Иное

Памяти моего деда,
Меркушева Николая Ивановича,
узника ГУЛАГа и участника Великой Отечественной,
прошедшего путь от Сталинграда до Вентспилса

То, что действует из намерения, надлежит сводить к некоторой высшей причине, которая не является человеческим разумом и волей.
Фома Аквинский

Кому назначен тёмный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Александр Блок

У «литерника» с красивым лагерным номером В-1-500 могло бы найтись немало причин обижаться на злую судьбу. Но он не имел привычки роптать и вообще что-либо рассказывать о себе, тем более тогда, когда его об этом не спрашивали. А если спрашивали – отвечал односложно и по существу, не пускаясь ни в какие пространные объяснения. В своём отряде, насколько это было возможно и позволительно, номер В-1-500 держался достойно и обособленно, был скуп на эмоции и не расточителен на слова. Только сдержанность и рассудительность не уберегли этого немногословного человека от тёмного рокового жребия. В прошлом наш «литерник» был переводчиком, причём не по собственной воле, а по прихоти судьбы, ибо имел несчастие жить на чужбине и хорошо знать местный язык. Этого, конечно, было недостаточно, чтобы оказаться там, где вместо имён и фамилий присваивались номера, однако обстоятельства времени и места работы как-то сами собой сложились в скорбные строки нелепого приговора по пресловутой литерной статье.
Хотя надо заметить, что вверенное ему дело нашло его неслучайно. Был у него особенный дар переводчика, пусть и не совсем связанный с его повседневной работой. Он обладал удивительной способностью переводить всё чужое и чуждое на понятный человеческий язык, и этот талант продолжал жить в нём несмотря ни на что. Со временем этот странный дар обогащался полезным опытом, и теперь он ещё вернее и тоньше умел распознавать душевные движения в людских поступках и прочитывать предзнаменования грядущих событий в знаках судьбы, которые замечал повсюду. При этом разум «литерника» будто бы не имел ничего общего с его телесной оболочкой в серой стёганой спецодежде, а витал где-то высоко-высоко, вне объективной реальности, откуда были плохо различимы все унизительные приметы его настоящего бытия.
Такое раздвоение качественно обособляло каждую из частей его натуры, и его разумная ипостась, наделённая памятью и способностью мыслить, обретала условную свободу, ограниченную лишь бременем своего физического воплощения. Можно сказать, что такая раздвоенность могла низвести его на самую периферию лагерной иерархии, однако по многим причинам этого не происходило. «Литерника» В-1-500 невозможно было соотнести ни с каким неформальным статусом – он не просто был отчуждён от сложившейся среды, скреплённой писаными и неписаными законами, а как бы находился вне её границ, наблюдая за происходящим со стороны. Любой же изгой, напротив, так или иначе признаёт свою отверженность, легитимируя тем самым существующую систему, где ему отводится особое место.
Можно, конечно, обвинять бывшего переводчика в отсутствии эмпатии, но за эмоции отвечала та часть его «я», которая оставалась внизу, а она при разъединении с отделившейся точкой сознания была лишь способна различать внешние формы, совершенно не понимая их содержания. Когда же обе части его существа соединялись – а необходимо отметить, что такое время от времени происходило, «литерник» подкреплял свой врождённый дар воображения живыми чувствами своей второй половины и начинал видеть удивительные вещи.
Самым существенным было то, что в отряде иногда стал появляться его двойник, такого же роста и сложения, с точно таким же номером, коряво выведенным хлоркой на линялой телогрейке. Было похоже, что двойника больше никто не мог наблюдать, в то время как «литерник» замечал его и на работах, и в бараке, и на перекличках.
Появлению двойника предшествовали затяжные моросящие дожди. Лагерным не удавалось просушить свою одежду, отчего все были заняты исключительно собой, и никому не приходило в голову обращать внимание на то, что торфяники зацвели голубоватыми мхами, а стволы деревьев оплели оранжевые лишайники. Природа словно бы отгораживалась дивным разноцветьем от чуждого ей серого человеческого мирка на своём живом теле. Но что-то мешало ей стряхнуть с себя все эти убогие постройки, фанерные будки и заграждения. Хотя избавиться от незваных пришельцев было бы совсем несложно. Сколь бы ни были масштабны человеческие старания подчинить себе природу, человек всё равно оставался самым хрупким её созданием, даже в сравнении с шелковистыми бутонами цветущей флоры, со всех сторон обступившими лагерь.
Что уж тут говорить о могучих лиственницах, чьи верхушки сплетённых между собой крон, золотистым огнём поднимались в небо.
В сознании переводчика личностный и природный мир составлял большое неразделимое целое, и он не мог воспринимать природу со всеми её причудами в качестве внешней враждебной силы. Вместе с остальными он мок под дождём, замерзал в стужу и изнывал от жары. Однако с приходом непогоды случались сбои в жестокой механике здешнего уклада, нередко оборачивающиеся драгоценными минутами уединения, когда он мог, прикоснувшись к природной стихии, напрямую пообщаться с необоримой флорой и услышать те необходимые слова, которые вопреки обстоятельствам и чуждому окружению поддерживали в нём силу духа и желание жить.
– Не отчаивайся. Будь стойким! – шумели вековые деревья, протягивая к нему свои крепкие руки.
– Не забывай о своих корнях, помни о почве, взрастившей тебя! – пели осенние травы под порывами ветра, поблекшие и потерявшие упругость, но всё равно продолжавшие крепко держаться за землю.
– А мы всегда с тобой. Пусть твои мысли будут так же светлы и изящны как наши нежные лепестки! – шептали дивные поздние цветы, крупные и совсем крошечные, скромные и вызывающе яркие; те, которые усыпали своими звёздочками цветные мхи, и те, что взбирались ползучими стебельками на кусты и деревья.
Вся тайга была наполнена понятными для него звуками, которые давали силы и помогали подняться туда, где не слышались человеческие голоса, и где не было места злобе, обидам и унижению.
Но появление двойника заставило переводчика быть более осмотрительным, оставить свою былую раздвоенность и внимательно следить за происходящим. Хотя уже в самом факте необычайного цветения, переводчик усматривал желанную весть о случившихся изменениях там, где решаются судьбы многих. Он знал, что природа, давно находящаяся с человеком в симбиотической паре, на все происходящие события отвечает по-своему, и яркими красками тайги даёт ему добрый знак.
Только ощущаемый им воздух свободы отчего-то слегка горчил. Верно, захватившее его радостное чувство слегка дурманило переводчику голову и мешало понять, что, сняв лагерную робу, ему придётся надеть красноармейскую гимнастёрку и вновь бороться за свободу и человеческое достоинство. Только уже за свободу и достоинство всех и каждого, что, разумеется, не могло его ни смутить, ни испугать. А сейчас он с наслаждением глотал этот горчащий воздух, вновь полноценно возвращая себе человеческое измерение, суть которого – всё те же необходимые и понятные вещи: личное достоинство и свобода.
Он радовался тому, что снова может наслаждаться красотой деревьев, капельками осеннего дождя и движением проплывающих облаков. Пребывание в лагере уродует и ожесточает душу, приземляет её и лишает привычной духовной основы. «Литерник» В-1-500 больше всего боялся через лишения и попрание личной свободы потерять себя, утратить своё естественное человеческое измерение, способность думать и адекватно воспринимать окружающий мир. Единственной возможностью избежать этого было его внутреннее раздвоение, удаление в пустоту отчуждения, интеллектуальное обособление.
Но взявшийся из ниоткуда двойник, одним только своим присутствием больше не позволял ему прежнего рассудочного бегства, заставляя постоянно наблюдать за собой, и исчезал, когда переводчик пытался к нему приблизиться. Впрочем, это нисколько не удивляло «литерника»: лагерь притупляет восприимчивость и любопытство, отнимая у человека умение удивляться. Да, его теперь почти ничто не удивляло, в том числе и безразличие обитателей зоны к необычайному цветению тайги вкупе с бесконечным медитативным дождём, создающим над землёй вязкий туман, тяжёлой росой оседающий в лёгких.
Однако столкнуться лицом к лицу с двойником «литернику» всё-таки пришлось. Собственно, иначе и быть не могло, поскольку двойник со всей очевидностью представлял из себя вестника, который лишь искал случая оказаться наедине с тем, к кому был послан. А единственным уединённым местом, свободным от чужих глаз, могла оказаться лагерная бытовка с рабочим инструментом.
Закончив уборку в бытовке, «литерник» направился к выходу и у самых дверей неожиданно столкнулся со своим двойником. Хотя двойником его назвать было сложно. Черты лица и манера держаться были иными, а когда «литерник» услышал его голос, то и вовсе перестал считать его таковым.
– Никак не мог навестить тебя раньше. У событий, знаешь, собственная логика и своя последовательность. Сколько же их должно было случиться, чтобы судьба, наконец, произнесла вместо номера твоё настоящее имя!
– Зато я не называл никаких имён, как бы меня об этом не «просили».
– Именно это и сохранило тебе жизнь. Ведь многие из тех, кто, спасая себя, называл имена, жестоко поплатились за своё малодушие. Но сообщить я пришёл тебе совершенно иное.
Время, проведённое здесь, ты считаешь потерянным, что, конечно, понятно, особенно, если рассматривать исключительно твою личную историю. Но ты задумывался о том, что собой представляет время? Когда тебе удавалось отстраиваться от происходящего, разделив сознание и чувства, ты же не мог не осознавать, что вместе с утратой сопричастности исчезает и ощущение времени? Ведь время – это, по существу, энергия, та сжатая пружина, благодаря которой всё происходит и приходит в движение. Во времени аккумулируется не только сила человеческого желания, но и мощь всех социальных надежд и ожиданий, всех порывов и средоточений природы. Здесь ты научился прятаться от времени, не давая ему возможности вмешиваться в твою судьбу и менять твою суть. Но тебе, способному читать предзнаменования грядущих событий, должно быть понятно, чем сейчас наполнено будущее и сколь велика энергия, заключённая в нём.
– В обществе время реализует свою действенность через людей. Именно благодаря их посредничеству я и оказался здесь. Но любая сосредоточенная сила всегда действует направленно и избирательно. Как объяснить её предпочтения, учитывая мой пример невовлечённости и аполитичности?
– Тогда послушай и, надеюсь, мне больше не придётся навещать тебя в местах скорби.
Совершенно невовлечённых попросту не бывает. Так или иначе любой человек к чему-то да причастен. Но ещё человек связан со временем единой формулой, подобно тому, как функция связана с переменной. К тому же, человек – единственное создание с иррациональными мотивациями: он любит искать то, чего нет, и обретать то, чего не бывает. Эта странность Творения недоступна даже для горних сущностей, но как знать, могла ли состояться разумная жизнь, не случись этой волшебной ошибки? Будучи ни во что не вовлечённым и отчуждённым от среды, ты можешь обрести безмятежность, но никогда не обретёшь желанного счастья. А для счастья необходимо являть рациональность во внешнем мире, оставляя для своей иррациональной природы весь свободный простор души. А ещё разум – необходимое слагаемое счастья, иначе как ты сможешь отличить его от обыкновенной иллюзии…
– Я так долго мечтал о свободе, что сами понятия счастья и свободы для меня сплелись воедино. Я ждал счастливых для себя известий, искал их знаки, гадал о предвестниках. Но сейчас, когда мне, наконец, ниспослана долгожданная весть, в моём сознании свобода и счастье вновь разделились.
– Завтра тебя уже здесь не будет, но пусть будет сказанное мной верно и должно понято, ибо «нехорошо душе без знания, и торопливый ногами оступится», как записано в Вечной Книге. Следи за временем, за его направлениями, за его силой, всё-таки время – не слепая стихия. Общность людей – тоже стихия. Стихия, осмысленная издали и непредсказуемая вблизи, только ведомое тобой умение распознавать душевные движения в людских поступках здесь будет весьма кстати. Ведь как сказано в упомянутой Книге, что «нехорошо человеку быть одному». Но подчас отъединённость – спасает, а приближенность – губит, и как тут найти должную меру сопричастности зависит только от разума человека, делающего выбор. Способность к разумной мысли позволяет сохранить независимость и избрать верный жизненный путь, а «глупость человека извращает путь его».
«Литерник» хорошо помнил эту цитату из Библии, однако всю значимость и докторальность её хорошо понял только здесь, в лагере.
– Не знаю, как спросить, – «литерник», всегда легко и свободно повелевающий словами, теперь явно не мог их подобрать и поставить в нужном порядке, – двойники, вестники… нет, горние сущности, они прибывают по велению Кого? Кому есть до меня дело?
– Ему есть дело до каждого, всякий человек Ему необходим и важен. Он стремится помочь любому обрести свой путь – путь единственный и неповторимый.
Вестник, наверное, мог бы ещё долго рассказывать о многом и важном, но своенравное Время так сильно сжало свою энергетическую пружину, что бывший переводчик смог обрести прежнее самоощущение лишь тогда, когда тарахтящая «полуторка» везла его на волю, на большую землю. Его попутчиками были несколько таких же счастливчиков, которые мокли в кузове и смотрели как на землю с небес торжественно сходил дождь. А вокруг победно цвели голубоватыми огоньками таёжные мхи и оранжевыми узорами лучились лишайники, поднявшиеся по вековым стволам…