раны разорения недавней мирной жизни покрывая. 
И Харлампий, возвращаясь из крепости, постоянно заворачивал в этот печально примолкший уголок.
 Однажды в один из очередных заездов на становище, картина, представшая перед Харлампием, будто молния поразила его. Среди просторной луговины, когда-то заставленной юртами, он увидел свежий шалаш, А в сторонке от него под г развесистой берёзой маячила женская фигура, овеваемая реденьким дымком лёгкого костерка.
От изумления в казаке на мгновение остановилась кровь. Конь под ним заплясал на месте, поднял уши и заржал.
Фигура женщины вздрогнула, метнулась к шалашу и тут же выскочила с крепко натянутым луком.
У Харлампия прихватило дыхание, и его как бы сковало; он не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Наконец с непослушных губ казака сорвалось:
 - Резеда, это вы?!
И Харлампий тронул поводья коня.
Девушка что-то крикнула в ответ, ещё крепче натянула стрелу. Казак остановился.
- Резеда, вы меня не узнали? - радостно кричал он. - Я Харлампий из русской крепости. Я бывал у вас. Вы должны помнить меня.
Он улыбался, приветливо махал ей, показывая свою радость видеть её.
 Девушка скоро успокоилась и медленно опустила лук. Подъехать, однако, близко к себе Харлампию не позволила, при каждом его движении, немедленно хваталась за лук.
Мешая русские слова с татарскими, Харлампий взволновано лопотал ей что-то, и она стала отвечать ему. Их разговор выглядел как будто бессмысленным, но он и сблизил их, они быстро поняли друг друга. И девушки поведала казаку подробности пережитого ею ночного побоища.
Она проснулась от того, что почудились ей чужие голоса. Потом, словно бы что-то взорвалось в впотьмах; вспыхнули огни, донеслись испуганные крики, стуки рубящего топора, скрипучий треск, лязги железа о железо. Жуткий женский плач разнёсся по всему становищу; отовсюду слышалось чьё-то чужое рычание, предсмертные вскрики, посвисты стрел.
В её девичий шатёр заскочил отец с обнажённым клинком, приказал ей немедленно оставить становища, укрыться в липовой роще, в тамошней сторожке-времянке его ждать.
- Если меня не будет, решай по обстоятельствам. - приказывал он, выскакивая из шатра – Живой врагу не давайся!
Она сорвала с крюка боевой лук, колчан со стрелами и выбежала следом за отцом. Он уже бился в окружении трёх чужаков. Один, большой и непомерно толстый, вскинул клинок, блеснувший в отсветах трещавших отовсюду огней. Резеда пустила в него стрелу, он вскрикнул, выронил клинок, покачался и рухнул.
Отец отбыл чьё-то копье и одним сильным взмахом снёс очередную вражью голову.
К нему подступала толпа в полосатых халатах, но и свои подоспели джигиты, и отец в очередной раз повелительно крикнул Резеде:
- Немедленно оставь нас! Торопись, дочь!..
Резеда же метнулась в дальний угол коновязи к беспокойно храпящим лошадям, легко кинула себя в седло своего Огонька, пустила стрелу в тень близко нависшего всадника и одним стремительным махом вырвалась за пределы становища.
Оно уже горело сплошь и выглядело так, будто кипело в море огня; повсюду бились люди; кто-то выл, кто-то дико кричал, тонко плакали дети...
Пока Резеда выкладывала казаку эту свою ужасную исповедь, Харлампий успел спешиться и теперь близко стоял возле девушки.               
Она сильно сдала и выглядела измучено с тех пор, как он её видел последний раз; лицо осунулось, посерело, некогда черные сиятельные глаза ввалились и не излучали прежнего жаркого блеска.
«Милая, сколько тебе пережить довелось!» - молча думал Харлампий, горестно разглядывая девушку. Его сердце не могло биться ровно; хотелось жалеть её – так бы и заласкал всю!..
Сильно удивило её намерению жить здесь в поставленном ею шалаше, среди разорённого становища. Жить и ждать вестей от отца, от пропавших сородичей. А ведь осень надвигается, ночи становятся зябкими.
 С едой, она сказала, никаких у неё затруднений. Есть мёд, есть ягоды, грибы. В часе езды отсюда находится урочище Моховое со множеством не пересыхающих озёр и болот, с обилием корма для перелётной птицы. Резеда добывает здесь диких гусей, мясо птицы у неё не переводится. Есть дрова, есть огонь, есть старый казан – остаётся только сготовить.
Ночи она проводит в шалаше, зарывшись в сено.
Вот с этой неожиданной встречи девушка перестала дичиться Харлампия, и они понемногу сдружились.
Однажды даже любовное объяснение у них вышло: Харлампий осмелился предложить девушке замуж за него пойти, переселиться к нему в гостевую избу, на что Резеда ответила:
- Ты мне мил, казак Харлампий, но соединиться с тобой, с человеком чужого круга и веры, я не могу.
Харлампия не удивил её ответ, он и сам думал об этом, потому заметил:
-Наша вера останется при нас, Резеда, она не будет нам в укор. Любовь не может обидеть веру. Моё сердце примет тебя такой, какая ты есть. Нас соединят наши сердца, а вера не может быть противницей любови.
Резеда подумала и сказала:
- Не торопи свои чувства, казак Харлампий. Время мудрее нас, оно само всё рассудит...
И Харлампий покорно согласился с девушкой.
 – Хорошо, - сказал он. – Пусть будет по-твоему, Резеда. Только ты должна знать, я буду ждать твоего решения, пока моё сердце не засохнет от тоски.
Больше о своих чувствах они не говорили. Когда ночи пошли совсем холодные, ранние заморозки начали покрывать траву сединой, Харлампий опять предложил девушке место в своей избе. Но и здесь башкирка отказалась.
К этому времени близкой доверительной дружбой Резеда сошлась с хуторской молодкой Варварой, женой Матвея Матюхина. Свела их, кажется, общая страсть к шатаниям по лесу, к сбору грибов и ягод.
Шла засолка груздей на зиму, хозяин для этой цели приготовил десяти - вёдерную бочку, и Резеда помогала Варваре в заготовке грибов.
Как ни крепок был молодой организм девушки, а ночёвки в холодном шалаше, сказались на её здоровье. Простудилась-таки Резеда, да так крепко, что всю жаром охватило, с ног свалилась, ни есть, ни пить не стала.
Заехал в очередной раз проведать её Харлампий и нашёл в бреду. Сказал об этом Варваре, и они вдвоём на телеге, совсем беспомощную, перевезли её в гостевую избу.
Бездетная Варвара стала ухаживать за девушкой, уже и не чая, что выживет она.
И остальные женщины хутора жалели её, смотрели в истаявшее лицо и говорили:
- Хоть и басурманка, а душа-то всё одно человеческая - жалко, ежели умрёт.
 Варвара взялась отпаивать больную какими-то травяными отварами. Они ли помогли, сам ли организм, закалённый условиями кочевой жизни, справился, только после нескольких дней, проведённых в бреду, однажды очнулась Резеда, и напугалась, увидев себя в чужой избе среди незнакомой обстановки. Бежать было собралась, да куда там! Очень уж ослабела, ноги не держали.
Пока девушка болела, сразу несколько событий свалились на хуторок. Все они так ли, иначе ли касались судьбы живущих здесь людей.
Прежде всего, Резеде, кажется, совсем некого стало ждать. Один вольный охотник из служивых степняков, бродивший степи, рассказал Харлампию, что этим летом далеко от крепости при попытки побега ногайцами был убит знатный пленник. По описанию охотника, убитый очень даже походил на бия Акая Бахрама.
А ещё одно событие разворачивалось хотя и вдали от хуторка, но тоже его коснулось. И заключалось оно в том, что окончательно испортились российско-хивинские отношения. Подогреваемый английской резидентурой, хивинский хан Алла Кули принялся настраивать мирных кочевников на вражду с российским государством. К тому же, вопреки всем договорённостям, много российских поданных всё ещё удерживалось в хивинском рабстве. И ради освобождения российских пленников Оренбургско- Самарским генерал –губернатором был замаслен военный поход на Хиву. Для этих целей в крае приступили к формированию Отдельного Оренбургского корпуса. В его состав была включена и казачья сотня Красносамарской крепости, с которой и отбыл к местам расположения казак Харлампий.
 Девушка осталась совсем одна в гостевой избе. Всё по своим тосковала, не переставая ждать весточки от родных и близких.
 Сама Резеда долго не задержалась в печальных для неё местах. Едва проглянула весна, перелётные птицы потянулись на север, и она засобиралась в своё родное приуралье.
И третье важное событие для здешних мест; первые обозы русских переселенцев под водительством садчиков братьев Малышевых со скотом и скарбом прибыли из рязанских земель. Старший брат увёл свою артель северней под речушку Кутулук и основал там село Большую Малышевку.
Младший продолжил застройку хуторка, прозванного Башкиркой в четь башкирской девушки с гордым и независимым характером. А когда в тогдашнем Бузулукскм уезде село регистрировать стали, его Малой Малышевкой записали.
С тех пор так и прошло; в народной памяти одно название, по официальным бумагам - другое".
Записал всё это Курапов, разминая плечи, повёл лопатками и легонько задумался; что-то мешало ему своё сказание считать завершённым.
Утром с этой засевшей мыслью в голове он и вышел во двор, посмотрел на ближние поля и дубравы, обнажённые после снега. Солнце бешено кипело в окнах. Марево дрожало по полевым окоёмам. Весна же!..
 И Курапов понял, чего недостаёт его сказанью. Он открыл гараж, снял с полки рабочие рукавицы, загрузил прицеп своей машины строительными материалами и выехал за село на голую плешину, где сельские пастухи чаще всего находили наконечники боевых копий и стрел, изнывших от времени.
Приглядев местечко с небольшим возвышением, Курапов сразу же принялся за дело. Робота захватила его, и к концу дня среди пустого пространства выросло  сооружение, напоминающее простой шалаш из камня и бетона.
Курапов в ближней калужнице тщательно вымыл руки и застыл, оглядывая своё сооружение.
Вот теперь, кажется, всё; вот теперь поставлена последняя точка в его сказанье о Башкирке...