Странник

   По сути, всю жизнь приходится подчиняться какому-то обязательному, будто раз и навсегда установленному, жизненному распорядку. Чуть свет вставать, ходить на работу, рожать и растить детей, чем-то увлекаться и наслаждаться, и создавать видимость, что ради всего этого, собственно, и стоит жить… Но приходит время, когда многое уже пройдено, не актуально, осталось позади, и обязательные вещи утрачивают свой привычный смысл. Все, что остается важным с тех пор - это к ночи, если удается, уснуть, к утру непременно проснуться, днем - бодрствовать, что-то есть и от съеденного за весь день еще до сна освобождаться.

   Юрий Палыч Конаков, прожив жизнь достаточно долгую, хоть и не настолько, чтобы считать ее прожитой совершенно и совсем уже о ней не заботиться, тоже знал, что многие вещи из прежнего распорядка делать ему больше необязательно. Он был на пенсии, жил один и потому занимался исключительно собой, да и только. В результате, вменил он в ежедневные обязанности свои самый минимальный их набор с тем только, чтобы о самых важных делах не забывать и без конца повторять их заново. Все же, если уж очень хотелось ему, мог он этот распорядок по усмотрению собственному своему менять либо дополнять делами другими, которые доставляли ему несомненное удовольствие либо разнообразили привычную его жизнь.
   Юрий Палыч Конаков, рода мужского, роста чуть ниже среднего, по понятиям общепринятым, - истинно русский мужичок, родился сразу после Отечественной войны. Мать понесла его, находясь еще на фронте, от кого, похоже, и сама не знала, и, как могла, растила потом сама. В детстве был он мальчиком непоседливым, вертлявым, весь день носило его по соседским дворам с ватагой таких же, как он, пацанов, а вот вырос, как ни странно, матери на радость - работящим, понятливым, и еще до армии сумел приобрести специальность в местном автодорожном техникуме, что по тем временам для жизни хорошей считалось вполне достаточным. И ничего, что ростом не совсем он вышел, зато был крепышом, увлекался, как многие, спортом, но вот руку когда покалечил, стал тяжести меньше таскать, а переключился больше на работу да личную свою жизнь.
К сорока годам был он все еще подтянут, выглядел вполне моложаво и чувствовал себя человеком счастливым, поскольку пятью годами раньше, находясь еще у женщин в фаворе, сумел увлечь какую-то, совсем еще юную, ученицу мотальщицы с местной ткацкой фабрики, которую, каким непонятно ветром, занесло на украинский юг из далекой ее Казани. Приняв произошедшее за невиданную удачу, скоренько на ней он женился, нарожал с перерывом в год двух сыновей, жилплощадь семейству своему на работе выхлопотал и хвалился потом перед народом честным заслугами своими - мол, и жена у него лет на двадцать младше, и детишек лихо “настрогал”, да и сам еще - мужик он, что надо.
 
   Юрий Палыч, кроме различных занятий своих, имел пристрастие ездить по стране. Любовь к поездкам не была чертой его от рождения, а привилась ему в возрасте уже достаточно зрелом начальством на работе. Тогда, посулив ему “златые горы” и повысив до ранга инженера, стало оно настойчиво посылать его в различные служебные командировки.
   Поначалу поездки эти только утомляли его и создавали некоторые незначительные неудобства, меняя всего лишь жизненный уклад, но уже вскоре пришлись они весьма не по вкусу молодой его жене и даже начали приводить ее иногда к крайнему расстройству:

    - Из-за них, сам ты увидишь, никакой личной жизни у нас не будет, - предупредила она его уже через несколько дней.

   Эти мало существенные, как полагало руководство, неудобства уже совсем скоро повлекли за собой довольно таки большие перемены в Юрий Палыча молодой семье, поскольку, проведя недельку-другую в постели пустой одна, загрустила совсем еще юная Ляля, стала уж больно маяться, мужа то и дело без повода ревновать и даже некоторым образом психовать по несущественным, казалось бы, совершенно вопросам. Вслед за этим, как и принято у незрелых еще особ, обсудила она собственные неудобства свои с лучшими на фабрике подружками, которые, немедля и с подобающим им жаром, поделились с ней собственным жизненным опытом, дали необходимые в таких делах советы, в результате чего уже скоро совсем объявился у жены Конакова молодой настойчивый ухажер. Оценив по достоинству свое, как ей показалось “завидное”, положение, она, уже вскоре и вполне ожидаемо, прикинулась мужу жизнью своей разочарованной, предложила пожить какое-то время врозь, а стоило ему лишь съехать на короткое, как ему казалось, время, тут же поселила у себя любовничка, и с мужем законным с тех пор общалась только в контексте уплаты им алиментов на детей и долгов ее собственных, если уж очень хотелось ему с детьми их общими повидаться.
   Спорить с ней было бесполезно. Чужой мужик, который в доме теперь хозяйничал, был и ростом повыше и помоложе Юрий Палыча, да и права на квартиру были отныне все у жены, как стороны, по определению закона, почему-то слабой. Так и отправился Конаков из дому куда глаза глядят, а от народа все старался их, глаза эти, прятать, учитывая произошедший с ним совсем еще недавно конфуз.
   Стесняться, правда, долго ему не пришлось, поскольку вскоре выяснилось, что и на самой работе его, считай, чуть ли ни каждый третий был в разводе. Другое дело, что сам-то он еще долго очень не мог успокоиться, простить себе такой казус, все болел душой от такого падения своего, да и не в падении самом было дело, а в надломе, который в душе его с тех пор образовался.

    - Теперь и у меня болячка, что у тебя, - говорил он на перекуре совсем еще молодому коллеге по работе. - И я в разводе теперь - горько на душе у меня...

И знал он, верно, уже тогда, что жизнь прошлую хорошую свою, навсегда утратил и не вернет больше ее никогда.
   Однако, душа - душой, а жизнь, пусть и иную, но проживать как-то надо. И стал бы кто в этом сомневался, когда кипит она вокруг, влечет и, то и дело, во что-нибудь, да засасывает. А раз так, то и самому надо Конакову жить, и видимость этой жизни перед лицом других создавать: не потерялся - мол я, живу, как и раньше и других совсем не хуже.
   Тут-то и подсобрал Юрий Палыч, где смог, деньжат, у матери-старушки кой-чего выклянчил, а та и сама была рада помочь, и купил себе новенький, прямо с конвейера, “Москвич”. Где машина, там и гараж, и уж если личный “выезд” имеется, так почему бы на нем и не заработать. И вот после службы своей, а то и по ходу ее, стал Конаков частным извозом заниматься, захрустели в карманах его деньжата, поскольку кошелек один уже не мог всех их вместить, и любил он, купюры разные в жмене своей зажать и всякому под нос тыкать, тут же прибавляя:

    - Видал, чего она, дура, лишилась…

   Но сам-то знал он - лишился он куда большего, и не в деньгах дело было. Статуса основательного русского мужика он лишился, устроенного во всех отношениях человека, который так важен был ему всегда, собственный свой дом потерял, радость общения с законной женой и детьми и законное право свое возвращаться к любимой родне каждый после работы вечер.
   Знакомства с женщинами другими для собственного его здоровья были теперь не в счет: проводить время с такими же, как он, неприкаянными чужими бабами, хотелось ему по большей части лишь по нужде, чтоб из формы только не выбиваться, а вот для новой нормальной жизни ни кандидаток подходящих он не имел, ни свежих сил, ни даже привычного на то тонуса. И веры не было у него теперь: ни в женщин вообще, ни в себя лично. 

    И все же, настроение имеет свойство меняться, силы появляться и исчезать, а вот желание прогресса на работе, а заодно и постоянных премий - не проходит никогда, будь ты по жизни карьерист или коммунист, воспитанный в духе марксизма-ленинизма. Желать прогресса и премий было присуще во все времена карьеристу и коммунисту Конакову, что и способствовало, в итоге, укреплению в нем непреходящей тяги к поездкам. Ездить с тех пор приходилось ему довольно часто, и неважно было на какой срок давалась ему командировка и что она в себя включала, главным было само задание, как казалось ему, - высокое доверие начальства и командировочные, которые весьма кстати пополняли его, относительно небольшой на постоянной работе, доход. Немаловажно, помимо интереса делового и финансового, было также стремление его познавать окружающий мир, забираться подальше и поглубже в его дебри, встречать там разных интересных людей, с ними общаться, узнавать и понимать их жизнь, набираться их опыта и, если нужно, что-то в себе исправлять и, если можно, к лучшему самому меняться.

   Так бы и жил он, колеся неделю рабочую по родной стране, а дни выходные сидя у себя дома, только вот жизнь его окружающая будто сдвинулась с привычной своей оси и пошла как-то не по плану. Люди куда-то вдруг заспешили, стали что можно отовсюду тащить, друг у друга больше, чем прежде, красть, чужое захватывать, уважение былое в народе потерялось: каждого ко всем и всех к каждому. Потянулся народ в места разные на заработки, потянулся и за границу. И женщина, с которой тогда Конаков жил, тоже за границу собралась. Решили они ехать вместе, перед самой поездкой, визы ради, поженились и уже скоро совсем оказались с большим семейством ее на Земле Обетованной.

“И что, - думал он себе теперь, - земля, как земля, хоть и жаркая она очень и чужая совсем. Но ведь где только раньше он не был, чего только в поездках своих не повидал... Считай, и сейчас командировка очередная ему выдалась, так и с ней он тоже справится”.

   Справился: прижился, притерпелся, прирос, а срок свой когда на службе выработал - на пенсию заслуженную вышел. С женой новой тоже как-то не сладил, ну так и не беда, и это не впервой было уже ни ей, ни ему - разошлись мирно. Зажил он с тех пор совсем бобылем, хоть и вполне обустроенным. Вот только командировка эта на земле чужой, казалось ему, очень уж затянулась. Хотелось ему домой уже возвратиться и не только ради выходных, но так чтобы уже навсегда. Чтобы, наконец, только воздухом родным дышать, места родные что ни день обходить-осматривать, рыбку в речке настоящей ловить, грибы в лесу настоящие собирать, да мало ли чего еще ему захотелось… Дома его, правда, уже там не было и детей своих, сам не заметил, как по миру растерял: где они теперь были и кем стали - сам не ведал. Да и обстановка на прежней родине совсем была уже не та, тронула будто все ее устои разруха. Куда ж ему было возвращаться ? Так он и прижился к чужой земле и, как все, смирился.

   А вот без прежнего своего распорядка дня почувствовал вскоре Юрий Палыч некоторый дискомфорт. Трудно было отказаться ему сразу от старых своих привычек и, в особенности, заскучал он по выездам в разные места. На счастье, уже скоро совсем нашел он способ недостаток этот кое-как исправить, пристрастившись к турпоездкам в разные дальние страны. Это даже казалось ему теперь интересней, чем ездить исключительно по делам командировочным. Привлекательные туристические места, а не надоевшие за многие годы объекты строительства, склады и гостевые дома, интересовали его теперь куда сильней: и глаз радовали, и оставляли надолго приятные воспоминания, которые можно было даже хранить на фотопленке. Фотоальбомы с тех пор стали настольными книгами в его доме, ему нравилось их собирать, рассматривать потом самому и уже после демонстрировать своим гостям, которые, однако, редко теперь посещали его холостяцкое жилище.
 
   Дальше настало время, когда и турпоездки мало интересовали его уже. Перелеты и переезды из страны в страну, из города в город, гостиницы, хоть и классом повыше - всё порядком надоело ему, утомляло, а полученное от путешествий удовольствие, он чувствовал, не стоит тех затрат и усилий, что расходует он ради них всякий раз, а уж кто, как не он, знал цену всему, за что приходилось платить.
    Так снова нашел он приют дома. И там на время нашлись для него какие-то запущенные дела, пока на электронную почту не стали поступать новые предложения, и не нашлась в Европе еще одна интересная страна, где он еще не был. А находясь уже там в хорошее летнее время, вдруг он призадумался:

    - Раз так гонит меня из дому в другие края, почему бы не перебраться, вообще, туда, где мне лучше, и не жить там пока хватит сил ?
 
Идею эту поддержал кто-то из знакомых, припомнил адрес, где легко можно остановиться, и уже совсем скоро отправился Юрий Палыч претворять в жизнь новый свой замысел.
   Это новое занятие как-то сразу пришлось ему по душе и стало причиной его новых странствий на несколько последующих лет. Многое, чем занимался он в прошлом, как бы вернулось к нему, только в несколько измененном виде. Как и когда-то оставлял он свой дом, но не за сотню километров отправлялся, а летел за тридевять земель, чтобы вдали находиться не дни считанные, а целые месяцы, отбывая летом и возвращаясь домой только к осени. В этих поездках своих встречал Конаков и много странников других, увлеченных тем же занятием, но не они интересовали его, а воздух и замечательная природа тех мест, так напоминавшая ему ту, что знал он еще с детства и, как оказалось, мало совсем ценил.
Все красивые места он старался теперь по многу раз обходить, снимать на пленку и зрительно запоминать, тамошние ягоды без меры пробовать, в озерах лесных купаться, воздухом хвойным дышать… Наполнялась душа его всем увиденным и услышанным, отдыхала, будто этого долгие годы ждала…
Но в начале осенних холодов снимались на юг птицы, запирали небо, и прежде заметные, но теперь особенно серые, облака, шел без меры дождь, и собирался Юрий Палыч обратно на родину, чтобы пережить в южной ее, теплой, осени наступающую уже на север злую зиму. 

   А подходит следующее лето, собирается Юрий Палыч в дорогу опять, подходящий маршрут выбирает, укладывает чемодан. Чувствует, правда, что устал он уже что-то в чужих краях искать, долгие километры хаживать, отправляться надолго невесть куда, и знает, что закончатся однажды все дороги его в один день. Но и знает он, что нельзя ему на одном месте подолгу засиживаться, еще привыкнет, а привыкнет - обленится, ослабеет, покажется немощным себе самому и на многое уже станет не способным. А там и о старости думать начнет: как доживать, как помирать будет… Еще и до чего дурного додумается…

   Сколько птицы перелетные живут, сколько раз за жизнь с юга на север они  перелетают ? Где и как заканчивают они свой путь ?
Сколько дано и ему летать ? Знать он не знает, на лучшее надеется... Неизбежное пытается избежать… Но раз за разом все больше слабеет он и не пытается уже никак силы старые возвратить. Не ищет новых для себя занятий и давно уже не желает менять свою жизнь.
Только и думает он о новых поездках, о том, как найти в себе силы отправиться в них опять, лететь куда-то далеко и на дольше, чтобы случись худшее, застало оно его где-то в абсолютной неизвестности, где нет ни помощи, ни обещаний, ни тщетных на спасение надежд.
   И ездит он всякий раз все дальше и дальше, и не знает уже какой земле и какому обществу, в сущности, принадлежит, только, глядя на взлетающие в небо самолеты, думает:

    - Надо двигаться, уезжать из дому, ехать куда-то далеко, пока еще имеются силы и пока не иссякнут они совсем или не случится однажды в дороге какой-то несчастный случай, когда все худшее произойдет сразу, вдруг, в какую-то долю минуты. И, может быть, будет совсем уже просто пропасть в этом мире навсегда, будто не вернуться случайно из очередной служебной командировки…