Один день отпуска

3 ч. 00 мин.
  Подъём!
Я давно заметил, что, даже вполне приятные в общении люди, стоит им только радостно гаркнуть, с утра пораньше, нечто подобное, в момент становятся абсолютно мерзкими и отвратительными. И, чем громче и жизнерадостнее они горланят, тем труднее бороться с искушением немедленно сделать им что-нибудь нехорошее. Чья-то ручища хватает мой спальник и пытается вытащить его из уютной палатки в холодную азиатскую ночь. Вместе со мной, разумеется. Можно было бы, конечно, возмущённо огласить окрестности диким воплем, с обязательным присутствием в нём ненормативной лексики, или, даже, попытаться наудачу лягнуть обидчика ногой, но., мне как-то не до того. Поэтому, выражая всем своим видом глубочайшее презрение к окружающему миру и нахальным крикунам, его населяющим, я просто перевернулся на другой бок и попытался вернуться  в столь бесцеремонно прерванный сон. В конце концов, у меня сейчас честно заработанный отпуск, а потому, идите-ка вы все…
  Сань, вставай!
  Я, наконец, узнаю назойливого визитёра. Это Игорь, мой сосед по палатке, а, по совместительству, приятель и напарник по связке. Быстренько вскакиваю, выпархиваю из палатки, и делаю короткую, но интенсивную разминку. Потом трусцой бегу к шумящему неподалёку горному ручью, долго плюхаюсь в ледяной воде, и, бодрый и энергичный возвращаюсь к палатке, ловя на себе восторженный взгляд Светки, и завистливые – Игоря и Лёхи.
  Хорош дрыхнуть, обед проспишь!
Нет, похоже, в покое меня не оставят. Сонно мычу нечто невнятное, показывая, что проснулся, расстёгиваю спальник, и, тяжело кряхтя, выползаю из палатки в непроглядную темень.
 Знакомая студентка-медичка, однажды буквально ошарашила меня сообщением о том, что в теле человека, оказывается,  имеется около восьмисот мышц. И у меня сейчас все они болят и ноют, желая только одного: полной неподвижности, причём, исключительно в горизонтальном положении. Однако, этому скромному желанию, по всей видимости, сбыться не суждено.
 В паре метров от меня светятся три налобных фонарика, и слышится негромкий разговор и знакомое позвякивание железа. Это парни раскладывают по рюкзакам снарягу, а, рядом, там, где шумит примус, Светка помешивает кашу, скрябая ложкой о котелок. 
  Доброе утро, бурчу я, стараясь вложить в эти слова всё своё отношение к злыдням, разбудившим приличного, ничего худого им не сделавшего, человека в три часа ночи, ради более чем сомнительного удовольствия составить им компанию  в столь нелепом занятии, как восхождение на какую-то там гору. Напяливаю налобник, и, не обращая внимания на ехидные шуточки, ковыляю в сторону ручья. Там, чуть смочив пальцы в зубодробительно холодной воде, размазываю по физиономии остатки сна и, посчитав водные процедуры оконченными, возвращаюсь.

4 ч. 00 мин.
Вам доводилось когда-нибудь шагать по горной, так сказать, тропинке, с рюкзаком и в полной темноте? Когда, эта самая тропинка является просто нагромождением беспорядочно лежащих друг на друге камней, совершенно разных форм и размеров, каждый из которых считает своим долгом радостно покатиться, или, хотя бы качнуться, едва только нога Ваша соприкоснётся с ним, наивно рассчитывая обрести опору. Нет? Попробуйте, Вам обязательно понравится, если, конечно, имеется у Вас некоторая склонность к мазохизму. Ну, скажите, какой нормальный человек будет в  4 часа ночи, скакать по камням, с тяжеленным рюкзаком, ежесекундно рискуя свернуть себе шею, или, в лучшем случае, сломать ногу? Я не в первый раз размышляю об этом, и всегда, как и сейчас, ответ у меня один: только полный и законченный идиот! Кстати, вон они, чуть впереди, все трое, светят себе под ноги фонариками, топают вибрамами, цокают о камни ледорубами и тяжело дышат. Неужели, не смогли придумать себе другого занятия? Что помешало этим несчастным провести свой отпуск, к примеру, на берегу тёплого моря, и валяться там, на песочке, поедая вечерами сочные шашлыки, запивая их ароматным местным вином? Почему, вместо такого, более чем нормального времяпровождения, они тащатся по ночи, незнамо куда, где нет ничего, кроме снега и камней?
 Ну, очевидно же, что они просто придурки, разве не так?
 Внутренний голос робко, почти шепотом, интересуется, а что, собственно, делает здесь столь разумный, если не сказать больше, человек, как я?  Почему он тащится, вмести с остальными, хрипя и задыхаясь, сгибаясь под тяжестью рюкзака, и шаря лучом фонарика, в поисках места, куда можно более-менее безопасно поставить ногу, а не радуется жизни где-нибудь на песчаном пляже, в тени пальмы, весело проводя время с молоденькой жизнерадостной девчонкой-хохотушкой?
 Внятного ответа у меня нет, поэтому я злобно рычу, и он испуганно затихает, правда, ненадолго, а мне приходится заставить себя побыстрее шевелить копытами, чтобы догнать своих, далеко ушедших вперёд товарищей.

6 ч. 00 мин.
Когда человек, вдоволь наскакавшись по каменным осыпям, выходит на снег, он испытывает чувство облегчения, очень даже похожее на счастье. Ну, посудите сами: никаких тебе прыжков с камня на камень, просто идёшь, аккуратненько ставя ногу в след, протоптанный впереди идущими, да любуешься причудливыми контурами окрестных вершин,  проступающими на фоне начинающего светлеть неба. На душе полное умиротворение, а в голове легко и свободно рождаются мысли, достойные Канта, Гегеля и прочих Фейербахов. Хочется возлюбить всё человечество, осчастливить его, и, даже, возможно, простить соседу не отданные вовремя 15 рублей. Но, такое состояние длится не вечно, и заканчивается, примерно, через полчаса. Когда ноги начинают дрожать, пот заливает глаза, а со спины под рюкзаком течёт так, что промокло, кажется, всё, вплоть до носков, приступ человеколюбия сходит на нет, во всяком случае, у меня.
 Вместо него появляется печальное осознание неправильности мироустройства, бренности человеческого бытия и собственной глупости.
 Игорь, идущий передо мной, делает шаг в сторону, останавливается и замирает, устало навалившись на ледоруб. Это значит, что теперь моя очередь идти первым. Делаю шаг и проваливаюсь выше колена. Убедившись, что снег под вибрамом уплотнился и сформировался в некое подобие ступеньки, делаю следующий. Всё, что было до этого, представляется теперь лёгкой прогулкой.
 Шаг… второй… пятый… десятый… Сердце трепыхается где-то в районе горла, бурлящая, как горная река, кровь, шумит в ушах. Хватаю воздух пересохшим ртом, иногда отправляя туда же зачерпнутую на ходу  пригоршню снега. Помогает мало, практически никак.
 Нелёгкое это дело –  тропить. Нудное и муторное. И вдвойне обидно, что на все эти адовы муки, я обрёк себя сам. Добровольно. Нет, всё, хватит! Это моё последнее восхождение! Вот, доползём до вершины, так всем и скажу: извиняйте, мол, друзья-товарищи, но, дальше как-нибудь без меня. Наелся романтики этой, вашей, сыт по горло. Нет, лучше вечером скажу, когда спустимся. Или, за ужином. Точно, так и сделаю!
После страшной клятвы, данной самому себе, идти кажется, стало полегче, и в голове опять зашевелились какие-то посторонние мысли.   
 Вспоминаю, как несколько лет назад, был со мной в отделении один хлопчик, активно исповедовавший принцип: «место женщины на кухне», и демонстративно отказывавшийся выполнять любую работу, связанную с приготовлением пищи, возлагая это на девчонок. Правда, через несколько дней, на первом нашем совместном восхождении, когда пришлось долго топать по такому же снежному склону, он, неожиданно, воспылал любовью к прекрасной половине человечества, озаботился соблюдением их прав и заявил, что женщины – такие же точно члены коллектива, а, значит, должны топтать ступени наравне со всеми. Пришлось громким шепотом прочитать ему небольшую лекцию о роли мужчины в современном мире, предварительно чуть поотстав, чтобы некоторые, особо яркие, но не совсем научные термины, из которых, собственно, вся она и состояла, не долетали до нежных девичьих ушек. Не знаю, что явилось решающим фактором: то ли мой педагогический талант, вместе с даром убеждения, а, может, кулак, на протяжении всего монолога маячивший в непосредственной близости от его обгоревшего носа, но поведение воспитуемого заметно изменилось. Не то, чтобы он стал рваться идти первым, или, хотя бы, дежурить по кухне, но, во всяком случае, перестал активно доносить до окружающих свою убогую жизненную позицию.
 Мы же, в свою очередь, просто перестали заморачиваться мытьём его персональных чашки и ложки. Он ворчал, пытался заграбастать чужую, чисто вымытую посуду, но, после ещё одной воспитательной беседы, спешно удалился и попросил начальство альплагеря перевести его в другое отделение.
 К нашему великому облегчению, просьба была удовлетворена, и больше мы с ним не пересекались.
Кстати, недели две назад, когда мы, в нынешнем составе, впервые шли на такой же снежный перевал, наша девочка-Светочка захотела продемонстрировать свою независимость и уверенно двинулась топтать следы. Мы возражать не стали, просто, минут через пять, идущий следом Игорь, легонько похлопал её по рюкзаку, рявкнул: «Лыжню!» и, оттеснив на шажок в сторону, пошел вперёд. Та попыталась было возмутиться, но Игорь, добрейшей души человек, с внешностью классического злодея и душегуба, обернулся, сделал соответствующее лицо, и страшным шепотом пообещал барышне, что, ежели она не прекратит свои дамские штучки, то, до конца смены он, лично, будет таскать на себе её рюкзак. Ошалевшая от перспективы, на зависть девчонкам из других отделений, ходить в горы налегке, Светка смущённо зарделась, растерянно поглядела на нас с Лёхой, но, не найдя ни капли сочувствия, смирилась. Правда, в тот же день, вечером, она объявила, что, отныне, берёт на себя всю ответственность за кухонные дела, и советует нам не совать в них свои любопытные носы. Находясь после сытного ужина в благодушном настроении, все, конечно, сделали вид, что страшно опечалены таким бесцеремонным попранием наших прав и свобод, но, возмущаться не стали. Хотя, всякую сопутствующую мелочевку, вроде обслуживания примусов, чистки картошки и мытья посуды, мы, тихой сапой, всё же оставили за собой.
  Ты чего сегодня съел? – Лёхин голос выводит меня из приятных воспоминаний,  Прёшь, как трактор, не догнать! Давай, сменю.
Делаю шаг в сторону, забиваю поглубже ледоруб, и без сил плюхаюсь на снег, удивлённо осматриваясь. Оказывается, задумавшись, я и не заметил, что протопал, без замены, чуть ли не половину склона, и до перевала остаётся совсем немного.
 Более того, солнце уже довольно высоко, и передо мной расстилаются пейзажи удивительной красоты.
  И, откуда вас, лосей таких, набирают, на наши головы? – пыхтит Лёха, обходя меня и топая наверх. Ну, это он, скромничает, конечно. Если из нас двоих, кто и лось, так это он, мне с ним тягаться бесполезно.
Смотрю вниз. Белый снег, дальше – зелёная долина, и вокруг скалы. Красные, чёрные, коричневые. А, надо всем этим  голубое прозрачное небо. И, на фоне такого великолепия, бредущие по колено в снегу Игорь со Светкой. Шикарный кадр! Шевелиться лень, но я поднимаю себя, достаю из рюкзака фотоаппарат и прицеливаюсь. Светка, идущая первой, заметив мои манёвры, наклоняет голову и прикрывается рукой. Тоже мне, Гюльчатай. Ну, понятно: губки у девушки не накрашены, причёска не причёсана, и, вообще, она сегодня не фотогенична. Меня, как истинного художника, конечно же, интересуют  красоты окружающей природы, а вовсе не их обгоревшие на солнце морды, пардон, физиономии. Я вру им самым своим честным голосом, и наивная девочка верит. Она выпрямляется, убирает руку и, устало  улыбаясь, доверчиво смотрит на меня. Молодая ещё, не научила её жизнь, что все мужики сволочи, и верить им ни за что нельзя. Мне стыдно, но я быстренько ловлю их в видоискатель и нажимаю спуск.

14 ч. 00 мин.
Нет, хорошая, всё-таки, штука – отпуск! И тому, кто его придумал, моё личное мерси, и лишний плюсик в карму. В отпуске можно себе, наконец-то, позволить расслабиться и никуда не спешить, а спокойно валяться под жарким солнышком, кушать всякие вкусности и наслаждаться тишиной и покоем. А, ежели рядышком присутствует ещё и симпатичная улыбчивая особа противоположного пола, так это и вовсе верх блаженства. Что ещё нужно человеку для осознания себя счастливым?
 Вот, я, к примеру, отдыхаю себе, под небом голубым, свежим воздухом дышу и окружающими пейзажами любуюсь. Не на бережку морском, конечно, но, всего-то в четырёх километрах от него. Правда, не по горизонтали, а по вертикали. На высоте четыре тысячи метров над уровнем моря, а это несколько меняет дело. Зато, девочка рядом, вот она, в наличии. Молодая и симпатичная, всё, как заказывал. Жаль, не в купальничке миниатюрном, а в штормовке выгоревшей и штанах брезентовых, к тому же ещё и в каске, зато ручками своими маленькими бутерброды вкусные готовит, улыбается ласково, и меня, обалдуя, подкармливает. Эх, благодать, так бы и лежал тут, до конца отпуска, и даже дольше!
  Хватит тебе уже продукты переводить,  голос Игоря врывается в мой волшебный мир и тот покрывается трещинами,  обожрётся сейчас, кто за него дальше полезет?
Хрустальный замок моих иллюзий и грёз со звоном рушится, и я опять оказываюсь в суровой реальности. В ней мы с Игорем и Светкой сидим на небольшой наклонной полочке, а Лёха нежно и страстно обнимает скалу, метров на двадцать выше нас. Он суетится, совершает какие-то малозаметные снизу движения, но. За последние полчаса, не продвинулся ни на шаг.
  Да, что, он  там, гнездо вьёт?  ворчит Игорь,  мы так до ночи тут сидеть будем.
Я дожевываю Светкин бутер и молчу. Мне давно ясно, что Лёха «приторчал», и просто не знает, как лезть дальше. Он поочерёдно задирает ноги, пытаясь нащупать хоть какую-нибудь шероховатость, на которую можно взгромоздить вибрам сорок четвёртого размера, но, увы… В зоне его досягаемости, видимо, нет ни одного подходящего кармана, выступа или трещинки. Лёха вертит головой, осматривается, шарит ручищами по скале, и, даже снизу видно, как он устал.
  Ну, что делать будем? – Игорь страхует копошащегося наверху Лёху и говорит, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь, но я понимаю, к чему он клонит.
 И Светка, которая молчит, и смотрит на меня, тоже понимает. Так уж вышло, что в нашем небольшом коллективе, есть только один красноярец, и это – я. А, по какому-то странному недоразумению, принято считать, что все поголовно красноярцы – сплошь безбашенные столбисты, способные без страховки пролезть по любой стене, как муха по стеклу. И теперь именно от меня зависит, утвердятся мои товарищи в этом нелепом заблуждении, или же репутация красноярцев окажется слегка подмоченной.
 Я, конечно, хожу на Столбы, лажу по ним, тренируюсь, но, честно сказать, скалолаз из меня не ахти. Так, на троечку с минусом. Но, Светка всё ещё смотрит на меня, и во взгляде её светится надежда.
 Не обращая внимания на зашевелившихся на спине ледяных мурашек, я делаю лицо спокойного и уверенного в себе человека, лезу в рюкзак, и достаю оттуда свой последний и главный козырь. Это обычные галоши, старенькие, потёртые, почти родные. Сняв вибрамы, натягиваю их на ноги. Лёха, тем временем докладывает, что встал на самостраховку, и освободившийся Игорь, забрав мои вибрамы, вместе с палаткой, которую я тащил с самого выхода, утрамбовывает всё это добро себе в рюкзак. Он хочет забрать все мои шмотки, понимая, что налегке у меня больше шансов, но я, поборов соблазн, всё-таки оставляю при себе пуховку, спальник, и ещё кое-что, по мелочи. Встаю, подхожу к стене и пристёгиваюсь к верёвке с таким безмятежным видом, словно мне предстоит сейчас забраться на школьный забор, а не на почти отвесную скальную стену, куда не смог залезть даже такой монстр, как Лёха. Ладони  потеют, приходится незаметно вытирать их о штаны.
 Игорь сообщает, что верит в меня, ии ободряюще хлопает по рюкзаку. Отгоняю снова взявшиеся откуда-то мысли о собственном слабоумии, и начинаю подъём.
После многочасовой ходьбы и лазания в тяжелых ботинках, ноги кажутся невесомыми, да и сам я почти лечу, так, что минут через десять оказываюсь возле бедолаги-Лёхи, совсем загрустившего в отрыве от родного коллектива. Он чуть отодвигается в сторону, уступая мне роскошный карманчик, на который я тут же пристраиваю ногу, и, наконец, вижу то, чего не видел снизу.
 Наклонная, абсолютно гладкая стена, без единой неровности и трещинки, на первый взгляд кажется совершенно непроходимой. На второй – тоже. Я начинаю обдумывать речь, объясняющую наше грядущее отступление. Она должна быть яркой и убедительной, поэтому я тщательно подбираю слова, между делом обшаривая глазами злополучную стену. Мимоходом отмечаю про себя, что не такая уж она и гладкая, как кажется. Вон, за то пятнышко вполне можно было бы попробовать взяться, а потом на него же и наступить. И вон, там, тоже заманчивый мизерочек, вибрамом на нём, конечно, не устоять, а в галошах, чем чёрт не шутит? Неожиданно ловлю себя на мысли, что поиск нужных слов отодвинут в сторонку, а я, со всё возрастающим азартом, ищу варианты прохождения этой чёртовой стены. И, вроде бы даже, нахожу. Теперь она не кажется такой уж неприступной. Обычная катушка, у нас на Столбах таких полно, взять, хотя бы того же Слоника, исхоженного мной вдоль и поперёк. Тут, правда, она подлиннее будет, раза в четыре, а то и в пять, так, зато, и поположе чуть-чуть. Принимаю решение и сообщаю его Лёхе. Тот становится серьёзным и сосредоточенным. Забираю и вешаю на себя связку всевозможных крючьев, закладок и карабинов. Обговариваем некоторые детали, он кивает и подставляет себя, в качестве дополнительной опоры. Наступаю ему на колено, потом на плечо, и аккуратно ставлю ногу на заранее присмотренное место. Осторожно переношу на неё центр тяжести. Вроде бы держит. Выпрямляюсь, и делаю шаг другой ногой. Галоши стоят, как приклеенные, но впереди ещё много таких шагов, поэтому лезу медленно, понимая, что будет, если галоша хоть немного проскользнёт. Тогда – вся надежда на Лёху. Если он удержит, если выдержат забитые им страховочные крючья, если… В самом лучшем случае, лететь мне метров пятнадцать, а в худшем… Стена становится круче, но, зато, на ней появляется рельеф. Какое же это счастье, чувствовать под ногой или рукой малюсенькую неровность, буквально шероховатость, дающую тебе возможность, преодолевая силу земного притяжения, двигаться вверх. Хватаюсь вспотевшими пальцами за всё, за что только можно схватиться, и лезу, лезу, лезу.
 Наконец, добираюсь до небольшого скального выступа, такие обычно ласково обзывают «балдой», вяжу  на верёвке петлю и набрасываю на него. Всё, перила готовы. Радостным  воплем оповещаю об этом Лёху, а сам устраиваюсь поудобнее, отдыхаю и просматриваю дальнейший путь.

17 ч. 00 мин.
После той стенки, добавившей мне, наверное, изрядное количество седых волос, я, кажется, поймал кураж. Меня, что называется, «попёрло», и грех было этим не воспользоваться. Тем более что дальше лазанье пошло попроще, и я, в своих галошах, практически шел пешком. Соорудив, в очередной раз, страховочную станцию, решаю немножко прогуляться по неширокому осыпному кулуару, уходящего чуть в сторону от основного скального массива. Идётся легко, главное, не сбросить какой-нибудь камень, время от времени так и норовящий выскочить из-под ног. Кулуар плавно заворачивает, выполаживается, и, минут через десять, на глаза мне попадается кучка аккуратно сложенных друг на друга булыжников. Это – контрольный тур, и, вроде бы, вершина. Осматриваюсь. Так и есть, она самая! Бросаю рюкзак в подходящую расщелинку, чтобы не унесло случайным порывом ветра, и спешу вниз. Там уже сидит Игорь. Он, только что вылез по перилам и тяжело дышит. Забираю свои вибрамы и, переобуваясь, сообщаю ему о близости вершины. Появляется Светка. Идёт она медленно, каждые два-три шага останавливается и хватает ртом воздух. Лицо её не лучится радостью и оптимизмом, хоть она и пытается улыбнуться, заметив нас. Спускаюсь, придерживаясь за верёвку, на несколько метров и помогаю бедняжке выбраться на более-менее горизонтальную поверхность.  Пока она восстанавливает дыхание, отстёгиваю её от перил и забираю рюкзак. Светка пытается слабо возмутиться, но, получив лёгкий шлепок по месту, словно именно для этого и созданного матушкой-природой, смиряется. Сил у неё нет не только на то, чтобы сердито фыркнуть, в ответ на моё рукоприкладство, но, даже и на испепеляющий наглеца взгляд. Игорь шутливо приобнимает нашу притомившуюся красавицу, и, слегка подталкивая, ведёт наверх, а я остаюсь страховать идущего последним Лёху.

21 ч. 00 мин.
Отяжелевший после сытного ужина, забираюсь в палатку и вползаю в спальник. Вытягиваюсь во весь рост и замираю, блаженно улыбаясь. Закончился ещё один долгий день моего короткого отпуска, и я им доволен. Рядом с палаткой негромко переговариваются Светка с Лёхой. Они звенят посудой, завершая своё дежурство по кухне, а утром дежурим уже мы с Игорем, который сейчас сладко посапывает у меня под боком. Наш завтрашний выход назначен на 4-30,стало быть, можно будет поспать лишних полчасика. Неуёмная Светка, правда, как полновластная хозяйка наших продовольственных запасов, попросила Игоря разбудить её пораньше, чтобы она приняла активное участие в приготовлении завтрака, но мы с ним, потихоньку посовещавшись, решили этого не делать. Умаялась девчонка, а завтра ещё целый день пахать, пусть хоть немного отоспится, а мы уж как-нибудь сами. Потом, поразмыслив, прихожу к выводу, что будить Игоря в такую рань тоже не стоит. Что, кашу сварить, да бутербродов нарезать, обязательно четыре руки нужны? Ну, поднимусь на пятнадцать минут раньше, и всё успею. Или, лучше, на полчаса. А, как чай в котле закипит, тогда и объявлю общий подъём и построение. Достаю наручные часы и завожу будильник на два часа. Подумав, переставляю на час пятьдесят. Пристраиваю его поближе к уху, и опять вытягиваюсь в сладком предчувствии близкого отдыха. Адреналин, целый день бурливший в крови, понемногу успокаивается. Утренние клятвы и обещания, что больше «никогда и ни за что», кажутся теперь глупыми,  смешными, и, даже, чуть постыдными. Да, мало ли, какая дурь может с утра невыспавшемуся человеку в голову придти, что ж теперь, ко всему этому серьёзно относиться? Нет уж, вот, завтра ещё на одну гору сбегаем, а потом и день отдыха можно будет устроить. Отдохнуть, в лагерь спуститься, да в баньке попариться. А сейчас, баиньки пора, завтра у меня подъём ранний. В палатку осторожно заползают Светка с Лёхой. Они укладываются в спальники и о чём-то шепчутся. Но, я этого уже почти не слышу.