Тайрага - зов истока. Глава 8. Лесосека

   Прошёл почти месяц, как Матвеич уехал из дома.  Весенняя распутица, сопровождавшая его, уходила не сразу. Тепло, медленно поднималось по склонам гор, вытесняя снег.
   Будто проиграв битву, снег превращался в воду, и переливами маленьких, звонких ручейков, убегал вниз, пополняла шумные реки.
   У одного из таких ручьев и остановился старый охотник. Щурясь от яркого солнца, он рассматривал соседнюю гору. Снег на её вершине  пока ещё лежал, не замечая весеннего тепла. На фоне этого белого покрывала березы и листвяшки, росшие  вперемешку, торчали будто щетина.
   - Ну, что Чингиз, - обратился он к коню, - вот на эту гору подниматься будем.
   – ЗимовьЁ одно проверим, и потом чуть приспустимся во-о-он тем логом, - Матвеич прочертил в воздухе пальцем, будто намечая маршрут. - Там в логу лесосека должна быть. Навестим мужиков и озорника Прапорщика, они не так давно туда проехали.
   Старик сел в седло и направил коня в указанном направлении. Примерно через четыре часа впереди, между деревьями замаячило небольшое бревенчатое строение с плоской односкатной крышей, из которой торчала металлическая печная труба. Стены избушки, рубленные из брёвен лиственницы, давно потемнели от времени, что придавало ей мрачноватый вид, а открытая настежь входная дверь, дополняла сиротливую картину.
   - Вот олухи, - проворчал Матвеич, - кто-то даже дверь не закрыл.

   Замка дверь не имела, зато снаружи к ней была прибита верёвка, которая, и выполняла роль, запорного устройства, когда её наматывали на гвоздь, вбитый в противоположный косяк.
   Избушка стояла в распадке, на лесной опушке. Недалеко в ложбине журчала небольшая речушка. Место для зимовья было выбрано так, чтобы его прогревало солнцем, и не продувало ветром.
   Старик слез с коня. Ведя его за повод, по привычке охотника начал осматривать всё вокруг, пытаясь прочитать и понять последние события. Все свежие следы унес с собой растаявший снег, поэтому осмотр Матвеичу много не рассказал, но свидетельствовал об одном - в зимовье был человек.
   - Думал, росомаха напАкостила. Нет… - вслух прокомментировал Матвеич, - не она. – Веревку аккуратно развязали. Топор старенький забрали… Или забрал. Я ведь, Чингиз, - обратился он к коню, - эту избушку ещё по молодости рубил, с одним дедом. - Ста-а-рым охотником. Место он выбирал. Зверя много, и в стороне от людей. Это зимовье знает только пара стариков, из местных, да мы с тобой, - после сказанных слов Матвеич потрепал коня по чёрной, аккуратно стриженой гриве. 
   Подведя Чингиза к коновязи, расположенной поодаль от зимовья, старик привязал повод и пошел осматриваться дальше. Ещё раз, обойдя избушку вокруг, он вошёл внутрь. В небольшом помещении размером примерно три на три метра всё было просто и без излишеств: земляной пол, у дальней стены нары во всю ширину избушки, слева металлическая буржуйка, справа стол вкопанный ногами в землю.
   Матвеич пробежал глазами по полкам, прибитым к стене над столом, заглянул под нары. Взяв со стола кружку, понюхал, поставил на место. Заглянул в печку, выдвинул зольник.
   - М-да… Неполюдски, - заключил старик. – Жил один. Всё, что было, все крупы и  макароны съел. Жил пока не закончилась еда. Дрова, что под нарами лежали, спалил. Забрал старую фуфайку. Давненько такого не было. Кто-то беглый что ли?
Закон охотников гласит – придя в зимовье, можешь пользоваться всем, что там есть, но уходя, оставь после себя порядок. Запаси дров, сколько взял, снаряди печь, оставь продуктов, если это возможно. Это залог того, что любой, кто придёт после тебя, голодный, холодный, заблудившийся -  обогреется, и не умрёт с голоду.
   Негласное правило охотников он, когда-то услышал ещё от своего деда и следовал ему всегда. И не только он, а все те, кто в тайге проводил большую часть жизни. Поэтому забота о спасении, такого же бродяги, есть непререкаемый закон, сохранивший не одну жизнь.
   - Ладно, - сказал Матвеич, - поживём пока здесь. – А дальше видно будет.

   Весь остаток дня он наводил порядок. Зимовьем уже давно никто не пользовался, за исключением «беглого», поэтому  работы было много. Старик выбросил старую ветхую одежду, кем-то, когда-то оставленную, кирзовые иссохшие сапоги, кучу тряпок избитых мышами лежавших в дальнем углу нар, остатки продуктов со стола.
Надрав коры, со старой, упавшей берёзы, Матвеич отремонтировал кровлю, протекавшую в нескольких местах. Большую часть времени заняла заготовка дров. Так как, топора в зимовье не оказалось, Матвеич пользовался своим увесистым тесаком, сделанным из старой рессоры. Радовало одно – большое количество валежника вокруг, облегчало заготовку.
 
   Старик закончил работу, когда солнце скрылось за верхушки раскидистых кедров, росших за речкой, на противоположном склоне.
Сложив последнюю охапку дров под нары, он вышел на улицу. Кряхтя расправил спину, и обращаясь к коню сказал:
   - Пойдём, Чингиз, привяжу тебя вон там, на полянке. Ты будешь пастись, а я спать.
   Выбрав место поудобнее, старик привязал верёвку одним концом коню чуть выше копыта, а второй к ближайшему дереву.
   - Вот так, - сказал он, снова заговорив с Чингизом. – Никуда не уходи. Если, что кричи мне. Завтра в лесосеку съездим, соли у мужиков возьмём. А то этот «беглый-то» толи съел всё, то ли рассыпал. А может и с собой забрал.

   Уставший за день старик уснул быстро, в этот раз, даже мысленно не поговорив со своей женой. Почти за месяц скитаний по горам боль разлуки, что глодала его каждую минуту, немного поутихла и Матвеич стал относится к происходящему, как к дальнему походу об окончании которого он не думал, а просто двигался вперёд, каждый день придумывая себе новые и новые задания. Он объехал многие места даже те, в которых бывал только в молодости. Сколько воспоминаний они в нем пробудили… За время своего похода старик старался вспомнить все мелочи, все переживания, которые случались с ним во время охотничьих вылазок и прочих походов, когда его использовали в качестве проводника, хорошо знавшего горы и тайгу.
   Как не странно, но боли, которые беспокоили Матвеича дома, понемногу прошли. Они изредка ещё напоминали о себе, но беспокоили уже меньше и не так остро. И он даже решил, что ему помогает верховая езда и вольный горный воздух.
 
   Утро было морозным. Матвеич, вставший по малой нужде, вышел из тёплого зимовья.   
   Прошлогодняя трава, оттаявшая днём, ночью замёрзла и сейчас звонко хрустела под чунями старика. Возвращаясь назад, он остановился и осмотрелся. Постояв немного, вслушался в шум перекатов реки. Солнца ещё не показало свои лучи, но темнота с востока уже отступила. На западе, небосвод казался почти чёрным и  звёзды покалывали своим холодным светом.
   - Через час рассветёт, - сказал он сам себе.
   Проходя мимо того места, где пасся конь, старик увидел, что верёвка, которой он был привязан, зацепилась за корягу торчавшую из земли. Матвеич распутал верёвку, отломил то за, что она цеплялась и отбросил подальше.
Чингиз, видя суету хозяина, подошёл поближе. Рассматривая старика большими, влажными глазами он будто хотел сказать, доброе утро.
   - Ну, что Чанга, - обратился Матвеич к коню, - с утра доделаю то, что начал и после обеда тронем в лесосеку до Прапора. А ты пока жуй, набивай брюхо. Дорога дальняя.
   Ещё раз, посмотрев в звёздное небо, старик вздохнул и спросил своего спутника:
   - Как ты думаешь, Ченгиз, когда я помру, буду видеть всё так же, как сейчас или по-другому?.. Чё говоришь? Хрен его знает?.. Я тоже так думаю. Поживём,  увидим.
Закончив монолог с конём старик, не торопясь пошёл в сторону зимовья.

***
Лесосека, куда ехал Матвеич, располагалась в одном из распадков, намного ниже того места, где остановился старый охотник. Дорога была не сложной, единственное не удобство заключалось в том, что она шла вниз, и поэтому старику приходилось держать себя в седле, стоя в стременах. Примерно через три часа, в  утреннем морозном воздухе, стало доносится жужжание бензопил, эхом разлетавшееся по окрестностям, нарушая безмолвие тайги. С каждым шагом коня, звуки проявлялись отчётливее и ближе. Запахло дымом. Чингиз подергивая ушами, ловил голоса рабочих иногда, что-то кричавших друг другу.
  Звериная тропа вывела старика на один из хребтов, откуда было хорошо видно место сплошной вырубки. Работы по валки леса давно закончились и работяги, наводили в лесосеке порядок, стаскивали в кучи обрезки веток. Трактор, надрывая дизель, кряжевал спиленные стволы, укладывая их в штабеля, чтобы, когда позволит погода спустить вниз на пилораму.
   Внимательно осмотрев масштабы вырубки, Матвеич слегка ударил коня пятками по бокам и тот двинулся по тропе дальше, спускаясь к работавшим людям.
   
   Дежурное костровище, горело в ложбине рядом с протекавшим ручьём. Вокруг костра лежали обрезки брёвен и несколько чурок, на которых отдыхали и принимали пищу лесорубы. Большой пень, некогда росшей берёзы, выполнял роль стола, где после утренней трапезы, стояла грязная посуда и лежали недоеденные продукты. Многоместная брезентовая палатка с торчавшей из окна трубой, находилась чуть дальше и выше по склону.
   У костра сидел человек и пил из железной кружки чай. Матвеич подъехав к костровищу и привязывая коня к одному из деревьев оставленному в живых, пристально посматривал на незнакомца.
   Подойдя к сидевшему, старик протянул ему руку и представился:
   - Григорий.
   Незнакомец пожал руку и ответил:
   - Игорь, - потом видя возраст подъехавшего гостя, продолжил, - а отчество?
   - Отца звали Матвеем.
   - Значит – Григорий Матвеевич.
   - Значит так, - согласился старик. – Можно просто Матвеич. Меня все тут так зовут. Я уж и имя своё забывать начал, - пошутил старик. – Смотрю ты не местный. Городской, - заключил наблюдательный охотник.
   - Почему именно городской?
   - По лоску твоей одежды заметно. К тому же видать не дешёвой. Деревенский мужик так одеваться не станет, даже если будут деньги. Рвать в лесу или на охоте одЁжу, можно и за меньшие деньги, результат будет одинаковый.
   Игорь не стал возражать незнакомому старику и улыбнувшись произнёс:
   - Ну, да…
   - Матвеич, привет!.. – донёсся еле слышный крик с дальнего конца поляны, оттуда, где работал трактор.
   Старик оглянулся на приветствие, но кричать в ответ не стал, а только помахал рукой.
   Кричавший продолжил:
   - Всё, мужики, шабаш! На сегодня хватит!...

   Одна за другой пилы начали смолкать, и рабочие потянулись к костру.
На бивак собралось  четыре человека. Они подходили и здоровались с Матвеичем, потом каждый занимал выбранное место. Пятый подъехал на тракторе. Железный конь, перед тем как заглохнуть, рявкнул мотором, потом в нём, что-то лязгнуло и он затих. Дверь кабины открылась, и оттуда вылез мужичок среднего роста, в замаслянной серой спецовке и жилетке защитного цвета надетой поверх неё. Натянув на ходу тёплую куртку, тракторист весело заговорил:
   - Матвеич, ты то тут откуда? Видать по тайге на старости лет соскучился?
   Говоривший был суетливого и весёлого нрава. Он быстро задавал вопросы и так же быстро на них отвечал.  В деревне тракторист имел кличку «Прапорщик» - как свидетельство его лихой службы в ограниченном контингенте советских войск в восточной Германии. Служба, по молодости лет, закончилась из-за пристрастия Прапорщика к спиртному и привычке считать своим, всё, что-то лежит без присмотра. В трезвом состоянии он был деловит и рассудителен. Его искромётные шутки не оставляли равнодушными собеседников, но когда в него попадала определённая доза спиртного Прапорщик становился опасным.

   Подойдя к старику, тракторист пожал ему руку и продолжил:
   - Что-то, сосед, я в деревне тебя давно не видал. Куда пропал-то?
   - ЗдорОво, Вова, здорово, - поприветствовал Прапорщика Матвеич. – Да вот решил  объехать наши места, освежить в памяти красОты. А то помру и не вспомню потом.
   - Да как вспомнишь-то, коли помрёшь? – заржал Прапорщик. – Мёртвые не потеют и не вспоминают.
   - Это ты, когда помрёшь, вся твоя память будет в украденном лесе, да в бутылке, а я природу вспомню, - ответил старик.
Вести разговоры подначивая друг друга, в здешних местах было нормой, поэтому Прапорщик не обиделся на старика.
   - А, чё лес красть тоже уметь надо, - с улыбкой продолжил тракторист. – Мы же не в карман к кому-то залезли, а взяли то, что нам полагается. Они же нефть, газ качают и про карманы свои не забывают. Нам крохи, чтоб мы сразу не сдохли…
   Не дожидаясь ответа Матвеича, Прапорщик обращаясь к своим сотоварищам сказал:
   - Ну, чё чёрные-лесорубы, сезон закроем? Доставай самопляс… Карнет, - обратился он к одному из сидевших у костра, - стругай закусь. – Мужики, - скомандовал остальным, - давайте кто, чё… Кто сучков в костёр, чтоб по жарче горело, кто на стол собрать. Балам, - сказал Прапорщик одному из лесорубов, человеку восточного вида с морщинистым лицом, - ставь котёл, шулюм заварим.
 
   Через десять минут всё было готово. К костровищу подкатили  большой, лиственный срез и поставив его на чурки организовали импровизированный стол. Все ждали этот вечер. Во время работ никто спиртного не употреблял, но теперь, когда всё было окончено, в предвкушении весёлого застолья мужики быстро и без лишней суеты доставали припасённые на этот случай спиртное и закуску.
   - Карнет, разливай, - сказал Прапорщик. – Эй, эй, - окрикнул он сидящего рядом с Карнетом лесоруба, - Сакура(!), бутылку не трогай! -Карнет, виночерпий сегодня ты. Сакуре не давай! Он опять себе больше наливать будет.
   Все засмеялись, а Сакура улыбаясь ответил:
   - Прапор, сука… Не был бы ты мне другом, давно б тебя зарезал, за твой язык.
   - Мужики, - Прапорщик обратился к Матвеичу и Игорю, - вы тоже кружки суда давайте.
   - Нет, Вова, спасибо, - сказал Матвеич, - я видать, своё выпил. - Что-то и не манит, и не тянет.
   - А ты? -  Прапорщик спросил Игоря.
   - Нет, - ответил тот, улыбаясь, - я вообще не пью.
   - Вот это фарт пошёл! – заключил Прапорщик. – Двух с хвоста не глядя сбросили. Мужики, всё пойло наше.
  - Вовка, - Матвеич обратился к Прапорщику, - вы солью богаты?
   - Да, есть. Балам на солонец везёт.  А, чё?..
  - Соль закончилась. И в зимовье не оказалось, - ответил старик.
   - Матвеич, в палатке… - отозвался Балам, - в конской сумине возьми. Только там соль крупная. Я завтра повыше поднимусь, солонец солить буду, осенью марала взять надо.
   - Пойду сразу возьму, пока вы все в трезвой памяти, - ответил старик.

   Когда он вернулся к костру, первая порция спиртного уже была выпита и разговор начался за жизнь… За то, какая она  была раньше и, что они имеют теперь.
   Видя, что Матвеич вернулся, Прапорщик спросил:
   - Матвеич вот ты говоришь, лес мы воруем. А мы не воруем! Мы  эту лесосеку почестному для лесхоза свалили. Ну, так немного, себе взяли конечно. Не грубя… Кубов по двадцать пять, на брата. Ну, а чё!.. За минималку, работать что ли. В грязи и на морозе…
   - Да не корю я тебя, Вова, не корю. Я ж не с луны прилетел. Знаю, что у нас больше заработать негде. Я о другом печалюсь. Мы этот лес после войны берегли.  А сей час? Рвут страну на клочья. Кто, что оторвать может. Будто последние годы доживаем и, что будет после нас, никого не трогает…
   - Тебе старому, хорошо рассуждать…- возмутился Прапорщик. - Тебя во все времена пасека кормила. Единственный дом в деревне, к которому асфальтированная дорога идёт, это твой дом.
   - Верно, говоришь, единственный дом…, - ответил старик, - только этот асфальт я своим горбом заработал. Ни у кого копейки не отнял.

   Игорь, всё это время молча наблюдавший за собравшимися и  видя, что разговор начинает обостряться неожиданно спросил:
   - А, что в войну лес не разрешали пилить? Как, тогда топились?
   - Топились?.. Дровами да кизяком. Дрова экономили, их тогда не было вволю, как сей час. Лишнюю палку без спроса не срубишь. А если срубишь, то продолжишь рубить на Колыме. Скота много было, поэтому и кизяка хватало. Он так-то горит жарко, только хлеб на нём не испечёшь. Поэтому в лес за валежником ходили. У меня кобель был большо-о-й, - Матвеич рукой над уровнем земли показал примерный рост собаки, -  здоровый. Я его в санки запрягал и возил дрова, чтоб мать раз в неделю могла хлеб испечь. Ну… - старик запнулся, будто вспомнив, что-то потом продолжил, - если было, из чего печь.
   - Да и техники столько не было, как сей час,- добавил Прапорщик. - Трактор в каждом дворе. А на себе-то много не упрёшь,..
   - Верно, - согласился Матвеич. – Сейчас народу много позволили. Порядка нет. Всё можно. Никто ни за что не отвечает.
   Один из лесорубов по прозвищу Булыга, забросил в рот кусок сала, заел хлебом и тщательно пережёвывая всё это, с трудом выговаривая спросил:
   - Получается, Матвеич, нам лес нужно запретить рубить? А на, что мы выживать будем?
   - Нет, Булыга, - ответил старик, глубоко вздохнув так,  что стало заметно как он искренне переживает то, о чем говорит. – Дело совсем не в лесе, а в том, что уничтожили всё… Всё то, чем мы жили. Совхоз уничтожили, распродали до гайки, вырезали скот, уничтожили наш маслосырзавод, пекарню. Из всех совхозных маральников остался один, который чудом сохранил Коваленко. Потому, что мужик с головой оказался.
   - Это точно, согласился Прапорщик.
   - Что точно? – возразил Матвеич. – А, что ты, и те кто с тобой «кружили», с другим маральником сделали?.. Я к чему разговор то веду… Тот, кто задумал нас развалить, конечно сволочь ещё та. Но не он пришёл к нам и всё разрушил. А сделали это всё, мы сами. Тот, кто задумал развалить, конечно подлец, но подлец умный. Он же знает, что народ без управления это просто стадо, где каждый сам за себя. Соври ему, что-нибудь там… про рынок, про демократию, про равенство всех перед возможностью заработать и конец этому народу. Будут последний кусок друг у друга из глотки вырывать, крича, что это его кусок, что он первый его увидал.
   - А ты это к чему клонишь? - спросил Прапорщик.
   - Я, Вова, не клоню, а говорю прямо, - ответил старик. – Что не нужно на зеркало пенять, коли рожа крива. Ваш маральник-то кто убил?..
   - Так это совсем другое! – возмутился подвыпивший Прапорщик.
   - Нет, Прапор, не другое, а то самое… - продолжал Матвеич. – Под маральником не была оформлена земля. На  это как её?..
   - На юрлицо, - подсказал внимательно слушавший Игорь.
   - Во, во на лицо… на юрлицо, - согласился Матвеич. – А те, кто это лицо организовывал, упустили такой момент. И ты, Вова, с сотоварищами, подсуетились и оформили землю, как паевую, на себя, и выгнал хозяев маральника вместе с маралами из парка. Был маральник, и не стало в один момент. 
   - Да если б я тогда отдал им землю, то и ходил бы у них в услужении, - возмутился Прапорщик, - а они бы деньги, гребли.
   - Эх, Вова! - продолжал Матвеич, назидательно и по-отечески, - ведь у тебя же хватило ума, судится с ним и выиграть суд? Хватило?.. Так, а почему же не хватило ума, составить с ними договор, чтоб вместе…- старик остановился, подыскивая слово.
   - О долевом участии, - улыбаясь и попивая чай, уточнил Игорь.
   - Ну, да, -  вновь согласился старик и обратил внимание на незнакомца.- Жили бы дружно и зарабатывали не спеша, - продолжал Матвеич. – Нет погнался ты за журавлём… Мол я сам с усам! А сам не смог. Земля-то она просто так ничего не даст. На ней вкалывать надо с утра и до вечера. Я не говорю, что ты лентяй, даже наоборот… Мужик ты работящий, таких ещё поискать надо. Но нужно не только вкалывать, а соображать. Немножко в будущее заглядывать.  Землю ты продал, купил вот эту вот железку, - Матвеич указал  на стоящий не далеко трактор, - и сейчас, что-то на нём зарабатываешь. Там лес спёр, тут сено заготовил, но это, Вова, сиюминутно и временно. А настоящее дело ты упустил из рук, мало того… уничтожил.

   Матвеич по складу своего характера был правдоруб. Всегда резал правду-матку, не взирая на чины и звания. Ещё в советское время, за это своё качество, он и сыскал уважение среди односельчан, когда критиковал  заевшееся партийное руководство, не думая о том, что это как-то может отразиться на его судьбе. Не стеснялся старик и правдивых высказываний в сторону односельчан, никогда не шептался за углом, обсуждая, кого-либо, а говорил всегда открыто и прямо. Эта линейность в отношениях и закрепила за ним репутацию честного и бескомпромиссного человека.
   Теперь, в виду преклонного возраста, односельчане воспринимали Матвеича как человека мудрого и умного, а его критику как отеческое назидание.   
   - Да нормально всё было! – возмущённо и громко заговорил подвыпивший Прапорщик, - правильно я сделал, что продал потом эту землю. Если б не продал, то спился бы в конец. Все же едут… Всем отдохнуть надо в горах. Каждый Прапора угостить норовит. А я… - улыбнулся захмелевший Прапорщик, выпил очередную рюмку и продолжил, - а я, если б бабой был, то всю жизнь бы ходил беременный. Никому отказать не могу!
   Услышав последнюю фразу, сидевшие громко засмеялись. Улыбнулся шутке и Матвеич, но всё-таки, решил закончить то о чём начал говорить:
   - Балагур ты, Вовка… А если здраво рассуждать, то все предприятия, что были в селе и сам совхоз, уничтожены ни кем-то, а нами. Каждый норовил урвать себе кусок, не думал, что потом будет.
   - Шо, пекарню и маслосырзавод тоже я? – гримасничая и подражая Шурику из фильма «Кавказская пленница», произнёс Прапорщик.
   Старик, не обращая внимание на смех лесорубов, и кривляния подвыпившего односельчанина продолжал:
   - Вот я и говорю, что народ без управления это стадо. И тот, кто желал нам худа, тот знал это очень хорошо. Это был… А может и есть, куда он денется… очень хитрый и умный враг.
  - Подожди, Матвеич, - заступился за товарища Карнет. Ты ж сам в то время на маральнике ошивался, туристов возил, мёд им свой продавал. Ну взял бы да подсказал… Если умный такой.
   - Я понимаю, Карнет, о чем ты. Мол, задним умом грамотных много. Только, хоть задним, хоть передним… Вы, что малые дети, чтобы я вас уму разуму учил. Ты бы послушал?... Думаю, нет. Вот и Вова не послушал, когда я ему начал размузёкивать, что нельзя одно дело губить, чтобы другое непонятное затеять. Говорил я тебе Вова, что, если даже задумал выгнать старых нерадивых хозяев, то пусть так и будет? Но нельзя было губить отстроенную структуру, хоть и хромую, тогда на одну ногу, но структуру. Говорил? – ещё раз спросил старик.
   - Ну, говорил... - закусывая очередную стопку, ответил Прапорщик.
   Матвеич продолжил:
   - Вам тогда голову вскружила воля… желание денег урвать, приподняться над другими. Это был путь, который вы должны были пройти, ну и я с вами. Куда деваться. На мне он тоже отразился. Теперь вместо маральника, где люди работали,  у Вовы трактор, который он купил за деньги вырученные с продажи земли. Ты, Вов, не обижайся на меня, на старика. Я так… по-отечески. Не о тебе рассуждаю, а о жизни вокруг нас. Сейчас на излёте своего пути, много думаю о том, как прожил её… жизнь эту. Что было правильно, а, что нет.
   - Верно дед, - поддержал его Балам, язык алтайца-охотника стал немного заплетаться, но слова ещё можно было разлечить. – Нас разъединили, разобщили, каждый на себя одеяло тянет. Всё в свой карман. При советах про свой карман тоже не забывали, но жизнь была… по-другому.  Было общее дело и было своё, но своё потом. Вначале общее сделать было надо… И вот как только общее дело ушло, как только стали работать на свой карман, сразу начали делиться между собой, кто есть кто.  Алтайцы, русские, казахи. У каждого, как у суслика своя норка и каждый в эту норку своё тянет. А когда общего задела нет, то будет только раздор.

   Балам это был единственный алтаец в компании лесорубов – человек не большого роста, с легка кривыми ногами, с испещрённым морщинами лицом. Его умные колючие глаза охотника, всегда будто искрились, когда он улыбался. За небольшой рост и тонкий голос его прозвали Балам, что на языке его народа обозначало «Малыш». Это прозвище прилипло с детства, когда он ещё учился в «шараге» - так называли профучилище районного масштаба. Кто знал его поближе, звали Сергеем, как нарекли мать с отцом.
   - Верно, Сергей, - продолжил его рассуждение Матвеич, - разъединили. Вот только объединица нам теперь не дадут. Ни в коем разе…  Объединение людей для капиталиста - это большая проблема. Первую прививку они в семнадцатом году получили, а потом силу объединения показал СССР.  И теперь с учётом опыта они будут делать всё, чтобы мы друг друга ели.
   - О, Матвеич, а ты дома-то давно был? – спросил Прапорщик. - Ты в курсе, что соседку твою убили?
Услышав новость, Матвеич взявший с импровизированного стола очередной кусок копчёного мяса, положил его в рот и спросил:
   - Это какую?..
   - Да, что напротив тебя живёт, - уточнил Карнет, - Ленка-то с пацаном.
   - Вот это новость. А кто убил и когда? – спросил старик.
   - Да уж почитай недели три прошло или месяц, - пояснил Прапорщик. – А вот, кто пока не знают. Сын твой носом землю роет, но пока не нашли. Вроде Василька подозревают, который приёмный на том берегу живёт… Севостьянов. Он пропал, куда-то из деревни, найти не могут. А Ленку в Ануе выловили, километров пятнадцать ниже села, по течению.
   - Да он это!  - уверенно сказал Сакура. - Этот сучёнок… Всё с простакишными глазами ходил. Вначале в школе отличником был, а потом подрос и как лбом в стену ударился, как понесло его. Пить курить и наркоманить начал одновременно. Севастьяновы-то его из детского дома взяли, когда его родители от водки сгорели. Видать не родятся от осинки апельсинки. Изнасиловал бабу, убил и дёрнул куда-то. Скотина!
   - Месяц назад говоришь? – задумчиво спросил Матвеич, будто вспоминая что-то.
   – Может быть, может быть… Ты смотри беда-то какая. А с мальчишкой чего? С Лёшкой?
   - А, пацана в детский дом определили, она же сирота была, мужа нет, - пояснил Сакура.
   - Ну, давайте за покойную… - скомандовал Прапорщик. - Пусть земля ей будет пухом. Наливай Карнет.
   - Подожди, - Матвеич положил на стол кусок мяса, было видно, что услышанная новость задела его за живое, - а, где он её? – Как?..
   - Да хрен его знает! – сказал Сакура. – Пацан Лёшка утром давай обзванивать всех, кого мог. Мамку искал. А мамки нет нигде. Соседи пришли. Сын твой, своих ментов вызвал. Никого не нашли… Через две недели, как вода спала в Ануе, нашли в коряжнике. Экспертиза показала, что была изнасилована и задушена.
   - М-да, - выдавил старик.
   - Так, что, Матвеич, ты теперь без молодой соседки, - подытожил Прапорщик.
Явно расстроенный новостью старик, задумался. Окинув подвыпившую компанию взглядом сказал:
   - Ладно, ребятишки! Соли взял, чай попил, у костра согрелся. Поеду я, а то засиделся с вами… дело к вечеру идёт. 
   - Григорий Матвеич, а меня возьмёте с собой? - спросил Игорь. – Я ем мало, хожу быстро
   - Да, Матвеич, возьми туриста, - попросил Прапорщик. - А то прибился  к нам с деревни. Хотел жизнь в горах увидеть. У нас тут, какая жизнь - пеньки да водка. А ты пока бродишь и ему чего-нибудь покажешь. Направление рукой…
   Последнюю фразу лесорубы встретили смехом.
   Матвеич внимательно окинул незнакомца взглядом и сказал:
   - Ну, коли за конём успеешь, то пошли. И мне веселей будет.