Умолчи, считая тайной Глава 9-10

Глава девятая

Вознамерился студент избавиться и от ещё одной обузы, не настолько громоздкой, как дом с садом-огородом. И путь избавления поначалу планировал схожий – подарить родной стране, как некогда один великий комбинатор хотел отправить министру финансов посылку с миллионом. Товарищ Бендер в итоге со слезами на глазах умолял почтарей вернуть ему уже осургученный ящичек – якобы забыл положить баночку яблочного джема. Или варенья. Муха опомнился раньше...

Дед, вручая раритет, сформулировал двуединую задачу: перевести – раз и вернуть народное достояние народу – два. С возвращением возникли сложности морального характера, с переводом – физического. Сейчас, по прошествии изрядного времени, муки перевода виделись по-другому и не казались столь жестокими. Будто забрался на гору и смотришь вниз: подумаешь, километр какой-то! Мне и Эвересты не страшны… Так обычно и бывает – когда берёшься за какое-то новое для себя дело, ему конца-края не видать, а закончишь – тьфу…

С транскрипцией проваландался добрых два курса, а достижениями лучше не хвастаться, во всяком случае перед теми же Санькой и Славкой. Им, филологам, его мучений не понять. А как быть ему, бедолаге? Литературных навыков нет и взять их неоткуда, с поэтическими талантами дела обстоят аналогично.  А басня написана в виде не всегда рифмованного, но всё же стиха. Следовательно, в переводе надо стремиться к чему-то подобному. Вот он и стремился…

Эпиграф достался от деда. Тот хоть и прибеднялся, выдал, по Генкиному мнению, истинный шедевр. С остальным внук возился сам – весь первый курс и три четверти второго, иногда не замечая времени, в ущерб учёбе, просиживая ночи напролет.

Итак, некто Турпилий чёрт знает когда и бог знает где сочинил сам или записал фиг знает от кого услышанную историю, решил увековечить – и вот результат:

Аlii alati et acuti ut aquilae,
alii caeci et surdi ut vermes.               
Alius poeta, alter heros, alter nebulo est.
Sed sunt qui stridore quasi sordidum volant:
Vita inanis, vilis, ingloria et finis.

Дед, доморощенный латинист, сидя на полу, продекламировал школьнику:

«Одни крылаты, зорки, как орлы, другие словно черви слепы, глухи.
Иной – поэт, герой, иной – подлец.
Но есть жужжащие подобно грязной мухе:
пуста, никчёмна жизнь, бесславен и конец.»

Студенту-медику дружить с латынью положено по определению – без неё и рецепта не напишешь, не говоря об анатомических и прочих премудростях. При вселении в комнату Генка обнаружил над своей кроватью репродукцию Шишкина или Левитана: деревца, ручеек, травка, облака. Непрактично.  Живопись уступила место книжной полке, и изрядную часть её заняли словари. Начало положено…

Первым делом переводчик привёл заголовок в соответствие требованиям современности. Получилось не сразу.

«Поэма… или басня?.. а может, комедия или трагедия?.. Надо подумать. Для комедии либо любовной лирики – эпиграф явно неподходящий. Мрачноват эпиграф. Орлы, герои, бесславные подлецы… Мухи немытые…»

В итоге остановился на трагедии.

Трагедия Секста Турпилия (второй век до нашей эры)  «Об Орле и Мухе».

Какой там был век – никому не известно, к археологам идти лень, и переводчик решил наугад – пусть будет второй. Или третий. Но – однозначно «до».

По букве, по словцу… «Beatus ac secura vivit et pacificis Cyprides terra bona in benevolentia cura ad amandum Venus…»

«Ох-ох-ох-ох… жил кузнечик, да издох… И почему этот Турпилий не родился где-нибудь в Великом Новгороде? Писал бы по-русски, как Пушкин или Крылов…  Нет, занесло его, поэта-баснописца, на Балканы… или на Апеннины?.. неспроста латынь считается мёртвым языком. Живым людям на ней общаться абсолютно невозможно. Что там у нас вышло?.. «Счастливый и благополучный…», «жизнь мирные киприды…»? или «мирная земля хорошо кипридов жила...» Или – «страна»? Земля – разве может жить? Пока только с Венерой более-менее ясно. Это, как известно, богиня любви, римская. Тогда – точно Апеннины...»

Дальше того хуже: «Aqua in fluminibus limpidissima, sapida et frigida est. Horti cum vinea disputantes fructus dederunt abundanter vina fluxerunt sicut flumen. Mare et flumina piscibus non debilitata sunt, oliveta multa olea dederunt. Silvae ludentes erant, agri gravi tritico aurei et omnia granaria plena errant…»

Некоторое время Муха добросовестно пытался читать оригинал, подражая поэтической манере Ахмадулиной и Евтушенко – нараспев, помахивая в такт рукой. С одним отличием: великие Белла и Евгений  стихи читали СВОИ, стоя на трибуне или расхаживая по сцене, а студент – чужие и сидя на неудобном стульчике.

Чтец подсознательно ожидал некоего озарения – вдруг сквозь иноземную белиберду проступят ясные и чёткие строфы. Не дождался. Понял одно: читать по-латыни, особенно вслух – язык сломаешь, хотя он, язык – образование сугубо мягкотканное. 

В процессе додумался по отдельности переводить и вписывать каждое слово, итоговую несуразицу переиначивать в русские фразы. А если что-то кажется неподходящим, можно и заменить аналогом по значению, срифмовать по мере сил.

«Совсем другое дело… Прах Турпилия давно истлел, критиковать некому. Смело, товарищи, в рифму!..»

Счастливо и беззаботно жила мирных кипридов страна
под благосклонной опёкой любвеобильной Венеры.

«А что, довольно лихо завернул!..»

Из розовой пены прибоя была на рассвете сама она здесь рождена.
 И посему жившим на острове людям всячески благоволила.
 Веста, Вулкан и Церера, Бахус, Люцина и Фавн , вняв ее просьбам, над Кипром руки свои простирали,
жителям здешним давая всё нужное для процветанья.

Дабы божественных сил не уронить вдохновенья, выбор Венера сделала верный, и по решенью её
стала царицей всесильной женщина, средь всех смертных людей прекрасная самая и величавая.
Камилла ей имя было дано, «хранительница» означало оно.

«Кое-кто из знатоков возразит: «Не хранительница, а обыкновенная полевая ромашка». А я художник, я так вижу!..»

И отдаленный остров с тех пор подлинным раем стал на Земле.
Тучны стада и отары здесь были, земли весьма плодородны.
В реках кристально чиста и прохладна вода.
Сады, с виноградником споря, дарили плоды изобильно,
вина рекою текли.

Рыбою воды не оскудевали, множество масла оливы давали.
Дичью кишели леса, тяжкой пшеницей поля золотились
и полнились все закрома.
А выше злата земного, что в рудниках добывалось,
из века в век ценилось жёлтое сладкое злато.

Ведь не дано человеку, как ни моли он богов,
даже из роз благовонных капельку мёда добыть.
Могут его принести в искусно сплетённые ульи лишь пчёлы одни.
Их, неутомимых, на вечно солнечный остров
тоже Венера призвала. Им поручила она
делать здесь мёд самый лучший, людям его отдавать
для сладости и как лекарство.

Ещё поручила она стражам, приставленным к пчёлам,
к ним никого не пускать, на сотню локтей не позволять приближаться,
дабы никто не посмел жизнь сладких ульев нарушить.

На этой сладкой пчелиной ноте первый курс закончился.

«А муха – где? Пока только на обложке… Или там нарисована не муха, а просто этот Турпилий или его подельник, художник-оформитель, так коряво изобразил пчелу?»
Сессию, к счастью, удалось сдать без задолженностей. Трудности перевода принесли неожиданную славу: студента Муханова, за исключительное усердие и способности к «мёртвому наречию», особо отметили на кафедре иностранных языков. Оценка «пять» в зачётке – хорошо, точнее отлично, но и упоминание в итоговой речи декана на завершающем учебный год собрании курса – тоже неплохо.

После летнего перерыва руки огрубели, извилины заржавели. Снова сесть за перевод пришлось себя буквально заставить. Помог детский сад. В поисках оптимальной подработки – чтобы и денежка капала, и мозоли не росли – нашёл-таки синеку;ру. От общаги далековато, в одном из новопостроенных микрорайонов, зато ужином накормят. Детская кашка кому-то, может, и не по вкусу, а студенту – чего ещё надо? И детская игровая комната – считай идеальное место для занятий: хочешь – учись, хочешь – над папирусом корпе;й… или корпи;?..  Снова пошла разматываться запутанная античная нить – то со скрипом, то чуть веселее.

«Так-так…География расширяется, понемногу выплывает подлец. Но муха, где же муха?..  Да и орлов что-то негусто…»


За морем синим бескрайним жил в то далёкое время
грозный правитель Кемета.
Царь деспотичный и властный, имя носил он Снофру,
значащее «безупречный».

Царь тот владел безраздельно всею страною своей,
но из-за гордого нрава счёл он, что большего стоит.
Кроме людей подневольных, в себе он взлелеял желанье
править всем миром земным,
каждою тварью живой, не признавая на то
безраздельное право бессмертных богов.

Львов и Слонов в бронзовых клетках жестокий правитель держал,
Буйволов и Носорогов цепями к камням приковал.
Даже свободных и диких, никому до него непокорных,
Пчёл он в горах изловил и заставил мёд себе приносить.

Ванны из мёда, смешав его с кровью ягнят и женским грудным молоком,
он принимал ежедневно, этим надеясь бессмертья достичь.
Великой гордыней объятый, Снофру стал себя называть
царём всей земли величайшим и повелителем пчел.

Как-то купцы издалёка весть царю принесли:
есть среди синего моря сказочный остров один.
Люди живут там свободно, тяжкого гнёта не зная.
Пьют и едят изобильно, рады и веселы все.
Даже пчёлы у них беззаботны, вольно летают повсюду
и много целебного сладкого мёда дают.

«Нет, никакой мухи пока не видно. Одни пчёлы. Неужели Турпилий всех перехитрил и сунул бедную цокотуху, обозвав к тому же грязной и никчёмной, в заглавие и эпиграф к своей басне исключительно ради красного словца?.. Вот и верь после этого поэтам…»

Все чудеса в той стране одной объяснимы причиной –
с ними богиня живёт.  Венерой зовется она,
и по ее доброй воле счастье тем людям дано.
Есть и царица у них, её красота несравненна,
мудрости и благородства таких никому не достичь.

Речи приезжих услышав, очень Снофру огорчился.
«Врёте, презренные псы, замолчите сейчас же!» –
разгневавшись, царь закричал.
В цепи купцов заковал он и казни жестокой предал.

Зависть Снофру одолела. Многое мог бы простить он
людям в далекой стране, ибо рассказы казнённых
глупой фантазией счёл. Но, кроме прочих товаров,
амфору мёда они привезли, и был он
слаще любого мёда царёвых пчёл.

Порабощая зверей, долгие годы у них
вызнавал царь обманом тайные звуки и жесты,
коими даже косуля просит у льва пощады
для малых младенцев её. Зная звериный язык,
без затруднения мог он с тварью любою общаться.
Муху к себе призвал, тайное дал порученье…

«Ну, наконец-то!..  Ох, римляне, римляне… умели ж вы напустить туману… или он всё-таки грек, а у римлян был в рабстве, как тот же Эзоп?..»

…тайное дал порученье
и напоследок спросил, верно ль она поняла,
что надлежит ей исполнить. Слушая, царь убедился:
в точности всё осознала Муха и сделать готова.

А порученье гласило: Крысой добытую грязь
с вырытых тайно трупов в Нубийской пустыне
на дальний остров доставить. Там надлежит посетить
спальни людские, посуду, с хлебом и льном закрома, сыра и шерсти запасы.

Надо в садах побывать, на виноградник слетать, и особо –
в ульи наведаться, к пчёлам. И разойдётся повсюду,
где только муха коснётся, черная смерть неотвратно,
ибо в миазмах гнездится неизлечимая хворь.

Язвы она порождает, людей и зверей убивает,
и от неё не спастись. Крысы одни лишь да Мухи
мору тому неподвластны, он в Риме зовется «Пести;да»,
а по-кеметски – Чума.

«Да уж, на комедию явно не похоже. И любовная линия как-то не прослеживается… А может, это трактат о лекарствах? Типа древнейшего наставления для инфекционистов?..» 

Зная характер мушиный, ветреный и ненадёжный,
Мухе Снофру пригрозил: коль не исполнит заданье,
в Кемет не сметь возвращаться.
Проклята будет навеки бедная мелкая тварь,
и без малейшей пощады весь её род истребят.

Муха взмолилась: «Но как же выполнить волю твою?
 Стоит мне там появиться, тотчас проведают Пчёлы,
жалами с ядом ударят и на куски растерзают серое тело мое…»
 Снофру ответил: «Не бойся! Пчёлы тебя не узнают.
Будешь ты неотличимо на них, желто-чёрных, похожа!»

Лучшим художникам царским кисти тончайшие дали,
краски растёрли из злата, из серебра и сурьмы.
Каждый у Мухи на теле серый простой волосок
ими был точно раскрашен, чтоб невозможно стало

её от пчелы отличить. И подневольная Муха,
пчелиное приняв обличье, смерть из пустынной могилы
в дальнюю даль понесла.

«Ага!..  Вот почему она у них на картинках то серая, то полосатая…  Так это, оказывается, не просто трагедия, а триллер или пуще того – хоррор?.. Басня ужасов?..»

Дабы от всех посторонних замысел свой утаить,
Снофру вёл с Мухой беседу в дальнем покое дворца.
Доступ туда невозможен, окна слюдою закрыты,
даже рабу с опахалом вырван давно уж язык.

Мыши – и те не смеют в спальню запретную эту
хоть на мгновенье вбежать. И лишь священные Змеи,
что во дворце обитают, по полу пресмыкаясь, в тёмных углах лежат.

Старая, как пирамиды, зубы давно потерявшая
Кобра под царским ложем слышала весь разговор.
Терпенье змеи безгранично, злоба к людям безмерна,
но и она ужаснулась, царскую речь услыхав. 

Мудрая Змей царица в нору ушла проворно
и за дворцом Черепахе в свете луны неверном пересказала секрет.
Было змее известно: у черепах из Кемета за морем сёстры
 живут, что на Кипридских пляжах яйца в песок кладут.

Долог век Черепахи, многое знает она,
только все тайны её с нею и умирают –
 слишком ленивы движенья и неразборчива речь.
Чтобы понять её шёпот, к панцирю надо прижаться
либо к морщинистой шее ухом вплотную прилечь.

Выслушав Кобры рассказ, на берег пошла Черепаха.
Мудро судила она: на слабых крылышках Муха море не перелетит.
В порт надо ей отправляться, на нужный корабль пробраться.
Так она цели достигнет и силы свои сохранит.

Ветер пока дует с моря, смены его направленья
до новой луны не бывать.
Без ветра попутного с брега, что паруса наполняет,
в море корабль не выйдет, станет погоды он ждать.

Судно нагружено тяжко, много на нём товаров,
разные дальние страны ему предстоит посетить.
А черепахе неспешной ветра ждать вовсе не надо,
волны ей не помеха и паруса не нужны.
Медленно плыть она будет, но прямо, звезды ей путь укажут,
рыбы и птицы морские панцирю не страшны.

И доплыла Черепаха, ширь одолев морскую,
с зарёю на пляж песчаный выбралась из воды.
Нужен был страннице отдых, чтоб новых сил набраться
и сёстрам затем поведать о приближеньи беды.

Крепко спала Черепаха, сон ей снился прекрасный –
будто она, как птица, в небо взлететь смогла.
Лишь с пробужденьем от боли стало известно несчастной:
 ввысь наяву поднимается, только в когтях Орла.

Поднял Орел добычу, желая на камни сбросить
и из разбитого панциря нежное мясо склевать. 
И воззвала Черепаха: «О птица, позволь мне последнее слово сказать!
Будут страшны для слуха горестные секреты,
но с высоты глаз орлиный может судно вдали разглядеть.
Там схожая с пчёлами Муха, она из пустыни Кемета
с грязью несёт могильной Острову чёрную смерть!»

Но гордый Орел слушать не стал шёпот тревожный и страшный –
цепкие когти свои он разжал, и кончился век черепаший.

К порту причалил корабль, и товары долго рабы разгружали.
Муху везде за пчелу принимали, окна и двери пред ней открывали.
 Быстрая Муха летала повсюду, преград и помех ей никто не чинил.
 Воду и пищу, столы и посуду – всё смертоносный миазм поразил.

Чёрных посевов плоды зреют быстрее лозы и пшеницы –
не луны и годы, а краткие дни.
Люди не ждали беды, не прекращали трудится,
и вскорости горе познали они.
Старые и молодые, глупые и мудрецы, воины, дети и жёны,
вольные равно с рабами в мучениях смерть принимали.
Даже коровы и овцы, горные дикие козы,
кони, собаки и кошки вместе с людьми умирали.

«Мама родная, точно ужастик!.. Жаль, нет у меня связей в Голливуде… По такому сценарию полноформатную ленту снять – все Оскары наши, сто процентов! «Троя» – отдыхает...»

Неделя прошла, и увидел Орёл, под облаками летая:
остров обширный рукой беспощадною смерть обнимает.
Нет от неё спасенья ни людям, ни зверю – чёрные язвы всех поражают.
В каждом дворе и харчевне, в поле, лесах, на дорогах

зловонные трупы лежат. Все перед смертью равны –
 стар ты иль молод, нищ иль богат.
И невозможно земле мёртвое тело предать,
ибо каждый, кто трупа коснётся, сам обречён умирать.

И самый целительный мёд никого не спасал –
он после Мухи касанья в яд превратился и смерть причинял.
Тяжкая истина птиц властелину открылась:
ему Черепаха не солгала. Муха, что из-за моря явилась,
 остров на Чёрную смерть обрекла.

К Олимпу Орёл полетел и Венере поведал о страшной напасти.
Но поздно дошла до богини горькая весть –
Камилла средь первых на острове встретила смерть.
Из подданных славной царицы в живых никого не осталось,
все они жертвами мора ужасного пали.
 
В горе великом Венера Орлу приказала
Муху-злодейку найти, изловить и казнить,
 а прежде того разузнать, кто её надоумил чёрное дело творить.

Но, как известно, Орел слишком гордая птица –
ловлею мух промышлять для него не годится.
Быстрым Стрижам поручил он охотою той заниматься,
но Муху густой виноградник укрыл, куда и Стрижу не добраться.

«Оба-на!.. Жаль, не удосужился на первом курсе до этого места дойти. Вот, оказывается, откуда пошла пословица: «Аquila non captat musсas»... («Орёл не ловит мух»)
Эх, кабы выдать такое на каком-нибудь семинаре!.. Они б меня не в приказ – на кафедральный или главный университетский стенд повесили, с подписью: «Наши маяки». Или: «Учитесь как Муха!» 

Корабль из Кемета команда в обратный уж путь снарядила
для продолженья торгового дела.
Хитрая Муха момент уличила и к кораблю полетела.

Порт, где в амбарах зерно хранится,
 домом служил многим маленьким птицам.
Усталую Муху едва Воробей не убил, лишь чудом
успела та в щель среди палуб забиться.
 
Серого же корабельная Кошка схватила,
на том Воробью и конец.
Муха вернуться смогла и Снофру доложила:
 его поручение точно исполнил гонец.

Долго хвалил Муху царь, обещал ей самой и потомству её
 полную в царстве свободу.
«Станешь отныне ты, Муха, царицею
всех мелких тварей Кеметской природы!
Сам Скарабей для тебя будет навоз приносить!
Сытою будешь всегда, где захочешь летать,
 и ни один человек не посмеет прочь тебя отогнать…»

Муха, себя возомнив равной царю, отвечала:
«Покорнейше благодарю, но этого мало!
Желаю я жить не в пустыне голодной, а в светлых дворцах.
Питаться хочу не навозом зловонным, а на царских столах!
Лучшие яства пусть раб мне на блюде златом подаёт,
пить наливает не грязную воду, а сладкие вина и мёд!»

Дерзким речам внимая, усмехнулся недобро владыка:
«Что ж, я сдержу обещанье. Быть по сему. Взгляни-ка!»

Полную чашу вина царь перед Мухой поставил.
Щедрой рукою сладчайшего мёда в чару хмельную добавил.
И припала беспечная гостья к угощенью из царских рук,
забывая, что мёд – не отбросы, и вино – питьё не для мух… 
Голову хмель ей вскружил, в чашу упала, стала тонуть
и к Снофру воззвала, моля руку помощи ей протянуть.

«О государь, пощади! Не нужно мне больше вина,
да и мёдом сыта через край.
Навоза мне будет довольно сполна,
 спаси меня, руку подай!»

«Ты же хотела мёда с вином? Вот, всё – твоё. Получай!»
И рассмеялся злорадно над гибнущей Мухою царь.
Так погубила жадность мелкую алчную тварь.

Но с кораблем, что на родину Муху доставил,
вернулась в Кемет и Чума.
Много жилищ в городах и селеньях опустошила она.

Недолго Снофру ликовал, ведь не может любое,
самое тайное дело людское, взора Богов миновать.
Нет на земле таких тайн, каким хоть однажды
явными миру не стать.

Смертным кипридам уже никогда не узнать,
из-за кого им пришлось умирать.

А Венере, бессмертной богине, Орел о причине беды рассказал.
Дочь громовержца к отцу обратилась,
 Юпитер всесильный за море римские рати послал.
Их легионов несметная сила войско
Снофру в пыль и прах разгромила.

Смерти в бою избежавших мор беспощадный добил.
Царь вероломный в крепость укрылся и о прощении молил.
Каменных стен неприступных высокие башни Снофру не спасли –
Мухи обманутой сёстры в колодец могильную грязь принесли.
Тело тирана черные язвы покрыли,
невыразимо страшны его муки предсмертные были.

Смерть, злою волей нашедшая путь из пустынной могилы,
по миру бродит с тех пор, и обратно вернуть её никому не под силу.
Будет она беспрестанно и зло род человечий косить.

Повесть окончена.
Время пришло морали теперь изложить.

Лишь равнодушие, лень и бездарность в сей горестной песне
расслышать не смогут историю зависти,
что порождает смерть и бесчестье.

Надобно каждому знать, кто по воле богов
властью в стране наделён:
станешь со смертью играть – неизбежно будешь и сам поражён.
Ведь лишь добро и величье царя государства достойны признанья,
злобу же равно с коварством жестокое ждёт наказанье.

Есть и для гордых урок: кто высоко парит
и мелочей замечать не желает,
многое в жизни своей проглядит,
ибо за мелким порою судьба важное дело скрывает.

Коли тирану ты верно служил и снискал его ласку,
то и награду любую приемли с опаской.
Краток час благоволенья владык, непостоянна их щедрость.

А распустивший, как глупая Муха, язык –
жизнью заплатит за жадность и дерзость.

Но всех важнее мораль: если благо народу дано Провиденьем,
следует жить, наслаждаясь каждым его быстротечным мгновеньем.

Ибо достаток и счастье создать
может лишь труд многосложный тела и духа;
всё в одночасье разбить и сломать
способна ничтожная мелкая муха.

«А-бал-деть...»


2010

–  Быть может, следовало громогласно воззвать «Спящие, проснитесь, ибо сие важно!»  Но я этого делать не стану.

Профессор кафедры общей терапии «дедушка Ёжиков», «Ёжик», полностью – Егор Иванович Ежов, достал из кармана ослепительно-белого халата столь же безупречный носовой платок и деликатно высморкался.
 
– Я хотел бы… хм… кхе… – лекция шла к концу, голос подводил.  Докладчику пришлось прокашляться, – Кхм, кххмм… Кхе-кхе… кха-кха… гах-кхха-а!!!

 Ближайшее окно отозвалось, завибрировало. При фанфароподобных звуках многие из действительно спавших в задних рядах проснулись; в числе очнувшихся от транса был и Гена Муханов. «Дедушка» извинительно поклонился и махнул «галёрке» рукой: пардон, мол, продолжайте.

–   Я хотел бы напомнить бодрствующим: спящие отчасти правы, ибо единственное по-настоящему действенное средство, способное продлить жизнь человеческого индивидуума… средство, чья эффективность доказана на практике – это, не поверите – сон. Обыденный крепкий сон, со сновидениями, храпом, слюнотечением и попёрдыванием…

Студенты сильного пола дружно заржали, девушки скромно зарделись. Профессор утвердительно покивал: «да-да, именно так, не сомневайтесь… контролировать свою физиологию во время крепкого сна не дано никому…»

– Самый простой пример – сравнительная продолжительность жизни нашего бурого Топтыгина и его ближайшего родственника – белого Умки. Наш пребывает в спячке не менее трех месяцев в году, не считая обычного суточного сна, а его северный братишка берлоги не имеет, зимнего кайфа лишён и, как следствие, живет на десяток лет меньше. Так что спите, спите на здоровье, кого итоговая оценка не интересует…

Теперь засмеялись уже все бодрствующие. Профессор еще покашлял, потише.

– Если вы пока не забыли тему сегодняшней лекции, она посвящена фармацевтическим проблемам гериатрии. Грубо говоря, я попытался поведать вам, пока неразумным, о бесплодных попытках человечества найти некий эликсир бессмертия, а иными словами – лекарство, способное подальше отодвинуть неизбежную кончину.
Мы поговорили… точнее, это я говорил, а вы делали вид, будто слушали… о витаминах, галеновых и неогаленовых препаратах, антибиотиках, антиоксидантах, гормонах, препаратах крови и плазмы, ферментах, вытяжках из самых различных растительных и животных субстанций, от алоэ и ги;нкго било;ба до трупов свежеумерщвлённых летучих мышек. И к чему мы… точнее, я пришел, при вашем молчаливом соучастии? Ответ прост: такового лекарства не существует. Как бы мы или вы ни ухищрялись, сколько бы саламандр, крыла;нов и черепах с акулами ни извели – бессмертия в природе нет и быть не может. Даже якобы неумирающие многие десятки лет «голые землекопы» – преотвратные, я вам скажу, существа – увы, не бессмертны. Вопрос, можно ли жить вечно, имеет один однозначный ответ – нет!
А как старались люди, особенно власть и силу имущие, добраться до ответа на этот вопрос, и желательно положительного конкретно для них! Уже в самой древней цивилизации, египетской, фараоны употребляли в пищу кровь рабов, а всем известные Нефертити и Клеопатра, по-женски не такие жестокие (не будь они женщинами) даже купались в молоке. Первая предпочитала вегетарианскую, так сказать, кухню и обходилась пальмовым, а вторая – использовала ослиную простоквашу, хотя по иным источникам – якобы добавлялось и парное, гм… свеженькое. Но – исключительно грудное, и относительно немного, в равной пропорции с тоже свежей, человеческой, добытой ручным трудом… хе-хе… это специально для вашего сведения, юноши… семенной жидкостью. 
Известен еще один интересный фактик. К сожалению, документальное подтверждение, хранившееся в Эрмитаже в виде стихотворной пьесы древнеримского драматурга Турпилия, безвозвратно потеряно во время войны… Что?.. Не слыхали о таком?.. Это простительно, вот если б Эзопа либо Овидия не знали – сей же момент отправил в библиотеку. Так вот, задолго до любившей кисломолочные ванны печально известной последней египетской царицы… даже спящие поймут – я говорю об уже упомянутой Клеопатре – м-да… века за три до нее вопросом продления жизни и возвращения молодости озадачился тогдашний правитель севера Африки, известный как фараон Снофру.
 
При этих словах Муха окончательно сбросил дремо;ту. Ни хера себе!

– Итак, этот всевластный, как любой диктатор тех далёких времён, мужчина почему-то уверил себя: вернуть силу и крепость его вянущим членам поможет… милые девушки, нечего хихикать – я ведь не сказал «половому члену»…  Впрочем, этого ему, разумеется, хотелось в первую очередь…  Да, так он в качестве панацеи… да-да, у древних египтян это понятие, пусть и называвшееся по-другому, тоже существовало… выбрал – вы не поверите – обыкновенный пчелиный мёд! Смешивал бесценный по тем временам, да и в по сию пору, надо отметить, недешёвый, продукт с кровью – к счастью, не младенцев, а всего лишь ягнят, и молоком.
Его сей подлец брал, как вы уже могли догадаться, опять же не у коров либо коз, а… да, у подданных женщин. Рабынь, естественно, в первую голову, да, по-видимому, и вольными не брезговал – их-то имелось гораздо больше, и отказать царю никто бы не осмелился. Почему – подлец? Сейчас поймёте. Особенность процедуры была – догадаетесь, в чём? Нет, не три раза в день по стакану либо пол-литровому кубку. Он сей состав вовсе не пил. Ванны принимал, никак иначе! Можете себе представить, сколько требовалось обокрасть ульев, зарезать несчастных агнцев и досуха выдоить грудей, отобрав пищу у новорождённых детишек? Подлец, кто же еще…   
Правда, должен признаться: сам, своими глазами, пьесу не читал и даже не видел, не довелось, увы… было бы интересно, хотя бы одним глазком – ощутить, проникнуться атмосферой древнего стиха… А по слухам, вернее, по утверждениям видевших, в том эпосе речь шла ещё и о событии, попросту невозможном. Будто бы этот незнакомый вам трагик-сатирик описал древнейшую чумную эпидемию, якобы имевшую место за добрых пять столетий до считающегося самым старым в истории пришествия так называемой Юстиниановой чумы!

На мгновение оглохший и потерявший связь с реальностью Генка будто воочию увидел рукописные строчки на посеревшей, хрупкой от древности странице. Рука сама собой потянулась вверх.

– Да-да, молодой человек?.. Вы что-то хотите сказать?
– Н-нет, простите… Я… понимаете…
– А-а, вам понадобилось выйти?..  Не смею задерживать. Туалет направо.

И Муха под гогот аудитории на негнущихся ногах покинул лекционный зал.

«Дурак! И поделом тебе! Чего ты высунулся? Язык зачесался? И ведь чуть не ляпнул: «Видите ли, этот документ не утрачен… то есть бесследно»… А Ёжиков тут же вцепился бы: «Что вы говорите?! И доказать сможете?» И ты, идиот, начал бы соплю жевать: «Его, то есть это… ну, пергамент, манускрипт, короче, херню эту античную… точнее, скорее всего не оригинал, а переписанную копию... Да, это копия, но она музейная, старинная, и написана действительно по-латыни.  А мой дед… то есть он тогда и не дед был совсем, а пацан, помладше меня… в общем, спи...дил… Я хотел сказать, на улице, где они мусор убирали, в окошко заглянул и подгрёб лопатой…»  Нормально, да?»
 
А какого хрена возбух? А понятно, какого – зацепила Ёжикина уверенность, будто древний баснописец говорит именно о чуме.  Эпидемия – ну да, ну да… Но почему – чумы? Ведь Гена, собственноручно… или, если следовать логике, собственноязычно?.. личноголовно?..  с горем пополам переводивший басню, мог поклясться: ни о бубонной, ни о лёгочной форме чумы как таковой речь там не шла.
Конечно, познаний для дифференциальной диагностики было маловато, поэтому сидел в читалке, копался в учебниках – по инфекциям, микробам… Сходства немного, за исключением наименования хворобы – «пестис», ну и «чума», само собой. Но сей термин на латыни имеет весьма широкое толкование – современники Гиппократа называли так, в сущности, любую заразу, причём не обязательно человеческую. Отсюда и современный термин «пестициды» – химикаты, убивающие, к примеру, блох, вшей и прочих букашек-таракашек.
«Чума… Чума?..   А симптомчики-то – не совсем! Сибирская язва – вот наиболее подходящая патология, притом в молниеносной форме, попросту невообразимой не только в допотопное время, но и нынче, в двадцать первом нашем веке! С одной оговорочкой: невообразимой для простых смертных… тьфу ты, простых граждан, а вот для военных – очень даже вообразимой. Но тогда странно, какого лешего или Фавна… они же там, в древнем Риме, нашего лешего Фавном величали… заразу именуют «пестис», а не «антракс»? Ведь римляне вроде как уже знали эту скотско-людскую болезнь с чёрными язвами и струпьями на коже… И кстати, о птичках… «сибирячка»-то от человека к человеку напрямик передаваться как бы не должна?.. то бишь обычная, а боевая – хрен ее знает… И – самая фантастическая гипотеза: а разве не мог быть там какой-то микст?!  Чума с сибирской язвой в одном флаконе – весёленький коктейль, упоительный до смерти! 
Так неужели древнеегипетский любитель медовой гигиены умудрился раскопать посреди пустыни некий курган или бархан, где покоились жертвы когда-то кем-то применённого комплексного болезнетворного штамма? Предельно контагиозного и патогенного, практически стопроцентно летального? Штамма, представляющего собой не что иное как идеальный тип бактериологического оружия? Да-да, оружия! Биологического оружия массового поражения, разработка которого возможна в секретных военных лабораториях и лишь в наше время, когда к услугам мракобесов в белых халатах масса технологий, в том числе генная инженерия? А кто его нахимичил тогда, за чёрт знает сколько веков до нашей эры? Уж не жившие ли тысячи лет назад там, в Сахарах и Атлантидах, гиганторослые гуманоиды? Или зелёненькие большеголовые пришельцы с других планет? 
И пирамиды, к слову сказать, сооружать могли отнюдь не жалкие людишки с примитивными мотыгами – не зря же человеческое авторство постройки этих колоссов многими ставится под сомнение. И вправду: вот согнали тысяч пять рабов… да пусть не пять, а двадцать пять, впрягли в неимоверных размеров хомут, щёлкнули бичом… и те, с криком типа «эх, дубинушка, ухнем!» поволокли… Потом обтёсанные неизвестно чем до микронной точности глыбы по сотне тонн каждая без всяких подъёмных кранов аккуратненько скомпоновали, да как – комар носа не подточит! Ох, сомнительно…  Да, так пирамиды, и не только… вполне могли они, гиганты, сооружать – и не как усыпальницы, а скорее как бункеры-укрытия на случай атомных забав… И оплавленные кратеры там, под песочком, никто пока не искал, а поискать – так и не исключены новые, точнее очень старые, находки и открытия почище Трои с Теотиуаканом…
Ага… Жили-были в Африке, скажем, гиганты, в Америке – титаны, в Азии атланты… из-за чего-то повздорили, поссорились, да и повоевали. Покидались друг в дружку термоядерными бомбочками, а со временем и до бакоружия дошло. Выжившие – сволокли трупное гнильё в могильники, замуровали, зарыли поглубже, огородили, таблички поставили «не влезай – убьёт!», на ракеты сели – и куда?.. да хоть на Марс… Года прошли, таблички стёрлись, бетон потрескался, грунт частично выветрился. А этот «безупречный» – возьми да раскопай. А раскопав, недолго думая пустил в ход. Вот уж действительно подлец… Всем подлецам подлец, без страха и упрёка! 
Страха у подлеца-фараона не было, надо думать, от глупости. Сам, между прочим, вскоре отведал своего адского зелья, если верить басенке, и с народом поделился, щедрый такой… Упрек для злобствующего кретина тоже нашёлся – по воле самого Зевса-Юпитера, верховного громовержца… а этот, всемогущий –  спрашивается – молнию пожалел, что ли?.. или по лености переложил бремя возмездия на плечи смертных? 
А вот еще вопросик: римляне, по тому же Турпилию мстившие недоумку-тирану за нехорошие дела, почему не заразились? Ага, и по ходу: странная месть получилась – гадил один, самый главный, а отметелили других – вырезали целое войско. Их-то за что?!.. Но – бог или Юпитер с ними – почему всё-таки не заразились?  Об этом же – ни слова? Противогазов у них, по давности лет, быть не могло…
Вариантов ответа, как представляется, два: первый, самый вероятный – ни фига подобного. И заразились, и вымерли, но поэт об этом факте скромно умолчал, дабы не бросить ненароком тень на величие империи. А второй, пусть и менее допусти;м, прост до примитивности: причина неуязвимости легионеров – в чёткой воинской дисциплине. Они же, как явствует из множества источников, с местным населением практически не контактировали – жили в своих, строго изолированных и огороженных лагерях, воду брали из там же, за оградой, выкопанных колодцев, пищу готовили себе сами… А с врагами на поле боя общались исключительно стрелами, копьями и мечами, впоследствии тщательно их (мечи и копья) отмывая от крови и грязи. Насчет устойчивости к заразе мух и крыс – ничего особенного – насекомые как чумой, так и чёрной язвой не болеют, это факт общеизвестный. А крысы – болеют и мрут, ещё и людям передают, да только какая же басня без капельки фантазии, она же художественная ложь?

Да-а, история…  И ведь не расскажешь никому – засмеют! Или того хуже – дойдет слушок до молчаливых людей в штатском, несущих опасную и трудную, на первый взгляд не видную службу, а они о-очень заинтересуются. «А откуда у вас, пока уважаемый молодой человек, пока студент, пока свободный гражданин, эти идеи? А-а, из книжки… А книжка?.. А-а-а, от дедушки досталась… А ему от кого?»
 И – готово дело, только успевай подшивать. Хищение из музея – было? Было, чего уж там. Кому докажешь – никто ничего похищать не хотел, просто один не в меру любопытный недоросль-переросток заглянул в незапертое окошко. Посадят? Деда уж точно не посадят. Чтоб его посадить, сначала понадобится эксгумировать и оживить. Он виноват, но неподсуден. А внука?..  А внука – за что?.. Вроде как и не; за что… Посадить-то, может, и не посадят, за отсутствием так называемого «состава преступления», но позорища не оберёшься. И из альма-матер попрут, железно. Так что молчи, брат Муха, не высовывайся и не жужжи.»

И Муха, приняв решение не высовываться, не трепать языком где попало, а главное – на лекцию уже не возвращаться, благо до окончания оставались считанные минуты, прямиком из туалета, он же курилка, отправился в общагу.


Тогда, свалив с гериатрической лекции, Генка постарался выбросить из головы лишние мысли. Принял к сведению: старая книжка – действительно музейный экспонат, притом не местного значения. Надо же, в Эрмитаже хранилась! А может, Ёжик и не эту конкретно имел в виду? В войну Питер бомбили конкретно, и по Зимнему наверняка попадало не раз и не два – взрывы, пожары… вот подлинник и пропал, а здесь, в Самаре, откуда ему было взяться?  Копия это, не более.
Теперь, избавившись от сельской недвижимости, он еще раз подумал о возникшем оттуда же, из дедовой избы, и таком же ненужном движимом имуществе. Ненужном, не приносящем никакой пользы и молча взывающем: ну, сделай же со мной хоть что-нибудь! 

Любой собачник на своём опыте постигает известную притчу о единстве и борьбе противоположностей.

Бежит себе пёсик и видит на дороге жабу. Цап, естественно… А дальше – что? Дальше притча начинается: сожрать – гадко, выплюнуть – жалко. Так и выходит борьба: собака душит жабу, а жаба – собаку. Только первая жаба реальная, а вторая – виртуальная. Собачья жадность в конечном итоге уступает, и псина бросает несъедобную добычу. Слегка помятая жаба отряхивается и как ни в чём не бывало отправляется по своим жабьим делам, а Шарик-Тузик, помня чу;дные вкусовые ощущения, как минимум год воздерживается от повторения подобных охотничьих подвигов.
 
Под воздействием Серёгиного самогона пришло озарение: а ведь он ведет себя в точности как эта собака с жабой в зубах. Даже с двумя. И если одну, покрупнее, уже выплюнул – сбыл на фиг гектар земли с надворными постройками, то с другой – и разговор другой.
 
Дед, при всём его уме и практической смётке, был неправ. Дожил до седины, гангрены и смерти, а так и не осознал, какое сокровище некогда уволок из музея через беспечно приоткрытое окошко. Пусть литеры на пергаментных страницах выведены и не лично античным басноплётом, цена у копии древней книжки всё равно должна быть приличная.

Шесть десятков лет назад парнишка с лопатой заглянул в окошко, польстился на блескучую обёртку, подгреб копеечную, по его примитивным суждениям, книжонку, сунул под телогрейку и удалился. Картинки посмотрел, в подписях ни хрена не разобрал и – хорошо, не выбросил либо в печку не сунул, а мог. Сберёг, и на том спасибо. А виновных в халатности, сделавшей возможным тот гребок – арестовали, судили и расстреляли. Хотя это – вряд ли, скорее дали солидные срока;. За копии и при Сталине не расстреливали. Копия, не копия, а неплохо бы уточнить, сколько за неё сейчас могут дать…

«Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!.. надо же, какое словечко подобрал – «дать»… Дать за кражу из музея могут прилично и сейчас. А как лучше – «получить?..» Что в лоб, что по; лбу… Вопрос следует ставить так: «Сколько за неё могут заплатить?..» – вот это будет более правильно и менее страшно».
 
Кто может заплатить за бывший музейный экспонат? На первый взгляд вопрос содержит в себе готовый ответ: ежу понятно – музей. Кстати, о музеях. Там, в хранилищах, попадающие к ним предметы старины принято как-то помечать, как в тех же библиотеках помечают книги. А эта, хотя и пергаментная – всё-таки книга.

 Поищем… На семнадцатой странице – ни пятнышка. А на обложке? И на обложке пусто.
Лишь во внутреннем уголке заднего форзаца нашлось нечто – еле отличимый от остальной фактуры прямоугольничек три на четыре сантиметра. Вся обложка шершавая, а там – гладенько. Вопросы есть? Вопросов нет. Ай да дед!..  Музейное клеймо было, да сплыло – старый хитрец… почему – старый?.. он тогда мог быть очень молодым… бритвенным лезвием срезал штамп. Думай теперь, гадай хоть до посинения: где и когда принимали штуковину на хранение, какой у неё был порядковый номер и прочая.

Тем не менее путь в музей заказан. Генка представил себе возможный диалог: он, с Турпилием под мышкой, небрежной походкой входит в кабинет, скажем, директора или первого-второго зама.

– Чего изволите-с? – после приветственного поклона вопрошает директор или зам.
– Да вот завалялась тут у меня одна вещица. Дай, думаю, предложу – а ну как вам пригодится…
– И во сколько цените вещицу?
– Сущий пустяк – миллион, полтора… Нет, не импортных – наших, родных. Сколько не жалко.
– Всего-то?.. Нуте-с, позвольте взглянуть… О-о-о!.. Завалялась, говорите? А откуда на ней, завалящей, во-от тут следочек малый? Не от нашего ли музейного штампика? – и на кнопочку – тись! 

Звон, переполох, вбегают люди в синем… Далее разговор идёт по-другому: посетитель стоит на коленях, руки его заведены за спину и фиксированы металлическими браслетами с цепочкой посередине. Директор или зам ходит по кабинету.

– От дедушки, говорите, досталась, в подарок и в порядке наследства… Верится с трудом, но допустим. От кого ему – не ведаете… А вам, студенту и человеку почти интеллигентному, не пришло в голову – книжка-то не из бумажки газетной изготовлена, и не из ватмана даже?.. И не по-нашему написана?..
 
Покаянный жест, немое согласие. Обвинитель повышает голос:

– А-а, пришло… вы по этой причине ею и заинтересовались… и предположили, и отчасти догадались – не просто книжка перед вами, а предмет старинный, могущий представлять музейный интерес. Вот вы, согласно предположению, сюда и подались…  Почему же, раз предположили, сразу к нам не принесли?.. Ах, перевести сперва решили… Долго переводили?.. Два года?.. солидный труд, нельзя не согласиться…
 
Повинная голова согласно кивает: да уж, потрудился… Может быть, из уважения к труду ему даруют свободу?.. Отнюдь.

– У переводчиков, молодой человек, в ходу своя цеховая, так сказать, поговорка: «Не переводите, да не переведены будете…» Не знаете?.. Не слыхали? А такую: «Незнание не освобождает от ответственности» – такую поговорку слыхали, знаете?..  Что ж, готовьтесь теперь к переводу вас самих, и минимум на два года, на казённые хлеба…


Не будь на древней рухляди уличающих следов, можно было хоть на что-то надеяться. Но след есть. В музей, и не только местный – любой – лучше не соваться. И какому бы то ни было частному коллекционеру в родной стране на законных основаниях продать – тоже не получится.
 
Чтобы продать, надо его, коллекционера, сначала найти. Искать сегодня не в пример проще, чем век и даже десятилетие назад. Выходи в сеть, выкладывай объявление, фото… Вот!.. первое же фото – и ты спёкся. А ходить по антикварным лавочкам, предлагать из-под полы – увольте. Объегорят, а то и отберут, и вообще ни шиша не отгребёшь, кроме битки в нос. Ещё вариант: анонимно подарить тому же музею. Упаковал, по примеру легендарного Остапа Ибрагимовича, в вощёную бумажку, бечёвкой крест-накрест обвязал, адресок вывел: «На деревню, дедушке» или «в Эрмитаж, народу», и отправил.

А кто её получит, твою бандерольку?.. Музей? И благодарные неизвестному благотворителю посетители, толпясь у выставленного на всеобщее обозрение творения, будут взирать на табличку «подарено неизвестным гражданином» и восхищённо перешёптываться: «Бывают же люди! Не перевелись ещё истинные патриоты…»

Нет, дорогой даритель, до народа твой презент не дойдёт. Получит его некто, рассматривающий в приёмной комнате обращения граждан. Развернёт, оценит на глазок, и себе заберёт. Может, конечно, встретиться на пути Турпилия к народу и честный человек. Может, с вероятностью пятьдесят на пятьдесят – либо встретится, либо нет. Поэтому с посылочкой повременим, а жаба… жаба не задушит.   


Глава десятая

 «Октябрь уж наступил! И пусть не наступил – к чертям терпенье! Сентябрь кончается и сердце страстью пОлно!.. или «полнО?» Если так, ударение не совпадает… Ну и хрен с ним, с ударением! И с рифмой заодно. Сегодня тридцатое сентября, воскресенье, пора звонить Гулбайре, предъявлять ультиматум. О суевериях и прочих знаках – ни слова, буду само смирение и покорность: «Дорогая будущая тёщенька, будьте так же добры, как красива ваша доченька, дайте же ей наконец разрешение связаться со мной, недостойным, но любящим и верным… клянусь, верным, целый месяц!»
 
По здравом размышлении Генка решил зря время не терять. Тёще звонить бесполезно: раз царевна на связь не выходит, то и материнского благословения пока не получила. Пойдём-ка мы проверенным путём. Там у нас надёжный резидент, будем действовать через него.  Ау, дядя Жора!

Абонент «Жаркынбай», против ожидания, долго не брал трубку. Странно… Впрочем, ничего странного – он человек деловой, Славка как-то образно обрисовал дядюшкин масштаб: «Санин Жоранбек такими делами ворочает – Кремль отдыхает!» Видимо, у них там октябрь – пора горячая: хлопок какой-нибудь, мак опять же, конопля… Виноград, инжир, урюк на худой конец. Чего там только нет, в плодородных предгорьях…

Повторный набор удался. Но ожидаемой радости состоявшийся короткий разговор не принёс.

– Это ты, сынок?.. Здравствуй. Я хотел сам звонить, а ты как почувствовал. Вылетай, билет я закажу.
– Погодите, дядя Жора. Куда вылетать?
– Сюда, ко мне. По телефону ничего не скажу. Паспорт у тебя при себе?.. Хорошо. Диктуй.  На вечерний рейс ты успеваешь, денег не жалей. Если надо – займи, всё верну. Ждём тебя. Как будешь садиться в самолёт, набери, я встречу.
Показалось или он плачет?


 «Мамочка, привет! Я уже долетела, всё хорошо, здорово, даже отлично! У меня в самолете оказался бизнес-класс, кресло очень удобное, большое, можно поспать, и я выспалась. И накормили до отвала, и кино показывали, и пледы давали, и тапочки.  И язык я уже почти хорошо знаю – специально слушала все объявления не по-английски, а по-немецки, и всё-всё понимала. Так что я у тебя умница! А в аэровокзале меня встретили, помогли пройти таможенный контроль, все очень приветливые, особенно фройляйн Эрика. Я звоню с её телефона, а скоро смогу и сама. Меня сейчас отвезут в университет, там размещусь и завтра или послезавтра тебе еще позвоню… нет, вот Эрика говорит, звонить здесь труднее, лучше я буду тебе регулярно отправлять голосовые письма, хорошо? Это как звонок, только надёжнее. А ты мне посылай такие же, или, если не получается, пиши эс-эм-эс. Я тебя учила, помнишь?  Передавай всем привет, я всех целую и люблю!»

Гулбайра Бектимкулова по ходу дочкиного щебетания успела вставить всего пару слов. Можно понять Нурширин – девочка прилетела из серых будней прямиком в яркий праздник, она переполнена эмоциями – так и искрится. Мама понимала и радовалась вместе с ней. Ей было и радостно, и немножко грустно – любимая, единственная дочь улетела далеко и надолго. Улетела и совсем не переживает по этому поводу, не хочет и не может понять маминой печали.  Все дети таковы – они, увы, эгоистичны…

Первое голосовое сообщение пришло на четвёртый день и звучало так же восторженно-радостно:

«Мамочка, здравствуй! Это я. Живу уже в кампусе при нашем университете, это так называется здешнее общежитие. Здесь всё гораздо лучше и удобнее, чем у нас. Со мной в комнате будет жить ещё одна девочка. Она приехала сегодня утром, из Марокко. Это на севере Африки, если ты забыла. Её зовут Маджида, она пока плохо говорит по-английски, по-немецки ни бе ни ме, зато хорошо знает французский. Будем с ней общаться и заодно учиться – правда, здорово? А занятия начнутся уже завтра, когда соберутся все наши, из международной группы. Нас будут готовить к университетским лекциям, чтоб мы там не спали, а ещё и чему-нибудь учились. Мамочка, я тебя прошу: не скучай, не грусти и ни в коем случае не плачь. Всё будет хорошо! Всем привет, всех целую и люблю. Твоя доченька Нурширин»
 
Такая же радость слышалась и в третьем, и в четвёртом, и во всех остальных двух-трёхминутных письмах-монологах счастливой абитуриентки. Она рассказывала о первых подготовительных занятиях, о прогулках по огромному красивому городу, о столовой, где всё очень вкусно. Непривычно, «наших лучших в мире фруктов там нет, зато много другого – например, попробовала папайю и объедаюсь ананасами!..» Учиться совсем нетрудно, основные сложности – с языком, «и меня всё время отмечают среди лучших!..» А в самом университете все большие лекции проходят в аудиториях, оборудованных системой синхронного перевода – можно даже на русский. «Но я так не хочу – лучше буду слушать в оригинале, по-английски, ведь это мне понадобится в дальнейшей работе, правда?»
 
Все сообщения заканчивались одинаково – Нурширин передавала всем привет, любовь и поцелуи. Но, к удивлению матери, ни в одном послании дочь ни разу не упомянула своего жениха. Наверное, с ним она общается отдельно, и темы там другие.

 Гулбайра решила не писать ей о постигшем парня горе – зачем огорчать девочку? Раз она не знает – видимо, и Геннадий не сообщил?.. Что ж, это его личное дело. Она приедет, они встретятся, сам расскажет обо всём, если сочтёт нужным.  Пусть всё идёт своим чередом, пытаться переменить судьбу не стоит. У молодых своя дорога.

Не писала и о своём посещении имама, его резком отзыве и неприятии брака с иноверцем, намёке на подозрение в колдовстве, своих страхах. Ни к чему ей там это. Теперь, по прошествии времени, она очень жалела о том визите. Но что сделано, то сделано, воде в реке вспять не потечь.


 Двадцатого сентября поступило неожиданное и удивительно радостное известие: она сможет увидеть дочу не весной, не зимой, а буквально через две недели. Позвонил брат, выслушал новости о племяннице, обрадовался. Он из прошлого разговора с ней не всё понял – думал, учеба только в проекте, ведь предоставление гранта требует времени.
 
– У нас, в соседнем посёлке, мальчик учится там же, в Германии – так пока его пригласили, год прошёл. Вот молодец наша девочка! Повезло ей… Есть всё-таки бог на свете, Гулбайра! Не дожил Тологон, жаль…  А давай к ней съездим?
– Как это – съездим? Ты шутишь? Я таких денег не найду…
– Не думай о деньгах. Я всё беру на себя. Тебе переведу, сколько надо, не сомневайся. Свяжись с Нурши, возьми адрес, и полетим, ты оттуда, я отсюда. В Берлине или Франкфурте встретимся, ты подождёшь в аэропорту, я тебя найду.
– Казы, я не могу… это же так дорого!
– Брось, я сказал! Бери отпуск, и поедем.

В свалившееся на голову счастье трудно поверить – скоро она увидит свою девочку! Гулбайра взяла телефон и набрала сообщение.

«Доченька, здравствуй! Хочу тебя обрадовать – скоро мы увидимся! Твой дядя Казы купит для меня билет, мы с ним прилетим к тебе в начале октября. Сообщи точный адрес своего кампуса, номер комнаты.  Я боюсь заблудиться, но Казы говорит – он поможет найти. Он хорошо говорит по-английски, и немецкий знает – по работе с туристами. Целую тебя, девочка моя. Жду письма. Твоя мама.»

Ответ не заставил себя ждать.
 
«Мамочка, привет! Как хорошо, что ты сможешь приехать! Как хорошо, что у меня есть такой замечательный дядя! Я буду очень-очень рада вас видеть. А у меня ещё одна хорошая новость: нам дают целую неделю отдыха, и мы поедем кататься на горных лыжах! На лыжах я пока не умею, зато умею на доске – ведь я каталась на скейтборде, и на сноуборде тоже смогу. А если не смогу, буду ездить на попе!..
Этот горнолыжный курорт называется Штейнхоффтен, он недалеко от Мюнхена, там горы пониже наших, вершина Цугшпитце три тысячи метров всего, зато там уже выпал снег. А потом приедешь ты, и мы будем гулять по Берлину. Я уже заранее рада встрече, только боюсь, дядю Казы не узнаю, я же его ни разу не видела. Но ты мне его покажешь, и мы познакомимся. Адрес и как добираться от аэропорта я напишу обязательно, или продиктую в следующий раз. Целую тебя, мамочка, крепко-крепко!» 


Следующее сообщение пришло через три дня, и не от дочери. И не голосовое – письменное. Ей доставили международную телеграмму.

«Дорогая госпожа Бектимкулова. Сообщаем: с вашей дочерью Нурширин Бектимкуловой произошёл несчастный случай в горах вблизи селения Штейнхоффтен двадцать третьего сентября сего года. Она и ещё две девушки пропали без вести при схождении снежной лавины. Не теряйте надежды, спасатели ведут поиск пострадавших.»

Мать почувствовала слабость в ногах, ещё не дочитав телеграмму. Сердце бешено заколотилось, в глазах потемнело. Она села за стол и изо всех сил сжала голову руками, чтобы не закричать в голос. «Не теряйте надежды…»
 
Гулбайра родилась, выросла и всю жизнь прожила в горной стране, поэтому отлично поняла смысл слов: «пропала без вести при схождении лавины». Никакой надежды в таких случаях нет и быть не может.

«Дорогая госпожа Бектимкулова. Сообщаем: поиски вашей дочери Нурширин Бектимкуловой и других девушек, пропавших одновременно с ней, пока не увенчались успехом. Работа спасателей затруднена из-за тяжёлых погодных условий и продолжающегося снегопада. Мы молимся вместе с Вами. Не теряйте надежды».

Это сообщение пришло на третий день. А на четвёртый всё прояснилось окончательно.

«Дорогая госпожа Бектимкулова. С прискорбием сообщаем: тело вашей дочери Нурширин Бектимкуловой найдено и кремировано. Высылаем Вам её личные вещи. Приносим Вам глубочайшие соболезнования. Память о ней навсегда останется в наших сердцах».

И приписка, меленьким шрифтом: «При Вашем желании урна с прахом Вашей дочери Нурширин Бектимкуловой будет выслана в Ваш адрес после получения нами официального запроса социальных органов».

Все телеграммы имели одну и ту же подпись: «Эрика Мильхе».

Пришло и ещё одно письмо на бланке «АОК Continentale», три строки: «Для получения страхового возмещения в связи со смертью Вашей дочери Нурширин Бектимкуловой Вам следует обратиться в региональное отделение…» Мать не дочитала – ей показалось, будто кто-то украл у неё дочь и теперь взамен предлагает деньги.

Вместе с последним письмом пришла небольшая посылка. В пластиковой коробке лежали паспорт Нурширин, её школьные документы, смартфон с растресканным экраном, фотография, где ей одиннадцать. Там они втроём – счастливые папа, мама и дочка, окончившая четвёртый класс на одни «пятёрки». А ещё – золотые серёжки и колечко с рубином.

К коробочке степлером прикреплена квитанция на посылку-контейнер, где по-немецки отпечатано: «Koffer mit pers;nlichen Gegenst;nden. Inspiziert. Es gibt keine illegalen Investitionen.» Есть и перевод: «Чемодан с личными вещами. Досмотрено. Незаконных вложений нет.»

Гулбайра и без казённой надписи знала: в личных вещах её погибшей под немецкой лавиной дочери незаконных вложений нет. Там – платья, джинсы, спортивный костюм и домашний халат, курточка, кроссовки, туфельки, бельё, маникюрный набор, мелкая девичья косметика, зубная щётка. А ещё – книги, тетради с написанными её рукой английскими и немецкими обучающими упражнениями. Она не любила общепринятые квадратные скобки, транскрипционные символы. Сложные в произношении слова отличница всегда выписывала по-русски, как слышалось.
 
Коробка лежала на кухонном столе, мать снова и снова пролистывала паспорт, рассматривала фотографии, гладила пальцами серьги и кольцо, казалось, ещё хранившие тепло кожи её Нурши. Серёжки подарил девочке Жаркынбай от имени жениха, этого смешного и доброго русского парня, на них тончайшая гравировка: головка марала. Мальчик, конечно же, не знает – благородный олень сулит женщине много детей: ведь, согласно старинной киргизской легенде, именно марал на рогах приносит младенцев… А колечко – своё, фамильное.

Его тридцать лет назад юной красавице Гул дарил Тологон Бактимкулов в первую годовщину счастливой семейной жизни. Гулбайра украшение поноси;ла совсем мало – после первых же родов пальцы стали толще, а ещё она тёркой повредила сустав, было воспаление, образовались рубцы… дорогая вещица лежала в шкатулке невостребованной. Мать хотела дождаться свадьбы, но передумала – подарила кольцо единственной дочери в день окончания школы. И вот оно снова вернулось. Такое же изящное, узорное, блестящее, и камешек – такого же кроваво-красного цвета… 
Она взяла кольцо, поднесла поближе к глазам. Кровь!.. на нём – кровь!!.. Рубин – символ любви и счастья?.. Как бы не так!.. Бездушный, зловещий камень, пропитанный кровью. Может, это в нём, кольце, и кроется неумолимый знак беды?.. Может, это оно и принесло все несчастья – смерть мальчиков, смерть Тологона и наконец, смерть Нурширин?


Еще на повороте с улицы Жазгуль дёрнула мужа за руку: давай поторопимся – кажется, с нашей Гул непорядок. Из дома доносились неожиданные звуки – такие бывают, когда хозяйка готовит отбивные. Удар за ударом – бац... бац… бац… кто-то колотит, разбивает куски мяса в тонкие лепёшки. Она собирается жарить котлеты?!..

Дверь была не заперта, и вошедшим предстало странное зрелище: стоящая на коленях женщина молотит по полу кухонной колотушкой.

– На, на!.. не уйдёшь… На!.. на, гадина, на…  На!..

Рубин разбить можно, положив его на наковальню и ударив массивным стальным молотом. На деревянном полу, даже железным молотком – почти невозможно, а уж дубовой бучардо;й – и вовсе Изуродованное украшение каталось по; полу, пряталось в углах, норовило укрыться под плиту,  холодильник, а она ловила его, била, снова ловила и била, била…

Слезами горю не поможешь, это правда. Слёзы не утешают страданий, не смывают горе. Но плач, рыдание, даже надрывный крик, подобно предохранительному клапану на перегретом паровом котле, выпускают переживание наружу, не давая разорваться сердцу.

Женщины плакали долго. Гулбайра то затихала в объятиях сестры, то снова начинала вздрагивать, подвывая и прерывисто дыша.

Оставить её одну в доме тётушка не решилась, решила заночевать рядом, постелила себе на полу. Выплакавшись, младшая позволила уложить себя в постель и заснула. Психиатров вызывать не понадобилось, кризис миновал.


…Она идёт по дороге босиком. Справа от неё простирается поле, поросшее сочной густой травой, там мягкая тёплая земля, цветы. А слева – пропасть. Под ногами – голые камни, холодные, острые и твёрдые. Её сбитые, исцарапанные ноги кровоточат. Ступать больно, путь кажется бесконечным. Куда ведёт дорога? Она не знает, и спросить не у кого.

Вокруг пусто, кроме неё на каменистой колее – ни единой души. А рядом, совсем близко, в двух шагах – трава, цветы, клубится туман. Но туда не добраться – обочина закрыта высокой прозрачной стеной. Надо идти, подняться на гору – это не равнина, а склон, и ей туда, наверх. Шаг за шагом, ещё и ещё, превозмогая боль в искалеченных ногах, выше, выше…

Вдруг посреди цветущего луга она видит кого-то. Кто там стоит, улыбается ей и зовет к себе, машет рукой?..  Она вглядывается в туманную дымку, узнавая и не веря глазам – это они!.. Они, её муж, молодой и красивый Тологон, а рядом с ним – её девочка, её кровиночка, её Нурширин.

Они не одни. Между ними, держа их за руки, стоит кто-то ещё. Лица не видно, не видно даже, человек ли это, но лицо этого существа невыразимо прекрасно, там сияние, свет, чудо…  И он или оно – тоже зовёт, тоже взывает к ней: иди же, иди ко мне, к нам! Она сворачивает с дороги, стена расступается. Ногам делается легко и тепло, бежать приятно, мягко, боль исчезла, её тело невесомо, она уже летит к ним…

Гулбайра проснулась от необыкновенного ощущения. Её переполняло радостное, счастливое предчувствие. Сон помнился до мелочей, перед ней словно наяву стояли лица родных людей, а вот того, кто был с ними, увидеть не удавалось, но она знала, кто там. Вот, значит, как это бывает. Вот как выглядит этот зов.

Верующим мусульманам известно: самоубийство недопустимо, человек не имеет права самостоятельно лишать себя дара жизни. В мечетях рассказывают притчу о человеке, решившемся на такое. Он страдал от тяжёлой болезни, покончил с собой, предстал перед всевышним, и его спросили: «Почему ты пришёл сегодня? Разве я звал тебя? Ведь тебе известно: я когда-нибудь позову каждого, все рано или поздно пребудут в царствие моём. Но тебя я ещё не звал. Зачем ты опередил мой зов? Тебе здесь, возле меня, нет места». И душа несчастного отправилась в адов огонь на вечные муки. 

Но когда и как именно позовут всех и каждого, никому не известно. А она – знает! Теперь – знает! Её позвали…

Гулбайра дождалась пробуждения сестры, поговорила с ней, успокоила: она поняла, как напугала родственников своим глупым вчерашним поведением. Больше такого не повторится.
 
– Не бойся за меня, Жазгуль. Ступай домой. Я схожу на работу, попрошу отпустить на день-другой. Они поймут. 
–  Сходи, отпросись. Ты права – за руль тебе пока лучше не садиться. А потом я снова приду, ладно? Приготовлю что-нибудь вкусненькое… Ты когда вернёшься?
– Приходи поближе к вечеру. Я без тебя, пожалуй, и не уснула бы, а с тобой выспалась. Спасибо тебе, родная.

Они вместе позавтракали, и Жазгуль ушла к себе. Заперев за нею дверь, осиротевшая мать занялась делом. Взяла клейкую ленту и наглухо залепила вентиляционную решётку на кухне. Плотно закрыла окно.

После отъезда дочери ей иногда плохо спалось, и в домашней аптечке появилось снотворное. Сейчас оно будет кстати – все восемь таблеток. Кухонную дверь она тоже закрыла, щель под нею заткнула полотенцем. Открыла все краны на газовой плите, взяла счастливое семейное фото, легла на пол и так, глядя на лица дорогих сердцу людей, заснула, чтобы уже никогда не просыпаться.


3 августа 2012

Воздушный лайнер совершил посадку в аэропорту Франкфурта точно по расписанию. Самолёты «Люфтганзы» никогда не опаздывают: немецкая пунктуальность – лицо фирмы, синоним надёжности.
 
Её встретили у выхода с паспортного контроля. Встречающих было двое – грузный темноволосый мужчина средних лет и стройная молодая блондинка. Они подошли уверенно, словно знали её в лицо. Женщина обратилась к прилетевшей на русском языке.
– Здравствуй!.. – приветливо улыбнулась она, – Ты Нурширин, я не ошиблась?
– Да… – немного робея, ответила девушка, – А вы кто?
– Я – твой гид. Меня зовут фройляйн Эрика. А это – Франц, он поможет тебе с вещами.

Названный Францем тоже улыбнулся, взялся за ручку сумочки, но Нурширин воспротивилась:
– Nein, nein, danke, ich schaffe das selbst! (Нет-нет, спасибо, с этим я справлюсь сама)

Эрика подняла брови:
– Oh, du sprichst Deutsch? (О-о, ты говоришь по-немецки) – она несколько озадаченно взглянула на спутника, рассмеялась и продолжила по-русски, – Это превосходно, но давай пока общаться на русском. Видишь ли, и мне практика не помешает… не возражаешь?
– Nein… То есть, нет, конечно! Это мой немецкий вас шокировал, да? Я учусь самостоятельно, начала только недавно… А если я попрошу, можно нам с вами разговаривать и по-английски?
– Да-да, дорогая, можно. Вот по дороге и начнём.

Багажа ждать не пришлось – в этом аэропорту всё отлажено до мелочей. Франц подхватил казавшийся невесомым в его ручищах чемодан, и спустя десять минут они уже усаживались в ожидающий на стоянке микроавтобус с затемнёнными стёклами.
 
– Дорога займёт около двух часов, – снова улыбнулась Эрика, – А сейчас, пока мы не движемся, ты можешь позвонить маме.
– Но у меня же нет роуминга!.. Наверное, нужно оплатить…
– Нет, обойдёмся без роуминга. Позвони с моего, а завтра на месте всё решим. И не стесняйся, у меня тариф безлимитный, говори сколько хочешь – мама наверняка волнуется за тебя. Расскажи, как проходил полёт… в общем, всё, что считаешь нужным.

Она взяла предложенный телефон – очень похожий на её собственный, только немного больше и тяжелее. У фройляйн такие красивые руки – кисти изящные, ухоженные, и пальцы тонкие, а ногти покрыты эффектным вишнёвым лаком. Нурширин захотелось иметь такие же.
 
Говорила, как ей показалось, целый час, а на самом деле записанный разговор длился четыре минуты и сорок секунд...

– Большое спасибо! – девушка вернула аппарат, – или Herzlichen Dank, правильно?
– Правильно, милая.  Ты умница. Выпьешь кофе? Или сока?
– Лучше сока.  Ананасного, если у вас есть.
– Для тебя, дорогая, у нас найдётся всё. Franz, bitte schenk uns etwas Ananas ein (Франц, будь добр, налей нам ананасного).

Машина тронулась. Кисло-сладкий напиток был необыкновенно приятен на вкус. Приятным и необыкновенным сегодня было всё – и самолёт, и полёт, и приветливые люди, и пейзаж за окнами. Сиденье тоже удобное, мягкое покачивание вызывало дремоту. Приятная женщина-гид помогла откинуть спинку, и приезжая погрузилась в сон.
 
Эрика Мильхе с ласковой улыбкой смотрела на безмятежное лицо спящей. Она не зря назвала эту девушку «дорогая». Абитуриентке предстоит принести много, много пользы самым разным людям. Одним, как самой Эрике, она поможет стать богаче, другим – решить крупные проблемы со здоровьем, а некоторым – даже спасёт жизнь. Хорошая девочка, умненькая, хотя ум как таковой – не главное. Он ей не пригодится. Важнее – физические данные, антропометрия. Для своих семнадцати она развита просто великолепно. Хорошая, очень хорошая. Дорогая.