Читая романы Василия Аксёнова

     Я просто читатель. Читатель, который до недавнего времени никогда не читал, вернее сказать, не читала книги Василия Аксёнова.  Критику его книг тоже не читала. Знала только, что антисоветчик и авангардист. Начала с "Вольтерианцев и вольтерианок". 
Итак:

                «Вольтерианцы и вольтерианки»

     Нет, не с этого было нужно начинать. Я с трудом пробиралась вслед за героями романа в их непонятных  приключениях. Увязала в сети прихотливых слов, обнаруживая современные жаргонные и сленговые словечки, нарядившиеся в чужие старинные одежды, да так игриво и ловко, что и не отличить от подлинных. Прямые комментарии к физиологическим процессам меня обескуражили. Мне больше по душе скромный социалистический реализм.

    Я набралась терпения и стала читать дальше; меня хватило ещё на несколько десятков страниц. Обращение французских уголовников к русскому мату в его первозданной чистоте поколебали мои благие намерения. Я живу в провинции, и многие достижения современной культуры для меня непостижимы, несмотря на современное телевидение и привычную для меня окружающую среду моего родного города. С девственным удивлением я вглядывалась на напечатанные непечатные выражения и вспоминала критические статьи  и отзывы о русских писателях, широко использующих в своих произведениях мат, и в голове выстроились неприличные писательские фамилии: Сорокин, Пелевин, Ерофеев. Так вот вы какие, представители русского авангарда…

    Так и не дочитав даже первой части "Вольтерианцев", я решила продолжить изучение творчества писателя Василия Аксёнова с  чего-нибудь более доступного моему незрелому уму.

                «Ожог»

     От первых страниц книги я просто не могла оторваться. Ощущение созданного мира было настолько рельефным, образы настолько яркими, что, казалось, автор просто взял и перелил собственные эмоции в словесную форму одним ему известным способом. А, может быть, они сами отформовались по команде "Замри!"? Начало завораживало, как хороший детектив. Криминальный жанр я не люблю (пока не люблю), но это было начало детектива, написанного настоящим, большим художником. Сюжет и его герои танцевали диковинный, прихотливый карнавал жизни и смерти, прошлого и настоящего. Книгу приходилось читать то с начала, то с середины, то возвращаясь к уже прочитанному назад. Ощущение тайны не покидало.
 
     К мату я привыкла быстрее, чем предполагала, из ругательства он превратился в язык автора и перестал быть неприличным.

     Быт богемы 60-70 гг. был немного знакомым и узнаваемым по его отголоскам, докатившимся от столицы до нас десятком лет позднее. Все эти чуваки и чувихи, джинсы и замша, ёрничанье и циничный юмор, понятный только посвящённым, были знакомы, только у нас  они были одновременно более романтичными и комичными.

    Я ходила по улицам и смотрела на мир глазами автора. В киоске, где я покупала несчастную, замороженную курицу, стояла аксёновская героиня: "… нечто огромное, восковое или глиняное, в застывших кудряшках, с застывшими сумками жира", только с тщательно и неестественно нарисованными вместо бровей тонкими линиями, заползшими на середину лба.
 
     «И откуда он её знает?» – подумалось мне.  А, главное, как он смог описать это «нечто», совершенно неописуемое? Её образ давно уже волновал меня своей выразительностью, но описать её у меня не хватало слов.

     Я смотрела в спины стариков, и мне чудилось "Ну, ничего…" бывшего сталинского палача.

     Вместе с Толей фон Штейнбоком я нашла свою мать и почти научилась её любить.

     Вместе с ним  я снова потеряла её и отреклась от любви к единству со своим народом и возненавидела советскую власть.

     Умение любить от рождения человеку не даётся, оно даруется любовью его близких. А если их нет – откуда взяться этому умению? Можно только научиться ненавидеть. Только этому выросший Толька фон Штейнбок и научился. Если душа талантливая, мощная, она учится мощной ненависти, и учит понимать свою ненависть и заражает своей ненавистью. Жертва растёт и поджидает своего палача. Она вырастает, а палач состарился и умер. Куда деть свою ненависть?   Жертва вырастает, становится сильной и  превращается в палача Родины. Жертвы сталинизма выросли и стали палачами своей страны. Теперь подрастает новое поколение жертв, жертв демократии – 700 тысяч беспризорников.
 
     Конечно, не понять нам друг друга, мы из разных миров – я из семьи, а он вне семьи. Я старалась понять его, мне больно за его боль, я ношу её в своём сердце. Насколько смогла, я старалась понять его. Но он сильнее – он заразил своей ненавистью многих, а я – что сделала я? И что мне теперь понимание его боли?  Понимание его боли – это понимание боли  тысяч беспризорников сегодняшнего дня. Они все несут в себе эту боль и эту ненависть. Тысячи ненавидящих меня  и мою страну Толиков фон Штейнбоков.

      Кем быть – палачом или жертвой? Быть жертвой – быть убиенным,уничтоженным, не важно, физически или морально. Быть жертвой, значит – не быть. 

     Остаётся  выбор: быть или не быть палачом? Не быть палачом – значит не быть, не существовать.
    
     Быть палачом – значит быть, значит жить. Извечный Гамлетовский вопрос "Быть или не быть?"
 
     Нужно было читать дальше, и я взялась за "Новый сладостный стиль".

                «Новый сладостный стиль»

      Великовозрастное по возрасту, но юное и наивное дитя нового рекламного времени, я спрашиваю себя по аналогии с рекламным слоганом " Замачивать – это как? Отбеливание – это что?"
 
     Новый сладостный стиль – это что?

     Новый сладостный стиль – это как?

     Возвращение к классической форме романа?
 
     Новый, эмигрантский образ жизни?

     Новый язык?

     Новый, просторный стиль одежды 80-ых?

     Новая, демократическая Россия?

     Главный герой романа – Саша Корбах - мне не нравится. Мне по душе только его клоунский рот. Его рост, комплекция, лысина мне несимпатичны. Богемный, закомплексованный человек, зацикленный на своих половых возможностях и способностях, слишком предсказуем в своих поступках. Я не уверена, что он нравится автору. Хотя, если рассуждать логически, должен нравится. По признанию   автора,  это собственная биография плюс общие черты близких по духу и по ходу жизни людей.

     Всё совпадает, только самого автора в нём нет. Всё скрыто, размазано. Ощущение такое, что автор скрыл себя в двойнике Алекса Корбаха – четвероюродном брате Стенли Корбахе.

     Может это и есть новый, сладостный стиль? Человек-мечта, герой нашего времени? Он богат, очень богат, он внутренне свободен. У него есть всё: семья, друзья, деньги, власть, ему принадлежит весь мир. И он презирает своё богатство. Он раздаёт своё богатство.
     Не здесь ли новый сладостный стиль - возрождение, ренессанс? Если читать этот роман после "Ожога", то можно предположить совершенно невероятное: возрождение утерянной мечты – мечты о коммунизме.  Стенли Корбах, излечившийся от своего богатства, в кругу "детей всех народов" – беспартийный коммунист, христианский иудей, объединивший в себе черты сразу трёх миров-цивилизаций,  переполненных чужой, заимствованной культурой: русских, американцев и евреев.

      Он, по сути своей, социалист, этот Саша Корбах - Стенли Корбах – Толя фон Штейнбок. Новый сладостный стиль – это тоска по неосуществлённому социализму, где государство сильно, а все семьи целы и невредимы?

     Лишь в последнюю минуту, вернее в последнюю главу, автор возвращает себя  - в оболочке, заявленной в начале романа, как своей: он в шкуре Саши Корбаха.

     Новый сладостный стиль –  это обретение семьи?  Жены, которой ты дорог весь, целиком. Любви, полной, истинной, которой человек учится только через нежность к своей матери, через нежность и жалость к собственной сестре. Если их не было, или почти не было, как у Толи фон Штейнбока из "Ожога", то обрести её трудно, почти невозможно. Новый сладостный стиль - ощущение обретённого отца? Пусть в виде разлагающейся на глазах мумии, отделённой от тебя многими и многими поколениями.
 
     Новый сладостный стиль – это обретение тех чувств, которые даются человеку только в любимой и любящей семье?

     Вот только нового языка я не нашла. Язык один, для всех времён и народов. Не английский, не русский, не французский шествуют по временам и государствам. Властно окутывает родную землю, родную планету русский мат.
 
     А "Вольтерианцев…" я всё-таки дочитаю.
               
                2005 г.