Ёлка для Морозова

Под валенками, нет-нет, да и треснет невидимый сучок. Вроде глухо выстрелит под снегом, но звук разносится непривычно далеко, и каждый шаг, хотя Пеньков и старается ступать осторожно, тревожит не столько тишину леса, сколько душу, вселяя в нее прямо-таки сатанинский страх. Пеньков и не помышлял, что вдруг может прийти страх, он думал только об одном: вот сейчас войдет в лес и, как бывало всегда, сразу придет успокоение; тишина заполнит сердце и мысли; снежные шапки заструят навстречу радужные блестки; сказка заманит в себя, подступит вплотную, окружит, и захочется кинуться в мохнатый сугроб и тихонько смеяться от упоения, ощущая, как невесомые клочья упавшего с веток снега, тают в уголках глаз и на щеках.
Поначалу так и случилось. Тишина огорошила. Белизна чисто ударила по глазам. Пеньков ступал по сугробам с таким наслаждением, будто танцевал в ворохе сена, хватал снег голыми ладонями, подбрасывал кверху и, подставляя под снежную пыль разгоряченное лицо, чувствовал, как блаженство переполняет всю его плоть. В эти мгновения он, казалось, забывал обо всем на свете, был только, закутанный в горностаевую шубу, лес, и звенящая тишина вокруг.
- Э-гей! - закричал Пеньков и ринулся на щедро укрытое снегом деревце, ударил рукавицей по обвисшим ветвям и, едва снежный вал опал у его ног, вздрогнул и подался назад: жиденькие веточки в темно-яркой зелени иголочек подернулись, вскинулись кверху, словно заслоняясь от человека, покачались немножко и смирились в ожидании неминуемого.
- Тьфу! Черт знает что, - ругнулся Пеньков.- Елка да елка. - Он обошел вокруг деревца, отводя в стороны ветки и стряхивая оставшийся снег, и вот критически кашлянул: - Ладно, живи. Жидковатой ты уродилась, подруга. И, натянув овчинные рукавицы, поутюжил дальше, пристально глядя по сторонам.
Он находился еще в приподнятом настроении, еще веселили глаза снежные причуды, но это уже не был тот первый пацанский восторг, когда Пеньков только ступил в лес. Раздетая им неказистая елочка напомнила об истинной цели его вояжа в лес, и чем дальше утюжил он снежную целину, чем тщательнее рыскал взглядом меж деревьев, тем тускнее и тускнее становилось искрение снежных шапок, тем реже замечались причудливые фигуры, тем чаще мысли возвращались к суете-сует, уходило успокоение, и появилась нервозность.
Еще в электричке Пенькову думалось, что он быстро отыщет подходящую красавицу, спилит потихоньку, лесом выйдет к городу и - вся проблема. Но оказалось, что красавицу отыскать не так-то просто, вернее, они попадались и поначалу ласкали взор и статью, и одеянием, но кто-то придирчивый внутри Пенькова начинал привередничать и с ехидцей напоминал: ты же не для себя, смотри! И рука, только что гладившая ершистую веточку, отдергивалась; губы, мгновение назад растянутые в умиленной улыбке, поджимались; взгляд становился затравленным и злым, а в душе поднималась такая волна раздражения, что Пеньков был готов выхватить запрятанную под штаниной, за голенищем валенка, маленькую садовую ножовку и охлестать эту невыносимую, ненавистную потому красоту до веточки, до нага, свалить и затоптать в снег.
Казалось, все шесть чувств обострились в Пенькове: то, вдруг, упавшая с ветки, мягкая, похожая на заячью, белая шубка понесет по лесу «ох-хо-ох» и заставит вздрогнуть и остановиться; то ветер будто бы донесет откуда-то табачный запах; то взор толкнется в причудливое сплетение ветвей и увидит с испуга не то зверя, не то затаившуюся фигуру человека. Пеньков, и не желая того, стал ждать чего-то неожиданного, такого, отчего уже заранее по спине бежал холодок. Такое чувство он испытал однажды в детстве, когда забравшись в опытный сад за яблоками, каждую минуту боялся нарваться на сторожа и, как нарочно, столкнулся нос к носу. Суровый дед вытряхнул его из штанов и отхлестал ремнем. «А эта горячей сковородкой в лоб закатила», -некстати вспомнил Пеньков давнишнюю ссору с женой из-за сорванного цветка кактуса. «Даже не захотела понять, что для гербария. Тьфу!» Отплюнулся бы тоже, да перед глазами раз встал и другой сам Морозов, домашний, будто собравшийся полежать, с взглядом куда-то мимо. «На рабочем месте. Водочку. И под самый канун».
Хрустнуло под ногой. Пеньков замер. Умер Пеньков. Нет, еще живой, еще способен мыслить этот с выкатными линзами глаз дурень! Осел! Идиот! «Тринадцатая - каюк». Кто сказал? Рядом кто-то. Ты, жиденькая лозинка? Нет, это как же он нарвался на деда? Чего ждешь - к тому и придешь? «Очередь на квартиру - ту-ту, и на три хари назад». Кто? Кто вякнул? А цветок он все-таки засушил.
«Господи, да при чем тут цветок?»
У Пенькова было такое чувство, что вот-вот вышибет слезу: крутила какая-то давящая боль у переносицы. Такая точно появилась у него вчера, в кабинете Морозова. «У-у-у», зарычал Пеньков и с размаху кулачищем врезал по подвернувшейся ко злу сухостоине. Мертвое дерево, устоявшее в последних ветрах, надломилось, как спичка, осыпало его обомшелыми ветками и рухнуло, разбившись на части. «Да принесу я тебе елку. Принесу. Самую лучшую в лесу. Слышишь ты, крокодил?» - закричал Пеньков на весь лес, остервенело пиная упавшее дерево. «Зачем тебе моя зарплата? Квартира зачем? Я ж не злостный какой ...»
Он в бессилии опустился на ствол дерева. Припомнил. Скрипнул зубами: в кабинете Морозова, чай, не орал. Только понял, что телефонный разговор про елку, тут же сам вкрадчиво и навязался. «Да я вам сам вырублю. Какую хотите». - «Чего? Хе-хе. Сам, говоришь? Ну, выруби. Посмотрим. Хе-хе.» И сразу появилась надежда, и задавило у глаз, и захотелось броситься к Морозову, схватить за обе руки, трясти и плакать от благодарности за представленную возможность хоть как-то искупить грех. «Я хотел настолько унизиться? - будто удивился Пеньков. - Не кинулся же, повернулся да пошел». Ему не хотелось вспоминать, как пятился под смешливым взглядом Морозова, пока не вдавился в обитую черным дерматином дверь и не растворился за ней.
«Найду, - кусал губы Пеньков, утирая с лица пот недавнего неистовства.  На Север уйду, в горы, а найду». Так он подумал, поверил себе и немножко успокоился, а когда только уже хотел подняться и идти дальше, услышал за спиной сочный скрип шагов под чужими ногами. Пеньков весь напрягся и поворотил голову на звук, да так это неловко, что в шее что-то, вроде, прищелкнуло, и от плеча к голове плеснул жар. «Свихнул!» - испугом мелькнуло в мозгу, но огонь в шее стал утихать, и Пеньков осторожно высунул голову из-за елочной ветки. Неподалеку, шагах в полста, увидел он человека с ружьем на плече, с красной повязкой на рукаве. По тому, как он легко передвигался с места на место, можно было судить, что рядом дорога. Ситуация подсказала Пенькову- надо затаиться и выждать. Он сжался в комок и, как страус, ткнулся головой в снег, тюкнувшись лбом во что-то твердое. В таком положении, головой вниз, пребывать было не ахти как приятно, тем более снег, засыпавшись за шиворот, холодом дубил шею. «Разорался, - раздувая ртом снег, шепотом ругал себя Пеньков. - Хоть бы не заметил да сюда не пошел. Штрафа - нет за милую душу». О том, что штрафовать его пока не за что, он как-то не подумал.
Тем временем пикетчик посматривал в его сторону. Но тих был молодой ельник, ни одна веточка не качнулась. Затаившись, как мышь, торчал головой в снегу Пеньков. Это продолжалось недолго, минуты две-три, но достаточно для того, чтобы неудачник проклял и сучок, упершийся ему в лоб, и самого себя, и пикетчика. «Ушел? Нет?» - осторожно свалясь на бок, Пеньков, как гусь, вытянул из воротника шею. «Стоит, как памятник. Нет меня, я ушел, ушел я», - собирая всю энергию тела, посылал он приказы в пространство, в эту минуту магически веря в чудеса телепатии.
Между тем пикетчик сошел с дороги и, проваливаясь в снегу, замесил к ельнику. «Споткнись ты, дьявол!» - уже безнадежно прошептал Пеньков, лихорадочно соображая, как быть. И тут под его локтем стрельнул проклятый сучок. Пикетчик скинул с плеча ружье и, уже не сомневаясь, пошел прямо на скрытого от его глаз порубщика. «Соображай, дурья башка», - торопил себя Пеньков и, вдруг, решился на отчаянный поступок: высвободив руку из-под себя, он стащил с головы шапку и изо всех сил выбросил в сторону. И, как только поодаль от него осыпался с какого-то деревца снег, Пеньков тут же услышал поутюжившие в сторону шаги. Скрип, скрип - в такт удаляющимся шагам пикетчика вторили шаги Пенькова - скрип, скрип. И вот он уже стоит на дороге. Первым его намерением было дать «стрекача», но Пеньков вспомнил про елку, что так и не нашел, про Морозова, про очередь на квартиру и тринадцатую зарплату, и в нем незнамо что всплеснулось.
- Эй, ты! - позвал зычно и гневно Пеньков. - Да, да, ты с погремушкой, а ну, топай сюда. - И когда пикетчик показался из-за елочных зарослей, заорал еще пуще, тараща глаза так, что даже самому показалось, что они выворачиваются из глазниц. - Ты чего там забыл?
- Кто забыл? - выбираясь к нему, отвечал пикетчик, предупредительно выставляя навстречу огромному Пенькову ружье, и подозрительно оглядывая с ног до головы. И когда взгляд его, скользнув, остановился где-то на ногах, Пеньков почувствовал, что там, где спрятана за голенищем валенка ножовка, тело зазудило и задергалось.
- А вы? вы-то... кто будете? - придавая голосу тон больше дружелюбный чем официальный, поинтересовался пикетчик, воротясь к Пенькову боком так, чтобы на красной повязке можно было прочитать «дружинник».
- Дед Пихто! - отрезал Пеньков, давая понять резкостью тона, что он не просто какой-то там..., сказал и грудью пошел на пикетчика. - Ползаешь тут по дорожке, а из-под носа елки тянут! Ты слушай, слушай, - наступал Пеньков, хотя пикетчик и так смотрел ему в рот и с некоторой робостью пятился назад, предупредительно отгораживаясь выставленным навстречу ружьем. - Я, понимаешь, - продолжал Пеньков, - шастаю здесь, вылавливаю, а он - по дорожке. Или ты думаешь, что я один всех порубщиков переловлю? Выскакиваю, понимаешь ли, на них, так они «зайцами» от меня, в разные стороны. Я вокруг, за ними, сюда… затравлю, думаю, выгоню на него, а он... по дорожке! По Бродвею, понимаешь ли. Да я тебя знаешь... Это же соображать надо. Какая тут ель растет? Не знаешь? Редчайший экземпляр. Таненбаум! - изображал из себя персону Пеньков, одновременно недоумевая, откуда у него такой, похлеще чем у Морозова, властный голос и такие артистические данные. Да удивительно: из каких дебрей памяти выкопал он этот «таненбаум»? - Нет, ты соображаешь? Ты хоть смыслишь в латинском?
Пикетчик, мужик в летах, к счастью, в латинском и прочих языках не смыслил ничего, это было видно по тому, как он уважительно загляделся на Пенькова.
- Так я, - он закинул ружье за спину, - слышу - трещит где-то, кто-то кричит. Зайцы, это, вы сказали, куда?
- Зайцы? Ах, зайцы. По сторонам зайцы. Закурить есть? То, что у важной персоны, тем более курящей, не был курева, насторожило пикетчика, и подавая сигарету, он еще пристальней оглядел Пенькова.
- Какое, вы говорите, латинское название? - переспросил он, и Пеньков увидел, как он хитро прищурился. - А шапочку не вы потеряли? - И вытащив спрятанную за полушубком шапку, протянул ее «важной персоне».
«Не моя», - хотел сгоряча отказаться Пеньков, но вовремя спохватился и выдернул шапку из рук пикетчика. Не знамо, как бы он выкручивался дальше, но на его счастье, на дороге показалась машина, и пикетчик пошел навстречу.
- Елки не везешь?
- Не везу, - буркнул в ответ шофер. - Провези тут: понатыкано вас тут на каждом шагу. Дрова везу.
- А елки, значит, не везешь? - начальственно повторил и Пеньков, заглянув в кузов.
- Проверь.
- Ладно, разнервничался. Трогай! - разрешил Пеньков А ты не торчи тут, - накинулся он опять на пикетчика. - Краем пройди. - И когда тот, помявшись да подумав, «леший его знает, может и взаправду какой...», ступил в ельник, нервы Пенькова не выдержали, и он дал по дороге такого стрекача, какого не давал за всю свою жизнь, а за первым поворотом вломился в березовую чащу и еще с километр взбрыкивал по снежной целине, боясь погони, пока, изнеможенный, не упал на кучу валежника.
Отдышавшись, Пеньков поднялся со своего ложа, оглянулся и задрожал от радости: в нескольких шагах от себя он увидел чудо: елочку, чуть выше роста человека, стройную и пушистую, как кипарис. Она стояла на открытом месте посреди обширной вырубки, одна-одинёшенька, и сразу понятно было, что человек обошел ее намеренно, оставив вокруг пеньки да кучи валежника. Пеньков подошел к деревцу, ткнулся лицом в жесткие лапки, потерся о них, что котенок головой о ладонь, и, разве что, не мурлыкал от упоения, хотя ему чего-то подобного и хотелось.
- Лапушка ты моя, - мяукал Пеньков, обходя деревце со всех сторон. - Красавица ненаглядная, кто ж тебя так сотворил? Да Он же обалдеет.
Сделав такое заключение, Пеньков воровски оглянулся по сторонам. Лес стоял тих и насторожен.
Пеньков достал из-за голенища валенка ножовку и пошел вокруг, выглядывая да примериваясь, как бы поудобнее подлезть под густые ветви, не обломав их.
- А там чего? - он бережно раздвинул зеленое кружево. Гляди ты! Гнездо никак! Па, свила-то, прямо, как чашечка. Пеньков залез крабистой ладонью в гнездышко, и пальцы ощутили мягкость пуха, а под ними донышко, твердое, холодное. Все, хорош, - сказал Пеньков и склонился к подножию ствола, примерился, но рука не повиновалась, словно занемела. Несколько раз он приноравливался спилить деревце, и несколько раз ему не хватило духа, сидел на корточках, смотрел на полированные иголочки и раздумывал. Наконец, чертыхнувшись, резко двинул руку и чиркнул ножовкой по стволу, сначала пилил нехотя, потом поспешно, слыша, как беззащитно податлив смолистый стволик под щучьими зубами металла.
- Ну, вот.
Пеньков достал из кармана бечеву, из-за пояса целлофан и спеленал погубленное деревце. В этот момент он не смог бы объяснить, что творилось в его душе: было какое - то, до тряски аж, возбуждение, страх, досада - такое, отчего хотелось бежать прочь, зажав уши руками, бежать и не оглядываться.
К городу Пеньков выбрался в сумерках. Пешком он пришел по адресу, нашел квартиру и позвонил. Вместе с пышной, красивой женщиной в приоткрытую дверь вырвался шум застолья.
- Вот, - начал Пеньков, - я вам елочку.
- А у нас стоит уже, - ответила женщина и мило улыбнулась. - Да вы по другим квартирам походите, - посоветовала она, видя, как незнакомец переминается с ноги на ногу. - Кто-то же все равно купит. - И закрыла дверь, уже за ней говоря кому-то: «Да елками торгует. Алкаш какой-то. Лицо такое красное, как помидор. На бутылку сшибает».
Долго еще стоял Пеньков перед закрытой дверью, обалделый, усталый, перемерзший, но вот встрепенулся, взял елку под «мышку» и вышел на улицу. После тепла подъезда как-то особо ощутимо щипнул щеки мороз. Познабливало. «Что? домой? - Пеньков криво усмехнулся. - Смотри, скажу, Аленушка, какую тебе папа елку в лесу срубил. С гнездышком.»
- Папа, а где же птичка жить будет? Она ж прилетит, а гнездышка нет.
Пеньков ясно услышал голос дочери, увидел ее широко открытые глаза и вздрогнул.
- Продаешь, земеля?
Пеньков не торговался, а когда опомнился, елки подле него уже не было, только похрустывала в пальцах десятирублевка. Еще через минуту ноги сами понесли Пенькова в магазин. Бутылку он распил в одиночку, спрятавшись за тарными ящиками. Еще через некоторое время он появился уже перед знакомой нам дверью и… как потом указывалось в милицейском протоколе: «В пьяном виде ломился в дверь, пытался хватать за грудки и всячески оскорблял». Эту ночь Пеньков провел в одиночке медвытрезвителя.