Умолчи, считая тайной Глава 3-4

Глава третья
2012 

– Если хочешь, поцелуй меня…

Шёл третий день после помолвки, и на всё счастье им оставалось всего ничего, только они ещё об этом не знали – ни он, ни она.

Сюда, на знакомый озёрный бережок, Генка привез наречённую на квадроцикле – ездить на «Волке» она после его кульбита в день знакомства побаивалась. Бивачная площадка пустовала – туристы перебрались в мотель, где, с одной стороны, безопаснее, а с другой – нравы не столь строги, как у дяди с тётей.

Выдался редкий для солнечной долины пасмурный день, небо сплошь затянули клубящиеся белые облака. От воды им навстречу поднимались клубы такого же белого тумана, вызванного перепадом температур между холодной водой и влажным тёплым воздухом. И озеро кардинально переменилось. Обычно небесно-голубая, сейчас его вода стала снежно-белой.

Жених развёл костер, постелил у самой пенной границы белой воды белую же кошму, с церемонным поклоном предложил первой сесть невесте. Сегодня, по случаю поездки, на ней вместо привычного платья были узкие джинсы и столь же обтягивающая майка. Ни Саня, ни Славик Нурширин пока не видели, и Муха порадовался этому обстоятельству. Зубоскалы не упустили бы случая съязвить: «Наконец-то наш людоед исправился» – у девушки по части форм всё было в полном порядке. Перед тем как сесть она, словно входя в дом, аккуратно разулась. Маленькие розовые ступни на мохнатой овчине выглядели трогательно-беззащитно. Генке захотелось плакать.   

– Если хочешь, поцелуй меня, – сказала она, а когда он с энтузиазмом обнял ее, хихикнула и добавила, – Я постараюсь не кусаться.

Прилежная и старательная в школе, суженая добросовестно относилась к любой учёбе. Такой ученице преподавать – одно удовольствие. Даже если рана от первой пробы ещё не затянулась. Жаль, набор предметов и тем строго ограничен…

– Ты бывала на этом озере раньше?

– Нет, а что?

– А другие здесь, в горах, видела?

– Сколько угодно. Их у нас много, и все разные. Это почему-то белое, как молоко, а я могу тебе показать и синие, и чёрные от глубины. Одно даже розовое есть – там дно из вулканического туфа.

– Да, это кажется белым. А нам дядя Жора сказал – оно всегда голубое, и называется поэтому так – кек-куль, «голубое». Таким и было, когда мы приехали, даже ночью, а сегодня почему-то побелело. Может, это в нашу честь?

– Не иначе, – Нурши прижалась к нему, потрогала ссадины на лице, опухшую нижнюю губу, – Видишь, уже заросло. Это от здешней воды. Она даже летом холодная, зато живая. Умылся – и здоров. А уж если искупаешься…

– Нет, – Генка вспомнил ощущения после первого опрометчивого броска в голубую водичку, – Как-то не хочется пока.  Давай лучше порыбачим? Покажу тебе высший волжский класс!

– Да-а? Ты там осетро;в сотнями ловишь?

– Осетров не попадалось, но без улова ни разу не уходил. А в этом пруду, – бывалый рыбак небрежно мотнул головой, – Якобы полно форели. Сейчас проверим. Если хоть одна плавает – наша будет! Заодно проверим, сможешь ли ты прокормить мужа-добытчика. Умеешь рыбку жарить, без сковородки и масла?

– Не знаю, не пробовала. А на углях – умею, я же дикарка, – она лукаво прищурилась, – Если, конечно, будет чего жарить.

– Будет-будет. Ты пока посиди, я сам. Ну-с, берём наши снасти…

Телескопические спиннинги, без толку весь поход пролежавшие в багажнике, наконец пошли в ход. Генка старательно расправил удилища, открыл коробочку с блёснами.

– Та-ак, прикинем… вот эта, полегче, думаю, подойдёт тебе. Я, как учит опыт, запас пару пёрышек… орлиных нет, эти, скорее всего, голубиные или вороньи, но мы их смажем чесночком…  катушка у тебя инерционная, ее при забросе пальцем придерживают… Минуточку, вот со своим разберусь и увидишь, как это делается.

Тем временем дикарка взяла первую готовую удочку, поплевала на блесну и со свистом забросила точнёхонько на границу тумана. Генка хмыкнул, сделал заброс. У него вышло похуже – переборщил, ле;са наполовину ушла словно в вату.

– Теперь ведём и ждём поклевки. Учти: торопиться ни в коем случае нельзя. Рыба не дура, она блесну должна сначала типа обнюхать…

Ученица искоса глянула на старшего коллегу и подсекла, едва её леска шевельнулась и стала натягиваться.

– Ну, что ж ты делаешь… Ни фига себе! – на берегу билась рыбина ростом с мужское предплечье.

– У тебя тоже клюёт, – напомнили мастеру блесны.

Муха дёрнул – пусто. В итоге через полчаса в её активе было пять штук, у него одна. На шампуры насадили две самых крупных, остальных выпустили обратно в воду – подрасти, жирка нагулять.

– Ты не удивляйся, – успокоила дикая девушка ошеломлённого бледнолицего, – Я же говорила – знаю много озёр. И речки тоже… думаешь, на экскурсии ходила?.. Рыбу ловить меня папа учил – ему очень хотелось сыновей, а вышла я.  Вот мне от него вся мужская наука и досталась… А форель, тут ты прав, не дура. Это тебе не окунь и не щука – блесну глотать не станет, тут же выплёвывает…

В утешение посрамлённому позволили провести семинар по разведению костра, заодно зачёт по поцелуям, и искупаться ему всё-таки пришлось – ради укрощения плоти. Генка заплыл за границу тумана и оказался словно в метельной пелене – так же холодно и не черта не видать. А когда вынырнул обратно, Нурширин стояла у воды, вглядываясь в белёсую мглу. При его появлении на свет божий её лицо отразило явное облегчение, и суровое мужское сердце сжалось от нежности. «Нашёл время рекорды ставить! – обругал себя легкомысленный пловец, – Мозги на берегу забыл, что ли?» И дал зарок – никогда не заставлять свою царевну волноваться за него.

– Хочешь, расскажу одну историю?  –  стуча зубами, предложил купальщик, – Не про озеро, а про море?

– Хочу. Про какое море? Накройся кошмой, а то простудишься.

– А какие моря ты знаешь?

– Это экзамен?

– Нет, конечно. Средиземное море тебе, безусловно, знакомо…

 – Ха-ха-ха!.. Знакомо, скажешь тоже! Знакомиться с морем надо не по книжкам, не по картинкам в компьютере. Вот когда мы поженимся, давай съездим туда, на Средиземное, а? Пожалуйста…

– Обязательно съездим. И ты сможешь убедиться: мой рассказ – не простая легенда. Слушай.

…Когда-то очень-очень давно на берегу синего моря жил правитель неведомой нам большой, богатой и сильной страны. У него, как водится, было много-много детей…

– И жён?

– Не перебивай. Насчет жён точно не скажу – допускаю, их мог быть целый гарем. Легенда не о том.

…Самая младшая и, естественно, самая красивая дочь султана…

– Вот ты и проговорился! Никакая она не неведомая. Раз он султан, значит, дело было в Турции?

– Ну да, скорее всего там. Туда мы и поедем.

…И, как бывает только в сказках, самая молодая и самая красивая дочь султана как-то гуляла в саду и случайно встретила бедного, но очень красивого юношу…

– Почему – только в сказках?

– А ты сама подумай – разве султан отпустит свою самую любимую дочь одну ходить и гулять где ей вздумается?  У него целый дворец с огороженной и охраняемой территорией, и, скорее всего, не один. При дворцах сады, огороды, клумбы там, бассейны…

– А она, может, непослушная, и любила убегать от всей этой охраны?

– Да-да, как все дочки – капризная, непослушная, вся в маму…

– А кто была ее мама?

– Ее мать когда-то была царицей другой страны…
– Персии?

– Нет, если ты всё время будешь перебивать, я никогда и до половины не доберусь!

– Тогда Ливана. Давай назовём её… например, Эйджигюль. По-моему, это означает «королева роз». Красиво, правда?

– Очень. А потом наш султан…

– Бахтияр. Человек счастливой судьбы.

– Кто?

– Его, царя, зовут Бахтияр. Понимаешь, когда рассказываешь сказку или легенду, у слушателей должно складываться впечатление достоверности. А для этого нужно, чтобы у действующих лиц были не только чины и звания, а ещё и имена, так будет интереснее. Согласен?

– Да. Слушай дальше. Бахтияр, как настоящий завоеватель, покорил страну… молчи, а то больше ни слова не скажу!.. и взял её властительницу, эту твою Эйжингулию, себе в жёны. Она, как полагается пленнице, для приличия поплакала недельку, голодовку объявила. Со временем смирилась…

– Потому что ей дали ананас.

– Ананас?.. Зачем?

– Ты же говоришь – она отказывалась от еды. А от ананаса ни одна женщина ни за что не откажется! И еще он вызывает аппетит. Так султан её и обманул.

– Учту. Итак, после ананаса она смирилась и родила ему нашу…

– Мериэ;м!

– Какая Мериэм?

– Мериэм – по-арабски «непокорная». Или «упрямая», как раз подходит для младшей принцессы. А её парня зовут Акши;н – «смелый»… Всё, больше не расскажешь?

– Почему не расскажу?

– Ну, ты же сказал – ещё раз перебью, и всё…

– Это тебе надо было называться Мериэм… по-моему, подходящее имечко.

– Мне и моё нравится. И я не упрямая. Поцелуй меня еще разочек, а потом дорасскажешь. Я, честное слово, не буду мешать!

Историю удалось закончить нескоро. Ничего из ряда вон в ней не содержалось – тривиальный миф, сказочка.

Жили-были парень с девушкой, не знали друг друга, а потом судьба свела их, и возникла любовь с первого взгляда. Отец девушки, султан – неплохой, в общем, человек, не желал в зятья кого попало, и запретил им видеться. Но влюбленные не послушались, тайно встретились и тайком же обвенчались со всеми вытекающими последствиями.

Разгневанный родитель велел запереть дочь в высокой башне без окон и дверей, а юнца обезглавить. И всё-таки каким-то чудом они смогли вырваться из лап жестоких, но глупых стражников, и пустились наутёк. Погоня шла по пятам, беглецы украли рыбацкую лодку и поплыли в открытое море… (вот пример того, как во имя высоких целей творятся беззакония и народные беды. Им любовь, а семье рыбака через эти нежности – с голоду помирать?)

Стража, как и положено спецслужбе, имела гораздо бо;льшие возможности – снарядила целый корабль. И когда бедным молодожёнам, казалось, грозила неминуемая гибель, они воззвали к небу и морю, моля о защите и спасении. Вот тут-то и произошло настоящее чудо – с неба на море спустилось белое облако, а от воды поднялся не менее белый туман. Видимость пропала, корабль стражников угодил на мель, а наша молодёжь уплыла далеко-далеко. А там, далеко-далеко, им встретился остров, они вышли на берег, построили себе дом, приручили коз, развели сад с виноградом и ананасами, засеяли поле. Детей нарожали целую кучу. И жили долго и счастливо…

Сказка – ложь, да есть в ней и доля правды. Море то – Средиземное, а на его турецком побережье в предрассветные часы иногда наблюдается странное явление природы – с воды поднимается туманная дымка, сверху спускается такая же, и море становится белым, как снег. Поэтому турки и зовут средиземное для остальных море «Ак дениз» – «Белое море».

– Ой, какая красивая история! – Нурширин захлопала в ладоши, – И очень добрая, тоже хорошо. А то в таких былинах обычно половину убивают. Ты мне когда-нибудь ещё одну такую сочини, ладно? А когда у нас будет дочка, будешь ей на ночь рассказывать, только уже с именами, и ей приснятся красивые сны…

– И сыну тоже расскажу. Да, совсем забыл. Этот остров тоже заслуживает того, чтобы на нём побывать. Он называется Кипр. Слыхала?

–  Смеёшься? Я всё-таки школу окончила… Поехали домой, а то я уже замёрзла. Как-то холодно стало – от воды, наверно, и на тебя глядя – вон, синий совсем. А там, на твоем Кипре, у меня дядя живёт.

– Да ну?

– Ага. Мамин старший брат, дядя Казы. Он, когда здесь после развала Союза всё порушилось, уехал сначала в Турцию. А через несколько лет переехал туда, на остров, на турецкую половину. Мы, правда, с ним не общаемся. Живёт вроде нормально, работает в каком-то отеле чуть ли не управляющим. Несчастный человек…

– Почему несчастный?

– У него жену убили в девяностом. Он на узбечке был женат, а эти, бандиты, не разбирались особо. Попалась под горячую руку…

– Ужас какой…

– Да, страшно, говорят, было… А дядя Жаркынбай – настоящий герой. Он только с виду такой – спокойный, мягкий. А тогда организовал мужчин, они вооружились – у кого ружьё, у кого вилы… и стали дежурить, охранять нашу улицу. И два года назад тоже не пускали погромщиков этих. За это его все здесь уважают…



За мысом, скрытая каменистым гребнем от глаз помолвленных романтиков, отдыхала другая компания. Они неслышно приплыли на байдарках, огня не разводили, не шумели, рыбы не ловили, спиртного не употребляли. Только анашу. Их было десять – три боевые тройки и командир, все – активные члены группировки «Чёрный лотос».

Здесь, на тихом безлюдном озере, регулярно проводились тренировки, но сегодня дело ограничилось подведением итогов, инструктажем, детальным разбором спланированных акций. Судьба уберегла влюблённых – туман над водой глушил голоса и ни они, ни эти люди не заметили соседства. Когда квадроцикл затрещал и пополз на подъём, никто не попытался его преследовать или перехватить, да и средств для этого у банды не было – ни мотоцикла, ни даже велосипеда. Счастье улыбнулось молодым.   

Присутствовал поблизости и ещё кое-кто.  О нём не знали ни двое, ни десять.  Он не отдыхал, не планировал и не подводил итогов – просто наблюдал и контролировал ситуацию.  Своевременно занятая господствующая высота позволяла при необходимости вмешаться и принять потребные меры. Случись парню и его подруге повести себя слишком шумно, их, несомненно, заметили бы исламисты, а они – молодые, агрессивные... С мужчинами у них разговор один, предельно короткий, а с девушками – совсем, совсем другой.  Да, счастье сегодня на стороне любви.

Человек в камуфляжной одежде опустил бинокль и зачехлил винтовку с оптическим прицелом. Объект едет домой, на сегодня наблюдение можно прекратить.


2012

– Значит, теперь я тебя, сладкая, увижу только под Новый год…

В последний день перед долгой разлукой будущие супруги решили никуда не ездить. Погуляли, забрались на подошву Сулайман-тоо, до вершины оставалась самая малость – метров восемьсот. Подниматься выше, лезть в пещеры и посещать музей Генка идти категорически отказался. Сходили на базар, к речушке. Называть знаменитую Ак-бууру «рекой» у любого, видевшего воочию Волгу, язык не повернётся – так он дипломатично объяснил свою точку зрения. Сходство всех на свете рек в одном – течение воды, как и времени, однонаправленно. Говорить о неизбежном не хочется, но никуда не денешься…

– Нет, Геночка, Нового Года у меня в этом году не будет. У них, в Европе, праздники другие, там в ходу Рождество. И новогодних каникул не бывает.
– Блин, так ты будешь там ишачить с лета до весны без передышки? А сессия?
– Придется привыкать. По-настоящему в студентки меня зачислят в октябре, а с десятого августа – полтора месяца подготовительного курса для таких, как я, приезжих. Вот выпровожу тебя, и возьмусь за немецкий. А то стыдно жить в стране и не врубаться в элементарные гутен-моргены.
– В общем, правильно, – Муха тяжело вздохнул, – Станешь полиглотом, особенно на моём фоне. Опять же, больше зубришь – меньше по дискотекам с танцульками шаришься, меньше дури в голове…
– Ты на что это намекаешь? – Нурширин ткнула его кулаком в бок, – Это, как я понимаю, ревность?
– Есть такая поговорка: «Кто не ревнует, тот не любит». Я, безусловно, человек современный и всё такое, но…
– Понятно. Собственник.
– Нет, я в хорошем смысле! – попытался оправдаться жених, но его снова ткнули, побольнее.
– А мне как быть? Та девушка… как её зовут?.. Джаннин?..
– Жанна. Без «Д».
– Угу, пусть без «Д». Ты же с не;й сюда приехал, так?.. И на Кек-куль с нею ездил, нет?.. Ночевали там… А если бы у неё с родителями всё было в порядке – то и меня бы никогда не увидел, правильно?.. Кстати, как они?
Она смотрела в упор, твёрдо и требовательно. Шутками не пахло, пахло порохом. Еще не жена, а уже сатана…
– Инка ей звонила, сказала, живы. Раз так – поправятся.
– Слава Богу. Я серьёзно – есть же и такая поговорка: «На чужом горе своего счастья не построишь». У киргизов говорят: «Боз уйду; кулге; кою;ш» – «на пепелище юрту не ставят». У англичан – не знаю. А ещё лучшая ученица! – она не по-детски горько усмехнулась, – Ты её… у вас с ней была… любовь?
– Да какая там любовь…
– Так, разок-другой? 

Чёрные глаза жгли углями, и Муха поёжился. Н-да, влип… Он собирался рассказать всё по порядку, но нежный пальчик лег на губы, приказывая молчать. Молчим.

– Ты же обязательно спросишь, не сейчас, так вечером, на прощание, люблю ли я тебя. Я лучше сразу скажу: нет. Пока – нет. У нас с тобой любви как таковой, в физическом смысле… – она чуть запнулась, – секса, я имею в виду, ведь и не было.
– У меня и с ней, если хочешь знать…
– Не хочу.  Я не о ней и вообще не об этом. Тебе двадцать четыре, а мне…
– Три.
– Что-о?
– Мне не двадцать четыре года, а двадцать три.
– Хорошо. А мне – семнадцать. С хвостиком. Да, ты умный и опытный, и в этих делах тоже. А я пока ничего не знаю, не умею… я хочу сказать – знаю, конечно, не на Луне живём, но чисто теоретически, а ты уже успел попрактиковаться…
– Да не так чтобы… – краснея, зачем-то начал снова оправдываться Муха, – Я же не Казанова какой-то…
– А чего не знаешь, о том судить не берись – этой поговорки, возможно, ещё не придумали, а мне она нравится. И ещё. Вот везде говорят и пишут – продажная любовь, то да сё… А я думаю: разве можно любовь… не секс, а такое, как у меня… как у нас с тобой… разве можно купить за деньги?

Генка посмотрел на нее внимательнее и увидел нечто новое. Нет, внешне она осталась той же – те же пухлые губы, те же сейчас вопросительно поднятые брови, тот же чистый лоб, тонкий нос, те же бездонные глаза… изменилось общее выражение. Перед ним стояла не девочка-подросток, а женщина, человек со своим взглядом на непростую даже для многих взрослых проблему и своим мнением. Она задала вопрос и как будто ждёт ответа, а сама уже знает его, и этот ответ – «нет».
 
«Да, купить можно, – мог бы ответить он, опытный и умный, – Мне ли не знать!.. Можно купить объятия и поцелуи, возбуждающие прикосновения и ласки, фрикции и даже оргазмы. А такое… такое – нет! Ты, сладкое моё солнышко, тысячу раз права. Всё продажное и покупное – подделка, и купивший её никогда не получит миллионной доли истинного чувства… А что до умения… это ты-то ничего не умеешь?.. ты даже в рыбалке меня, как шкета, за пояс заткнула, на трёх языках шпаришь, и с юртой, не сомневаюсь, разберёшься на раз…» Он промолчал.

– Так вот. Я – твоя. Раз мама приняла от дяди Жаркынбая твой калым и разрешила мне взять серьги… ты, между прочим, так и не сказал – как они мне?.. идут? – она отвела волосы с ушей и кокетливо повернулась вправо-влево, – Твоя будущая жена. А через год… нет в феврале, когда приеду на каникулы, ты начнёшь меня учить уже настоящей любви. Не отвертишься!

На этом полагалось быть паузе со слезами и последующими заверениями, обещаниями и клятвами. Пауза не состоялась – будущая жена решительно поднялась со скамейки и зашагала по направлению к дому. Будущий учитель настоящей любви покорно пошёл рядом. Его как ни в чём не бывало взяли под руку. О, женщины…

«Откуда она узнала о Жанке?.. а глупее вопроса придумать не мог?.. Дядя-тётя, Билли с братом – исключаются. А три сестры?.. Сколько им?.. самой младшей – пятнадцать, не больше. Здесь же на улице и взрослые, и дети, особенно девчонки – все друг друга знают… а тут такое событие – сватовство приезжего без пяти минут гинеколога к вчерашней школьнице! Вот и ответ…»

– А ещё, – дабы не терять связи с аудиторией, преподаватель должен время от времени менять направление беседы, – А ещё я научу тебя летать.
– А ты умеешь? Как птицы?.. Или… ха-ха-ха!.. как мухи?
– Увидишь. Тебе понравится, обещаю. И про Кипр сказку расскажу. Басню, вернее. Только я её наизусть не помню.
– Басню сам сочинил?
– Не-а. Я по этой части не спец. И о белом море – не я придумал, от деда слыхал, он на уроках географии для любой части света свою историю подбирал. А эта и вовсе старинная, ее ещё до нашей эры один римский поэт сочинил. Секст Турпилий его звали.
– Турпилий?.. Не слышала. Гомер… нет, он грек… римские – Овидий, Вергилий… Ювенал… еще Аврелий?
– Я тоже. 
– Что – тоже? Тоже поэт? – хихикнула эрудированная отличница.
– Этих тоже слышал… – уклончиво пояснил «умный и опытный», – А Турпилия этого, если б не басня, и не близко…
–  А басню откуда взял?
– О-о, это отдельная эпопея. Я её и переводил сам…

У ворот небогатого домика их возвращения ожидала хозяйка. А невидимо следовавший весь день за парочкой человек ещё четверть часа понаблюдал, поговорил с кем-то по мобильной связи и сел в подъехавшую машину. Автомобиль простоит на этой улочке до утра. Завтра его сменит другой, затем снова вернется первый… уникальная выпускница не останется без охраны до самого отъезда к своему необыкновенному будущему.

На сей раз Гулбайра не казалась суровой – поздоровалась уважительно, улыбнулась.  Муха, после секундного колебания (вдруг здесь такое недопустимо?..), поцеловал руку будущей тёщи, а дочь повисла у неё на шее.
– Устала, мам? Что-то ты рано со второй смены сегодня. Как твой рогатый, не трудно ему, в такую жару?
– А ты как думаешь? Вот будет у тебя машина, покрутись на ней весь день, тогда поймёшь. И троллейбус – та же машина, только не коптит. Жарко ему, и трудно, не без этого. Но людей-то возить надо… А раньше сегодня – не из-за жары.   Наши мужчины опять бастовать надумали, потому и раньше.
 
Генке с поклоном указали на диванчик у низенького стола.
– Садитесь, доктор. Выпьем чаю.

«Доктор» открыл было рот и едва успел поймать себя за язык. Отказываться от такого приглашения нельзя ни в коем случае – прямое оскорбление.
 
– Я жалею только об одном, – усадив Муху на почетное место, будущая тёща что-то быстро сказала дочери по-киргизски.

Невеста проворно принесла кипящий самовар, кувшинчик молока, блюдо с маленькими шарообразными пирожочками, две пиалы. Сама вышла – ей, оказывается, сидеть с ним за одним столом не положено.
 
– Я жалею об одном – что ты не можешь забрать её прямо сейчас. Забрать, увезти к себе, запереть на сто замко;в… Как я не хочу, чтоб она ехала туда!
– Мама! – воскликнули с кухни.
– Нурши;, иди в комнату! Подслушивать нехорошо, – она дождалась выполнения приказа, –. Не хочу, а возражать, не пустить – не имею права. Здесь ей учеба, да ещё такая, не светит. Школьные оценки ничего не значат. Денег у меня нет, просить не хочу – даже у Жаркынбая. Он даст, но – не возьму. Без мужа не отдать… Ешь хошан. Или не нравятся?
– Спасибо, очень вкусно, – «пора бы остановиться – проглотил уже штук пять. Или шесть…»
– Ты у мамы один?
– Нет, сестричка еще, – «ма-аленькая такая. Лет тридцати…»
– Материнского благословения на женитьбу спрашивать не будешь?
– Она разрешит, – «как только очнётся после обморока».
– Да, ты взрослый, сам вправе решать. А кем был твой отец?
«Ага. Справки обо мне уже навели – в первый раз об этом не упоминалось».
– Который?
– Как это – который? Разве у человека может быть несколько отцов?

Гена подавил тяжёлый вздох.
«Может, ещё как может… Как бы и не соврать, и лишней правды не сказать?.. Первого по счёту, героически, а с равной вероятностью, глупо погибшего военного, живьём не видел ни разу. То есть видеть-то видел, из пелёнок…  а толку?..  и фотографий его, биологического предка, мать не сохранила принципиально. Додумалась же!.. О приёмном… или правильнее говорить «приня;вший»?.. хорошо, остановимся на «усыновивший». Как ни называй – о нём лучше промолчать. Этот деятель жениховой репутации призовых очков не принесёт: чего хорошего ждать от пасынка арестанта-уголовника?.. Эх, папы, папы… и почему я не возник, как Венера, из какой-нибудь пены?.. не морской – так хоть для бритья?»
 
– Понимаете…
– Называй меня просто Гулбайра. У нас отчество при обращении к старшим не обязательно.
– Видите ли, Гулбайра… Настоящего своего отца я не помню – он был военным, офицером, и погиб, когда мне не исполнилось и года.
– Бедный мальчик!
– Нет, я по нему не страдал – у детей…
– Я не о тебе, а о нём.  Если тебе не было года, то получается, и он умер совсем молоденьким!
– Да-да, наверное… – «о старшей на семь лет сестричке, пожалуй, не будем… тогда погибнет уже не мальчик, жалости поубавится к нему, а следовательно, и ко мне…» – Да, а второй, отчим… как бы вам объяснить… мама с ним развелась. Он меня и маму…
– Кажется, понимаю. У нас это бывает редко – отцы, даже неродные, не бьют ни жён, ни детей. Бедный мальчик…

«Уф-ф!..  Вот и врать не пришлось. Она, умница, всё додумала сама. А пирожки у неё вкусные, не хуже тётушкиных!.. как называются?.. шерхан?.. надо запомнить… Ну как ей объяснишь – не бил Валерик ни маму, ни меня, только кинул конкретно.  И человек-то он, в сущности неплохой, одна беда – невезучий до ужаса…»

– Значит, ты поэтому такой…
– Какой?
– Твои друзья рассказывали Жаркынбаю – ты самостоятельный, решительный, независимый. Крепкий.… Даже странно – сыновья без отцов часто, наоборот, берут от мамы женские качества – мягкими растут, слюнтяями. А ты – будто у какого-то сильного, настоящего мужчины учился жизни.

«А она в самом деле умница! Комплимент – отличный ключик к сердцу любой женщины, и особенно мужчины, если верить доценту Воронцовой… И где у них тут баб медицинской психологии учат?..»
– Думаю, сказалось влияние деда, – «какого именно – ей знать ни к чему», – Он как раз такой – сильный, независимый… был.
– Тоже военный?
– Нет, педагог. Но жил в деревне… райцентре, знал и умел много чего, а я несколько лет фактически прожил у него, учился в его школе. Вот, видимо, и перенял кое-что.
– И правильно. Значит, моя дочь не ошиблась. Она, когда ты свозил её в школу, так и сказала: «Мама, он очень хороший!» Скоро уезжаешь?
– Завтра в девять самолёт, в аэропорт поедем к семи.
– Провожать она не пойдёт.
– Я знаю.
– Не обижайся, – она понизила голос, – Знаешь, я хочу тебя попросить…
– Если смогу… – «блин, опять я лезу…» – Извините, пожалуйста…
– Сможешь. Она говорит, приедет на недельку зимой. Тогда будет уже совершеннолетней. Я не хочу пышной свадьбы, да и ни к чему это. А прошу – сделай так, чтобы она вернулась насовсем как можно раньше. Понимаешь?

Генка удивленно кивнул. «Неужели угадал?»

– Вижу, понимаешь. Забеременеет – вернётся, никуда не денется. У меня сердце не на месте… Нечего ей там делать так долго – целых семь лет учиться, а дальше – кто знает, сколько ещё?.. Обещаешь?
 
Он не ответил ни «да», ни «нет». Идея изначально бредовая, но…
«А почему ты, дорогая тёща, не спрашиваешь: мне, самостоятельному и независимому, столь ранее дитя – надо?!.. Мудр дядюшка, не зря его тут уважают…  Слышишь чушь – не спеши возражать».

 Пришло на ум и кое-что ещё, уже своё: жизнь зятя – сплошной компромисс. Отказать в столь деликатной материнской просьбе означало бы с ходу, еще до свадьбы, нажить если не врага, то и не союзника на всю оставшуюся семейную жизнь. Зятю положено снова кивнуть, а там, раз уж старшая высказалась, можно изложить и свои соображения.

– Мне кажется… точнее, я почти уверен – она и так там долго не продержится. Нет, я понимаю, она умница, и в школе отличница… но в ВУЗах, особенно тамошних, требования совсем другие – на порядок выше, даже круче. Эти, немцы и англичане… они к нашим, как бы мы ни старались, относятся свысока. А она гордая, я вижу. Быть на третьих ролях – не для неё. Поэтому, как только столкнётся с таким отношением, вам или мне скажет. Скрывать обиды она ведь не умеет?
– Да, ты прав. Гордячка, а от меня ничего не таит.
– И мы с вами мигом переведём нашу студентку сюда… я имею в виду не Ош, конечно – ко мне, в Самару. Перевод – не поступление, гораздо проще. Так что не переживайте, вернём мы её.
– Спасибо, сынок… – женщина подалась к нему через стол и поцеловала в щёку, – Будем надеяться. А насчёт трудностей всяких, отношений… Ты еще толком её не узнал, а я – знаю. Кто-то, может, и сдастся, сломается, захочет убежать, а она – справится. Но ты в учёбе понимаешь больше, авось выйдет и по-твоему.  Видит Бог, я хочу ей только добра!
– Я тоже. А провожать меня ей и не нужно.

«И снова «Уф!», теперь с облегчением. Экзамен на зятя выдержал, а провожалки нам и в самом деле ни к чему. Всё сказано, решено, калым уплачен, серёжки подошли… интересно, сколько там по итогу «Жорик» отвалил?.. у неё не спросишь… придётся же отдавать… бог… тьфу ты, Аллах с ним, опосля разберёмся. А зимнее поручение тёщи выполню, уж это – кровь из носу!  Но – по-своему...»

– Ты знаешь, я передумала, – царевна на прощание, не обнимая, не целуя, крепко прижалась к нему, – Не «нет», а «да».
– Да – что?
– Я тебя всё-таки люблю.
 
Пошмыгала спрятанным в его подмышке носом, подняла полные слёз глаза.
– Если б ты знал, как мне жалко маму! И ехать очень страшно, честное слово. Но ведь такой случай – он выпадает один раз в жизни, правда?

«Если бы! – хотелось ему возразить, – Если б так, этакий зигзаг удачи выпадал бы каждому, пусть через одного, и счастливчику оставалось лишь не проворонить момент, чтобы поймать удачу за хвост. Так нет же! Такое если и бывает, то меньше раза на миллион. И упускать – нельзя. Глупо не воспользоваться шансом проскочить из пешек в дамки. Вот только какого чёрта этот чудесный, этот поганый джек-пот выпал именно тебе?!»

2012

Озёрная компания в полном составе оккупировала террасу и пила чай с такими же, как на столе у Гулбайры, кругляшиками. Муху встретили без восторга. Славик сделал большие глаза:
– Ну, чувак, ты тогда вовремя свалил! Там у нас такое было!
– Не понял… когда свалил?.. где было? Снежный человек на огонёк заглянул?
– Говори толком, а то он не въедет, – вмешался Саня, – ¬ Ты же знаешь, мы два дня, ну и ночи, само собой, в мотеле жили – тут потусуемся, потешим старых, и опять туда. Дядя Жора разрешил, так и им спокойнее, а сегодня вот утром приехали, хотели рассказать, а ты уже урыл куда-то…
– Короче, слушай, – снова начал Слава, – Спим мы себе в палатке…
– Всей толпой?
– Ну да… В тесноте, как говорится, да не в обиде…
– А на воле без меня – засцали?

Ответом был дружный возмущённый рёв. Никто ничего не боялся, но осторожность, как выяснилось, лишней не бывает. Ранним утром он, Генка… за жратву спасибо, конечно… тихарём припёр провизию, а сам укатил и не пожелал остаться даже на совместный завтрак. А они такого страху натерпелись!

– На вас там напали, что ли? Бандиты? А я никого не видел… Надо было позвонить, дядь Жор мигом решил бы вопрос…
– Да какие, на хрен, бандиты! Хуже! Но тебе спасибо.
– За что? – «ё-моё, неужели засветился?»
– Помнишь, ты мне намедни намекнул, напоследок: они, типа, мстительные?
– И ты поверил? Это ж я для прикола!
– Ага, прикол вышел что надо. А я, как обычно, встал раньше всех, хотел было сразу вылезать, а потом вспомнил твои слова и выглянул, в щёлочку... За это и спасибо – как говорится, предупрежден – значит, вооружен.
– Ну-у?..
– А там, – продолжила рассказ Марина, – Чёрные вдовы сидят!
– Какие вдовы? Бабы пришли?

Четверо за столом как-то нерадостно рассмеялись. Нить повествования опять вернулась к Славику.
– Тёмный ты, Геша, мужик, хоть и доктор! Про каракурта слыхал?
– Так он же встречается в пустынях…
– Может, и в пустынях встречается, а к нам пожаловало штук сто!
– Нет, – умерил друга Саша, – Меньше. Сотни, по-моему, не было. Но за пятьдесят набежало, я отвечаю.

Их-то, толпу кровожадных каракуртов, и увидел в щёлку собравшийся по нужде боксёр. Поднимать тревогу и будить мирно спящих подружек счёл излишним, растолкал одного Саню. Тот тоже глянул, убедился в реальности грозного нашествия, они совместно обдумали план действий…

– Саня молодец, допёр, как с ними разобраться.
– Топтали фауну, садисты? – деловито уточнил Гена.
– Да ты что! У нас же подошвы тонкие – прокусят, и писец. Мы палатку сзади проре;зали, выбрались потихоньку. У него на ква;дрике баллончик был газовый, костер разжигать, типа огнемёта в миниатюре. Ну, мы и устроили им аутодафе; – выжгли на фиг. Вот такие дела…

– Интересно… какого рожна эти пауки на тебя, Славка, лезут? 
– Почему это – на меня? – Слава встал из-за стола, внимательно осмотрел свои штаны, футболку, повернулся спиной к Марине. Та проверила заднюю полусферу, кивнула: «чисто».
– А на кого? То к спальнику пришли, то к палатке… Спал бы на улице – по-другому могло выйти… Принять удар на себя – это круто!
– Гад ты, Гена, – заступилась за милого друга Маринка, – А если бы укусили?.. А почему лезут… возможно, от него запах какой-то особенный. Мы не слышим, а они реагируют... Всё, Славка, на природе ты больше никогда в жизни ночевать не будешь. Я прослежу.

Инна столь категорично не высказывалась, молча поглаживала своего героя-огнемётчика по мужественному плечу.
 
«Ай, как славно… похоже, не я один отсюда женатым уеду. А Сашкина огненная идея – просто класс! Стали бы топтать, давить – могли и допереть, в чём дело. Красочка на подошвах – чем не улика?»

А дело было вот в чём. В ночь перед сватовством Муха не выспался отнюдь не из-за любовного томления. Вооружившись самодельным сачком из капронового следка и куска проволоки, он битый час лазил с фонариком по саду и собирал паучков. Попадались разные, преобладали крестовики – от малышей с таблетку аспирина до трёхсантиметро;вых гигантов.

Пойманных аккуратно покрасил обувным кремом в радикально чёрный цвет, всем без исключения подре;зал конечности. Справедливости ради надо отметить: ни сотни, ни полусотни не набралось – ровно тридцать четыре особи.  В качестве временного жилища потомкам Ара;хны послужила обычная литровая стеклянная банка. И – в холодильник. Спал урывками – важно было не допустить замерзания узников, ведь с трупами шоу не сработает. На время пути обложил банку льдом. Было трудно, но чего не сделаешь для развлечения друзей!  Им там, поди, скучно, без анимации… Хлебом туристов снабжают регулярно, а зрелища?..
 
Загримированные ночные охотники, как и планировал дрессировщик, не расползлись – тихо-мирно сидели, где освободил, по-паучьи чихали и кашляли от простуды, вяло пошевеливая культяпками лап в ожидании зрителей. Успех премьерного спектакля превзошёл все ожидания – сложилась будущая семья и, даст бог, не одна!
   
2012

Влюблённому, обручённому и разлучённому по логике вещей в прежние, доэлектронные времена следовало страдать, печально вздыхать и непрерывно строчить письма. Во времена нынешние – посылать эсэмэски, звуковые письма, звонить и ждать звонков от предмета страсти, скорбно вздыхая и так далее.
 
У студента-медика Геннадия Муханова на подобные глупости не было ни времени, ни сил. По приезде в Тулу он проводил друзей, собиравшихся отметить возвращение с горних высей в девчачьей комнате. Горячего желания срочно увидеться с Жанной Муха не испытывал, в то же время водить за нос девушку тоже не хотел. Она сама недвусмысленно заявила: «Хочу быть с тобой!», и он, как джентльмен, да и просто воспитанный человек, должен сообщить – место занято.
 
Комната оказалась пустой. Инка набрала номер и прояснила обстановку: соседку в ближайшую неделю не ждём – она днюет и ночует в больнице, а оттуда ездит в сельский отчий дом, где на её попечении младшая сестрёнка. Мамино-папино состояние внушает оптимизм, они из реанимации переместились в эксклюзивную семейную палату, пока лежат, но к середине осени смогут ходить на своих двоих. В крайнем случае – на костылях.
 
– Слушай, пленник пами;рский, – дав отбой, Инна неприя;зненно глянула на Муханова, – Может, не будешь спешить?
– Куда спешить? – не понял Генка, – И почему – памирский? Мы, вообще-то, на Тянь-Шане были.
– Не врубаешься? Объясняю: она о твоих аульных ходках-похождениях ни хрена не знает. И если узнает, то – не от меня.
– И не от меня, – поддержала Марина, – Мужики, вы как? Не проболтаетесь?
– Могила! – первым поклялся Саня.
– Мамой клянусь! – завершил сговор Славка, – А давайте по пивку пройдёмся? Сушит чего-то, а заодно отметим конец похода и скрепи;м, как говорится, наш святой союз?
– Погоди ты со своим пивом! – Инка снова тяжело посмотрела на «ходока», – И ты молчи! Ей с предками неизвестно сколько валандаться, говно из-под них выгребать, малу;ю пасти, а тут ещё ты с этой горной козой…   
– Почему козой?
– Ну, с коровой…
– Знаете, – насупился Генка, – Я, по-моему, не давал повода, чтоб вот так на меня наезжать! А она вообще ни при чём. Хорошая девчонка, сирота, между прочим. А ты сразу – коза, корова…
– Ладно, замнём для ясности! – примирила спорщиков Марина, – Славик прав – сбрызнем и успокоимся. Девчонка, конечно, неплохая, раз у тебя от неё крыша набекрень съехала. Но и Инка права – Жанку обижать не нужно. Вот она – уж точно ни при чём, так что ей – ни слова. Наладится со стариками, она отойдёт, тогда и скажешь. Если не опомнишься к тому времени. Но лучше бы тебе опомниться.

На том и порешили. К пивку добавилось заботливо уложенное тётушкой в Санин баул винцо, потом пивко повторили… Генкин мобильник сдох, шнур от зарядки подломился, и телефон без толку пролежал всю гулянку. Он уже у двери взглянул на тёмный экранчик и махнул рукой: не напрягать же возбуждённую обсуждением походных приключений компашку ради минутного «Мама, я скоро буду…» Два товарища как-то автоматически остались ночевать якобы «на свободной Жанниной койке», а Муха отправился домой.

Славка вышел с ним в коридор, придержал за рукав.
– Мух, ты пойми, девки не с дури лютуют. И не за Жанку, а, как бы тебе втолковать… из-за неё, понятно, тоже… короче, лопухом не будь!.. Она, ошская твоя, она кто?.. Ну, была б хоть вон Жоранбека Санькиного дочка, так нет же! Она ему вообще седьмая вода, как говорится… Он крутой, такими делами ворочает – Кремль отдыхает! А у неё мамка троликом рулит… Тебе это надо?
– И что?
– А то. Учишь тебя, учишь… Жанетта наша девочка скромная, в общаге, как лохушка, тусуется. А папашка её – полрайона подмял, и маман не последняя в банковских делах. Понял? Других из такой мясорубки давно б зарыли на;хер, а их тянут. И вытянут, будь спок!.. В общем, давай, думай, да не задумывайся. Валентине Антоновне поклон.

Генка вежливо кивнул. «Мало я вас, ребятки, пугал, гонору так и не убавилось. И бедных паучков зря извёл: надо было лучше змеиное шоу организовать. Ведь как просто – изловил пару-тройку у;жиков, пятнышки жёлтые тем же гуталином замазал, спинки под гюрзу; расписал, и готова страшилка! А с полозом и того проще – он и так узорчатый, ничего рисовать не надо. Накормить ползучих до отвала, и будут они как миленькие лежать под палаточной дверью, хвостиками покручивать. Это было бы что-то! Эх, продешевил с анимацией…»
– Учту.

Пожал потную дружескую руку и понёс маме весть о главном в своей молодой жизни событии – огорошить родную и тут же бежать либо в магазин за шампанским, либо в аптеку, за валерьянкой. Она ни  о чём не подозревает, ждет сына из горной прогулки живым, здоровым и холостым, а он ей – «Здрассте!.. Ваш сын, мамаш, более не ваш, он отныне ваш, мамаш, лишь наполовину…»

Домофон на подъездной двери мигал зелёным огоньком, приглашая всех кому не лень. С дверью в квартиру вышло наоборот – на звонок никто не открыл, ключ по закону подлости затерялся где-то среди несвежих шмоток, и Генка минут десять копался в набитой сумке, чертыхаясь и подпрыгивая от нетерпения. Повёлся на призыв «пройтись по пивку», а теперь хоть ароматизируй подъезд!
 
Родное гнездо встретило пустотой и непривычной затхлостью. Чертовщина какая-то…

– Мама!.. Мам, ты дома?
Тишина. Никого. Не бывает худа без добра – зато туалет заведомо свободен! И всё-таки, куда она подевалась?.. После общения с унитазом не лишним будет вымыть руки. В ванной Муха, глянув сперва в зеркало на свою красную от ошского солнца и тульского пива рожу с беле;синами на месте едва заживших ссадин, опустил глаза и обомлел. На белом эмалевом фоне раковины умывальника отчетливо виднелись следы небрежно замытых пятен крови.


Домашний телефон сестры ответил не вдруг. Первый вызов абонента «Васька» был отклонён, вторая попытка тоже вышла безответной. Очевидно, сестричка всерьёз занята. Чем может заниматься в одиннадцать с половиной вечера молодая, незамужняя и «во всех смыслах свободная дама», как она сама себя называет?  Чем-чем… Этим, самым… 
 
Её «сценический псевдоним» Генка узнал случайно: однажды, еще в одиннадцатом классе, на последних весенних каникулах решил: а давай-ка сюрпризом наведаю! Адрес узнал от матери и прямо с вокзала, специально не позвонив, заехал. Нашёл не сразу, в оснащённый домофоном подъезд удачно зашёл на хвосте у какой-то нагруженной двумя здоровенными клетчатыми сумками бабы. Помог тётке подволочь поклажу к лифту, убедился: ему в кабинке места не осталось, и ножками поднялся на четвёртый этаж.  Василиса его визиту как будто не обрадовалась.

– Генчик?!.. Вот блин!.. Какими судьбами?
 
Он пожал плечами, типа: вы нас не ждали, а мы припёрлись! Отдал переданный матерью свежайший безразмерный тульский пряник, хотел разуться, но она махнула рукой – проходи так, погода сухая.

– Прости, братишка, у меня сегодня напряг. Тебе придётся погулять. Посиди минутку, что-нибудь придумаем, – и закрылась в ванной.

Гена обошёл квартиру, поражаясь непривычному дизайну. Планировка примитивная, примерно как в их тульской двушке: одна комната попросторнее, другая размерами скорее напоминает чулан, разве что с окошком… А вот отделка и мебель – ничего общего. В маленькой, проектом отведенной под спальню, зеркальные встроенные шкафы во все стены, небольшой диванчик. На столике серебристый поднос, на нём пузатая бутылка с яркой этикеткой, два бокала, горка конфет.
 
Собственно спальня – наоборот, в большей комнате, у них именуемой «залом».  Шикарное лежбище, плазменный экран в полстены, музыкальный центр, вместительные кресла под стать ложу. Низкий стол с набросанными яркими журналами, пол застлан толстенным белым ковром… И не жалко ей по нему – в ботинках?
 
В кухне всё сияет нержавейкой, стильно и явно очень дорого. Генка подивился на невиданную барную стойку с узкими табуретами, высокий, под два метра, холодильник. Внутрь заглядывать постеснялся, вернулся в зал-спальню, присел на краешек обширной, застеленной чёрным атласом кровати. Здесь его внимание привлекло кое-что странное. В приоткрытой шуфлядке прикроватной тумбочки виднелись сдвоенные кожаные кольца. Наручники?.. Или вериги какие-то…
 
 В раздумьях он чисто машинально снял трубку зашелестевшего телефона.
 
– Черри? – протянул мужской голос с отчётливым южным акцентом.
– Вы ошиблись номером, – ответил незваный гость, положил трубку и спустя буквально секунду получил жизненный урок.

– Кто тебя просил хватать телефон?!
– Ничего я не хватал. Ошибка, наверно. Там какой-то чучмек…
– Запомни, Генуся, раз и навсегда: ко мне без предупреждения не ходить, это – раз!
– Вась, ты что?!..
– Хрен на рождество! – вызверилась сестра, – Яйца на пасху!

Красивое лицо любимой, обожаемой сестрички исказила гримаса – во сне приснится, не проснёшься.
– У меня в доме, – она очертила рукой размашистый круг, охватывающий абсолютно всё, – Ничего не трогать! Это – два!
Вырвала из любопытных рук «вериги», швырнула обратно в тумбочку.
– И три. Говори, зачем пришёл, и вали. Мне некогда.
– А я думал…
– Индюк думал, да в суп попал!

Телефон снова еле слышно зачирикал. Хозяйка сделала страшные глаза, прижала палец к губам: «Молчи!» Взяла трубку, отошла к балкону.
– Хэлло… Да, я, – теперь её голос неузнаваемо изменился. Злости, жёсткости как не бывало. Сплошная карамель, – Когда?.. Нет, никого… Ты же знаешь, здесь только я… Да, конечно. Всегда. Жду.
Повернулась и указала брату на дверь.
– Катись. И не вздумай тут вынюхивать.
– А…

Василиса проводила до двери, достала из стенного шкафа сумочку, порылась в ней, вложила в его ладонь несколько купюр.
– Пошляйся по белокаменной, в кафешке посиди. Ни в чём себе не отказывай.

Генка поглядел на деньги в руке. Ни фига; себе!

– Я тебе сама позвоню, пересечёмся...  Ой, у тебя ж мобилы нет?..  Скоро купим. Подходи сюда, во двор, через три часа, не раньше. Давай-давай, мне еще рожу в порядок надо привести.


Первым порывом было плюнуть, бросить «зелёные» под дверь и рвануть на вокзал, чтобы первой же электричкой вернуться в Тулу. Минутой позже пришло другое.
В кафе не пошел, шляться по пыльным улицам столичной окраины глупо. Не в мавзолей же идти! Генка пересёк двор, прошелся вдоль фасада дома напротив. На дверях трёх подъездов – электронные домофоны, на одном – архаичный кодовый замок. Прижал самые вытертые кнопки, в замке щёлкнуло, и сезам открылся. Из окна лестничной площадки се;стрин подъезд виден наискосок. Сойдёт. Его совесть была чиста – ему запретили нюхать, а не смотреть.

Долго ждать не понадобилось. Не прошло и четверти часа, как во двор въехал солидный чёрный «бумер». Водитель по-хозяйски уверенно отомкнул и опустил блокиратор, закрывающий самое лучшее парковочное место прямо у подъезда. Поставил машину. Но хозяином, оказывается, был вовсе не он – из правой задней двери неспешно выбрался объёмистый седовласый мужчина. Вразвалку прошел к двери, что-то коротко сказал в домофон, дверь открылась, толстяк вошел.

Смотреть дальше необходимости не было, но Муха смотрел. Смотрел два с половиной часа, пока толстый не уехал. Тогда он снова перешёл двор и оседлал поднятый при отъезде шофёром «бэхи» барьер.
 
Василиса вышла, как и обещала, через три часа и пять минут. Без следов макияжа на лице, волосы казались влажными, будто она только что из душа.
– Давно ждёшь?
– И много ключей от этого замочка? – вместо ответа показал Муха на железяку у себя между ног.

Сестра криво ухмыльнулась, хмыкнула, покачала головой.
– Узнаю братца. Оттуда подглядывал? –  последовал кивок в сторону Мухиной засады, – День на день не приходится, знаешь ли. Поехали.
 
Она вынула из сумочки брелок, нажала кнопку и указала не спешившему вставать брату на мигающую аварийными огоньками «Ладу».
– Садись, не дури. Не маленький уже.
– А очередь шум не поднимет? Или у тебя пересменка?

Вопросы повисли в воздухе.

– Сейчас заскочим в «Связной», подберёшь себе трубу. На первый раз я бы рекомендовала…
– Не надо. Подвези к метро, я на вокзал. И бабки мне твои ****ские не нужны, – Генка сунул зелёные банкноты в «бардачок», повернулся к сестре,¬ –Так, значит, тот звонок – никакая не ошибка? И тот дед-мамед…
– Он не Мамед, я его зову Иса. Во всяком случае, так представился. И не дед он, нормальный мужчина.
– Нормальный… нормальные мужчины с жёнами живут. А почему «черри»? Вишенкой тебя окрестили?.. Аппетитненько, что и говорить!
– Нет, Генуся, никаких фруктов.

Василиса вырулила из двора, проехала с километр, прижала машину к обочине, выключила зажигание.

–  На вокзал отвезу, пара часов у меня есть. Но ты, видимо, хочешь кой-чего прояснить? Насколько я помню, электричек полно, торопиться тебе некуда. Хотя, ежли что, до маршрутки подброшу.

Сестра закурила, предложила Генке. Он отрицательно мотнул головой. Курить, конечно, уже пробовал, просто от неё брать не хотел. Да и сигареты какие-то странные – длинные, тонкие, как шариковые стержни, чёрные, дым шоколадный на вкус… Сладкая гадость.

– Ну-с, давай по порядку. «Черри» тебя зацепила... Твоя фамилия как?.. Не бойся, с памятью у меня порядок. Мухановы мы по Валерику нашему распрекрасному... А я вернула себе первую, Черёмухина. Вот отсюда и «вишенка». Псевдоним у меня не ****ский, как и деньги… да и вообще – со смыслом понятий тебе надо бы разобраться, поясню чуть позже. Училась я хорошо и после школы хотела идти в экономику, как мамка. Это Муханов, козёл, меня сбил.  Или совратил, так даже точнее.
– Так это он?!.. Ах, скотина… – во всём, стало быть, вина подлеца-отчима? Извращенец-педофил жил с ними, маскировался столько лет? Жаль, не достать его сейчас…– Ну, гад… Неужели он тебя и… это самое… Я хочу сказать… у тебя с ним – тоже?!
– Ой, не могу!.. – она расхохоталась, подавилась дымом, выбросила сигарету в окно и оставила стекло опущенным, – Пускай проветрится, раз ты не куришь. Мститель ты мой… Зорро средней полосы.  С ним…  да если б он на меня хоть глянул разок, не то что коснулся – задавила бы на;хер. Он же хиляк, не в отца пошёл. А как сбил, совратил… – наверное, не по злобе;, а наоборот, напел дуре-малолетке: «Тебе, Василиска, не мозги сушить надо и не мозолём крохи добывать. С твоей фигуркой да личиком – прямая дорога в шоу-бизнес. Конкурсы моделей на каждом шагу, у меня всё схвачено, свои люди, то да сё…» Я и повелась, дурилка. Ну да, свёл с продюсерами, помогли на первых порах. На конкурсах ниже третьего места не брала, фотки – ты навряд ли помнишь – даже в ящике мелькали. Тогда и «черри» появилась. Один фотограф спросил, типа под какой фамилией тебя подавать, я и вспомнила прирождённую. Сначала «черёмухой» звали, потом сократилось… Позже, как он сел, перемена пригодилась – с его фамилией да отчеством мне так ни за что не подняться… Я же теперь не Валерьевна, а Евгеньевна. А первое место – там по совсем другим критериям дают. Дай, кому надо, и тебе дадут. Вот с этого, Гену;сь, и началось.
– Так можно ж было остановиться, когда поднялась, – Генке стало до слёз жалко растлённую какими-то уродами, заблудшую Ваську, – Опускаться зачем?.. Разве обязательно сразу – на панель?!
– Ну, на панели как таковой я ни дня не провела, бог миловал. Такие как я, братец – своего рода элита…
– Цвет нации, да? Как первые женщины-трактористки? На центральной площади нашего губернского центра повесят твой портрет в стиле «ню» кисти… чьей-нибудь кисти, найдётся богомаз. Твой личный фотограф расстарается, в конце концов. И подпись: ими гордится страна!.. В школе старшеклассницам будут зачитывать твою биографию, приводить в пример для подражания… И нам с мамой не стыдиться сестры и дочки надо, а хвастаться?

Элитная дама посмеялась, снова закурила.
  – Потерпишь мой дымок? Они низконикотиновые, не вредные. Фантазия у тебя что надо!.. По сочинениям, небось, одни пятёрки? Хвастаться тут нечем, согласна. Кстати, о маме… Ты вот распинаешься, а я, может, в нашей семейке не первая по такой дорожке иду?.. О ней, мамочке нашей, всё-всё знаешь? Ты пока непорочен, в силу младости, но это поправимо. А она?.. Уверен в её праве кинуть в меня камушком?

Муха ошеломлённо затих. Мама… О маме он знал совсем немного, но и в числе немногого попадались довольно-таки щекотливые нюансы. А в ехидном вопросе с ядовитой подоплёкой звучало ясно слышимое утверждение: до причисления к лику святых родительнице далековато.

– Молчишь… тогда послушай. И посмотри вот сюда, в зеркальце. На меня и на себя. Сходство видишь?..

Чего-чего, а сходства во внешности старшей сестры и младшего брата не было ни на грош. Она – белокожая кареглазая брюнетка, у него глаза серые, сам рыжеватый, конопатый.

– Мамашка у нас беляночка, папка твой рыжий, как и ты. А я – сам видишь. 
– Рыжий? А ты откуда знаешь? А-а, кажется, понял… И почему – мой папка, а не наш? Мы с тобой что, не в одной семье родились?
–  Откуда знаю, ты уже догнал – в семь лет память как у взрослого. Он у меня как живой перед глазами. И тебе могу показать.
– Где показать? На кладбище?.. Так это надо в Германию ехать!
– Да какое кладбище! Я у наших, ну, маминых, пращуров его фотку подтибрила, когда мучилась на передержке там, в Осташкове. Эти бумажные души мне обрадовались, как дети – думали, я в их глухомани заодно с ними буду от счастья до потолка прыгать. Разогналась, ага… Я, хоть и малышня была, их моментом раскусила – им, совкам, от жизни ни фига не надо, – она дурашливо напела строчку из «Песни о тревожной молодости»: – «Жила бы страна родная, и нету других забот…»  И матушку такой хотели воспитать, да не на ту напали. Она, как школу окончила, тут же ноги в руки, и в Питер, экономику постигать. Вот там меня и нагуляла.
– Постой. Как – нагуляла?.. Мама говорила, она за него, молодого лейтенанта, сразу после своего техникума вышла. Там же, в Ленинграде. Оба зелёные были, он после кадетки погоны нацепил, и сразу на ней женился, так? 
– Ага, так. Почти. Встретил он её действительно там, воспылал, женился и увёз под Смоленск в свой гарнизон, где ровно через три месяца после свадьбы родилась я. Врубаешься?
– Значит, ты…
– Вот именно. Сестра я тебе точненько наполовину – по ней, родной. А в кого я такая, – она подёргала себя за смоляно-чёрные кудри, приподняла кончик тонкого, с горбинкой, носа, – Знает одна она да ещё Бог, которого нет. Да и она знает, если помнит. Я, чтоб ты не сомневался, у неё спрашивала. Отшутилась, кокетка хре;нова! Ночью, говорит, темно, вот ты и вышла под ночную масть…
– Ты хочешь сказать, наша мама… Она тоже, как ты сейчас, была… проституткой?.. Моя мама – шлюха?!

Василиса поморщилась, прикурила новую сигарету от окурка догоревшей, глянула на часы.
– Нет, милый братик. Не люблю этих словечек… Но, раз тебе так хочется, будем называть так. Перехожу к понятиям. Итак: проститутка – это я. А она – пошлая ****ь. Потаскуха. Гулящая. Она всю жизнь светит передком налево-направо чисто из удовольствия или ещё спортивного интереса. А я – зарабатываю себе на жизнь. На неплохую, заметь, жизнь. Чувствуешь разницу?

Мухе вдруг стало зябко, он обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Не помогло. Сестра курила, с кончика сигареты струился шоколадный дымок, а ему почудилось: в салоне присутствует другой запах. Это было заведомо невозможно – ведь, садясь в машину, он ощутил лёгкий, чуть терпкий аромат духов. Да и дым… но сейчас от сидящей рядом женщины пахну;ло мужским по;том, разогретыми гениталиями, сальными волосами жирного старика и – чем-то противным, скользким, липким… Спермой от неё пахло, вот чем.

– Ишь, как тебя проняло! Вообще-то начинала я в точности как она когда-то, из интереса и для кайфа. Ты, должно быть, думал, будто на тех мисс-конкурсах твоя невинная сестрёнка пряталась от похотливых дядек, как овечка какая-нибудь: «Ой, мужчина, отойдите, не смейте, я не такая…» Не-ет, Генчик, я свой школьный аттестат зрелости получала уже с головы до ног зрелой и всесторонне аттестованной. А тогда просто не знала, кому и как по делу дать. Никто меня не принуждал, нож у горла не держал, наркотой не опаивал. Сама, всё сама... На вокзал, говоришь? Поехали на вокзал.

Вела машину она уверенно, умело, аккуратно перестраивалась из ряда в ряд.

– Эй, а чего это ты такой весь из себя правильный-принципиальный? – старшая сестра по матери внимательно присмотрелась к младшему брату в зеркало заднего вида, – Неужели до сих пор мальчик-целочка?!.. Ой, он еще и краснеет… Угадала?.. Конечно, угадала… Слушай, а давай я тебе помогу с этим делом, а?..

Дама, не снижая скорости движения, протянула руку и погладила Генку по голове. Он вытаращил глаза, отшатнулся, больно стукнувшись затылком о стойку.

– А-ха-ха-ха-ха!.. Да не дёргайся ты! Не лично, ясное дело!.. Есть у меня девочка знакомая, как раз для тебя.  Скажу ей, обиходит в лучшем виде. А станешь мужиком – на о-очень многие вещи по-другому посмотришь, поверь моему слову… Ты не бойся, она славная, чистая, в смысле СПИДа и прочего. Рыженькая, кстати, везде… Вот мы и приехали. Деньги забери. Себе не хочешь – маме отдай. За пряник. Так сказа;ть девочке?
– Спасибо, обойдусь как-нибудь. Привет Исе;. И рыжей твоей.

Он, с горящими огнём щеками и ушами, рванулся из машины, забыв отстегнуть ремень. Василиса со смехом отцепила торопыгу, напоследок ласково щёлкнула по носу. И в момент касания брат снова ощутил исходящий от её кожи запах – тонкий парфюм, ничего больше. Да, с воображением у нас всё в порядке. С сочинениями тоже.

За пряник… да тут тонны таких печатно-глазированных маловато будет! Интересно, а мама знает, чем на самом деле зарабатывает на неплохую жизнь её дочь, успешная и высокооплачиваемая сотрудница ателье модной одежды?
 
Помогать они мне будут… При мысли о само;й возможности такой помощи щедрое на пакости воображение тут же в подробностях нарисовало «везде рыженькую» девушку. На одежду воображения не хватило. Особенно тщательно выписанным оказалось как раз это «везде». Фигура «помощницы» – точь-в-точь как у сестры, а лицом она почему-то очень смахивала на противную характером, но привлекательную наружно одноклассницу, задаваку Симку Мильнер. Только та – не рыжая, а каштановая, во всяком случае на голове.
 
А ты сама, сестричка, оказываешь такую помощь застенчивым скромникам вроде меня? Обихаживаешь, наставляешь? Посвящаешь в мужчины, даёшь путёвку в половую жизнь?.. Многим несмелым помогла обрести уверенность в себе? Или в тебе…  Сколько их, поначалу робких, прошло через твою чёрную постель?.. Ведь это тоже часть доходной работы, способ снискания хлеба насущного. А у той, твоей рыженькой, братик есть?.. Старший или младшенький, как у тебя? Ему ты лично помогала?.. И перед тем он краснел, а она рассказывала о тебе, нахваливала: и славная ты, и чистая… чёрненькая везде.

До поезда оставалось полчаса, он успел сбегать в обменник и магазин, купил бутылку водки, пачку сигарет, кусок колбасы. Продавщица в винно-водочном отделе окинула встрёпанного румяного парнишку скептическим взглядом, собираясь отшить явно несовершеннолетнего. Муха предвосхитил вопрос о паспорте и, пользуясь безлюдьем, выложил на прилавок тройную цену.  Ассигнации исчезли, паспорт не понадобился; выгодная для одной из сторон сделка состоялась.

Вагон экспресса на три четверти пустовал, можно прилечь покемарить, можно ходить по проходу хоть на руках. В удобном мягком кресле тут же потянуло в сон. Генка воровато огляделся, достал из рюкзачка припас. Отвинтил крышку, хотел отпить из горлышка – не смог. Откусил колбасы, прожевал, проглотил, попытался снова. Нет. Не идёт. Да ну её…Завинтил непочатую поллитровку, катнул по полу под кресло. Она, побулькав, выкатилась обратно. Намёк понял.

И третья попытка не удалась – попав в рот, жгучая жидкость вызвала спазм глотки, от рвотного позыва глаза за;стило слезами. А может, и не от этого, а по совсем другой причине?.. Он встал, сходил в туалет и оставил сорокаградусную там. Не идёт ему – пойдёт кому-то другому, умеющему не краснеть и не плакать по пустякам. Вернулся на своё место и, едва сев, провалился в сон.


Это был не сон – тяжёлое, мутное наваждение. Они с сестрой никуда не уезжали.
Она, увидев «полуродного» брата сидящим на парковочном блокираторе, загадочно улыбается, берёт за руку, ведёт в подъезд, впускает в квартиру. Там, ни слова не говоря, раздевает его догола, раздевается сама, и снова за руку, как когда-то водила еле-еле научившегося ходить малыша Генусю, подводит к чёрной кровати.
 
Ложится, притягивает к себе. Её нагота слепи;т. Безупречны линии шеи, плеч, бёдер… вздымаются на вдохе словно вылепленные античным скульптором алебастровые полушария с крупными вишнями сосков. Так вот откуда твоё новое имя!.. «Я – черри!» – будто шепчет одна налита;я пороком ягода, ей страстно вто;рит другая. Взгляд магнитом тянет к миниатюрной впадине пупка и ниже – к мелко завито;му тёмному треугольнику лона.

Прелюдия и начало обряда посвящения в мужчины куда-то потерялись из памяти. Зато отчётливо сохранились упругая прохлада грудей в ладонях, его дилетантские торопливые толчки, её ритмичные встречные качания. «Ещё… ещё… ещё!..» Чей это шёпот, переходящий в крик? Кто кричит – она или он?..

За миг до разрядки женщина, безошибочно чувствуя приближение финала, выгибается под ним всем телом. Сжимает его плечи тонкими пальцами, оставляя вдавленные следы ногтей, издаёт протяжный горлово;й стон. Дальше – тишина. Блаженство... Стыд.

Запах пота, разогретых гениталий и спермы.

Он хочет спросить: «Скажи пожалуйста, а ты так убедительно со всеми своими Иса;ми кайфуешь?.. Или это шоу – только для меня? Нечто эксклюзивно-родственное?»  Хочет, но не спрашивает – просыпается.

О боже!!!.. Какой ужас!..  Скорее, бегом в сортир – избавиться от испорченных трусов… И оставленный там сосуд пригодится – огненная вода поможет пережить кошмар.

А водочка-то уже тю-тю!


Глава четвёртая

2012
 
Телефон сестры ответил не вдруг. Гена снова и снова набирал номер, понимая тщетность своих усилий. И когда уже отчаялся, длинные гудки сменились её голосом. Прозвучало: «Извините, я сейчас не могу ответить на ваш звонок. Перезвоните позже или оставьте сообщение после звукового сигнала». Трёхсекундная пауза, писк. Можно говорить.

– Васька, это я. Сообщи, знаешь ли чего про маму. Она, случайно, не у тебя? 
На её автоответчике, вероятно, сотни сообщений, предложений и запросов – постоянные клиенты, транзито;рные пользователи, разовые посетители…  Пока она прослушает, пока ответит – жизнь пройдёт. Дошло: сама мысль позвонить сестре возникла от усталости и голода, не иначе. Почему он решил, будто она должна что-то знать? Василиса – вещь в себе, до матери ей давным-давно нет никакого дела. С чего бы вдруг в женщине, выбравшей себе жизнь среди дорогих покупных вещей и дешёвых продажных чувств, пробудилась забота о маме? Есть другой путь, проще и надёжнее.

Общегородская справка больниц – учреждение востребованное в любое время суток, и дозвониться туда непросто. В конце концов удалось выяснить: пациентка Муханова госпитализирована неделю назад в областной противотуберкулёзный диспансер. О состоянии справляйтесь по телефону…

Справочные стационаров ночью не работают, а приёмные отделения справок о состоянии больных не дают. Делать нечего, ждём утра. И лучше не звонить – ехать прямо туда. А сейчас – спать, и поскорее.

Ага, спать… В пустом пузе бормочет, кишка за кишкой гоняется. Голодным особо не уснёшь. Надо перекусить, чем бог пошлёт, и на боковую. На ночь есть, конечно, вредно, и ужин следует отдавать врагу, особенно если завтрак и обед состоялись по распорядку. А если нет? 

К тому же пиво, при всей его калорийности, возбуждает зверский аппетит. В общаге жрать было нечего, и дома, как с прискорбием констатировал поздний возвращенец, тоже. Холодильник, универсальный спаситель и кормилец, ожиданий и надежд не оправдал. Белый ящик стоял приоткрытым и безнадёжно пустым. Сетевой шнур заброшен внутрь, чтобы дверца не захлопнулась, выключенный агрегат не провонял и не заплесневел. Всё понятно. Отдать врагу нечего.
 
Кухонные шкафчики также порадовали мало. Мука есть, макароны и кру;пы есть, соль и сахар в наличии. Больше ни черта. Овсянку сварить, что ли? А мама? Чем она-то питалась?!

Муха ощутил запоздалые угрызения совести – какого хрена не позвонил раньше? Не в еде дело – просто узнать, как и чем она живёт. Посреди океана, в тундре и пустынях, даже на орбите люди находят способы связаться с родными, проявить – не заботу, так хоть внимание. А он, свинтус…

Вот тут его словно кто огрел дубиной по нетрезвой башке. Идиотина! Мама в больнице, с туберкулёзом, а ты о чем, козлёнок, думаешь?! Ку-ушать захотел, лягу;ш-путешественник? А кровь на раковине – откуда? И на полотенцах в бельевой корзине? Это уже не простой туберкулёз, а нечто похуже, пусть и той же этиологии. В наше время кровохарканье – ископаемая редкость, только в донельзя запущенных случаях, и наблюдается чаще всего у так называемых асоциальных элементов. Проще говоря – у откинувшихся зэков, получивших особо ценную палочку в бесплатное приложение к изрядным срокам.

Там, в тюремных и лагерных лазаретах, их, безусловно, лечат… лечить – одно, а вылечить – совсем другое. Для этого нужны дорогие препараты, хорошее питание, тёплый сухой климат и много чего ещё. Важно и отсутствие провоцирующих факторов – например, злоупотребления спиртным, наркотой в любой форме, а также курения. Курения, не в последнюю очередь курения. А мама курит давно, ежедневно, упорно и без всякой меры.

Кровохарканье – верный признак фиброзно-кавернозного процесса. Ёлки-палки, как же ты, родная, докатилась до жизни такой? Следы крови – налицо, пациентка Муханова в тубдиспансере, о её состоянии никто ничего не знает. Вот такие, брат, дела. А нам позвонить, не то что навестить единственного на всём белом свете родного человека недосуг. Год не видел – ерунда, махнём сперва в горы, а там видно будет. У нас, видите ли, друзья, подружки, любовь, шуточки с паучками…
Бог с ним, с ужином. Как шутят гастроэнтерологи, пропагандируя умеренность в еде: «Даже самый плохой голод лучше самого хорошего поноса». Надо спать, утро вечера мудренее.

«Интересно, а с какой стати мама выключила холодильник? Пустоту домашнего хранителя деликатесов объяснить можно – предположим, решила посидеть на диете, благо лето на дворе… вегетарианство нынче в моде. Огурчики-помидорчики, молодая картошечка с укропчиком, прочая морковка… блин, до чего же жрать хочется!.. Так он ведь не просто выключен – отмыт дочиста, стоит как новенький… Странно…»
Перед мысленным взором засыпающего поползли картинки прошлого – давнего и не очень. Валентина Муханова кашляла давно.

 
– А ну, поворотись-ка, сын! – мать обняла Генку, приехавшего на краткосрочную летнюю побывку, отпустила, упёрла руки в бока и продолжила басом, – Экий ты дубина вымахал!
– Не в строчку, однако!  – возразил стоящий на пороге студент, – У Гоголя, по-моему, звучало что-то типа «Смешные вы, сынки, в ваших поповских рясах…» Казакам, мол, шаровары полагаются. Или не так? А потом он ещё драться к ним полез…
– Кто полез?
– Атаман этот, Тарас Бульба. Или я чего-то путаю? Старший, помнится, в ухо ему дал. Он, Остап, пошёл в папашу, шашкой любил помахать, а младший Андрюха – тот больше по бабам, полячку снял симпатичную… батя запрещал, он не послушался, а старый дурень родного сына за такую мелочь вообще замочил. Нравы, я тебе скажу, у хохлов при царе были те ещё!
– Ох-хо-хо! Бедный Гоголь… Будь живой – помер бы со смеху. А так – наверняка сейчас в гробу пару раз перевернулся!

Муханова, весело смеясь, хлопотала вокруг заметно подросшего сына, и вдруг закашлялась, повернулась спиной: «Похлопай». Хлопки не помогли, приступ длился минуты три и прошёл так же внезапно, как возник. Муха тогда не встревожился. Подумаешь, слюной поперхнулась. Бывает. Первая тревога пришла зимой.


– Мама, ты Чехова любишь?

Межсеме;стровый период, как деликатно именуют в ВУЗах короткие зимние каникулы, студент Самарского медуниверситета Геннадий Муханов всегда проводил дома, в Туле. Успевал поколобро;дить с товарищами, поправить того-сего в старой квартире – кран, дверную ручку, ножики наточить… 

Как и большинство однокашников, на третьем курсе Генка мнил себя уже врачом. Диплома нет, знаний почти нет, опыта ноль без палочки – неважно. Важнее пробуждающаяся диагностическая интуиция и стремление везде найти ей применение. Среди друзей-одноклассников пациента отыскать можно, но их мало и неинтересно, подруги-одноклассницы в чистоту намерений не верят и посылают подальше. А послушать, проперкутировать (по-простому простучать) кого-то надо…  Где взять учебное пособие? Да вот же оно, пособие – ходит по квартире и кашляет.
 
– На Антона Палыча потянуло? Похвально. Решил восполнить пробелы по части классики, чтоб не путать Гоголя с Гегелем? Что ж, лучше поздно, чем никогда.
– Не в этом смысле. Конкретнее. «Цветы запоздалые» читала?
– Ты к чему клонишь?
– Не поняла еще? Помнишь, о чём там? И, раз уж на то пошло – зачем наш классик в Ялту ездил и от чего помер? Сознавайся: на флюорографию давно ходила?
– Кашля моего испугался? Брось. Обычный бронхит курильщика. Спать тебе мешаю, да?

Молодые спят крепко, и Мухе мамино сухое перхеканье не мешало. Его больше обеспокоил показавшийся нездоровым блеск в ее глазах, и ещё почудилось – она как будто похудела.

– И всё-таки. Давно?
– Я, Геночка, работаю, не забывай, на предприятии пищевой промышленности. Не основное производство, но и нас, счетоводов, обязывают раз в два года проверяться. Вот скоро опять пойду.
– А давай я тебя послушаю?

Послушал, постучал, ничего не выслушал и не выстучал. Верхушки материнских лёгких слушал особо тщательно. Обычное везикулярное дыхание – чуть жестковатое, если придраться. Ну да, картина банального хронического бронхита. Сделает снимок – всё и прояснится. И Муха успокоился. А она никуда не пошла.


1220

Телефонный трезвон раздался в три часа ночи. Кому чего припёрло? Охренели совсем…

– Привет, гулёна! Дрыхнешь?
– Это я – гулёна?! – «ну, Васька, погоди! Это ж надо набраться наглости – сама ведёт известно какой образ «неплохой» жизни, на звонки не отвечает, к матери ни ногой, а он – «гулёна», – Я вчера приехал, а у мамы…
– Слышь, доктор недоученный… Ты мобилу в кармане для мебели тягаешь?
– Почему – в кармане?

И недоученный с ужасом вспомнил: свой телефон он как положил в сумку при посадке в самолёт, так только вот вчера оттуда и вытащил, чтобы подзарядить в общаге. Но штатная зарядка накрылась, и теперь гаджет тихо-мирно лежит на кухонном столе, подпитывается от резервного блока. А посмотреть, при включении в розетку, нет ли чего нового, голодному страннику в напи;вленные мозги не пришло.
 
– Ну, не знаю. Может, ты его в портфеле носишь, для солидности. Я тебе звонила раз сто, писала. А в ответ – тишина. Ты наконец вернулся из боя?
– Из какого боя?.. А-а-а…
– Бэ-э-э. Слушай сюда. Мама в больнице, с туберкулёзом. Я её неделю назад отвезла.
– Я знаю… то есть… – «она отвезла?!.. а почему не медики?»
– Ну, раз знаешь, берись за дело. Держи меня в курсе. В шкаф глянуть не забудь, – и сестра с чувством исполненного долга отключилась.
– Есть, держать вас в курсе, товарищ генерал интимного фронта!.. – поёрничал в никуда разгульный брат и тоже бросил трубку.

Да, не соврала московская гетера. На ожившем экранчике высветились и непринятые вызовы, и эсэмэс «Позвони мне».  Нашлось и голосовое сообщение.

«Генуся, привет! Мама в больнице. Не пугайся, но, если можешь, приезжай. Срочности особой нет. У неё тяжёлый туберкулёз – кашель с кровью. Я ей звоню, звоню – не отвечает. Потом говорит, типа всё в порядке, а мне показалось, совсем не так. Я и прилетела, вызвала «Скорую». Врачиха глянула, послушала, хотели её сразу ночью забирать, но я не дала, спросила куда везти, она оставила направление. Мы утром собрались по-путному, без спешки, и поехали. Я там сунула нянечкам, сёстрам, а кому ещё надо, разберёшься на месте. Наша медицина, сам знаешь, как старая телега: не подмажешь – не поедешь. Бабки я оставила в шкафу, где мамина заначка. Нижняя полка, в углу. Если потребуется чего из лекарств, уколов, таблеток – только звякни, всё найду. Держитесь там. Люблю вас. Целую. Вася».

Вот так. Ты её клянёшь последними словами – беспутная, шалава, мать забыла-забросила, а шалава, в отличие от тебя, без пяти минут врача, умеет и позаботиться, и сунуть кому надо, и лекарства нужные добудет, и любит, и целует тебя, болвана. Так-то, самостоятельный наш. Так-то, правильный брат.

«Постой… Тогда получается, не мама холодильничек опорожнила, разморозила, помыла и оставила открытым, а сестрица разлюбезная? Выходит, она предположила… Нет, ничего Васька не предполагала – не забывай, она в медицине даже не ноль, а скорее отрицательная величина. Это врачиха со «Скорой» её надоумила: маму вашу домой раньше осени не ждите, а то и зимы – с ко;ховской палочкой шутки плохи. Молодец. Разморозила, помыла и всё скоропортящееся, самое вкусное, выкинула на помойку. Молоде-ец... В смысле, не врачиха молодец, а Василиса свет Евгеньевна. Позаботилась об агрегате. А о брате кто позаботится?»

Заснуть повторно не удалось, и неудивительно – голодное урчание в Мухином животе без труда могли услышать соседи за стеной. Он смешал в кастрюльке пол-литра воды, щепотку соли и овсяные хлопья. Вместо сливочного масла заправил кашку подсолнечным. Завтрак получился на зависть обитателям Букингемского дворца и прочим англичанам – они, как известно, манку и гречку не жалуют, предпочитают «овсянку, сэр».

Серое слизистое месиво аппетита не возбуждало, но на безрыбье не выбирают. Съедобно, да, не более. Эх, рыбки бы!..   Память услужливо подсунула дымящуюся на вертеле горную форель. Всего два дня, а как низко способен пасть человек без облагораживающего влияния любимой!  Как ты там, лучик? Завтра же позвоню, обязательно!.. Или послезавтра.   

В противотуберкулёзном диспансере регистраторша десять минут щёлкала по клавиатуре, пожимала плечами и листала потрёпанный журнал. В конце концов озарилась догадкой, открыла на экране новую страницу. Глянула на просителя поверх очков.
– Муханова у нас уже не числится, – заметила его шок и успокоительно добавила, – Нет-нет, не волнуйтесь. Её от нас перевели, в гематологию.

Опаньки! Час от часу не легче.  И туберкулёз сладкой пилюлькой не назовёшь, а там всё ещё серьёзнее. Муха в панике прикинул возможные варианты. Ничего хорошего в голову не приходило. Лейкоз всегда лейкоз.

Сестрины деньги пригодились, на такси. Взятки давать Муха не умел и не собирался, а переползать из одной больницы в другую на автобусах-трамваях – времени не напасёшься.

У дверей терапевтического корпуса навстречу попался молодой человек в знакомой униформе – такую же носят врачи у них в Самаре. На груди парня болтался бейджик: «Отделение онкогематологии. Шубник Виктор Андреевич. Врач-интерн».
 
Бог помогает истинно страждущим, или на ловца и зверь бежит. Едва Муха собрался подкатиться к «зверю» и попытаться хоть что-то наконец выяснить, как тот вынул из кармана сигаретную пачку, заглянул в неё, смял и с силой швырнул в урну. Сопровождавших жест отчаяния слов Генка не расслышал, но догадаться об их смысле было нетрудно. Сам не раз так выражался.

– Кончились? – он дружески кивнул интерну и достал своё курево, – Угощайся.
– Спасибо, – тот без церемоний взял сигарету, прикурил и с наслаждением затянулся.
 
Тут Муха заметил ещё кое-что: у интерна был вид сильно невыспавшегося человека. Как и у него самого. Только он, бездельник, накануне сначала встал ни свет ни заря, корчился три часа в неудобном самолетном кресле, потом накачивался пивом в студенческой общаге… И спать ему не давал всего лишь обычный голод, а этот трудяга сутки подряд провёл в неустанных хлопотах. И тоже натощак.

Между тем доктор протянул руку:
– Шубник. Виктор.
– Муханов. Гена. Самарский мед, шестой курс.
– О-о, нормальный ход! Коллеги, значит, – интерн кивнул на скамейку неподалёку, – Посидим минутку? Ты к нам по поводу или как?
– По поводу. Мама у меня здесь. Похоже, в твоем отделении.
– О как. Бывает…  Когда положили?
– Шестой день вроде бы.
– Вроде бы? А-а, только приехал… понятно. А я и то гляжу, у тебя глаза как у кролика. Ночь не спал, да?
– Ну да, в дороге, – «на себя посмотри, красавец!» –  Не подскажешь, с кем можно о ней поговорить? Чтоб по-человечески, без заморочек?
– Давай я тебя к за;ве отведу, наша Клара баба простая. А ты уверен, точно она у нас?
– В тубдиспансере сказали, сюда перевели.
– А я такой фамилии не слышал. Их, болезных, на моём этаже полсотни всего, я бы знал. Тем более свеженьких мы обсасываем со всех сторон…
– Слушай, будь другом, узнай, а?
– Не вопрос. Найдём мы твою мамочку. Пошли.

Пошли и узнали: пациентка с такой фамилией была, а теперь – нет. Заведующая отделением, худенькая миниатюрная женщина, усадила самарского гостя за стол в своём кабинете, предложила чаю.

– Извините, Клара Михайловна…
–  Понимаю. Не до чаю. У вашей мамы, Гена, патология не нашего профиля. Мы ее приняли, сделали томограмму и отправили по назначению. Она в торакальной онкологии. Давайте я позвоню Диме… Дмитрию Макаровичу, и вам не придется проходить все инстанции. Поедете прямо к нему, он всё объяснит.

В сострадательном тоне этой дамы, со спины напоминающей школьницу, Генке почудилось не простое сочувствие и готовность помочь. Нехорошие оттенки там были, очень нехорошие.


– Садитесь, коллега. Не возражаете, если я буду так к вам обращаться? – высоченный, полный, румяный зав онкологией, кандидат медицинских наук Д.М. Майоров излучал добродушие, – Давайте сразу расставим, так сказать, точки, запятые и устраним неясности.
– Давайте.

Жизнерадостный здоровяк окинул «коллегу» профессионально-внимательным взглядом. 
– Если не секрет, в какой специальности намереваетесь себя, так сказать, проявить?
– Знаете, я еще окончательно не решил. Склоняюсь к гинекологии.
– Отлично, отлично. Превосходная стезя. Мне бы ваши годы – тоже выбрал бы что-то в этом роде… а не это вот, – врач, больше не улыбаясь, ткнул пальцем в лежащую на столе перед ним историю болезни, – Но в одну реку, как говаривали когда-то в Греции, дважды не войти… Хорошо, не будем тянуть кота, так сказать, за хвост. Саркома – знакомо вам такое слово?

Слово, разумеется, знакомо. Его знает каждый более-менее образованный человек, а уж студент-медик и подавно. Знает и понимает – хуже не бывает.  Туберкулёз и даже лейкоз по сравнению с этой опухолью – мелочи, простуда.
 
– Это – точно?.. – упавшим голосом спросил студент, понимая: об ошибке не может быть и речи. Здесь не ошибаются.
– Увы. Не будь вы уже почти врачом, я наговорил бы тут какой-нибудь утешительной чепухи: мы пока всего не знаем, не уверены и тому подобное. Но вы сами увидите название препаратов, и сразу всё сообразите.
– А стадия? – и снова Генка осознал, ещё не слыша ответа: какая, кроме последней, стадия, когда больной уже кровью плюётся? Тот давнишний кашель был не бронхитом, верным и безобидным спутником любого курца;, а первым симптомом грозной болезни. Стопроцентно смертельной.
– И тут не буду врать. Судя по вашему лицу, сами догадались. Давно кашляла? Лет пять?
– Примерно так. Но она работает на хлебозаводе, там же флюорография регулярно. Неужели пропустили?
– Не надо искать виноватых. Рутинное обследование в раннем периоде ничего не даёт. К тому же, по анамнезу, ваша мама три года и в поликлинику не обращалась – пользовалась некоторым, так сказать, попустительством цеховой службы. Пекарей, тестомесов смотрят ежегодно, а она ведь экономист…  силой никто не тащит… такое бывает, и чаще, чем нам бы хотелось.
 
«Действительно, виноватых искать не надо. Вот он, виноватый – сидит перед вами и умного из себя корчит. Кто мне, барану, мешал взять её за руку и отвести, силой оттащить куда следует?!»

  Онколог продолжил:
– И о прогнозе. Радужных перспектив изображать не буду. Мы начали химиотерапию, сегодня второй сеанс. Проведём полный курс, затем перерыв, и ещё два, – он увидел в глазах студента вопрос, – Оперативному лечению эта патология не подлежит. Пофантазировать можно, не более – ходят слухи, где-то делают пересадку всего внутригрудно;го орга;нного комплекса… Якобы некий Латиссо; в Швейцарии…   Я полагаю – пустое. Это невозможно по определению. Кроме того, метастазирование повсеместное. Моё мнение: в её случае мы можем надеяться на год, полтора.
«Итак, всё ясно и понятно. Хана. Не завтра, и на том спасибо.»
–  А как часто я смогу её навещать? Или у неё строгий режим, изоляция?
– Да, хоть каждый день. И навещайте, и на прогулку выводи;те, беседуйте. Надеюсь, вы проя;вите должный такт. На то нас и учат деонтологии. Она, конечно, кое-что знает, кое о чём догадывается, и ваша поддержка будет очень кстати. 
Муха со стойким ощущением нереальности происходящего вышел в коридор и тут же вернулся.
– Дмитрий Макарович, скажите, можно я от вашего имени ей хоть сейчас курить запрещу?
– Нет, коллега. Запрещать не надо. Пользы это теперь не даст, а навредить может. Столько лет дымила, и вдруг – стоп… Такой стресс нам совершенно ни к чему. Пусть уж покуривает.

Заведующий закрыл историю болезни Валентины Мухановой и отодвинул на край стола, тем самым как бы пытаясь отодвинуть неизбежную скорую развязку. «Какие полтора года?!.. Дай Бог полтора месяца… на томограмме опухоль уже покрыла сегментарные сосуды, эрозия – вопрос ближайшего времени. Если первой будет вена – какие-то шансы есть. Если артерия – никаких».   


Маму Генка в палате не застал. Симпатичная постовая медсестра пояснила: сеанс инфузионной химиотерапии проводится в операционной, длится три часа.

 Посторонним, даже будущим врачам, вход туда категорически воспрещён. А после ей нужно будет полежать в палате хотя бы ещё час. Ему предложили погулять в больничном парке или подождать внизу, в вестибюле.
 
– А можно, я у вас тут посижу? – будущий врач указал на диванчик у коридорного окна, – Даю честное слово не шуметь, не курить и не сорить.

Девушка с улыбкой покачала головой.
– Извините, нельзя. У нас отделение особое, постоянно переполнено, наши пациенты крайне уязвимы для инфекций, и мы стараемся оберегать их от возможных рисков. Вы ведь не стерильный, хотя и медик…  Мне очень жаль, но таковы правила. Ваша мама вернётся с процедуры через час, час на отдых, обед. Приходите через полтора-два.
– Простите, девушка, а вас не Настя зовут?

Сестра снова улыбнулась и показала пальчиком на табличку, приколотую булавкой к отвороту её халата. Там значилось: «Савельева Елена Егоровна».

Два часа – это много или мало? Если просто сидеть и считать ворон – много, и объектов для подсчёта в парке не видно… Фигурка, улыбка и ямочки на щеках пухленькой медички разительно напомнили одну знакомую. Даже больше, чем знакомую. Он уселся на парковую скамью и погрузился в воспоминания.
 
2010

Умничанья однокурсников из группы будущих детских психологов с педиатрического факультета понуждали Муху попеременно то смеяться, то плакать. Смеяться над дурачками, готовыми поверить в любую ересь, лишь бы она была озвучена с академической трибуны. Плакать: «О, творец всевышний, и это – будущие врачи?!» А еще спросить: неужели вы, ребятки, дожив до двадцати с лишним лет, так и не научились – верить преподавателям, разумеется, надо. Но и самим думать – не запрещается!

Особенно веселил его вдалбливаемый в студенческие макушки тезис о якобы присущей всем без исключения детям (ну, может, за редчайшими исключениями) едва ли не врождённой правдивости.

Вот типа не способен ребёнок лет до двенадцати, а то и пятнадцати, что-либо скрыть и тем паче солгать взрослому, то бишь маме-папе-дедушке-бабушке. И уж особенно – школьному учителю. Ну, а коль дитя и соврёт ненароком, то лишь в безобидных ситуациях, а потом непрерывно мучается совестью и ходит с пылающими щеками, пока не сознается в содеянном.
 
Смех, да и только! Сам Генуся, как его противно называла старшая сестричка, врал с пеленок. Врал не стесняясь практически ежедневно. Поэтому вопрос романтично настроенной однокурсницы воспринял как полагается – вздохнул, сделал задумчивое лицо…

–  Муханов, скажи пожалуйста… только серьёзно… а ты кем в детстве мечтал стать? То есть, извини, не в детстве стать, а когда вырастешь?

Окажись на месте хорошенькой немножко полноватой Насти Солоник из параллельной группы кто-либо из ребят, ему от Мухи тоже, естественно, правды не услыхать. Тогда диалог мог сложиться по-другому. Например, так: «Как кем? Взрослым, конечно, кем же ещё?» – уклончиво ответил бы он. «Не, я не про то. Взрослым, большим, сильным, курящим, пьющим, денег как грязи, бабы красивые, тачка крутая, любого оттырить мог – это понятно. Я имею в виду, в профессиональном смысле. Врубаешься?» – продолжал бы докапываться, скажем, Вадик или Костя. «А-а… Понял, не дурак. А ты?» – попытался бы сменить азимут Генка. «Я первый спросил» – гнул бы свое досужий парниша. И пришлось бы втюхивать ему лабуду; про случайного знакомого красавицы-матери – известного киноактёра, политика, нефтебизнесмена и тому подобное, до бесконечности. Вот, мол, бывает же такое – встретил неординарную личность, тот увидал детскую возню с использованным шприцем, поразился удивительной сноровке в обращении со зна;ковым предметом.  Посоветовал, и взлеле;ялась мечта у мальчонки, ею и жил, пока не столкнулся с суровой реальностью, толкнувшей на путь унылой медицинской обыденности…
 
Но сегодня подвернулся неплохой случай сыграть на женской сентиментальности, и упускать было грех. Им по редкостному совпадению – из-за Костиной простуды и бесполой фамилии подобранной впопыхах замены – выпало совместное ночное дежурство в отделении патологии беременности и родов, где оказалась пустующей целая палата. Обычно дежурили парами либо парни, либо девушки, смешения полов препо;ды старались не допускать из чисто практических соображений. Ибо коротать час-другой, выпадавший для сна, чаще всего приходилось на составленных вместе стульях в учебной комнате, а там из удобств – лишь фаянсовая раковина-умывальник с треснутым зеркалом. Мальчиков устраивает: ведь, согласно больничному фольклору, «только покойник не сцыт в рукомойник», а девочек – не очень… Оставь в таких спартанских условиях смешанную парочку – одному богу известно, чем сия ночёвка обернется в итоге. Студенческая свадьба – меньшее из зол, а кому нужны студенческие аборты?
 
А тут – палата! Номер десять, в тупиковом конце коридора, четыре койки, свой санузел… красота! И Настя… В довершение удачи отделение на эту ночь закрыли для поступлений – у родильницы, попавшей сюда накануне, резко повысилась температура тела и вылезла непонятная сыпь. Персонал всполошился, подозрительную даму изолировали, объявили карантин, палату освободили, прокварцевали и оставили вакантной до утра. А пришедшие на бдение вечно голодные до знаний студенты остались без положенной порции гранита науки.

Поступлений нет, следовательно, и свежих осложнённых родов – тоже. И в другое отделение не переберёшься – уже отметились в карантинном. Безделье и грусть. Ползти назад в общагу по слякоти и лужам не хотелось, решили как-то перебиться до утра. Посидели, позубрили, сделали положенные записи в историях болезни, а в полночь Генка, изобразив на челе мужественно-строгую готовность пожертвовать комфортом, предложил:
– Насть, ты укладывайся в десятке, а я уж тут… 
– Да ты чего? – предсказуемо возмутилась напарница, – Располо;жимся вдвоём, я у окошка, ты – к двери. Ну, или наоборот. Там же четыре кровати – что мы, не поместимся?

Поместились, а как же. Разговор о мечте и призвании она начала первой, свет еще не выключали, и надо было постоянно контролировать выражение лица. Муха это умел, как умел и рассказывать сказки. В этот раз помог когда-то давно выдуманный для себя самого трагически погибший биологический отец. Боже милостивый, если б знал тогда, до чего же близко к действительности подошла детская фантазия! Не знал, но, вполне вероятно, какие-то тайные биоволны передались с молоком матери.
Рассказ удался; на славу – якобы умирающий на чужбине от смертельного облучения советский офицер, взяв холодеющей дланью ручонку малолетки-сына, дал наказ во что бы то ни стало посвятить себя высокому искусству спасения человеческих жизней. И так далее, с подробностями о тяготах и лишениях сиротской доли, жестокости отчима, непонимании со стороны спившейся, но по-детски горячо любимой мамы – естественно, красавицы.

Она, нетрезвая красавица, на шестом стакане принималась неудержимо рыдать и требовать от увлечённого медициной юноши немедленно наняться-завербоваться либо в литейный цех, либо в морскую пехоту, где хорошо платят, кормят и обеспечивают форменной одеждой. А он, терпеливо утирая её слёзы и рвотные массы, находил в себе силы и мужество не впадать в истерику и уныние, а стоически продолжать нелюбимое матерью учение.

К концу повествования свет как бы сам собой погас, Настя всхлипывала, а Гена, сидя у нее на кровати, гладил руку доверчивой барышни – запястье, потом выше, выше… локоток, плечико, потом немножко медиальнее…

С первыми звуками шарканья швабры по коридору Муха бесшумно поднялся, аккуратно поправил одеяло на сладко посапывающей новообретённой возлюбленной и направился в учебную. Там умылся и долго вертелся перед зеркалом, шипя сквозь зубы и обрабатывая йодом исцарапанную спину. Да уж, вышло баш на баш – он пролил её девичью кровь, она – его. Никак не ожидал встретить столько страсти в романтичной сдобненькой Настеньке… Вот к чему приводят доверительные беседы о детских мечтах!

Его поспешный уход весьма походил на бегство. Бегством он и был: появись она сейчас – обязательно задаст вопросы, в том числе и на тему туманного будущего, а к таким разговорам душа пока не лежит. Бежим!.. ну, или уходим, быстро и не оглядываясь. Такое поведение стало результатом урока, препо;данного ему, застенчивому нескладёхе, разбитной шестикурсницей Катериной. После первой общажной дискотеки он изо всех сил изображал опытного мачо и был незамедлительно разоблачён.

– Ты Геночка, паренёк славный, – выпускница томно потянулась в узкой скрипучей койке, – Послушай моего совета, а то женят тебя, дурачка, как пить дать женят… Или сам уже готов, в ЗАГС?.. Прямо с первого раза?
– Рановато мне в ЗАГС вроде бы, – возразил лишившийся невинности первокурсник, – Кто меня женит? Ты, что ль? И почему это – с первого?
– Да кто захочет, тот и женит. Та, в смысле. Я?.. ха-ха-ха… По мне – какой из тебя муж?.. А девки кругом ухватистые…

Она чмокнула неофита в ухо, подергала за нос, за кое-что еще, легонько прихватила зубами кожу на молодецкой груди.
– Не удивляйся, и обижаться не вздумай… если б не первый – чего тебе так взрываться?.. Сейчас остынешь чуток, и начнём сначала.
– А в чём совет-то?
– Совет простой: трахнул – и беги со всех ног. Ну, и старайся с зачатием по мере сил не торопиться. Уловил?

Генка смущённо промолчал, а опытная подруга пояснила:
– Вот ты со мной крупно рисковал – и не подумал спросить, можно мне сегодня, нет… ну, и всё в меня, конечно… А ежли б я дурой была, своих мер заранее не приняла? Залететь, малыш, бабе ещё легче, чем мужику два пальца обосцать, а далее идут штучки оч-чень неприятные. Поэтому без резинки под юбку к кому попало не лазь!.. И подхватить лишнего – тоже не фокус… да не напрягайся, у меня всё чисто. Это, кстати, уже второй совет… Давай повторим, и пойду я, а то твоим соседям спать давно пора.
– Соседям? – фальшиво изумился Муха.
– Ну да. Я ж, как и ты, не одна в комнате живу, а кому когда гульнуть – мы заранее расписываем, с учётом месячных дел. Третий совет, между прочим…

Советы пригодились. Обоюдное кровопролитие в карантинной палате, разумеется, сопровождалось и словесными излияниями. Он нежно шептал полагающиеся фразы, она отвечала… дословно воспроизвести всё сказанное в ночном запале было бы трудно. Лишь подметив очевидное стремление Анастасии на следующей курсовой лекции сесть поближе, Генка понял: не иначе, сгоряча нашептал лишнего. Наскоро выработал тактику: на общие занятия приходил уже после начала, садился подальше, призывных взглядов старательно не замечал.

К счастью, в общежитскую келью, где кроме него обитало ещё трое таких же молодых и рьяных, она проникнуть не пыталась. Но это – вопрос времени… От объяснения, увы, не уйти. И, пока сильный пол соображал, как и где организовать конспиративную встречу, слабый всё решил сам. Конспиратора застали врасплох. Он в перерыве между лекциями и практикумом по факультетской терапии расслабленно покуривал на парковой скамейке, а Настя незамеченной подошла сзади и села рядом, взглянула в упор.
– Привет! Чего не подходишь?
– А должен?
– Ну-у… – она покраснела и отвела глаза, – Мы же как бы…
– Ты о чём?
– Ген, не надо!
– Чего не надо?
– Не прикидывайся. Будто не понимаешь… Я же вижу, ты меня избегаешь, после нашего… – она помолчала, заглянула в сумку с конспектами, словно надеясь там найти подходящее слово поточнее. Не нашла, – Ну, того…  дежурства….
– Никого я не избегаю. А-а-а… кажется, понял. Ты, наверно, хочешь ещё разок, – Муха ухмыльнулся и подмигнул, – «Того, подежурить»? Тогда так и скажи, я хоть сию минуту!
– Ну, ты вообще!..

Вопиющий цинизм предложения возымел должный эффект: девушка вспыхнула, поднялась, однако уходить не спешила. Генка даже пожалел её немного, но ситуацию следовало доводить до логического конца. Ждёшь предложения руки и сердца? Сейчас получишь… При всей симпатии к случайной напарнице продолжать интимное знакомство, а тем более развивать его совершенно не хотелось. Спина зажила, близился купальный сезон, и перспектива новых царапин не радовала. Сама по себе ночь в роддоме вспоминалась как сказка – фееричная и чудесная… и всё же мысли о повторении феерии отлично укладывались в пародию на классику: «Сношать бы рад, жениться – тошно!»

– Извини, Насть, я маме обещал: пока не стану хотя бы кандидатом наук, ни о какой женитьбе и не помышлять. Но ты мне тоже понравилась, хотя и царапаешься… ничего, отвыкнешь...

Настя возмущенно распахнула глаза и набрала полную грудь воздуха: ещё миг, и начнется извержение – Везувий позавидует… И мигом выяснится: ни к какой женитьбе никто никого принуждать не собирается, просто ведь она впервые вот так всецело доверилась, пожалела его очень, и он же сам  говорил о любви… И пусть не стремится выглядеть пошляком и грубияном – на самом деле, она уверена, он совсем не такой!

Сверкание очей едва не побудило остановиться, но остановка означала бы начало плена и, возможно, пожизненного. Придется обнять, поцеловать – хотя бы в щёчку, успокоить, утереть ручейки из прекрасных глазок, а там и до «дежурства» недалеко… И тогда нежелательные перспективы вмиг обернутся реальными узами. Муха, не вставая, подался ближе, взялся за поясок её плаща и доверительно понизил голос:
 – А давай так: мы с тобой будем как бы… «ну, того… дежурить…», скажем, раз, два в неделю… аккуратно, чтоб без залёта.  Можно у меня в общаге, с пацанами я договорюсь.  А потом…

Шлёп!!..  Ах, до чего же удачно был выбран тон! И с местом повезло – вокруг никого. Правда, морда после нехилой пощечины горела до вечера, но ненужные отношения оборвались, не начавшись, без лишних слов, объяснений и слёз.
«Да-а… – думал Генка, прикладывая к побитой щеке смоченный в холодной лужице носовой платок, – От любви до ненависти у кого шаг, а у кого и оплеуха. Вот дед, небось, на моем месте и девочку бы не обидел, и по рылу не схлопотал… нет, не разгадать мне его секрета. Гены у меня всё-таки не те. Нет, не те!» 


На самом деле он мечтал стать дедом. И не только – сначала, как и положено большинству мальчишек, были лётчики-моряки-танкисты, далее пришло влечение к фотографии, и лишь к переходу из второго в третий класс, когда увидел преклонение всей сельской округи перед с виду ничем не примечательным учителем, захотел быть таким же.

Было и ещё одно желание, о котором не говорил никогда и никому, даже дедушке-кумиру. Он хотел невозможного – хоть немножко побыть лягушо;м.
 
И в этом тоже была заслуга старого деревенского педагога, по совместительству столяра, сантехника, шофёра и просто на все руки работника. Да какое там работника – умельца. Не было на свете дела, способного озадачить Муханова-самого-старшего больше, чем на пару минут. Оконное стекло взамен разбитого вырезать и вставить? Извольте. Магнитофон или телевизор починить? Сейчас. Печь сложить – легко. Рану перевязать? Шесть секунд. Косу; направить, топор наточить? Сколько угодно. Кабанчика, бычка либо барашка кастрировать? Хоть сто порций!
Откуда взялся бесценный самородок в приволжском Рязине – не знал никто. Точнее, откуда – знали все. Вот из этого роддома. Как стал самородком – другое дело, ибо из его одногодков в захолустном райцентре, где родился и вырос, не осталось почитай никого. А Муханов прожил здесь всю сознательную жизнь, за исключением недолгих отлучек – на учёбу в самарском педагогическом училище, армейскую службу, сезонную работу в таёжной глуши.

Никто из помнивших его молодым, а тем более юным, не мог и предположить такого развития событий. Удивительный для обыкновенного с виду селянина универсализм появился в шестьдесят втором – когда ни с того ни с сего женился на оставшейся без мужа немолодой уже солдатке, а после рождения единственного сына устроился в школу. Вот и всё. 
 
Об учительских талантах папаши Генкиного отчима можно было написать не одну педагогическую поэму, а целый альманах. Нестареющий старик с равным успехом вёл уроки математики и истории, химии и биологии, подменял заболевших на физике и географии, не брезговал физкультурой…

– Деда, а ты правда всё-всё умеешь? – спросил Генка как-то по дороге из школы, где самый старый учитель к стыду молодых коллег за считанные минуты оживил старинный кинопроектор, – А на самолёте?

Чинить что-либо никто никого не просил. В тот день дед очередной раз подменял – чем-то приболела беременная географичка.  Получив «наряд вне очереди» и тему – «Растительный и животный мир Австралии», родственник заговорщицки подмигнул Генке и увёл его с математики, поручив остальным разбираться с дюжиной задачек. Кто решит – тетрадку на стол, и домой.

– Хочешь кино посмотреть? – заговорщицким шёпотом спросил Муханов-первый у Муханова-третьего.

А кто ж не захочет!   
– Конечно! Только пацаны говорят, оно не работает…
– Спорим, заработает?

И заработало. Такого, неработающего, в их школе хватало. И вообще там много чего как бы было, но вместе с тем как бы и не было – например, автобус был, но ездил не чаще дня в неделю. По документам было две легковых автомашины, одна из них даже импортная, а по факту – только ржавый «Москвич». От второй, «Тойоты», осталось почему-то три запасных фары. Сама иномарка появлялась два раза в год, аккурат к началу инвентаризации, но после её окончания снова растворялась в воздухе.

Ещё, взамен устаревшего проектора с залежами фильмоплёнок, давно планировалось приобрести современный мультимедийный, но – денег на сверхдорогую вещицу не нашлось. Или нашлось, и его как бы купили, но сама вещица по странной траектории угодила, поговаривали, прямиком в квартиру директора. Или на его дачу. Или завуча. Или зав. районо… А трескучий обшарпанный старичок «Русь» безотказно показывал учебные фильмы, пока в один прекрасный день не потух.

Собрались педагоги кто помоложе, повздыхали, посетовали, да и разошлись. Лампа у него там сгорела какая-то по нынешним временам невозможная. Сдох, решили, безнадёжно. Деда тогда в школе не было – в отпуске, что ли, или просто выходной. А перед той самой заменной географией развинтил «старичка», покопался, принёс из гаража тойотовскую галогеновую фару, вынул лампочку, обернул фольгой, пару раз ткнул куда-то паяльником…  И ожила, возродилась «Русь»! Ярче прежнего засиял её луч, неся праздник просвещения в затемнённый класс.

– А на самолёте? – хитро прищурился Генка, – Или, скажем, на танке?
– На танке – хоть сто порций, там всё элементарно. А чего не умею… вот, к примеру, роды принимать точно не умею, – серьёзно ответил дед, – А на самолёте… честно говоря, не пробовал. Как, впрочем, и на атомной подводной лодке, да и на дизельной, вообще-то. С аквалангом не плавал никогда, наверно, и не сумею, и на дельтаплане… а знаешь, как хочется полетать!

Это так и не исполненное желание старого кумира Муха для себя осуществил. Не в точности, но – выполнил. На дельтаплане летать не научился, хотя очень хотел.
Летать захотелось, да… Тогда его, пацана, дед привел на обрыв с узкими пещерами, где гнездились рыжие уша;ны. И подростку, впечатлённому мельканием волшебных крыльев на фоне гаснущего заката, до зуда в руках захотелось самому взмыть вот так же, бесшумно и стремительно…

Бесшумно и стремительно взмыл на его глазах один из парней постарше, уже освоивших «Икар-5» – кустарно сконструированный и сляпанный, как выяснилось позже, без доскональной проработки аппарат. А до того успевших вволю полетать на громоздком и неказистом, по сравнению с «Икаром», промышленном «Славутиче». Их, порядком изношенных пережитков, в клубе когда-то было пять, а осталось три.
Эти крылья, при немалых достоинствах, имели и существенный недостаток – неподъёмный для новичка вес: тянуло изделие вертолётного завода под тридцать кило. Обшивку ветеранов украшали разноцветные заплатки, число нештатных посадок легко просчитывалось по вмятинам на дюралевых каркасах. К учебным полётам допускалось два, а третий переделали в тренажёр – поднять его в воздух не рискнул бы и японец-камикадзе. 

Везунчику Тимке бешено завидовал не только Гена – все. Он – высокий, поджарый, вёл себя как и полагается старшему и опытному: нос не задирал, не насмехался, относился к ним, неоперившимся юнцам, снисходительно. День выдался подходящий – май уже вступил в свои права, зелень радовала глаз, дул ровный юго-восточный ветерок, температура около шестнадцати. Лучше не бывает!
Тимур уже сделал один пролёт – недолгий, минуты четыре. Сказал тренеру: есть проблемка с трапецией. Та будто бы «малость люфтует» и поэтому «крыло тупит», а еще «неплохо бы отцентровать получше». И снова взмыл после короткой пробежки по склону холма навстречу ветру, умело поймал восходящий поток, изящной спиралью набрал высоту – полтораста-двести метров. На пологом снижении прошёлся красивой «змейкой», заложил крутой вираж… а потом всё так же бесшумно и ещё стремительнее ахнулся в землю.
 
Он остался жив – врачи порой творят чудеса, и лишь чудом удалось им собрать высыпавшийся в трусы позвоночник отважного пилота. Но Геша, с содроганием представляя на его месте себя, пожалуй, предпочёл бы более радикальный исход.
 
Всю оставшуюся жизнь… хотя какая там жизнь… максимум возможностей – позвать кого-то, кто подаст еду, питьё, утку... Все оставшиеся тягомотные годы – а просуществовал покоритель небес ещё без малого два десятка – пялиться в облезлый потолок дома инвалидов. Слушать кашель и стоны, храп и бзданьё, дышать смешанной вонью собственной и соседской мочи, гниющих пролежней, говна пополам с вечной подгорелой капустой и мечтать о смерти. Вот так цена за несколько минут сомнительно-счастливого ощущения «Лечу!.. Лечу-у!!!»

Тот день и тот полёт, пусть и чужой… слава Богу, чужой!.. стали для Мухи последними в дельтапланеризме.

Акваланг – отдельный разговор. Его досконально не освоил, да и попользоваться довелось всего раз – проплыл на спор по бассейну туда-обратно сотню метров.
 
А летать научился, это сколько угодно. Хоть сто порций, хоть двести, но – по-иному. Не настолько стремительно, не так высоко и не совсем бесшумно, зато гораздо безопаснее. Параплан, да с мотором – вот по-настоящему сто;ящая вещь!
 
«Вот на нём я тебя, моя царевна, и покатаю когда-нибудь, обязательно покатаю… мало-помалу и сама летать научишься. Будем с тобой на па;ру порхать. Как мухи, говоришь? А что, похоже…»


2012

Муха глянул на часы. Казалось, провёл в прошлом пару лет, а прошло-то всего сорок минут. Московское время – пятнадцать часов. Пора звякнуть невесте-девочке, невесте-госпоже. В твоих горах, выходит, шесть вечера. Нормально. Позубрила свой «шпрехен зи дойч», на сегодня хватит, всё равно пятёрку там не поставят.
 
И, едва извлёк телефон из кармана, экранчик засветился. На связь вышел вип-абонент «Лучик». Ну и ну! А ещё говорят – телепатии не существует…

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался абонент, – Гену можно?
– Привет, царевна! Гена к вашим услугам. Рад тебя слышать. Как живёте, как животик? Как успехи в учёбе? Не передумала ещё?
– Нет, не передумала. Гена, что у тебя с голосом?
– Голос как голос, по-моему. А что?
– А то. Во-первых, ты обещал позвонить, как приедешь, и молчишь два дня.

«Во-первых, не два, в полтора!»

– Во-вторых, ты обещал сразу сказать маме, а потом мне, и тоже молчишь…

«Ой, ё-моё! А ведь и правда – обещал… Болван!»

– А в-третьих… – Нурширин помолчала, словно собираясь с духом, – Может быть, ты там встретился со своей Жанин?..
– Нет!!! – действительно не своим голосом воскликнул Муха. И продолжил уже спокойнее, – Нет, клянусь! И не думал! И ты, прошу тебя, не думай об этом. И никакая она не моя! Для меня на свете теперь, отныне и навсегда, есть только ты, одна ты и никого кроме тебя!
– Верю.

«Сомневаюсь я. Верит она… Кто верит, тот не задаёт глупых вопросов».
– А что касается мамы… понимаешь, возникли сложности. Вот разберусь, и сразу всё тебе расскажу.

«Господи, до чего же не хочется рассказывать! Она, конечно, умница и всё такое, но непременно расстроится… постой-погоди… А кто тебя заставляет ей говорить всё как есть? Совсем не обязательно…»

– Она не хочет, чтобы ты на мне женился?
– Да не в этом дело…
– Ты ей скажи – я хорошая. Давай я пришлю свои фотки, с выпускного, в белом платье. Она увидит, и сразу захочет!
– Присылай, и побольше, – (чуть не сморозил «и лучше без платья!») – Уверен, ты ей понравишься.
– Мне кажется, ты ей о нас не сказал, так? А почему?

«Вот уж действительно телепатия! Делать нечего, будем сознаваться».
– Я, честно говоря, её ещё и не видел…
– Ты не ночевал дома?.. А где тогда?

«О, женщины! Ещё не жена, а вопросики задаёт – ни дать ни взять Отелло в юбке. И тон соответствующий… Ох, Муха, и намучишься ты с ней…»
– Я-то ночевал дома. А она – в больнице.
– Ой!.. Извини, пожалуйста!.. Так вот отчего у тебя такой голос… Ду;рища…
– Ничего, солнышко. Я как раз у неё, то есть жду, когда разрешат увидеться. И, честное слово, сегодня же ей расскажу и о тебе, и о твоей маме, и о дядюшке Жоре, и о тётушке, и о нашем белом-голубом озере. Всё-всё. 
– А что с ней? Надеюсь, не пневмония?

«А больше ни от чего, по-твоему, папы-мамы не умирают?»
– Да, в общем, диагноз не особенно серьёзный. Аппендицит. Не простой, гнойный, но операцию сделали, скоро поправится.

«Отличная версия. А остальное тебе, милая, знать ни к чему. За полгода многое может измениться – химия подействует, мы поженимся, тогда и решим, как быть дальше».

– Ну, слава богу. Ты там ухаживай за ней хорошенько.
– А как же! Обеспечу на высшем уровне. Ты только за неё не волнуйся, учись, готовься.
– Хорошо. А ещё ей скажи – я буду для неё младшей дочкой и помощницей. У нас такой обычай – кели;н, жена сына, должна вставать раньше всех, убирать, вкусно готовить, стирать… Я справлюсь, хотя если буду врачом…
– Ага. Готовить будешь прямо в своём кабинете. И стирать. А пациенты потерпят.
– У меня пациентов не будет, я буду работать в лаборатории, и ещё с компьютером.
– Так ты, оказывается, у меня сачок?
– Какой сачок? Я бабочек не ловлю…
– А-а… – «твой английский, возможно, и лучший в школе, а вот русский, оказывается, далёк от совершенства», – Это в переносном смысле. Сачок – типа лентяй, прогульщик. Шутка.
– Не обзывайся. Иди к маме. Поцелуй её от меня. А я уже соскучилась! И губы уже не болят.
– А болели? Почему не сказала?
– Тогда бы ты меня не целовал. А мне хотелось. И сейчас хочется. Всё, иди уже! Пока. Люблю тебя.
– Пока, сладкая. И я тебя.

«Вот и поговорили. Какое у неё всё-таки правильное имя!.. всего несколько слов, а будто на солнышке погрелся… И мама её очень добрая. Как она сказала: «Ты учился у кого-то сильного, настоящего мужчины…» – так или что-то в этом роде. И она отчасти права! Дед, он таким и был, но… Но бывали и «но».
   
Как ни странно, при всех достоинствах педагог-универсал нежно любим и даже уважаем в коллективе не был. Этому была вполне очевидная и заурядная причина, под названием зависть. Он за свои трудовые подвиги никаких почестей и наград не требовал, довольствуясь минимальной добавкой к более чем скромной учительской зарплате, а на нём откровенно ехали все, кому не лень, да некоторые ещё умудрялись и понука;ть.

И до;ма должного уважения старый гений не находил. Да-да, старый – ведь уже в полста поседел как-то некрасиво, пятнами, из-за чего вынужден был стричься под ноль – едва не брить голову наголо, свесил широкие плечи и приобрел стариковскую шаркающую походку. До этой метаморфозы Генка своего любимого, хотя и оказавшегося неродным деда ни разу не видел, поэтому в его представлении старик всегда стариком и был. Но – к изумлению внука, с раннего детства жутко любопытного, дедуля оказался с секретиком…

Глубинная суть секрета раскрылась позже, много позже, а тогда, вскоре после их с мамой приезда погостить летом в сельской местности, кое-что лишь наметилось. Ей предписывалось отдохнуть, погулять по незнакомому городку, скорее похожему на большую деревню, если получится – попытаться найти какую-никакую работу. Ему – вволю набегаться по траве, поваляться в сене, позагорать, напиться настоящего молока, накупаться…  Да мало ли ещё занятий найдется восьмилетнему мальчугану? Тем более, как выяснилось к исходу лета, здесь ему придётся жить и ходить в дедову школу целый учебный год, а то и не один, пока не «решится вопрос» с папкиной новой работой.

А сначала он, папка, «выберется из жопы», «спрыгнет со счётчика» и «закроет крутую проблему» на «сраной-драной старой фирме». Какой именно вопрос должен решиться, Генчику никто не объяснял, да он бы, скорее всего, и не понял – на вопросы полагается отвечать, а этому – следовало «решаться».
 
Были неясности и с анатомическим аспектом папкиных неурядиц. Жопа как таковая есть у всех, но мальчику ее разрешалось называть только «попой». Есть-то она есть, однако в собственную и заглянуть невозможно, разве при помощи зеркала?.. В чужую – намного легче, но противно… чего он там не видел?.. какашек-говняшек?.. и вообще, для этого есть врачи, медсестры всякие… Одним словом, с чего папе Валерику понадобилось туда забираться, было Генке совершенно непостижимо.  Да и размер… Слон там, в Москве, что ли, завёлся какой-то специальный преогромный или даже кит, и неприличная часть тела у этого зверя соответствующая,  потому что, судя по их с мамой разговорам, там, «в конкретной жопе», оказалась «целая куча реальных пацанов»?
 
И счётчик – предмет бытовой, прозаичный, к физкультуре и спорту отношения не имеющий. Они бывают на свет, воду, газ в конце концов… в такси опять же тикает такой, циферки там мелькают, и чем дальше едешь, тем больше натикает, тогда и платить больше придётся.   Как можно на него запрыгнуть, чтоб потом «соскакивать»?

Значение слова «проблема» школьники узнаю;т в старших классах, а уж понятие «крутая» и чем она должна «закрыться», в его возрасте знать не полагалось и подавно. Но, раз так о ней говорили взрослые – значит, такой она и была? Крутые бывают горы, варёные яйца. Парни ещё такие, стриженые и в кожаных куртках, их по телевизору показывают. А сваренное вкрутую яйцо величиной с гору и в кожаной куртке вообразить было трудно.

Проблему Генка ощутил и запомнил как цепь событий, вышвырнувших семью из благополучия и сытости в тревогу и беду. Тревога обозначалась постоянным испугом в глазах мамы, а беда – нехваткой всего, раньше имевшегося в изобилии.
 
Младенческих воспоминаний у него не сохранилось. Уже на предпоследнем курсе, сдав кучу зачётов с экзаменами, как-то подслушал в курилке спор малолеток-первокурсников. Там один паренек, судя по ершистой манере, отличник, с пафосом заявил – он-де, как Лев Толстой, помнит себя спеленатым годовалым крепышом.  Оттого и учёба ему, гению, дается вот так, без малейших усилий. Детские игрушки, качельки-карусельки!

Муха послушал и с трудом удержался от желания вмешаться, развенчать и приземлить, типа: «И как усцыкался в тех пелёнках – тоже помнишь?». В разговор не полез, вместо этого написал на бумажке два слова, докурил, а уходя, с серьезным видом сунул записку в руку сверхпамятливого, шепнув: «Строго конфиденциально». Тот с важным видом кивнул, победно глянул на коллег – видали, меня даже выпускники признаю;т!.. Оставалось надеяться на его благоразумие, ибо если слова «Не ****и;!» гений прочтёт вслух прямо здесь, может выйти некоторый конфуз…

Нет, младенцем в колыбельке и памперсах Генка себя, как и полагается, не помнил. А пятилетним – помнил. В пять лет он уже рассекал на трехколёсном велике по огромной светлой квартире, и чтобы её всю объехать, ему требовалось немало времени и сил. Там был телевизор в полстены с непрерывно сменяющимися картинками. Там у него, самого младшего в семье из четырех человек, была своя комната. Да-да, настоящая, не угол и не закуток – комната. С кроватью – не детской качающейся фитюлькой, а настоящей, пусть небольшой по сравнению родительским ложем, но настоящей кроватью, столом, игровым полем, гимнастическим уголком, экраном поменьше для мультиков, зеркальным окном от пола до потолка. Пол в комнате, как и во всей квартире, был паркетный, ореховый, сияющий и тёплый.

Квартиры не стало. Ее заменила полутёмная, те;сно заставленная старой рухлядью, пропахшая бабкиными папиросами и соломой изба с некрашеным скрипучим занозистым полом, а в избе мальчику с матерью отвели третью часть одной из двух смежных комнат. И телевизора не стало, и велосипедика, без всякой замены. И кровати тоже. Постель у них с мамой теперь оказалась одна на двоих, хорошо, хоть одеяло каждому дали отдельное. И никакого окна в их отгороженном занавеской углу не было… И спать но ночам мешал переливчатый ведьмин храп – она, старуха, спала в этой же комнате, а нехрапучий дед – в другой, бывшей по совместительству и кухней, и столовой, и умывальной.

Ещё помнилась кухня величиной с класс районной школы – метров двадцать, не меньше, а может, и чуть больше. Там было всё. И всё там всегда сверкало чистотой, вкусно пахло, и у Генчика был свой специальный высокий стул с приставной лесенкой, чтоб взбираться и усаживаться без помощи взрослых.  И в одном их двух холодильников всегда лежало запретное, разрешаемое только при маме, мороженое. Летом, осенью, весной, зимой… Всегда! Кухни не стало, и холодильников, и стульчика, и мороженого.

Ванна вспоминалась особо. В ванне он научился плавать – её размеры это позволяли. Бывало, родители, уложив их с сестрой спать, забирались туда вдвоём, и маленький Генуся, немножко попритворявшись спящим, прибегал к ним. Его тоже брали в тёплую пенную воду, и он, пища; от восторга, прыгал от мамы к папе и обратно.  Туда-сюда, туда-обратно. Так и поплыл. Метр, другой – много ли надо для начала?..  Был и бассейн, с отдельным «лягушатником» для таких, как он, карапузов.

Бассейна не стало. И ванны не стало. Не стало и ванной комнаты, и унитаза с его личным детским стульчаком, и вообще раздельного санузла… да и совмещённого – в деревенском доме этого понятия не было вовсе. При избе был надворный нужник и рубленая избушка-банька на задворках. Ещё в Рязине для гигиены имелась общественная баня с парным отделением и душем в кафельном углу, куда его водил дед. Это – ужас. Влажная вонь из парилки, грязно-мыльные лужи под ногами, чужие голые потные дядьки вокруг… Уж лучше дома, в тёмной перекошенной баньке или в корыте.

Виновник всем свалившимся на них неприятностям вырисовывался один – она, проблема. Высокая обрывистая гора в кожанке. Кожанка в воспоминаниях присутствовала, и не одна, а три. Этот наряд отличал молчаливых мужчин, внимательно наблюдавших за их сборами – чтоб не вздумали утащить из уже не принадлежавшего им жилья чего-либо ценного. 

Детского садика не помнил – его туда не водили. Не было необходимости: к нему на дом приходила воспитательница под названием «бонна». Зато помнил школу – красивое, праздничное здание, с оравами сверстников и добрыми, улыбчивыми учителями. Не стало и школы, где проучился всего год – первый класс. Но вот о школе Генка не сожалел – в дедовой было гораздо интереснее.
 
Не сожалел и о московском асфальтовом дворике-колодце – там и неба-то как такового видно не было. Здесь ему принадлежал весь простор – из небольшого интересного сада и большого неинтересного огорода можно было выйти на улицу, свернуть налево, и через сотню-другую шагов ты попадал в чисто поле… Поля, пруды, перелески – всё принадлежало ему всецело. А это стоило и квартиры, и ванны, и кухни, и бассейна как по отдельности, так и вместе взятых!

Поэтому сюда, именно сюда, уже повзрослев, при любой возможности приезжал, возвращался каждое лето. В эту глушь и «тьмутаракань» он стремился – уже живя и учась в Туле, где хоть и не имелось роскоши, но удобства присутствовали.

 Возвращался и наслаждался свободой. А ещё – общением с дедом. К восьмому классу дед уже сделался неродным – как и отец. Тот перестал быть папой Валериком, а стал отчимом, к тому же бывшим – чужим, по сути, человеком. А дед неродным быть не захотел. Он остался дедом – своим, привычным, добрым и умным. С пятнистой седой головой, косолапой походкой, валенками. И секретами.
 
Да, так планировалось поначалу – они с мамой поживут в Рязине всё лето, затем она вернется в Москву, где вопрос уже решится, тогда и она снова пойдет работать на папину фирму, Василиса будет учиться там же, а Геночку оставят деду с бабушкой. Против деда он ничего не имел, наоборот – весёлый старик, даже летом чем-то напоминающий Деда Мороза, сразу вызвал симпатию и доверие. А эта… Не-ет, с ней жить не хотелось. Злющая, с вечно поджатыми губами и неласковыми, сухими и какими-то твёрдыми руками, пахнущая папиросным дымом бабка Генке нисколько не понравилась. Ведьма, одно слово. И правильно – он старухе, как и следовало ожидать, тоже не глянулся. Поэтому с нею никогда сам не заговаривал. Она спросит – он ответит, и всё общение.
 
Дедов дом – на самом краю. Здесь улица лишается асфальта и незаметно переходит в просёлок, ведущий в поле, к перелеску, прудам с болотцами, где много-много интересного, а дальше – озеро и лес побольше – туда ходить запрещалось.
Оттуда они и шли, когда Генка, играя сам с собой в вождя индейцев, приметил. Приметил, подпустил поближе, выждал момент и совсем было собрался напугать. Требовалось пустить в неспешно приближающихся «бледнолицых» пару сделанных дедом стрел и с воинственным кличем команчей выскочить из засады. Он уже прицелился, но…

 Но мама вдруг остановилась и крепко-крепко обняла идущего рядом старого мужчину. И не просто обняла – прижалась, обхватила его шею руками, а у самой плечи затряслись, будто от смеха или плача. Он тоже прижал её, и так они стояли, Генке показалось, целый час. А потом дед оторвал маму от себя, что-то сказал ей и пошел без дороги, направо, к ближнему пруду. А мама – почти бегом припустилась домой. Вот такой секрет…

«Вождь краснокожих» ещё полежал в своем укрытии, а когда вернулся, все уже были дома, дружно втроем пили чай. Ведьма наливала из самовара, посреди стола на блюде горкой лежали блины, в вазочке у каждого – по две ложки густого, ароматного клубничного варенья. Болтали весело.
 
И ни о какой совместной прогулке эти двое не сказали ни слова. Её и вовсе вроде как не было – они и не виделись сегодня. Дед рассказывал, как весь день ладил школьные доски, красил батареи, парты и разный прочий инвентарь, а мама – как ходила по магазинам, встретила случайную знакомую и битый час выслушивала садово-огородные россказни.
 
Её и в сберкассу на работу пригласили, правда, пока на предварительное собеседование. Они говорили по очереди, обращаясь исключительно к ведьме, иногда к Генке, а друг на друга не смотрели. Если им верить, то ни на какие леса и времени ну никак не оставалось. А прогулка-то была! Но Генчик уже тогда умел держать язык за зубами.

Между тем лесные гуляния продолжались, только возвращались они теперь порознь – первой всегда проходила мама. Шла не торопясь, негромко напевая, поглядывая по сторонам, и приходилось затаиваться, считай не дышать, чтоб не заметила. Дед появлялся вслед за ней то через десять минут, то через полчаса. И не шаркал – шёл упруго, как молодой. Часов у Генки не было, но он умел примерно определять время, мама не раз удивлялась такому его свойству.

Следопыта не засекли ни разу ни он, ни она. С месяц прошло, и однажды ведьма стала у порога и долго в упор разглядывала деда, собиравшегося на работу. А когда он, учтиво поклонившись, шагнул мимо и уже взялся за дверную ручку, цапнула пятернёй сзади за рубаху, как кошка хватает за шиворот котёнка.

 Притянула мужика к себе и зашипела в пегий затылок. Именно не заговорила, а зашипела. Шипела минут пять, а потом размахнулась и влепила деду по уху!
 
Из длинной змеиной речи сидевший под столом Генка разобрал не всё, но отметил дважды повторенное слово. Это совершенно не подходящее к человеку словечко злая старуха выделила из остальной речи особой интонацией. И дед, как ни странно, не возражал, не вырывался, не отмахивался, даже смятую одёжку не поправлял – рванул за дверь, только его и видели.

Мама назавтра засобиралась, попрощалась с ведьмой – деда дома не было, и пошла с чемоданом на станцию. Прощались женщины быстро, без чая и блинов, посиделок «на дорожку», объятий и поцелуев.

– Давай-давай, мотай отсюда! – негромко, но каким-то сильным, будто железным голосом отчеканила старшая, – И не вздумай к нему зайти. Я узна;ю – не надейся, меня тут уважают, скажут обязательно, а про;бл...дей наподобие тебя никто укрывать не станет. Пшла!
– Ну, спасибо, мамаша! – с невесёлым смешком ответила младшая, – Уважили, ничего не скажешь! А если это всё враки? Инсинуации и провокации?
– Были бы провокации, вы б мне в глаза смотрели, оба. А он, да и ты – всё мимо норовите. Выметайся, кому сказано! Иначе завтра же твоему телеграфирую, за мной не заржавеет. 
– А как же внук? Тоже выпрешь? – всегда и со всеми вежливая мама почему-то перешла на «ты», чего прежде в разговорах с ведьмой никогда себе не позволяла, – Забирать?.. Так ведь у Валерика, сыночка твоего разлюбезного, и положить ребёнка толком негде, да и страшновато – его самого грохнут за долги – и хер с ним, а детки? Не жалко?

– Ништо, не грохнут. Да и детки – ты, часом, не забыла?.. – и не его совсем, а усыновлённые. Любит он их, вот в чем беда… да и тебя, потаскуху… Не убьют его, не пугай попусту. Он говорит, всё путем, скоро рассчитается… убить-то могут, конечно, а смысл? С мёртвого, чай, ни шиша уже не взыщешь, а пока живой – пускай отрабатывает, раз натворил делов… – старуха тяжело вздохнула, помолчала (папиросу меняет – догадался Генка), – Катись, катись. Дитё нехай себе бегает, прокормим.  А тебя грохнут – чёрт с тобой, невелика беда. Одной ****ью меньше будет, землице легше… глядишь, ещё и нормальную бабу себе найдёт, без прицепа с нахлебниками…

И пошла, покатилась мама, потянула по пыльной земляной улочке свой розовый чемодан на бесполезных чёрных роликах. Генка, несмотря на запрет провожать, увязался следом, довёл до автобусной остановки. Не хотел выдавать свою осведомлённость, да не удержался.

– А почему она дедушку собакой обозвала? Как будто он Снежок соседский?
– Кто?
– Ну, бабушка Аля!
– Когда? Какой собакой?.. Снежком?
– Я вчера утром слышал, она ему говорила: ещё раз, кобель старый… Кобель – это же собака, правда?

И тогда мама звонко рассмеялась, обняла Генку, поцеловала в щёку.
– Да, сын. Только это не он кобель, а она – старая сука! Ладно, не слушай меня. И ей про это не говори. Не скажешь? Ты же у меня умница!

Ещё раз поцеловала его и уехала. Больше в эту сельскую местность мама не приезжала, а Генку на зимние каникулы отвезла ведьма – сама, без деда. Уже не в Москву, а в Тулу.

Вопрос к тому времени решился, но, судя по многим признакам, не совсем так, как рассчитывал папа Валера. Из жопы он пока не выбрался, а лишь выглянул, и проблема, хотя поубавила крутизны, никуда не делась. И счётчик продолжал тикать.

 Иначе как объяснить Тулу вместо Москвы, обшарпанную «двушку» в панельном пятиэтажном доме вместо былого простора, да и сестра Васька – почему осталась у маминых «предков»? Мама сказала: там, в Осташкове, ей надо доучиться девятый класс. Нельзя школу менять посреди учебного года, хотя здешние педагоги, бесспорно, лучше… Может быть, может быть.
 
А маленького Гену районные педагоги вполне устраивали, особенно дед. И ещё стало внуку ясно со временем кое-что относительно собачьего прозвища. Похоже, навесили его дедуле очень и очень обоснованно. И еще похожее, что шипучая жена была отнюдь не единственным человеком в райцентре, кто с ненавистью обзывал так старого универсального умельца.

Как-то уже под конец учебного года, то есть в середине мая, Генка с приятелем Мишкой сидел на густо цветущей яблоне во дворе Мишкиного дома, рядом с районной аптекой. И заметил входящего в закрытое учреждение деда. Аптека точно была закрыта – на входе висела табличка «переучёт», и никого туда не пускали, даже если кто и стучался. А он подошел, но не к главной двери, а к окошку отсюда, со двора, стукнул в стекло, и тут же открылась задняя дверца. Седой глядь туда-сюда, и – шмыг!

Мишке сидеть на ветке надоело, он слез и пошёл домой, а Генка остался, решил подождать, пока дед выйдет со своим лекарством – ясно же, зачем ещё в аптеку ходят?.. тогда он подбежит, прыгнет на спину, и они уже вдвоём пойдут домой. Деда не было долго – целый час, не меньше. А выходя, ненадолго задержался в дверях, и аптекарша в белом своем халатике его провожала и за шею обняла – совсем как мама. Не стал Генка слезать и бежать к нему, подождал, пока распрощаются, и старик скроется за углом.

И ещё одну женщину, училку по английскому, наблюдал второклассник Муханов в сходной ситуации. Всё отличие – та на шее у деда не висела – сама рост имела приличный, школьники её за это «стропилой» звали. Ай да дед…  Ай да секрет!