Rodendron Rassolnikoff ч1 гл3

   Родик зевал на грязном диване от прилива гормона счастья, называемого в простонародье серотонином. Утро уже кончилось и наступил день. Потягушки после розовых эротических снов сняли нервное напряжение с чресел и подкрепили его мышечные силы. Себе он нравился таким жизнерадостным, весёлым, бодрым.
   С ухмылкой окинул взглядом свою комнату-студию. Это была небольшая площадка для проживания со спаньём, сажени четыре длиной, имевшая самый минималистичный вид с своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стен обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку в два метра ростом становилось в ней тесно, и казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок. Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный краской стол в углу, на котором лежал ободранный в наклейках ноутбук неизвестного китайского производителя, какой-то до такой степени покрывшийся пылью учебник, что невозможно было прочитать название на обложке.

    После двух лет ковидной пандемии начальники министерства образования поставили крест на бумажных учебниках окончательно и всё мировое студенчество сдвинулось в сторону обучения дистанционного. Главным в жилище был неуклюжий раскладной диван, продавленный, человеческими задницами, засаленный, занимавший чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты.
    Родик часто спал на нём в кроссовках, не раздеваясь, без простыни и с одною маленькою подушкой в головах, под которую подкладывал всё, что имел из белья, чистого и заношенного, чтобы было повыше изголовье. Из кухонной утвари на полке стояли старые: микроволновка и электрочайник без крышки.
Трудно было жить неприглядно в грязи и затхлости; но Рассольникову это приятно. В его теперешнем состоянии чакры духа свободно веселились вокруг тела. Юноша решительным колобком катился по жизни от всех проблем. И, даже, тридацатилетняя особа Настя в виде администратора по дому, так-то не совсем юная девушка, спрашившая всех жильцов «как твои дела?», возбуждала в нём непреодолимое желание послать грубо её вон подальше.Такая грубость присуща иным мэнам, слишком на чём-нибудь сосредоточившихся в себе.
 
   Квартирная хозяйка его две недели, как уже перестала Родендрону отпускать талоны на завтрак, но вчера он забздел попросить их у Алэны Делоновны и лежал на диване голодный. В дверь со своим ключом вломилась администраторша, которая отчасти была рада такому настроению жильца и под предлогом обиды совсем перестала у него подметать и мыть полы, так кое-как не более раза в неделю, нечаянно. Она бралась за пылесос, который издавал ужасный для пыли вой от которой она в ужасе забивалась по щелям. Настя-сука разбудила его и теперь.
 
– Вставай, чего спишь, уборка! – закричала она под дверью, – уже не утро. Я тебе клининг твоей богадельни хочу сделать.
Жилец зыркнул на Настасью.

– Какой клининг, ты офигела? – спросил он, шустро и с шутливым видом приподнимаясь на диване, – вот, Настя, пожалуйста, я тебе на сотик денежек перечислю. Купи мне чего-нибудь пожрать, а то я шавуху уже захотел, – сказал он.

- Хавчика я тебе сею минутою принесу, а Алэна Делоновна в ментовку на тебя хочет жалиться, – сказала она.
Он крепко поморщился.

– В полицию? Что ей надо?

– Денег не платишь и с хаты не съезжаешь. Известно, что надо – бабла, я был вчера у неё и всё порешал. Этой суке всегда денег не хватает, бизнесменша хренова – бормотал он, скрыпя зубами, – нет, это мне теперь… некстати… Дура она, – прибавил он громко.

 – Дура-то она дура, такая же, как и я, а ты что, умник, лежишь как мешок с какахами, ничего от тебя не видать полезного. Прежде, говоришь, какие-то хоть деньги зарабатывал, а теперь бездельничаешь целыми днями?

– Что я делаю – не твоего ума это… – нехотя и сурово проговорил Рассольников.

– Ты что-то делаешь?

– Работу…

– Каку-таку работу?

– Думаю, тем чего у тебя в помине нет! – серьезно отвечал он помолчав.
Настасья так и покатилась со смеху. Она была из смешливых и, когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и тряся пышными грудями по всей амплитуде, до тех пор, что начиналась задыхаться от нехватки воздуха.
– Думаешь своим хвостиком спереди много ты надумал? – схохмила молодая женщина ниже пояса.

– Да, скоро съезжаю с этой нищебродской хаты, – твердо ответил, - сама вагиной думаешь, не мозгами.

– Етить колотить, Роден Батькович, я ж совсем забыла, тебе вон письмо по почте России пришло.
У Родена от неожиданности вспотел копчик. В нашем мире все давно пользовались мессенждерами, а письма писали только судебные приставы, жкх конторы и военкоматы. Родику стало страшно.

– Письмо! Ко мне! От кого?
– От кого, почём мне знать? Я чужих писем не читаю.

– Так давай его! – сказал Рассольников, – господи!
Он даже побледнел, принимая его, чуя подвох. Давно уже не получал он бумажных писем; но теперь и еще что-то другое вдруг сжало ему сердце. Неужели повестка из военкомата, хотя он был инвалидом детства из-за врождённой амбисинистрии?!

– Настюля сдрисни, уйди, за ради бога, скорей проваливай!
Письмо дрожало в руках его; он не хотел распечатывать при ней: ему хотелось остаться наедине с этим письмом.

  На конверте разглядел знакомый и милый ему мелкий и косенький почерк своей матушки, учившей его когда-то читать и писать шариковой ручкой на бумаге. Современная молодёжь коммуницирует с этим миром через электронные устройства с программными мессенджерами методом коротких фраз и смайликов. Читать буквы на бумаге в недалёком будущем будет отдельной профессией.
Родик наконец распечатал почтовый конверт: письмо было большое, несколько листков формата А4, написанное мелким подчерком с обеих сторон.
«Милый мой Родя, – писала мать, – ты знаешь, что у меня старый кнопочный мобильный телефон, на нём нет денег и нельзя писать эсэмэски. Наш ноутбук, который у Дуси, она залогинила, запаролила и не даёт мне, чтобы я там её секретиков не узнала.

  Будто бы я не знаю, что она булки у мужиков каких-то там в тырнете разглядывает. Я захотела по старинке написать письмишко, благо у нас пенсионеров времени свободного много. Ты знаешь, как я люблю тебя; ты один у нас, у меня и у Дуняши-ягодки, ты наше всё, вся надежда, наша отрадушка. Я чуть с ума не сошла, когда узнала, что ты уже несколько месяцев, как взял академический отпуск в универе, за неимением финансов средств чем оплачивать учёбу. Нет денег и у нас, и у тебя, но это временно! Чем могла я с моей пенсией, Дуню просила 150 долларов тебе перевести? Денюжку, которые я послала тебе четыре месяца назад, я занимала, как ты и сам знаешь, в счёт этого же пенсиона, у здешнего нашего бизнесмена Офуняя Ивановича Ватрушкина. Но теперь, слава богу, я, кажется, могу тебе ещё выслать.

  Знай, милый Родя, что сестра твоя вернулась домой и вот уже полтора месяца как живёт со мною. Слава тебе господи, кончились её истязания, но расскажу тебе всё по порядку. Когда ты звонил мне два месяца, что слышал от кого-то, будто Дуня терпит много хамства у своих работодателей Ногодригайловых, и спрашивал от меня точных объяснений, – что могла я тогда сказать тебе в ответ? Если б я написала тебе всю правду, то ты, пожалуй бы, бросил учёбу и примчался бы к нам, да глупостей наделал, потому я и характер, и чувства твои знаю, и ты бы не дал в обиду сестру свою.

  Я же сама была в офигосе, но что было делать с этими дрыгоногими уродами? Я и сама-то всей правды тогда не знала. Главное же затруднение состояло в том, что Дунечка, устроившись в конце прошлого года к ним домработницей, взяла наперед аванец в целых сто долларов под условием ежемесячного вычета из зарплаты, и, стало быть, и нельзя было уволиться по собственному желанию, не расплатившись с долгом. Короче, несмотря на доброе и благородное обращение Арфы Петровны, супруги Ногодригайлова, и всех домашних, Дунечке было очень тяжело, особенно когда сам Ногодригайлов выпивал вискарика и в отсутствии жены пытался засунуть свои потные ладошки под Дунины одежды с целью полапать атлас девичьей экокожи. Этот старый козёл по пьяни своими тупыми подкатами изображал гусарскую страсть к молодой девушке.

  Но что же оказалось впоследствии? Представь себе, что этот урод, давно офигев от порнухи в интернете, возымел к Дуне эротическую страсть, но скрывался под видом хозяйской грубости и презрения к ней.
Подбуханный негодяй стал часто Дусе делать грязные предложения на сексуальную тему, обещая ей разные ништяки в обмен на извращения и, сверх того, бросить всё и уехать с нею в элитный коттеджный посёлок или, пожалуй, за границу в турецкую Аланью. Можешь представить себе все её недоумения! Уйти с работы нельзя по причине денежного долга, а Арфа Петровна могла заподозрить своего резвого Ногодригайлова в абьюзе. Да и для Дуси была бы большая срамота. Ты знаешь Дусю, она приличная девушка. Она даже мне не пожаловалась, чтобы не расстроить меня. А тут хрясь! И Арфа Петровна нечаянно заловила с поличным своего кобелюгу, умолявшего Дунечку в саду уступить его плотским скотским пожеланиям потискать девичьи сиськи и упругий попец. Мнение её заключалось в следующем: «Сучка не захочет у кобеля не вскочит». Ещё как вскочит коли захочет.
Так вот застав своего мужа с молодой домработницей ейный гормон ярости закипел в крови, но не в отношении своего благоверного старого козла, а в отношении Дуси, как искусительницы змеюки. Арфа Петровна подскочила к Дусе и влепила Дусе такого леща, что её детские сопли отскочили в лицо Ногодригайлова.
Естественно, боясь огласки, эти суки уволили Дусю, как блохастую собаку в тот же день.

  Однако через некоторое время спустя, чуя свою вину Гусля Петровна, чтобы отвлечь от своего поганца мужа, познакомила Дусю со своим дальним родственником.
Не далее, как две недели назад, этот жених катал Дусю на большом воздушном шаре апельсинового цвета, а после угощал в кафе мороженым и сделал ей предложение к совместному проживанию. Но нормально расписаться в ЗАГСе отложил на потом. Он в нашем захолустье какой-то крутой перец – адвокат крутых челов. Зовут его Петр Петрович Ужин, и он дальний родственник Арфы Петровны, но кажется - серб из бывшей Югославии. У него есть квартира, большая машина и огромная усадьба в пригороде. Он скоро переезжает в Долгобред для расширения бизнеса и мы скоро будем жить дружно все вместе.
Правда, ему уже сорок пять лет, но он довольно приятной наружности и ещё может нравиться женщинам. Да и вообще человек он весьма солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы высокомерный. Дуня объяснила мне, что он человек хотя и не великого интеллекта, но сносный и, кажется, добрый. Ты знаешь характер сестры твоей, Родя. Она девушка твёрдая и с пылким сердцем, но побаивается интима с мужиками. Дуня не смотрела по телевизору вредные передачи, где молодые люди вступали в беспорядочную интимную связь только ради похоти, но знала, что не всё между людьми происходит красиво, когда они общаются между собой без трусов. Двадцатидвухлетня наивная девица мечтает, чтобы всё было как в книжке про «Дубровского» и Машу на охах и вздохах.

  Конечно по факту, ни с её, ни с его стороны особенной романтики нет, но Дуня, кроме того, что девушка умная, – в то же время существо симпатичное, как ангел с крылышками, и за долг поставит себе составить счастье мужа, который в свою очередь стал бы заботиться о её счастии. Дуня зачем-то торопится и при втором визите к нам домой, она в разговоре сказала, что не против замужества, но при условии наступления интима после регистрации в ЗАГСе. Тут его покорёжило, но сказал, что обещал себе взять в жёны девушку честную, но без приданого, и непременно такую, которая уже испытала бедственное положение; потому, как объяснил он, что муж ничем не должен быть обязан своей жене, а гораздо лучше, если жена считает мужа за своего благодетеля.

  Прибавляю, что он выразился несколько мягче и ласковее, чем я написала, потому что я забыла настоящее выражение, а помню одну только мысль, и, кроме того, сказал он это отнюдь не преднамеренно, а, очевидно, проговорившись, в пылу разговора, так что даже старался потом поправиться и смягчить; но мне все-таки показалось это немного как бы резко, и я сообщила об этом Дуне. Но Дуня даже с досадой отвечала мне, что «слова ещё не дело», и это, конечно справедливо. Перед тем, как дать своё согласие, Дунечка не спала всю ночь и, полагая, что я уже сплю, встала с постели и всю ночь ходила взад и вперед в ночнушке по комнате; наконец глыкнула фужер коньяка, понюхала рафаэлку и долго лежала в наушниках, а наутро объявила мне, что она решилась выйти замуж за Ужина.

 Мы уже рискнули сказать несколько слов на твой счёт Петру Петровичу, чтобы тебя в свой бизнес взял в Долгобреде. Он выразился осторожно и сказал, что, конечно, так как ему без своих людей в команде обойтись нельзя, то, разумеется, лучше платить жалованье родственнику, чем чужому, если только тот окажется способным к должности. но тут же выразил сомнение, что университетские занятия твои не оставят тебе времени для занятий в его офисе. На этот раз дело тем и кончилось, но Дуня ни о чем, кроме этого, теперь и не думает. Она теперь, уже несколько дней, просто сочиняет проект о том, что впоследствии ты можешь быть товарищем и даже компаньоном Петра Петровича по его бизнесу, тем более что ты сам на юрикономическом факультете учишься. Я, Родя, вполне с нею согласна и разделяю все её планы и надежды, видя в них полную реалистичность; и, несмотря на теперешнюю, весьма объясняемую уклончивость Петра Петровича. Это объясняется тем, что он тебя ещё лично не знает. Дуня твердо уверена, что достигнет всего своим добрым влиянием на будущего своего мужа, и в этом она уверена. Уж, конечно, мы остереглись проговориться Петру Петровичу хоть о чём-нибудь из этих дальнейших мечтаний наших и, главное, о том, что ты когда-то будешь его деловым партнёром по бизнесу.

  Он человек положительный и, пожалуй, принял бы очень сухо, так как всё это показалось бы ему одними только мечтаниями. Равным образом ни я, ни Дуня ни полслова ещё не проболтались, что он поможет тебе деньгами для восстановления на учёбе. Потому не говорили, что, во-первых, это и само собой сделается впоследствии, и он, наверно, без лишних слов, сам предложит оплатить учёбу брата своей жены. Ты и сам можешь стать его правою рукой в офисе и получать эту помощь не в виде подаяния, а в виде достойной зарплаты.
Так хочет устроить Дунечка, и я с нею вполне согласна. Особенно хотелось поставить тебя с ним, при предстоящей теперешней встрече нашей, на ровной ноге. Когда Дуня говорила ему о тебе с восторгом, он отвечал, что всякого человека нужно сначала осмотреть самому и поближе, чтоб о нём судить, и что он сам составит о тебе своё личное мнение. Знаешь что, мой сладенький Родя, мне кажется, что я, может быть, лучше сделаю, если буду жить после их брака отдельно от молодых, как и теперь жила без тебя и Дуси никому не мешая. Кому нужна тёща под боком? Я поначалу наивно верила, что он будет так благороден и деликатен, что сам пригласит меня и предложит мне не разлучаться более с дочерью, и если ещё не говорил до сих пор, то, разумеется, потому что и без слов так предполагается; но я откажусь.

  Вот, если пойдут внуки я поселюсь подле вас обоих, потому что, Родя, самое-то приятное я приберегла к концу письма: узнай же, милый друг мой, что, может быть, очень скоро мы сойдемся все вместе семьёй опять и набухаемся втроём после почти двухлетней разлуки! Уже наверно решено, что я и Дуня выезжаем на плацкартном поезде в Долгобред, когда именно, не знаю, но, во всяком случае, очень, очень скоро, даже, может быть, через неделю.
 
   Я очень за тебя переживаю, поэтому написала столько много строчек. Прям роман Достоевского получился про нашу Дусю – «Преступление и искупление». Материнское сердце оно до последнего вздоха переживает за детей. Боюсь я, в сердце своём, чтобы не посетил тебя ныне модный пофигизм. Не куришь ли ты вайп, или не дай бог травку? Про город Долгобред говорят, что в нём очень много греховных соблазнов: от проституток не протолкнуться по улице, гопники мобильные телефоны в подворотнях отбирают. При этом все нюхают веселящий газ и глотают наркотические таблетки. Если так, то я за тебя молюсь охранить тебя от греховных посягательств. Вспомни, милый, как еще в детстве своем, при жизни твоего отца, ты смешно лопотал  у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы! Прощай, или, лучше, до свидания! Обнимаю тебя крепко-крепко и целую бессчетно раз моё леворуконогое сокровище.

 Твоя до гроба мамочка Похерия Рассольникова».

 Почти всё время, пока читал мамкино письмо, губы Родика постоянно улыбались, а в конце он громко заржал, захлёбывающимся гормонами, жеребцом двухлеткой.
Он представил себя доставщиком еды или охранником в торгово-развлекательном центре, который отдаёт зарплату матушке, оставляя себе копейки на шавуху. Он прилёг головой на свою тощую и заслюнявленную грязную подушку. Сильно билось его молодое сердце, и очень хотелось пожрать шавухи. Наконец ему стало душно и тесно в этой желтой каморке, называемой апартаментами, и пошёл на улицу, дышать навсегда прокисшим Долгобредовским воздухом.