Соломоновна ругается

Всё ещё нежно ласкающее солнышко бабьего лета прогрело двор и стены домов, как бы приглашая всех выползти из своих квартир и просто насладиться этим погожим сентябрьским деньком.

Те, кому опостылели коммуналки с их въевшимися в ободранные стены помещений общего пользования запахами чужого быта, выходили с явно просвечивающей охотой, робко, но искренне и счастливо улыбались ласковым лучикам.
Остальные, а их было большинство, изредка взирали на эту благодать, поскрипывая израненной душой, с ветхих и захламлённых балконов и из давно не мытых окон.

Соломоновна любила эту сладостную и волнующую пору и с удовольствием всегда нежилась на припарадной скамеечке.

Так и сегодня...
НО!

Её никому не мешающее блаженство вдруг зацепило Люську со второго этажа. Завистливая баба, я вам скажу. Таких ещё поискать! Без особых надежд на успех...

Ну, она и проявила свою гнилую, бездумную сущность, кинув в окно не потушённый окурок, стараясь попасть в голову Соломоновне.
Не попала.

Но падение окурка рядом с ногой не прошло бесследным для Соломоновны.

Она, не напрягая голоса, но звучно, на весь немалый объём двора, спросила в пространство:
- Ну... И у кого отлёт мух на юга вызвал паническое мозгоблудие? Кто сейчас смотрит на это непотребство из-за своей засаленной ещё при эпохе НЭПа занавески и ведёт себя тише воды, смешнее травы? Кто там в открытом окне поливал свои пластиковые цветы? Кого это не обслужили в кафе «Теремок», потому что не сударыня?

Какая это редкостная курящая скотина и изощрённая стерлядь вздумала швырнуть в это благоденствие человеческое своё непотребство обслюнявленное? Кто там ест сгущёнку из пеньков?
Признавайся сейчас, курва, ибо потом будет глупо пытаться успеть мне что-то объяснить на словах в промежутках между ударами по лицу: получится совсем для меня невнятно и придётся часто повторяться.
Так настрадал предсказамус!

Тишина двора звенела от пришедшей из ниоткуда напряжённости.

- Ну! – Продолжила Соломоновна. - Ты же ничего умного не совершила в этой жизни. Только преподавала эстетику пердежа и этикет мастурбации. Эх, ты, олицетворение быдла!

Молчание из-за занавески было  долгим, многоговорящим и протяжным. А Соломоновна на одном выдохе виртуозила на ходу.

- Люсь, а Люсь! Ты и так бытием обижена: у тебя жизнь дала трещину и стала похожа на @опу! Я же по марке сигаретки и её дешевизне вижу, что это именно ты покусилась на моё душевное спокойствие. Тебя, видимо, всю жизнь преследуют умные мысли, но ты постоянно оказываешься быстрее? Так научись тушить бычки лбом, принимая ванну из соплей зависти!


За занавеской истерически нервно икалось.

- Ты ведёшь какой-то несусветный, нецелесообразный образ жизни. Прости, боже, за тавтологию. Надо того мужика, что раз в две недели к тебе ночью пробирается, предупредить: если он тебя трахает, его запросто могут привлечь за скотоложество. А ты останешься с щемящим чувством пустоты во влагалище. И тебе не сделают то, что ещё делать не научились: пересадку головы, переливание головного мозга или прививку интеллекта. Что ты так рискуешь-то, недальновидная ты крыска наша? Ты же знаешь, что я тебе устрою распад на запчасти, и современная хирургия будет беспомощно топтаться у твоего остывающего трупика.

Люська, стоя за действительно засаленной занавеской уже жалела, что дала неубиваемый повод Соломоновне ТАК про себя разглагольствовать на весь двор. Это был позор, возведённый в непомерно огромную степень!!!
Ведь народ, скалясь и предвкушая знатное и бесплатное представление, уже повысовывался и повыходил.

А Соломоновна не унималась...

- Слышь, ты, черновик человека, ходячая реклама биомусора!!!! Из тебя, что ли, тормоза делают? Что ты там заняла оборонительно-выжидательную позицию? Припудри то, что осталось у тебя от мозга и выйди сюда, на люди, поговорим по душам...
Поройся в чертогах своего мрачного разума, прищурь в этой паутинной темноте свой мозг и постарайся впредь меня не задевать, не тявкать. Ибо те, кто смел на меня лаять, уже давно на свете-то не живут! Носишься тут недозрелым клоном без меня, как коза по ипподрому, переливаясь всеми цветами обогащённого урана, а толку от тебя - ноль!

Тишина бездумно нависала над двором густым туманом ожидания, тяжёлым молчаливым зонтом безнадёжности. Не был бы он ограничен стенами домов - над всем кварталом бы висела: так её было много.

- Понятно! - резюмировала Ахинея.- Какую пользу государству может принести тело, в котором все, от горла до промежности, — одно лишь брюхо? Так сказать, ходячее душевлагалище. Это без меня ты тут орёшь птеродактилем, глуподырая божедура, а сейчас молчишь, боишься. Ты не смотри, что мухи ещё на подлёте ко мне теряют сознание. Я добрая. Конфеткой угощу, может, и ты подобреешь. А?
Люсь! Лю-у-усь!

В ответ тишина отозвалась белым шумом.

- Ладно. Пойду я.
А ты помой голову изнутри!
Давно пора: тебе нарыгал туда кто-то.
Так и живёшь, всесторонне недоразвитая личность!

Затем. потише. обращаясь в никуда:

- Люди, соседи, вызовите кто-то скорую этому обморочному организму. И сорвите со стенда "Их разыскивает разум" её фотографию. Плохо ей. Бычками здоровые люди не швыряются просто так. Холодца из тараканов наелась,видимо, вот её и понесло. Вызовите!
Скажите, что наблюдаете шизоидную акцентуацию характера. Да, и приоденьте её, чтоб было видно границу между головой и телом...

И Соломоновна, выговорившись за неделю и на удивление легко поднявшись со скамьи, понесла себя на набережную.

Там и воздух почище.
И окурки в голову никто не кидает.

***

Двор стал наполняться звуками.
Кто-то дал подзатыльник сорванцу.
Кто-то громыхнул сковородой.
Некоторые добавили звук на телевизоре.
Самые смелые выглянули в окно и вполголоса обсуждали ситуацию.
Бабье лето как-никак.

Можно.